Они в цеху, что колос при цепу, зерно сыплют.
Эти боевые, самые военные, бесперечь воевали: в цеху с мастерами; за воротами с полицией; дома с семьей голодной; эти наученные.
Шахтер все в темне, все в подземном кутке, никому не видать. И революцию делал, никому не показывал.
Фабричные с вечера в кустах залегли, конвой перебили, товарищей отбили, в шахте передержали. Теперь все вместе воюют.
За него весь завод встал. Побои и голод ему не страшны, сызмальства привычен. Все перенесешь с удовольствием, если знаешь: на каждый твой вздох да тысяча "ох", тут и смерть не настоящая.
Не люблю заводских. Все они мудруют, все ему несознательные. А мы не хуже его сознательные, врага знаем, воевать не отказываемся. Только у нас порядки не заводские, послабей.
Ты ему про найглавное -- про боль, про жрать нечего, а он, вместо чтоб в соху с тобой впрягтись, бунтовать учит.
А правы фабричные были. Как спину ни гни, дуги из нее не выделать. Горб, и никакой выгоды. Бунт-то полезней оказался.
Фабричных у нас не видать. Они свои отряды пополняют, они больше по правилам воюют, им грабить не приказано.
Здесь фабричных не видать, они больше на настоящих фронтах воюют. А кто около своего заводу дивизии формируют, свой завод пуще глаз берегут.
Им земля на после смерти нужна, им станок -- товарищ, их травка не веселит.
Я рабочих не люблю: одна помеха нашему брату, вольнице. У него, как у воробья, все чужое, беречь не привыкли, не в свои дела лезут. Ломятся, свои порядки заводят, воле ходу не дают.
С отцов на этой фабрике из них кровь точили, а они эту фабрику лучше пашни любят, пуще глаза берегут. Чудаки!
Дед пройдисвит, отец ракло [119], сын на фабрике жестко жизни обучен. Он нужного часа не проспит, ему гудок соловей.
Мы мальцами одно слышим от дедов да бабок -- то страх, то срам. А у них родители, почитай, пятилеток на караул ставили, революцию от жандарма стеречи.
У меня сестра за шахтером была, чистая мученица. Дрожит за мужа: чтоб в земле не погиб; родить ей негде; жить в землянке; жрать не хватает; начальники матершинят; по ночам революция; кругом полиция звенит.
Я только денек на фабрике побыл -- обгрохотался до полной дурости, весь свинцом налился, руки-ноги невпопад.
Меня на рождество мать к отцу в Иваново возила. Я там с ребятишками,-- по морозу под фабрику заберемся, шпульками играть. Через дырья влезем -- играем, над нами в потолке тоже дыра на дыре светится. А тот потолок отцам нашим пол, так они работают в эдаки-то морозы. Их одна хозяйская забота и грела, видать.
Меня отец почему в печники отдал? Печь у нас в избе прохожий печник перекладывал, так отцу больно дорого показалось -- не по работе. Он и решил, что будет сынку легкий хлеб. И стал ходить я весь в глине, скребком глушенный, почти не кормленный.
Связали нас одной веревкой и за местечко на расстрел. Вести нас мимо завода, а у нас не одни бандиты -- и заводские ребята есть. Боятся нас днем вести -- отобьют рабочие. Мы же ждем, мы же на заводских в надежде. Хоть и ночью повели, хоть копыта тряпьем замотали, а отбили-таки нас товарищи. Эти -- как никто.
Вели нас ночью казаки и копыта коням обмотали, чтоб фабричных не разбудить. Ан те спать-то на нашем пути легли. Отбили нас.
Храбры казаки, храбры, а поробчей рабочего. Тот безоружный почти, а при случае большого шуму наделать может.
Не любят станишники в заводской слободке стоять. Даст казак кому в зубы -- весь завод на казака навалится.
Конечно, сам про себя знаешь, что не избалуешься. А про некоторых думаешь так: дорвется до барского положения, непременно на наши шеи огрузнет.
