В один из последних мартовских дней к зданию библиотеки подходила группа из двух офицеров и двух молодых девушек. Это были Лихачев, шедший рядом с Лелей Спицыной, и граф Татищев, оживленно разговаривавший с Лизою Минден.
Несколько раз Лихачев, пользуясь редкими случаями, когда имел отпуск, приглашал на прогулку свою Сашу, но она упорно отказывалась и сидела дома, по целым часам погруженная в полную апатию. Она все еще не могла примириться с мыслью о смерти отца. Лиза уже успела отчасти забыть свое горе, о котором ей напоминали лишь ее траурное платье да странствования вместе с сестрой на могилу отца, куда они постоянно приносили свежие венки. У Лизы молодость скоро взяла свое, она по-прежнему стала играть сонаты Моцарта и Бетховена и гулять с моряками и офицерами. Лихачев долго убеждал Сашу пойти хоть на полчаса прокатиться на лодке. Видя безуспешность своих усилий, он сначала был серьезно опечален, но, получив записку от Лели, не утерпел, был у нее раза два и наконец уговорился с нею устроить прогулку. Лиза Минден также согласилась участвовать.
В качестве кавалера для Лизы кстати подвернулся граф Татищев, иногда бывавший у Минденов. Решено было пойти сначала посмотреть библиотеку. Лиза еще ни разу не была внутри здания и просила об этом. Луиза Карловна охотно дала согласие. Отсюда молодые люди думали отправиться к Адмиралтейству, а потом прокатиться на славу на рейде. Чтобы успеть сделать все это, собрались рано и часов в семь утра подошли к красивому парадному входу библиотеки. Здесь посредине находится портик, поддерживаемый двумя колоннами ионического ордера с шестью статуями каррарского мрамора. Вот и две громадные статуи в нишах нижнего этажа: по одну сторону -- Архимед, по другую -- Ксенофонт, и два сфинкса по бокам парадной мраморной лестницы.
Лихачев знал всех сторожей, и, несмотря на раннее время, вся компания беспрепятственно вошла в большую залу, с двумя рядами окон, с галереею и железною решеткою, в центре которой укреплены большие часы-хронометр. Посредине залы стояла модель стодвадцатипушечного корабля "Двенадцать апостолов" [81] со всем вооружением в две с половиной сажени длины. Они прошли и наверх, где были две большие комнаты для чтения, и вниз, в газетную комнату, в переплетную и в типографию; потом пошли смотреть, по просьбе Лизы, могилу Лазарева, по соседству с библиотекой, наконец, отправились на площадку, возвышавшуюся над портиком, полюбоваться на вид города и Черного моря.
-- К чему здесь поставлен флагшток? -- спросила Леля.
Действительно, на площадке стоял флагшток, который, подобно шлюпочной мачте, мог быть убран и вновь поставлен.
-- По распоряжению Владимира Алексеевича Корнилова, -- ответил стоявший здесь с подзорною трубою в руке флаг-офицер, в котором Лихачев узнал одного из офицеров с корабля "Великий князь Константин".
-- Отсюда, -- поспешил пояснить Лихачев, -- даются теперь сигналы. Видите, вот стоит сигналист. Прежде давали сигналы с городского центрального телеграфа. Там еще несколько выше над уровнем моря, чем здесь, но площадка очень тесна и неудобна для переговоров морскими сигналами с судами, плавающими в виду порта. Здесь и ближе к рейду, и площадка просторная.
-- Можно мне посмотреть в трубу? -- спросила Леля флаг-офицера.
-- С величайшим удовольствием... Прошу вас! Только извините, долго нельзя: у нас служба.
Леля стала смотреть; ей это было не в диковинку, так как у ее отца была отличная труба.
-- Кажется, я замечаю на горизонте какое-то иностранное судно.
-- Быть не может, сударыня, я только что смотрел и не видел, -- сказал флаг-офицер.
-- Вам, верно, так почудилось, -- сказал Лихачев.
-- Нет, видно, у меня глаза лучше ваших, право, я вижу иностранный трехмачтовый пароход.
Флаг-офицер попросил трубу обратно, посмотрел и воскликнул:
-- Вы правы, теперь я начинаю видеть!
-- Что, Елена Викторовна! Вам принадлежит, быть может, честь открытия первого неприятельского парохода! -- воскликнул граф Татищев. -- Ведь теперь война объявлена, и господин Лихачев, вероятно, скажет, что мы не выпустим ни одного англичанина, который попадет в наши руки.
-- А вы разве не того же мнения? -- спросил Лихачев. -- Впрочем, если вас послушать, можно подумать, что наши доблестные моряки хуже турецких, а англичане настоящие морские боги...
-- Ну, этого я, положим, не думаю, -- сказал граф. -- Я даже уверен, что именно этот коварный британец, усмотренный такою горячею патриоткою, какова Елена Викторовна, непременно станет добычею наших моряков.
