Итак, Лотти Пейсон размашисто шагает, торопясь домой сквозь предвечерний туман. Проказливый мартовский ветер раздувает ее юбки -- нет, юбку: дело происходит в 1916 году и дамы не признают нижних юбок. Она торопится домой, побывав "на чашке чая" у подруги.
За последние годы Лотти почти забросила эти вечеринки. Перестала она бывать на них отчасти по собственному желанию, отчасти благодаря обстоятельствам. Другие интересы отвлекли ее от встреч с бывшими подругами по школе. Она сделалась поддержкой, на которую все сильнее и сильнее опирались две женщины, жившие вместе с нею. Лотти Пейсон была главной хозяйкой, но не имела в доме авторитета. Ибо миссис Пейсон все еще держала в своих руках бразды правления.
Традиция собираться на чашку чая лет семь-восемь тому назад положила начало "Кружку для совместного чтения", разумеется, серьезного чтения. Эффи Кэс заявила:
-- Нам нужно заниматься своим развитием, а не читать что попало. По-моему, лучше всего начать с немецких поэтов -- Гете и других.
Так они и начали с Гете и других, но увидели, что дело подвигается очень туго. Поэтому, промучившись год над гортанными звуками немецкой речи, занялись французским языком по разговорному методу. Затем обратились к современной американской литературе и наконец, постепенно опускаясь, дошли до бесед по текущим вопросам, Беседы эти вела специально приглашенная дама, бывшая председательница какого-то общества, преподносившая им кисловатую окрошку, в которой было всего понемногу: и политика, и новейшие изобретения, и сплетни, и моды, и рабочий вопрос, и светские новости, и уголовщина, и события в мире коронованных особ. Однажды, когда эта особа не явилась из-за гриппа или сильной простуды на очередное собрание, одна из участниц рискнула в последнюю минуту предложить:
-- Не сыграть ли нам в бридж?
После сего дамский кружок занимался попеременно то бриджем, то шитьем, то еще чем-то...
В самом начале установилось правило относительно угощения.
-- Никаких затей, -- решили они, -- ничего, кроме кофе или чая с сухарями. Ну, пожалуй, еще клубничное варенье или что-нибудь в этом роде. Но ни в коем случае не больше.
Компоты, кексы и мороженое начального периода были признаны неуместными и изгнаны со стола.
Кроме того, в моду вошел метод Бантинга (лондонский купец, проповедовавший систему воздержания от пищи, вызывающей отложение жира, в качестве средства для похудения), а дамы эти приближались к тридцати годам, некоторые даже перешли этот коварный возраст, когда жирок исподтишка подбирается к бедрам, рукам и лопаткам и, раз осев там, уже не исчезает. Но правило относительно стола мало-помалу извратилось так же, как и первоначальная цель так называемого "кружка". Чем меньше они читали, тем больше ели. Бекки Шефер, например, изобрела и предложила однажды своим гостям какой-то замысловатый компот. На следующем заседании, состоявшемся у Эффи Кэс, последняя подала этот компот в миниатюрных корзиночках из выдолбленных апельсинов. Половина кожицы была искусно срезана и от нее оставалась только тонкая полоска, шедшая через вершину и игравшая роль ручки корзинки. После таких достижений чай с сухарями отошел в область преданий. Правда, параллельно с этим некоторые члены бывшего "Кружка для совместного чтения" стали появляться все реже и реже и наконец совсем исчезли с горизонта. Эти отступницы были более серьезно настроенные участницы собраний. Что же касается Лотти Пейсон, то вся ее молодость и здоровье, вся ее сила и энергия были посвящены уходу за двумя старухами. Из них одна принимала это как должное, другая продолжала возмущаться и протестовать. "Кружок" давно перестал существовать для Лотти.
