Не оставалось никакого сомнения в том, что «Блуждающей Искры» не было в Салернском заливе, так как наводили зрительные трубы по всем направлениям и не видели нигде никаких признаков присутствия этого судна. Раздосадованный Лейон должен был отказаться от своего первоначального плана и двинуться по направлению к Кампанелле. Куф, поджидая западного ветра, продолжал свой путь к северу, намереваясь дойти до Амальфи и опросить всех встречных рыбаков.
Джите и ее дяде оказывалось полное внимание во все время их ареста. Как дядю, так и племянницу ни в каком случае не считали преступниками, и капитан выжидал только удобного случая, чтобы высадить их на берег, после того, как убедился, что от них нельзя получить никаких указаний относительно местонахождения люгера.
Итуэль вступил в отправление своих обязанностей на судне и был занят целое утро. Лодку, на которой приехали пленники, спустили на воду и взяли на буксир, чтобы при первой возможности отдать ее Джунтотарди, так как она только мешала на палубе.
Совсем иным было положение Рауля Ивара. Он находился под строгим караулом в ожидании казни. Ожидавшая его участь была известна всем на фрегате и возбуждала общее участие, хотя и не произвела особенно потрясающего впечатления благодаря тому, что в то военное время наказания, аресты и казни были явлением слишком частым, и ощущения, обыкновенно вызываемые ими в мирное время, значительно притуплялись. Но нашлись все-таки и такие люди, у которых участие к приговоренному доходило прямо до глубокого к нему сострадания.
Винчестер сделал все от него зависящее для облегчения участи заключенного. Он поместил его посреди двух открытых пушечных портов, чтобы была постоянная циркуляция воздуха, обстоятельство далеко не маловажное, принимая во внимание жаркий климат места; устроил ему род полотняной перегородки, чтобы никто не мешал его уединенным размышлениям; приказал снять с него цепи, хотя в то же время принял все меры предосторожности, чтобы не дать ему возможности самому лишить себя жизни. Вероятность того, что он прыгнет в море через один из открытых пушечных портов, вызывавшая разногласие между первым и вторым лейтенантами, была, повидимому, устранена строгим внушением страже бдительного надзора; да и Рауль выглядел таким спокойным и покорным, что устранял все подобные опасения. Самый ход судна был такой медленный, что Рауля всегда можно было успеть вытащить, если бы он на это решился. Впрочем, многие из офицеров предпочли бы видеть его утонувшим, нежели повешенным на фрегате.
Рауль провел ночь и следующее утро в этом тесном заключении. Было бы невероятно, если бы мы сказали, что он вполне равнодушно отнесся к своему положению. Напротив, одна только твердая решимость умереть мужественно, как подобало, по его мнению, солдату, спасала его от полного отчаяния в это мучительное время. Масса жертв, покончивших на гильотине свое существование, как-то установили обычай твердо итти на смерть, и редко кто поддавался слабости в эти последние минуты. Мужественный по натуре, много раз серьезно рисковавший жизнью, Рауль и теперь отнесся бы спокойно к неизбежности своей скорой смерти, если бы его не притягивала к жизни как раз в настоящее время его любовь и молодость; он не мог примириться с тем, что терял.
Свою судьбу он считал решенной, и приговор объяснял не столько мнимым обвинением в шпионстве, сколько давно накипевшей против него злобой англичан за весь тот действительно немалый вред, какой он причинял их торговле. Рауль умел ненавидеть, и он глубоко ненавидел английских офицеров и купцов, считая их представителями самой хитрой породы людей. Он не знал и не понимал англичан, как и те, в свою очередь, не понимали его.
Узнику были сделаны два или три визита в течение утра; между прочим, его посетил Гриффин, считавший своей обязанностью развлечь осужденного среди его мрачных размышлений, что он мог сделать, благодаря своему знанию языков. Твердость арестанта устраняла малейший оттенок грусти при их разговоре. Винчестер, как мы уже сказали, огородил полотном небольшое пространство, где помещался Рауль, устроив ему таким образом род комнаты с двумя пушками на правой и на левой стороне, что давало более свободный доступ в нее воздуху и свету через открытые пушечные порты и делало ее менее тесной. Рауль обратил внимание на это необыкновенное убранство своего помещения во второе же посещение Гриффина. Он сел на один складной стул, предлагая Гриффину другой.
