С 1905 года в нашей Церкви воцарилось многоначалие.
С одной стороны, Синод получил как будто некоторую свободу. Но юридически его отношение к обер-прокурору, "оку цареву", осталось неизменным. И по новым основным законам высшая церковная власть сохранила все свои полномочия. С другой стороны, обер-прокурор вошел в качестве равноправного члена в "объединенное правительство", и Церковь стала зависеть от председателя Совета министров, т.е. в известном смысле подчинилась светскому правительству. Наконец, хотя бы и внешним образом, чисто формально, обер-прокурору приходится считаться с новыми законодательными учреждениями. Несколько видных церковных иерархов участвуют в законодательных работах Государственной думы и Госуд. совета. Этим положение Церкви окончательно запутывается.
Главная, насущнейшая задача Церкви -- выяснить свое отношение к государству. Но представители Церкви как бы не понимают, что такое государство. Государство для них -- светское правительство, которым они недовольны. Но это не мешает им, по внедренной привычке, всячески отстаивать интересы именно правительства, лишь бы устранить вмешательство законодательных учреждений в дела Церкви. Происходят невероятные недоразумения, не желая разбираться в которых Церковь двояко проигрывает.
Истекший год в этом отношении особенно поучителен. Прения по синодской смете и о церковно-приходских школах, происходившие в Госуд. думе, прения по старообрядческому законопроекту в Госуд. совете как бы документально подтвердили, что никакая реформа Церкви невозможна без правового определения ее отношений к государству. Но как раз сама Церковь вопреки собственным интересам всячески препятствует определению этих взаимоотношений. Представителей идеи правового государства она считает своими врагами, и когда В.А. Караулов или П.Н. Милюков делают отчаянные попытки выяснить отношение Церкви к государству и тем косвенно помочь внутреннему самообновлению Церкви, духовные иерархи ничего не слушают, ничего не понимают, что не мешает им горько жаловаться на свою подчиненность "государству".
Но и правительство до сих пор не уяснило еще пределов той свободы, которую оно фактически дало Церкви. Его отношение к Церкви не принципиальное, а злободневно политическое. Поэтому сегодня оно автономию Церкви преувеличивает для того, чтобы завтра по соображениям "текущей политики" ее преуменьшить.
В свое время председатель Совета министров пытался дать схему отношений правительства и Церкви. Схема вышла довольно стройной и красивой. П.А. Столыпин разделил сферу взаимоотношений Церкви и государства на три группы. В первой -- Церковь совершенно самостоятельна. Это вопросы догматические и канонические. Во второй -- Церковь "только не стесняется государством" (следовательно, может быть стеснена). Это область церковного законодательства, ведающего церковное устройство и управление. Третья группа, в которой государство сохраняет за собой полную свободу действий, это сфера политических, имущественных, гражданских и уголовных норм, вытекающих из вероисповедного состояния граждан.
К сожалению, схема совершенно не выдерживает столкновений с реальной жизнью. Первую группу надо было бы вообще устранить, потому что не только Синод, но и сама православная Церковь в настоящем ее виде не вправе менять догматов и канонов. Что касается второй группы, то Церковь считает, что главным источником церковного законодательства должен быть церковный собор. В третьей же группе взаимоотношений Церковь считает долгом отстаивать свои интересы, и благодаря ей большинство вероисповедных законопроектов было взято из Думы обратно.
Такая схема возможна на фоне правового государства, а потому при существующих условиях она лишь программа нового закона об отношении Церкви к государству. В пределах существующих законоположений, в царстве нынешнего усмотрения, а не закона схема г-на председателя Совета министров является красивой фразой, не имеющей реального значения. В истекшем году конфликты произошли по всем трем группам, даже по первой, где, казалось бы, не должно было быть никаких недоразумений.
Обер-прокурор отлично понял всю невозможность ясной и точной формулировки "взаимоотношений" при существующих условиях, а потому в своих думских выступлениях от этой темы упорно воздерживался. И только когда с одной стороны П.Н. Милюков, а с противоположной -- В.Н. Львов почти насильственно заставили его высказаться по этому вопросу, он провозгласил (засед. Госуд. думы 20 октября) знаменитую теорию "русского взгляда", по которому Церковь и государство должны определять свои отношения не юридическими нормами, а мотивами нравственного порядка, взаимным уважением и любовью.
