Мне так никогда весело не жилось, как на этой войне. Не всё же бои да болячки. И до чего ж хорошо, всего лучше -- с товарищами дружить. А смех, а разговоры, за свое дело стоянье.
Как отвоююсь, сяду я книгу писать об одном-разодном деле: буду я дружков своих описывать. Всю их жизнь и до самой их военной смерти. Было у меня моих найдорогих дружков четверо: двое Вань, Степан один и последний -- Вася Козлов; этого и вы все знали.
У нас товарищи-дружки только в малом возрасте бывали, и то сегодня ты с ним, а завтра над опенком передеремся: чей опенок? Здесь же нашу дружбу только пуля рвет.
Я думаю про дружбу так: чтоб был человек перед тобой, как сокол, высоко, чтоб ты на него, как на ясный месяц, поглядывал, а не то что чаи-сахары.
Дружбу на чем видать? На голоде да на золоте. А что, я ему последний кусок пополам, а он от меня цепочку прячет.
Всем ты конопат, мне -- Иван-царевич; всем ты рыжеват, мне -- жар-птица -- соколок. Тут ты над собакой тиранничал, ребята погнать тебя за характер собирались. Кто тебя не дал? Я же отговорил. Всё за то, что с одной мы деревеньки, что вместе пескариков лавливали.
Когда его взяли, чуть я не высох с тоски, хуже полюбовницы дружок засушил. Просто спать не в силах, просто вспомню, что, может, где мучат да заперли,-- весь в дрожи стыну, а как подумаю -- убит, так плачу даже.
Как вспомню наши разговоры, да как ни на часок не расставались, да как под звездами вместе смерти ждали, так так затоскую по нем, хоть иди да сам в лапы вражьи поддавайся, чтоб разлуку прочь.
Шел я к яме ночью, таился. Хорошо, что всех псов голод перевел. Дошел до ямы, яма дровами закидана натолсто. Раскидал сколько-то, тихо спрашиваю: "Васенька, тут ты?" -- "Тут,-- отвечает,-- да только помочь себе не могу, руки-ноги перебиты". Как я такого вызволю? Всё ж отрыл я его, на плечи взвалил, несу, он стонет, я не лучше,-- вот-вот свалюсь под ним. Святые угодники на нас лошадку чью-то навели. Я дружка кой-как через лошадку перевалил, скорей дело пошло.
Вышли мы с ним из больницы как цыпленки -- ни мяса, ни грошей. Куда податься? "Есть,-- говорит,-- у меня кума, перебудем,-- говорит,-- у ней, пока обрастем". Шли-плелися плетью, до того с тифу хлипкие. Заахала над дружком кума, а меня гнать -- не прокормимся. Как плюнет ей дружок мой между очи. "Не пустила,-- кричит,-- друга моего в беде, не видать тебе и меня!"
Связала она мне как бы кофточку такую, без рукавов Для тепла. Я ей и пишу: вяжи, жена, дружку моему Васе кофточку подобную же, а то меня твоя кофточка и греть не станет.
У меня была сестра-близнятка. Померла она недавно от голоду. Я-то и не знал, да кровь моя помнила. Не мог я есть в тот день, а ни крохи,-- и не бабьи ли то приметочки?
До того похожи были -- в самое время трудное по одной бумаге проживали. Он по делу с бумагой, я на печи. Мне выходить, он спать заваливался. Вот и тут не расстаться нам.
Вижу: всё он до нее, а меня стережется. Думаю: неужто у друга женщину отлестит? По ней сердце мое скулит, а по дружку моему, по нем, того более. Решил я спросить его в очи самые. Тут и он до меня. "Пошли ты меня,-- говорит,-- от сих мест в другие".
У белых, думаю, дружбы настоящей не бывает. У них, думаю, только картишки там всякие вместе, куска же отдать жаль. Потому, думается, что привыкли они, что всего много, вот и жаль оторвать с непривычки.
Девятеро взято, один Константин. Не смотрим один на другого. И обидно мне, и жаль-то, и так бы и убил. Эх ты, дружок, думаю, на каком деле попался! Дошел я в ночь до ихней сараюшки. "Константин, -- шепчу, -- не жить тебе завтрава дня, чего приказываешь?" -- "Мне, -- говорит, -- приказывать нечего, а только горько мне хуже смерти при таких моих делах дружка встретить".
Связала нас судьба веревочкой. Детьми в козны играли, на одном кону баловались. Никогда один против другого. А тут встретил я дружка у белых, ефрейтором. Глянули друг на дружку и пошли по одной пути. Потерял дружок ефрейторов чин, а то бы вот-вот в генералы.
Стали мертвых от смраду закапывать. Своих порядком, белых грудками. Глянь, лежит меж врагов дружочек его кровный. Так он того дружка и схоронил меж своих, воровским способом. Мертвые не обидчивы, а живому ему куда веселей так-то.
Вот это зеркальце, вот эти ножнички -- всё от Паши-дружка, убитого. Он усы вроде щеточки над губой подстригал, в зеркальце глядя. У меня усов нет, волосы такими ножничками не сострижешь, а в зеркальце глядеть некогда. Берегу же на память.
Я двоим наследник -- вот какой я разбогатый! Один, Паша, велел мне перед своей смертью отца его разыскать. Вот и бумажка с адресом. А другой еще в прошлом году помер, велел мне его дочечку двухлетнюю разыскать, уютить. Отвоююсь, поеду наследства эти исполнять.
Проходим деревню, спрашиваю: "Ольховка?" Вот это так! Васина родная деревня оказалась! Побег его мать разыскивать. Недалечко жила в большой бедности, в пустой хатенке. И до того старушечка Васиному дружку зарадовалась, что я ей поклон от Васеньки передал, а про смерть его не посмел сказать. Так и ушел с тем.