I.
Домъ нашъ скучный, маленькій, узкій; только два окна выходятъ на площадь св. Марка. Я могла бы посмотрѣть въ окно, развлечь себя, хотя немного; но мнѣ это строго запрещено. Мой свекоръ и мой мужъ цѣлый день проводятъ внѣ дома; рано утромъ уходятъ, являются къ обѣду, снова уходятъ и возвращаются лишь къ ужину, послѣ котораго мы всѣ идемъ спать.
Прошедшую ночь я не могла заснуть. Сколько думъ, сколько воспоминаній приходило мнѣ въ голову! Какъ мнѣ кажется далеко это мое прошлое! Какъ я постарѣла! Между тѣмъ я еще молода. Только мѣсяцъ прошелъ съ тѣхъ поръ, какъ мнѣ минуло семнадцать лѣтъ!.. а сколько мнѣ еще остается жить и страдать!
Цѣлый день ихъ нѣтъ дома и меня оставляютъ одну съ больной старухой и этой отвратительной дурой, составляющей всю нашу прислугу.
Мой свекоръ Заноби, я понимаю, онъ нотаріусъ, долженъ цѣлый день сидѣть въ своей конторѣ и работать, чтобы содержать семью. Но Піетро что дѣлаетъ? Какъ онъ проводитъ день? Онъ еще не нашелъ занятій, хотя и говоритъ, что ищетъ ихъ на морѣ и на сушѣ. Вѣрю: иначе какъ же можно объяснить бѣготню въ продолженіе цѣлаго дня за тѣмъ, чего нельзя найти?
Быть можетъ и въ самомъ дѣлѣ онъ не въ состояніи располагать нѣсколькими часами времени и посвятить ихъ своей женѣ, которая, по милости его, впала въ такое незавидное положеніе. Но, впрочемъ, что же онъ дѣлаетъ? Чѣмъ занимается? Я боюсь... Но оставимъ эту боязнь! Я бы этого не желала и была бы очень несчастлива. Синьора Костанца, моя старая свекровь, серьезно больна; у нея грудной катарръ, не обѣщающій ничего хорошаго. Я должна быть ея сидѣлкой. Наша бѣдная прислуга не имѣетъ времени ухаживать за больной; она едва справляется съ кухней и то я должна ей помогать.
Кто бы могъ подумать, что я буду въ такомъ положеніи?! Могла ли я себѣ представить что-либо подобное, когда жила во дворцѣ Сант'Аполлинаре, окруженная роскошью, имѣвшая свою камеристку, пажа, которые глядѣли мнѣ въ глаза, не позволяли самой даже поднять платка, перевернуть страницу книги; мой пажъ такъ сладко пѣлъ, акомпанируя себѣ на мандолинѣ, для того, чтобы меня развлечь. Кто могъ бы подумать, повторяю я, что мнѣ придется исполнять должность сидѣлки и почти слуги!
Потомъ... У синьоры Костанцы Бонавентури есть четыре невѣстки, мужья ихъ имѣютъ свои дома, свое хозяйство. Почему же я, какъ нищая, должна есть хлѣбъ свекра?! Мнѣ скажутъ, что мои деверья благородные и богатые. А я? Развѣ мои родные не составляютъ правительства Венеціи? Что же значатъ эти несчастные флорентійскіе дворянишки, слуги герцога, въ сравненіи съ венеціанскими свободными патриціями? Что значатъ всѣ эти Альбицци, Віери, Мартелли -- передъ Капелло? Но я жалкая эмигрантка, преслѣдуемая и семействомъ, и отечествомъ. Кто же виноватъ въ этомъ, если не мой несчастный супругъ, толкнувшій меня противъ моей воли на эту дорогу?
Однако, я взяла съ собой часть моего приданаго,-- драгоцѣнности, которыя я унесла изъ отеческаго дома... А развѣ это преступленіе? Нѣтъ. Это драгоцѣнности, принадлежавшія моей покойной матери, а слѣдовательно мои по праву наслѣдства. Меня ожидало богатое наслѣдство, блестящая партія; теперь это все отъ меня отнято. И если я взяла мои собственныя драгоцѣнности, кто же можетъ назвать это преступленіемъ?
Между тѣмъ, меня выдаютъ передъ всѣми какъ самую простую, вульгарную воровку! Какой позоръ! Дочь Капелло! Благородная дѣвица Венеціи! О, они не умолимы, кромѣ моего отца, разумѣется, онъ такъ добръ, въ душѣ, я увѣрена, меня давно простилъ. Но Гримани, родные мачихи, которые постоянно меня ненавидили, братъ Лукреціи прежде всѣхъ, этотъ надменный патріотъ д'Аквилеа, это все они раздули огонь, они были причиною, что меня осудили и преслѣдуютъ.
Но теперь, что будетъ со мною? Піетро уже предупредили, что изъ Венеціи прибыли подозрительные люди, по всей вѣроятности имъ дано порученіе убить насъ. Жизнь мужа въ опасности, но также и моя. Положимъ, я замурована въ этихъ четырехъ стѣнахъ, не смѣю приблизиться даже къ окну. Но что же изъ этого, къ чему такія предосторожности? Развѣ неизвѣстно, что я живу въ домѣ Бонавентури, меня и здѣсь могутъ убить. Венеціанскіе браво всегда достаютъ тѣхъ, кому они хотятъ мстить. Голова моя оцѣнена въ тысячу дукатовъ, а это такая соблазнительная сумма, которая можетъ толкнуть на самый отчаянный рискъ любого разбойника.
Прекрасно, если уже судьбой назначено, чтобы моя жизнь потухла насильственнымъ образомъ, пусть же приходитъ смерть! Я хочу выйти изъ моей темницы, пусть меня видитъ вся Флоренція. Что же можетъ быть ужаснѣе моего положенія, постоянно сидѣть въ четырехъ стѣнахъ и каждую минуту бояться за свою жизнь и за жизнь мужа. Онъ безъ страха себя выставляетъ и рискуетъ на каждомъ шагу, почему же и я не могу сдѣлать того же?
Но я говорю такъ, какъ будто я свободно могу располагать собою! Какъ будто я не раба и не завишу отъ воли другихъ!
А это существо, которое я ношу подъ моимъ сердцемъ, къ чему оно предназначено? Оно явится на свѣтъ, само того не зная, что было причиною несчастій и слезъ его матери.
Въ безсонную ночь, когда я не въ силахъ была заснуть, мнѣ пришла мысль: записывать все, что я испытываю въ моей короткой и странной жизни. Быть можетъ я умру скоро и не лишне будетъ, если я оставлю послѣ себя исторію моей жизни. Если же мнѣ суждено долго жить и перемѣнится моя судьба, мнѣ будетъ пріятно перечитывать воспоминанія моихъ прошлыхъ бѣдствій. Данте говоритъ, что не можетъ быть большого несчастья, какъ вспоминать счастливые дни въ бѣдствіи. Значитъ, вспоминать въ счастливые дни о бѣдствіяхъ будетъ пріятно. Впрочемъ, я не думаю. Воспоминаніе радостей не радость, а воспоминаніе страданій -- страданіе. Тѣмъ не менѣе я рѣшила писать мой дневникъ. Бѣдная лодка, она идетъ въ бездну забвенья, надо оставить позади ея хотя тощую борозду.
II.
Когда я погружаюсь въ воспоминанія моей прошлой, далекой жизни, передо мной встаетъ образъ моей милой незабвенной матери Пеллегрины Марозины. Я вижу ее около меня, какъ она слѣдитъ за моими первыми, неровными шагами въ аллеѣ сада нашего дворца въ Венеціи. Я помню эти громадные луга, окружавшіе нашу виллу въ Марка Тривиджіана. Я вижу изъ гондолы, скользящей по Большому Каналу (Canal Grande), эти грандіозные мраморные дворцы, стоящіе въ величавомъ спокойствіи. Какъ милая мама была добра ко мнѣ, къ отцу! Какъ онъ ее любилъ! Не могу понять, какъ онъ могъ послѣ ея смерти жениться на другой и дать своей дочери мачиху?
Я помню одинъ разъ, когда я еще была совсѣмъ ребенкомъ, мама взяла меня на праздникъ нашего родного города. Среди зрѣлищъ, видѣнныхъ мною, меня особенно поразила регата {La regata слово венеціанское означаетъ деньги, раздаваемыя гондольерамъ.} на Большомъ Каналѣ и турниръ на плану св. Жарка.
Регата! Развѣ можно ее забыть! Всѣ эти лодочки, убранныя цвѣтами, быстрыя какъ стрѣлы, гребцы, одѣтые въ разноцвѣтные костюмы, праздничные крики народа, развѣвающіяся ткани на балконахъ, быстрые маневры гондолъ, торжественность, окружающая дожа, всѣ эти переливы цвѣтовъ, громъ звуковъ, сливающихся въ одну очаровательную гармонію, все это взятое вмѣстѣ, составляетъ что-то необыкновенное, не поддающееся никакому описанію, никогда и нигдѣ, кромѣ моей Венеціи, не существующее.
Турниръ на площади св. Марка былъ данъ по случаю побѣды, одержанной нашими галерами надъ турками. Это торжество я не могу забыть, я видѣла его съ моей мамой съ балкона палаццо Прокуратіи. Кавалеры на кровныхъ скакунахъ выѣхали на плацъ подъ звуки трубъ, потомъ, выстроившись, объѣхали вокругъ, и каждый изъ нихъ, имѣя на себѣ цвѣтъ дамы своего сердца, подъѣзжалъ къ ея балкону и кланялся. Дождь живыхъ цвѣтовъ сыпался на всадниковъ. Затѣмъ былъ тріумфъ въ честь капитана-побѣдителя; раздались залпы изъ пушекъ, заиграла военная музыка, и, когда показались знамена, отнятыя у непріятеля, единодушные крики народа потрясли воздухъ. Казалось, вся Венеція имѣла одинъ голосъ, которымъ привѣтствовала своихъ сыновей, прославившихъ ея имя. Пурпуровое знамя, блистая золотомъ, гордо развивалось на верху зданія св. Марка. Яркіе лучи солнца освѣщали всю эту картину торжества.
Я еще была очень маленькой дѣвочкой; но это необыкновенное торжество врѣзалось въ моей памяти.