По утрам она отвозила мать на рынок в дряхлом электрическом автомобиле. Миссис Пейсон редко правила автомобилем. Ревматизм, от которого она страдала, сделал бессильной ее левую руку. Когда-то, в дни молодости, электромобиль считался отличным автомобилем, но долгие годы службы вконец расшатали его и отняли жизненную силу у ее батарей. Последние были теперь так же ненадежны, как старое усталое сердце, каждую минуту готовое остановиться. Для того чтобы справиться с непослушным стартером, требовались сильные молодые руки и хорошо тренированные мускулы. Когда Пейсоны тряслись в этой ревматической посудине, высокомерные, полные презрения автомобили с бензиновыми двигателями нетерпеливо гудели сзади, причем шоферы нередко отпускали оскорбительные шутки по адресу "погребальных дрог".
В этой-то колеснице Лотти обычно сидела у рынка, читая "Обозрение" (влияние судьи Бартон), в то время как миссис Пейсон вела продолжительные и ожесточенные переговоры с Густавом. Красное лицо Густава, выглядывавшее из огромного белоснежного фартука, становилось все краснее и заметно теряло свое добродушие по мере того, как миссис Пейсон нагружалась продуктами. Молодой картофель. Кусок бараньего огузка. Пучок латука. Корзинка персиков. Отрывки разговора доносились до Лотти.
-- Накажи меня Бог, миссис Пейсон, ежели я наживаю на этом товаре больше двух-трех центов. Ведь мне-то жить тоже надо... Да ну, миссис Пейсон, вы просто не хотите купить! Эти персики совсем мягкие... А вот самые свежие, сегодня утром с Мичигана. Я их собственноручно выбирал.
Безапелляционный голос миссис Пейсон заявлял:
-- Для варки годятся.
-- Слушаюсь. Ваше дело. Вам их есть, не мне. Только не говорите завтра, что они оказались плохими.
Завалив покупками переднее сиденье автомобиля, миссис Пейсон пускалась в обратный путь, сердито ворча, Теперь Густав для нее больше не существует. Этакий разбойник! Двадцать семь центов за фунт баранины!
-- Но, мама, Белла на прошлой неделе заплатила тридцать два цента. Помню, она говорила, что два или три года назад баранина стоила семь-восемь центов, а теперь -- тридцать или тридцать два...
-- О, Белла! Удивляюсь, что она хоть изредка покупает баранину! Вечно выходит из бюджета со своими грибными соусами, почками да бифштексами. В прежние годы я вела хозяйство целый месяц на те деньги, что она тратит за неделю. Не понимаю, как только Генри терпит...
Описанная процедура закупок занимала все утро, хотя и часа могло хватить с избытком. Возвратясь домой, миссис Пейсон обычно жаловалась на слабость. Покупки раскладывались на кухонном столе, и затем Гульда, их служанка, получала инструкцию:
-- Положите латук в мокрую салфетку.
Гульда исполняла приказание.
-- Вотрите немножко соли с уксусом в мясо.
Гульда уже занималась этим.
-- Персики придется сварить.
Последнее было очевидно, так как служанка уже презрительно ощупала их большим и указательным пальцами. Все поведение Гульды явно указывало на обиду, вполне естественную для разумного существа, которому приказывают делать то, что понятно само собой. Миссис Пейсон, все еще в шляпе, слегка сдвинутой набок, милостиво принимала сухарик с сыром или ломтик баранины с булкой, поднесенные Лоттой для устранения слабости. Миссис Пейсон часто запивала это довольно внушительным бокалом шерри из запаса, присланного ее зятем Генри Кемпом.
В хорошую погоду Лотти часто вывозила свою мать и тетю Шарлотту в Джексон-парк и обычно останавливала электромобиль на аллее у самого берега озера. Великолепный вид! Могучее голубое озеро, как океан, уходило в безбрежную даль и на горизонте сливалось с небом. Эти часы у озера обычно все три дамы проводили в праздности. Миссис Пейсон вообще терпеть не могла шить. Тетя Шарлотта иногда вязала -- для этого ей не нужно было напрягать глаза. Но чаще всего она глядела на беспокойную ширь Мичигана, и руки ее двигались так же спокойно, как древние неугомонные воды. Руки тети Шарлотты всегда находились в движении, то разглаживая кусочек материи, то рисуя несуществующий узор морщинистым пергаментным пальцем, то складывая салфетку за столом. Руки, покрытые коричневыми пятнышками, вечно двигающиеся и в то же время так странно бездеятельные. Иногда, но не очень часто, Лотти читала вслух. Мать этого страшно не любила, кроме того, она предпочитала полезные книги, а тетя Шарлотта -- романы. На вкус тети Шарлотты ни один негодяй не был достаточно пылким и бесстрашным. Романы она поглощала десятками.
