Теперь, после смерти Толстого, получают особенное значение все его слова и мысли, весь обиход его жизни.
Мне доставлена небольшая тетрадка, в которой записаны две беседы со Львом Толстым.
Обе происходили в Москве, в доме Толстого, в Хамовниках. Одна 16 января 1892 г., во время голода. Толстой приехал на короткое время в Москву, по делам своих многочисленных столовых для голодающих.
Вторая беседа происходила там же, но на семь лет позже, в Вербную субботу (9 апреля) 1899 г. незадолго до Пушкинских дней.
Запись сделана непосредственно после посещения Толстого.
К сожалению, автор записей, по вполне основательным причинам, не разрешил мне напечатать их полностью.
Поэтому приходится ограничиться выписками из второй беседы, в которой Толстой мимоходом коснулся Пушкина.
Так как обе беседы, несмотря на семилетний промежуток, происходили в том же самом доме (что в Хамовниках), то предварительно приведу описание его, заимствованное из записи номер первый.
"...Ехать пришлось долго. Толстой остановился в своем доме, в Хамовниках. Часов около шести вечера мы [Автор записи был со своим товарищем, тоже студентом.] подъехали к барскому, московского типа, особняку, стоящему во дворе. Переулок темный, узкий. Наискосок большая многоэтажная фабрика, вся освещенная. Подъезд сбоку. Мы хотели сначала позвонить, но дверь оказалась незапертой. Вошли в переднюю. Налево, прямо против нас, лестница наверх. Рядом с лестницей идет коридор вглубь дома. Рядом с коридором открытая дверь в столовую, в которой виднеется угол накрытого стола. В доме слышны оживленные голоса. На вешалках масса шуб, на столе перед зеркалом студенческие фуражки. Через несколько секунд появляется лакей во фраке, белых перчатках. Узнав, что мы хотим видеть Л.Н., говорит: "Они сейчас за стол садятся. Вы бы лучше зашли через час, что ли, тогда они будут свободны, и вы можете у них сидеть, сколько хотите".
"По лестнице в это время начали спускаться какие-то барышни, должно быть, дочери Л.Н. Мы помялись несколько времени, затем ушли, решив прийти через час".
Студенты вернулись через час и были приняты.
9 апреля 1899 г., часов около 8-ми вечера, Толстой сидел на верхней площадке лестницы, обращенной в гостиную, вместе с ним был Горбунов-Посадов и его помощница по изданиям "Посредника".
Затем подошли Ге (сын художника), Татьяна Львовна и один из ее братьев. На этот раз беседа была общая. Разговор зашел о пушкинском празднике 1880 г.
Толстой. "Тургенев на меня тогда очень сердился, что я не принял никакого участия. Он и писал мне и лично просил, но я совершенно не сочувствовал этой суете. Нахожу, что всякие чествования не в духе русского народа. Впрочем, зачем я говорю "не в духе народа". Просто, не в моем духе. Я терпеть не могу всех этих прославлений и празднеств. Людям доставляет удовольствие суетиться, ну и пусть их суетятся. Я в это не вмешиваюсь...
.......................................................................
"Меня как-то просили написать что-нибудь о Пушкине. Я хотел рассказать о своих трех впечатлениях от его вещей. В детстве, когда мне было лет 7 -- 8, затем от чтения "Евгения Онегина", когда мне было лет 18. Я был так счастлив, что прочел "Онегина" на 18-м году. Теперь ведь дают его читать чуть не младенцам.
И затем, наконец, третье впечатление, полученное мною вот теперь, за последнее время.
Что ж, Пушкин, как поэт, имел значение в свое время. Большое значение, которого он теперь, слава Богу, не имеет. Все это стремление сделать Пушкина народным, привлечь народ к чествованию его памяти -- все это одна фальшь. Пушкин для народа нужен разве только "на цыгарки".
Толстого вызвали вниз. Через несколько минут он вернулся, держа в руках большой пучок вербы и какую-то записку.
"Вот посмотрите, что мне прислали", -- сказал Толстой, протягивая записку. На клочке бумаги карандашом было написано несколько строк пожеланий, чтобы Л.Н. поскорее вернулся в лоно церкви. Анонимная записка кончалась словом метаноэйте (написанным по-гречески).
Затем в тетрадке идет беседа с Ге, которую я пропускаю. Потом Л.Н. обратился к Горбунову с благодарностью за присылку какой-то книги Рубакина.
Толстой. "Статьи мне эти очень не понравились. Представьте себе, там идет рассказ о том, как какой-то мужик вез через голодную деревню чужой хлеб. Мужик рассудил, что лучше не отвозить хлеб куда надо, а раздать голодающим. До чего это фальшиво!
Сперва надо исполнить должное по отношение к миру, а потом уже думать о спасении души. Мне часто присылают сочинения на такие темы, думая угодить мне. А мне всякая фальшь в таких вопросах особенно противна. Вот главное достоинство Пушкина. Всегда был искренен, даже когда делал подлости. Припомните его стихи "С Гомером долго ты беседовал один" [Теперь установлено, что стихотворение это к императору Николаю Павловичу никакого отношения не имеет.]. Про Пушкина рассказывают любопытный анекдот. Он как-то встретил на улице Николая Павловича. "Ну, что же ты испытал?" -- спрашивает его приятель. -- "Подлость во всех жилках", -- ответил Пушкин.
Этим отзывом Толстого о Пушкине я вынужден закончить свои выписки из маленькой тетрадки.
Впервые опубликовано: "Русская мысль". 1910. No 12.