Со смертью моей мамы -- увы! кончился для меня праздникъ жизни.
Болѣзнь мамы была хроническая и тяжелая. Я живо помню, какъ она звала меня къ своей кровати, съ которой уже не суждено ей было встать. Я бросала мои игры и спѣшила къ мамѣ. Я живо помню ея блѣдное лицо и глаза, въ которыхъ уже потухалъ огонь жизни. Отецъ также сидѣлъ около больной. Я ласкалась къ мамѣ, цѣловала ея руки и мнѣ никогда ни одного раза не приходило въ голову, чтобы моя милая, дорогая мама покинула меня навсегда.
Между тѣмъ роковой день приближался...
Я не имѣла ни малѣйшаго понятія о смерти и когда мама почувствовала приближеніе своего конца, подозвала меня къ себѣ, нѣсколько разъ крѣпко поцѣловала и проговорила задыхающимся голосомъ: "Прощай, дочь моя, прощай". Я никакъ не могла понять, что значило это слово мамы "прощай". Она лежала тутъ на кровати и не имѣла, какъ мнѣ казалось, намѣренія никуда уходить.
Послѣ я уже поняла, что все это значило. Отецъ мой подошелъ къ мамѣ, приложилъ руку къ ея лбу и вскричалъ голосомъ раздирающимъ душу:
-- Умерла! моя Пеллегрина умерла!..
Я упала на колѣни и стала горько плакать; плакала до тѣхъ поръ, пока меня не подняли съ этого мѣста.
Отецъ мой послѣ смерти мамы въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ сосредоточился въ самомъ себѣ и былъ крайне не сообщителенъ. Я его иногда видала прохаживающимся по громадному залу нашего палаццо, съ руками сложенными на груди, грустнаго, не разговорчиваго.
Когда онъ встрѣчалъ меня, то всегда говорилъ сквозь слезы:
-- Бѣдное дитя! Бѣдная моя Біанка! Теперь ты одна у меня осталась!
Въ дѣтскомъ возрастѣ грусть не долго господствуетъ въ душѣ. Мало-по-малу я стала забывать горе; моя кормилица заставляла меня играть, и я не рѣдко смѣялась...
Но среди всѣхъ развлеченій, мнѣ иногда являлся во всемъ своемъ величіи чудный образъ моей доброй, милой мамы, и я горько плакала.
Лицо моего отца, какъ мнѣ казалось, тоже начинало проясняться. Конечно, онъ не могъ забыть мамы, но въ немъ происходила какая-то перемѣна... Онъ уже болѣе не сосредоточивался на одной гнетущей мысли, сталъ посѣщать совѣтъ и заниматься государственными дѣлами, а иногда бывалъ и въ семействахъ патриціевъ.
Мало-по-малу его отлучки изъ дома дѣлались чаще и онъ повеселѣлъ; одно что было странно: при видѣ меня онъ становился печальнымъ и его ласки были всегда грустны.
Затѣмъ я стала замѣчать какое-то странное движеніе у насъ въ домѣ, что-то приготовляли; но что именно, я понять не могла. Я спрашивала кормилицу, слугъ, камеристокъ, но всѣ они не удовлетворяли моего любопытства. Кругомъ меня совершалась какая-то тайна, мнѣ казалось, будто устроивается нѣчто въ родѣ заговора. Мой отецъ, всегда милый и добрый со мной, постоянно давалъ уклончивые отвѣты на всѣ мои вопросы и даже избѣгалъ бывать со мной. Я рѣшительно не знала, что и подумать; я теряла разсудокъ.
Но вскорѣ тайна была раскрыта. Въ одинъ прекрасный день нашъ домъ, въ которомъ, какъ я говорила уже, давно шли какія-то приготовленія,-- былъ празднично убранъ, слуги одѣлись въ парадные костюмы, разослали повсюду дорогіе ковры, разставили цвѣты и вообще приготовили весь домъ для большого банкета.
Гондолы, убранныя цвѣтами, подъ звуки музыки останавливались около нашего палаццо. Мой отецъ, окруженный блестящей свитой, тоже подъѣхалъ на одной изъ гондолъ и вошелъ въ залъ, подъ руку съ молодой синьорой, одѣтой во все бѣлое, съ вѣнчальнымъ покрываломъ на головѣ. Подойдя ко мнѣ, онъ сказалъ:
-- Отнынѣ она будетъ твоей матерью.
Тогда я поняла все, и изъ груди моей вырвался крикъ скорби и негодованія.
Все общество было крайне удивлено.
Красивая синьора, хотя и глядѣла на меня съ улыбкой, но сквозь эту кажущуюся доброту и ласку видна была ненависть.
Я тоже на нее смотрѣла и тотчасъ же въ ней узнала Лукрецію Гримани, которая была мнѣ всегда крайне антипатична.
Кровь прилила мнѣ къ головѣ и я вскричала:
-- Вы мнѣ будете матерью?! Никогда!..
Съ этими словами я убѣжала въ мою комнату, гдѣ и проплакала цѣлый день.
III.
Сердце мое было растерзано. Видѣть постороннюю женщину въ домѣ, гдѣ жила мама, для меня было не выносимо. Я нуждалась въ ласкѣ, въ утѣшеньи, между тѣмъ, мой отецъ занимался только своей молодой супругой и, мнѣ казалась, избѣгалъ моего общества. Сначала я никакъ не могла понять такой перемѣны; но вскорѣ догадалась, что мой добрый родитель, въ глубинѣ души любящій меня, страдалъ, глядя на меня, и я служила ему какъ бы укоромъ совѣсти; моя грусть осуждала его за то, что онъ далъ мнѣ мачиху и такъ скоро забылъ мою бѣдную мать. Мнѣ еще казалось, что отецъ, влюбленный въ Гримани, боялся ласкать меня, чтобы не возбудить въ ней ревности къ покойной мамѣ, на которую я очень была похожа.
Мачиха же моя, вмѣсто того, чтобы любить меня, стараться ласкою привязать меня къ себѣ, въ чемъ, конечно, она бы успѣла,-- напротивъ, была со мной холодна и сурова. Она никакъ не могла забыть моего протеста, вылетѣвшаго у меня отъ души невольно и вмѣсто того, чтобы пожалѣть бѣдную сироту, которая не могла видѣть равнодушно, что на мѣсто ея покойной матери явилась другая женщина,-- показывала мнѣ презрѣніе, доходившее до ненависти. Я, конечно, платила ей тѣмъ же.
Мой отецъ былъ занятъ исключительно заботами о развлеченіи своей молодой супруги. Онъ постоянно возилъ ее на балы, маскарады и другія празднества; а я всегда оставалась одна дома съ моей нескончаемой тоской. Я начала худѣть, на моихъ щекахъ исчезъ юный румянецъ, глаза потухли и ввалились отъ слезъ; можно было серьезно безпокоиться за мое здоровье. Прислуга, глядя на меня, печально качала головой. Но болѣе всѣхъ безпокоилась обо мнѣ моя кормилица, которая любила меня, какъ свою родную дочь. Она употребляла всѣ средства, чтобы разсѣять мою грусть, и когда въ этомъ не успѣвала, плакала вмѣстѣ со мной.
Мачиха, желая во что бы то ни стало избавиться отъ меня, отравляя всю мою жизнь, старалась лишить меня этихъ послѣднихъ радостей, утѣшенія моего единственнаго друга-кормилицы.
Подъ предлогомъ, что кормилица портитъ мой характеръ, исполняя всѣ мои капризы, мачиха уговорила отца отправить ее въ деревню Марка Тривиджіано. Кормилица обняла меня въ послѣдній разъ, проливая горькія слезы. Чувствуя, что съ отъѣздомъ Терезы я вторично осиротѣю, лишусь моего единственнаго друга, я обняла ее и не хотѣла съ ней растаться. Меня силой оторвали отъ кормилицы.
Осталась я совсѣмъ одна и жизнь стала мнѣ противна.
На слѣдующій годъ мои отношенія къ мачихѣ еще болѣе ухудшились по случаю рожденія брата Виктора. Вся нѣжность и забота матери сосредоточились на сынѣ, меня она дарила холоднымъ презрѣніемъ. Ребенокъ мужского пола, плодъ новой любви и законный наслѣдникъ отца, привлекалъ вниманіе всѣхъ, для меня уже ничего не оставалось.
Но всѣ эти ласки, оказываемыя Виктору, не возбуждали во мнѣ зависти, я его любила. Чѣмъ же былъ виноватъ невинный ребенокъ въ несправедливости другихъ?
Быть можетъ, и братъ раздѣлялъ бы мои чувства, если бы могъ понимать ихъ. Помню, я разъ подкралась къ его колыбели и тихо его поцѣловала, чтобы не разбудить. Въ этомъ положеніи меня застала мачиха. Она разсердилась на меня и выгнала изъ комнаты. Этотъ поступокъ мачихи глубоко меня оскорбилъ. Какъ, думала я, меня лишаютъ права ласкаться къ брату, къ этому невинному созданію? Да за что же? По какому праву?
Я болѣе чѣмъ когда-нибудь загрустила и уже окончательно сосредоточилась въ себѣ самой.
Между тѣмъ, кругомъ меня опять начинало происходить что-то мнѣ непонятное. Слуги, глядя на меня, шептались; порой до слуха моего долетали какія-то отрывочныя слова. Всѣ смотрѣли на меня съ сожалѣніемъ.
Наконецъ, и эта тайна обнаружилась. Камеристка Анжіолетта, приставленная ко мнѣ послѣ отъѣзда Терезы, сообщила мнѣ, что меня рѣшили отдать въ монастырь, для окончанія моего воспитанія, такъ какъ свѣтская жизнь венеціанцевъ, по мнѣнію мачихи, не могла благотворно вліять на мое развитіе. Въ сущности же мотивы, побудившіе мачиху хлопотать о моемъ удаленіи въ монастырь, были другіе. Подростая, я хорошѣла, такъ, по крайней мѣрѣ, находили всѣ и изъ ребенка быстро формировалась красивая дѣвушка, именно это и безпокоило достойную супругу моего родителя, вполнѣ согласившагося съ доводами жены.
