Весной 1926 года Антон Семенович получил приказ Народного комиссариата просвещения Украины о слиянии Полтавской колонии имени М. Горького с Куряжской находившейся в ведении Харьковской комиссии помощи детям.
Дурная слава Куряжской колонии разнеслась по всей Украине. По рассказам ребят, бежавших оттуда и направленных к нам, Куряж был настоящим притоном всевозможных воровских шаек, состоявших из беспризорников разного возраста Вывеской колонии они в известной мере защищались от закона. В дневные часы большая часть «воспитанников» находилась «на работе» — на харьковских рынках, вокзалах, в трамваях — или лазила по дворам и квартирам обывателей. Только к вечеру или поздно ночью возвращались колонисты в Куряж для ночевки. Заведующий колонией и воспитатели (а их было около сорока человек) могли передвигаться по территории колонии относительно свободно и безопасно только днем. Как только наступала темнота, все служащие поспешно забирались в спои комнаты, чтобы системой сложных запоров и баррикад отгородиться до утра от внешнего мира. Никто из них не рисковал выходить ночью не только во двор, но даже в коридор, и это была вполне основательная предосторожность, так как обкрадывание квартир работников колонии и грабежи с насилием были в Куряже обычными явлениями.
Положение стало настолько нетерпимым, что Наркомпрос Украины под давлением общественности Харькова должен был наконец обратить серьезное внимание на эту колонию и принять меры к прекращению безобразий в Куряже. Кем-то было высказано мнение, что только Макаренко смог бы навести там порядок. Так возник многообещающий проект перевода Полтавской колонии имени М. Горького в Куряж. Но этот проект встретил, однако, серьезные возражения и со стороны наших друзей, не хотевших рисковать дружным, дисциплинированным коллективом горьковцев, и со стороны наших противников, опасавшихся, что в случае успеха чрезмерно усилится влияние Макаренко. Окончательное решение вопроса затягивалось. А положение в Куряже продолжало ухудшаться и дошло до того, что потребовало наконец принятия немедленных мер. Друзья колонии имени М. Горького скрепя сердце согласились на наш переезд в Куряж. Неожиданно их поддержали и наши противники: катастрофическое положение Куряжской колонии позволяло им надеяться, что теперь уж и дружный коллектив горьковцев во главе с Макаренко ее не спасет, и таким образом «макаренковская система» будет посрамлена.
Пока велись все эти переговоры, Антон Семенович часто беседовал с нами по поводу возможного переезда под Харков и рисовал при этом суровую картину предстоящих трудностей. Но вместе с тем он убеждал нас, что, оставаясь в Ковалевке, колония лишается перспектив для дальнейшее роста. Больше всего Антона Семеновича беспокоила удаленность колонии от заводов, крупных сельскохозяйственных предприятий и учебных заведений.
Конечно, тяжело было оставлять хорошо обжитое место с налаженным сельским хозяйством, но доводы Антона Семеновича склонили подавляющее большинство сотруднике к безоговорочному согласию на переезд в Куряж. Каждый из нас был уверен, что с Антоном Семеновичем мы не сможет потерпеть поражение. С ним мы победим Куряж! Не будь этой уверенности, приобретенной годами совместной работы с Макаренко, среди нас не нашлось бы охотников добровольно ехать в куряжское воровское логово. Не сомневались успехе и колонисты: они на собственном опыте знали, какое чудодейственное влияние оказывает дисциплинированный коллектив колонии имени М. Горького на беспризорных ребят.
Строгий порядок, внешняя подтянутость, веселый смех спокойствие и уверенность, с какими наши колонисты вступили в Куряж и начали в нем размещаться, сразу же показали куряжанам, что сюда пришли настоящие хозяева, тогда как они сами были здесь только жильцами, и притом весьма скверными жильцами. Они поняли, что для них открыт лишь один путь — идти в ногу с горьковцами, тем более, что горьковцы это им и предлагают! Подавляющее большинство куряжан так и поступило.
