Въ августѣ 1878 года, пароходъ Мерси на пути изъ Нью-Йорка въ Саванну, бросилъ якорь въ виду маленькаго города Южной Каролины, по названію Кальхунъ. Эта остановка не значилась въ росписаніи рейсовъ парохода, но онъ отклонился отъ своего прямого пути по распоряженію капитана для того, чтобы высадить на берегъ трехъ пассажировъ, двухъ мужчинъ и одну даму, которыхъ важное дѣло призывало въ Кальхунъ.
Не успѣлъ пароходъ остановиться, какъ на палубу вышелъ одинъ изъ пассажировъ, отправлявшійся въ Саванну. Это былъ человѣкъ небольшого, роста, худощавый, съ мускулистыми руками и шеей. Глаза его были черные; волосы также черные и коротко обстриженные. Ротъ не выражалъ ничего неопредѣленнаго, а лобъ испещренъ морщинами скорѣе отъ жизненнаго опыта, чѣмъ отъ лѣтъ. Онъ не былъ старъ. Одежда на немъ была простая, новая, дешевая. На пароходѣ у него не было друзей и его всѣ знали за "молчаливаго пассажира". Теперь онъ впервые открылъ ротъ.
-- Что это? спросилъ онъ у штурмана, который посмотрѣлъ на него искоса и не очень любезно отвѣчалъ:
-- Мы высаживаемъ пассажировъ по приказанію компаніи.
-- Этихъ трехъ?
-- Да, мужчинъ и даму.
-- Кто они?
-- Доктор а изъ Нью-Йорка.
-- А! сказалъ протяжно пассажиръ:-- значитъ... значитъ...
-- Значитъ, это волонтеры въ тифозный край, отвѣчалъ рѣзко штурманъ: -- вы бы это давно знали, еслибы были посообщительнѣе.
-- Я никого не знаю на пароходѣ, промолвилъ пассажиръ:-- эта дама -- сестра милосердія?
-- Эта дама -- докторъ. Всѣ они доктора.
-- Вѣроятно, въ этомъ городѣ много сестеръ милосердія?
-- Почемъ я знаю, отвѣчалъ штурманъ, снова взглянувъ искоса на пассажира.
Женщина-докторъ услыхала послѣднія слова разговаривавшихъ и, подойдя къ нимъ, пристально посмотрѣла на молчаливаго пассажира.
-- Здѣсь нѣтъ вовсе сестеръ милосердія, сказала она:-- Кальхунъ погибаетъ отъ недостатка медицинской помощи. О Саваннѣ и большихъ городахъ естестественно позаботились ранѣе.
Она говорила скоро, ясно и дѣловымъ голосомъ, въ которомъ, днако, звучали пріятныя, нѣжныя ноты.
Пассажиръ кивнулъ головой и ничего не отвѣчалъ. Но черезъ минуту, онъ покраснѣлъ, глаза его заблистали и, окинувъ быстрымъ глазомъ женщину съ головы до ногъ, онъ снялъ шляпу, которой и не надѣвалъ, пока она не отошла. Лицо его, при этой неожиданной перемѣнѣ, сдѣлалось гораздо привлекательнѣе.
-- Кто этотъ мрачный господинъ, докторъ? спросилъ одинъ изъ медиковъ, слѣдуя за молодой женщиной.
Онъ говорилъ съ нею какъ товарищъ, прямо, открыто, но съ уваженіемъ. Они слушали вмѣстѣ лекціи въ медицинской коллегіи и хотя онъ теоретически былъ противъ женщинъ-докторовъ, но этотъ экземпляръ составлялъ исключеніе и пользовался его полнымъ уваженіемъ. Кромѣ того, несмотря на свой дипломъ, Маріанна Дэръ была истинная лэди, и онъ зналъ ея семью.
-- Развѣ онъ мрачный, докторъ Франкъ? отвѣчала докторъ Дэръ, и отправилась внизъ за своимъ багажемъ.
Между тѣмъ одинокая, грязная лодка причалила къ пароходу и ждала пассажировъ. Въ ней сидѣлъ негръ, скрестивъ весла. Онъ оглядывалъ Мерси и всѣхъ пассажировъ безмолвнымъ, апатичнымъ взглядомъ. Его лицо носило явный слѣдъ того инстинктивнаго страха, который ни въ людяхъ, ни въ животныхъ не принимаетъ никакой особой опредѣленной формы. Докторъ Дэръ невольно подумала:
-- Неужели у всѣхъ въ Кальхунѣ такое выраженіе лицъ?
День былъ жаркій и вода, казалось, прилипала къ краямъ лодки. Виднѣвшійся не вдалекѣ песчанный берегъ словно дымился подъ знойными лучами солнца. Блѣдные листья мелкихъ пальмъ какъ будто свертывались въ клубокъ. Вдали очертанія города представлялись съ какой-то ужасной опредѣленностью, словно это зрѣлище слѣдовало, но нельзя было скрыть. А наверху блестѣло голубое, огненное небо.
-- Пассажиры въ Кальхунъ!
Три доктора спустились въ лодку. Остальные пассажиры собрались на палубу, чтобы посмотрѣть, какъ они отчалятъ. Докторъ Франкъ предложилъ руку доктору Дэру, которая приняла ее какъ женщина, хотя вовсе не нуждалась въ этой помощи. Всѣ трое усѣлись въ лодкѣ и негръ сбирался отчалить. Женщина быстро взглянула на пароходъ, потомъ на берегъ и снова на пароходъ. Мужчины никуда не глядѣли. Всѣ молчали. Въ этой сценѣ было что-то подавляющее и никто не рѣшился увеличить тяжелое впечатлѣніе неловкимъ словомъ.
-- Высадите и меня здѣсь, произнесъ неожиданно какой-то тихій голосъ.
Это сказалъ безмолвный пассажиръ. Его никто не замѣтилъ, исключая, быть можетъ, женщины-доктора и штурмана, который считалъ за личное оскорбленіе каждое дѣйствіе этого человѣка.
-- Для васъ есть мѣсто, произнесла докторъ Дэръ.
Безмолвный пассажиръ быстро и легко спрыгнулъ въ лодку. Негръ взялся за весла, а Мерси продолжала свой путь.
Пространство между лодкой и городомъ быстро уменьшалось. Сидѣвшіе въ ней, спокойно, безъ волненія, смотрѣли на приближающійся берегъ. Молчаніе не прерывалось. Только когда докторъ Франкъ хотѣлъ взять другую пару веселъ и помочь негру, то товарищъ тихо сказалъ:
-- Я бы этого не сдѣлалъ, Франкъ.
-- Отчего, Ремэнъ?
-- Я не началъ бы съ физической усталости.