Въ виду всѣхъ этихъ обстоятельствъ, отъѣздъ мой въ монастырь былъ рѣшенъ окончательно. Эта новость меня не испугала. Напротивъ, я смотрѣла на монастырь, какъ на убѣжище, гдѣ я могла отдохнуть отъ страданій и. домашнихъ непріятностей. Я надѣялась обрѣсти миръ моей душѣ, забыть всю фальшь свѣта и уже предвкушала святую радость рая. А потому, когда отецъ поручилъ моему духовнику передать мнѣ его рѣшеніе -- отдать меня въ монастырь, гдѣ должно было окончится мое воспитаніе, я приняла это рѣшеніе безъ всякаго протеста.
Впослѣдствіи я узнала, что мачиха положила окончательно оставить меня въ монастырѣ и склонить меня, постричься въ монахини.
Для этой цѣли былъ избранъ монастырь святого Захарія, гдѣ воспитывались дворянки лучшихъ фамилій Венеціи, наслаждаясь всѣми удовольствіями монастырской жизни. При томъ же въ монастырѣ св. Захарія была абатессою Гримани, родственница мачихи. Послѣдняя, какъ я узнала, просила настоятельницу склонить меня къ постриженію. Мачиха боялась, что я могу убавить состояніе ея дѣтей, взявъ изъ дома приданое, когда буду выходить замужъ.
Между тѣмъ мнѣ черезчуръ было достаточно и своего приданаго, оставленнаго мнѣ мамой. Впрочемъ, легко, быть можетъ, жадная супруга моего отца имѣла намѣреніе, въ случаѣ моего постриженія, воспользоваться и тѣмъ приданымъ, которое мнѣ оставила мама.
IV.
Наконецъ, насталъ день моего отъѣзда. Хотя я и рѣшилась вступить въ монастырь безъ особеннаго горя, тѣмъ не менѣе мнѣ жаль было растаться съ роднымъ домомъ, гдѣ прошло мое дѣтство подъ крыломъ милой мамы, гдѣ я родилась, узнала первыя радости и первое горе и гдѣ такъ много надѣялась. Мнѣ хотѣлось сказать всему этому дорогому моей души послѣднее прости.
Прежде всего, разумѣется, я пошла въ комнату мамы, гдѣ она скончалась; перецѣловала, какъ святыню, всѣ вещи, къ которымъ она прикасалась; востановила въ моей памяти дорогой мнѣ образъ покойной, горячо помолилась Богу, вышла и стала готовиться къ отъѣзду.
Отецъ со слезами меня обнялъ, старые слуги, бывшіе свидѣтели моего рожденія, прощаясь со мной, также плакали. Только одна Гримани, моя мачиха, оставалась холодною; по ея губамъ скользила улыбка торжества. Съ замираніемъ сердца, вся трепещущая, я вышла изъ отеческаго дома и въ сопровожденіи одной нашей родственницы-старушки изъ дома Коронаро сѣла въ гондолу. На душѣ у меня было тяжело, я ни о чемъ не могла думать въ этотъ торжественный моментъ моей жизни. Нашъ пріѣздъ въ монастырь, пріемъ, оказанный мнѣ абатессою, мое прощаніе съ родственницей, все это прошло будто сонъ, о которомъ не сохранилось у меня ясныхъ воспоминаній. Я помню только съ какимъ любопытствомъ разсматривали меня собравшіяся пансіонерки. Я уже сказала, что цѣлью моего вступленія въ монастырь было успокоиться душой; у подножія алтаря я искала мира моему растерзанному сердцу, въ четырнадцать лѣтъ я сдѣлалась аскетомъ. Меня не пугала суровость монастырскихъ правилъ, я съ радостью готова была ихъ принять, я хотѣла постомъ и молитвою заслужить благодать Господа, забыть мое горе и всѣ мои страданія.
Первые дни моего пребыванія въ монастырѣ были посвящены молитвѣ. Затѣмъ я стала посѣщать школу. Но уроки, тамъ преподававаемые, оказались для меня безполезными; все, чему обучали въ монастырѣ, я уже давно знала въ родительскомъ домѣ. Моя суровость и не сообщительность возбуждали удивленіе, даже восторги въ воспитателяхъ и монахиняхъ; онѣ говорили: "мы изъ нея сдѣлаемъ святую".
Не желая быть гордой, я тѣмъ не менѣе показывала всѣмъ, что ищу уединенія. Мало-по-малу къ этому привыкли и меня оставили въ покоѣ. Но развѣ могъ долго продолжаться подобный аскетизмъ въ четырнадцать лѣтъ? Когда душа имѣетъ потребность въ любви, въ ласкѣ, когда каждое слово вырывается отъ сердца, когда наши глаза, противъ воли раскрываютъ самыя интимныя наши привязанности?
Молоденькая сестра Цецилія изъ дома Фоскари, приставленная ко мнѣ въ качествѣ учительницы, не обратила вниманіе на мою несообщительность, какъ это дѣлали всѣ другія, старалась сойтись со мной, въ чемъ и успѣла. Цецилія была очень хороша собою, и года на четыре старше меня. Она мнѣ очень симпатизировала и употребляла самыя деликатныя средства, чтобы завоевать мое сердце, была со мной ласкова, предупредительна, и всѣми мѣрами старалась меня развлечь. Сначала я дичилась, потомъ стала понемногу разговаривать съ Цециліей, чѣмъ дальше, тѣмъ больше, и въ концѣ концовъ привязалась къ ней; наши свиданія устроивались ежедневно, и мы стали большими друзьями.
Проживъ нѣкоторое время въ монастырѣ, я стала обращать вниманіе на все, что меня окружало и сначала не было мною замѣчено. Я нашла, что монастырь съ его обитательницами, обычаи, господствующіе въ немъ, и жизнь, которую вели монахини, далеко не соотвѣтствовали идеалу, составленному мною дома о монастырской жизни.
Я читала жизнь сестры Терезы Санкедъ и мнѣ казалось, что всѣ монахини должны отрѣшиться отъ свѣта и посвятить себя Богу. Я думала, что въ монастырѣ должны господствовать суровость, презрѣніе къ земнымъ соблазнамъ и постоянное стремленіе къ небеснымъ радостямъ. Между тѣмъ монахини монастыря святого Захарія поступали совершенно наоборотъ. Онѣ заботились только объ удовольствіяхъ. Ихъ монастырь былъ соединеніемъ произведеній искусствъ, удобства и комфорта: громадный дворъ, длинные портики, прелестный садъ, полный цвѣтовъ и тѣнистыхъ алей; затѣмъ, кельи монахинь далеко не отличались суровостью и простотой -- всѣ онѣ были убраны необыкновенно роскошно и элегантно. Вазы, статуи, большіе зеркала, самые тонкіе духи, картины, словомъ, все, что можетъ возбудить чувственность и воображеніе, было въ каждой кельѣ. Апартаменты настоятельницы абатессы были обширны, богато и чрезвычайно изящно убраны. Пріемная но роскоши, величинѣ и удобству походила болѣе на аристократическій салонъ, чѣмъ на пріемную монастыря. Потомъ я узнала, что въ нашу пріемную часто являлись дамы аристократки, элегантные кавалеры, играла музыка и все общество угощали самыми дорогими прохладительными.
Въ бесѣдѣ съ Цециліей я выразила мое удивленіе по случаю всей этой далеко не монастырской жизни. Она мнѣ отвѣчала, что тутъ ничего нѣтъ необыкновеннаго; такъ какъ монахини осуждены на вѣчное заключеніе, то надо же имъ себя развлекать, хотя чѣмъ-нибудь.
"Надо же,-- говорила Цецилія,-- чѣмъ-нибудь украшать свою тюрьму и дѣлать эту ужасную жизнь сносною. При томъ же,-- продолжала Цецилія -- мы монахини монастыря св. Захарія всѣ принадлежимъ къ лучшимъ и богатымъ дворянскимъ фамиліямъ и пріучены съ самаго дѣтства къ роскоши. Слѣдовательно, совершенно естественно, что мы продолжаемъ вести жизнь, къ которой привыкли въ родительскомъ домѣ. И если мы не въ состояніи имѣть всего того, что имѣютъ наши родные, друзья и знакомые, то мы ищемъ хотя частицу удовольствій, для того, чтобы сдѣлать нашу жизнь хотя мало-мальски пріятною".
Но эти доводы моей пріятельницы нисколько меня не убѣдили. Контрастъ былъ черезчуръ великъ между той утонченною роскошью и суровостью монастырской жизни, о которой я составила себѣ понятіе.
Вообще, я переходила отъ сюрприза къ сюрпризу. За столомъ благочестивыхъ сестеръ св. Захарія не рѣдко стали появляться самыя роскошныя кушанья и дорогія вина; постовъ никогда не соблюдали, даже и въ то время, когда надо было идти къ обѣднѣ. Монахини предавались всевозможнымъ удовольствіямъ, нисколько не заботясь о спасеніи души. Нерѣдко онѣ собирались группами, разсказывали другъ другу разныя романическія исторіи, или, которая-нибудь, взявъ мандолину, начинала пѣть соблазнительные романсы. Чрезъ прислужницъ, имѣвшихъ свободный выходъ изъ монастыря, монахини посылали письма къ знакомымъ, получали отвѣты, а нерѣдко съ ними вмѣстѣ и подарки, и вообще знали все, что происходило въ большомъ и веселомъ городѣ. Но что всего болѣе меня поражало, это туалетъ монахинь; онъ былъ черезчуръ изысканъ и далеко не согласовался съ торжественными обѣтами бѣдности, данными каждой сестрой монастыря св. Захарія. За туалетомъ монахини проводили долгіе часы, изучая передъ зеркаломъ позу, улыбку и выраженіе физіономіи. Онѣ свои длинные, лоснящіеся волосы, не скрытые подъ покрываломъ, какъ предписано уставомъ, прежде всего омывали благоуханными жидкостями, потомъ расчесывали и чрезвычайно искусно завивали вокругъ лба, въ видѣ небрежно падающихъ мелкихъ локоновъ, что производило эфектный контрастъ съ бѣлымъ покрываломъ, оттѣнявшимъ цвѣтъ волосъ. Рубашки ихъ были изъ самаго тончайшаго полотна, кругомъ обшитыя дорогими кружевами; платья изъ легкой бѣлой матеріи, граціозно обрисовывали стройный станъ; корсажи позволяли видѣть голую шею и часть груди.