— Как видите, меня здесь охраняют два почтенных орудия с обеих сторон, господин лейтенант, и если бы от них должен я был получить смерть, то настоящая казнь, может быть, всего на несколько месяцев, даже дней предупредила бы нормальный ход событий.
— Поверьте, что мы вполне сочувствуем вашему положению, господин Ивар, — отвечал Гриффин с волнением, — и все предпочли бы встретиться с вами лицом к лицу в честном бою, каждый на своем корабле.
— Судьба судила иное. Но почему вы не садитесь, господин лейтенант?
— Извините, господин Ивар, но я к вам собственно с поручением от капитана Куфа: он просит вас к себе в каюту на несколько минут, если вам это не будет неприятно.
Рауль был невольно тронут деликатным отношением к себе офицеров фрегата, которые, действительно, оказывали полное уважение своему смелому врагу; он научился лучше ценить их и теперь немедленно поднялся, выражая полную готовность исполнить желание капитана.
Куф поджидал его у себя в каюте и, когда те вошли, он вежливо пригласил их обоих сесть и заявил Гриффину, что просит его остаться не только в качестве свидетеля, но и в качестве переводчика, если в этом встретится надобность. После короткого молчания, капитан начал разговор на английском языке, и так как Рауль владел им довольно порядочно, то почти не понадобилось помощи Гриффина.
— Я весьма сожалею, господин Ивар, что такому храброму человеку, как вы, довелось очутиться в подобном положении, — сказал Куф. — Мы отдаем полную справедливость вашему мужеству и способностям, хотя, конечно, сделали все от нас зависящее, чтобы овладеть вами. Но военные законы поневоле очень суровы, и наш главнокомандующий не из тех, что уклоняются от своих обязанностей.
— Господин капитан, — вежливо, но твердо ответил Рауль, — я сумею умереть за свободу и Францию.
— Я в этом не сомневаюсь, господин Ивар, но не вижу необходимости в том, чтобы дело зашло так далеко. Англия так же щедра на вознаграждения, как сильна в мести. Может быть, найдется средство пощадить жизнь такого смелого человека.
— Я не разыгрываю из себя героя, господин капитан, и если окажется какой-нибудь честный выход, то я буду только благодарен.
— Вот это я назову разумным ответом; я не сомневаюсь, что, поговорив откровенно, мы с вами поладим как нельзя лучше. Гриффин, не хотите ли вина? Надеюсь, что и господин Ивар не откажется? Это хорошее каприйское вино, и оно очень кстати в такую жару.
Гриффин не отказался от предложения, хотя его лицо далеко не выражало того удовольствия, которым сияла физиономия Куфа. Рауль поблагодарил и с нескрываемым любопытством ожидал дальнейшего объяснения. Куф, несколько смущенный, медлил ответом; но так как остальные молчали, то он начал:
— Да, сударь, Англия умеет карать своих врагов, но она же умеет и прощать их. Несчастье, что вы попали под суд в военное время.
— На какой выход вы намекали, капитан? Не стану скрывать, что я неравнодушен к возможности сохранения жизни, особенно в виду позорной смерти.
— Я счастлив, что встречаю в вас такое настроение, господин Ивар! Оно значительно облегчает мне мою тяжелую задачу. Вам, без сомнения, известен характер нашего славного адмирала Нельсона?
— Кому неизвестно это имя, капитан, — сдержанно возразил Рауль, неудержимо поддаваясь своей естественной ненависти, несмотря на всю опасность своего положения.
— Да, его должны знать. Это железный человек и добивается во что бы то ни стало желаемого, не сходя, однако, с почвы законности. Итак, господин Ивар, говоря прямо, он сильно желает овладеть вашей «Блуждающей Искрой».
— А! — воскликнул Рауль, иронически улыбаясь. — Нельсон не единственный из английских адмиралов, возымевший такое желание. «Блуждающая Искра» так прекрасна, господин капитан, что у нее множество поклонников.
— Но Нельсон один из самых горячих, что значительно облегчает ваше дело. Вам стоит только отдать нам в руки этот люгер, и в обмен вам даруют жизнь и оставят военнопленным.