Болѣе не произнесено было ни слова. Пассажиры молча пристали къ берегу. Молча и съ большимъ трудомъ негръ втащилъ лодку на песчаную отмель. Четверо пассажировъ остановились на минуту прежде, чѣмъ разстаться. Инстинктивное чувство человѣческаго общежитія заговорило въ нихъ. Даже Ремэнъ приподнялъ шляпу. Докторъ Франкъ спросилъ доктора Дэра, не можетъ ли онъ ей быть полезенъ, но она поблагодарила его и, протянувъ руку, сказала твердо и рѣшительно:
-- Прощайте.
Однако, въ эту минуту впервые сознала она относительную слабость своего пола. Ей было бы гораздо пріятнѣе явиться въ комитетъ для поданія помощи, вмѣстѣ съ мужчинами. Но она не имѣла на это права и пошла одна по горячему песку, въ своемъ сѣромъ платьѣ, въ бѣлой соломенной шляпкѣ, съ саквояжемъ въ одной рукѣ и плэдомъ въ другой.
Безмолвный пассажиръ шелъ позади всѣхъ съ негромъ-лодочникомъ. Но черезъ нѣсколько минутъ, онъ догналъ доктора Дэра и промолвилъ нерѣшительнымъ голосомъ:
-- Позвольте у васъ спросить...
-- А! это вы? перебила его очень радушнымъ тономъ докторъ Дэръ.
-- Можете бы указать мнѣ лучшій путь для поступленія сестрой милосердія въ тифозные лазареты? Я хочу сейчасъ приняться за работу, за настоящую работу.
-- Да, да, отвѣчала она, кивая головой:-- я была увѣрена, что вы пойдете въ сестры милосердія.
-- Я отправился съ сѣвера для этой цѣли, но хотѣлъ ѣхать въ Саванну.
-- Да, я знаю. Но здѣсь лучше; здѣсь нуждаются во всемъ.
Она взглянула на маленькій городокъ, тяжело дышавшій въ немилосердномъ полуденномъ зноѣ. Въ ея добрыхъ голубыхъ глазахъ блеснули слезы, но лицо безмолвнаго пассажира сіяло сухимъ энтузіазмомъ.
-- Здѣсь нѣтъ носильщика, сказалъ онъ вдругъ:-- позвольте мнѣ нести ваши вещи.
-- Благодарю васъ, отвѣчала докторъ Дэръ и съ удовольствіемъ отдала свою ношу.
Очевидно, этотъ бѣдный человѣкъ былъ не джентльмэнъ, и Маріанна могла обойтись съ нимъ ласково.
-- Я не знаю, какъ мы устроимся, продолжала она привѣтливымъ тономъ:-- но я съ сегодняшняго же вечера примусь за работу. Вѣроятно, завтра мнѣ понадобятся сестры милосердія. Дайте мнѣ вашъ адресъ.
Она вынула изъ кармана докторскую записную книжку и карандашъ.
-- Меня зовутъ Гопъ... Зервія Гопъ.
Она записала его имя и фамилію, безъ всякихъ коментаріевъ и не останавливаясь ни на минуту. Онъ не пытался съ нею болѣе разговаривать. Молодые доктора слѣдовали за ними, отъ времени до времени перекидываясь нѣсколькими словами въ полголоса. Негръ съ трудомъ волочилъ ноги по горячему песку, и въ этомъ видѣ кортежъ вступилъ въ городъ Кальхунъ.
Мой разсказъ не имѣетъ ничего общаго съ прекраснымъ поломъ и любовью. Мнѣ не предстоитъ разсказывать нѣжныхъ эпизодовъ любви между докторами-волонтерами, прибывшими изъ Нью-Йорка, чтобы спасти Кальхунъ отъ тифозной эпидеміи. Докторъ Маріанна Дэръ явилась на югъ для мужественнаго, святого дѣла, и она исполнила его такъ, какъ только можетъ исполнить женщина. Она хотѣла научиться на практикѣ медицинѣ, и, конечно, это была для нея лучшая изъ школъ. Ея значеніе въ этомъ разсказѣ ограничивается тѣмъ, что отъ нея, я получила свѣдѣнія о многихъ пробѣлахъ въ исторіи человѣка, извѣстнаго подъ именемъ Зервія Гопъ, но это не мѣшаетъ ея симпатичному образу осѣнять эти страницы своимъ человѣчнымъ, нѣжнымъ свѣтомъ.
Прежде чѣмъ продолжать мой разсказъ, мнѣ остается еще сказать, что онъ не вымыселъ, а правда.
Вечеромъ въ этотъ день, доктора приступили къ работѣ, но Зервія Гопъ, безпомощный, грустный направился къ квартирѣ, которую ему нашелъ негръ-лодочникъ Суипъ. Это былъ довольно сносный уголокъ, но Гопъ не могъ закрыть глазъ ни на минуту впродолженіи всей ночи. Онъ уже видѣлъ слишкомъ много. Душа его жаждала помочь страждущему человѣчеству. Онъ тревожно ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ на чердакѣ до самаго разсвѣта. Съ первыми лучами солнца онъ немного успокоился и, ставъ на колѣни передъ окномъ, смотрѣлъ на приговоренный къ погибели городъ, на телеги съ мертвыми тѣлами, тихо двигавшіяся подъ злобно сіяющимъ, безоблачнымъ небомъ. Онъ думалъ тяжелую думу о томъ, что привело его въ эту зараженную мѣстность. Но врядъ ли его мысли были замѣчательны; онъ самъ не былъ замѣчательнымъ человѣкомъ, но, стоя на колѣняхъ, истощенный не отъ болѣзни, а отъ нравственныхъ страданій, онъ могъ подать мысль художнику съ пылкимъ воображеніемъ написать картину восторженнаго самопожертвованія. Но обыкновенный наблюдатель просто сказалъ бы:
-- Хотя у него губы шевелятся и руки сложены на груди, но онъ, очевидно, не молится.
Онъ еще стоялъ на колѣняхъ, когда ему принесли записку отъ доктора Дэра:
"Нужно сестру милосердія къ опасному больному".
Онъ всталъ и пошелъ въ больницу. Докторъ Дэръ, въ сѣромъ платьѣ и съ блѣднымъ лицомъ, встрѣтила его:
-- Случай очень опасный, сказала она: -- больной старикъ, очень запущенный. Никто не хочетъ ухаживать за нимъ. Согласны ли вы взяться за это трудное дѣло?
-- Съ радостью, отвѣчалъ Гопъ, и отправился къ своему мѣсту.
Докторъ Дэръ посмотрѣла ему вслѣдъ; онъ показался ей обыкновеннымъ человѣкомъ и далеко не героемъ. Но глаза ея засверкали.
-- Онъ будетъ работать за десятерыхъ, сказала она доктору Франку, который только что вошелъ въ комнату.
-- И сильнѣй онъ былъ десятерыхъ,
Имѣя сердце чище злата...
