Несчастная жертва порочной страсти.
Несказанно жалею я, любезный друг, что не поспешил выехать из города по крайней мере одним днем ранее! Через это избавился бы от одной весьма неприятной для меня встречи. Никогда, может быть, не сведал бы я о сем плачевном происшествии, которое тебе теперь описать намерен, которого я был очевидным свидетелем, и которое навсегда остается в памяти моей. Я содрогаюсь при одном воспоминании об нем. -- Странное дело! Каким образом человек, сие разумное, кроткое, благородное существо, дошел до такой жестокости, что подобным себе вредит несравненно более, нежели кровожадные звери зверям?
Остановись в одной деревне, как водится у путешествующих, кормить лошадей, увидел я великое множество обоего пола людей, стекающихся к маленькой и почти развалившейся хижине, находящейся двора через три от квартиры моей. Я приметил, что некоторые выходящие из оной хижины женщины плакали. Это возбудило во мне любопытство осведомиться о причине такого их сходбища, которое походило на собрания, бывающие при похоронах. Продираясь сквозь толпу, и приближаясь к сей бедной хижине, спрашивал я многих выходящих из нее: " Что это значит"?
Но никто не хотел мне дать ответа. Наконец одна женщина сказала мне сухо и неудовлетворительно: " Взойди барин, так увидишь сам"!
Между тем, добрался я кое-как до дверей, отворил их и взошел во внутрь хижины. При входе моем все там находившиеся из уважения ко мне, или лучше к моей одежде, то возможности посторонились, и тем открыли мне наитрогательнейшее зрелище. Представь Л. Д. наисовершеннейшую четырнадцатилетнюю красавицу, одетую в разодранное рубище, сидящую на лавке и заливающуюся слезами. Жестокая сердечная скорбь весьма живо изображалась на лице ее, однако ж не могла совершенно помрачить красоты и приятности сего искуснейшего творения природы. Ее держал за руку крестьянин, которой, не говоря о гнусности его вида, был нем, глух, крив, горбат и стар. Я тотчас заключил, что сия несчастная красавица насильно выдана за сего урода; в чем и не обманулся. Она, приметя, что я смотрю на нее с чувством сострадания, принуждала, кажется, себя к тому, чтобы на время остановить текущие из очей ее слезы и сказать мне несколько слов; но не могла сделать ни того, ни другого. Таким образом, подала только знак рукою, чтобы я сел. Я исполнил ее желание, и едва удерживая в глазах своих слезы (ибо редкий молодой чувствительной человек при виде плачущей красавицы может удержаться от слез), начал наиубедительнейшим образом просить ее, чтобы она открыла мне причину жестокой горести своей, и не могу ли я ей быть в чем-нибудь полезен. На что она ответствовала слабым, прерывающимся голосом, что рада удовлетворить любопытство мое, только чтоб я дал ей некоторое время собраться с духом и силами. После чего всеми последними старалась удерживать льющиеся из очей ее слезы и мало-помалу начала успокаиваться. Наконец, приметя в себе довольно сил, встала с места, (но я упросил ее сесть) и начала говорить следующее: "Милостивый государь! кто бы вы таковы ни были, я вас не знаю: но сострадательный вид ваш довольно доказывает чувствительность сердца вашего; почему и надеюсь я, удовлетворяя желанию вашему, хоть на одно мгновение ока обрести себе некоторое облегчение от тоски, снедающей сердце мое".