-- Какой вздор! -- пожимала плечами миссис Пейсон.
Три женщины, сидя в маленькой застекленной коробке, едва перебрасывались ленивыми отрывистыми фразами. Им было почти нечего сказать друг другу. И каждая из них была бы не на шутку удивлена, узнав, что другая слывет в своем кругу оживленной и остроумной. Среди подруг Лотти пользовалась репутацией шалуньи и проказницы; Керри Пейсон умела поддерживать бойкую и интересную беседу в группе деловых людей или за партией бриджа с дамами моложе себя (миссис Пейсон недолюбливала женщин своих лет); выходки и реплики тети Шарлотты нередко вызывали взрывы приглушенного, дребезжащего смеха в кругу ее семидесятилетних сверстниц. Но в данный момент разговор носил такой характер:
-- Кто это там идет у павильона Айовы?
-- Отсюда я не вижу, мама.
-- С такой фигурой да в такой день можно гулять только, чтобы похудеть. Это не миссис Дефлер -- знаешь, та, что живет недалеко от Беллы? Нет, не она... Впрочем, да... нет...
-- Нет, не она, -- сказала Лотти вслух, -- а про себя добавила: "Если бы я могла вырваться из этой старой мышеловки и прыгнуть в лодку, в лодку с распущенными парусами, и поплыть туда, к горизонту!.. О Боже, как я была бы рада... Но, увы, я достигла бы, верней всего, не горизонта, а только Индиан-Харбор". -- И она продолжала вслух: -- Если вы с тетей Шарлоттой ничего не имеете против и подождете минут двадцать, я пройдусь немного -- только до пристани и обратно.
-- Отлично, -- отозвалась тетя Шарлотта, -- иди, милая. Скажу больше, -- она усмехнулась почти язвительно, -- на твоем месте я бы вовсе не вернулась назад!
Керри Пейсон бросила на нее убийственный взгляд:
-- Перестань ребячиться, Шарлотта!
В одну секунду Лотти очутилась на земле и, подняв голову, засунув руки в карман свитера, быстро направилась к озеру.
Ее позвали назад.
-- Что?
-- Твоя шляпа! Ты забыла шляпу!
-- Она мне не нужна.
Лотти решительно отвернулась от матери и от шляпы. Голова миссис Пейсон высунулась из автомобиля. До Лотти донеслось что-то вроде: "Загар... цвет лица..." Она сделала вид, что не слышит. Полмили туда, полмили обратно. Она любила ходить пешком: это придавало ей бодрости, наполняло душу каким-то весельем, помогало переносить скуку остальных часов дня...
Вечером они часто ездили к Белле или опять катались в теплые летние ночи по парку.
Но в тот мартовский день, о котором идет речь в этой главе, Лотти пришлось появиться в "Кружке для чтения". Одна из читательниц вышла замуж и устраивала давно задуманный девичник для своих подруг. Ее заново отделанная квартирка в четыре комнаты ждала их авторитетной оценки. Силия Спрег десять лет была невестой и наконец в возрасте тридцати шести лет стала новобрачной.
-- Брось, пожалуйста, Лотти, -- сказала она ей по телефону, -- ты должна прийти во что бы то ни стало. Все наши будут. Ведь это моя первая вечеринка. О, конечно, для своих новых ученых друзей ты находишь время! Но на этот раз можешь и поскучать, ничего с тобой не сделается... Да неужели мама не может обойтись полдня без тебя? Господи Боже мой, ведь ты имеешь право распорядиться собой хоть когда-нибудь!
