Однажды вечером у Минденов собралось довольно многочисленное общество. В числе гостей был и мичман Лихачев, успевший познакомиться с семейством генерала.
Когда Лихачев вошел в освещенную несколькими свечами комнату, откуда неслись звуки фортепьяно, он прежде всего окинул взглядом всех присутствовавших. Жизнь на море приучила его к тонкой наблюдательности. Он тотчас заметил, как были одеты обе сестры: Лиза -- в светлом барежевом{23} платье с голубым бантом, Саша -- в розовом кисейном без банта. Саша ему понравилась более. Она была так же наивна, болтлива и весела, как он сам. Через полчаса юноша был уже влюблен в хорошенькую блондинку. Час спустя они неслись вместе в вихре вальса, потом танцевали кадриль и болтали об институтской жизни Саши и о путешествиях Лихачева. Еще немного погодя Лихачев мучился ревностью, так как видел и слышал, как некий доктор Балинский, из штатских, господин с благообразной, но, как показалось Лихачеву, хитрой, ястребиной физиономией, рисовался перед Сашей, говоря ей разные комплименты, толкуя с ней о музыке, в которой Лихачев ровно ничего не понимал. К концу вечера Лихачев снова был счастлив, так как танцевал с нею мазурку. Любовь часто вспыхивает внезапно, и это почти всегда бывает в том случае, когда "ему" двадцать лет, а "ей" шестнадцать. Особенно же часты были подобные романы в те времена, когда молодые [36] люди были гораздо более расположены влюбляться внезапно, чем современное молодое поколение, слишком рано начинающее жить рассудком, думать о средствах к жизни, о необходимости обеспечить себя и тому подобное. Справедливость требует прибавить следующее. Лихачев отлично знал, что у его маменьки есть триста крепостных душ, и эта уверенность позволяла ему относиться к жизни довольно беззаботно и не думать о необходимости "строиться".
Как бы то ни было, но, распростившись со стариками и с Лизой, Лихачев после всех подал руку Саше и почувствовал нежное пожатие, от которого у .него захватило дух.
На следующий день молодой мичман явился к Минденам уже без всякого приглашения. Он встретил Сашу одну в маленькой гостиной; ее глаза были красны и как будто заплаканы.
-- Вы нездоровы? -- с участием спросил он.
-- Нет, я здорова, но папа чувствует себя очень дурно. Его, кажется, утомляют наши вечера... Тс... он идет сюда.
Генерал, вчера еще бывший довольно оживленным и добрым, вошел, сильно шаркая туфлями.
Он был в халате, подпоясанном поясом с кистями. Он не обратил особого внимания на гостя, который поспешил вскочить.
-- Сидите, сидите, молодой человек, -- прошамкал он. -- Почтение к старости -- вещь хорошая, но лучше сидите. Вы знаете, что я такое теперь? Отставной комендант...
Он закашлялся сухим старческим кашлем и продолжал говорить, как бы размышляя вслух:
-- Меня осудили за две бочки сельдей... А я будто ничего не знаю, что здесь делается. Вот вам пример бескорыстия. Светлейший князь Меншиков, наш бывший полномочный посол... Пример бескорыстия... Я все хорошо знаю. Он соблюдает экономию, и я также соблюдал экономию. А меня осудили за бочонок сельдей, проданный без моего ведома.
-- Папа стал заговариваться, -- прошептала Саша Лихачеву. -- Он как будто бредит.
-- Сооружают, сооружают, а никаких укреплений нет, -- вдруг сказал Минден. -- Придет неприятель, возьмет Севастополь с одной ротою солдат. Я также был комендантом, знаю, что значит крепость... Читал [37] много на своем веку. Вобана{24} изучал... Как, бишь, зовут того немецкого автора, который в начале нашего века критиковал Вобана?
-- Не знаю, ваше превосходительство, -- сказал Лихачев, стараясь показать, что весьма интересуется словами генерала.
-- Не знаете... Как вам не стыдно, молодой человек, ведь это было так недавно. Двенадцатый год я помню, как вчерашний день. В четырнадцатом году, при покойном императоре...