Другими словами, обер-прокурор находит, что выяснение "взаимоотношений" и невозможно, и нежелательно. Тем самым он выразил полное свое расхождение с председателем Совета министров. Действительность показала, что теория СМ. Лукьянова более реальна, нежели П.А. Столыпина. Не буду касаться того, насколько в истекшем году процветали любовь и уважение, но что "взаимоотношения" определялись по-прежнему не "законом", а "благодатью" -- это несомненный факт. Все зависит по-прежнему от "настроения", "момента", "политической конъюнктуры", что вполне соответствует "русскому взгляду".
Выше я заметил, что даже по первой группе "взаимоотношений" замечались глубокие несогласия во взглядах между светским правительством и представителями Церкви.
Товарищ министра внутренних дел в очень существенной речи, произнесенной 13 мая в Гос. совете (к этой речи я еще вернусь), сказал, между прочим: "Старообрядчество по содержанию своего учения не есть особое исповедание, покоящееся на самостоятельных догматических основаниях. Старообрядчество в основе своей есть особое понимание или особое толкование православия".
Это, так сказать, официально-богословская точка зрения правительства на старообрядцев. Ее придерживается и председатель Совета министров.
4 октября истекшего года были изданы "правила о молитвенных собраниях сектантов". Старообрядцы, находившиеся два века на положении сектантов, вдруг чего-то испугались: пуганая ворона и куста боится. Особое внимание, оказанное им правительством, они приняли за новую угрозу и поняли оговорку новых "Правил", что правила эти не распространяются на старообрядцев, за покушение на свои права. П.А. Столыпин поспешил успокоить их и послал на имя московского градоначальника "разъяснение", в котором указывает, что новые правила не распространяются на старообрядцев потому, что "эти последние никоим образом не могут считаться сектантами, ни по исповедуемым догматам, ни по установившимся обычаям".
Таким образом, в своем разъяснении председатель Совета министров подтверждает, что сказал товарищ министра в Госуд. совете.
Надо отметить, что по существу это взгляд совершенно правильный. Но в данном случае интересно другое. Согласно схеме самого П.А. Столыпина светская власть не может решать самостоятельно никаких догматических и канонических вопросов. В этой области она должна опираться на авторитет Церкви. Следовательно, утверждения П.А. Столыпина и Крыжановского о том, что старообрядцы не сектанты и исповедуют те же догматы, что и православные, предполагает совершенно ясное, определенное и тожественное мнение Церкви по этому вопросу. Правительство, можно сказать, только вчера признало старообрядцев несектантами. Двести лет оно их преследовало, но затем произошла коренная перемена взгляда, и старообрядцев обласкали.
Такую перемену политики надо всячески приветствовать, но невольно является вопрос: переменила ли Церковь свой взгляд на старообрядцев? Заявила ли она с той же ясностью и определенностью, что и Столыпин, о догматическом правоверии старообрядцев? Поскольку старообрядческий законопроект принадлежит согласно схеме П.А. Столыпина к третьей группе взаимоотношений, у правительства руки развязаны, но суждение о догматической сущности старообрядчества во всяком случае не дело правительства. Здесь оно абсолютно некомпетентно.
И мы видим, что представители Церкви совершенно не согласны в этом вопросе со светской властью.
В том самом заседании, на котором произнес свою речь г. Крыжановский, выступил и арх. Николай, один из самых крайних и реакционных иерархов русской Церкви. Он считает старообрядцев еретиками и утверждает, что правительство не имеет права без согласия Церкви уничтожать определение церковного Собора 1666 г.
Более того, 24 июля (5 августа) прошлого года на миссионерском съезде в Иркутске чиновник Синода, редактор официозного "Миссионерского обозрения" Гринякин, сделал доклад "О церковном провозглашении раскола -- старообрядчества -- еретичеством". Закончил он его следующими словами: "На Руси теперь нет раскола и старообрядчества, а есть еретичество и вещеверие".