Вся проверенная на опыте организация коллектива и повседневной жизни колонии была перенесена в Куряж без особых изменений. В точно установленные часы раздавались трубные сигналы, оповещавшие о подъеме, о начале работы о ее окончании, о времени завтрака, обеда и ужина, о созыве совета командиров или общего собрания колонистов, об отходе ко сну.
Ещё чаще, чем прежде, обсуждался на педагогических совещаниях вопрос о трудовых заданиях для ребят. Антон Семенович стоял на той точке зрения, что задания не должен быть легкими. Но вместе с тем, говорил он, нельзя давать задания, требующие чрезмерного физического напряжения. Главное — развивать в ребятах сноровку, смекалку, стремление к здоровому соревнованию.
Выполнение тех или иных работ попрежнему, как правило, поручалось отряду. Индивидуальные наряды колонистам давались редко, только заведомым лентяям и только по настоянию самого отряда, в который входил нерадивый колонист.
Организующая сила здорового коллектива Полтавской колонии была настолько велика, что сводные отряды даже тогда, когда в них было большинство куряжан, работали не хуже других отрядов, а подчас и лучше. Куряжане, изголодавшиеся за годы безделья по настоящей работе, как бы наверстывали упущенное.
Среди них попадались, конечно, и «вредители». Один из таких куряжан, не желая трудиться, сделал вид, что не может отличить всходов свеклы от сорняков. Чтобы доказать это, он при прополке срезал на одном рядке все всходы. Совет командиров осудил и колониста и командира отряда, не проследившего за его работой. Следуя педагогическим методам Антона Семеновича, совет решил, что провинившийся колонист должен в неурочное время под наблюдением командира посадить на место срезанной новую рассаду свеклы и ухаживать за нею, пока она не приживется.
Несмотря на мелкие недоразумения, работа спорилась. Особенно весело трудились сводные отряды во время летних каникул, когда в их рядах появлялись добровольные помощники — наши бывшие воспитанники, а ныне рабфаковцы и студенты. Приезжая из города в колонию, они прежде всего являлись к Антону Семеновичу и подробно рассказывали ему о своем житье, об учебных делах. Отпуская их после долгой дружеской беседы, Антон Семенович обычно говорил:
— Ну, теперь отдыхайте, набирайтесь сил к новому учебному году.
Однако с первого дня приезда наши гости по собственному почину начинали работать вместе со сводными отрядами, выбирая самые ответственные и трудные участки колонийского производства. В час отдыха, собрав ребят в кружок, они запевали песню, отвечали на бесчисленные вопросы молодых горьковцев, с особым старанием удовлетворяя любопытство бывших куряжан. Шум и веселый смех не смолкали во время этих оживленных бесед. Воспитанники Макаренко — рабфаковцы, позже ставшие студентами, — Калабалин, Белухин, Шершнев (Вершнев), Архангельский (Задоров), Супрун и многие другие теперь сами чувствовали себя как бы воспитателями. Их всегда можно было видеть в окружении ребят, видевших в них «себя в будущем».
Так же, как в Ковалевке, в Куряже был организован сторожевой отряд, охранявший нашу усадьбу, поля, сады, луга, лес. Попасть в сторожевой отряд, вооруженный винтовками, считалось большой честью. Кандидатура каждого будущего сторожа всесторонне обсуждалась советом командиров и при малейшем сомнении в надежности кандидата снималась с голосования. Куряжане, привыкшие к полной безнаказанности, сначала с некоторой иронией смотрели на дело охраны колонии; они считали, что по принципу «блатной» круговой поруки колонист колониста не должен подводить. Но вскоре им пришлось изменить эту точку зрения. Пойманного на месте преступления — в саду, на огороде, у дверей кладовой, несмотря на все его уверения, что он «свой», ребята неизменно запирали на остаток ночи в сторожку, а утром приводили к Антону Семеновичу. При всей сложности обстановки в Куряже Антон Семенович не изменил и там правилу, установленному в Полтавской колонии. Заключительный этап для всех воришек неизменно бывал одним и тем же — они должны были выступить перед советом командиров и на общем собрании колонистов с рассказом, «как все было». Охотников дважды испытать позор такого выступления, насмешки и строгий суд ребят обычно не находилось, и старая привычка «чего-нибудь поискать» очень скоро стала исчезать у куряжан.