Моя пріятельница Цецилія также очень тщательно занималась своимъ туалетомъ, просиживая долгіе часы передъ зеркаломъ, вмѣсто того, чтобы исполнять строгіе каноны, предписывающіе простоту всѣмъ монахинямъ, посвятившимъ себя Богу. Поэтому поводу я также не могла не выразить Цециліи моего удивленія.
-- Мы еще не похоронены заживо -- отвѣчала мнѣ она,-- къ намъ ѣздятъ много посѣтителей; зачѣмъ же ихъ пугать. Красота есть даръ, данный намъ Богомъ, ее не слѣдуетъ скрывать. То же самое мнѣ говоритъ и мой духовникъ.
-- А! у тебя есть духовникъ,-- вскричала я,-- и онъ вмѣсто того, чтобы уничтожать въ тебѣ тщеславіе, поощряетъ его!
-- Однако, онъ знаменитъ, какъ ученый теологъ.
-- Молодой?
-- Нѣтъ, старикъ; очень добрый и снисходительный; онъ совсѣмъ не такой фанатикъ, какъ всѣ эти попы, которые точатъ тебя за всякіе пустяки. Онъ всегда улыбается, снисходитъ къ слабостямъ молодости и никогда не скупится на отпущенія (assoluzine). Я бы тебѣ совѣтывала взять его себѣ въ духовники. Его зовутъ отецъ Анзельмо.
Я была еще очень молода, но никакъ не могла понять эту снисходительность духовника, поощряющаго грѣховныя наклонности въ моей пріятельницѣ. Мои чувства, разумѣется, я передала Цециліи.
-- Сейчасъ видно, что ты еще новенькая (novizia),-- отвѣчала она мнѣ съ хохотомъ,-- исповѣдь отца Анзельмо опасна для моего здоровья потому, что онъ слишкомъ снисходителенъ. Если бы ты знала... Есть множество духовниковъ несравненно болѣе вредныхъ для спасенія души. Но довольно объ этомъ: болѣе тебѣ я ничего не могу сказать. Мой духовникъ, по крайней мѣрѣ, старикъ. Онъ мнѣ никогда не говорилъ ничего не относящагося къ религіи и милосердію.
-- Какъ, развѣ есть и такіе, которые говорятъ о другомъ?-- вскричала я.
-- Оставимъ этотъ разговоръ. Пока я тебѣ ничего болѣе не могу сказать.
V.
Я все-таки никакъ не могла привыкнуть къ тому, что меня окружало и что я слышала отъ сестры Цециліи. Я не могла перенести равнодушно моего разочарованія. Жизнь монахинь, полная комфорта, вѣтренности, кокетства,-- возмущала мою юную душу. Ради покаянія, я съ восторгомъ готова была перенести всевозможныя истязанія: посты, бдѣніе, власяницу, бичеваніе, все, что умерщвляетъ плоть, но то, что я видѣла, меня глубоко возмущало; эта дорога въ рай, усланная роскошными коврами, эта жизнь, полная утонченной роскоши, была для меня противна, невыносима.
Каждый день я наталкивалась на самыя возмутительныя вещи. Разъ я зашла въ келью сестры Цециліи; на ея элегантномъ рабочемъ столикѣ, между прочими вещами, лежали и раскрытыя книги. Я стала ихъ разсматривать. Одна изъ книгъ была "Храмъ Богородицы", другая "Подражаніе Христу" въ страстную недѣлю и около этихъ священныхъ книгъ лежали: сонеты Петрарки и нѣсколько частей Аріосто.
-- Какими судьбами эти книги попали къ тебѣ?-- спросила я.
-- Поэзія, моя милая,-- отвѣчала мнѣ пріятельница,-- что же можетъ быть прелестнѣе поэзіи?
-- Я понимаю, но мнѣ говорили, что поэты воспѣваютъ любовь.
-- А потому,-- отвѣчала мнѣ сестра Цецилія съ какимъ-то сладострастнымъ утомленіемъ (languore vollutuoso), котораго прежде я въ ней не замѣчала,-- если намъ не суждено пользоваться земной любовью со всей ея опьяняющей реальностью (realta inebbriante), то мы хотя въ книгахъ будемъ искать поэтическіе образы, которымъ и дѣлаемъ глазки. Прелестнѣе поэзіи ничего и быть не можетъ, вѣрь мнѣ.
-- Но развѣ ты не находишь опаснымъ такое чтеніе? Эти поэтическіе образы могутъ возбудить молодую фантазію. Развѣ ты не боишься соблазна?
-- Я тебѣ уже сказала, что въ нашемъ грустномъ положеніи монахинь, естественно прибѣгать къ подобнымъ развлеченіямъ.
На этомъ кончился нашъ разговоръ, послужившій матеріаломъ для моихъ размышленій.
Одинъ разъ, ночью, я была пробуждена звуками прелестной музыки, раздававшейся съ канала, прилегавшаго къ монастырю,-- это были скрипка и флейта. Инструменты точно пѣли жалобно, нѣжно, пріятно, о чемъ-то молили, потомъ мольба перешла въ страсть, неудержимую, жгучую, какъ огонь. Мнѣ хотя еще и не были извѣстны страсти людей, но эта музыка заставила меня предчувствовать ихъ; я уже начинала догадываться. Мое сердце усиленно билось; я страдала и наслаждалась въ одно и то же время; я хотѣла, чтобы эта музыка никогда не прекращалась и чтобы она тотчасъ же смолкла. Когда музыка перестала играть и все погрузилось въ обычную тишину, мнѣ казалось, будто я еще слышу эти страстныя ноты флейты, проникающія прямо въ сердце.
Я не могла заснуть цѣлую ночь.
Почему эта чудная музыка сдѣлала на меня такое впечатлѣніе?-- спрашивала я себя. И мнѣ казалось, что во мнѣ пробудила музыка воображеніе, слухъ женщины. Это была, конечно, не первая пѣснь любви, которую я слышала, но именно теперь поняла ее, когда я вступила въ тотъ періодъ жизни, когда является способность и даже потребность чувства любви. Вотъ почему на меня такъ подѣйствовали страстныя ноты, полныя любовнаго томленія, сердце мое забилось, я была взволнована и почувствовала себя въ новомъ мірѣ.
Утромъ я просила сестру Цецилію объяснить мнѣ, что значила эта ночная музыка?
-- И ты также слышала?-- сказала она мнѣ.-- Какая прелестная музыка, правда? Это была серенада.
-- Серенада! Для какой-нибудь молоденькой синьорины, которая, вѣроятно, живетъ тутъ гдѣ-нибудь поблизости.
-- Поблизости? Да нѣтъ же, для той, которая живетъ здѣсь въ монастырѣ.
-- Здѣсь, ты говоришь? Въ монастырѣ?
-- Ну, да, серенаду устроили для одной изъ нашихъ сестеръ.
-- Какъ серенада монахинѣ?
-- Что тебя удивляетъ? Развѣ мы не имѣемъ поклонниковъ?
-- Нѣтъ, ты шутишь, конечно.
-- Да нѣтъ же, моя дорогая, я нисколько не шучу. Я даже знаю, для кого была эта серенада.
-- Для кого?
-- Для сестры Гортензіи,-- отвѣчала Цецилія, понизивъ голосъ,-- для этой жеманницы, которая совсѣмъ не хороша... Что ты на это скажешь?
-- Нѣтъ, она мнѣ нравится...
-- Она изъ себя корчитъ такую святошу. Если ты посмотришь на нее попристальнѣе, ты увидишь, что Гортензія не имѣетъ ничего необыкновеннаго. Между тѣмъ ея обожатель одинъ изъ лучшихъ кавалеровъ; онъ готовъ отдать все, чтобы заслужить взаимность. Надо быть истиннымъ монакиномъ (monachino), чтобы вытворять подобныя вещи.
-- Монакиномъ ты говоришь, что это слово означаетъ?
-- Развѣ ты не знаешь? Монакини -- это молодые люди, дворяне, посвятившіе себя монахинямъ. Всѣ они очень богаты, элегантны и постоянно разъѣзжаютъ по женскимъ монастырямъ,-- всегда являются съ рекомендательными письмами къ абатессѣ и пріору. Ихъ принимаютъ съ особенной честью въ парляторіяхъ (пріемный залъ), гдѣ они знакомятся съ молоденькими монахинями, которымъ впослѣдствіи посылаютъ подарки, цвѣты, стихи, записочки. Неужели ты не знала этого обычая?
-- Нѣтъ, не знала.
-- Да, этотъ обычай дѣлаетъ нѣсколько сноснымъ наше затворничество. Монакини вообще отличаются своей любезностью и угодливостью намъ. Когда понравится которому-нибудь изъ нихъ монахиня, начинаются ухаживанія, нѣжныя демонстраціи, очень деликатныя услуги и т. д., въ родѣ сегодняшней ночной серенады.
-- Значитъ, серенада прошедшей ночи?..
-- Серенада любви.
-- Монахинѣ?
-- Да, монахинѣ.
-- О, по моему это грандіозное уродство!
-- Полно, пожалуйста!-- вскричала Цецилія какъ-то странно улыбаясь,-- ты, повѣрь, сама будешь такая же, когда привыкнешь къ монастырской жизни.
-- О, нѣтъ, нѣтъ, къ такой жизни я никогда не привыкну,-- прошептала я.
Жизнь монастырская для меня положительно не годилась; я въ этомъ убѣждалась все болѣе и болѣе.
Если я не желаю отстать отъ свѣтскихъ удовольствій, то для меня самое лучшее покинуть монастырь и возвратиться въ домъ отца. Я могу выйти замужъ и избавиться отъ мачихи. Тогда я могу вести свѣтскую жизнь открыто, при солнечномъ свѣтѣ, безъ лицемѣрія.
Если я хотѣла вступить въ монастырь, то единственно для того, чтобы посвятить себя Богу; но то, что я здѣсь встрѣтила, наполняетъ ужасомъ мою душу, и я не вижу надобности лишать себя свободы.
Рѣшившись написать отцу о моемъ неизмѣнномъ желаніи покинуть монастырь, я продолжала наблюдать за всѣмъ, что кругомъ меня дѣлалось и постоянно находила что-нибудь новое, разоблачавшее въ моихъ глазахъ интимную жизнь монастыря.