продекламировалъ молодой человѣкъ со смѣхомъ: -- но право не знаю, подумалъ ли бы я это о вашей новой сестрѣ милосердія. Этотъ человѣкъ, кажется, пришелся вамъ по сердцу.
-- Я всегда уважаю человѣка, преданнаго своему дѣлу, отвѣчала докторъ Дэръ: -- но я слишкомъ долго практикую, чтобы предаваться внезапнымъ пристрастіямъ. Ни одно ремесло такъ не охлаждаетъ симпатій, какъ наше, докторъ.
Она не любила, чтобы ее считали восторженной женщиной, и потому приняла сухой, холодный тонъ.
Вскорѣ послѣ прибытія Мерси, погода сдѣлалась еще ужаснѣе: настала полная засуха. Свѣтлые, знойные дни, казалось, не. имѣли конца. Ночи, безъ малѣйшей капли росы, были убійственны. Душный сирокко поднималъ облака мелкихъ песчинокъ, сверкавшихъ на солнцѣ. Зараза распространялась, смерть косила и днемъ и ночью. Въ этомъ маленькомъ городкѣ, съ населеніемъ въ нѣсколько тысячъ душъ, умирало по двадцати человѣкъ въ день. Черные и бѣлые, бѣдные и богатые, добродѣтельные и. грѣшники -- всѣ одинаково погибали. Карантинныя правила становились все строже. Корабли и пароходы проходили мимо входа въ бухту, исчезая въ голубой дали. Поѣзда желѣзной дороги, по береговой линіи, не останавливаясь, пробѣгали мимо станціи: машинистъ и кочегаръ разводили всѣ пары и отвертывались отъ зараженнаго города. Весь міръ отрекся отъ Кальхуна, предоставивъ умирающему населенію хоронить своихъ мертвецовъ. Только по временамъ Мерси, останавливаясь далеко въ морѣ, присылала, чрезъ посредство Суипа, тщедушнаго, чернаго лодочника, пищу, лекарства, деньги, единственное доказательство, что сердце сѣвера сочувственно откликалось сердцу юга въ эти памятные дни.
Зервія Гопъ, волонтеръ-сестра милосердія, вскорѣ сдѣлался замѣтнымъ человѣкомъ въ Кальхунѣ. Онъ болѣе, чѣмъ оправдалъ ожиданія доктора Дэра. Гдѣ была самая опасная работа, онъ туда и просился. Куда никто не хотѣлъ идти -- онъ шелъ. Чего никто не хотѣлъ дѣлать, онъ дѣлалъ съ радостью. Онъ особливо ухаживалъ за неграми и бѣдняками. Ничто его не пугало, ни грязь, ни зловоніе, ни трупы, еще не преданные землѣ. Онъ исполнялъ принятую обязанность, какъ солдатъ, идущій въ огонь съ сверкающими глазами и непреоборимымъ мужествомъ. Онъ былъ одушевленъ воинственнымъ пыломъ и боролся со смертью, какъ съ непріятелемъ, отстаивая грудью каждаго больного. Онъ съ восторгомъ смотрѣлъ на выздоравливающаго паціента и приходилъ въ отчаяніе, присутствуя при смерти своихъ больныхъ, славно онъ самъ ихъ убивалъ. И во все это время онъ не зналъ усталости. Никому не извѣстно было, когда онъ спалъ, и рѣдко видали, чтобъ онъ ѣлъ. Физическое истощеніе окружало его какимъ-то ореоломъ; онъ исхудалъ, поблѣднѣлъ, сдѣлался прозрачнымъ. Однимъ словомъ, онъ представлялъ рѣдкое, всегда возбуждающее общее удивленіе зрѣлище человѣка обыкновеннаго, котораго одушевляетъ мысль о подвигѣ.
Что происходило въ то время въ невѣдомой морской пучинѣ, которую мы называемъ внутренней жизнью человѣка, трудно сказать. Насколько можно заключить изъ внѣшнихъ признаковъ, всѣ силы его природы подчинялись одному великому порыву самопожертвованія. Слабости, злыя стремленія, воспоминанія, сожалѣнія, страхъ, горе, надежды, радости, словомъ, всѣ мелкіе элементы личной человѣческой жизни изсякли. Онъ сдѣлался тѣмъ блаженнымъ человѣкомъ, у котораго нѣтъ ни прошедшаго, ни будущаго, а есть одно настоящее. Онъ продолжалъ быть молчаливымъ, говоря исключительно съ своими паціентами и иногда съ докторомъ Дэръ. Онъ всегда поддавался вліянію женскаго голоса и женскаго обращенія. Въ присутствіи женщинъ онъ краснѣлъ и смущался, давая догадываться, что всѣ его добродѣтели и недостатки зависѣли отъ вліянія женщинъ.
Это свойство дѣлало его образцовой сестрой милосердія. Онъ отличался безпредѣльной нѣжностью и мужественнымъ, непреоборимымъ терпѣніемъ. Онъ въ одно и то же время не отказывался ни отъ какой работы, какъ бы она мелочна ни была и не бѣжалъ ни отъ какой опасности, какъ бы велика она ни была. Онъ сдѣлался любимцемъ больныхъ и докторовъ. Выздоравливающіе считали его своей поддержкой, умирающіе посылали за нимъ, комитетъ слѣпо полагался на него, такъ какъ въ подобныя критическія минуты руководители всегда идутъ за руководимыми. Мало по малу, всѣ въ Кальхунѣ стали его любить и уважать.
Мнѣ передавали, что доселѣ многіе люди, которыхъ онъ лично не зналъ, но которые, оставаясь въ этомъ осажденномъ заразою городѣ, помнятъ, какъ ежедневно отправлялся на свою страшную работу этотъ честный волонтеръ. И эти люди даже теперь не могутъ слышать его имени безъ слезъ. Я часто сожалѣлъ, что ему не суждено было дожить до той минуты, когда его имя стало пользоваться общею популярностью.
Въ Кальхунѣ былъ обычай платить сестрамъ милосердія въ опредѣленные сроки, разъ въ недѣлю, въ субботу вечеромъ. Въ первый разъ, когда Зервія Гопа позвали въ комнату для полученія денегъ, онъ выразилъ искреннее удивленіе.
-- Я не думалъ... началъ онъ, покраснѣвъ и не будучи въ состояніи докончить свою фразу.
-- Вы заслуживаете болѣе, нежели кто либо, своихъ пяти долларовъ въ день, отвѣчалъ директоръ комитета съ добродушной рѣзкостью.
-- Это неправильно, я не хочу брать деньги, промолвилъ Гопъ въ сильномъ волненіи.-- Я не хочу, чтобъ мнѣ платили за спасеніе жизни. Я пріѣхалъ въ тифозную мѣстность не для того, чтобъ наживать деньги. Я явился сюда, чтобъ спасать человѣческую жизнь. Да, чтобъ спасать жизнь! прибавилъ онъ почти шопотомъ.
