Среди интеллигентских начинаний петербургское религиозно-философское общество занимает особое, оригинальное место.
Хотя устав общества утвержден в прошлом году, но оно находится, несомненно, в некоторой преемственной связи со старыми религиозно-философскими собраниями, происходившими в 1901-1903 годах. Правда, между старыми собраниями и новыми был прерыв, внешний и внутренний. По решению трех митрополитов, первоначальные собрания были закрыты весною 1903 года, дальнейшее печатание их протоколов приостановлено. Нынешние собрания открылись осенью 1907 года, через четыре года после закрытия первых. Но это были не обыкновенные четыре года тихой, серой русской жизни, а годы особенные, исторические. В связи с этим -- прерыв между старыми и новыми собраниями сделался не только внешним, но и внутренним. Наступили другие времена, другие запросы. Изменилась роль церкви, изменилось умственное настроение интеллигенции, и новое положение вещей не могло, конечно, не отразиться на жизни и деятельности религиозно-философского общества. Надо признать, что возродившееся общество еще не вылилось в определенную форму, не выработало своего твердого пути, словом -- не нашло себя. Дело ведется талантливо, энергично, но довольно-таки бессознательно. Больше по наитию. В чем состоит ближайшая, сегодняшняя задача общества, никто из его участников не знает. В этом отношении только что вышедшие из печати протоколы общества очень интересны и поучительны [Записки с-петербургского религиозно-философского общества. Выпуски 1-й и 2-й. СПб., 1908.].
Открылись собрания вступительною речью А. В. Карташева, одного из учредителей первых собраний. Общество А. В. Карташев характеризует так: "У нас в числе организаторов, в ядре общества, находятся, с одной стороны, такие лица, как С.Л. Франк, идеолог-индивидуалист, философ-агностик, с другой стороны, В. А. Тернавцев, чиновник святейшего синода, человек, в православии которого поэтому трудно сомневаться. Из такого ядра никаких практических результатов в смысле действий общественных выйти не может. Это просто общество людей, серьезно, хотя и совершенно по-разному, относящихся к религиозному вопросу и желающих между собою об этом поговорить". В связи с этим новое общество должно, -- по мнению председателя, -- сбросить с себя натягиваемые на него личины: "С одной стороны, маску общественных деятелей, а с другой -- специфических врагов официальной церкви".
Так надеялся рулевой общества провести свой корабль между Сциллой общественности и Харибдой церковности. Задача трудная, и до сих пор корабль еще не прошел через опасные теснины, не вышел в открытое море.
Уже резюмируя первые собрания, А.В. Карташев заметил: "В нашем обществе, как можно было заметить из прений, нет никакого единства. У нас в нашем хоре звучат два резких диссонанса, замечаются двоякого рода интересы, которые, очевидно, разбивают и участников общества на две категории, на любителей философии и на людей, считающих религиозные вопросы единственно для себя интересными".
Лицо, председательствовавшее на втором собрании, выразило желание придать прениям общества более теоретический характер и в своем резюме заявило: "Вообще наше общество есть не практическое, а теоретическое, и, если строго стоять на этой точке зрения, то разногласия в нашем обществе не будут принимать столь острого характера".
Но "строго стоять" не пришлось. Протоколы, помещенные во втором выпуске, тому доказательством.
В этом выпуске помещены три интереснейшие доклада: Мережковского -- о "церкви грядущего", Розанова "об Иисусе сладчайшем и горьких плодах мира" и Бердяева "Христос и мир". Сюда же вошли огненные речи арх. Михаила, Тернавцева, Свенцицкого, Столпнера. Во всех докладах, во всех возражениях -- строго теоретическая точка зрения отсутствует. Кроме того, самые темы носят чисто вероисповедный характер. Это подчеркнул новый председатель С.А. Аскольдов: "По характеру наших занятий здесь мы не можем так много считаться с миросозерцанием неверующей публики. Мы исходим из предположения, что сюда приходит публика, которая стоит уже на известном религиозном базисе". Но как же согласовать эти слова с заявлением А.В. Карташева, что в обществе нет ядра, с тем фактом, что у Франка и Тернавцева, Струве и Аскольдова, Розанова и Столпнера нет общего религиозного базиса? Карташев сказал, что общество уже ничего не ждет от церкви, а Розанов, напав на самое существо церкви, говорит: "Нам нужно отвести одно заседание выслушанию сплошных ответов духовенства по этому вопросу, хотя бы негодующих, даже анафематствующих, однако прямо отвечающих на вопросы. Ибо нам больно от нашего незнания". Столпнер требует, чтобы общество обратило внимание на библейскую критику, а Тернавцев в одной из самых глубоких и проникновенных своих речей, притом речей отнюдь не теоретических, а глубоко действенных, ему отвечает: "Что это? Насмешка? Коварство? Или уж больно непростительное непонимание целей, создавших общество?"
