О Дружинине в эту минуту она забыла. Маленькие пальцы обеих рук ее уже не могли охватить цветочных стеблей, но ей не хотелось оставлять этой прекрасной дани в руках кого-нибудь из них, и она сложила все стебли на согнутую левую руку. Цветы были так легки, что каждая новая пара, почти не увеличивая тяжести, ложилась поверх других цветов, которые уже начинали подбираться к ее лицу.
Стрельников, вдруг почувствовавший прилив необыкновенной радости, дурачась, опустился перед ней на одно колено и с шутливо высокопарной речью присоединил свои оранжевые хризантемы к вороху других:
-- О, богиня, удостой принять сии скромные злаки, кои, вместе с моими вздохами, да расположат твое сердце к покорным мольбам!
Она хотела бы ответить такими же шутливыми словами, но побоялась, что у нее это выйдет неуклюже, и пожалела искренно, что она такая глупая и неумелая.
Но ее глаза, губы, сердце смеялись задорным мальчишеским смехом, и Дружинин чувствовал от этого смеха томительное волнение. Еще в прошлый раз, когда она пела, он всеми нервами ощущал как бы прикосновение ее голоса, а сейчас этот смех он воспринимал еще более чувственно.
Это новое для него состояние почти раздражало трезвую упорную мысль. Сознательно, чтобы прервать этот смех, он подошел к ней и протянул свои хризантемы последний.
Смех ее оборвался, и взгляд с полупритворным изумлением обратился к нему.
-- Как, и вы?
-- И я, -- ответил он. И ему было приятно, что положенные сверх двенадцати пар, его хризантемы касались ее шеи.
Взглянув прямо в глаза девушки, он тихо, почти шепотом спросил ее:
-- Может быть, мое подношение вам неприятно?
-- Нет.
-- Что нет?
-- Наоборот, -- она также невольно понизила голос. -- Если от души. Мне показалось, что это вы сделали только, чтобы не быть невежливым.
-- Может быть, -- холодно пробормотал он. -- Я еще не разобрался в этом. Вообще же я не принадлежу к тем, которые подкупают чувства женщин разным вздором.
Цветы на минуту потеряли для нее всякую цену, но затем ею овладело неприязненное чувство к нему. "Какой он злой", -- подумала она и отвернулась.
Художники рассчитывались с садовником за хризантемы. Ему заплатили, как платили в городе: по гривеннику за штуку. Немец не только остался доволен, но, срезав еще две пышных хризантемы, также преподнес их девушке своими невероятно крупными, красными, загрубелыми руками.
Это окончательно сгладило в ней неприятное впечатление, вызванное словами Дружинина. Она обернулась к нему с таким взглядом, который должен был обличить его несправедливость.
Он закуривал в это время папиросу и не без намерения обратить на себя ее внимание, когда спичка почти догорела, взял за обуглившийся конец и дожидался, пока она вся сгорит.
"А ведь это он гадает, -- подумала девушка. -- Желала бы я знать, о чем?"
Спичка в его пальцах догорела до конца, тогда он взглянул на девушку, и она, как пойманная, смутилась, но, вспомнив все его обиды, вызывающе встретила его взгляд и, прижимая к груди хризантемы, воскликнула:
-- Вот какая прелесть! Мне хочется их расцеловать, как будто все это мои дети.
Художники увидели в этом восклицании наивность, но Дружинину оно показалось неестественным и не понравилось. "А, да не все ли равно, -- обличил он сам себя. -- Не жениться же я на ней собираюсь".
Стрельникова не покидало ребяческое веселое настроение.
-- Ну, теперь, господа, айда к морю. Мы с Ларочкой впереди, как король с королевой, а вы наша свита.
Через большой сад отправились к обрыву, откуда начинался спуск к морю. С наслаждением вдыхали запах хвой и увядших листьев, багровыми кучами сваленных при дорожках. Местами рабочие обкладывали ими розовые кусты.