Онъ уже не спалъ четыре ночи и казался болѣе обыкновеннаго нервнымъ.
-- Деньги -- ваши, подтвердилъ казначей.
-- Хорошо, сказалъ Гопъ послѣ долгаго молчанія, и уже болѣе никогда не возбуждалъ вопроса о жалованьи.
Каждую субботу онъ бралъ свои деньги и молча удалялся, погруженный въ свои мысли.
Однажды утромъ онъ отправлялся домой, чтобъ немного отдохнуть. Было шесть часовъ; на зловонныхъ улицахъ Кальхуна уже началось движеніе. Аптеки были отворены и работа въ нихъ кипѣла. Доктора торопливо шли или ѣхали, имѣя утомленный видъ людей, которымъ не хватаетъ двадцати четырехъ часовъ на обязательную работу. Среди нихъ, какъ замѣтилъ Зервія Гопъ, были и молодые сѣверяне, Франкъ и Ремэнъ. Они оба очень постарѣли съ тѣхъ поръ, какъ явились на югъ и честно, мужественно исполняли свой долгъ. Проходя мимо окна больничной конторы, онъ увидѣлъ доктора Дэра, все въ томъ же сѣромъ платьѣ. Она приготовляла какое-то лекарство и ее окружали больные. Она была слишкомъ занята, чтобъ улыбнуться и потому только кивнула Гопу головой. У дверей комитета стояла толпа, оглашавшая воздухъ криками. На телеграфной станціи группы мужчинъ и женщинъ воодушевляли героическую молодую дѣвушку, которая не бросала своего поста впродолженіи многихъ дней и ночей. Ея начальникъ занемогъ тифомъ въ то время, какъ отправлялъ депешу, и его только что успѣли снести домой, гдѣ онъ и умеръ. Теперь эта дѣвушка была единственнымъ человѣкомъ, умѣвшимъ поддерживать сношенія съ внѣшнимъ міромъ. Она уже начала учить своего маленькаго брата азбукѣ Морза.
-- Долженъ же, Баби, кто нибудь умѣть обращаться съ телеграфомъ... если я когда нибудь не приду сюда.
Она также знала Зервія Гопа и подняла голову, когда онъ проходилъ; но ея хорошенькое лицо было омрачено облакомъ тяжелой отвѣтственности.
-- Намъ всѣмъ порядочно достается, подумалъ волонтеръ, продолжая свой путь.
Его собственное бремя было немного облегчено въ это утро и онъ хотѣлъ уснуть хоть нѣсколько часовъ. Онъ только-что спасъ одного паціента, отъ котораго отказались доктора. Это былъ молодой человѣкъ, отецъ пятерыхъ маленькихъ дѣтей, мать которой умерла недѣлю передъ тѣмъ. Гопъ посмотрѣлъ на бѣдныхъ сиротокъ и сказалъ себѣ: "Больной долженъ выздоровѣть". Дѣйствительно, онъ выздоровѣлъ и въ это самое утро благословилъ волонтера-сестру милосердія за его попеченія. Зервія Гопъ шелъ быстрыми шагами, высоко поднявъ голову съ коротко обстриженными волосами. Глаза его закрывались отъ сна, но все-таки блестѣли. Онъ былъ почти счастливъ, возвращаясь въ свою комнату, на чердакѣ, которую онъ занималъ съ перваго дня прибытія въ Кальхунъ. Но на лѣстницѣ онъ остановился и, повернувъ голову, посмотрѣлъ на улицу. Какой-то человѣкъ, незамѣтно шедшій за нимъ, покраснѣлъ и перебѣжалъ на противоположную сторону.
-- За мною слѣдятъ, сказалъ Гопъ.
Онъ произнесъ эти слова громко, но никто ихъ не слыхалъ. Мгновенная перемѣна произошла въ немъ. Съ минуту онъ словно колебался, потомъ затворилъ дверь и медленно поднялся по лѣстницѣ. Нѣсколько разъ онъ останавливался на ступеняхъ лѣстницы и впадалъ въ тяжелую думу. Мало по малу, онъ достигъ своей комнаты и бросился на постель. Весь лучезарный блескъ его лица исчезъ, какъ по мановенію волшебства, и какая-то мрачная дымка заволокла его лобъ. Онъ закрылъ его руками и долго лежалъ неподвижно. Онъ былъ смущенъ, но не удивленъ, глубоко опечаленъ, но не пораженъ. Онъ безсознательно желалъ уснуть хоть на пять минутъ, но сонъ не смыкалъ его вѣкъ. Не зная, что дѣлать, онъ соскочилъ съ постели и сталъ на колѣни у того же окна, гдѣ въ первый день своего прибытія въ Кальхунъ онъ, въ безмолвномъ общеніи съ своей совѣстью, отдалъ себя всецѣло на служеніе страждущему человѣчеству. Онъ не привыкъ молиться, но послѣ этой первой бесѣды съ самимъ собою, часто прибѣгалъ къ ней, черпая въ ней силы для своего подвига.
-- Я этого не ожидалъ, сказалъ онъ громко: -- я не готовъ. Господи! какъ бы я желалъ уснуть, чтобъ потомъ рѣшить, какъ мнѣ поступить!
Произнеся эти слова, онъ вернулся на кровать и нѣсколько минутъ лежалъ тихо. Желанный сонъ успокоилъ, наконецъ, его потрясенные нервы. Онъ спалъ не долго, потомъ всталъ освѣженный, умылся и, чисто одѣвшись, вышелъ изъ дома. Лицо его выражало твердую рѣшимость.
Быстрыми шагами направлялся онъ за городъ, къ той одинокой хижинѣ, гдѣ жилъ лодочникъ Суипъ. Его отецъ, мать и четыре брата умерли отъ тифа съ іюня мѣсяца. Онъ былъ дома и, при видѣ Гопа, выраженіе его лица, обыкновенно испуганное, приняло еще болѣе унылый видъ. Въ эту минуту онъ предпочелъ бы имѣть тифъ, чѣмъ встрѣтиться лицомъ къ лицу съ волонтеромъ-сестрой милосердія. Но Зервія Гопъ сѣлъ рядомъ съ нимъ на горячій песокъ, подлѣ чахлой маленькой пальмы и сказалъ тихимъ голосомъ:
-- Мерси вчера заходила ночью, Суипъ; я это знаю; вы ѣздили за припасами. Вы слышали что-нибудь обо мнѣ на палубѣ парохода? Скажите мнѣ, что именно вы слышали, Суипъ?
-- Онъ проклятый дуракъ! сказалъ негръ съ какой-то тупой, апатичной злобой.
-- Кто проклятый дуракъ?
-- Штурманъ парохода.