— И Нельсон уполномочил вас сделать мне подобное предложение? — серьезно спросил Рауль.
— Да, господин Ивар. Обязанный блюсти интересы своего государства, он склонен забыть нарушение вами закона, если ему удастся лишить врага средства вредить его народу. Отдайте ему ваш люгер, и он будет видеть в вас лишь случайного военнопленного. Сообщите нам только место, где он в настоящее время скрывается, а остальное уж мы берем на себя.
— Нельсон, без сомнения, исполняет свои обязанности, — серьезно возразил Рауль. — Его долг охранять интересы английской торговли, и он в праве предложить такого рода сделку; но нам приходится заключать договор не на равных условиях. Нельсон исполняет таким образом свой долг, тогда как я не могу…
— Вы можете сказать нам, какие вы дали распоряжения, оставляя ваш люгер, и где он теперь находится; этого с нас довольно.
— Нет, капитан, я этого не могу. Я не могу сделать того, что покроет меня бесчестьем. Когда дело касается измены, мой язык подчиняется самым суровым, не мною выдуманным законам!
Если бы Рауль произнес эти слова с театральным пафосом, они не произвели бы впечатления на Куфа; но его спокойный, полный достоинства, убежденный тон обманул ожидания капитана. Никогда не осмелившийся бы обратиться с подобным предложением к морскому офицеру регулярного флота, он не ожидал встретить такую честность у корсара и даже готов бы, под первым впечатлением разочарования, высказать эту свою мысль Раулю, но сдержался из чувства деликатности.
— Вы бы хорошенько взвесили это предложение, господин Ивар, — сказал капитан после довольно продолжительного молчания. — Дело слишком важно, чтобы так легко с ним порешить.
— Господин Куф, я извиняю вас, если вы сами можете себя извинить, — возразил Рауль с достоинством и поднялся с места, как бы желая показать, что не желает долее пользоваться любезностью капитана. — Мне знакомо ваше мнение о нас, корсарах; но честный офицер должен очень призадуматься, прежде чем решиться искушать человека нарушить его долг. Тем осторожнее должен был бы действовать честный моряк, когда на карту поставлена жизнь человека и рассчитывают на его подавленное душевное состояние, чтобы пошатнуть его нравственные правила. Но, повторяю, я вам прощаю, если вы себе сами можете это простить.
Куф был сильно смущен: кровь прилила к его сердцу, а затем, казалось, выступила из всех пор его лица. Но он скоро овладел собой и взглянул на дело свойственным ему трезвым взглядом. Он только не в состоянии еще был говорить и прошелся несколько раз по комнате.
— Господин Ивар, — начал он, наконец, когда почувствовал, что может говорить, не выдавая голосом своего волнения, — я чистосердечно прошу у вас извинения. Я вас не знал, иначе не сделал бы вам такого оскорбительного предложения и не унизил бы в своем лице английского офицера. Сам Нельсон всего менее способен оскорбить чувства благородного врага; но мы вас не знали. Не все корсары держатся вашей точки зрения, откуда и произошла эта ошибка.
— Вот вам моя рука, — отвечал Рауль, искренно протягивая ему руку, — мы с вами, капитан Куф, должны были бы встретиться каждый на своем корабле в честном бою за интересы наших отечеств. Каков бы ни был результат этого боя, но он послужил бы залогом вечной дружбы между нами. Я прожил достаточно долго в Англии, чтобы убедиться, как у вас плохо понимают нас, французов. Но все равно! Честные люди повсюду поймут друг друга, и мы с вами будем друзьями то короткое время, которое мне еще остается жить.
Куф взял руку Рауля, и слеза скатилась из-под опущенных век капитана, когда он крепко пожимал ее.
— Это подлое, адское дело, Гриффин, — сказал капитан, — и никогда больше не возьмусь я ни за что подобное, хотя бы мне посулили командование целой эскадрой в награду за него!
— Я всегда думал, что оно не удастся, капитан, и, говоря откровенно, надеялся на это. Простите меня, капитан, но я не могу не высказаться: по моему мнению, мы, англичане, слишком презрительно относимся к другим нациям. Я с самого начала предвидел, что искушение будет бесполезно.