Одинъ разъ послушница Бенедикта (conversa), возвратившись изъ города, подала сестрѣ Гортензіи записочку, на которую она, взявъ, посмотрѣла, потомъ поцѣловала ее и спрятала на груди. Вскорѣ Гортензія ушла въ свою келью, вѣроятно для того, чтобы на свободѣ прочесть полученную записку.
Въ тотъ же вечеръ, она сошла въ залъ перваго этажа и чрезъ растворенное окно, разговаривала съ какимъ-то синьоромъ, стоявшимъ на улицѣ. Въ послѣднемъ легко было узнать любовника Гортензіи, писавшаго къ ней чрезъ послушницу Бенедикту и назначавшаго ей свиданіе.
Мои впечатлѣнія по поводу видѣннаго, я, разумѣется, поспѣшила сообщить моей пріятельницѣ, сестрѣ Цециліи.
-- Что же тутъ удивительнаго?-- отвѣчала она мнѣ,-- подобные романы были и будутъ въ монастыряхъ. Не забывай, что большая часть изъ насъ даютъ обѣды, не по убѣжденію, а принужденныя силой, а потому и не обязаны исполнять обѣщанія.
-- И онѣ не боятся ада?
-- Адъ!-- вскричала, смѣясь, Цецилія,-- и ты думаешь, что мы въ него вѣримъ?
-- А развѣ сомнѣваетесь? Ну, тогда вы еретички.
-- Знаешь, дорогая, что я тебѣ скажу,-- живо возразила мнѣ Цецилія,-- есть много теологовъ, отвергающихъ существованіе ада. Они говорятъ, что Господь Богъ черезчуръ милосердъ для того, чтобы подвергать вѣчному мученію существо, созданное по Его подобію, и что адскія муки выдуманы какъ страшилища для того, чтобы удержать людей отъ грѣховъ.
-- Ты меня поражаешь!
-- Затѣмъ извѣстно, что раскаяніе въ послѣднюю минуту жизни избавляетъ отъ адскихъ мукъ.
-- А если не будетъ времени?
-- О, въ этомъ отношеніи можно быть совершенно покойной, надо только дѣлать такъ, какъ я дѣлаю: каждое утро читать три раза "Ave Maria" и каждую субботу зажигать лампаду передъ ея святымъ образомъ. Поступая такъ, можно быть увѣренной, что Пресвятая Дѣва будетъ присутствовать при кончинѣ и дастъ всѣ средства спасти душу. Такъ мнѣ совѣтовалъ и мой духовникъ...
Болѣе я уже не обращала вниманія на слова пріятельницы, монастырскій романъ мнѣ представлялся такимъ невѣроятнымъ, безнравственнымъ абсурдомъ. Въ моей юной головѣ понятіе о любви сложилось только при условіи замужства, другой любви я не могла допустить.
-- А такъ какъ для монахинь замужество невозможно, то какой же результатъ можетъ быть изъ любви?-- наивно спросила я сестру Цецилію.
До сихъ поръ мое невѣжество вызывало улыбку на уста моей пріятельницы, но этотъ послѣдній мой вопросъ воодушевилъ ее.
-- Правда,-- отвѣтила она,-- наши романы кратковременны и никогда не закончены. Мы не можемъ наслаждаться этимъ земнымъ раемъ -- ласкать нашихъ дѣтей, съ восторгомъ видѣть въ нихъ живые плоды нашей любви. Мы лишены этого блаженства, даннаго Богомъ двумъ любящимъ существамъ. Но за то сколько поэзіи въ нашихъ романахъ! Запертыя въ четырехъ стѣнахъ на всю жизнь, съ какимъ высокимъ наслажденіемъ мы умѣемъ пользоваться минутами нашей кратковременной любви! Дознано, что женщины, живущія въ свѣтѣ, не могутъ любить такъ, какъ любимъ мы, принявшія отреченіе. Любовь наша идеальная, мы не можемъ дать свободу нашей страсти. Эти вѣчныя препятствія образуютъ пламя, которое, правда, насъ сжигаетъ; но въ этихъ мукахъ мы находимъ высшую прелесть.
Такъ говорила сестра Цецилія, глаза ея горѣли, румянецъ выступилъ на щекахъ. Этотъ энтузіазмъ моей пріятельницы служилъ яснымъ доказательствомъ, что и ей хорошо были извѣстны всѣ муки и наслажденія монастырской любви.
-- Наконецъ,-- продолжала она,-- эта таинственность, постоянныя опасности, препятствія, еще болѣе разжигаютъ пламя любви. Свѣтской дѣвушкѣ ея родные, женихъ, окружающіе, говорятъ открыто о любви, о замужествѣ, тогда какъ мы должны таить нашу страсть, пожирающую нашу душу и тѣло до полнаго забвенія всего земнаго и небеснаго!
Хотя сестра Цецилія и нарисовала самыми яркими красками поэтическую картину монастырской любви, но я вовсе не имѣла охоты испытать это блаженство; напротивъ, меня пугала мысль, что если я останусь въ монастырѣ, то, быть можетъ, и во мнѣ явится желаніе попробовать запретнаго плода.
Не смотря на мою юность и на то, что тайны сердца мнѣ еще не были извѣстны, я понимала, что эти романы безъ цѣли, не имѣющіе подъ собой законной почвы, могутъ временно опьянять и доставить нѣкоторое удовольствіе, но за то послѣдствія ихъ всегда ведутъ къ несчастью.
Такимъ образомъ, во мнѣ все болѣе и болѣе созрѣвала рѣшимость оставить монастырь и чѣмъ скорѣе тѣмъ лучше. Я написала моему отцу, не объясняя главнаго мотива, что убѣдилась въ моей неспособности быть хорошей монахиней и что затворническая жизнь создана не для меня. Мой родитель, какъ было видно, желалъ меня запереть въ монастырь навсегда въ угоду своей супруги, и просилъ хорошо подумать, поближе присмотрѣться къ монастырской жизни, не спѣшить рѣшеніемъ. Вообще, онъ хотѣлъ меня убѣдить въ противномъ; я настаивала на моемъ желаніи покинуть монастырь, говорила, что уже приглядѣлась ко всему и хорошо обдумала мое рѣшеніе; а потому, прибавила я, въ концѣ письма,-- если вы меня любите, мой дорогой папа, возьмите меня скорѣе изъ монастыря.
VI.
Нѣсколько недѣль спустя, ко мнѣ въ келью вошла Цецилія радостная, сіяющая.
-- Знаешь новость?-- сказала она мнѣ,-- сегодня нашъ монастырь посѣтятъ монакины. Все дворяне съ материка, они пріѣдутъ въ Венецію съ рекомендательными письмами отъ епископовъ: Падуи, Удино и Тревизо. Имъ открытъ свободный входъ во всѣ монастыри, они уже были въ доминиканскомъ и капуцынскомъ, сегодня придутъ къ намъ; абатесса очень озабочена приготовленіемъ разныхъ прохладительныхъ напитковъ и убранствомъ апартаментовъ, вообще всѣмъ, что касается пріема почетныхъ гостей. Теперь она составляетъ списокъ монахинь, которыя должны съ нею вмѣстѣ встрѣтить монакиновъ. Выбраны самыя красивыя и граціозныя; какъ я слышала, и меня не исключили изъ этого списка,
-- Ты, кажется, очень довольна!
-- Конечно, подобный выборъ дѣлаетъ мнѣ честь, которой я могу гордиться; а удовольствіе-то? Ты себѣ представить не можешь, какіе милые эти монакины, какъ они галантны, услужливы. Еслибы ты ихъ видѣла, ты бы согласилась со мной.
-- Ты думаешь?
-- Я въ этомъ убѣждена... Постой, мнѣ пришла. въ голову удивительная мысль...
-- Какая?
-- Надо тебѣ знать, что воспитанницамъ запрещено присутствовать при подобныхъ пріемахъ. Но мать абатесса меня очень любитъ, я, быть можетъ, выпрошу у нея позволенія для тебя. Ты можешь присутствовать при церемоніи, стоя позади монахинь, незамѣченная... Сію минуту бѣгу...
-- Погоди, мнѣ не надо; для меня все равно,-- говорила я Цециліи, желая ее удержать.
Но послѣднее было сдѣлать очень трудно. Моя пріятельница, какъ вѣтеръ, понеслась.
Скоро она возвратилась и, вся сіяющая, объявила мнѣ, что ей удалось получить отъ абатессы позволеніе для меня. Цецилія торжественно мнѣ сообщила объ этомъ, точно она мнѣ доставляла самое высшее благо въ мірѣ.
Сначала я была совершенно равнодушна къ предстоящему спектаклю, но потомъ во мнѣ возбудилось любопытство, и я также стала съ нетерпѣніемъ ждать пріѣзда монакиновъ.
Слѣдуя совѣтамъ Цециліи, я надѣла мое простенькое платье, и, когда она пришла ко мнѣ проводить на мѣсто, я почувствовала нѣкоторое волненіе: сердце мое билось и руки дрожали. Невѣрными шагами я шла по корридору, чувствуя горловую спазму. Когда же я увидала всѣхъ монахинь, собравшихся въ парадной пріемной для встрѣчи почетныхъ гостей, я еще болѣе сконфузилась, но стала на мѣсто, указанное мнѣ Цециліей. Хотя я была и позади всѣхъ, но прекрасно могла видѣть монакиновъ, а также и они меня не могли не замѣтить.