Я вовсе не хочу "подсиживать" руководителей общества, уловлять их в противоречиях. Наоборот, мне кажется очень ценным самое колебание общества, его незнание, куда держать руль. Отсутствие в речах ораторов всякой политики, искреннее выявление своих личных субъективных исканий и, главное, неослабный интерес широкой публики к прениям общества -- все это показатели жизненности дела его, органичности и безыскусственности. Как этап в развитии общества -- такой хаос можно только приветствовать. Это -- "добрый хаос", богатый творческими потенциями. Но пребывать в таком хаосе постоянно -- нельзя, нельзя превращать его в статику. И мне кажется, что пора обществу, основываясь на опыте прошлого, выработать, наконец, планомерную программу, ограничить себя для достижения, может быть, и маленькой, но определенной цели. Мне кажется, что один из видных членов общества С.А. Адрианов довольно верно характеризовал положение дела. При обсуждении реферата Розанова он заметил: "От прений, которые велись до сих пор, у меня получилось совершенно определенное впечатление. Это не есть обсуждение вопросов, выдвинутых рефератом, а не что иное, как изложение индивидуальной веры тех ораторов, которые вступали на эту кафедру. Я думаю, что религиозно-философское общество должно иметь какую-нибудь определенно и ясно поставленную задачу, и наиболее подходящей для его теперешнего состава мне представляется действительно объективное, спокойное исследование проблем религиозно-философских. Здесь видны попытки творческим актом внести в сознание современного общества положительные воззрения, но таким методом, какой для этого применяли сегодня, действовать невозможно. Если бы мы имели в своей среде такие индивидуальности, которые могли бы насытить нашу жажду религиозного сознания, если бы были здесь пророки и учителя, -- то мы могли бы дерзнуть на попытку действительного религиозного творчества. Но такими данными мы не располагаем, и потому перед нами, в сущности, остается только одна задача: не вдохновенного проповедничества, а исследования тех вопросов, которые могут привести к интересующей нас проблеме".
Действительно, до сих пор общество несколько злоупотребляло изложениями индивидуальной веры отдельных лиц. Речи произносились больше по психологическим, индивидуальным мотивам, а не ради некоторого совместного действия, не ради достижения общей цели. Так дело продолжаться не должно, иначе общество рискует выродиться, может быть, в более яркую и интересную, чем другие многочисленные петербургские "говорильни", но все-таки в говорильню. Общество, конечно, не должно и не может действовать непосредственно на волю присутствующих, но глава его -- совет -- должен обладать программой, т.е. сознательной волей. С.А. Адрианов предлагает программу, наиболее подходящую для теперешнего состава общества. Но ведь этот состав не есть нечто раз навсегда установленное и неизменное. Более определенная и ясная программа может привлечь новых посетителей, освежить состав общества и лишить его привкуса излишней семейственности.
Первый вопрос, на который надо ответить обществу, если оно хочет расти и развиваться, а не топтаться на месте, это вопрос о том, для кого оно хочет существовать, кому служить и на кого влиять.
Собрания 1901-1903 годов обращались, главным образом, к церкви. Тогда, может быть, впервые в истории русской церкви и русской интеллигенции, произошло "личное свидание" церкви с интеллигенцией. Обе стороны взглянули друг другу прямо в глаза и со всей возможной для них искренностью сказали, что они друг о друге думают, чего друг от друга ждут. Но это "свидание" долго не длилось, да и не могло длиться. Обе стороны скоро поняли, что их единомыслие основано на недоразумении, что возможность совместных действий основана на иллюзии. Интеллигенты это высказали словом, а церковь делом. На уста интеллигентов она повесила замок, и собрания закрылись. Однако, несмотря на свое кратковременное существование, собрания эти имели в истории русской религиозной общественности большое значение. До сих пор церковь должна была защищаться, главным образом, от нападок интеллигенции материалистического толка. Соответственно с этим и была построена ее "апологетика". И вдруг появились интеллигенты, которые начали говорить с церковью без всяких цитат из Спенсера, возражать ей не с точки зрения материалистической философии, даже не с точки зрения сектантской и рационалистически-протестантской, а с точки зрения тех самых истин, которые исповедует, или, вернее сказать, должна исповедовать церковь. Много было приложено стараний со стороны церковных иерархов, чтобы дать ответы на предложенные им вопросы, но старания оказались безуспешными. Конечный ответ был насильственное молчание.
Такой ответ на такие вопросы не мог пройти бесследно. Собрания посещались широким кругом лиц, протоколы собраний читались во всех духовных академиях, семинариях, всеми лицами, так или иначе причастными к церкви. Среди самой церкви началось брожение. Некоторые из талантливых профессоров покинули академию. Среди священников образовалось реформаторское течение, выразившееся в известной записке 32-х священников, поданной митрополиту Антонию. Идея церковного собора возникла не без влияния религиозно-философских собраний.
Затем наступили "исторические" годы, наступили и... кончились.