По окончании слов сих она опять залилась горчайшими слезами. Признаюсь, любезный друг, что сии неожиданные слова не токмо крайне удивили меня, но даже пленили. Если бы возможно было, я не пощадил бы, кажется, самой жизни для защиты сей любезной, или, сказать языком романиста, божественной красавицы. Или только так кажется; впрочем, как бы то ни было, я более не мог удержаться от слез. Она, утершись белым платком, начала говорить далее: " Когда вы узнаете причину моего злополучия, то я надеюсь, что вы простите мне ту слабость, которую теперь во мне примечаете, и которая, как я вижу, вас обеспокоила. С самого младенчества по нынешний день, по день совершенного моего несчастья жила я в господском доме при барыне, которая по милости своей отличала меня от всех прочих моих подруг; короче сказать, она воспитывала меня не как рабу, но как свою дочь. Я за таковую милость ее старалась платить ей искреннейшею признательностью и всегдашней покорностью. Будучи в столь приятном для меня положении, я почитала себя совершенно счастливою, и в самом деле я была счастлива. Но злобствующая судьба, как бы завидуя благополучию моему, воздвигла на меня страшное гонение, употребив к тому орудием мужа благодетельницы моей, а моего барина. Он-то виновник всех моих несчастий и жесточайшего мучения. За несколько пред сим месяцев госпожа моя за некоторыми хозяйственными надобностями отлучилась из города дни на три в здешнее село, оставив меня на сей раз, к вящему моему несчастию, в городе, дабы я в это время могла окончить начатое для нее платье. На другой день отъезда ее барин прислал ко мне камердинера своего с приказанием, чтобы я принесла ему в беседку оставленный мне барыней узор, для учинения в нем некоторой перемены, о чем сама она в моем присутствии просила его при отъезде своем. Не имея ни малейшего на него подозрения, я поспешила исполнить приказ его. Но лишь только взошла я в сию пагубную для меня беседку, он встал с своего места, приказал мне положить узор на стол, пошел к дверям, запер их накрепко и положил ключ к себе в карман.
Сначала, не предвидя злого намерения его, я ни мало не оробела; потом, когда он стал глядеть на меня пламенными, сверкающими от сладострастия глазами, я несколько испугалась. Наконец, когда он начал делать мне неистовые предложения, я в такой пришла трепет, что едва не упала без чувств на пол. Громовой удар не столь бы для меня был страшен, как сии гнусные его слова, которыми он выражал мерзкое намерение свое похитить мою невинность и честь. -- Я вздумала было искать себе спасения в бегстве: в сем намерении бросилась я к окну, чтобы не смотря на его высоту, выпрыгнуть из него; но он меня до сего не допустил, ухватил обеими руками и потащил на софу. Однако я, напрягши все свои силы, успела из рук его вырваться; но не имея возможности от него скрыться, а еще менее того противиться, прибегла к слезам и просьбам... Это еще более распалило неистовое сердце его, и он вторично повлек меня на ту же софу. Я и тут, сколько могла, противилась; наконец совершенно обессилев, лишилась употребления чувств. Он воспользовался сим случаем и совершил скотское свое намерение.
Опамятовавшись, я увидела себя в сладострастных объятиях похитителя невинности и чести моей и начала горько плакать. Он, смотря на меня несколько времени в молчании, сказал наконец: " Ежели ты не желаешь ускорить погибель свою, то предай вечному молчанию все то, что теперь между нами ни случилось; в противном случае, -- продолжал он, -- во что бы мне то ни стало, я доведу тебя до того, что ты пропадешь, как червь". Выговорив сие, он отпер дверь и выпустил меня из беседки.
Будучи от страха и стыда вне себя, едва могла я сойти с лестницы: свет померк в глазах моих; земля, казалось, колебалась под ногами моими. Отчаяние овладело мною так, что я в первом жару решилась было броситься в реку и утопиться. Но по счастью пришла мне на память мать моя (ибо я тогда позабыла все на свете). Я побежала к ней и объявила ей обо всем случившемся со мною. Бедная мать моя, поражена будучи сим известием как громовым ударом, всплеснула руками и упала без чувств на землю. Новой удар для моей чувствительности! Я бросилась к ней на помощь и горячими слезами своими старалась привести ее в чувство: в чем и успела. При шедши в себя, долго смотрела она на меня .мрачными и печальными глазами, напоследок сказала томным голосом: " В злополучный час родилась ты дочь моя! Несчастие твое тем более меня ужасает, что из него, как я предвижу, неминуемо произойти должно множество других злоключений. Но так и быть! Пришло терпеть! Мы прах и черви, а господа великое дело!! Нам-то мелким людям, дорога честь наша, потому что мы кроме ее ничего не имеем; а у них всего довольно. Для них причинить насилие, похитить честь бедной девушки столько же обыкновенно, и по мнению их безгрешно, как оторвать лапу у паука. Я это давно предвидела. Не ты первая пьешь эту горькую чашу. Я о многих слыхала, многих лично знала господ, которые поступают с крестьянскими девушками точно так же, как поступил с тобою теперь барин наш. Поди, друг мой, к своей должности и храни до времени сию тайну от всех на свете; иначе погибель твоя неизбежна".