-- Вы что-то часто смеетесь над моим патриотизмом, -- сказала Леля. -- Ну а вы, граф, что вы такое? Патриот или космополит?
-- Ни то ни другое... Я просто русский человек и думаю, что можно быть русским, не будучи квасным патриотом.
-- А я разве квасная патриотка? Как вы любезны, граф.
-- Однако это в самом деле нечто серьезное, -- пробормотал флаг-офицер и, не обращая более внимания на гуляющие пары, велел сигналисту делать сигналы. С корабля и с центрального телеграфа "Великий князь Константин" также ответили сигналами.
-- Ну-ка, Елена Викторовна, позвольте проэкзаменовать вас... Вы позволите барышне еще на минутку взглянуть в трубу? -- спросил Лихачев флаг-офицера.
-- Сделайте одолжение, но только на минуту, теперь дело спешное.
Леля посмотрела в трубу.
-- Ну что же, вижу корабль; теперь вполне ясно, он идет к Бельбеку.
-- Под каким флагом?
-- Под австрийским, хотя корабль как будто английский.
-- Неужели?
-- Совершенная правда, -- подтвердил флаг-офицер. -- Я сам удивляюсь. Впрочем, вероятно, это только так... вывеска. Корабль, несомненно, английской конструкции.
-- Видите, видите! -- обрадовалась Леля. -- Вот и не удалось меня срезать! Я выдержала экзамен!.. Мерси, -- сказала она, возвращая офицеру трубу.
-- А! Я так и знал! -- вдруг воскликнул флаг-офицер. -- Подлый англичанин! [83]
-- Что такое? -- спросил Лихачев.
-- Каков англичанин! -- сказал флаг-офицер. -- Теперь лег на норд-вест и догоняет русское купеческое судно, кажется, "Александр Невский".
-- Сущие разбойники!
-- Вот вам и ваши англичане! -- сказала Леля, постоянно пикировавшаяся с графом Татищевым, с которым она недавно познакомилась у Минденов. Под влиянием Лихачева отец Лели стал чаще прежнего отпускать ее в гости, и хотя Леля не отличалась светскими манерами, но давно перестала быть той робкой, запуганной девочкой, какою ее когда-то знал Лихачев. В ней была некоторая дикость и угловатость, сначала шокировавшая графа, но мало-помалу граф свыкся с этим, и Леля показалась ему даже не лишенной известной пикантности. Граф называл ее непочатой, непосредственной натурой, и после светских петербургских барышень она казалась ему, во всяком случае, интереснее севастопольских "аристократок". Патриотическое одушевление семнадцатилетней дикарки забавляло графа, и он нарочно поддразнивал ее, рисуясь своим скептическим отношением ко всему русскому.
-- А вы чего же хотите, Елена Викторовна, вы бы желали, чтобы англичане сидели сложа руки, любуясь на наш флот? А вот англичане в свою очередь говорят, что мы нехорошо поступили под Синопом, напав внезапно на слабейший турецкий флот, потопив купеческие суда и предав пламени турецкую эскадру и город. Я, конечно, на это скажу: a la guerre come a la guerre ( на войне -- как на войне ), -- но на каком же основании мы порицаем англичан за их крейсерство?
-- Ну, уж это атанде-с, господин поручик, -- сказал флаг-офицер, прерывая наблюдение. -- Жаль, теперь нет времени оспаривать вас, а я бы вам доказал, что о синопском деле все написанное в английских газетах есть сущая небылица...
Он снова стал смотреть в телескоп.
-- И я могу подтвердить слова господина лейтенанта, -- сказал Лихачев, -- как личный участник сражения. -- Последние слова Лихачев произнес с выражением особенной гордости. -- Англичане страшно оклеветали нас, -- добавил он.
-- Они подняли сигнал из двух флагов -- белый с синим крестом и красный продолговатый, -- говорил [84] флаг-офицер. -- Эти негодяb намерены взять наше судно на буксир.
-- Что отвечают с центрального телеграфа? -- спросил Лихачев одного из флотских.
-- Владимир Алексеевич дает сигнал фрегатам "Кулевчи" и "Коварна" сняться с якоря.
-- Ага! Значит, погоня за неприятельским пароходом! Браво! -- воскликнула Леля. -- Как я рада. Теперь еще более жалею, что наша прогулка расстроилась. Как бы мне хотелось посмотреть!
-- Я могу вам опять предложить маленькую трубу, -- сказал флаг-офицер и велел матросу подать Леле трубу.
-- Ах как я люблю Владимира Алексеевича! -- вдруг воскликнула Леля. -- Он такой смелый. Всегда ищет случая встретить врага.
