Ив. Шмелев, судя по каталогу "Знания", уже выпустил первый том собрания своих сочинений. Может быть, сочинения эти и хороши. Не знаю. Прочесть их мне как-то не пришлось. Столько теперь "первых томов" полных собраний сочинений, и все авторов мало известных, что за ними не уследишь. Говорят и пишут о Шмелеве мало. Нет у него яростных почитателей или врагов, имя его не треплется по журналам и газетам. Ну, как ему тягаться хотя бы с таким "славным" писателем, как Анатолий Каменский! В передовых литературных кружках Петербурга о Шмелеве тоже молчат. Не хвалят и не ругают, а просто проходят мимо.
Такая тишина вокруг имени Шмелева вполне понятна. Его талант -- страшно скромный, беспритязательный. Никаких идей он не проповедует, никаких новых форм не ищет. Пишет "по-простецки", по установленным, чеховским традициям. Но читать его в высшей степени отрадно и успокоительно. Просто, понятно, добросовестно сделано и написано. Не зная более ранних произведений Шмелева, я имею в виду лишь его последнюю большую вещь -- Человек из ресторана (тридцать шестой сборник "Знания")
Правда, у Ив. Шмелева очень выгодное положение. От него никто ничего не требует. Не хочет писать Шмелев -- и не надо. Напишет что-нибудь -- очень благодарны. Войдите в положение таких "любимцев публики", как Горький или Андреев. В "житейской" обстановке их никто не видит и видеть не желает. Они должны "являться" народу в громе и молнии. Гром и молнию производят издатели, но когда дым от бенгальских огней рассеивается, шум бутафорского грома умолкает, "удивленные народы" невольно впадают в разочарование. Знаменитые наши писатели это, конечно, чувствуют, и нет сомнения, что бенгальские огни очень их угнетают, мешают им работать. Шапка популярности и бармы "гениальности" должны парализовать их творчество.
Писатели менее популярные, но не менее значительные, писатели символического и декадентского направления страдают от другого. Их угнетает предвзятость читателей. Брюсов -- настоящий классик, он мало доступен "толпе", широкая публика почти не знает его творчества. Но нет ни одного самого захудалого провинциала, который при упоминании Брюсова самодовольно бы не усмехался: "Знаю! знаю! -- закрой свои бледные ноги!"
И эти "бледные ноги" будут преследовать Брюсова до могилы. Ничего с этим не поделаешь. Таков суд "глупца".
Писатели среднего достоинства освобождены от подобных неприятностей. Бенгальских огней вокруг них не жгут, никаких "бледных ног" за ними не числится. Их читают попросту, без всяких предвзятостей. Правда, такое не предвзятое к себе отношение они покупают ценой популярности. Всякий мало-мальски грамотный человек знает имя Горького или Брюсова. А кто знает Ив. Шмелева?
Сборник "Знания" я купил из-за горьковского "Матвея Кожемякина". Нельзя не прочесть третьей части большого романа Горького. Читал я ее, читал -- и как-то сник. Может быть, это все и хорошо, интересно, глубокомысленно. Но, прежде всего, скучно. Скучно до последних пределов. Вялый, бледный язык довершает серую картину. И кажется, что конца этому Матвею Кожемякину не будет.
За горьковским Матвеем идет "Человек из ресторана" Шмелева.
Начинаешь читать -- и сразу интересно. "Человек", прослуживший двадцать три года где-нибудь в "Эрмитаже" или у "Яра", рассказывает нам свою жизнь. Войти в душу такого человека, усвоить его речь, смотреть на мир его глазами -- дело не легкое. Но Шмелев преодолел эти препятствия.
Начинает свой рассказ "человек из ресторана" еще со времен дореволюционных, когда его тяжелая жизнь шла относительно спокойно. Любимый сын Колюшка и красавица-дочь Наташа учатся в гимназии. Жена Луша ведет хозяйство, сдает комнаты жильцам.
Но наступают бурные годы, и в жизнь "человека из ресторана" врывается трагедия. Колюшку выгоняют из гимназии, а затем и арестовывают. Отец его никак не может разобраться в том, что происходит вокруг него, и продолжает вести свой дневник так же беспечно, как и прежде. Но читатель видит, какая светлая душа у этого "человека" Скороходова, который так хорошо служит в шикарном ресторане.
Революционные годы часто описывались в русской литературе. Но обыкновенно у читателя оставался на душе осадок горечи. Обида за "жизнь", которую превращают в "литературку".
Шмелев обнаружил тонкое чутье, какой-то душевный такт, который не позволил ему слишком грубо касаться наших старых ран.
Описание обыска сделано мастерски. Есть детали, достойные большого художника.
"Все перетряхнули, -- рассказывает Скороходов, -- косыночки, шали там, приданое какое для Наташки. За иконами в божнице глядели. Луша тут заступаться, но ей очень вежливо сказали, что они аккуратно и сами православные. И велели Колюшке одеваться. Луша в голос, но тут сам пристав, -- он благородно себя держал, сидел у столика и пальцами барабанил, -- успокоил ее:
-- Если ничего нет, подержат и выпустят, не беспокойтесь..."
Два-три таких штриха, -- и перед вами целая картина.
Не знаю, какое Шмелеву предстоит будущее. Окрепнет ли его дарование, войдет ли он в настоящую литературу "первого сорта". Но твердо знаю, что "Человек из ресторана" -- одна из лучших вещей последнего времени.
Впервые опубликовано: "Русское слово". 1911. 9 октября. No 232. С. 3.