Моя пріятельница сказала совершенную правду. Всѣ монакины были дѣйствительно очень красивые и изящные молодые люди. Они очень любезно отвѣчали на привѣтствія монахинь, говорили имъ комплименты, въ самой почтительной формѣ, глаза ихъ были полны энтузіазма, льстившаго самолюбію красивыхъ затворницъ. Послѣднія, разумѣется, не относились равнодушно къ любезностямъ блестящихъ кавалеровъ, краснѣли, опускали глазки, и ихъ молодыя сердца били тревогу. Но я не могла наблюдать за всѣми этими нѣжными взглядами, улыбками, обмѣномъ комплиментовъ и т. д., потому что при самомъ началѣ церемоніи все мое вниманіе было обращено на одного изъ кавалеровъ, стоявшаго въ сторонѣ отъ всѣхъ. Это былъ юноша лѣтъ двадцати, красиво сложенный, съ блѣднымъ лицомъ, брюнетъ, съ черными блестящими глазами. Испанскій костюмъ изъ чернаго бархата прекрасно обрисовывалъ его красивый и гибкій станъ. Серьезное выраженіе его лица странно противорѣчило его юношеской свѣжести. Если я его тотчасъ же отличила отъ всѣхъ, то и онъ также меня замѣтилъ и, какъ мнѣ показалось, я возбудила въ немъ чувство симпатіи. Его черные глаза были пристально устремлены на меня, такъ что я должна была отвернуться; но, не смотря на это, я чувствовала его взглядъ. Иногда, противъ моей воли, я смотрѣла на него и наши глаза встрѣчались. Въ эти минуты я ощущала невыразимый трепетъ, была лишена способности сдѣлать малѣйшее движеніе, сойти съ мѣста, точно была пригвождена къ полу. Красивый юноша также какъ и я стоялъ позади всѣхъ, мы не могли перемолвиться словомъ, но эти нѣмые переговоры глазами были краснорѣчивѣе всякихъ объясненій и комплиментовъ. Казалось, мы съ нимъ составляли одно лицо, одну мысль, одно желаніе, одно чувство.
Послѣ угощенія прохладительными напитками, новаго обмѣна комплиментовъ, любезностей и пожеланій, монакины уѣхали. мнѣ почему-то захотѣлось быть одной и я отправилась въ садъ. Красавецъ-юноша не выходилъ у меня изъ головы; мнѣ казалось, онъ долженъ былъ сохранить обо мнѣ воспоминаніе; потомъ фантазія моя пошла далѣе. Интересный юноша влюбляется въ меня, дѣлаетъ предложеніе, мы вѣнчаемся и уходимъ изъ отцовскаго дома.
Какія быстрыя крылья у юной фантазіи!
Эти надежды, эти мечты, не имѣли тѣни основанія; между тѣмъ, мнѣ онѣ казались вполнѣ осуществимы.
VII.
Прошелъ мѣсяцъ. Монакины, посѣтившіе нашъ монастырь, по обыкновенію прислали монахинямъ письма, полныя любезностей, стихи, букеты цвѣтовъ, благовонныя косметики и т. п. Я также ожидала письма или подарка отъ юноши, заинтересовавшаго меня и, какъ мнѣ показалось, обратившаго вниманіе исключительно на меня. Но, увы! разочарованіе мое было полное. Я не получила ни подарка, ни письма, словомъ, ничего, что бы служило доказательствомъ его воспоминанія обо мнѣ.
Это разочарованіе было причиной моей серьезной грусти. Мнѣ хотѣлось забыть вѣтренника, но не думать о немъ я не могла; красивый образъ юноши живо рисовался въ моемъ воображеніи.
Сестра Цецилія безпрестанно спрашивала меня, что со мною, почему я такъ грустна; но я всегда отказывалась объяснить ей. Мнѣ было совѣстно этого дѣтскаго чувства, я боялась его высказать и была увѣрена, что Цецилія меня осмѣетъ. Причину моей грусти объясняла скукой затворнической жизни и медленностью отца, который до сихъ поръ не беретъ меня изъ монастыря. Сестра Цецилія, глядя на меня, говорила:
-- Ты права, Біанка, совершенно права.
Потомъ, нѣсколько подумавъ, прибавляла, меланхолически улыбаясь:
-- А впрочемъ, и монастырская жизнь имѣетъ свои прелести
Сначала я не придала никакого значенія этимъ словамъ моей пріятельницы и лишь впослѣдствіи поняла ихъ смыслъ.
По прошествіи нѣкотораго времени мнѣ случилось видѣть то, чего я никакъ не могла ожидать. Было около часу ночи, по случаю кануна праздника, мы всѣ были собраны въ залъ и слушали чтеніе священнаго писанія. Чувствуя себя утомленной, я просила отпустить меня спать. Получивъ разрѣшеніе, я отправилась въ спальню. Для того, чтобы попасть туда, мнѣ надо было пройти нѣсколько портиковъ, дворовъ и лѣстницъ. Повсюду было темно и безлюдно; лишь нѣкоторые углы слабо освѣщались блѣдными лучами мѣсяца. Мнѣ невольно становилось жутко. Въ монастырѣ каждый день разсказывались страшныя исторіи, какъ по ночамъ бродятъ привидѣнія, души умершихъ и т. п. Я не была суевѣрна и не вѣрила всѣмъ этимъ сказкамъ; тѣмъ не менѣе, разсказы эти до извѣстной степени вліяли на мое юное воображеніе. Призвавъ на помощь разумъ, я смѣло шла впередъ, не обращая вниманія на таинственныя тѣни и лучи мѣсяца, въ иныхъ мѣстахъ принимавшія какія-то фантастическія формы. Мнѣ надо было пройти небольшой дворикъ, прилегавшій къ монастырской стѣнѣ. Едва я сдѣлала шагъ по этому дворику, какъ въ ужасѣ остановилась и замерла на мѣстѣ. Противъ меня, около стѣны, стояла женщина, вся въ бѣломъ. Ея фигура, освѣщенная луной, казалась мнѣ привидѣніемъ. Я хотѣла бѣжать назадъ, но не имѣла силъ, мои ноги не двигались, колѣна дрожали. Страхъ сковалъ мои члены; я стояла неподвижно на мѣстѣ, какъ мраморная статуя. Между тѣмъ, бѣлое привидѣніе подошло къ старой, давно упраздненной калиткѣ, вынуло изъ кармана ключъ и отперло ее; калитка отворилась и показалась фигура мужчины въ круглой шляпѣ, тщательно закутаннаго въ плащъ. Не смотря на темноту, мнѣ удалось разглядѣть его: онъ былъ молодъ и строенъ. Мнимое привидѣніе заперло калитку, взяло подъ руку мужчину и исчезло съ нимъ въ одной изъ комнатъ нижняго этажа, на противоположномъ концѣ двора.
Я, конечно, поняла въ чемъ дѣло. Здѣсь не могло быть и рѣчи о сверхъестественномъ явленіи; двое людей, которыхъ я только-что видѣла своими собственными глазами, были живые существа, это не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію. Страхъ мой, конечно, моментально исчезъ, и я начала обдумывать этотъ странный случай. До этого дня я не могла себѣ представить, чтобы смѣлость монахинь доходила до такихъ размѣровъ; привести любовника въ монастырь, мнѣ казалось положительно невозможнымъ. На слѣдующій день я не могла удержаться, чтобы не сообщить моихъ впечатлѣній сестрѣ Цециліи.
Едва я произнесла нѣсколько словъ о томъ, что видѣла ночью, какъ моя пріятельница поблѣднѣла, затряслась и съ ужасомъ проговорила:
-- Молчи... молчи, или, по крайней мѣрѣ, говори тише. Значитъ, ты меня открыла, когда... а я-то воображала, что приняла всѣ предосторожности? Боже великій, что если бы это была не ты, а другая! Надѣюсь, ты не выдашь меня, сохранишь мою тайну, неправда ли?
Я была поражена. Сестра Цецилія выдала сама свою тайну. Ночью я ее не узнала и была убѣждена, что это не она, а кто-нибудь другая; иначе я, конечно, не говорила бы съ ней такъ откровенно. Но она не выдержала, вообразивъ, что я ее узнала и тайна была открыта. Я оставила ее въ этомъ заблужденіи и поклялась никому не разсказывать о томъ, что видѣла.
-- Могу себѣ представить, какого ты будешь мнѣнія обо мнѣ!-- сказала сестра Цецилія, послѣ краткаго молчанія,-- но еслибы ты могла понять какая непреодолимая сила въ этой запретной любви, какъ не замѣтно она вкрадывается въ сердце и охватываетъ все наше существо!.. Какъ мало-по-малу мы переходимъ отъ самыхъ невинныхъ дѣйствій къ сумасшествію и страшному неблагоразумію!
Затѣмъ сестра Цецилія стала уже съ полной откровенностью посвящать меня въ тайны монастырскихъ романовъ. Предо мной она раскрыла соблазнительную картину, поразившую мое разгоряченное воображеніе. Романы въ монастыряхъ,-- говорила она мнѣ,-- устроиваются такимъ образомъ. Сначала дѣлаютъ другъ другу влюбленные глазки, говорятъ комплименты при свиданіи въ пріемной, такъ вспыхиваетъ первое пламя. Потомъ влюбленный находитъ случай передать предмету своего обожанія письмо самаго страстнаго содержанія, устроиваетъ серенады и, наконецъ, добивается свиданія. Первый разъ оно всегда бываетъ около окна, а потомъ уже въ стѣнахъ монастыря. Выли монахини, обладавшія изумительной смѣлостью. Нѣкоторыя изъ нихъ уходили изъ монастыря на цѣлую ночь, отпирая калитки фальшивымъ ключемъ, врученнымъ имъ ихъ любовниками. Многія подъ маской во время карнавала катались на гондолахъ, гуляли на площади св. Марка, посѣщали театры и, вообще, принимали участіе во всѣхъ публичныхъ удовольствіяхъ.
Часто бывали и скандалы, доходившіе до процессовъ. Но правительство всегда старалось погасить такія дѣла, не желая компрометировать аристократическія фамиліи, къ которымъ принадлежали виновныя монахини.
Всѣ эти открытія побуждали меня настойчивѣе просить отца поскорѣе взять меня изъ монастыря. Если любовь есть назначеніе женщины,-- разсуждала я,-- къ чему же лицемѣрить и маскировать передъ свѣтомъ это естественное чувство? Къ чему профанировать святость алтаря? Но родитель, не смотря на мои частыя просьбы, откладывалъ мой выходъ изъ монастыря подъ разными предлогами. То онъ мнѣ писалъ, что я еще черезчуръ молода и мое воспитаніе не окончено; то сезонъ не благопріятствовалъ моему выходу и т. п. безъ конца. Такимъ образомъ, отецъ могъ отдалить на неопредѣленное время часъ моего избавленія, и я могла разсчитывать никогда не выйти изъ монастыря, если бы не случился фактъ, побудившій его, наконецъ, немедленно исполнить мою просьбу.