Лотти пришла. Пришла она вместе со своим вязаньем, подобно всем остальным членам кружка. Батистовые платочки, сорочки, вышивки ришелье и бисерные сумочки уступили место клубкам шерсти. "Кружок" вместе со всеми Соединенными Штатами наводнял Бельгию миллионами серых и цвета хаки свитеров, шарфов, носков, рукавиц, шлемов, набрюшников. Восхищаясь новыми апартаментами Силии Спрег-Хорнер, члены "Кружка" охали и ахали на все лады, но спицы их при этом прилежно двигались вверх и вниз, вверх и вниз, не останавливаясь ни на мгновение. Странно сказать, но Силия, бывшая до сего времени довольно блеклой и сухопарой тридцатишестилетней невестой, превратилась теперь вдруг в хорошо сохранившуюся и привлекательную молодую тридцатишестилетнюю даму. Какая-то уверенность появилась в ее движениях и манере говорить, в глазах блестел радостный огонек. Женщина, которую любят...
-- Это -- спальня: подумайте, какая прелесть -- в два окна! Солнце прямо заливает ее целый день. Вообще, все комнаты полны солнца -- даже кухня.
"Кружок" несколько нервозно то и дело посматривал на спальню. Силия Спрег так долго была его верным членом. И вдруг -- две небольшие кровати темно-красного дерева с шелковыми покрывалами...
-- Пожалуйста, кладите ваши вещи прямо на кровать. Покрывалам ничего не сделается. Все в этом доме сделано для того, чтобы им пользоваться.
На ближайшей к стене кровати возвышалась розовая горка подушек, покрытых кудрявой пеной тончайших вышивок и оборочек. Бесчисленные вечера в "Кружке" потратила Силия на это произведение искусства. Две щетки в массивной серебряной оправе красовались на солидном комоде. "Кружок" с улыбкой взирал на них. Силия открыла дверь гардероба; расхваливая его вместительность. Там выстроился целый полк брюк, тщательно развешенных на перекладинке дверцы. Кружок, шокированный, несколько отпрянул.
-- Костюмы Орвиля занимают гораздо больше места, чем мои. Я ему всегда это говорю. И так во всем. Никогда в жизни я не видела такого человека.
Она говорила так, словно мужчины и их привычки были для нее старой, давно известной, хотя и забавной областью жизни.
Перешли в так называемую "жилую комнату", являющуюся одновременно кабинетом и гостиной.
-- О, Силия, какой очаровательный уголок! Комната была такой, какой обыкновенно бывают жилые комнаты молодоженов: лиловый плюшевый диван перед длинным письменным столом, на столе -- лампа под шелковым абажуром, выглядывающая из-за широкой спины дивана, как будто играя в прятки. И лампы, лампы, лампы без конца -- целый лес ламп. На книжных полках по обеим сторонам камина разместилось довольно случайное собрание книг.
-- Два раза в неделю приходит поденщица. Орвиль хочет нанять прислугу, но я противлюсь.
Все уселись с рукоделием в руках, щебеча без умолку, -- группа хорошо одетых, оживленных женщин. Их изящные, затянутые в корсет фигуры, их волосы, зубы, холеные лица говорили о заботливом уходе за своей наружностью. Длинные тонкие спицы мелькали с быстротой молнии и отливали на ярком солнце всеми цветами радуги.
-- ...Мой шестой свитер. Я вяжу их даже во сне.
-- ...Самое трудное -- пятка. Покончив с ней, я...
-- ...Брат говорит, что мы не вмешиваемся. Мы -- народ миролюбивый, говорит он. Война для нас -- варварство.
Бекки Шефер небрежно развалилась в кресле, положив ногу на ногу и выставив толстые икры в серых шелковых чулках. Эти ноги, втиснутые в серые замшевые туфли с огромными стальными пряжками, казались вульгарными и вызывали раздражение. Бекки Шефер обладала добрым сердцем, но не пользовалась популярностью. Последнее обстоятельство объяснялось ее склонностью к полнейшей откровенности. Вы инстинктивно вздрагивали, когда Бек начинала свою речь сакраментальной фразой: "Итак, я хочу быть с вами абсолютно откровенной". Однако с мужчинами она редко бывала "абсолютно откровенной". У нее была привычка кокетливо грозить пальцем достаточно пожилым представителям сильного пола и при этом приговаривать:
-- Неужто вы никогда не вырастете?