Минден, по-видимому, хотел начать один из своих бесконечных рассказов о взятии Парижа, но голос его оборвался, и он снова сильно закашлялся.
-- Папа, вам вредно много говорить, выпейте воды и ложитесь в постель, -- сказала Саша.
-- Вредно... Ты думаешь, мне уже умирать пора?.. Не гожусь никуда. Отставной комендант. Хе-хе-хе! Пора в вечную отставку.
-- Папа, к чему вы это говорите, -- сказала Саша умоляющим голосом, в котором слышались слезы. -- Я для вас же говорю.
-- Тебе хочется поговорить с молодым человеком, -- сказал Минден, вдруг смягчившись. -- Понимаю. Я тебе не мешаю. Посторонний здесь не нужен.
Он перекрестил дочь, поцеловал ее в лоб и удалился, снова шаркая туфлями. От этого шарканья у Лихачева мороз подирал по коже. Появление старика напоминало ему читанное в учебнике древней истории обыкновение египтян приносить в залу, где пируют гости, мумию...
Генерал действительно походил на живую мумию.
Молодые люди остались одни и несколько минут молчали в смущении. Лихачев первый заговорил.
-- Знаете ли, что мы на днях отправляемся в плавание? -- сказал он, желая в одно и то же время возбудить в Саше горесть предстоящей разлуки и уважение к своим будущим подвигам. Но Саша думала об отце и приняла это известие довольно равнодушно.
-- Вы надолго уезжаете? -- спросила она.
-- Не знаю, сколько времени продлится плавание... месяц или два... Мы будем крейсировать в Черном море, [38] выслеживая турецкие суда. Как бы я желал объявления войны!
-- Надо будет посоветоваться насчет папа с доктором Балинским, -- сказала Саша, отвечая на свои собственные мысли.
"Опять этот доктор Балинский!" -- подумал Лихачев, и ревность снова закипела в нем...
-- К чему же с Балинским? Здесь есть много докторов. Балинский вовсе не пользуется известностью.
-- Он очень хороший и опытный доктор, и папа ему доверяет.
Лихачев закусил губы...
"Она влюблена в этого доктора", -- мысленно решил мичман.
-- Да, я желал бы войны, -- снова сказал Лихачев. -- Приятно погибнуть за отечество, -- произнес он вычитанную фразу.
-- А вы не боитесь? -- спросила Саша. Лихачев взглянул на нее с чувством собственного достоинства.
-- За кого вы меня принимаете? -- спросил он. -- Неужели я похож на труса?
-- Я этого не говорю. Но ведь турки -- варвары, и война с ними не то что с образованными нациями. Да и вообще война -- какой ужас! Я часто молюсь Богу, чтобы никогда более не было войн.
-- Жизнь на море приучает ко всяким опасностям, -- говорил Лихачев, глядя прямо в глаза Саше. Она сконфузилась и стала смотреть в сторону. -- Скажите, а вам будет жаль, если меня убьют?
-- Конечно, будет жаль, -- наивно сказала Саша. -- Вы такой ловкий кавалер и так хорошо танцуете вальс, -- прибавила она со смехом.
-- Какая вы недобрая! Я говорю о смерти, а вы -- о танцах.
-- Но ведь война еще не объявлена, и, даст Бог, ничего не будет... А если в самом деле вам придется сражаться, я, право, право, буду очень бояться за вас.
-- Благодарю вас, -- с чувством произнес мичман. -- Воспоминание о вас поддержит меня в минуту опасности... До свиданья... Вот что еще, исполните мою просьбу: дайте мне что-нибудь на память!
-- Что же я вам дам? -- сказала Саша, растерявшись. -- Вот разве возьмите этот платок... [39]
"Только как бы мамаша не заметила", -- подумала Саша.
Но Лихачев не опасался мамаши. Батистовый платок был уже в его руках, и он не расстался бы с ним ни за какие блага в мире. Ему казалось, что в этом платке, пропитанном запахом ландыша, ощущается дыхание любимого существа. Он еще раз пожал руку Саши и хотел прижать ее к своим губам, но у него не хватило смелости. Лихачев быстро вышел и вскоре шагал по Морской улице.