Куф еще раз повторил свои извинения, и после взаимного обмена выражений уважения и дружбы, Рауль удалился в свою парусинную тюрьму, отказавшись от предложенной ему капитаном каюты рядом с его собственной. Гриффин, проводив арестанта, снова вернулся в каюту капитана; и между ними возобновился разговор на ту же тему.
— Вообще это страшно тяжелое дело, Гриффин. Суд над злополучным Раулем Иваром велся вполне правильно, и приговор несомненно соответствовал признанной за ним вине. Но, что хотите, а я верю его искреннему рассказу! Джита — это девушка, которую он любит — сама чистота и правдивость, а ее слова подтверждают его показания. Даже вице-губернатор и сам старый градоначальник говорят то же и склонны думать, что только ради нее Рауль заходил в Порто-Феррайо.
— Я уверен, капитан, что Нельсон отсрочил бы казнь или даже дал бы полное прощение подсудимому, если бы ему представить дело в его настоящем виде.
— Вот в этом-то и все затруднение, Гриффин; мы теперь на таком расстоянии от Неаполя, что нет возможности сноситься знаками, а между тем приговор подписан и должен быть приведен в исполнение сегодня же до солнечного заката; теперь уже полдень.
Гриффин вздрогнул; только теперь вполне отчетливо встала перед ним вся затруднительность положения.
— Какое несчастье, капитан! — воскликнул он. — Нельзя ли послать нарочного к адмиралу?
— Что я и сделал. Я отправил к нему Клинча.
— Клинча! Но, капитан, на это нужен расторопный офицер и… трезвый.
— Клинч достаточно ловок, а что касается его несчастной склонности, то, я знаю, сегодня с ним этого не случится. Я ему дал возможность выдвинуться в глазах Нельсона, а никто с моего корабля не доезжал скорее его до Неаполя на гичке. Мы с ним условились относительно сигналов, которые он нам даст на расстоянии восьми или даже десяти миль от фрегата.
— Разве Нельсон не уполномочил Вас действовать самостоятельно в случае каких-нибудь новых открытий по этому делу?
— Нет. Единственно, что было оговорено, это разрешение отсрочить казнь в случае выдачи подсудимым местонахождения люгера до времени возможности личных переговоров с адмиралом.
— Какая неудача! Но не могли бы вы взять на себя личной ответственности, капитан, и действовать так, как будто бы вы имели на то разрешение?
— Это легче говорить другим, чем на это решиться, — сухо возразил Куф. — Я предпочел бы повесить сорок французов, чем получить от адмирала выговор за неисполнение моих обязанностей.
— Все мы, капитан, могу вас уверить, желаем так же, как и вы, отмены этой ужасной казни. Еще так недавно мы хвалились, что на нашем фрегате не было произнесено и исполнено ни одного смертного приговора, хотя вот уже четыре года, как «Прозерпина» спущена на воду, и мы участвовали в семи правильных сражениях.
— Будем надеяться, Гриффин, что Клинч застанет адмирала и во-время вернется.
— Не послать ли того вице-губернатора к арестанту? Может быть, ему удастся уговорить Ивара, хотя бы для виду, согласиться на ваше предложение, капитан, и тем выиграть время. Эти итальянцы такой хитрый народ.
— Что и доказал вице-губернатор в своих свиданиях с Иваром. Нет, это ни к чему не поведет. А вот разве допросить еще раз этого плута Больта?
— Что же лучше, капитан?! К тому же этот Больт такая продувная бестия, что его и учить не надо. Позвать его?
Куф с минуту колебался; но ему так сильно и почти в одинаковой степени хотелось и спасти от смерти Рауля и захватить люгер, что он не хотел пренебрегать никакими средствами. Утвердительным наклонением головы он ответил на вопрос Гриффина, и через несколько минут Итуэль был введен в комнату капитана.
— Больт, — обратился к нему капитан, — ветер подул с благоприятной для вас стороны, и я имею желание даже содействовать вашему успеху. Вы знаете, я полагаю, где остался люгер?
— Я не уверен, вспомню ли, капитан, — отвечал Итуэль, осматриваясь и недоумевая, к чему ведет капитан. — Не ручаюсь, в случае надобности, я, может быть, и вспомнил бы, но, говоря откровенно, у меня довольно-таки плохая память.
