Ненависть великая вещь. Она может быть святой. Также смех. Бичуя, он исправляет, веселя -- он подбадривает.
Но для того, чтобы ненависть была святой, а смех бичующим -- надо, чтобы за ними скрывалось истинное горение сердца, великая любовь, незыблемое "во имя". Иначе ненависть превращается в площадную ругань, смех в грубое издевательство.
Этого не хотят, или, вернее, не могут понять господа из "Нового Времени".
Кажется, чего остроумнее насмешник г. Скальковский. Его книжка "Маленькая хрестоматия для взрослых" -- подбор острых изречений, предисловие к ней даже не без смелого либерализма. Но эти блестки остроумия, этот смелый либерализм никого не трогают, потому что все чувствуют, что за ними, кроме беспардонного "je m'en fich'изма" ничего не скрывается. В курильной комнате, после сытного обеда, в мужской компании, за рюмкой "Cherry-Brandi" г. Скальковский может быть незаменим. Хлесткие характеристики, скабрезные замечания, либеральные фырканья здесь совершенно уместны.
Но жизнь не курильная комната разжиревших буржуев. В ней ценны творческая сила, борьба, любовь и ненависть, качества, которые абсолютно отсутствуют у г-д Скальковских. Сила их не действенная, а разлагающая. Сытый нигилизм, бессовестный оппортунизм никогда не двигали истории. Оппортунизм -- политика очень практичная, пока все идет "по-хорошему". Чиновники служат, банки функционируют, тюрьмы строятся, театры открыты. Все отлично. Незачем беспокоиться. Пусть все идет по-старому. Главное, чтобы не было беспокойных людей, озабоченных будущим, ценящих все яркое, самобытное, все то, что разрывает липкую паутину оппортунистического благополучия.
Бывают моменты, когда такая политика, силою вещей, рушится.
Такой момент мы переживаем теперь. Теперь на "потихоньку" да "полегоньку" не выедешь. Нам нужны люди сильные, люди дела и дарования, люди, имеющие свое, непродажное "во имя". Рассказчики скабрезных анекдотов, курильщики сигар -- нам совершенно не нужны.
Но найти таких самостоятельных людей "во имя" -- увы! -- не так легко. Слишком долго властвовали над русским обществом эти нигилисты из "Нового Времени". Слишком густой пеленой серой ваты покрыли они своих читателей. Мертвая тишина бездействия заглушает даже ругань-гоготание нововременщиков. А гогочут они по всякому поводу, ругают они все, огулом. Это и логично. Как истые нигилисты, они отрицают все горячее, все холодное, пробавляясь мутной тепловатой жижей общепризнанной пошлости.
Оставляя в стороне политику -- ходить бывает склизко по камешкам иным -- обратимся к... театру. Это дело довольно безобидное. Судьбы России от него не зависят. Однако театр дело все-таки общественное, и отношение к нему является неким показателем. Ведь и в театре необходима своя, правда, театральная, но все-таки политика. Здесь также нужна известная программа, здесь также необходимым условием успеха является работа во имя чего-нибудь, чему ярким примером является деятельность Станиславского.
Посмотрим, какова программа нововременских "je m'en fiche'истов".
В мою задачу не входит, конечно, писать историю нововременской театральной критики. Это дело скучное и в высокой степени бесполезное. Я просто возьму на выдержку несколько последних номеров газеты. Вот, например, что писал, всего какой-нибудь месяц назад, г. Буренин о драмах Чехова:
"Надо же наконец сказать правду: г. Чехов, при всем его беллетристическом таланте, является драматургом не только слабым, но почти курьезным, в достаточной мере пустым, вялым, однообразным, не понимающим или не признающим серьезного, основного значения комедии и драмы давать поучения или в комически-отрицательных, или в трагических жизненных положениях и образах. Драмы г. Чехова, несмотря на всю их рекламную славу, не могут даже называться драмами: это какие-то, если так можно выразиться, упражнения в будто бы естественных, а в сущности книжно выдуманных, иногда прямо глупых и почти всегда бессодержательных разговорах" ("Нов. Вр." No 10079).
