Редко кому выпадает на долю прожить такую чистую жизнь, освященную каким-то постоянным и упорным "благоволением".
Когда враги интеллигенции -- а их много, очень много, -- говорят об интеллигентской узости, о нетерпимости и фанатизме наших общественных деятелей, я всегда вспоминаю Николая Федоровича.
Вот тип человека терпимого, умевшего своим благоволением к людям покрывать, во имя общей цели, партийные разногласия. Всю жизнь свою этот мягкий человек был беспощаден к врагам свободы. Но в своем, интеллигентском лагере, который постоянно раздираем спорами о самых отвлеченных предметах, где теоретические разногласия часто переходят в личную вражду, Николай Федорович был постоянным умиротворителем.
Он стоял на такой моральной высоте, он относился с такой любовью к враждующим, что перед ним умолкал голос страстей и самолюбия.
Связанный идейными и личными отношениями с кружком "Русского Богатства", по миросозерцанию своему типичный позитивист, Анненский был по натуре своей шире "Русского Богатства", шире позитивизма...
...Все, имевшие хоть какое-нибудь соприкосновение с Николаем Федоровичем, отлично это знали. Поэтому редко кто из общественных деятелей пользовался таким моральным авторитетом, как покойный. Это был прирожденный третейский судья, мнение которого становилось законом. И, когда надо было объединить разношерстную интеллигенцию, когда надо было пробудить в ней идею служения общему делу, -- на сцену выступал Анненский. Его простая, задушевная речь, его искренний пафос подкупали всех.
...Во всякой просвещенной стране он занял бы видное положение, делал бы какое-нибудь самое реальное, жизненное дело. По натуре своей он не был революционером. Специалисты ценили его знания в вопросах экономики и статистики. Но моральная чуткость не позволяла покойному безмятежно заниматься "культурными делами". Трагедия русской государственности в том и состоит, что она отстраняет от себя, как-то автоматически выталкивает людей, для нее полезных, почти необходимых. Допуская в известном смысле политический компромисс, Анненский никогда не мог допустить компромисса нравственного.
И этот образ нравственной обаятельности и чистоты навсегда сохранится в памяти тех, кто хоть раз в жизни имел радость видеть и слышать этого "израильтяна без лукавства".