Лотти трудилась над безрукавкой. Ряд за рядом, дюйм за дюймом вырастало и удлинялось это безупречное изделие. Лотти терпеть не могла это занятие. На ее склонившемся над работой лице было странное выражение. Оно не было угрюмо или задумчиво, но какое-то обреченное. Да, именно.
Бекки Шефер перестала вязать и окинула взором усердно работавших приятельниц. Бек принадлежала к тому типу незамужних женщин, у которых неудовлетворенная чувственность проявляется в целом ряде довольно грустных признаков -- в жадном блуждающем взгляде, в слегка опущенных уголках губ, в чересчур щедром обнажении полных рук и пышного бюста, в пристрастии к шелковому и кружевному белью... Для замужних подруг Бекки часто играла роль желанного гостя, помогающего избавиться от скуки супружеского тет-а-тета. Они находили своеобразное удовольствие в возможности дать развлечься бедной Бекки.
И вдруг в веселый смех и оживленную болтовню врезался, словно острый нож, высокий, пронзительный голос Бекки:
-- Ну, Сили, скажи нам правду: ты счастлива?
Молодая вздрогнула, пропустила петлю, покраснела. Глаза ее испуганно забегали.
-- Да, конечно, любопытная ты женщина!
-- Да-а, так-то так, но я хочу сказать, счастлива ли ты по-настоящему? Ну, валяй, выкладывай всю правду. Вообще, хоть раз в жизни, давайте говорить друг другу правду. Ты действительно счастлива, Сили?
Гостьи смущенно улыбались и посмеивались. Силия покраснела, как пион. В нестройном хоре отрывистых звуков послышалось грудное контральто Лотти:
-- Знаешь, Бек, уж то хорошо, что ей не придется выслушивать от замужних подруг: "Что это случилось с мужчинами в наши дни? Как могут они не замечать такой чудесной девушки, как вы?"
Реплика Лотти вызвала хохот. Атмосфера несколько разрядилась. Но Бекки Шефер нахмурилась.
-- Я жду ответа. Все мы здесь друзья. Все мы барахтаемся в одном корыте, кроме Силии, которая из него выкарабкалась и взобралась на покойный плот. Я желаю знать, стоила ли игра свеч. Все мы здесь, кроме Силии, банкроты. Каждая незамужняя женщина -- банкрот. Нужно иметь смелость сознаться в этом.
Поднялся вихрь возмущенных протестов:
-- А Джейн Адамс... королева Елизавета... Жанна Д'Арк!..
-- Королева Елизавета славилась своим распутством, Джейн Адамс -- святая. Что же касается Жанны Д'Арк, то...
Лотти подняла глаза от вязанья:
-- У Жанны Д'Арк хватило смелости прожить жизнь по-своему, чего нам как раз недостает. Это она называла "прислушиваться к голосам", но мне кажется, что на самом деле ей хотелось просто уйти из дому куда глаза глядят. Если бы она поколебалась и сказала: "Мамаша, я не уйду, потому что должна пасти ваших гусей", то, пожалуй, мать ее была бы счастливее и Жанна жила бы немножко дольше, но история Франции пошла бы по другому пути.
Бекки Шефер откровенно бросила свое вязанье, обхватила колено унизанными кольцами руками и терпеливо подождала, пока уляжется веселье.
-- Вы все, как огня, боитесь правды -- вот в чем дело. А я хочу вывести вас на чистую воду...
-- Господи, Бек, откуда у тебя такие выражения!..
