Теперь среди литераторов считается просто неприличным не иметь полного собрания своих сочинений. Три года человек "пишет", два года "печатается", - глядишь, в окне книжного магазина красуется "том первый" собрания сочинений такого-то. Не то что сборник рассказов или роман. Нет, именно "том первый". Молодой автор как бы предупреждает нас, что за дело он принялся серьезно и в течение своей жизни намерен написать, по крайней мере, сто томов.
Есть такое собрание сочинений и у Алексея Толстого младшего, или, как кто-то назвал, Толстого III.
И читатель вынужден раздвинуть книги на той полке своей библиотеки, где стоят сочинения Льва Толстого, Алексея Толстого старшего, чтобы втиснуть сочинения Толстого III.
По наивности я это чуть-чуть не проделал, в чем и спешу покаяться.
Ужасный обманщик Толстой III! Начал свою карьеру блестяще. Его сразу заметили. Он подкупил, что называется "свежестью таланта". Никакой вымученности, литературщины. Поет, как птица. Всегда найдет нужное слово. Живые образы, зоркий глаз. Казалось, человек вышел из самой гущи жизни, принес откуда-то с широкой Волги запах степей и полей. И эту непосредственность соединил с хорошими литературными традициями. Словом, все данные, чтобы оказать начинающему писателю довольно серьезный кредит.
Но - увы! - первый же крупный платеж остался неуплаченным. Я говорю о романе "Две жизни", окончание которого только что появилось в пятнадцатом альманахе "Шиповника".
Заварен роман был очень густо. Казалось, наконец-то, Толстой III взялся за серьезную тему, имеет и хочет что-то сказать. И начало романа хорошее. Образ отставного генерала-помещика, который сам едет на базар с обозом ржи и потом всю рожь спускает в реку, чтобы она не досталась жуликам-перекупщикам, врезывается в память.
Едва намеченная Сонечка, тихая, скромная деревенская барышня, выданная замуж за столичного прохвоста, обещала, - судя по первой части романа, - сказать свое слово.
Она - как бы жертва гнилой, разлагающейся дворянской деревни и столь же гнилой дворянской бюрократии. И, можно было надеяться, жертва не бесплодная.
Но из всех этих обещаний ничего не вышло, надежды не оправдались.
И вовсе не потому, что Толстой III не сумел справиться с романом.
Неудача не грех. Мало ли хорошо задуманных, но неудачно выполненных вещей. Толстой свихнулся не от грандиозной задачи, а от невероятного легкомыслия.
"Что такое роман? Пустяки. Захочу - напишу и роман. Без плана, без всякого замысла, так, с легкостью. Вывезет кривая. Талант у меня есть, я - "признанный" писатель, владею пером и сумею накатать пятнадцать листов занимательного и, вместе с тем, художественного чтения".
Кажется, что Толстой III рассуждал в этом роде.
Но он забыл, что, "не надсадя пупка, не срубишь дубка".
Начать-то роман он начал, довел до половины, и потом вдруг оказалось, что ему со своими героями абсолютно нечего делать, что это не герои, а миражи, которых сам автор даже не помнит и не знает. Лица их не видит. Дошло до того, что в "опечатках" исправлены имена действующих лиц. Некоего Андрея, который сыграл крупную роль в жизни Сонечки, величают не "Леонтьевич", а "Иванович". Сонечкина отца зовут Илья Леонтьевич. Ну, вот она и перепутала.
Эта "опечатка" очень характерна и вовсе не случайна. В ней обнажаются приемы работы.
Понсон дю-Террайль или Габорио, один из Конан-Дойлей времени наших отцов, чтобы не перепутать своих героев, вырезал их из картона и отмечал на спинке их судьбу. Этого застрелили, того женили. Рассказывают, что при уборке комнаты бумажные куклы были перепутаны, и в эпилоге женившиеся оказались холостыми, убитые - живыми.
По-видимому, Толстой III не дает себе даже труда вырезать бумажные куклы. Он надеется на свою память и пишет прямо из головы.
Но на какой-нибудь десятой главе память ослабевает, фантазия иссякает. Автор чувствует, что надо теперь укокошить, но чем заполнить время и необходимое количество листов, - просто ума не приложить.
И начинается мучительная, нудная чепуха. Несчастную Сонечку автор совершенно зря везет в Париж, заставляет влюбиться в таинственного Макса, очень напоминающего одного декадентского писателя. Генеральшу-вдову везет в Петербург для того, чтобы подвергнуть ее там самому неестественному позору. Внутренней необходимости в этих путешествиях нет никакой. Так и чувствуется, что автору просто нужно было "выиграть время". А вместе с тем претензии у него большие. Все эти "путешествия" не спроста. Это, мол, по слову Боратынского, "видения дня", которые страшней видений "ночи".
Но бессмертные слова поэта приведены всуе. Никакой боязни людских сует, забот юдольных, никакого страха перед видениями дня в романе не видно.
Литература - не занятие от праздности, а, прежде всего, тяжелая, ответственная работа.
Но нынче у нас воцарилось разгильдяйское отношение к литературе. На нее смотрят как на игру. Так как в большинстве случаев играют люди талантливые, то получается внешнее впечатление расцвета литературы. Но это - самообман. Повысился уровень "беллетристики". "Легкое чтение" стало технически более совершенным. И только. Настоящие писатели так же редки, как и прежде.
Толстой III не один. Таких, как он, теперь много. Особенно поэтов, которые пишут гладкие, неоскорбительные стихи. Но все это - пустышки, пироги без начинки.
Пирог без начинки или, как говорила одна старушка, "ни с чем пирожок", - и Толстой III.
Пока он бесхитростно описывал внешнюю жизнь разорившихся помещиков, дело еще шло. Для этого не надо творчества. Достаточно иметь запас наблюдений и врожденное умение обращаться со словом.
Но запас наблюдений у человека довольно ограничен. Надо их комбинировать, отделять в них важное от неважного, - словом, преображать почти механически собранный материал в нечто творчески-художественное.
Современные "беллетристы" на это как будто не способны. Они почему-то убеждены, что иметь сознание, затрагивать какую-нибудь идейную проблему - значит впадать в ненавистную "тенденцию". И под лозунгом "искусство для искусства" - лозунгом, воплощение которого требует исключительной мудрости и громадных творческих сил, - зачастую прячутся скудость мысли, убожество переживаний.
Читаешь какой-нибудь альманах - как будто интересно. Кончишь его - все забыл.
Когда забываешь прочитанный рассказ - и то плохо. Но что сказать, когда ничего не остается в памяти от целого романа?
Нет. Положительно Толстой III слишком рано приступил к изданию полного собрания своих сочинений. Пирог-то он спек, только без начинки.
Впервые опубликовано: Русское слово. 1911. 12 мая. No 108. С. 2.