Повинуясь приказанию без меры любимой мною матери и ужасаясь будущих несчастий, я тщательно от всех скрывала печаль свою и желала, если бы только возможно было, сокрыть ее от себя самой; но она подобно как ржавчина железо, всеминутно ела сердце мое.
Барыня по возвращении своем приметя во мне таковую перемену, и любя меня со всею матернею горячностью, неоднократно спрашивала меня: от чего я так не весела? Я с своей стороны не могла ничем иным отвечать ей, как только вздохами и слезами, которые однако всячески старалась скрывать. Сим возбудила я в ней некоторое к себе подозрение. В один день сказала она мне с ласковостью: в твои лета таковая грусть не от чего другого произойти может, как от одного.
-- От чего, барынька? -- спросила я ее с робостью.
-- Я знаю от чего, ответствовала она улыбаясь.
-- Друг мой! -- прибавила она, -- я желаю тебе добра может быть больше, или, по крайней мере, столько же, сколько ты сама себе оного желаешь. Открой мне сердце свое. Я готова учинить тебе всякую возможную помощь. Не страшись признаться мне, ежели ты кем-нибудь занята, и коль желаешь...
Будучи тронута до глубины сердца сими милостивыми ее словами, я решилась было открыть ей важную тайну свою: но вспомнив страшные угрозы барина и наказ матери моей, бросилась к ногам ее, чувствительнейше благодаря ее за таковое участие в судьбе моей, и уверяла, что всей грусти моей причиною одна жестокая головная боль, которую я с известного времени начала чувствовать.
Она довольна была сим моим ответом, и с сожалением упрекая меня, что я давно ей не объяснилась, дала мне какой-то мази. Через несколько дней я притворилась выздоровевшею, и добрая госпожа моя так была сим обрадована, что едва не заплакала, увидев меня по-прежнему веселою и спокойною.
Я начала мало по малу излечиваться от снедающей сердце мое печали. Но вот новое бедствие, ужаснейшее всех прочих! -- Мать моя по некоторым известным ей признакам заметила и объявила мне, что я беременна. От сих слов я в такое пришла смущение, что хотела было бежать от нее прочь; но ноги мои подкосились.
-- Ах, матушка! -- вскричала я, повергшись на пол.
Но она подняла меня и давши мне время прийти в себя, сказала: " Друг мой! Ты не столько должна стыдиться сделанного тебе насилия, коего плоды весьма ясно начинают оказываться, сколько страшиться гонений барина. Делать больше нечего: поди и расскажи все госпоже своей".
Я исполнила приказ ее в тот же день; потому что мучителя моего не было тогда дома. Я не позабыла упомянуть и о тех страшных угрозах, которые сделал мне барин, ежели я открою кому-нибудь гнусный поступок его.
Добрая госпожа, выслушав оскорбительную для чести ее историю мою, залилась горькими слезами.
-- Ах, дочь моя! -- сказала она с живейшим чувством горести, -- для того ли так нежно любила я тебя, для того ли образовала разум твой и сделала тебя несравненно выше твоего состояния, чтобы ты живее могла чувствовать поразившее тебя несчастие? Проклят тот день, в который я отлучилась отсюда, оставив тебя как нежную горлицу с хищным коршуном, с мужем моим. Бог меня за это накажет. Но не опасайся, милая моя, ничего касательно мщения его. Я скорее умру, нежели попущу ему сделать тебе хоть малейшее зло.
