Справедливое происшествие, а кому угодно, тот пусть почтет его несправедливым.
Нынешнюю ночь провел я в деревне, принадлежащей Г. И.... которая лежит верстах 25 от М. В отведенной мне для ночлега избе приметил я под лавкой порядочной величины связку бумаг, которые от пыли и копоти совершенно почти истлели. Мне известно было, что хозяин не умеет грамоте и, не зная почему, полюбопытствовал знать, что это за бумаги?
" Не твои ли это бумаги"? -- спросил я хозяина.
" Нет"! -- отвечал он.
" Чьи же"?
" Не знаю: лет с двадцать тому назад, как я, ехавши .из города, поднял их на дороге".
" И ты до сих пор их бережешь"?
" Да куда же их девать"?
" С рук никто не снимает; сами читать не умеем, а сжечь будто как жаль: так лежат, да лежат".
Я взял несколько листов и начал рассматривать. Они писаны старинным, или, как говорят, приказным почерком! Это, как я догадываюсь, были записки какого-нибудь путешественника. В них нашел я следующую достойную любопытства статью: " Варварство старинных веков не вовсе еще, или по крайней мере не во всех местах прекратилось. Я не верил прежде рассказам о содержателях постоялых дворов, будто бы многие из них, особливо живущие в лесных местах, имели обыкновение умерщвлять проезжающих, чтобы завладеть их имением; но я теперь .никак не могу не верить. Я лично видел сих ремесленников и слышал ужасные их разговоры, которые помню слово в слово. В деревне, где я остановился, был праздник. У хозяина было множество гостей. Сначала, пока они были только веселы, разговаривали между собою -- шумели; но как скоро напились, по выражению их, до зарезу, начали спорить, браниться, упрекать друг друга всем тем, чем кто мог, или кто что знал.
-- Что ты, брат, величаешься? -- сказал один из них товарищу своему, рассердившись на него за то, что он не принял подносимого ему стакана вина, -- али ты думаешь, что ты лучше других? Я знаю, как ты с детками своими -- помнишь -- вставши пораньше, выехал в лесок, да втискал одного проезжающего в реку. Я тебе не смехом говорю: ты бы пропал, как мясной червь, если бы не выручил тебя староста, дядя мой, Федор Парамонов. -- А что сделал мне дядя твой? -- отвечал сей, напрягши все свои силы: ибо он столько был пьян, что совсем почти не мог и говорить.
-- Как что? -- подхватил первый, -- разве ты забыл, что он отвел от тебя подозрение, сказав погоне, что в это время он послал тебя за мирским делом совсем в другою сторону.
По счастью тогда в наших краях шатались три беглых солдата: беду увалили на них, а ты стал прав, как будто не твое дело.
Обвиняемый так мало трогался укоризнами товарища своего, что слушая его, уснул спокойно, облокотившись на стол. Да и сей в то же мгновение успокоился, как скоро подали ему большой ковш пива.
Между тем началась другая ссора от столь же маловажной причины, как и первая.
-- Ей, Гур Филатов! -- сказал один весьма пьяной гость другому пьянейшему, -- не спорь со мной! Я ведь при пожаре был и видел все, что у тебя было.
-- Ну, что ты видел? -- сказал ему тот сердитым голосом.
-- А вот что, отвечал первый: помнишь, как загорелся у тебя задний сарай, и ты просил всех, чтобы его не тушили.
-- Не тушить, так не тушить, -- сказали бывшие при пожаре и отошли прочь.
-- Не правда ли. Ну, так сарай твой сгорел. Спустя несколько времени, идучи по этому месту, где он стоял, я приметил место, взял кол, разрыл пепел. Что в ней было? -- то-то брат! Я насчитал человеческих голов одних больше полутора десятка. Скажи-ка, как они туда зашли?
Но сей, приметно струсивши, дал ему руками знак к молчанию, сказав: " Что, брат, поминать про старину? Кто бабушке не внук? Такие ли ныне у Бога дни, чтобы ссориться, дай-ка выпьем. Хозяин! Хозяин! Что ты загляделся? Подноси"!
Хозяин тотчас подал им по большому стакану вина. Они выпили, и к несказанному моему удивлению, потушили вином пламень гнева своего.
Вскоре потом учинилась третья и важнейшая ссора. Один из пьяных сказал своему соседу, подле него сидящему, на которого ан, как видно, издавна имел неудовольствие:
-- Евстафий Сидоров! Не честный ты человек предо мною: ты меня больно обидел в дележе, сам знаешь в каком... с другими ты поделился, а меня так обошел. Добро, помни! я и сам буду таков!
-- Полно врать! -- отвечал Сидоров -- мы и сами, брат, не многим попользовались. Потом они так долго перекорялись и так рассердились друг на друга, что дошло дело до драки, а наконец и до ножей. Я с помощью человека разнял их, и восстановив тишину и спокойствие, спросил сего спорщика: верно вы имеете важную какую-нибудь причину ссориться между собою!
-- Как бы не важную, -- отвечал он, -- так стал ли бы я так много сердиться! Лет за пять перед сим сманили мы с прочими товарищами у одного помещика, живущего в городе, девку. Она, обокрав своего барина, пришла к нам в деревню. Мы хотели было ее отвести подальше и выдать с хорошим награждением замуж; но узнав, что она принесла с собою слишком тысячи на четыре, пожалели упустить это добро в чужие руки -- да чтобы не отыскали как-нибудь следов: ну, так вестимое дело! Скрыли концы -- то с камешком в воду. Я больше всех в этом деле хлопотал, и при всем том этот бездельник ничего мне не дал, так не досадно ли? -- Выговорив сие и как будто пробудившись от глубокого сна, начал осматривать меня с головы до ног; потом вскричал с исступлением, -- Ба! Да с кем я говорю?
Я хотел засвидетельствовать, что он говорил; но не кем было. Все бывшие тут были одной шайки. Он, проникнувши намерение мое, сказал мне с зверским видом:
-- Ты не думаешь ли прижать меня, барин? Так я тебе ничего не говаривал. А после пусть жилы все из меня вытянут, я знать ничего не знаю!
Тут начали они смигиваться и делать друг другу ужасные мины. Я догадался, что стою от смерти своей на один только шаг; трепет овладел сердцем моим; однако сей же самой страх смерти сделал меня добрым -- отважным. Я указал им на саблю и пистолеты, которые при мне были и, не говоря ни слова, вышел на двор, сел в повозку и удалился от сего вертепа разбойников. Как жаль, что нельзя мне было в скорости приехать в город и объявить полиции о сих извергах; но Божие правосудие когда-нибудь их покарает"!
Ежели это не выдумка какого-нибудь праздношатающегося марателя бумаги, так ужасная истина! Я не понимаю, каким образом человек, который имеет при себе саблю, пистолеты и в добавок человека, мог замешаться в собрании стольких подлых людей. Впрочем никак нельзя не почесть сего за истину: народные предания подтверждают сие происшествие происшествиями в тысячу крат ужаснейшими. Вот до какой степени корыстолюбие ожесточает сердца людей!