Никогда бы синодский чиновник не решился делать подобного доклада, если бы не знал, что за его спиной стоят влиятельные иерархии, никогда бы он не коснулся этой темы, если бы она не была ему предуказана "свыше".
Конечно, и мнение арх. Николая, и доклад синодского миссионера не есть голос Церкви. Нет сомнения, что такой почтенный иерарх, как митрополит петербургский Антоний, этих мнений не разделяет. Однако и митрополит Антоний и арх. Николай (как бы они ни расходились во взглядах) отлично сознают, что в данное время голоса Церкви нет, что услышать этот голос необходимо и что услышан он может быть только на Всероссийском церковном соборе. Пока собора нет, мнение арх. Николая почти столь же авторитетно, что и мнение митрополита Антония, потому что в нашей Церкви все епископы равны. Из этого следует. что до определения Всероссийского собора светская власть не имела никакого права не считаться с мнением арх. Николая и официальной русской миссии. Запутанность положения еще увеличивается тем обстоятельством, что именно арх. Николай и его единомышленники пользуются в данную минуту особым покровительством светской власти, а столь просвещенный иерарх, как митрополит Антоний, находится в тени. Таким образом, в этом пункте схема П.А. Столыпина провалилась, торжествует "русский взгляд" С.М. Лукьянова.
То же самое происходит и с церковным собором. Это самый центральный вопрос в жизни современной русской Церкви. Не решив его в ту или другую сторону, ни о каких "взаимоотношениях", в сущности, и говорить не приходится. По-видимому, П.А. Столыпин относит этот вопрос ко второй группе: правительство не стесняет, но может и стеснить.
В вышеупомянутой своей речи арх. Николай категорически заявил, что старообрядческий законопроект нарушает права Церкви. В нашем православном царстве, -- сказал арх. Николай, -- все определения Церкви, каноны, правила соборов и отцов Церкви обязательны для государства, неизменны и никем не отменяемы. Направлять явления церковной жизни и определять к ним отношение может только одна Церковь (и никто больше) через собор, который является органом сознания Церкви".
Своим законопроектом светская власть, по мнению автора, не спросясь Церкви, отменила постановление Собора 1666 г., что может сделать лишь "Всероссийский церковный собор с участием представителей восточных патриархов и Царь, помазанник Божий".
При обсуждении синодской сметы в Государственной думе (16 -- 17 февраля) епископ Евлогий сказал: "Не только от своего имени, но и от имени всего думского православного духовенства обязуюсь заявить, что скорее созыв церковного поместного Всероссийского собора является горячим желанием наших сердец".
Насколько известно, думская оппозиции тоже не против собора. По крайней мере, неутомимый защитник православной Церкви, В.А. Караулов, не раз заявлял о необходимости собора. Со стороны верховной власти препятствий к созыву собора, насколько можно судить по официальным актам, исходившим по этому вопросу именно от верховной власти, также не имеется. Иначе такие видные иерархи, как еписк. Евлогий и арх. Николай, никогда не решились бы столь открыто высказываться за собор.
Кто же главный противник?
Им может быть только светское правительство...
Это отлично понимают церковные иерархи, которые отнюдь не удовлетворены ни ясной схемой П.А. Столыпина, ни "русским взглядом" С.М. Лукьянова.
Что бы ни говорили представители светской власти, церковные иерархи горько сетуют на подчиненное положение Церкви. "В настоящее время, -- сказал в той же речи еп. Евлогий, -- влияние Церкви на государство сократилось до минимума и в обратной пропорции усилилось влияние государства на Церковь. Значение Церкви во многом приближается теперь к значению просто министерства".
Эти горькие жалобы особенно поражают рядом с заявлениями обер-прокурора. Но, по-видимому, "русский взгляд" далеко не достаточен для определения "взаимоотношений".
Арх. Николай говорит, в сущности, то же самое, что еп. Евлогий. Арх. Николай отказывается рассматривать старообрядческий законопроект не только потому, что он принципиально с ним не согласен, а потому, что считает законодательные учреждения некомпетентными для решения подобных вопросов. Он предъявляет отвод. Отвод не был принять во внимание, и естественно, что, по мнению арх. Николая, государство в данном случае неправомерно подчинило себе Церковь.