-- Такъ это былъ онъ? Что же онъ сказалъ, Суипъ?
-- Я ему не повѣрилъ, произнесъ негръ съ слабой тѣнью энергіи.
-- Но вы передали его слова, Суипъ?
-- Никому, кромѣ проклятаго дурака Юпитера.
-- Кто это Юпитеръ?
-- Доктора Ремэна Юпитеръ; онъ вылечилъ его отъ тифа и теперь поручилъ ему свою лошадь. Но этотъ проклятый дуракъ обѣщался никому не говорить. Но самъ я не повѣрилъ штурману... не повѣрилъ!
-- Мнѣ кажется, произнесъ Зервія Гопъ: -- что на вашемъ мѣстѣ я не сдѣлалъ бы этого. Но это ничего.
Съ этими словами онъ всталъ и хотѣлъ уйти.
-- Но я не желалъ вамъ сдѣлать вредъ, воскликнулъ негръ,-- слѣдуя за нимъ: -- проклятый Юпитеръ обѣщалъ молчать. А я никому не говорилъ, кромѣ него.
-- Вы разсказали всему городу, промолвилъ Гопъ терпѣливо:-- но это ничего.
Онъ съ минуту стоялъ молча, устремивъ глаза на отдаленный городъ и пыльную песчаную дорогу. Въ глазахъ у него потемнѣло и показались слезы.
-- Вамъ пришлось бы ждать не долго, прибавилъ онъ: -- я очень сожалѣю, что вы это сдѣлали, Суипъ; ну, да ничего.
Онъ нѣжно оттолкнулъ отъ себя негра, какъ ребенка. Пора было вернуться къ работѣ. По дорогѣ онъ сказалъ себѣ:
-- Она мнѣ не улыбнулась сегодня. И телеграфистка также. И многіе другіе отъ меня отвернулись. Я это теперь хорошо припоминаю. Что же мнѣ теперь дѣлать?
Входя въ городъ съ поникшей головой и мрачнымъ лицомъ, онъ встрѣтилъ доктора Дэра. Она производила обходъ больныхъ верхомъ на маленькой, выносливой южной лошадкѣ. Но, увидавъ Гона, осадила лошадь прямо противъ него:
-- Мистеръ Гопъ, сказала она: -- изъ Нью-Йорка получены объ васъ ужасныя вѣсти. Лучше вамъ знать объ этомъ сразу. Говорятъ, что...
-- Подождите минуту! промолвилъ онъ, простирая къ ней обѣ руки съ пламенной мольбой:-- ну, теперь продолжайте.
-- Говорятъ, что вы бѣглый каторжникъ.
-- Это ложь, произнесъ громко и отчетливо Зервія Гопъ.
Докторъ Дэръ посмотрѣла на него пристально.
-- Можетъ быть, я ошибаюсь. Я и докторъ Франкъ очень торопились, когда намъ передавали этотъ слухъ. Можетъ быть, дѣло шло о выпущенномъ изъ тюрьмы арестантѣ.
-- Еще что? спросилъ Зервія, смотря ей прямо въ глаза.
-- Да, я теперь припоминаю. Именно такъ. Говорятъ, что вы отсидѣли семь лѣтъ въ тюрьмѣ за убійство. Увѣряютъ, что вы убили человѣка изъ ревности за какую-то женщину.
-- Еще что? повторилъ очень твердо волонтеръ-сестра милосердія.
-- Я имъ сказала, что не вѣрю этой клеветѣ, воскликнула Маріанна Дэръ.
-- Благодарю васъ, отвѣчалъ Зервія Гопъ, и, послѣ минутнаго, едва замѣтнаго молчанія, прибавилъ:-- но это правда.
Онъ неревелъ дыханіе и произнесъ медленно:
-- Она была красавица. Я ее любилъ. Онъ сдѣлалъ ее несчастной и я его застрѣлилъ.
Зервія Гопъ очень поблѣднѣлъ. Онъ хотѣлъ многое сказать, но не въ свою защиту, а напротивъ, въ доказательство того, что онъ не хочетъ оправдываться. Докторъ Дэръ была женщина и онъ хотѣлъ дать ей почувствовать, что онъ мужчина и умѣетъ переносить послѣдствія своихъ поступковъ. Онъ хотѣлъ воскликнуть: "Вы -- женщина, будьте же добры ко мнѣ и поймите, какъ глубоко можетъ сожалѣть человѣкъ о своемъ необдуманномъ дѣйствіи". Но слова замирали на его высохшихъ губахъ. Онъ шевелилъ ими, но не могъ говорить.
Маріанна Дэръ молчала. Она была осторожная женщина и всегда обдумывала, прежде чѣмъ высказаться.
-- Бѣдный человѣкъ, сказала она, наконецъ, со слезами на глазахъ и крѣпко пожавъ его руку:-- ну, ничего, прибавила она, словно имѣла дѣло съ ребенкомъ или паціентомъ, т. е. почти тѣмъ же тономъ, какимъ онъ самъ сказалъ негру: "Ну, ничего".
-- Я не убійца въ душѣ, воскликнулъ Зервія Гопъ:-- я теперь другой человѣкъ. Я хотѣлъ быть... я намѣревался...
-- Да, да, отвѣчала Маріанна Дэръ:-- вы теперь честный человѣкъ и будете честнымъ впредь. Богъ справедливъ.
-- Да, произнесъ съ тупымъ отчаяніемъ бывшій каторжникъ.-- Говорятъ, что Богъ справедливъ; но вѣдь онъ допустилъ распространеніе этого слуха обо мнѣ. Конечно, не мнѣ учить Бога. Вѣроятно, все къ лучшему... Но я сожалѣю, что Суипъ сказалъ это именно теперь. Я не хотѣлъ никого обманывать, но больные такъ меня полюбили. А какъ вы думаете, докторъ, могу я попрежнему быть сестрой милосердія или нѣтъ?
-- Вы уже опоздали на цѣлый часъ, отвѣчала женщина-докторъ своимъ обычнымъ дѣловымъ тономъ: -- замѣнившая васъ сестра уже, вѣроятно, устала и дремлетъ, а это дурно дѣйствуетъ на больныхъ. Ступайте поскорѣе къ своему дѣлу, и не спрашивайте у меня глупостей.
На ея глазахъ была влажность, не свойственная представителямъ такой сухой науки, какъ медицина. Она опустила вуаль, крѣпко пожала ему руку и продолжала свой путь.
-- Она добрая женщина, сказалъ громко Зервія, оставшись одинъ:-- она тронула мое сердце и поняла это... Богъ да благословитъ ее.
Онъ посмотрѣлъ ей вслѣдъ. Она прекрасно сидѣла на лошади; сѣрый вуаль ея развѣвался по воздуху. Когда она исчезла изъ его глазъ, онъ пошелъ поспѣшно въ городъ, предчувствуя ожидавшія его муки. Онъ мысленно перебиралъ, какія именно лица дадутъ ему почувствовать, что они знаютъ объ его прежней исторіи и въ какой формѣ выльются ихъ протесты.
