Книга Эльцбахера "Анархизм", вышедшая в свет еще шесть лет тому назад, наконец появилась на русскому языке и притом сразу в двух переводах -- г-на М. Андреева (книгоизд. "Простор") и г. Яковенко.
Труд почтенного ученого очень полезен для первоначального ознакомления с проблемами анархизма. С истинно немецкой беспристрастностью Эльцбахер изложил теории семи крупнейших анархистов, трех русских -- Бакунина, Кропоткина и Льва Толстого, двух англичан -- Тукера и Годвина, одного немца -- Штирнера и одного француза -- Прудона.
Изложены эти учения со всей возможной ясностью и объективностью. Эльцбахер предлагает каждому из семи анархистов одинаковые вопросы, и найденные в их сочинениях ответы группирует в известном систематическом порядке. Сначала он приводит общие основания каждого учения, затем -- мысли каждого автора о праве, государстве, собственности и, наконец, о тех средствах, какими каждый из них думает воплотить свои идеи, осуществить их в жизни. В оригинале к книге приложена даже таблица, в которой графически изображено отношение каждого из семи учений к основным юридическим и политическим вопросам.
Довольно обильная библиография делает книгу еще более полезной. Правда, автор не ограничился этим и сделал попытку в последней главе своего труда дать общую характеристику, определить сущность анархизма. И здесь он жестоко провалился. Покуда дело шло об изложении чужих мыслей, о компилятивной работе, он выполнил свою задачу блестяще, настолько хорошо, что и Л. Толстой и Кропоткин высказали автору полное свое одобрение и удовольствие. Но как только он попытался разобраться в семи изложенных им учениях, хоть как-нибудь определить ту общую почву, которая их всех объединяет, -- так недостаток проницательности и творчества проявился в полном блеске.
Во-первых, с комичной наивностью Эльцбахер объявляет, что "по отношению к своим основным принципам семь изложенных учений не имеют ничего общего". Вот тебе и сущность анархизма! "Ничего общего" Эльцбахер не нашел у этих анархистов и по отношению к вопросам права, собственности и к путям осуществления их доктрин. Только в учении о государстве "семь изложенных учений имеют нечто (!) общее".
Но если между этими семью мыслителями так мало общего, то почему их автор объединил их в одно целое и дал своей книге общее заглавие "Анархизм?"
Отчего он избрал именно Штирнера, Бакунина, Толстого и т.д., а не Маркса, Чичерина, Градовского, Блюнчли, Менгера -- словом, семь каких-либо других мыслителей и ученых? Мало ли умных людей ломали себе голову над проблемой государства, собственности и т.п.? Ответ дается автором очень туманный. Учения семи избранных ими мыслителей считаются "большинством людей, занимающихся в настоящее время научным исследованием анархизма, учениями анархическими". Но если "большинство" исследователей считают их анархическими, то, очевидно, их объединяет какой-нибудь общий, родовой признак. Однако, как мы видели, Эльцбахер это отрицает и, таким образом, для читателя после прочтения его книги остается совершенно непонятным, что такое анархизм и почему автор остановился именно на этих, а не других мыслителях.
Я не хочу этим сказать, что книга Эльцбахера бесполезна. Повторяю, она совершенно необходима как пособие для всякого желающего без затраты сил и времени ознакомиться с учениями семи крупных представителей анархизма. Но только не надо себе делать иллюзий; о самом анархизме и его реальном значении, об отношении его к другим господствующим учениям, особенно к социализму, о его метафизических и религиозных основах, о его моральной ценности книга Эльцбахера не дает никакого понятия.
А вместе с тем именно в настоящую минуту более чем когда-либо анархизм имеет самое реальное жизненное значение. Из области отвлеченных теорий он перешел в жизнь, столкнулся с социализмом и, начав жить органической жизнью, получил такие сложные формы, возбудил столько вопросов, задел столько интересов, что иметь о нем мало-мальски ясное представление необходимо не только просто "образованному человеку", но всякому, кто так или иначе соприкасается с социальными явлениями. Я говорю не о "бомбистах", этих страшилищах современного благополучного общества, наслаждающегося счастливой жизнью на кратере вечно дымящегося вулкана. Их психология крайне любопытна, но идейного содержания у них довольно мало. Это голый, грубый протест отчаявшихся людей. Бог им судья. Всякий, кто с простотой и без предубеждений прочтет защитительные речи "бомбистов", произнесенные ими на суде, накануне смертной казни, поймет их ужасное душевное настроение.
