Лишь только Гарнер ушел, Пратт отправился к жилищу вдовы Уайт. Дагге был слаб, но не очень страдал. Он сидел в кресле и еще мог говорить. Он не знал всей опасности своего положения и, может быть, в эту минуту надеялся прожить еще много лет. Пратт вошел в то самое время, когда вдова вышла навестить жившую по соседству кумушку. Вдова Уайт увидала Пратта издалека и постаралась уйти незаметно, инстинктивно понимая, что ее присутствие при разговоре этих двух людей будет лишним. Что было предметом их тайных разговоров, вдова Уайт не знала. Но из ее разговора с соседкою можно было видеть, что она думала об этом.

— Опять Пратт! — вскричала вдова Уайт, входя в комнату приятельницы. — Он в третий раз приходит ко мне со вчерашнего утра. Это что-нибудь да значит!

— О, Бетси, он посещает больного! Этим объясняются его частые посещения.

— Вы забыли, что сегодня суббота, — прибавила вдова Уайт.

— Самый лучший день для добрых дел, Батси!

— Я это знаю, но для одного человека слишком часто посещать больных три раза в сутки.

В это время Пратт сообщил больному, что он послал за доктором.

— Да, я послал Гарнера в порт, и через два иль три часа он будет здесь с доктором Сэджем.

— Я уверен, что буду в состоянии заплатить за все эти расходы, — сказал неуверенно Дагге.

Пратт, подумав немного, вернулся к предмету, о котором он обыкновенно говорил во время своих тайных совещаний с Дагге:

— Надо, чтобы вы сами показали мне на карте место, где находятся эти острова. Самое лучшее видеть все своими глазами.

— Вы забыли о моей клятве, Пратт! Все мы поклялись не открывать места, где находятся эти острова, до 1820 года. Тогда мы можем делать, что вам угодно. Карта лежит в моем чемодане, и не только острова, но даже берега на ней ясно обозначены, так что всякий моряк может найти их. Пока жив, я сберегу этот чемодан. Когда поправлюсь, я взойду на палубу «Морского Льва» и скажу вашему капитану Гарнеру все, что ему нужно знать. Благополучие того, кто пристанет к одному из этих островов, будет обеспечено.

— Да, я об этом думал, Дагге! Но как я могу быть уверен, что другой корабль не предупредит меня?

— Потому что моя тайна принадлежит только мне одному. Нас на бриге[8] было семеро. Из семи четверо умерло от горячки на островах, капитан упал в море и утонул во время шквала[9]. Остались только Джек Томсон и я. Думаю, что Джек именно тот самый человек, о котором говорили, что он убит китом с полгода тому назад.

— Джек Томсон — имя настолько обыкновенное, что в этом нельзя быть уверенным. Даже если предположить, что он был убит китом, то еще до своей смерти он мог рассказать тайну дюжине человек.

— Это ему не позволяла клятва. Джек — человек, не способный забыть свое слово. Есть еще основание думать, что Джек не мог нарушить свою клятву, — сказал через несколько минут Дагге, — это то, что он никогда не мог указать на широту и долготу: он не вел журнала. Не имея ясных указаний, его друзья могут искать целый год и не найти ни одного острова…

— Вы думаете, что пират не ошибся, говоря об этой стране и скрытом сокровище? — с тревогой сказал Пратт.

— Я поклялся бы, — отвечал Дагге, — что он сказал правду, как будто я сам видел ящик. Они принуждены были спешно уехать, иначе они никогда не оставили бы столько золота в пустыне. Да, по словам умирающего, они его там оставили.

— Умирающего? Вы хотите сказать: пирата, не так ли?

— Конечно, мы были посажены в одну тюрьму, и у нас было довольно времени, чтобы переговорить более двадцати раз, прежде чем он был сброшен с своих последних качелей. Когда узнали, что у меня ничего нет общего с повешенным пиратом, я получил свободу и возвращался в Виньярд в надежде найти там какой-нибудь корабль, чтобы отправиться отыскивать эти два сокровища. Но меня высадили здесь. Не все ли равно, если корабль отправится из Ойстер-Понда, а не из Виньярда?