Самая красивая и граціозная монахиня монастыря св. Захарія была Гортензія, изъ дома Барбариго, та самая особа, въ честь которой устроивалась серенада, о чемъ я выше говорила. Гортензія была прелестное созданіе: добра, великодушна, умна и совершенная красавица. Характеръ ея былъ очень живой и веселый. Но съ нѣкоторыхъ поръ она начала задумываться, избѣгать всѣхъ, даже и меня, не смотря на то, что я съ ней очень подружилась; лицо ея блѣднѣло, походка становилась слабою. Въ одно прекрасное утро сестра Гортензія не явилась въ общій залъ. Сказали, что она больна. Потомъ распространился слухъ, что сестры Гортензіи уже нѣтъ въ монастырѣ. Но вскорѣ объ этомъ перестали говорить, напротивъ, утверждали, что Гортензія въ монастырѣ, но что не выходитъ изъ своей кельи по случаю тяжкой болѣзни. Затѣмъ объявили, что больная безнадеждна, что съ ней уже агонія, наконецъ, будто бы сестра Гортензія умерла. Всѣ эти слухи очень быстро смѣнялись одинъ другимъ.
Въ комнату больной никто не входилъ, кромѣ абатессы и духовника. Только они одни были во время ея болѣзни и когда Гортензія умерла, положили ее въ гробъ, который тутъ же сами и заколотили. Потомъ гробъ былъ вынесенъ въ церковь, убранную въ трауръ, отслужена заупокойная обѣдня, покойницу опустили въ могилу на монастырскомъ кладбищѣ.
Обо всѣхъ этихъ тайнахъ монахини разсказывали другъ другу разныя разности одна другой не сообразнѣе; никто изъ обитательницъ монастыря не хотѣлъ вѣрить, что сестра Гортензія умерла. Начали дѣлать справки внѣ монастыря, и вотъ что мнѣ передала сестра Цецилія.
Несчастная Гортензія забеременѣла и, конечно, пришла въ ужасъ, зная хорошо, какое страшное наказаніе ее ожидаетъ, если будетъ открыто ея положеніе, она трепетала ежеминутно. Посовѣтовавшись съ своимъ любовникомъ, графомъ Орсениго изъ Падуи, она рѣшилась бѣжать изъ монастыря. Ночью Орсениго подъѣхалъ на гондолѣ къ монастырю; сестра Гортензія вышла въ одну изъ калитокъ, выходившихъ на каналъ. Гондола съ любовниками быстро понеслась по каналамъ, какъ вдругъ въ одномъ мѣстѣ большая барка въ вооруженными людьми перерѣзала ей дорогу. То были инквизиторы, которымъ шпіоны дали знать о намѣреніи сестры Гортензіи бѣжать изъ монастыря. Положеніе было страшное, безвыходное. Попастся въ руки инквизиторовъ бѣглой и беременной монахинѣ, значило идти на самыя невыносимыя пытки и подвергнуться наказанію хуже смерти. Все это вмигъ сообразила Гортензія, обняла горячо своего друга, сказала ему послѣднее прости и бросилась въ волны. Инквизиторы вытащили ее изъ воды уже мертвую. Графъ Орсениго былъ арестованъ и запертъ въ инквизиціонную тюрьму, а несчастная монахиня Гортензія похоронена гдѣ-то за оградой кладбища. Такимъ образомъ стало ясно, что мать абатесса и благочестивый духовникъ продѣлали самую гнусную комедію. Гробъ, заколоченный ими и вынесенный въ церковь, былъ пустъ и не смотря на это была отслужена заупокойная обѣдня и совершены похороны. Всѣмъ обитательницамъ монастыря стали извѣстны эти подробности. Не смотря на таинственность святой инквизиціи и монастырскаго начальства по городу разнеслась эта вѣсть, публика узнала, что сестра Гортензія исчезла изъ монастыря св. Захарія и не возвратилась туда ни живая, ни мертвая, и что въ монастырской церкви продѣлали недостойную комедію съ пустымъ гробомъ. Скандалъ былъ громкій, о которомъ узналъ и мой родитель и, наконецъ, взялъ меня изъ монастыря.
Сбылось мое пламенное желаніе: двери тюрьмы, наконецъ, растворились передо мной; я оставляла монастырь, куда вступила желая обрѣсти покой моей души, встрѣтивъ тамъ массу вопіющихъ фактовъ, окончательно разочаровавшихъ меня. Жаль мнѣ было оставлять въ этомъ адскомъ мѣстѣ моего дорогого друга Цецилію. Я со слезами обняла ее и мы разстались навсегда.
VIII.
Возвратившись домой, я, къ моему изумленію, нашла большую перемѣну въ мачихѣ. Я не могу сказать, чтобы она меня любила, но обращеніе ея со мной уже не было такъ грубо, какъ прежде. Она стала заниматься моимъ туалетомъ и нерѣдко брала меня съ собой въ гости и на праздники.
Изъ поведенія мачихи и нѣкоторыхъ словъ отца, я увидѣла ясно, что меня хотятъ выдать замужъ для того, чтобы выпроводить изъ дома, такъ какъ проектъ запереть меня на всю жизнь въ монастырь не удался.
Ко мнѣ была назначена въ качествѣ камеристки нѣкто Маріетта, жена Джіороламо, лодочника палаццо (barcarole di casa). Эта женщина меня очень полюбила. Она мнѣ сообщала все, что слышала обо мнѣ отъ другихъ слугъ. Она всегда знала напередъ куда меня повезутъ, какого жениха мнѣ представятъ, какъ я буду одѣта и т. п.
Мнѣ дѣйствительно много представляли жениховъ, но они не возбуждали во мнѣ ни малѣйшей симпатіи. Всѣ мои думы были поглощены воспоминаніемъ о молодомъ, интересномъ monachino, котораго я видѣла въ пріемной монастыря св. Захарія. Съ тѣхъ поръ я его не встрѣчала, но мнѣ почему-то казалось, что мы не должны быть потеряны другъ для друга. Я желала, чтобы этотъ прекрасный юноша и никто другой просилъ моей руки. Я была увѣрена, что только онъ одинъ можетъ составить мое счастье.
Эта была мечта юной, непрактичной дѣвочки, но я никакъ не могла избавиться отъ этой мечты. Быть можетъ, она и была причиной моего равнодушія къ другимъ кавалерамъ.
При моей мачихѣ состоялъ пажомъ нѣкто Анзолетто. Отецъ и его супруга, считая пажа ребенкомъ, никогда его не стѣснялись и свободно дѣлали на мой счетъ разныя предположенія. Между тѣмъ моя камеристка Маріетта съумѣла снискать расположеніе Анзолетто, который ей все передавалъ, что говорили обо мнѣ отецъ и мачиха. Такимъ образомъ, я узнала, что графъ Зуліанъ дель Кадоре проситъ моей руки для своего молодого сына, того самаго юноши, которымъ я заинтересовалась въ монастырѣ. Можно себѣ представить мою радость! Оказалось, что молодой человѣкъ былъ также не равнодушенъ ко мнѣ и, узнавъ кто я, просилъ чрезъ своего отца моей руки. Мечты мои сбывались, я была увѣрена, что мой монастырскій герой сдѣлаетъ меня счастливѣйшей изъ женщинъ.
Но увы! радость моя была слишкомъ кратковременна. Мачиха увѣрила отца, что породниться съ дворяниномъ материка было бы не достойно нашего дома. Отецъ, безусловно вѣрившій своей женѣ, согласился съ ней и графу отказали.
Отказъ былъ сдѣланъ въ самой оскорбительной формѣ и на возобновленіе предложенія не оставалось никакой надежды. Я была въ отчаяніи. Счастье прошло такъ близко около меня. И все это надѣлалъ мой злой геній мачиха!
Между тѣмъ меня продолжали вывозить въ общество и пріискивать мнѣ жениха изъ венеціанской аристократіи. Въ поклонникахъ недостатка не было. За мной давали хорошее приданое и всѣ находили меня очень красивою. Мнѣ безпрестанно дѣлали предложенія, но я отказывала. Къ чести моего отца онъ не насиловалъ моей воли.
Я никакъ не могла отрѣшиться отъ моего идеала и все еще надѣялась, что осуществится моя завѣтная мечта.
IX.
Такое было мое душевное состояніе, когда случился рядъ событій, которыя должны были рѣшить судьбу всей моей жизни. Одинъ разъ, вечеромъ, я вышла на балконъ, выходившій на каналъ. Мнѣ было грустно, я разсѣянно смотрѣла на мраморныя стѣны палаццо, освѣщенныя полной луной. Въ то же самое время на балконѣ противоположнаго дома я замѣтила фигуру молодого человѣка, очень похожаго на молодого графа Зуліано. Вскорѣ я убѣдилась, что хотя и есть сходство, но это не онъ, мой обожаемый monachino. Между тѣмъ, молодой кавалеръ не спускалъ съ меня глазъ, въ его пристальномъ взорѣ, казалось, сосредоточилась вся душа. Я невольно покраснѣла и ушла съ балкона.
Я бы солгала, если бы сказала, что не думала объ этомъ молодомъ кавалерѣ, такъ пристально на меня смотрѣвшемъ. Всю ночь онъ мнѣ снился. На другой день, когда пришло время мнѣ выйти на балконъ, сначала я боялась: ну, если я опять встрѣчу этого кавалера, не спускавшаго съ меня глазъ, и я рѣшилась не показываться на балконѣ. Потомъ меня стало мучить любопытство, мнѣ непремѣнно хотѣлось знать, стоитъ ли красивый юноша опять на томъ же мѣстѣ, гдѣ я его видѣла вчера. Чувство женскаго любопытства пересилило, и я невольно вышла на балконъ, меня туда будто толкнула какая-то невидимая сила. Молодой человѣкъ стоялъ на томъ же мѣстѣ и пристально на меня смотрѣлъ. Я испугалась, мнѣ было совѣстно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, очень пріятно. Пробывъ нѣсколько минутъ на балконѣ, я ушла, давъ слово больше туда не показываться.