Я говорю и не об отдельных мирных попытках анархического устроения, о тех многочисленных анархических колониях, которые рассеяны по всему земному шару. В одной Америке их насчитывается до трехсот. Это все свидетельство великой воли и святой честности, которыми преисполнены члены колонии. Они хотят жить без компромиссов, так, как велит им их совесть, и ради этой высокой цели они не останавливаются ни перед какими жертвами и лишениями. Лично они, конечно, "спасутся". Такие "подвиги не остаются без награды. Но общественного значения эти благородные попытки, мне кажется, не имеют. Отказ от даров культуры не есть победа над ее изъянами. Надо принять культуру и историю и идти дальше, очистив ее от тех уродливых наростов и противоречий, которые в ней заключены. Отказ от нее, тот аскетизм, на который обрекают себя все эти многочисленные поборники правды, как ни ценен сам по себе, -- слишком примитивное орудие для борьбы с мировым злом.
На севере Франции, в лесах Арденн, брат того Henri, который бросил бомбу в ресторане "Терминюс", основал земледельческую колонию. Нельзя читать без чувства глубокой жалости отчет об этой колонии. Люди гигантской воли, громадного сознания, в высшей степени культурные, обрекают себя на тяжелую борьбу с природой, тратят свои громадные духовные дары на то, чтобы извлечь при помощи самых примитивных средств несколько пудов брюквы и картофеля из того клочка земли, который им удалось приобрести. Наука, пусть капиталистическая, "буржуйная", но глубоко человеческая, изобрела тысячи средств, чтобы бороться с природой, чтобы подчинить ее себе, а либертэрные колонисты игнорируют успехи знания и чуть не голыми руками ковыряют землю, чтобы добыть несколько мешков картофеля, необходимого для их скудного пропитания. Здесь есть своего рода "оскорбление Величества", оскорбление культуры и человеческого знания, которое не прощается. И выйти из этой примитивности дикарей колонисты не могут. Для рационального хозяйства нужен капитал. Но ведь капитал -- величайшее зло. И колонисты лучше будут питаться картофелем, чем пользоваться таким безнравственным средством, как деньги. Один убежденный толстовец, издающий теперь мемуары Льва Толстого, поселился около Женевы и занялся молочным хозяйством и огородничеством. Он преодолел вражду к деньгам, затратил маленький капитал на более рациональное устройство своего хозяйства и достиг хороших результатов.
Но в чем состояли эти результаты? В том, что он поставлял прекрасную спаржу и отличное молоко женевским буржуа.
Получается величайший абсурд. Человек лишает себя всего необходимого, отказывается от свойственных ему культурных условий жизни для того, чтобы поставлять "примеры" к столу женевских гастрономов. Умирающие от скуки туристы-англичане посещали его хозяйство, изредка в газетах появлялись кой-какие о нем заметки, но реального общественного значения оно не имело никакого, и можно только радоваться, что этот убежденный толстовец решился наконец бросить свою спаржу и занялся изданием мемуаров и биографии Толстого, гораздо более полезным и культурным делом, чем его несчастное огородничество.
Итак, не в "бомбах" и не в душеспасительных колониях проявляется в настоящую минуту "сущность анархизма". Не здесь бьется его пульс.
Анархические теории вошли в жизнь в форме нынешнего, столь злободневного "синдикализма", того синдикализма, который не дает спать социалистам, который так пугает демократическое, республиканское правительство. Против него ультрарадикал Клемансо выставил первого мая пятьдесят тысяч войска. Его представителей депутат Базли, член парламентской партии социалистов -- громил во время стачки в Па-дэ-Калэ как вреднейших анархистов, о чем торжественно поведал нам с парламентской трибуны ехидный Клемансо. Его представителей те же социалисты приглашают на свои банкеты, -- напомним участие Гриффэля, одного из самых видных руководителей синдикального движения на грандиозном социалистическом банкете в С. Мандэ, а Жорес пригласил их работать в "l'Humanite". Вместе с тем Жан Грав, этот анархист par excellence[в истинном смысле слова (фр.)], поддерживает их в своем журнале "Les Temps Nouveaux". Жизнь создала такое новое социальное явление, которое не признать своим не могут ни социалисты, начиная с Жореса, Геда и всей парламентской группы, ни анархисты. Получается крайне любопытная форма реального смешения анархизма с социализмом, свидетельствующая о том, что теории всегда "серы", а дерево жизни "зелено". Анархисты ненавидят социалистов, однако горой стоят за синдикализм.
Марксисты громят анархистов, однако хотят идти рука об руку с синдикалистами.