Официальная церковь занялась своими делами, интеллигенты, когда-то обращавшиеся к ней с заветными вопросами, -- своими. Пути разошлись. Обе стороны поняли, что столковаться нельзя, и не только по "эмпирическим" вопросам, а по причинам очень глубоким, метафизического и исторического порядка. И прав был председатель возродившихся собраний, когда во всеуслышание заявил, что участники бывших религиозно-философских собраний уже не имеют желания ни наскакивать на церковную партию, ни чего-то от нее ждать.
Если такие "наскоки", такие "ожидания" и продолжают появляться в среде общества -- то это сплошное недоразумение, объясняемое живучестью старых иллюзий, романтизмом людей, лишенных ощущения действительности. И пока новое общество от этих иллюзий, от подобного романтизма окончательно не откажется, пока оно не поймет, что ему нужно обращаться уже не к церкви, а к интеллигенции -- его деятельность будет бесплодна, будет сводиться к более или менее талантливому, а порой даже и гениальному лже-учительствованию, но никак не к трезвому, здоровому общественному служению. Церковь действовала за последние годы очень энергично. Она вела свои дела по ясной определенной программе, опираясь на консервативные свои элементы, удаляя от себя все элементы реформационные. Воображать, что она станет, как в прошлое время, прислушиваться к рефератам и прениям собраний -- значит потерять всякое чувство реальности. В.В. Розанов может в тысячу первый раз нападать на духовенство, В.А. Тернавцев может в две тысячи второй раз ему возражать -- церковь их не услышит. Что ей эти прения, когда Россия застроена храмами, куда стекаются миллионы верующих, где непрерывно теплятся неугасимые лампады, где ищет молитвенных утешений многомиллионное русское крестьянство. Где-то на верхах, в столице, несколько умных, даже архиумных людей спорят, надрывая голос, разбивают церковь в пух и прах, а там, в глубине России, там пока совсем другое. И уж если там когда-нибудь поставят решительный вопрос, то вряд ли под влиянием розановских идей.
Итак, церковь не слушает больше так называемых представителей "нового религиозного сознания". Широкая же интеллигенция не слышит их, и, надо признаться, не по своей вине. Что бы там ни говорили, а среди русской интеллигенции происходит серьезное идейное брожение. Перед ней встали метафизические и религиозные проблемы, и вовсе не потому, что она испошлилась, разочаровалась, а потому что сама жизнь выдвинула эти вопросы и властно требует на них ответа. В исканиях своих интеллигенция зачастую легкомысленна; она сплошь и рядом удовлетворяется мистической дешевкой наших беллетристов, нездоровой пищей эстетического хулиганства, выдумками досужих литераторов, "хозяйственным" богом Луначарского и ему подобных невежественных фантазеров. Это все так. Но кому же и не бороться с тем хаосом, который царствует в душе современного интеллигента, как не людям, для которых религиозная проблема не более или менее удачная "литература", а дело жизни, для которых религиозная проблема -- есть первая и самая насущная? Религиозно-философскому обществу надо забыть свои распри с церковью, забыть свои вероисповедные разногласия и мужественно начать "миссию" среди интеллигенции, твердо верую, что последняя преисполнена воистину религиозным пафосом, что, может быть и бессознательно, она носит в сердце своем живого бога. Собрания должны взять на себя задачи общественного служения русской интеллигенции, помочь ей разобраться в мучающих ее вопросах. Интеллигентная молодежь пойдет в общество, будет внимательно прислушиваться к тому, что там говорится, если она убедится, что там ее любят, воистину хотят ей помочь, а главное, если она воочию увидит, что обществу дороги ее гражданские идеалы, что у общества есть определенный гражданский лик.
Конечно, общественность не есть прямая задача религиозно-философских собраний. Конечно, они должны обращаться не к воле, а к сознанию. Но, тем не менее, за каждым отвлеченным, самым метафизическим словом, должно чувствоваться определенное отношение к общественности, к русской действительности. Иначе слова, как бы ни были они сами по себе талантливы, останутся словами, пылкие речи -- эстетикой. А, может быть, нигде голая словесность так не оскорбительна, как вокруг тем религиозных.
В этой миссии могут объединиться люди самых разнообразных религиозных толков. Дело не в готовом ответе, а в серьезной, достойной самой темы, постановке вопроса. Если обществу удастся хоть на один вершок повысить культурный уровень интеллигенции, вызвать в ней культурное отношение к религиозной проблеме, убедить хоть нескольких ее представителей, что религия не только связана с реакцией, но что реальное освобождение русского народа возможно лишь с его религиозным возрождением -- оно сделает громадное воистину культурное дело. Ради такой цели стоит забыть свои внутренние разногласия, поступиться эффектной полемикой и очень интересными, но ни к чему не обязывающими разговорами.
Впервые опубликовано: "Слово". 1908. 20 октября (2 ноября). No 595. С. 2.