Известие о смерти Джесси Дика пришло в разгар сборов и переезда на новую квартиру. Чарли не была предупреждена заранее, подготовлена конвертом с казенным штампом. Тем не менее она приняла это известие с ужасающим спокойствием, словно давно ожидала его и приготовилась к нему. Она сидела с отцом за завтраком среди деревянных ящиков и зашитых в рогожу тюков. В вечном страхе опоздать на утренний поезд, Чарли довольствовалась новостями, которые сообщал ей просматривавший газету Генри Кемп.
-- Какие сегодня очередные ужасы, папа?
Он не ответил. Тяжесть его молчания вдруг оглушила ее. Она подняла голову, словно он позвал ее. Развернутая газета скрывала его лицо. Он держал ее как-то странно. Так не держат газету, если действительно читают ее.
-- Папа!
Газета медленно опустилась. Чарли увидела его лицо.
-- Убит?
-- Да.
Он невольно поднялся. Чарли подошла к нему. Она хотела увидеть своими собственными глазами.
Она успела на свой обычный поезд. Все утро Чарли продавала заграничные блузки, в обеденный перерыв вышла из магазина и больше туда не вернулась никогда. Внешне она стоически перенесла удар. Правда, из ночи в ночь она плакала до тех пор, пока, измученная, не засыпала, била кулаком по подушке в бессильной злобе, сидела на кровати, горя как в лихорадке и неистово протестуя против жестокости судьбы. Но утром она вставала в обычный час, бледная и решительная.
Странная произошла у нее сцена с тетей Шарлоттой. Услышав о смерти Джесси Дика, тетя Шарлотта позвала Чарли к себе и с таким таинственным жаром настаивала на своем желании во что бы то ни стало с ней поговорить, что Чарли готова была взбунтоваться, ожидая болтливых излияний, старческих соболезнований и утешений. Все-таки она поднялась в комнату старушки; та теперь все реже и реже сходила вниз.
После первых слов тети Шарлотты: "Я знала, что он не вернется", Чарли едва тотчас не убежала, но что-то в мрачной серьезности старого лица и глаз под черными бровями удержало ее. Ни в словах, ни во взгляде тети Шарлотты не было сентиментальности. Она казалась бодрой и оживленной, как будто готовилась сделать важное сообщение. Чарли вздохнула про себя, когда тетя Шарлотта достала пожелтевшую фотографию девушки с осиной талией, в широченной юбке для верховой езды, с пером на шляпе и розой в руке.
-- Да, да! -- сказала она неопределенно и пожалела, что пришла.
Но, вглядевшись, она быстро добавила:
-- О, тетя Шарлотта, какая вы здесь прелесть! Почему вы мне ни разу не показывали эту карточку? Вы на ней прямо красавица. Ваше лицо... ваш взгляд... он просто горит!..
-- Он горел очень, очень недолго. Джесси Дик зажег во мне его.
-- То есть как это -- Джесси Дик?
И спокойно, с полным самообладанием, нарушив молчание пятидесяти лет перед лицом несчастья этой юной Шарлотты, она рассказала ей свою краткую повесть.
-- Мне было восемнадцать лет, Чарли, когда началась гражданская война. Эта карточка была снята в то время...
Чарли слушала. Временами ее глаза останавливались на иссохшем лице старушки, затем она сквозь дымку слез всматривалась в сияющее личико девушки на фотографии. Но внимание ее ни на минуту не ослабевало. Впервые услышала она историю первого Джесси Дика. Впервые тетя Шарлотта рассказывала ее. Она рассказывала ее, как это ни странно, с бесстрастием постороннего свидетеля -- без упреков, без сожалений, без горечи. Окончив свой рассказ, она откинулась на спинку кресла, обвела взглядом комнату -- чистенькую, скромную, немного затхлую комнату старой-старой женщины -- и чуть развела сложенными на коленях руками, как бы говоря: "И это -- я!"
-- И это я, Шарлотта Трифт, -- сказали пергаментные ладони и тусклые старые глаза.
Как бы в ответ на это, словно защищая ее, Чарли порывисто наклонилась вперед и прижалась своей свежей молодой щечкой к сухой и сморщенной щеке.
-- Вы -- чудесный, чудесный человек, тетя Шарлотта! Что бы делала без вас бабушка Пейсон? Или Лотти! Или мама!
Но тетя Шарлотта покачала головой. Казалось, она чего-то ждет, и Чарли добавила:
-- Я справлюсь, тетя! Я все вынесу. Вы меня знаете. Во мне слишком много любопытства к жизни, чтобы я могла поступиться своей долей. Я по-прежнему буду наблюдать за людьми и разными вещами и, вероятно, найду подходящий вариант. Не такой почти идеальный, как Джесси, -- два раза таких людей не встречают! И все же, полагаю, когда-нибудь я выйду замуж.
-- Вот-вот! Не сдавайся, не дай себе распуститься. Тебе только двадцать лет! Не сдавайся. Я так испугалась, когда ты бросила службу.
-- Ах, это! Я не могла там оставаться. Не знаю почему. Покоя себе не находила.
-- Это так и должно быть, -- сказала тетя Шарлотта с удовлетворенным видом. -- Беспокойство -- это хорошо. Беспокойство лучше, чем покорность судьбе.
Два из опубликованных стихотворений Джесси Дика произвели фурор. Все рецензенты посвятили их автору две-три строчки, в которых говорилось, что он был одним из наиболее многообещающих молодых поэтов современной мужественной школы. Одно из этих стихотворений даже заучивали в школах. К нему отнеслись серьезно, поняв все сказанное в буквальном смысле. Чарли одна знала, что стихотворение было сатирой и насмешкой. Джесси выразил им свой протест против всех стихотворных упражнений об алых маках и полях Фландрии. Принятое всерьез, стихотворение было прелестной лирической вещицей. Понятое в том смысле, в каком он его задумал, оно превращалось в потрясающий вопль души.
Второе -- "Смерть" -- по мнению большинства, было слишком пропитанным горечью. Конечно, выразительно, но очень резко. Например, вот эта часть:
Тебя зовут величественной, Смерть!
Величественна? Ты?!
Нет! Гаер -- вот кто ты! Слюнявый шут!
Разинув рот и раскорячив ноги,
Нелепым пугалом торчишь ты предо мной
На проволочном заграждении
Перечитывая эти стихи, Чарли била себя кулаком по коленям и плакала в бессильной ярости над бессмысленностью всего сущего.
Осенью, почти накануне перемирия, стихи Джесси Дика были изданы отдельной книжкой. Тоненький сборник стихотворений. Их было так мало...