Итак, г. Буренин -- против Чехова. Ну что ж, надо уважать всякое мнение. Очевидно, что Чехов отметается не ради врожденной привычки все хаять, а, может быть, для уготовления пути другим современным течениям в области театра. Может быть, "Новое Время" благосклонно относится к сделанным недавно попыткам возродить на современной сцене античные трагедии? О, конечно, нет. Г. Беляев очень авторитетным тоном заявил, что ему "античные трагедии не нужны", а недавно к этому заявлению добавил, что "с греками следует поступить жестоко. Надо прогнать их и завалить вход на сцену камнем" (Нов. Вр. No 10107).
Итак, разговоры Чехова "глупы", греков -- не надо. Если к этому добавить сплошное издевательство над декорациями наших современных, талантливых художников Александра Бенуа, Л. Бакста, А. Головина и К. Коровина, кисло-сладкое отношение г. М. Иванова к Вагнеру и Чайковскому, -- то картина получится "достойная кисти Айвазовского". Все, что только есть талантливого в области театра, -- все встретило отпор со стороны нововременских "je m'en fiche'истов". Я уже не говорю о литературе, о чистом искусстве...
Зато, как я уже сказал выше, всякая мутная, тепловатая жижа должна найти покровительство у "нововременцев".
Недавно, волей-неволей, в бенефис одного второстепенного артиста, дирекции пришлось поставить на сцене Александрийского театра старую мелодраму Александра Дюма-отца -- "Калигула". Завядшая, наивная бутафория легкомысленного Дюма, отчасти потому что ее перевел г. Буренин, встретила сочувствие со стороны г. Энгель-гардта, который посвятил этому, самому, кажется, неудачному произведению Дюма, целый фельетон под заглавием "Классицизм на русской сцене" (Нов. Вр. No 10057).
"Что касается "Калигулы"", говорит автор "Истории русской литературы в XIX веке", "то нельзя согласиться с рецензентами, будто это только мелодрама, хотя смелость, с какою Дюма назвал прямо трагедией свою пьесу, и не оправдана была ею. Пролог -- положительно художествен. Многие сцены и монологи -- удачны, поэтичны, даже античны. "Калигула" смотрится легко. Это ряд картин, которые прежде всего увлекательно красивы, как полотна Семирадского, как "Петроний" Маковского. Это, конечно, идеализованное и общепринятое понимание древности, однако не без известных и весьма удачных попыток внести античный дух на сцену".
Полотна Семирадского и Маковского здесь очень кстати. Это -- такая же общепринятая ординарность, как и "Калигула". Самая подходящая пища для легионов г-д Энгельгардтов, желудки которых переваривают только "жидкую пищу", для этих "гробов повапленных", как огня боящихся сильной жизни, ярких дарований, недюжинных людей...
У Вилльэ-де-Лиль-Адана есть рассказ "Le tueur des cygnes". Сытый буржуа прочитал где-то, что лебеди поют перед смертью свою дивную, лебединую, последнюю песню. И вот, надев непромокаемое пальто, каучуковые сапоги и металлические рукавицы, он тихо подкрался к дремлющим лебедям и свернул некоторым из них белоснежные шеи. И тогда душа издыхающих лебедей вздымалась к неизведанным небесам в песне бессмертной надежды, освобождения и любви.
Трезвый умом доктор внутренне смеялся над этой сентиментальностью, как настоящий ценитель, наслаждаясь лишь тембром лебединого голоса. "Как приятно поощрять искусство!" говорил он про себя, выходя на берег в своем теплом, непромокаемом одеянии.
Нигилисты из "Нового Времени" -- это те, кто убивает лебедей.
Впервые опубликовано: "Весы". 1904. No 6. С. 45-48.