-- Да, хочу вывести вас на чистую воду. Все мы -- страшные лгуньи. Все мы знаем, что Сили пришлось десять лет дожидаться своего Орвиля, потому что ему нужно было содержать двух сестер-эгоисток и больную мать. И даже когда мать умерла, эти две старые кошки не желали жить в двух комнатах, как им следовало бы, чтобы дать Силии и Орвилю возможность пожениться и быть счастливыми. Нет! Они требовали все для себя сохранить по-прежнему, все удобства, которые им столько лет доставлял Орвиль, и вот Силии...
-- Бекки Шефер, а не по... -- Лицо молодой стало багровым. Она кусала губы.
-- Знаю, знаю, ты хочешь сказать, что я гость в твоем доме и поэтому ты не можешь... и так далее. Но я не стыжусь выговорить вслух то, что все вы прекрасно знаете: что я была бы теперь женой Сэма Бэтлера, если бы не его мать, которой следовало умереть лет пятнадцать тому назад.
-- Бекки, ты с ума сошла! Замолчи! Если ты стараешься острить...
-- Ничего подобного. Я стараюсь быть серьезной, а вы все перепугались. Старухе Бэтлер теперь шестьдесят восемь, а Сэму пошел пятый десяток. Он великолепный делец, умница, гораздо умнее меня -- я отлично отдаю себе в этом отчет. И все же, когда он с ней -- то есть почти все свое свободное время, -- он как ребенок. Она делает из него раба. Она ненавидит каждую девушку, на которую он посмотрит. Ревнует его, как фурия. Нашептывает ему всякие гадости обо мне, всякую ложь. Ему приходится уходить из дома, чтобы позвонить мне по телефону. Однажды я позвонила туда сама -- так ему пришлось потом звать доктора к старой карге! Она говорит ему, что ее смерть падет на его голову, и без конца сыплет разными библейскими фразами. Представьте себе! Это в наши-то дни! А Сэм оплачивает все расходы по хозяйству и одевает свою мать, как герцогиню. Теперь взгляните на меня и мою мать. Мы всегда проводим вместе лето на курортах. Неразлучная пара. Н-да! "Ах, не говорите, что вы -- мать такой взрослой девушки! Ведь вы обе -- как две сестры!" Это я-то -- взрослая девушка! Я, которая могла бы иметь уже пятерых детей... то есть я не особенно жажду их... Но когда я вижу где-нибудь на веранде отеля одну из таких молодых матерей со старой дочкой, я всегда хочу подойти к увядающей девице и сказать ей: "Послушай, милая, удери с мороженщиком, или поступи в цирк, или сделайся танцовщицей, -- словом, кем хочешь, только возьми от жизни что-нибудь, пока еще не поздно".
Вязанье окончательно прекратилось. Молодая нервно закусила губу. Но несмотря на это, на лице ее застыло жалкое подобие улыбки -- улыбки растерянной хозяйки. Званый вечер принял неудачное направление.
Эми Степлер первая снова взялась за прерванное вязанье. Лицо ее просветлело.
-- А что ты скажешь о тех из нас, кто занят созидательной работой? (Эми была из "общественных деятельниц".) Полагаю, что нас-то нельзя назвать банкротами! -- Она победоносно поправила свои белые манжеты. -- У меня есть моя работа!
-- Отлично! И целуйся с ней! Но она не удержала тебя от желания выйти замуж за какого-то бравого социалиста и не помешала твоим родным вмешаться в это дело и до такой степени отравить тебе жизнь, что у тебя не хватило духа...
Лицо Эми Степлер так побледнело, она вдруг стала такой старой, что даже сумасшедший язычок Бекки на минуту запнулся и прервал свое жестокое дело, -- но только на минуту.
Лотти Пейсон свернула свою работу в аккуратный сверток и проткнула его спицей. Она наклонилась вперед, собрав темные брови в складку, выражавшую боль и сдержанное порицание.
-- Бекки, милая, ты причиняешь всем массу ненужных огорчений. Ты, наверное, сегодня просто нервно настроена или...
-- Ничуть. Меня бесит, когда сваливают на нервы мое желание высказать несколько интересных истин.
-- Ну, знаешь, истина не всегда полезна только потому, что причиняет боль.