Однако сторожевому отряду всегда приходилось быть начеку, так как разного рода неприятностей можно было ожидать не только от «своих», но и от «чужих». С «чужими» сторожевой отряд поступал еще более решительно, так как, по существовавшей традиции, ребята считали, что в отношении «не своих» они могут быть и судьями и исполнителями наказания.
Антон Семенович с таким пониманием прав сторожевого отряда, конечно, боролся, но искоренить эту традицию было нелегко. Пойманных в лесу «заготовителей» дров ребята обязательно заставляли тащить срубленные или спиленные деревья в колонию, а пилу и топор во всех случаях отбирали в качестве трофеев сторожевого отряда. Гражданину, посягнувшему на вишни в нашем саду, пришлось за каждую сорванную вишню выкопать по ямке для будущей посадки деревьев, запланированной нами. Жестоко наказал сторожевой отряд и одного крестьянина из соседнего села, пойманного при попытке выкопать ночью у нас в саду недавно посаженное дерево. Ребята заставили его выкорчевать на склоне горы большой дубовый пень, очень мешавший нам при разбивке нового сада. Обливаясь потом, он работал до самого утра.
Согласно традиции, установившейся еще под Полтавой, Антон Семенович провел присвоение звания «колониста» тем из воспитанников бывшей Куряжской колонии, которые показали себя достойными этой чести. Обычно ребята удостаивались права носить значок с буквами ГТК — «Горьковская трудовая колония» — только после годичного пребывания в колонии, но для куряжан испытательный срок был сокращен. Они знали давно о нашей традиции: Антон Семенович рассказывал о ней на общем собрании, воспитатели разъясняли ее смысл во время многочисленных бесед. И стремление заслужить почетное звание владело большинством куряжан.
Одновременно было присвоено звание «старшего колониста» тем из старых горьковцев, кто пробыл в колонии больше трех лет и своим поведением не запятнал значок ГТК, уже давно украшавший их грудь. Звание «старшего колониста» давало важное преимущество тому, кто удостоился его: он в первую очередь направлялся на рабфак или на работу.
По идее Антона Семеновича эта хорошая традиция присвоения званий распространялась не только на воспитанников, но и на воспитателей. Разница заключалась лишь в том, что ребятам звание присваивалось открытым голосованием членов педагогического совета, а воспитателям — закрытым.
И были случаи, правда, единичные, когда воспитатели после года работы не получали большинства при обсуждении их кандидатур на педагогическом совете. Само собой разумеется, что для забаллотированного педагога это было равносильно увольнению: продолжать работу в колонии он уже не мог.
Один из таких неудачников после объявления итогов голосования шумно запротестовал и заявил, что он сообщит в высшие инстанции «о новом макаренковском авантюризме». Выйдя из кабинета Антона Семеновича, где происходило заседание педагогического совета, Афанасий Петрович — так звали этого воспитателя — продолжал громко возмущаться. Кто-то из ребят, догадавшись о причине его негодования и желая посочувствовать Афанасию Петровичу, а может быть, и пошутить над ним, стал его утешать:
— Вы не очень огорчайтесь, Афанасий Петрович. Вот и мне не дали в прошлом году значка, а я взял да исправился и в этом году уже получил его. Вы тоже исправитесь, и вам тоже дадут значок.
Афанасий Петрович, вне себя от гнева, обрушился на своего утешителя с грубой бранью. Если до этого он юридически все же мог опротестовать решение педагогического совета, так как введенный Антоном Семеновичем своеобразный конкурс воспитателей никем утвержден не был, то после оскорбления колониста этот «воспитатель», независимо от решения педагогического совета, из колонии должен был уйти. Уважение к человеческому достоинству колониста было законом, никаких отступлений от которого Макаренко не терпел.
Жители сел и деревень, непосредственно прилегающих к колонии, в прошлом обслуживали богомольцев, посещавших куряжский монастырь, обрабатывали монастырские земли, выполняли различные хозяйственные работы для монахов. В этих селах жило немало кулаков и торговцев. Колония, разместившаяся в стенах монастыря, кровно задевала их интересы, и нам всегда приходилось быть начеку.