Будучи обнадежена обещанием незабвенной госпожи своей, я почитала себя безопасною от всех гонений хищника чести моей. Но я это время, когда сердечная рана моя мало по малу заживала, и когда я начинала вкушать вожделенное спокойствие, судьба готовила для меня страшнейший удар.
Госпожа моя, разгорячившись в одно время на мужа своего, упрекнула его гнусным поступком в рассуждении похищения чести моей. Я сама это слышала, сидя за пяльцами в другой комнате. Вы можете представить, до какой степени должна я ужаснуться, слыша упреки сии. Неизбежная гибель со всеми своими ужасами представилась смущенному воображению моему. Мне казалось, что вся природа разрушается, и что небо падает на голову мою. Не знаю, долго ли пробыла я в сем состоянии совершенного исступления и беспамятства; помню только, как вбежал в ту комнату, где я находилась, губитель мой, а за ним и благодетельница моя...
-- Презренная тварь! -- закричал он на меня яростным, оглушающим голосом, -- как ты смела опорочить честь мою! Кто кроме нерассудительной жены моей поверит тебе в твоих рассказах? Преступница! Ты думала скрыть злодеяние свое, свалив его на меня. Унижусь ли я до такой подлости? Я знаю, с кем ты... Но я тебе докажу, что значит оскорбить меня, истощу все муки, какие только изобрести могу.
Выговорив сие, он схватил претолстую палку и хотел ею поразить меня. Но госпожа моя стала между мною и им и сказала ему с неустрашимым видом: " Ты не можешь ударить ее, не убив наперед до смерти меня".
Видя невозможность исполнить зверское намерение свое, он убежал от нас, как бешеный.
С сего времени благодетельница моя не отлучалась от меня ни на минуту. Но увы! скоро лишилась я и сей защиты. Скоропостижная смерть пресекла дни ее, а с ними вместе и надежду мою, что когда-нибудь гневная судьба утолится и перестанет гнать меня.
Гонитель мой, оплакивая смерть супруги своей, казался несколько ко мне поблагосклоннее, дели по крайней мере не столько был зол, как прежде. Я подумала, что он несколько посовестился и сжалился над моими несчастиями; но сия тишина его ничто иное значила, как навое покушение на честь .мою. Он начал от меня требовать, чтобы я, ежели не желаю совершенной себе погибели, согласилась на беззаконное с ним сожительство. Я с ужасом отвергла сие предложение, сказав, что в тысячу крат скорее соглашусь умереть, нежели беззаконно разделять с ним ложе его.
-- Нет! ты не умрешь, -- сказал он с адскою усмешкою; -- ты будешь жить -- и жить для того, чтобы поминутно оплакивать, учиненное тобою преступление и раскаиваться в оказанном мне презрении.
Выговорив сие, он ушел, и я с тех пор не видала его более. На другой день к матери моей пришел управитель и объявил мне господское приказание (ибо я по смерти благодетельницы моей получила позволение перейти жить к матери, однако ж под строжайшим присмотром, так, что никуда ни шаг нельзя было выйти), чтобы я в ту же минуту села с ним в повозку и ехала в сие село. Мать моя не знала, к чему клонилось сие приказание; однако ж уверена будучи в явной немилости господина своего, пошла было к нему с просьбою; но ее не допустили. И так я принуждена была повиноваться воле господской и отправиться в село, не зная сама, зачем. Но, о Боже мой! Какой ужас овладел мною, когда меня силою втащили в церковь, поставили пред алтарем и страшными угрозами вынудили из меня пагубную клятву, или, лучше сказать, сами поклялись вместо меня в вечной любви и верности к сему крестьянину. (Это тот самой урод, которого я описал выше). По окончании сего ужасного для меня обряда, сняли с меня бывшее на мне платье и надели сие изодранное рубище, соответствующее теперешнему состоянию моему".