-- Маленькая порция истины, право, не причинит тебе вреда, Лотти Пейсон. Но я согласна, что большой пользы не будет от простой констатации очевидного факта, что ты -- нечто вроде бесплатной сиделки у двух старух, которые буквально едят тебя заживо! В то время как твой друг Эмма Бартон признает, что у тебя прекрасное умение общаться с ее подсудимыми девушкам и что ты могла бы стать для нее незаменимой помощницей. А мать, наверное, колет тебе глаза твоим девичеством теперь, когда дочке перевалило за тридцать? Что же касается Эффи Кэс...
-- О Бекки, золото мое дорогое, пощади меня! Я все время пряталась за своими спицами в надежде, что ты меня не заметишь. Я прекрасно понимаю, что с тобой. Ты просто наслушалась лекций старого Бердели по психоанализу. Как тебе не стыдно! Такая славная девчонка и вдруг!
-- Я тоже понимаю, что с тобой, Эффи! Ты вечно шатаешься по массажисткам да по институтам красоты и полдня спишь в затхлых...
С быстротой молнии Эффи свернула шаром свое вязанье и запустила им прямо в голову Бекки. Снаряд попал Бекки в лицо, отскочил, мягко упал к ее ногам и развернулся. Эффи истерично рассмеялась. Бекки презрительно отшвырнула шерстяной ком ногой в замшевой туфле.
-- Ну, ладно, я бы не стала все это выкладывать, если бы Сили захотела сказать правду. Итак, я говорю, что все мы -- банкроты, потому что дали кому-то себя ограбить и наворотить кучу проблем, одолеть которые у нас не хватило сил. Вот мы и занялись все избирательными правами для женщин да "созидательной работой" и думаем, что мы страшно современные женщины. А на самом деле мы -- отжившее поколение, мы -- мягкотелые альтруистки, вот мы кто! Посмотрите на теперешних восемнадцатилетних девиц. Они знают, как взяться за дело. Их не запугаешь!
Лотти расхохоталась. В глазах ее забегали веселые огоньки.
-- Вы бы послушали, как моя племянница Чарли разговаривает со мной! Можно подумать, что мне -- восемнадцать, а ей -- тридцать два.
Бекки Шефер ожесточенно закивала головой:
-- Знаю я этих девиц сорта твоей Чарли. Сыта ими по горло. Они все меня жалеют и... презирают. Представь себе только, что Чарли опоздает с замужеством лет на десять, как Силия, и упустит возможность узнать все очарование брака...
-- Нет, нет! -- в отчаянии прокричала замученная Силия. -- Ничего я не прозевала! Орвиль -- лучший из...
-- Само собой разумеется. Но мужчину, которого ты ждала десять лет, не может окружать дымка очарования. Почему ты не хочешь быть правдивой!
И вдруг маленькая полная Силия встала. Лицо ее подергивалось, в глазах блестели слезы.
-- Хорошо, я скажу вам правду.
-- Нет, Сили, не надо!
-- Сядь, Силия, Бекки сегодня не в своей тарелке.
-- Не обращай на нее внимания. Бекки просто старая брюзга...
Бекки посмотрела на свою жертву прищуренными глазами.
-- Вы все перепуганы.
-- Я -- нет. Мне нечего бояться. Орвиль -- самый добрый человек на свете. Так я думала до свадьбы, а теперь я это знаю.
-- О, добрый! -- насмешливо протянула Бекки. -- Пусть так, но какое это имеет отношение к счастью? К счастью!
-- Если под счастьем ты понимаешь восторги, бред, то -- нет. Орвилю пятьдесят. Я... мне почти тридцать семь. От Орвиля я скрыла только один год -- не выдавайте меня. Но он от меня без ума. Он ходит за мной по пятам, как... как ребенок. И, пожалуй, для меня он теперь что-то вроде большого чудесного ребенка. Мне приходится баловать его, и ублажать его, и ласкать его, и любить и... и нянчить его. Я думаю, десять лет тому назад мы бы... он бы...