— Без сомнения. Чтобы убедить вас и успокоить, — кроме того, и по другим причинам, — я купил «Морского Льва» и пригласил молодого Росвеля Гарнера в капитаны судна. Через восемь дней шхуна будет готова отправиться, и если все случится, как говорите вы, это будет хорошее путешествие. Теперь вам остается только исполнить одно: снабдить меня морскою картою, чтобы я хорошенько ее изучил, прежде чем отплывет шхуна.

— Не хотите ли вы сами отправиться, Пратт? — сказал с удивлением матрос.

— Нет, совсем нет, — отвечал Пратт. — Я стар для такого продолжительного путешествия. Но я рискую частью моего состояния, и потому, естественно, желал бы взглянуть на эту карту.

— Капитан Гарнер, — уклончиво отвечал моряк, — будет иметь довольно времени для изучения этой карты, пока он войдет в какую-нибудь из пристаней. Если же, как я думаю, я сам смогу отправиться вместе с ним, то для меня не будет ничего легче, как показать ему дорогу.

Наступило долгое молчание. Больной Дагге понял характер Пратта и считал за лучшее поддерживать интерес в том, кто мог быть ему полезным.

После долгого молчания Пратт первый нарушил тишину.

— Меня беспокоят, — сказал он, — эти богатства. Если бы Гарнер и успел их открыть, эти деньги могут иметь законных владельцев.

— Им трудно было бы доказать свои права, если то, что говорил мне пират, правда. Это золото, по его словам, собрано по всем странам. И все это было так смешано и так спутано, что даже и молодая девушка не смогла бы отличить тут от других вещей подарка своего возлюбленного. Это была добыча трехлетнего крейсерования. Большую часть ее разменяли в различных портах, чтобы заплатить таможенным досмотрщикам за молчание.

— Обдумайте ваши слова, любезнейший друг, они не совсем благочестивы: сегодня праздник.

Дагге повернул на языке свою жвачку, и в его глазах мелькнула насмешка. Однако, он смолчал.

Пратт после полудня ходил два раза в домик вдовы Уайт. Когда он пришел во второй раз, то увидал вельбот, возвращавшийся из Шельтер-Айленда, и с помощью зрительной трубки узнал доктора Сэджа. Пратт тотчас же поспешил вернуться в домик, чтобы сказать Дагге нечто, не терпящее промедления.

— Судно плывет, — сказал он, садясь возле него, — и доктор скоро будет здесь. Прежде чем придет доктор Сэдж, я вам, Дагге, дам совет. Если вы будете много говорить, то это вас обеспокоит, и вы можете дать ложное понятие о состоянии вашего здоровья; ваш пульс будет ускоренно биться от продолжительного разговора, и кровь бросится в лицо.

— Понимаю вас, господин Пратт! Моя тайна останется моей; никакой доктор не выманит у меня ее более, нежели я сочту нужным сказать.

Вскоре после этого вошел доктор Сэдж. Это был человек образованный, умный и наблюдательный. Как искусный практик, он скоро понял состояние матроса. Пратт же ни на минуту не оставлял его, и ему-то доктор сообщил свое мнение о больном, когда они отправились домой.

— Этот бедный человек близок к своему концу, — сказал холодно доктор, — и медицина не поможет ему. Он проживет еще месяц, хотя я нисколько не удивлюсь, если услышу, что он умрет через час.

— Итак, вы думаете, что он так близок к смерти! — воскликнул Пратт. — Я надеялся, что он доживет до отплытия «Морского Льва», и что путешествие поправит его здоровье.

— Уже ничто не поправит его здоровья, можете быть в этом уверены. Он из Ойстер-Понда?

— Он родился где-то на востоке, — отвечал Пратт. — У него нет здесь ни друзей, ни знакомых. Я думаю, что его имущества хватит на покрытие всех издержек.

— Если у него ничего нет, так нечего и говорить об уплате мне сейчас вознаграждения, — отвечал доктор. Он понял, куда гнул Пратт.

