Николай Бердяев. "Философия свободы". Москва. К-во Путь. 1911. Ц. 2 р.
Печальная книга. Не поймешь, для кого она написана.
Философы найдут ее несерьезной. Дилетантским многоглаголием. Фантастическим мечтанием о том, что было бы, если бы ничего не было. Отношение автора к западной философии, к гносеологии им покажется некультурным. В этом презрении к западной выучке проявляется русская психология Бердяева: "Шапками закидаем".
Простые читатели, не чуждые идейных интересов, любящие литературу и русский язык, бросят книгу после прочтения первой же страницы. Так нудно, бледно она написана. С подобным равнодушием можно писать книги строго научные, или даже технические. Тема же Бердяева - пророческая. Пророчествовать же дозволяется, только вдохновляя и заражая слушателя. Но у Бердяева нет ни угля, пылающего огнем, ни жала мудрыя змеи, а потому глагол его и не жжет "сердца людей".
Но, может быть, его книга займет место в "православной апологетике"? Увы! Едва ли. В этой области уже есть произведения очень похожие, по духу и по стилю, на книгу Бердяева, но более "полезные".
Укажу на Несмелова, Тареева, Светлова. Очень не люблю я эти книги, однако они дают "апологету" хоть и притуплённое, но все-таки оружие, для борьбы с "безбожниками". Книга же Бердяева вне времени и пространства, вне конкретной, сегодняшней заботы, вне повседневной жизни.
Владимир Соловьев иногда грешил в своих теоретических книгах некоторой "бердяевщиной", но этот недостаток искупался богатством и разнообразием его личности. Сборник стихов, полемические выпады, борьба с декадентами, славянофилами показывали, что Соловьев был живой, любящий жизнь человек.
Его стихи, "как первое сияние всемирного и творческого", озаряют горним светом написанные им ученые, сухие книги.
Его остроты, увлечения, даже грубости, делают отвлеченного мистика - простым человеком, которому не чуждо ничто человеческое.
Бердяев презирает злободневность. Его писания настолько выспренни и отвлеченны, что даже порой начинаешь не понимать, о чем он говорит. Так, на каждой странице встречается слово церковь, но в таких сочетаниях, что неизвестно, о какой церкви говорит автор, исторической или мистической, видимой или невидимой, православной или вселенской.
Бердяев хочет быть мистиком, жаждет воплощения, но от книги его веет холодным рационализмом. Это не мистика, а идеализм. Поэтому и все воплощения, в которые он верит, становятся как бы символическими.
Этот рационализм оттолкнет от книги Бердяева и людей мистически настроенных, но стоящих вне исторических вероисповеданий.
Итог печальный. У книги не может найтись читателей. И произошло это потому, что Бердяев, по-видимому, мало думал о читателе, мало заботился и о предмете. Ему важно было лишь сказать, каков он сам и как он верует.
Но для того, чтобы заинтересовать собой, надо обладать гораздо большими индивидуальными богатствами, особой махровостью души и многоцветностью мысли, чего у Бердяева, к сожалению, нет.
Человек он умный, искренний, образованный, но слишком свысока взирает на жизнь и людей. И жизнь ему мстит, выталкивая его из круга жизненных, реальных интересов. Тот, кто смотрит на жизнь не свысока, а с высоты, никогда не бывает столь чужд ей, как Бердяев.
Новых "откровений" Бердяев нам не дал. Все его "откровения" из вторых, или даже третьих рук. Не дал и полезных для реальной жизни мыслей, знаний.
Получилась какая-то самодельщина, которая столь процветает именно у нас, в России. Да простит мне Бердяев, но, читая его книгу, я почему-то вспомнил "Раскрытие вечных истин" некоего Ф. Палеолога (СПБ., 1906. 231 стр.). Что-то есть общее между пророческой схоластикой Бердяева и курьезными прорицаниями жалкого "Кулибина-самоучки", скрывшего свое скромное имя под пышным именем византийских императоров.
Общее в тоне, в стиле. Общее в какой-то гордости: вот я знаю все тайны прошлого и будущего. От меня ничего не скрыто.
Свою книгу Палеолог писал в г. Кадников, Вологодской губернии, и издал на средства "лучших дочерей русского народа: Веры Михайловны Леонтьевой и Екатерины Николаевны Братолюбовой" - это заявляет автор в предисловии. А кончает свою книгу Палеолог следующими словами: "Мир будет поражен величием и в то же время простотою того, что я еще имею ему раскрыть".
Кадниковского палеологизма очень много в книге Бердяева. Какая-то претензия поразить мир. Но, увы, мир очень стар, и поразить его трудно.
1) "Сознаю, что учение о неустранимости земных бедствий не понравится поборникам современных доктрин, мечтающих исключительно собственными силами создать рай на земле, но в утешение скажу им, что, в силу закона полярности, жизнь миров была бы лишена счастья и блаженства, если бы последние не вытекали, между прочим, из страдания, как творческого средства, обуславливающего их возникновение..."
2) "Поверхностному, безрелигиозному взгляду на жизнь представляется самым важным, единственно важным, факт страдания. В страдании видят единственную форму зла, в страдании же видят и единственную форму добра. Но важно не то, что люди страдают, и желанно не то, чтобы люди перестали страдать и начали наслаждаться. Идеология страдания..." и т.д., и т.д.
Вот два положения, как будто противоречащих друг другу. Но стиль их, душевный тон почти одинаков. Та же каменная аподиктичность, самоуверенность человека, обладающего всезнанием.
Положение номер первый принадлежит Палеологу (стр. 145), положение номер второй - Бердяеву (стр. 207).
Я вовсе не хочу заниматься дешевым остроумием, вовсе не хочу издеваться над серьезной книгой Бердяева.
Вопрос не в том, что "философия свободы" плохо и скучно написана. Это - внешность. Сторона формальная.
Палеологизм, quasi-научное и quasi-философское вещание Бердяева - результат вовсе не внешнего неумения, а показатель серьезного внутреннего непонимания самой темы и возможного отношения к ней.
А это для книги вещь фатальная.
Впервые опубликовано: Речь. 1911. 9 (22) мая. No 125. С. 3.