Поэтому, его ни мало не удивило, что люди, за нѣсколько дней передъ тѣмъ, почтительно снимавшіе шляпы передъ популярнымъ волонтеромъ, теперь проходили мимо него, холодно кивая головой или пристально смотря на него. Женщины, преклонявшіяся передъ его самопожертвованіемъ, начали отъ него отворачиваться, какъ отъ человѣка зараженнаго, и, хотя онъ признавалъ это справедливымъ, но былъ глубоко уязвленъ. Но хуже всего было для его впечатлительной души, когда больные, узнавъ о случившемся, стали какъ бы чуждаться его.
-- Я съ сожалѣніемъ узналъ, что вы не тотъ человѣкъ, какимъ мы васъ считали, сказалъ ему одинъ паціентъ и въ ту же ночь умеръ на его рукахъ.
Зервія Гопъ повторялъ про себя, что все это должно было такъ быть, и въ сокровенныя минуты общенія съ самимъ собою у окна своей комнаты онъ часто произносилъ:
-- Да, я и не могъ ожидать, чтобъ со мною обращались какъ съ человѣкомъ, который никогда не былъ въ тюрьмѣ. Я очень сожалѣю, что принимаю это къ сердцу. Быть можетъ, я напрасно мучусь. Надо потрудиться отнестись хладнокровнѣе къ неизбѣжному.
Не разъ онъ замѣчалъ, что за нимъ слѣдили на улицахъ. Но его очень удивляло, что это случалось всего чаще по тѣмъ днямъ, когда онъ получалъ небольшую плату. Однакожъ, когда онъ повертывалъ голову, то обыкновенно замѣчалъ, что за нимъ слѣдилъ какой-нибудь праздношатающійся, который тотчасъ давалъ тягу, словно отъ человѣка, зараженнаго тифомъ.
Дѣйствительно, даже въ этомъ осѣненномъ смертью городѣ, быть въ живыхъ значило сплетничать. Городская молва, долго вертѣвшаяся на роковыхъ симптомахъ тифа, съ радостью ухватилась за этотъ скандалъ. О Гопѣ всѣ говорили въ Кальхунѣ и такъ много, что вскорѣ комитетъ для поданія помощи тифознымъ больнымъ, узнавъ объ этихъ толкахъ, началъ собирать справки и выразилъ оффиціальную тревогу. Было глупо потерять помощь столь полезнаго человѣка. Казалось жестокимъ пресѣчь такую благородную дѣятельность. Но, съ другой стороны, кто могъ сказать, какія кровожадныя намѣренія могъ скрывать убійца подъ маской милосердія и самопожертвованія? Было ли гуманно и осторожно отдавать жизнь умирающихъ гражданъ въ руки убійцы, который такъ искусно обманулъ бдительность стражей общественнаго спокойствія? Особливо предсѣдатель одной изъ суб-комиссій по снабженію города водой, выказалъ наибольшее безпокойство.
-- Ясно, зачѣмъ онъ прибылъ въ Кальхунъ, говорилъ онъ:-- что вы думаете этотъ человѣкъ дѣлаетъ съ пятью долларами, которые онъ получаетъ въ день?
Суб-комиссія о снабженіи города водою тотчасъ образовала изъ себя еще новую суб-комиссію Общественной безопасности и ея дѣятельному вниманію было предложено дѣло Зервіи Гона. Послѣдствіемъ этого было то, что за нимъ стали слѣдить въ день полученія жалованія.
Однажды въ субботу вечеромъ, едва зашло знойное солнце за безоблачный горизонтъ, какъ въ контору комитета явилась субкомиссія общественной безопасности и въ большомъ волненіи представила свой докладъ предсѣдателю:
-- Мы исполнили возложенную на насъ задачу. Мы его прослѣдили. Мы узнали, куда идутъ его деньги. Онъ...
-- Ну? спросилъ предсѣдатель съ нетерпѣніемъ.
-- Онъ кладетъ ихъ въ кружки, выставленныя комитетомъ на улицахъ для сбора пожертвованій для борьбы съ тифомъ.
-- Что такое?!
-- Всѣ деньги, получаемыя имъ за службу, всѣ до послѣдняго доллара. Мы видѣли, какъ онъ сосчиталъ всю свою недѣльную плату и опустилъ ее въ кружку, не оставивъ себѣ ни одного цента.
-- Прослѣдите за нимъ еще разъ въ будущую субботу и доложите комитету.
Они опять прослѣдили и доложили тоже самое. Дѣлать было нечего, приходилось повѣрить невѣроятной, поразительной правдѣ. Убійца, каторжникъ, отверженный всѣмъ міромъ, бѣдный, безпомощный, только что выпущенный изъ тюрьмы, отдавалъ въ пользу несчастныхъ страждущихъ города Кальхуна все, что онъ выработывалъ, ухаживая за больными въ качествѣ волонтера-сестры милосердія.
Суб-комиссіи о снабженіи города водой и общественной безопасности были очень сконфужены, а предсѣдатель главнаго комитета, человѣкъ честный и справедливый, вышелъ изъ себя отъ благороднаго негодованія.
-- Гдѣ онъ? Гдѣ Зервія Гопъ? Пошлите за нимъ! Комитетъ обязанъ торжественно выразить ему свою признательность. Весь городъ долженъ его благодарить. А мы его преслѣдовали, какъ разбойника! Мы приняли на себя недостойную роль шпіоновъ! Кальхунъ покрылъ себя стыдомъ. Отыщите его скорѣе и приведите ко мнѣ.
-- Мы уже его искали, отвѣчала печально суб-комиссія:-- но его нигдѣ нельзя найти.
-- Гдѣ женщина докторъ? воскликнулъ взволнованный предсѣдатель:-- она его рекомендовала. Она должна знать, гдѣ онъ. Попросите ее ко мнѣ.
Но въ эту минуту въ контору комитета вбѣжалъ докторъ Франкъ, блѣдный, разстроенный.
-- Я принимаю на себя всѣхъ паціентовъ доктора Дэра, сказалъ онъ:-- она слегла.
Но гдѣ былъ Зервія Гопъ? Въ воскресенье утромъ (это было первое воскресенье въ октябрѣ и погода стояла сухая, солнечная, смертельная), онъ вышелъ изъ дома, подкрѣпившись нѣсколькими часами отдыха. У дверей дома къ нему подошелъ молодой негръ, сунулъ ему въ руку записку и бѣгомъ пустился по улицѣ.
Эта записка была торжественнымъ свидѣтельствомъ пользы, приносимой вечерними школами грамотности для освобожденныхъ негровъ. Въ ней было сказано слѣдующее:
"Меня хватило. Никто не хочетъ за мною ухаживать и доктора не хотятъ пріѣхать.