-- Точно деток закутывают одеяльцами, -- заметила Ларочка.
-- Это столько же для тепла, сколько и для удобрения, -- объяснил Стрельников, желая щегольнуть своими познаниями в садоводстве, за что был поднят тотчас же на смех товарищами.
Приятно было на ходу опустить ногу в ворох этих листьев, они издавали легкий треск и шелест, как бы жалуясь на то, что их потревожили.
Сквозь ветки деревьев белели кое-где мраморные статуи, трогавшие девушку безмолвными намеками на заброшенность и одиночество. Все это было для нее диковинно, почти сказочно: эта аллея, по которой они шли, аллея редких старинных платанов с стволами пятнистыми, как шкура ягуара; большие узорчатые листья их, как желтые лапы, лежали на земле; эти огромный бархатные туи, то глубоко зеленый, то почти голубые, то подёрнутые красноватой ржавчиной; до земли склоняли они тяжелые, кринолином ложившиеся ветки, а из белеющих на обширных изумрудных газонах ваз сливались потоки темного блестящего плюща и вьющихся растений с красными, как запекшаяся кровь, листьями. Весь этот сад, принадлежавший греку-миллионеру, предки которого, как говорили, были пираты, его старинный каменный дом с тяжелыми колоннами, с широкой лестницей, видневшийся в глубине справа, наглухо закрытый и напоминавший печальный саркофаг, -- все это очаровывало девушку, пленяло до восторга, но она таила его в себе, чтобы не показаться дикой.
Когда все подошли к низкой каменной балюстраде, идущей вдоль обрыва, -- до самого горизонта широко открылось серовато-синее море, зеленоватое у скалистого берега, как ярь на меди. Все сразу замолкли, покоренные печалью красоты и величия.
Несмотря на обилие темно-зеленой хвои, изумрудной травы и красных листьев, общий тон был благородно-серый, и художники, молча озираясь, уже уносили в своих зорких и внимательных глазах новые мотивы.
-- Будьте любезны, -- конфузясь, обратился Тит к девушке, -- постойте вот здесь минутку, пожалуйста. Вот так.
И он оставив ее у балюстрады, сам отошел в сторону и, то склоняя, то вытягивая голову и щуря глаза, залюбовался картиной, среди которой женская фигура в темном, с ворохом красочных хризантем, рисовалась необыкновенно выразительным пятном.
-- Чудесно, чудесно, -- шептал он про себя с восторгом. -- Эх, если бы вы могли так попозировать мне хоть несколько минут.
Прежде, чем она согласилась, он уже торопливо раскрывал карманный этюдничек с неизменными шестью красками на палитре, из которых он создавал целые богатства тонов.
Ольхин и даже Даллас с ревнивой завистью к счастливому мотиву тихо переговаривались между собой по поводу этой сдержанной гаммы в сером. А запасливый гугенот щелкнул своим кодаком и поклялся, что он, "с... собственно говоря", обретет этим мотивом бессмертие, написав панно -- Счастливая осень.
Художники, растроганные молодостью и сиянием жизни, среди увядающей природы, на фоне тихого осеннего моря и неба, любовались всем с грустью артистов, которых тронула уже осень жизни, и только эти дружеские встречи, повторявшиеся чуть ли не со школьной скамьи, заставляли их забывать о появлявшихся сединах и морщинах.
-- Вы у меня совсем избалуете Ларочку, -- пошутил Стрельников.
-- У тебя? -- иронически спросил Дружинин.
Стрельников, уже забывший о пикировке на прошлом четверге, снова насторожился. Это уже было явно неспроста. Недаром всю эту неделю Дружинин ни разу не заглянул в его мастерскую.
Чтобы подчеркнуть шутливость своих слов, Стрельников продолжал в том же тоне:
-- Да, у меня. Ларочка находится под моим покровительством, и так как у нее нет здесь никого старших, я принял на себя роль ее надзирателя и наставника.
