По поводу моей последней статьи " О братстве церковного обновления " я получил от читателей несколько интересных протестующих писем. Постараюсь ответить на них по существу, насколько это возможно в краткой статье.
Я лично выхожу из того положения, что реформа православной Церкви, не только практически, но и метафизически невозможна, так же как и реформа католичества.
Реформа Лютера окончилась образованием новой Церкви (худой или хорошей, это другой вопрос), католичество же немного подтянулось, пообчистилось, устранило слишком кричащие злоупотребления, но, по существу, осталось непоколебленным. Оно и не могло пойти на уступки Лютеру потому, что оно перестало бы тогда быть католичеством. Лютер опрокинул всю католическую метафизику, сделал церковную революцию, а не реформу.
Католичество же чувствовало себя слишком сильным, чтобы бояться этой революции. И оно было право. Оно гораздо более живуче, чем думают не только всякого рода церковные реформаторы, но и антиклерикальная буржуазия. История борьбы французского правительства с Церковью служит тому ярким доказательством. Несмотря на Лютера, энциклопедистов и три пережитые Францией революции, папа до сих пор не побежден.
Победа эта может быть достигнута лишь косвенным путем -- уменьшением паствы римского первосвященника.
Это уменьшение идет двумя путями: распространением в массах современного научного миросозерцания, с одной стороны, и свободными религиозными исканиями людей верующих -- с другой.
Социал-демократы особенно последовательно придерживаются первой политики, и здесь они действуют гораздо более целесообразно и трезво, чем радикальная буржуазия, которая в своем увлечении антиклерикализмом впадает в обратный, одинаково нетерпимый клерикализм. Каутский по этому поводу высказался очень определенно и ясно: "Вести пролетариат рука об руку с буржуазией на борьбу против Церкви -- это значит рассеивать зря его революционную энергию и расточать без пользы его революционные силы".
Люди религиозного сознания идут по другому пути. Они борются с Церковью в плоскости религиозной, подвергая беспощадной переоценке самую ее метафизику. И свои религиозно-общественные идеалы они выводят уже из новой, свободной, вне церковных традиций воспринятой религиозной метафизики. Много ли таких людей или мало, идет ли религиозное сознание людей на умаление или нет, это уже другой вопрос, но во всяком случае ясно, что наше "братство церковного обновления" должно идти именно по этому, второму пути. Оно должно сначала внимательно и последовательно пересмотреть всю метафизику православия и решить, случайно или нет вся православная общественность ультрареакционна. Члены братства этого, однако, не делают и с какой-то непонятной поспешностью объявляют, что по существу своему православная общественность отнюдь не реакционна, что самодержавие и православие связаны между собою исторически, а не метафизически. Отсюда их надежды разрубить цепь, связывающую нашу Церковь с абсолютизмом.
Но эта предпосылка далеко не обоснована и я, по крайней мере, имею смелость утверждать, что иной общественности, кроме единовластной, иного общественного принципа, кроме подчинения власть предержащим, у православия нет и быть не может.
"Братство церковного обновления" -- другого мнения. Оно берет православие как абсолют и полноту истины, без всякой проверки его метафизических основ, и затем прикладывает к этим предпосылкам новую, прогрессивную общественность. Как будто папоцезаризм на Западе, цезарепапизм на Востоке -- вещи случайные, как будто славянофилы и Достоевский связывали самодержавие с православием случайно, как будто Серафим Саровский, ушедший в пустыню и глубоко презиравший всякую общественность, или Иоанн Кронштадтский, освящавший знамена истинно русских людей, -- опять и опять явления случайные, не связанные с самыми корнями православия?
Эта "метафизическая" легкомысленность "братства" мне кажется глубоко вредной, ведущей к затемнению вопроса и к замазыванию зияющих противоречий.
В инциденте с о. Михаилом это противоречие проявлялось особенно ярко.