"PS. Проклятый Юпитеръ берется доставить эту записку, но я увѣренъ, что вы не придете.
Суипъ".
Въ этотъ день вечеромъ, солнце сѣло такъ же красно, какъ и встало. Небо было безоблачное; не слышно было ни малѣйшаго дуновенія вѣтра. О морозѣ не было ни у кого и въ мысли. Зервія Гонъ вышелъ на минуту изъ смрадной хижины Суипа и грустно смотрѣлъ на чахлую маленькую пальму. Хотя она была еще жива, но казалась требующей погребенія. На нѣсколько миль вокругъ не было другихъ деревьевъ. Со всѣхъ сторонъ виднѣлись песокъ и скудная, выгорѣвшая трава. Хижина Суипа стояла въ такомъ уединенномъ мѣстѣ, что часто цѣлую недѣлю никто не проходилъ мимо нея. Отъ маленькой чахлой пальмы глаза Зервія Гопа перешли на отдаленный городъ, еще освѣщенный пурпурнымъ заревомъ солнечнаго заката. Зрѣлище города, гдѣ еще дымились трубы, успокоительно подѣйствовало на волонтера-сестру милосердія среди угнетавшаго его одиночества. Онъ думалъ о томъ, какъ много людей любили другъ друга въ этомъ несчастномъ городѣ. Мало-по-малу мысли его перешли и на его собственныя страданія. Но тутъ громкія рыданія Суипа заставили его вернуться въ хижину. Негръ былъ очень плохъ. Зервія Гопъ послалъ за докторомъ Дэръ. Она не являлась, а Суипъ былъ въ такомъ положеніи, что его нельзя было оставить, и Гопъ занялъ свое обычное мѣсто при больномъ.
Спустя нѣсколько времени, когда можно было покинуть на минуту паціента, Зервія снова вышелъ изъ хижины. Ночной воздухъ былъ прохладнѣе и утомленный Гопъ дышалъ имъ съ неописанной отрадой. Вокругъ все спало: песокъ, чахлая пальма болота. Въ отдаленномъ городѣ свѣтились сотни освѣщенныхъ оконъ. Тамъ сотни любящихъ сердецъ ухаживали за больными, плакали о мертвыхъ и радовались о выздоравливающихъ. Тамъ глаза, закрывающіеся навѣки, впивались въ послѣдній разъ въ глаза любимыхъ людей, которые съ радостью умерли бы за нихъ: рука крѣпко сжимала другую руку, вырвавшую ее изъ объятій смерти. А гдѣ нибудь, въ счастливомъ жилищѣ выздоровѣвшаго больнаго, уста, разлученные заразой, снова сливались въ блаженномъ поцѣлуѣ.
Зервія думалъ обо всемъ этомъ. Онъ никогда не чувствовалъ гнета одиночества такъ сильно, какъ теперь. Ему казалось, что тутъ тяжело умирать. Онъ скрестилъ руки и, смотря на небо, произнесъ:
-- Боже всевидящій! долгъ велитъ мнѣ оставаться здѣсь. Я пріѣхалъ на югъ, чтобъ исполнить мой долгъ. Ужели я его покину потому, что онъ распустилъ обо мнѣ непріязненный слухъ? Ты, Господи, не покинулъ меня, поэтому и я не уйду отсюда.
Онъ вернулся въ хижину на крикъ негра. Злой недугъ и сестра милосердія вступили, словно два живые противника, въ отчаянную борьбу. Бѣлыя южныя звѣзды заблестѣли на небѣ. Какъ ясно и чисто онѣ свѣтились! Зервія видѣлъ ихъ въ окно. Онѣ казались славными, здоровыми, святыми. Онъ вспомнилъ, что однажды, войдя въ церковь въ воскресенье, много лѣтъ тому назадъ, онъ слышалъ, какъ проповѣдникъ объяснялъ, что слово святость значитъ духовное здоровье. Онъ недоумѣвалъ, что значитъ быть святымъ и кого называютъ святымъ. Вѣроятно, добрыхъ женщинъ и честныхъ людей, которые никогда не совершали преступленій. Занятый этими мыслями, онъ часто переводилъ свой взглядъ съ холодныхъ звѣздъ на мерцавшіе въ городѣ огоньки. И тѣ, и другіе замѣняли для него общество и онъ чувствовалъ себя не столь одинокимъ. Вдругъ раздался въ городѣ звонъ церковныхъ колоколовъ; вѣроятно, прихожане собирались и ночью, чтобъ молить небо о прекращеніи заразы. Прошелъ понедѣльникъ, прошелъ и вторникъ, но никто не являлся изъ города въ одинокую хижину и сестра милосердія все еще боролась съ злымъ недугомъ изъ-за бѣднаго негра. Зервія имѣлъ при себѣ необходимыя лекарства и дѣлалъ все, что возможно, для спасенія больного. Онъ не спалъ и почти ничего не ѣлъ. Онъ ухаживалъ съ любовью матери за человѣкомъ, который предалъ его на позоръ всему городу.
Въ ночь на среду, негръ вдругъ вскочилъ, протянулъ руки и громко воскликнулъ:
-- Мистеръ Гопъ! Мистеръ Гопъ! Я не хотѣлъ вамъ причинить вредъ!
-- Вы мнѣ не сдѣлали никакого вреда, отвѣчалъ Зервія:-- никто мнѣ не дѣлалъ въ жизни вреда, кромѣ меня самого. Не думайте объ этомъ.
Суипъ протянулъ свою дрожащую руку; Зервія взялъ ее. Наступило молчаніе. Лампа погасла и оба остались въ темнотѣ.
Наконецъ, Зервія Гопъ почувствовалъ, что рука негра похолодѣла.
Онъ вынесъ его изъ хижины и похоронилъ подъ чахлой маленькой пальмой. Тяжело было одному рыть могилу. Онъ не могъ вырыть ее глубоко и у него не было гроба. Окончивъ работу и утоптавъ землю надъ свѣжей могилой, онъ почувствовалъ себя до того истощеннымъ, что самъ легъ на пескѣ. Было сыро и темно. Одиночество болѣе, чѣмъ когда-либо, его давило.
Отдохнувъ немного, онъ хотѣлъ тотчасъ отправиться въ городъ. Жажда видѣть живыхъ людей овладѣла имъ всецѣло. Онъ всталъ и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, но силы ему измѣнили и онъ рѣшилъ вернуться въ хижину. Тамъ онъ могъ заснуть до утра, а на разсвѣтѣ уже отправиться въ городъ. Ему отрадно было увидѣть лица ближнихъ, хотя они уже болѣе не улыбались ему, не смотрѣли на него съ сочувствіемъ и довѣріемъ. Но эти люди жили, дышали, говорили, а его утомило быть съ глазу на глазъ со смертью, съ одиночествомъ.