В продолжение сего разговора все бывшие крестьяне один по одному вышли, потому что им история ее была известна. Осталась одна мать ее, да глухо-уродливое чучело, муж ее. Проговорив последние слова, она пристально посмотрела мне в глаза и казалось читала в них чувствия жалости, томящие сердце мое.
" Ваш вид внушает в меня полную к вам доверенность, -- сказала она. -- Одно это несчастие не могло бы так сильно поколебать душу мою; некоторый посторонние обстоятельства увеличивают его до такой степени, что я совершенно не в силах ему противиться. Ах! Могу ли без оскорбления чести твоей наименовать тебя, отрада души моей и источник лютейших мучений! За два года перед сим был по некоторому делу в доме благодетельницы моей один молодой офицер, человек чувствительной, благородной, нежной. Он увидел меня и полюбил страстно. Я увидела его, и полюбила. Точно как мы друг для друга рождены. Он, зная горячую ко мне любовь благодетельницы моей, вынудил из меня клятву во взаимной любви -- любви вечной. Расставаясь со мною, он неутешно плакал, а я еще более. Он утешал меня, обещаясь через два года с половиной возвратиться назад, увидеться со мною, и увидеться с тем, чтобы никогда более не разлучаться. Но сердца наши видно предчувствовали разлуку вечную. Мы оба утешали друг друга и оба терзались жесточайшею горестью. Теперь он далеко, сама не знаю где. Ах! Если бы он был здесь! Но что я говорю, несчастная! К чему бы это послужило, если не к совершенному изнеможению моему под тяжким бременем несчастия! Его жестокая скорбь сразит меня. Но могу ли я и надеяться, что он не презрит меня, узнав о моем бесчестии? Узы брака неразрывны, вечны. Лишившись надежды, я не лишалась надежды любви, любви пламенной. Отчаяние будет первою моею отрадою, мучения удовольствием, смерть успокоением.
Говоря слова сии, она была в совершенном наступлении. Наконец чувствия нежности овладели сердцем ее, потоки горчайших слез пролились из очей ее.
" Великодушный незнакомец! -- сказала она несколько поуспокоившись, может быть по какому-нибудь случаю вы увидидете когда-нибудь друга моего, друга сердечного, незабвенного. -- Тут сказала она мне имя его. -- Скажите ему о моем мучении; попросите его от меня, чтобы он, ежели может, позабыл меня. Скажите ему, что вы знаете, что видели и слышали. Прибавьте, что я буду услаждаться и вместе мучиться всеминутным об нем воспоминанием; что желаю себе скорой смерти для того, чтобы встретить его в вечности с распростертыми объятиями."
Я хотел сказать ей кое-что в утешение; но стеснен будучи горестью, не мог выговорить ни одного слова. -- В молчании вынув из кармана сто рублей и отдав их полумертвой матери ее, не медля, пошел вон, сказав: " Прости, несчастная красавица! Я постараюсь отыскать друга твоего и сказать ему, что ты его достойна".
Но она не слыхала последних слов моих; потому что какой-то странный сон, похожий более на обморок, сомкнул вежды ее.
Наискорейшим образом удалился я из сего селения, думая тем избавиться от сердечной грусти; но она преследует меня всюду. Нечастная красавица с слезами на глазах, с отчаянием в сердце представляется мыслям моим наяву и во сне, разговаривает со мною о своей несносной муке и о сердечном друге своем. О Боже! Попустит ли правосудие и благость Твоя сему прекраснейшему, безвинному творению, служащему образцом непорочности, украшением природы, совершенно погибнуть, и погибнуть наижесточайшим образом?
Признаюсь, любезный друг, охоты к путешествию, сколько она ни была велика, теперь во мне очень мало. -- Ежели часто будут встречаться подобные сему случаи, то не премину, бросив все, убраться поскорее домой. Не устоит и каменное сердце, видя таковые примеры бесчеловечия; видя несчастных, и не имея возможности облегчить несносную их участь! Прости.