Но почему светская власть не побоялась идти против арх. Николая и его единомышленников, поддержкой которых она обыкновенно столь дорожит?
В старообрядческом вопросе светская власть заняла "благородную" позицию. Можно даже подумать, что ради высокого принципа свободы совести она борется с "темными силами реакции".
Но это все лишь фасад.
Типичный бюрократ г. Крыжановский с мужественной откровенностью раскрыл карты. В своей вышеупомянутой речи он прямо заявил, что отношение правительства к старообрядцам -- двойственное. Правительство сознает свой долг "оградить интересы первенствующей в империи Церкви", но... интересы реальной политики требуют поддержки старообрядцев. "Старообрядцы, в основной их массе, всегда являлись наиболее яркими выразителями русского национального облика и принадлежали к той части населения, которая наиболее устойчиво охраняла бытовые и государственные русские начала". А потому правительство "не могло отнестись к старообрядцам только так, как оно относится ко всякого рода сектантам, объединенным одною религиозною идеей, к обществам, состоящим из случайно сошедшихся лиц, не связанных ни между собой, ни с государством узами народности и вековыми государственными и историческими преданиями. Правительство обязано было выделить старообрядцев из общей массы лиц, дожидавшихся упорядочения и признания их религиозно-общественного быта".
Программа вполне ясная. Дело не в принципе, не в проведении начала широкой веротерпимости, этой основы культурного государства, а в "ставке на сильных", в поощрении под видом просвещенной веротерпимости благонадежных элементов "великорусского" племени.
В преследовании этой цели не может служить помехой и мнение иерархов церкви. Свою излишнюю в данном случае "прогрессивность" правительство сумеет искупить притеснением сектантов. Для сего изданы правила 4 октября, которыми должен быть доволен даже арх. Николай.
По статье 6-й указа 17 апреля постановления закона, дарующие право совершения общественных богомолений, объемлют последователей как старообрядческих согласий, так и сектантов всех толков. Никакого различия между отпавшими от православной Церкви (конечно, исключая секты изуверские, караемые уголовными законами) ни указами 17 апреля и 17 октября, ни другими узаконениями не установлено.
Но министерский циркуляр все это игнорирует и по министерскому усмотрению восстановляет порядок, в отмену которого и последовал указ 17 апреля.
Циркуляр приравнял молитвенные собрания сектантов к публичным собраниям и установил для них ряд ограничений "применительно" к временным правилам 4 марта 1906 г. о публичных собраниях. "Это применительно особенно великолепно, -- замечает М.И. Ганфман ("Право", No 44), -- если вспомнить, что 4-й раздел правил о собраниях прямо говорит, что действия этих правил не распространяются на молитвенные собрания".
Divide et impera[Разделяй и властвуй (лат.)] -- таков лозунг светского правительства по отношению к миру сектантов. Привлечь на свою сторону сердца преданных "историческим устоям" старообрядцев, чтобы тем вернее съесть штундистов, баптистов, молокан и других многочисленных сектантов, не зарекомендовавших себя верностью традициям.
Для поддержки старообрядцев ссылаются на исторические устои, для гонения сектантов -- на "голос Церкви".
Такая политика вполне соответствует "русскому взгляду", но ею вряд ли укрепляется церковная автономия, определяется сфера "взаимоотношений". Положение Церкви становится очень двусмысленным.
Церковные нестроения у всех на виду. Благодаря относительной свободе печати, а также благодаря тому, что обнадеженная правительством духовная власть в 1904 и 1905 годах поощряла высказывание всяческих пожеланий в деле обновления Церкви, эти нестроения стали ощущаться особенно остро. Но для устранения непорядков пока что ничего не сделано. Церковь находится в еще большем параличе, нежели прежде. Все выступления ее в политике всячески поощряются. Полезно иметь справа церковную оппозицию, чтобы при случае ссылаться на нее, как на помеху в деле государственных реформ. Но что касается до внутренней жизни Церкви, до ее желания обновиться, почиститься, стать живым, независимым организмом, то тут Церковь, кроме препятствий, ничего не встречает.