Добравшись до хижины, онъ бросился на постель и заснулъ тяжелымъ, безпокойнымъ сномъ.
На слѣдующее утро, онъ проснулся поздно. Солнце блестѣло и жгло, какъ всегда; птицы громко пѣли.
-- Теперь я пойду, сказалъ онъ громко:-- какъ я радъ, что могу идти.
Онъ всталъ съ постели и направился къ дверямъ, но вдругъ зашатался и упалъ. Не испугъ, а удивленіе показалось на его блѣдномъ лицѣ.
Онъ доползъ до постели и тихо промолвилъ:
-- О, Боже! послѣ всего, что я перенесъ... Ты не повѣришь... но это такъ! У меня тифъ!
Это было въ среду утромъ. Наступила ночь и никто не заглянулъ въ хижину. Прошелъ четверкъ, ничьихъ шаговъ не слышалось на пескѣ. Миновали пятница и суббота -- ничей голосъ не долеталъ до уха больного.
Долгій опытъ дозволялъ ему впередъ опредѣлить и появленіе симптомовъ и послѣдующій ходъ болѣзни. Проходя, мало по малу, чрезъ всѣ фазисы, которые старательно наблюдалъ въ другихъ, онъ отдалъ бы жизнь за блаженное незнаніе. Но его умъ дѣйствовалъ какъ заведенная машина. Онъ здраво взвѣшивалъ всѣ остававшіеся шансы и слѣдилъ съ мрачной увѣренностью за роковымъ ходомъ болѣзни.
Видя что дни идутъ и никто не является на помощь, онъ сталъ припоминать, какъ отворачивались люди, которыхъ онъ любилъ и для которыхъ трудился. Среди гнетущаго одиночества и ежеминутно усиливавшей слабости, онъ постоянно видѣлъ передъ собою суровые, презрительные взгляды. Онъ чувствовалъ, что его бросили, потому что питали къ нему недовѣріе, и это казалось ему невыносимымо-несправедливымъ.
-- Они такъ мало думали обо мнѣ, что даже не замѣтили моего отсутствія, сѣтовалъ онъ громко: -- я не стою ихъ вниманія: я былъ въ тюрьмѣ, я преступникъ.
Черезъ минуту онъ, однако, прибавлялъ:
-- Нѣтъ, они пришли бы ко мнѣ, еслибъ знали, гдѣ я. Они не позволили бы мнѣ умереть одному. Во всякомъ случаѣ, она не сдѣлала бы этого. Но гдѣ она?
Потомъ онъ опять впадалъ въ свои обычныя бесѣды съ самимъ собою.
-- Ахъ, я желалъ бы, чтобъ кто-нибудь пришелъ; но мнѣ суждено быть одному. Я знаю впередъ все, что будетъ со мною. Теперь я очень слабъ, потомъ придетъ бредъ, а затѣмъ или выздоровленіе или смерть. Все будетъ рѣшено въ воскресеніе вечеромъ.
Въ субботу рано стемнѣло. Солнце сѣло за какимъ-то обманчивымъ облакомъ. Тѣнь чахлой маленькой пальмы легла надъ свѣжей могилой Суипа. Рѣдкія звѣзды уныло блестѣли и огоньки въ отдаленномъ городѣ мерцали, подобно предметамъ, видимымъ сквозь слезы.
Зервія Гопъ видѣлъ съ постели эти огоньки и чахлую пальму, и могилу негра, и звѣзды. Онъ вспомнилъ съ теплой любовью о тѣхъ, которымъ принесъ въ жертву свою жизнь. Сколько у нихъ было своихъ заботъ! сколько мучительныхъ зрѣлищъ выпадало на ихъ долю! Неудивительно, что они забыли объ немъ. Кто онъ такой?-- Онъ чуждый имъ, презрѣнный человѣкъ. Но онъ былъ радъ, что онъ ихъ помнилъ. Слова, сказанныя больными, за которыми онъ ухаживалъ, благодарные взгляды, обращенные на него выздоравливающими, мелкіе залоги любви и сочувствія -- все это теперь окружало его ложе и замѣняло ему живыя существа.
-- Они меня любили, бормоталъ онъ:-- я и теперь хотѣлъ бы сдѣлать что-нибудь для нихъ. Я охотно умеръ бы, еслибы это облегчило ихъ страданія. Господи! прекрати этотъ зной! пошли имъ холодъ, будь же такъ человѣченъ! Господи, дай хорошій, бѣлый, холодный морозъ этимъ бѣднякамъ, которые столько выстрадали!
Послѣ полуночи онъ задремалъ. На разсвѣтѣ сдѣлалось прохладнѣе. Листья чахлой пальмы надъ могилой негра начали развертываться. Вѣтеръ крѣпчалъ. Церковные колокола раздались ранѣе обыкновеннаго. Молодой сѣверный докторъ, мистеръ Гемэнъ, мужественный, знающій труженикъ, умеръ; умерла и героическая телеграфистка, мѣсто которой у проволоки занялъ маленькій Бабби, возвѣщавшій дрожащей рукой здоровому міру роковыя вѣсти изъ погибающаго города Кальхуна.
Къ вечеру, воскресные колокола умолкли. Ясное небо обѣщало свѣжую ночь. Почти холодно было вокругъ хижины Суипа. Чахлая пальма подняла свою поникшую голову. Еще не было темно, но солнце уже закатилось на горизонтѣ. По дорогѣ изъ города быстро двигалось нѣсколько всадниковъ. Впереди всѣхъ была Маріанна Дэръ, очень блѣдная, слабая и разстроенная. За нею ѣхали докторъ Франкъ, предсѣдатель комитета, и члены суб-комиссіи.
Остановившись передъ хижиной, Маріанна Дэръ вошла въ дверь одна. Черезъ мгновеніе она махнула рукой, чтобы никто не слѣдовалъ за нею. Всѣ остановились и сняли шляпы. Она. подошла къ постели и закрыла глаза умершему.
Черезъ мгновеніе она вышла изъ хижины и хотѣла сказать, что случилось, но горько заплакала.
Они похоронили волонтера-сестру милосердія, какъ могли, подъ тѣнью той же пальмы, и вернулись въ городъ къ своей тяжелой работѣ, почерпнувъ новыя силы въ мученической смерти человѣка, отдавшаго свою жизнь за спасеніе страждущихъ братьевъ.
Утромъ, когда всѣ проснулись въ страждущемъ городѣ Кальхунѣ и въ окрестныхъ веселыхъ городахъ, когда начали снова жить здоровые и больные, богатые и бѣдные, счастливые и несчастные -- морозъ, славный, бѣлый морозъ посеребрилъ могилу Зервіи Гопа.
"Отечественныя Записки", No 1, 1881