Вначале иные из кулаков пытались даже захватывать земли колонии, запахивали отдельные участки на наших полях, вытаптывали наши посевы, косили траву на наших лугах, рубили деревья в нашем лесу. Однако Антон Семенович твердой рукой сравнительно быстро пресек все эти поползновения кулаков. Достаточно было кому-нибудь из колонистов крикнуть, что наш огород «запахивает Онуфрий Галактионович», как колонисты бросали все дела и через пять — десять минут доставляли в колонию Онуфрия Галактионовича со всем его живым и мертвым инвентарем «на расправу» к Антону Семеновичу. После соответствующего внушения Онуфрий Галактионович, уплативший штраф, отпускался домой с выдачей имущества. Если же Онуфрий Галактионович, завидев мчавшихся к нему колонистов, бросал на произвол судьбы свое добро, ребята доставляли его инвентарь в колонию, некоторое время пользовались им и возвращали хозяину только после уплаты установленного штрафа.
Трудна была борьба с «частным капиталом» в лице разных предприимчивых дельцов. Вспоминается единоборство колонии с неким Поповым — владельцем лесопильного завода, расположенного в нескольких километрах от Куряжа.
Попов оказался одним из наших первых «гостей» на новом месте. Присмотревшись к строительным работам в колонии, он предложил Антону Семеновичу в кредит большую партию крайне нужного нам лесоматериала. Предложение пришлось принять, так как другой близлежащий лесопильный завод, принадлежавший кооперативному товариществу, в кредите отказал, а деньги по смете нами еще не были получены.
Лесоматериалы Попов поставил неважные, но что скажешь, если получаешь их в кредит... В дальнейшем мы просто отказались от услуг Попова, но под разными предлогами он продолжал заходить в колонию. Высокий красивый блондин лег тридцати пяти, он производил впечатление «своего парня». Благодаря умению на особый лад подойти к каждому он заслужил среди колонистов общее признание весьма симпатичного и даже передового человека. На него заглядывались девушки. Только наш дядя Вася — инструктор деревообделочной мастерской, несколько лет работавший у Попова, — охлаждал поклонников своего бывшего хозяина:
— Да, да, что и говорить, на словах — соловей, а на деле — волк. Попадись ему в лапы, так и без портков оставит!..
Примерно через полгода после нашего переезда в Куряж, когда в колонии была организована и начала работать деревообделочная мастерская, мы в поисках заказов предложили местному Обществу пчеловодов изготавливать ульи для пасек. Общество под разными предлогами очень долго тянуло переговоры, и в конце концов они были прерваны. Но на сцене появился Попов.
— Вы хотите изготавливать ульи? Так я уже все устроил. Идите в Общество пчеловодов и заключайте договор!
Действительно, теперь был оформлен большой заказ, причем Общество предоставляло свои материалы, которые мы должны были получить на лесопильном заводе... Попова! Эти лесоматериалы отличались очень скверным качеством, и мы не раз предупреждали об этом нашего заказчика, но нас успокаивали: «За материалы вы не отвечаете».
Ясно стало, что Попов дал взятку.
Антон Семенович попытался было разоблачить его, но из этого ничего не вышло. Очень уж хорошо сумел тот спрятать все концы в воду.
Прошло время, и мы снова столкнулись с этим хозяйчиком. Наша деревообделочная мастерская приняла большой срочный заказ, для которого была закуплена в Казани партия круглого леса. Договор на его распиловку мы заключили с кооперативным лесопильным заводом, некогда отказавшим нам в кредите.
Когда маршрут с лесом находился уже в пути, на этом заводе по неизвестной причине произошел большой пожар. Через день — два лес должен был прибыть на станцию, а завод не работал. Выполнение срочного заказа, принятого нами, срывалось. Если к этому добавить, что на закупку леса была затрачена большая часть наших оборотных средств, то станет понятным, в каком действительно критическом положении очутилось хозяйство колонии.