— В таком случае вам не мешает знать, что от вашего ответа зависит жизнь вашего старого друга, господина Ивара.
— Я бы желал знать… Ей-богу, чудная страна эта Европа!.. Что же такое сделал капитан Рауль, что ему так плохо приходится?
— Он приговорен к смертной казни, которая должна совершиться здесь на фрегате сегодня же, если он не укажет места, где находится его люгер; в этом последнем случае ему оказано будет снисхождение, так как мы имеем дело с народом, а не с отдельными лицами.
Куф не знал Итуэля, обращаясь к нему с этим предложением. Итуэль не любил ни Рауля, ни люгера, и вообще никого и ничего, кроме своей особы; если бы это не было сопряжено ни с каким риском для него, он, может быть, и выручил бы Рауля, но в данном случае над всем преобладала его исконная ненависть к англичанам, и он прежде всего не желал облегчить им поимку люгера, то-есть достижения их заветной цели.
— И если вам удастся получить люгер, капитан, вы возвратите свободу капитану Раулю? — спросил он с напускным участием.
— Да, весьма возможно, хотя это будет зависеть от адмирала.
— Я сильно затрудняюсь ответить на ваш вопрос, капитан, потому что это самое подвижное из всех судов, и никогда нельзя с точностью определить, сколько оно успеет пройти в данное время.
— Неужели? — иронически заметил Куф. — Но все-таки подумайте, может быть, вы можете дать хоть приблизительный ответ относительно того, где, по вашим расчетам, он должен был бы теперь находиться.
— Приблизительный? Может быть, капитан. Я так думаю, что «Блуждающая Искра» должна теперь находиться где-нибудь на широте острова Капри в ожидании возвращения капитана Рауля и меня. Да, где-нибудь поблизости этого острова. Но, поверьте, капитан, он зорко следит за тем, чтобы не допустить к себе какой-нибудь английский крейсер.
Было ли это верно или нет, но, по крайней мере, Итуэль думал, что говорит правду, и, вовсе не желая предавать своих старых товарищей, нарочно сказал правду, совершенно верно рассчитывая на то, что при явном недоверии к нему со стороны капитана эта правда сойдет за ложь. Так и случилось: Куф и Гриффин, обманутые всей его плутовской и лживой наружностью, не поверили ни одному его слову. Затем его отпустили, строго внушив ему добросовестное отношение к его обязанностям.
— Итак, мы все при том же, Гриффин! — воскликнул безнадежно Куф. — Если Клинч опоздает, я никогда себе этого не прощу!
— Нельзя всего предвидеть, капитан; вы сделали все, что могли и ваша совесть должна быть спокойна. Нельзя ли было бы… К этому средству, впрочем, не любят прибегать! Однако, по необходимости…
— Объяснитесь, Гриффин, что вы хотите сказать?
— Я думаю, капитан, не может ли та молоденькая итальянка дать какие-нибудь сведения о люгере? И так как она любит Рауля Ивара, то может быть…
Куф пристально смотрел на лейтенанта с полминуты, а затем сказал, отрицательно покачивая головой:
— Нет, нет, Гриффин, я ни за что на это не соглашусь. Одно дело пустить все в ход с таким негодяем, как этот американец, и совсем другое играть на чувстве любящей девушки. Нет, нет, никогда!
Гриффин покраснел и закусил губы; ему было неприятно, что капитан превзошел его в великодушии.
— Но мне кажется, капитан, что она осталась бы только в выигрыше, если бы предала люгер ценою спасения жизни жениха. Другое дело, если бы потребовали от нее выдачи любимого человека.
— Все равно, Гриффин, не станем поднимать покрова, закрывающего тайные чувства девушки, случайно обнаруженные перед нами. Как только мы ближе подъедем к берегу, я решил отправить старика-итальянца с его племянницей на их лодке. Таким образом мы честно избавимся от них. Но что станется с французом — не знаю.
На этом разговор кончился. Гриффин вернулся на палубу, куда его призывали его обязанности, а Куф принялся в восьмой или девятый раз перечитывать полученные им от адмирала инструкции.