Жизнь обманула и тех, и других, надсмеялась над книжными теориями и умствованиями, создала новый пробный камень для испытания прочности социализма и анархизма. Плеханов в своей вышедшей вторым изданием и переведенной чуть ли не на все европейские языки немецкой брошюре "Анархизм и социализм" празднует слишком дешевую победу. Что там ни говори, но если взять сущность анархизма не с метафизической, а с социологической стороны, то они ни в каком противоречии с социализмом не находятся. Социализм уже анархизма и входит в него как отдельный вид родового понятия. С социологической точки зрения различие между типичным анархизмом и типичным социализмом отнюдь не в экономике, а в политике, в отношении к проблеме государства. И если марксисты авторитарны, т.е. в корне своем государственники, а наиболее деятельные из них преисполнены идеей якобинства, то нет никаких теоретических оснований к тому, чтобы утверждать невозможность обобществления орудий производства без существования единой государственной власти, т.е. чтобы бакунинская идея федерализма, т.е. организации общества "снизу вверх", теоретически противоречила социализму. Столь сильно развившееся во Франции и Италии синдикальное движение показывает, что к этому нет и практических препятствий. И с этой точки зрения синдикализм достоин особого внимания и изучения. Он пошел по анархическо-социалистической диагонали и, в сущности, ужасно подвел двух сражающихся врагов: социалистов и анархистов. Он показал, до чего отвлеченна, доктринальна метафизика обеих социальных доктрин, до какой степени она неспособна воплотиться без грубых компромиссов. Для того чтобы избежать абсолютного одиночества Штирнеров и Макаев, анархисты вынуждены вопреки и в противоречие своей метафизике кинуться в социализм. Для того же чтобы избавиться от упреков в игнорировании автономной личности, для того чтобы смягчить вытекающую из их метафизики слепую веру в спасительность начала авторитарности, т.е. насильственного облагодетельствования человечества сверху вниз, социалисты парламентского типа делают вид, что признают анархизм.
"Гони природу в дверь, она войдет в окно". На лондонском конгрессе социал-демократы предали анархистов торжественной анафеме и этим санкционировали старый давнишний спор "славян между собою", спор Маркса с Бакуниным. Однако участники конгресса не успели еще "износить башмаков", как на нейтральной почве, вне партийных споров доктринеров, в самой гуще пролетариата образовалось новое химическое соединение обоих принципов, которое имеет за собою правду жизни и движение и которое заставляет и социалистов, и анархистов в корне пересмотреть все свои теории. Парламентаризм, этот предмет вожделений для социалистов типа Бебеля и Жореса, потерял свою свежесть, индивидуализм a outrance[во что бы то ни стало (фр.)], в своих культурных формах доходящий до психопатического одиночества Штирнера, Ницше, Макая, Сологуба, а в некультурных -- до динамита Равашоля и Анри, -- стал нереальным, поблекшим анахронизм.
Появилось новое соединение противугосударственных и социалистических тенденций, где, по-видимому, находится зародыш такой общественной организации, когда личность, не нарушая своей свободы, не отдавая ее на служение всепоглощающему Молоху -- государству, вместе с тем не становится в непримиримое противоречие со средой. Как будто чуется разрешающий синтез величайшей антиномии личности и среды, индивидуума и общества. Оправдаются ли эти надежды -- я не знаю. Я лично отношусь к этому несколько скептически, потому что мне кажется, что антиномия эта должна решиться в другой плоскости. Но тем не менее нельзя не радоваться тому водовороту мыслей, действий, чувств и надежд, который загорался около синдикализма. Чувствуется, что общественное творчество обновляется какими-то новыми питательными соками, что мы вышли из того доктринального тупика, в котором беспомощно застряла общественная жизнь Запада. Синдикализм многому научил, и все, что есть молодого, талантливого в социализме и анархизме, все те, кто считает себя "ищущим", а не "нашедшим", отдали свои знание и силы на это дело.
Так сказать, "социалистическая" сторона этого движения нашла талантливых и видных работников, группирующихся около журнала "Le Mouvement socialiste" (Сорель, Лагарделль, Берт др.); непримиримые же анархисты, до сих пор известные более фантастическою грубостью своих насильнических речей и действий стали в ряды скромных работников и организаторов движения. Пуже, тот самый Пуже, который когда-то редактировал ультраанархический, даже "бом-бистский" журнал "Le Pere-Peinard". теперь один из главных сотрудников синдикального органа "La Voix du people", а Пеллутье, умерший пять лет тому назад в полной бедности, по справедливости должен быть признан одним из главных инициаторов всего движения.
1906 г.
Впервые опубликовано: Товарищ. 1906, под назв. "Дела и дни. По поводу книги Эльцбахера".