Я свою кузнецовскую работу, ажно снится, люблю. Я при хорошей новой жизни только что в ванну буду после кузни каждодневно лазить да есть сыто. А в работе себя не стесню.
Я свое кузнецовское дело страх люблю. Тяжелое, а другое занятие не так нравится. Никто кузнецовского ремесла на другое не сменяет. Думаю, в громе и красивом огне сила.
Дух до чего тяжелый, вздохнуть просто до груди не дает, как угар, аж гудит. А рабочие ходят как бы в ельнике, только что белые с желтизной.
У него жена к мастеру в экономки ушла. А у них мастер -- враг, первый хозяйский пес, с рабочего последние порточки рвет. Двойная ему боль.
Как подходит к поручику пожилой рабочий. Поручик за конвойного, конвойный за нагайку, нагайка по рабочему, рабочий в землю. А знал ли кто, с чем таким рабочий подошел? Может, за прикуркой.
У них сходка тайная -- полиции известно. У них бумажки под семью замками -- полиции известно. У них приезжий в мышином углу речи говорит -- и это известно. Забрано, погублено, что такое? Раз дверь отец невпопад распахнул -- да сынишке в лоб. Слово за слово -- сынишке восемь лет, людей за писальные перышки полиции продавал. А чем он винен, а кто ответит! Ответили уж...
У него сам-пять, мал мала меньше, а он, сукин сын, за что забастовку делает? Работать, видишь ли, ему лишний час неохота, восемь часов ему, и никаких...
Уж до того ты дурак, говорить с тобой не к чему. До десяти не сочтешь, а о забастовках судишь. Забастовку понять нужно, забастовка дело особенное, разве в семье тут сила? Мы-то разве теперь о семье много заботимся? Та ж война.
Фабричные -- те особые люди. Всё молчат, всё друг с дружкой; что душа, что шкура -- всё насквозь дубленое, с нашим братом, кроме как про палянички [120], ни о чем не разговаривают.
Разве наша бедность с фабричной в сравнение? У нас нет-нет да отколупнешь кусок. Летом ягода, гриб, рыба бывает. У них же -- хоть гайку соси, до того ничего нет, одни машины масло пьют.
Наша баба жила худо, фабричная того хуже. У ней муж в калечестве или на каторге, хозяйства никакого, а ни бабьей радости -- курицы одной. Вместо всей скотинки ребят кволых полон дом.
Сам я владимирский. С деда вся семья фабричная. Дед на старой Гарелинской фабрике в Иваново-Вознесенском работал. Я потомственный фабричный был бы, да неспособен. Меня к дяде крестьянствовать отдали, а я через все страны да сюда.
Давай старую фабричную запою, от деда выучился. Теперь песни другие, потому что жизнь другая, умней жизнь стала, с жизнью и песня поумнела, трезвая ходит.
У меня брат фабричный. Сперва деньги семье посылал. Потом испортился, на каторгу за политику пошел. Если жив, воюет где-нито.
Попробуй ты забастуй, если у тебя всего много, у соседа же корки не видать. Забастуй вот за соседову неудачу. Да ни в жизнь! У нас, в крестьянстве, и правила такого нет. А рабочий, он по-другому. Теперь вот по-другому-то и нужно.
Да чего нам про богов разных в уши надули, ажно рвет, как попа вижу.
В наших местах рабочие не воюют. Верно, фабрики свои от врагов берегут, здесь же фабрик нет.
Ажно смех. Рабочие у нас все забратые вещи поотнимали. "Не хорошо, мол, товарищи, это народное достояние". Тю! А я не народ? Да еще и сам добывал.
У тебя как рабочий, так чисто тебе бессребреник, а как крестьянин, так чисто тебе вор. Мы иначе выучены думать. У нас, бывало, как фабричные в деревню, так все дворы на запор, воровства боялись.
Я фабрики не люблю. Охота своим горбом чужую мошну набивать!
Из меня рабочего не вышло. Меня было в типографию, а я памяти ни к чему не имел. Послали к родне крестьянствовать. Попастушил я -- и сюда.