Он сказал это с такой комической важностью, что художники безобидно рассмеялись. Засмеялась и сама девушка.
-- Не оглядывайтесь, ради Бога, не оглядывайтесь, -- взмолился Тит, покрывая меткими быстрыми мазками маленькую дощечку.
Дружинин в тон Стрельникову ответил:
-- О, да, ты у нас известный наставник.
Это уже была явно обидная выходка. Чтобы проверить свое впечатление, Стрельников окинул взглядом товарищей, они удивленно покосились на писателя, который стоял в некотором отдалении, заложив за спину руки.
Он взглянул на девушку; она продолжала улыбаться, очевидно, не придавая никакого значения сказанным с обеих сторон фразам. Лицо ее было обращено в сторону противоположную той, где стоял Дружинин. Тогда Стрельников в упор подошел к нему и тихо сказал, глядя в голубовато-серые холодные глаза:
-- Мне не нравится то, что ты говоришь, и твой тон.
Тот бесстрастно выдержал его взгляд и спросил:
-- Ну и что ж?
-- Видишь ли, если это шутка, об этом можно забыть, а если нет...
Он как-то сразу взволновался, но, подавив это волнение, с неожиданной мягкостью закончил:
-- Мне будет жаль наших дружеских отношений.
Художники не могли не заметить этой сцены: размолвки между ними были нередки, но все, как выражался Кроль, происходили на товарищеских дрождях; здесь же чувствовалось иное.
-- Наш пузан был прав, -- вспомнив еще раз отсутствующего архитектора, прошептал Волков.
Ларочка обратила внимание на эту перемену в настроении художников и украдкой повернула голову в сторону объяснявшихся.
-- Ради Бога, не поворачивайте головы еще минутку, -- опять взмолился Тит, весь поглощенный своей работой, и, смешно шевеля усами, продолжал торопливо делать мазок за мазком, быстро меняя кисти. -- Сейчас... сейчас... -- приговаривал он.
Она с трудом преодолевала свое тревожное любопытство. Наконец, художник с сожалением оторвался от работы, вздохнул и сказал:
-- Баста.
Тогда она обернулась и уже ясно увидела, что ее тревога не напрасна.
Из-за высокого левого плеча Стрельникова, как-то особенно жестко и строго вырисовывался матовый черный котелок писателя. Из всей этой компании он один был в котелке. Она только сейчас заметила это, и тут же почувствовала, что в эту минуту отношение к нему художников было неприязненное.
И, вероятно, поэтому ей вдруг стало его жаль, а принятые ею за обиду слова его, помимо ее воли, получили совсем иное значение и оправдание.
Решили идти к морю.
Еще сама не зная, в чем выразится ее участие, прежде всего толкаемая любопытством, Ларочка подошла к Стрельникову и сказала:
-- Побежим к морю.
С лица его не сошло еще выражение неестественной сдержанности, но от прикосновения к его руке тонких пальцев девушки ему стало легко и весело. Он сжал эти пальцы и не успел еще ей ответить, как она потянула его за собою и быстро побежала вниз. Он едва успевал за ней, скользя по крутому, усыпанному отшлифовавшимся песком спуску, пока они не очутились у красных осыпей берега над самым морем, тихо поплескивавшим на широкую песчаную полосу, тянувшуюся вдоль береговых осыпей и на мшистые осклизлые камни, выступавшие из воды.
Остальные медленно спускались далеко позади.
Еще вся раскрасневшаяся и задыхавшаяся от быстрого бега, она обратила на него свои широко открытые глаза и быстро спросила:
-- Что у вас с ним произошло? Вы поссорились? Это все заметили.
-- Покуда еще нет, -- ответил он, стараясь показать, что совсем не так запыхался от этой гонки.
Ему самому происшедшее наверху показалось пустым недоразумением.
