В небе плыл хмурый корабль -- качался месяц рдяный,
А вечер смеялся звонко, гримасничал вечер пьяный.
Пронзая дали, как стрелы месяца нити вились,
Но чары ночные плыли, но чары ночные длились.
Было смешно и странно на улицах темных и мрачных:
Прошла кухарка. С ней рядом два денди в костюмах фрачных...
В тавернах, полных народа, трубил граммофон огромный,
Звенел жеманный танго, кружился танго истомный.
И я, надевши платье из тонких синих батистов,
Прошел по улице черной средь буйных шумов и свистов.
И я был принц непонятный, но я глядел огнезорко.
Меня встречали лай, покинув гнилые задворки.
Затем, войдя в таверну, я сказал бродягам хрипевшим,
Что вечер недаром выплыл за днем, в двух зорях сгоревшим...
Но вспомнил о синем батисте и луне, -- далекой подруге,
И вспрыгнул на стол надменно, разрешив целовать мне руки.
А после плясал качучу, звеня кастрюлей, как бубном,
И хрип шершавый и терпкий за мной подвывал многогубно...
И только, когда хозяин, почтительно снявши шляпу,
Просил, чтобы я еще раз сплясал пьянящий "Амапа",
Я гордо сознался всем им, что вечер, странный и страстный,
Я создал в желаньи диком пером на бумаге красной...
И чары, сгорев, потухли, и мой синий батист был сорван,
И остался я с жизнью серой от знойной мечты оторван...