— Вы всегда добры, доктор, но Дагге…

— Этот человек называется Дагге? — спросил доктор.

— Так он называет сам себя, хотя никогда нельзя верить словам подобных людей.

— Это правда. Но если имя этого человека действительно Дагге, то он, должно быть, из Виньярда. Там много Дагге.

— Есть Дагге и в Коннектикуте, я уверен.

— Колыбель этого рода — Виньярд. Во взгляде этого человека есть что-то виньярдское. Я уверен, что он давно там не был.

Пратт задыхался. Он видел, что ему предстоит спор, которого он больше всего боялся. Он отпрянул назад, как будто к его груди приставили шпагу.

В это время на крыльцо вышла Мария.

— Ему очень плохо, любезная Мария, — сказал доктор, садясь на одну из скамей, — и я не могу подать никакой надежды. Если у него есть друзья, которых он жаждет видеть, и если есть дела, которые надо кончить, то ему надобно сказать правду, и притом немедленно…

— Он уже давно не слыхал о своих друзьях, — прервал Пратт, которым до того овладела жадность, что он позабыл всякую осторожность и не побоялся выдать даже то, что ему было известно, где родился больной. Он прибавил при этом, что моряк уже более пятидесяти лет не был в Виньярде, но что во все это время там о нем также ничего не слыхали.

Доктор заметил противоречие в словах Пратта, и это заставило его задуматься; но он был слишком умен, чтобы это обнаружить. Напились чаю, и доктор удалился.

— Надо уведомить его друзей, — сказал он, когда они шли к берегу, возле которого стояло совершенно готовое к отъезду судно? — нельзя терять ни одного часа. Корабль «Бриллиант» (капитан Смит) должен отвезти в Бостон груз деревянного масла и завтра же отправляется. Мне стоит написать только одно слово с этим кораблем, и держу десять против одного, что письмо, адресованное на имя Дагге, не может не дойти к кому-нибудь из его родных.

Предложение доктора бросало Пратта в холодный пот, но он не смел ему противоречить. Он купил «Морского Льва», пригласил Росвеля Гарнера и израсходовал значительную сумму денег в надежде запустить руку в дублоны, уже не говоря о мехах, и вдруг все эти расчеты могли уничтожиться благодаря вмешательству родных. Оставалось только одно средство — терпение, и Пратт постарался им запастись.

Пратт проводил доктора только до границ своего фруктового сада. Члену молельни было неприлично выходить в субботу из дому. Лишь только доктор ушел, Пратт вернулся в жилище вдовы Уайт. Тут он устроил больному новый долгий, утомительный допрос. Бедный Дагге очень устал от этого разговора, но мнение, высказанное доктором Сэджем, что смерть старого матроса близка, и боязнь приезда родных из Виньярда сильно подействовали на ум Пратта. Если бы ему удалось теперь узнать самое главное, «Морской Лев» мог бы выиграть довольно времени у своих противников, даже если бы Дагге открыл тайну другим, и новый корабль отправился бы в экспедицию. Шхуна Пратта готова была отплыть, а для снаряжения другого судна нужно было еще время.

Но Дагге оказался не откровеннее прежнего. Он вернулся к своему первому рассказу об открытии островов, на которых находились тюлени, и много говорил о смирном нраве и большом количестве этих животных. Человек мог ходить среди них, и они не боялись его. Одним словом, экипаж, составленный из отборных моряков, мог бы их перебить, содрать кожу и собрать жир, и это было бы похоже на простое собирание долларов на дороге.

Этот рассказ еще более возбудил алчность Пратта. Никогда еще любовь к наживе не овладевала так Праттом, как сейчас.

Дагге ничего не скрыл от Пратта, исключая широты и долготы места. Все искусство Пратта, а оно было велико, было бессильно, чтобы выманить у моряка эти данные, а без них и все сведения были бесполезны. Старик, стараясь завладеть тайною, получил такую же сильную лихорадку, как и Дагге, но все было напрасно.