Вот тут-то на сцене вновь появился Попов. Правда, он был уже не таким веселым, как раньше. Очевидно, гораздо труднее стало ему осуществлять свои комбинации.
— Не беспокойтесь, — сказал он, — я искренне хочу помочь соседям, попавшим в беду. Лес переадресуем и на моем заводе распилим. Условия? Условия те же, что и на лесопилке товарищества! Вы только дадите мне справку, что завод обслуживает колонию...
Предложение Попова Антон Семенович поставил на обсуждение совета командиров. Заседание проходило крайне бурно. Теперь все ребята уже были настроены против Попова, и их неприязнь усилилась еще более, когда стало известно, что тот не раз пытался мелкими подачками подкупать колонистов, заводил с ними при встречах «душевные разговоры», чтобы выяснить, чем сейчас занимается наша деревообделочная мастерская и каковы ее нужды. Однако голоса разделились. Часть ребят, понимая всю сложность создавшегося положения, все-таки высказалась за передачу леса на завод Попова. Другие командиры резко выступили против этого. Оба мнения примирил командир отряда, работавшего в мастерской, Стебловский:
— Если Попов такой хитрый, то давайте его перехитрим. Лес отдадим на распиловку, а сами будем добиваться, чтобы завод у него был вообще отобран и передан колонии. Кто ближе советской власти: колония или какой-то там кулак-спекулянт? Он же, в конце концов, просто враг!
Предложение Стебловского было встречено всеобщим одобрением, хотя кое-кто из командиров высказал сомнение в самой возможности перехитрить этого скользкого дельца.
Антон Семенович очень внимательно слушал ребят, видно было, что ему доставляет глубокое удовлетворение их политическая активность.
— В нашем положении я вижу сейчас только один выход, — сказал он. — Заключенный нами договор должен быть выполнен, и притом точно в срок. Отобрать у Попова завод — дело не простое, для этого нужно иметь серьезные основания. Надо проверить, как он использует нашу справку. Попов не такой человек, чтобы упустить случай прижать нас и взять за распиловку много дороже, чем берет артель. Очевидно, справка о том, что его завод обслуживает колонию, сейчас нужнее ему, чем наши деньги. И поэтому он проявляет к нам такое «великодушие».
Ребята недаром сомневались, удастся ли нам перехитрить Попова. Прослышав о наших планах, он под разными предлогами начал задерживать распиловку леса, и мастерская колонии все время находилась в полной от него зависимости. В таких условиях предпринимать что-либо против него было опасно: он мог сорвать всю нашу работу по выполнению ответственного заказа.
И вдруг мы узнали от рабочих лесопилки, что Попов сам попал в беду: он обязался поставить кому-то партию пиломатериалов и уже получил деньги вперед, а выполнить заказ не мог — предназначенный для распиловки круглый лес где-то задержался в пути. Чтобы не платить неустойки, Попов надумал временно воспользоваться нашим лесом.
Ребята, работавшие в мастерской, решили поймать его, как говорится, на месте преступления. Они установили наблюдение за каждым нашим бревном. Когда первая партия пиломатериалов, изготовленная из колонийского леса, была подвезена Поповым к железной дороге для отправки постороннему заказчику, на станцию явился Антон Семенович. Его сопровождали несколько колонистов и я. Мы вызвали Попова, затем председателя рабочкома завода, начальника станции и составили соответствующий акт. Представленные нами доказательства, что лесоматериалы принадлежат колонии, были настолько убедительны, что Попов даже не пытался отрицать предъявленное ему обвинение.
Теперь весь наш лес он распилил без малейших задержек, и у нас оказались развязанными руки, чтобы продолжать борьбу с ним.
Когда по предложению Антона Семеновича финансовым органам были представлены данные о заказах, выполненных Поповым для колонии, сразу выяснилось, что в бухгалтерских книгах завода эти данные завышены по меньшей мере в десять раз! Благодаря нашей справке Попов обманным путем добился пониженного налогообложения. Одновременно раскрылись и другие его финансовые комбинации, наносившие прямой ущерб Советскому государству.
Настойчивость Антона Семеновича помогла нам довести борьбу с Поповым до полной победы. Завод у него был отобран.