В истекшем году, и еп. Евлогий и еп. Митрофан опять говорили с думской трибуны о церковных нестроениях, скорбели о них, но выступления их не подвинули дела. Какие-то непреодолимые препятствия мешают Церкви перейти к творческой, созидательной работе. Может быть, главная причина тому -- самая сущность православия, не допускающая никаких самообновлений; но это вопрос "метафизический" и, во всяком случае, не таково мнение авторитетных иерархов Церкви, напр., митрополита Антония. Это видно из замечательной речи гр. С.Ю. Витте, произнесенной им 13 мая в Государственном совете.
Гр. Витте принимал деятельное участие в проведении указа 17 апреля, а потому его выступление имеет особую цену. Речь гр. Витте убеждает в том, что, не определив точно и определение "взаимоотношений", не дав Церкви серьезной, основанной на законе, а не на "русском взгляде", автономии, невозможна никакая последовательная, принципиальная, вероисповедная политика.
Гр. Витте привел в своей речи несколько выдержек из записки митрополита Антония, записки, обсуждавшейся комитетом министров за месяц до издания указа 17 апреля. Владыка указывает, что автономия, предоставленная старообрядцам, ставит их "в более благоприятное положение, чем то, в каком ныне находится господствующая православная Церковь". Митрополит Антоний был отнюдь не против указа, он только хотел, чтобы и отношения православной Церкви к государству были пересмотрены и формулированы согласно с новыми задачами государства. "Не благовременно ли, -- спрашивает в своей записке владыка, -- устранить или хотя бы несколько ослабить ту постоянную опеку и тот слишком бдительный контроль светской власти над жизнью церковной и над деятельностью церковного правительства, который лишает православную Церковь самостоятельности и инициативы и ограничивает область ее ведения почти одним богослужением и исправлением треб?".
Приведя эту выдержку, гр. Витте добавляет от себя: "Но затем, по Всеподданнейшему докладу обер-прокурора Святейшего синода К.П. Победоносцева, все намеченные владыкою митрополитом вопросы были изъяты из рассмотрения комитета и уже более чем пять лет тому назад переданы обер-прокурору. Таким образом, от синодской администрации зависит инициатива предоставления нашей Церкви еще значительно больших прав и льгот, сравнительно с теми, которые 17 апреля 1905 г. и 17 октября 1906 г. предоставлены старообрядчеству".
Это заявление попадает, что называется, не в бровь, а в глаз. Правда, гр. СЮ. Витте выразился не совсем точно. Дело не в "синодской администрации". Если в положении Церкви ничего за эти пять лет не изменилось, то роль обер-прокурора стала зато другой. Он превратился в члена объединенного правительства и в политическом смысле несет свои обязанности совместно с председателем Совета министров, под его постоянным контролем. Следовательно, графу Витте надо было указать не на "синодскую администрацию", а на светское правительство.
Церковь молит (в буквальном смысле слова) о созыве церковного собора, она печалуется о своих нестроениях, она жаждет обновления и права самостоятельных действий в определенной, отграниченной от государственного вмешательства области. Но все ее пожелания до сих пор не выполнены. Ей не только не дают и тени автономии, но ее искусственно толкают в злободневную политику, поощряют реакционные выступления отдельных ее представителей. Участие духовной иерархии в работах законодательных учреждений и вредно прежде всего для самой Церкви, потому что дискредитирует ее представителей в широких массах, обнаруживает невероятную разноголосицу мнений в самой Церкви, делает положение обер-прокурора очень щекотливым и, кроме того, запутывает и без того донельзя запутанные отношения Церкви и государства. Мы видели из речей церковных иерархов, что они крайне недовольны положением Церкви. А обер-прокурор Святейшего синода произносит в феврале истекшего года при рассмотрении синодской сметы речь, полную оптимизма. Оказывается, что в духовном ведомстве все обстоит благополучно. Консистории, вопиющие безобразия которых стали притчей во языцех, преобразовать почти невозможно, вопрос о приходе находится в "фазе междуведомственных совещаний", где и может пребывать до скончания века. Но обер-прокурор этим не смущается. Он хвастает тем, что в истекшем году организовано "страховое дело". Правда, соответствующий закон был уже распубликован шесть лет тому назад, причем Синоду было предоставлено право установить срок введения его в действие. По предложению обер-прокурора Синод признал настоящее время "благоприятным" для введения закона в действие. Этим ограничивается вся реформа Церкви, вся творческая деятельность ведомства. И обер-прокурор гордится ею: "Смею надеяться, -- заключает он свою речь, -- что ведомство не стоит на месте, а в пределах возможного старается работать на пользу Церкви и государства".