Она вдруг запнулась, рыдания душили ее.
-- Ты -- свинья, Бекки! -- Руки Лотти Пейсон обвились вокруг Силии. -- У нее в доме и на ее первом вечере. Право, ты слишком...
Цветная служанка стояла в дверях -- настоящая негритянская Геба, с черным эбонитовым лицом, комично выделявшемся на белоснежном фоне кружевного чепца и передника, в которые ее облачила Силия ради торжественного дня. Геба делала Силии таинственные знаки.
-- Пожалуйста, леди, иначе все... -- Она улыбнулась, словно мазнув белой краской по углю. Соблазнительный запах свежего кофе наполнил маленькую квартирку. Весело щебеча, смеясь, восхищаясь, все двинулись в столовую.
-- О, как красиво, Сили!.. Настоящий пир, право!.. Торты, и чего тут только нет!.. Какое замечательное серебро! Что за узор -- такой простой и вместе с тем такой изысканный. Куриный салат! О! Ах!
Да, действительно куриный салат. Горячие пушистые гренки с золотистыми грудками масла внутри. Оливки, крупные, черные, сочные. Кофе с массой желтых сливок. Пломбир со взбитыми сливками.
-- По-видимому, Бекки нужно отшлепать и поставить ее в угол. Она не заслуживает этих вкусных вещей.
В половине шестого, когда все дамы в пальто и шляпах, шумно прощаясь, толпились в тесной передней, в замке щелкнул ключ. Орвиль!
-- Ого-го! Я попал в гарем!
Дамы заулыбались немножко натянуто.
-- Мы вам ничего на обед не оставили. Все было так вкусно.
-- Надеюсь, вы не из-за меня убегаете?
Круглое лицо Орвиля сияло приветливой улыбкой.
От него веяло свежим воздухом, крепкими сигарами и еще каким-то особым мужским ароматом, смесью запахов деловой конторы, парикмахерской и осеннего пальто. "Кружок" почуял этот аромат. Силия подбежала к мужу и обвила рукой его полную талию. Орвиль, плотный мужчина, с круглым, добрым, заурядным лицом, похлопал ее по обтянутому шелком плечу. Победоносно, с вызовом в глазах, смотрела Силия на своих гостей.
-- О чем же вы, барышни, говорили? -- Орвиль засмеялся снисходительным смешком. -- О чем, а? Наверное, уже решили исход войны?
Бекки Шефер слегка вскинула голову:
-- Если хотите знать, мы говорили о вас.
Он в ужасе отшатнулся.
-- О, Боже мой! Сили, надеюсь, ты была на моей стороне?
Силия, покраснев, немножко отодвинулась от него. Наступило неловкое молчание. Тогда Лотти Пейсон шагнула вперед и положила руку на широкое плечо Орвиля.
-- Ей не пришлось становиться на вашу сторону, Орвиль. Мы все были за вас.
-- Кроме меня! -- взвизгнула Бекки.
-- О, вы! Вы просто ревнуете, -- тяжеловесно сострил Орвиль и с грустным видом потер свой подбородок. -- Потерпите уж, Бек, я побреюсь и смогу осчастливить вас поцелуем.
-- Орвиль! -- Но Силия, вновь почувствовав почву под ногами, выглядела счастливой женщиной, женщиной, которую любят.
Бекки Шефер отвезла прочих гостей в своем электрическом автомобиле. Но Лотти вдруг почувствовала отвращение к сияющей лаком коробке и предпочла пойти пешком, хотя и понимала, что из-за этого опоздает домой.
-- Нервы? -- спросила Бекки Шефер, втискивая свою тучную персону на место у руля.
-- Хочется подышать, -- ответила не совсем правдиво Лотти и вздохнула полной грудью. Автомобиль тронулся. В его зеркальных окнах отражались плечи, обтянутые безукоризненными костюмами, меха, белые перчатки, яркие шляпы. Лотти, в виде прощального приветствия, высоко подняла руку, ладонью наружу. Блестящая карета бесшумно промчалась мимо, прошуршала на повороте и исчезла.