-- Не так громко, Елена Викторовна, -- сказал граф. -- Пожалуй, еще Владимиру Алексеевичу сообщат, что одна барышня в обществе призналась в своей любви к нему.
-- Ну что же? Пусть говорят, ведь это правда, -- сказала Леля. -- Я всегда буду говорить, что Владимир Алексеевич -- герой. У него даже вид геройский.
-- Я не спорю насчет доблестей Владимира Алексеевича, -- продолжал неугомонный граф. -- Но что за особенный героизм, собственно, в данном случае? Английский пароход один, а у нас целый флот. Наоборот, с его стороны можно считать героизмом подступать так близко к такому сильному флоту.
-- Хорош героизм! Украдкою, под австрийским флагом, и нападать на беззащитные купеческие суда! -- воскликнула она. -- Смотрите, смотрите... он уже навалил на наше судно и взял его на буксир! Ах как бы я желала, чтобы это судно было военное! Мы бы показали себя англичанам!
-- Неужели будут стрелять? -- тревожно спросила Лиза Минден, все время молчавшая. Одна мысль о сражении заставила ее побледнеть. -- Я лучше возвращусь домой... Граф, вы проводите меня?
-- Разумеется... Неужели мы отпустим вас одну, -- сказал граф, которому хотелось остаться. -- А вы, Елена Викторовна?
-- Я, конечно, останусь! Еще бы! Благодаря любезности господина флаг-офицера я буду иметь возможность видеть такое чудное зрелище! [85] -- Какая вы, однако, воинственная девушка! -- сказал граф.
-- Англичанин делает сигнал из трех разноцветных флагов... А, наконец-то он поднял и свой британский флаг! -- сказал офицер, наблюдавший в телескоп. -- Теперь он надеется удрать, а потому показал свои зубы. Погоди, брат, поймают, если не оставишь добычи! Теперь сигнал: адмирал требует скорого исполнения! -- сказал он сигналисту.
Известие о погоне русских фрегатов за английским пароходом, похитившим русское купеческое судно, быстро распространилось в городе, и на площадку библиотеки стали стекаться любопытные, преимущественно моряки. Становилось тесно, и флаг-офицер вежливо, но твердо попросил публику не мешать ему, так как дело весьма серьезное.
-- Черт знает что такое! -- воскликнул флаг-офицер. -- Наши фрегаты ждут, пока пароход "Херсонес" даст им дорогу! Что за скандал! Уйдет, пожалуй, англичанин{43}!
-- Браво! Фрегат "Коварна" миновал Константиновскую батарею! -- говорила Леля, не замечая, что она одна посреди мужчин и что Лиза Минден, несколько раз звавшая ее с собою, наконец удалилась под руку с графом.
-- Ага! Англичанин струсил! Отрубил буксир, спустил флаг и удирает во все лопатки! -- говорил флаг-офицер.
-- Наши фрегаты на ветре, идут бейдевинд{44} левым галсом, -- торжественно заявила Леля, изумив нескольких не знавших ее моряков, которые спрашивали друг друга: что это за девица?
-- Молодцы! Узлов по восьми в час делают! -- сказал один из моряков, наблюдавший в бинокль.
Действительно, в течение получаса можно было думать, что фрегаты настигнут пароход, но за Херсонесским маяком ветер стал стихать, и англичанин, пользуясь этим, лег круче, стараясь выйти на ветер у фрегатов. В четверть десятого неприятель снова поднял [86] английский флаг. Вдруг послышался выстрел, затем другой, третий, четвертый.
-- Врешь, брат, руки коротки! -- сквозь зубы проговорил флаг-офицер. -- Должно быть, недохватит!
Действительно, снаряды не долетели до русских фрегатов кабельтова на полтора. Фрегат "Кулевчи" в свою очередь дал два выстрела: оба русских ядра также не долетели. Ветер стихал, ход фрегатов уменьшился до пяти узлов, и пароход заметно выигрывал расстояние.
-- Какая досада! Отчего наши не погнались за ним на пароходах?! -- сказала Леля. Она так увлеклась, что время для нее прошло незаметно, хотя было уже более одиннадцати часов утра, когда английский пароход скрылся, а наши суда поворотили в Севастополь. Князь Меншиков и Корнилов смотрели на ту же погоню с городского центрального телеграфа. С этого времени, впрочем, и сам Корнилов стал предпочитать наблюдения с библиотеки.
Корнилов завел в Севастополе свои порядки. Он добился того, что сигнал, сделанный на библиотеке, имел значение приказа князя Меншикова, тогда как такие приказы нередко давались не только самим Корниловым, но и доверенными флаг-офицерами. Действительно, случалось так, что если бы флаг-офицер вместо распоряжения по собственному усмотрению сначала отправился докладывать Корнилову или Меншикову о неприятеле, то могли бы выйти самые печальные последствия.