И вот в то время когда все силы Церкви должны быть направлены на борьбу с благодушием обер-прокурора, на борьбу с "объединенным" правительством, которое наложило на Церковь руку еще более тяжелую, нежели железная рука Победоносцева, в то время как Церковь во что бы то ни стало должна, соблюдая свое достоинство, выбраться из-под господства "русского взгляда" и точно определить свои отношения к государству, потому что иначе нельзя даже приступить к церковному обновлению, она тратит свои силы на политические выступления в угоду как раз той самой светской власти, которая до сих пор не исполнила ни одного пожелания Церкви, которая политические интересы минуты ставит выше насущных требований Церкви...
Казалось бы, опыт истекшего года должен чему-нибудь научить Церковь. Выступления обер-прокурора в Государственной думе (февраль и октябрь), выступление товарища министра внутренних дел в Государственном совете (май) должны, казалось бы, раскрыть ей глаза. Внешнее впечатление такое, что Церковь защищает свою независимость, защищает себя от посягательства государства. Но, как верно заметил в своей речи П.Н. Милюков (17 февраля), церковные иерархи, столь яростно сражающиеся со сторонниками отделения Церкви от государства, являются служителями именно того государства, на которое нападают. Правда, сегодняшнее правительство обладает громадной материальной силой и может оказывать большие "услуги" Церкви. Но услуги покупаются дорогой ценой внутренней несвободы. И что значит запрещение какой-нибудь пьесы, неразрешение панихид по Комиссаржевской, устройство миссионерских съездов, получение светских наград в сравнении с невозможностью созвать церковный собор? Неужели разрешение или даже поощрение борьбы с оппозицией, с "безбожной интеллигенцией", притеснения сектантов -- словом, "внешняя" война при помощи светского меча важнее, нежели внутреннее церковное строительство, христианское церковное делание? Неужели ради сегодняшних внешних выгод Церковь может поступаться своей совестью?
Благодаря специально русскому взгляду Церковь никогда не знает, на что она имеет право, на что нет. Если такое положение невыносимо для простого обывателя, то как мирится с ним Церковь? Ее судьба, ее внутреннее развитие не должны зависеть от "усмотрения", хотя бы и самого благожелательного, "объединенного правительства".
Представители Церкви этого не хотят понять и, вместо того чтобы идти на открытое, ясное, определенное разграничение "взаимоотношений" своих с государством!", что ей и предлагает оппозиция в лице таких государственных людей, как В.А. Караулов и П.Н. Милюков, она по близорукости, по врожденной боязни живого, независимого голоса предпочитает пребывать под властью "специального русского взгляда".
И вот проходят год за годом, нестроения церковные все увеличиваются, становятся хроническими, жатвы все больше, а делателей все меньше.
Est periculum in mora[Опасность в промедлении (лат.)]. Жизнь не стоит на месте, вызывает все новые осложнения и события, на которые Церковь благодаря своей неустроенности просто не в силах отвечать. И если обновление Церкви не начнется сверху, он неминуемо начнется снизу. Вместо реформы произойдет реформация.
Учреждением страхового отдела при Синоде это предотвращено быть не может, а по компетентному заявлению обер-прокурора, в истекшем году страховой отдел был единственным крупным, "творческим" делом ведомства.
Опубликовано в сб.: Философов Д.В. Неугасимая лампада: Статьи по церковным и религиозным вопросам. М.: Товарищество И.Д. Сытина, 1912.