Когда люди нового религиозного сознания попытались несколько лет тому назад на религиозно-философских собраниях опрокинуть метафизику православия, о. Михаил, специально выписанный петербургским митрополитом откуда-то из провинции, громил этих новых еретиков из "интеллигентов" и все их искания и недоумения называл "сплошным содомом". Я ни минуты не сомневаюсь в искренности этого почтенного человека, и вполне верю, что монашеский обет он принял по убеждению, что по убеждению он при своем пострижении торжественно, согласно ритуалу, отказался от мира, предался аскетизму и принял обет послушания. Но совместим ли такой обет с общественно-политическим служением? Одно из двух: или человеческий идеал есть аскетизм, тогда всех надо звать в монастырь, или человеческий идеал иной, тогда незачем оставаться монахом. Конечно, о. Михаила постигла незаслуженная кара, но все-таки позволительно спросить, разве для монаха пребывание в монастыре -- то же самое, что, ну, хотя бы для редактора газеты -- в крепости? Для монаха монастырь -- самое нормальное место пребывания, так же как и вода для рыбы. Если же о. Михаил с этим не согласен, то кто же ему мешает выйти из монастыря?
Один из моих корреспондентов выражает опасение, что подобная же участь постигнет и 32 священников. Весьма вероятно. Аналогичный факт произошел с теми многочисленными общественными деятелями, которые были лишены придворного звания, дворянами, исключенными из среды дворянства, и т.д., и т.д. Но подобные факты большого общественного значения, очевидно, не имеют. Реформа "двора" или "дворянства" -- вещь в высшей степени безразличная, да и. по существу, невозможная, и ясно, что все "реформаторы" чисто механически из этих твердынь изгоняются.
То же самое надо сказать и о православии. Вся его метафизика настолько противоречит идее освободительного движения, что членам Церкви или надо уйти из нее, или честно принять те выводы, которые вытекают из церковной метафизики. Компромиссов тут быть не может, и, признаться сказать, надо слишком мало уважать православие, не вникать в его сущность, чтобы требовать от него сочувствия народным социалистам. Пусть нам докажут, что последовательный социализм или хотя бы даже "кадетизм" совместимы с православием, и тогда не только "братство церковного обновления", но и более радикальный "христианский союз" (С. Булгакова, Эрна, Свенцицкого и др.) будут иметь почву под ногами, найдут целостное миро-сознание, приобретут единство действий. Пока же этого нет, "братство" -- лишь любопытный "инцидент".
Орган братства -- журнал "Век", так же как и предсоборная комиссия, религиозной стороны дела, проблемы православной общественности не касается, как будто здесь все ясно. Вместе с тем самый беглый взгляд на судьбы католичества должен был бы убедить всякого, что тут не все благополучно и что историческим церквам с этой задачей не справиться.
Жозеф де Местр, один из самых умных и реакционных католиков начала XIX в., притом католиков из мирян, писал в своей книге "О папе": "Без папы нет настоящего христианства, и ни один честный христианин, отделившись от папы, не сможет прибрести ясно определенного символа веры". И дальше, говоря о Лютере, он замечает: "Столько аналогии, сродства и связи между властью священнической и королевской, что ни разу еще не была поколеблена одна, чтобы не заколебалась другая". Mutatis mutandum [С известными оговорками (лат.).] -- слова эти применимы и к православию. Общественная "философия" о. Восторгова, г. Дубровина и Кo совершенно аналогична теории де Местра. Лютер был другого мнения. Он утверждал: "Principem esse et non esse latronem vix possibile est" ("Едва ли возможно быть князем и не быть насильником"). Но зато он и порвал с католичеством, сжег папскую буллу и сказал: "Здесь стою, так думаю, иначе я не могу".
Что же думают члены братства, мы не знаем. Не знаем потому, что не знаем их отношения к православию. Это люди двойственной природы. С религиозной точки зрения они -- православные, с общественной же -- отнюдь нет. Откажутся ли они от общественности, оставшись православными, или откажутся от религиозности, став общественными, -- мы тоже не знаем.
А если так, то вполне позволительно относиться к их попытке -- в моральном отношении очень благородной -- вполне скептически.
1908 г.
Впервые опубликовано: Век. 1907. 13 мая. No 18.