Мастер одного в зубы -- они все за ворота. На последний голод шли за товарища.
Я от пушек не глохну, а на фабрике в сутки глухой стану.
Из-за тебя фабрик пушками не сменим, нет. Нам не твоя глухость важна, глупость твоя важней.
Сперва на березах нам воззвание налепили, к себе звали, порядкам подчиняться, население не обижать. Потом отряд из нас хотели собрать. А мы не шли. Тогда нас рабочие из тех мест выжили, как бы облаву на лес сделали. Не любят нас рабочие.
От рабочих депутаты нас к себе звали. Многие пошли, и я тоже. Только недолго я у них побыл, разгуляться не дают. Пить пьют, а как гулять там, баб лапать или шуму-грому, не терпят такого. Я ушел.
Я подамся на север, к заводским. А то рабоче-крестьянская, а где они, рабочие?
Мы тут как-то на фабрике неработающей кой-чего железа на починку взяли. Так отняли рабочие. Как осы. До чего они свою муру эту заводскую любят -- удивительно. Хоть бы жизнь у них там хорошая была, а то ведь гибель одна.
Нас рабочие спрятали. "Хоть вы,-- говорят,-- почти что бандиты, а здорово белых бьете". Понравились мы рабочим.
Я семь месяцев в бандитах воевал, а рабочих почти не видал. Им леса да овины не жилье, у них своего ни шиша, все общее, за все порука. А бандит: свое -- чужое, а все -- мое.
Хорошо тебе говорить "вперед да вперед"! Тебе впереди с товарищами господские заводы на выработку запускать, а нам полей-пашен перепорченных на фабрике не выработать.
Молоденький фабричный стоит, не смотрит. "Кто тебе бумажку дал?" Молчит. Били, били, всего перебили, в яму бросили гнить.
Что же ты думаешь: как рабочий, так у него живот и хлеба не просит? Что ж ты думаешь: как рабочий, так только словами и жив? Рабочему где же взять,-- под фабричной трубой грибы-ягоды не зреют. На крышах же поездных с мешками насажались, на голод, всему на пагубу. Как моль в шубе. Кто их насажал, скажи, рабочие?
Хуже не было, чем в нашей части. Ни снаряда, ни амуниции, ни одежды, ни пищи, ни стыда, ни совести. И что ж отвечают, чему ж учат? Отвечают и учат, что потому всего такая отчаянная нехватка, что рабочие работают спрохвала и недолгое совсем время. Цены же заломили за работу неслыханные, жрут и пьют там, и жиреют, а армия в беде! Почесали мы затылки,-- не идти же своих фабричных воевать. Послали делегацию, и я с ней поехал в Питер на заводы, попугать лодырей. А там же, господи! Живые скелеты, и дети тоже. Обман черный такой.
Битый, мученый, всему обученный -- вот он, фабричный. У него страх в пеленках оставлен, ему только бы свою власть постановить.
Рабочий грамотный, шахтер же дикий, но уж зато каленый. Он теперь на полном ходу; в его местах не то что кадетам или бандитам, а и нашему брату, зеленому, не уютится.
Мы было в леса, а заводские нас переняли. "Идите,-- говорят,-- к нам, мы вас поставим за дело воевать".
Думаю, из лесов к углю податься, фабричных поискать. Толку как-то больше.
Я к рабочим не тянусь, мне у них учиться времени нет. Мне бы войну свою окончить победно, до земли дорваться, всю крестьянскую науку пройти.
Кому земля свет застит, тот в могиле, тому, кроме дома, никто не родня. А заводской землю с себя еще мальчонкой стряхнул, ему видней.
Очень мне хочется человеком зажить. Я грамотный, книги заведу, музыку. В квартире работать не стану, чтоб грязь не наносить.
Работа, брат, не грязь; работа, брат, страну кормит.
А работа в квартире пылит-сорит-мочит. Не работа грязнит, а мы в доме тоже не свиньи же будем, а жители.
От работы не откажусь, я другому не выучен. А жизнь мне новую подавай.
Сердечко рабочее
До воли охочее.