-- Я не хочу, чтобы это было из-за меня, -- сорвалось у нее.
Ее проницательность удивила его и показалась подозрительной.
-- Почему вы думаете, что это из-за вас?
Она как-то угловато пожала плечами.
-- Я не знаю. Может быть, мне показалось.
Тогда он с неожиданной для себя откровенностью сказал:
-- Да, из-за вас.
Ревнивое чувство укололо сердце, и, чтобы испытать ее, он, прямо глядя в ее глаза, заявил: -- Он, очевидно, боится, как бы я не увлек вас.
Стрельников ожидал, по крайней мере, смущения, но она только подняла голову, и в глазах ее блеснул зеленоватый кошачий огонек. В первый раз за все время их знакомства ему осветилась этой мимолетной искоркой душа женщины. Он взглянул в ее разгоревшееся лицо с знакомым ощущением влечения и беспокойства. Эти тонкие нежные ноздри, неправильно очерченный рот с изгибами еще неиспытанной чувственности и рыжие волосы, как будто бросавшие теплый отблеск на прозрачную белизну ее кожи, отмеченной веснушками под зеленовато-серыми настороженными глазами, все это показалось ему ново и притягательно.
Она с гримасой ответила:
-- Какое же ему до этого дело?
Это явное притворство почти оскорбило его. Товарищи были совсем близко, надо было кончить этот разговор и, главное, показать ей, что он понимает ее игру. Он с несдержанным раздражением ответил:
-- Это уж вы спросите его.
Она на минуту растерялась, почти испугалась, но когда он, заложил руки в карманы, как будто беспечно стал что-то насвистывать, она украдкой бросила на него из-под ресниц мимолетный, зоркий взгляд, и в нем зажглась искорка тайной надежды и торжества.
Она прислонилась к стволу корявого, согнутого бурей дерева и прикинулась усталой и отдыхающей.
Художники с ласковым вниманием обращались к ней:
-- Что, Ларочка, видно устали?
-- Вы бегаете, как лань.
-- Удивительно, как Стрельников не сломал с вами свои длинные ноги.
Она только посмеивалась на эти слова.
Две чайки беззвучно пролетели невысоко над головой и с остановившимися крыльями стали опускаться на еле-еле колыхавшуюся воду.
Дружинин шел последним в некотором отдалении от всех.
Опять бросив взгляд на Стрельникова, который о чем-то беседовал с товарищами, девушка обратилась к писателю:
-- Боже, как хорошо!
Он остановился около нее и ответил:
-- Да, и мне как-то особенно по душе эти серые дни без звуков и без теней.
Всем бросилось в глаза внезапное равнодушие Стрельникова к девушке, с которой он несколько минут тому назад мчался, как безумный, а когда она тихо заговорила с Дружининым, кое-кто объяснил себе это по-своему.
-- Гм... -- скептически заметил Бельский, любивший выражаться афоризмами. -- Если женщина хочет примирить двух слегка повздоривших приятелей, они поссорятся вконец.
-- Особенно, если приятели повздорили из-за нее самой, -- добавил Ольхин.
Подошел Стрельников, и разговор прекратился. Стрельников с преувеличенным оживлением предложил состязаться, кто дальше бросит камень, и первый сошел на песок, местами уступавший гравию. Он выбрал среди обточенных волнами камешков подходящий и швырнул его в море по тому направлению, где поднимал серый парус дубок, забиравший отсюда песок и гравий.
Камень вонзился далеко от берега в воду, и слышно было, как вода глотнула его, как будто сочно прищелкнув языком. Остальные, кроме Дружинина, присоединились к нему, и камни полетели вдаль, на миг тревожа воду и вызывая из нее забавляющие их звуки.
Медленно распуская парус, дубок, с выцветшими синими и красными полосами, тихо шевелился, отражаясь в воде вплоть до кончика своей мачты, и вместе с ним пошевеливалась маленькая черная, привязанная к нему лодочка.