Мнѣ было ужасно досадно, что по милости этого нахальнаго кавалера я должна лишить себя удовольствія по вечерамъ выходить на мой любимый балконъ. Я очень сердилась на моего молодого сосѣда, а съ другой стороны мнѣ хотѣлось оправдать его, познакомиться и спросить, почему онъ такъ настойчиво преслѣдуетъ меня своими глазами? Хотя я и предвидѣла отвѣтъ юноши, но все-таки мнѣ хотѣлось отъ него самаго слышать этотъ отвѣтъ.
Такимъ образомъ, не смотря на мою досаду, волненіе, обѣщанія никогда не показываться на балконѣ, я каждый вечеръ туда ходила. Повторяю: меня точно толкала какая-то невидимая сила. И каждый разъ я видѣла напротивъ фигуру кавалера, пристально на меня смотрѣвшаго. Противъ моей воли и я стала смотрѣть на красиваго юношу, такимъ образомъ, мы каждый день обмѣнивались взорами. Искра страсти уже начинала жечь мое сердце, напрасно я старалась сопротивляться. Сладкій ядъ понемногу сталъ вливаться въ мои жилы, хотя я тогда и не могла понимать всѣ послѣдствія моего поведенія, но мнѣ было совѣстно за мою нескромность; вспоминая мою милую маму, я краснѣла до бѣлка глазъ, между тѣмъ, я не имѣла силы избавиться отъ чаръ охватившихъ меня. Вскорѣ сомнѣнія разсѣялись, я увидала, что любовь мало-по-малу проникла въ мое сердце, противиться ей уже было поздно.
Какъ могла я любить этого юношу! Давно ли я составила себѣ идеалъ, которому посвятила всѣ мои мысли, желанія и надежды? Этотъ прекрасный юноша, видѣнный мною въ стѣнахъ монастыря, искавшій моей руки, давно ли составлялъ предметъ моихъ пламенныхъ мечтаній, а теперь я уже люблю другого, совершенно неизвѣстнаго мнѣ, котораго я видѣла лишь издали!
Но не смотря на всѣ эти разсужденія и протесты, мнѣ все-таки хотѣлось знать, кто этотъ неизвѣстный заинтересовавшій меня кавалеръ. Съ этой цѣлью я обратилась къ моей преданной Маріеттѣ. Не разоблачая передъ ней моихъ чувствъ, я просто, какъ бы изъ любопытства, спросила ее, кто живетъ противъ насъ на другой сторонѣ канала? Маріетта, разумѣется, догадалась, что побуждаетъ меня дѣлать подобныя справки и, лукаво улыбаясь, отвѣчала:
-- Въ этомъ домѣ банкъ и живутъ тамъ благородные флорентійцы Сальвіати, молодые люди вполнѣ достойные, извѣстные богачи. Если бы которой-нибудь изъ нихъ посватался къ моей доброй госпожѣ, было бы весьма не дурно.
Выслушавъ все это, я не выдержала и бросилась обнимать Маріетту.
Я имѣла очень нѣжное сердце, способное любить, но вмѣстѣ съ тѣмъ и гордилась своимъ происхожденіемъ. Еслибы мнѣ Маріетта сказала, что молодой человѣкъ, заинтересовавшій меня, незнатный, я задушила бы въ самомъ зародышѣ мое чувство къ нему. Въ гордости я нашла бы силу бороться съ моей страстью. Ничто въ мірѣ не могло бы свести меня съ того пьедестала, на который поставило меня мое происхожденіе. Увы! какъ страшно я была наказана за мою гордость!
Узнавъ, что мой молодой обожатель принадлежитъ къ благороднѣйшей фамиліи Сальвіати, который, какъ я слышала въ родствѣ съ папами и владѣтельными принцами, я убѣдилась, что онъ мнѣ пара. Въ этой тайной любви я видѣла для себя блестящую будущность. Теперь уже меня ничто не могло удержать, я смѣло дала волю чувству и бѣдный графъ Кадоре былъ забытъ окончательно!
Сальвіати имѣли банкъ во Флоренціи и были купцы. Но какіе купцы! Мнѣ было хорошо извѣстно, что многіе флорентійскіе дворяне занимались коммерціей, также какъ наши венеціанцы производили торговлю на своихъ корабляхъ и отъ этого ихъ гербы не потускнѣли, напротивъ, пріобрѣли еще болѣе блеска.
Когда моя фантазія разыгрывалась, она летѣла далеко, далеко. Я уже воображала себя женой этого красиваго кавалера Сальвіати, въѣзжающаго торжественно въ стѣны великолѣпнаго города Флоренціи! Я себѣ составила самое поэтическое понятіе о столицѣ Тосканы. Прелестныя пѣсни ея поэтовъ, великія созданія живописцевъ, смѣлыя произведенія талантливыхъ архитекторовъ, долины, полныя цвѣтовъ, сладкая рѣчь, вѣжливость кавалеровъ и меланхолическая красота женщинъ. Все это въ моей головѣ сливалось въ одну прелестную заманчивую картину. Мнѣ казалось, что въ этой романической странѣ жизнь должна быть раемъ. Кто бы могъ мнѣ тогда сказать, что во Флоренціи я буду влачить горькое и темное существованіе! Полная очаровательныхъ фантазій и блаженныхъ надеждъ я весело вышла въ этотъ вечеръ на балконъ и прямо посмотрѣла на того, кто занималъ мое воображеніе.
Красивый молодой человѣкъ стоялъ на своемъ обычномъ мѣстѣ. Моя перемѣна, какъ видно, была имъ замѣчена. Обыкновенно скромный, неподвижный, онъ оживился, и, когда лучи мѣсяца нѣсколько померкли, онъ приложилъ руку къ сердцу, что означало нѣмое признаніе въ любви.
Я чувствовала, какъ покраснѣло мое лицо, но не двигалась съ мѣста, продолжая смотрѣть на интереснаго кавалера. Вѣроятно поощренный моимъ вниманіемъ, онъ осмотрѣлся кругомъ и послалъ мнѣ воздушный поцѣлуй. Я вся задрожала, покраснѣла еще больше и убѣжала съ балкона.
Съ тѣхъ поръ этотъ воздушный поцѣлуй красиваго юноши преслѣдовалъ меня днемъ и ночью. Мнѣ очень хотѣлось отвѣтить ему тѣмъ же, но было стыдно. Это былъ первый поцѣлуй данный мнѣ. Правда, я получила его издалека, чрезъ извѣстное пространство, тѣмъ не менѣе онъ жегъ мою грудь неугасаемымъ огнемъ.
Постель мнѣ казалась горниломъ, одѣяло кололо мое тѣло будто иглами, я задыхалась, не могла спать, вскакивала и бѣжала на балконъ...
Было воскресенье, я по обыкновенію собралась къ обѣдни въ ближнюю церковь св. Апполинарія; меня сопровождала Маріетта. Мы вошли въ гондолу, которой управлялъ ея мужъ Джіороламо.
Когда мы подъѣхали къ церкви и вышли изъ гондолы, Маріетта шла со мной рядомъ, а ея мужъ позади несъ мой молитвенникъ. Но едва мы прошли нѣсколько ступенекъ, какъ я увидала синьора Сальвіати, стоящаго при входѣ въ церковь. Сердце у меня страшно забилось. Наши взоры встрѣтились, и я почувствовала что-то новое, какой-то трепетъ всего моего существа. Въ то же самое время точно пламя жгло мое лицо, голова закружилась и для того, чтобы не упасть, я должна была опереться на руку Маріетты. Оправившись нѣсколько, я сдѣлала шагъ впередъ, подняла голову и взглянула... Кавалера уже не было, онъ вошелъ въ церковь. Подойдя къ сосуду съ священной водой, я его снова увидала. Обмочивъ свой палецъ въ воду, онъ протянулъ мнѣ руку, почтительно наклонивъ голову. Тутъ я почувствовала прямо ужасъ. Первая мысль, блеснувшая въ моей головѣ, была уйти. Но ноги мои не двигались. Я посмотрѣла на Сальвіати, онъ стоялъ съ протянутой рукой; онъ имѣлъ видъ сконфуженный, почтительный. Какъ было не принять святой воды? Отказаться отъ нея я не имѣла права, какъ христіанка. Я протянула мою руку и коснулась его руки. Это продолжалось одинъ моментъ не болѣе, но я опять вся затрепетала и услышала шопотъ, полный сладкой гармоніи. Мой кавалеръ проговорилъ: о, Біанка!
Во все время обѣдни я стояла около главнаго алтаря на колѣняхъ, и хотя голова моя была опущена, но я чувствовала его жгучій взглядъ, устремленный на меня: этотъ взглядъ господствовалъ надо мной, проникалъ меня всю, я была безпредѣльно счастлива, не могла молиться и о чемъ-либо думать.
При выходѣ изъ церкви, я опять увидала моего красиваго кавалера, онъ стоялъ около святой воды и почтительно мнѣ поклонился. Страшно взволнованная, я вышла изъ церкви.
Весь этотъ день и ночь я ни о чемъ не могла думать, кромѣ, какъ о Сальвіати. Его образъ постоянно былъ передъ моими глазами.
Я не буду подробно описывать, какъ мало-по-малу эта любовь проникла въ мою душу и стала полной госпожей всѣхъ моихъ дѣйствій и помышленій. Не испытавшіе на себѣ подобное не могутъ меня понять. Каждый вечеръ мы продолжали видѣться на нашихъ балконахъ; кромѣ нѣжныхъ взглядовъ, которыми мы обмѣнивались, я стала отвѣчать на жесты и поклоны Сальвіати.
Затѣмъ каждое воскресенье я находила моего обожателя у дверей церкви, предлагавшаго мнѣ святую воду; наши руки соприкасались... и чувство такъ пугавшее меня прежде, теперь доставляло мнѣ самое высокое наслажденіе. Прикасаясь къ рукѣ Сальвіати, въ мои жилы вливалась точно волна невыразимыхъ наслажденій.
Одинъ разъ онъ мнѣ слегка пожалъ руку, я вся затрепетала и это былъ мой отвѣтъ ему, краснорѣчивое доказательство моей къ нему любви.
Вечеромъ въ воскресенье Маріетта, знавшая уже все, вручила мнѣ съ таинственнымъ видомъ письмо слѣдующаго содержанія:
"Обожаемая Біанка!
"Говорить вамъ, какъ пламенно я васъ люблю, было бы лишне, мнѣ кажется, вы и сами это поняли. Но я горю желаніемъ сказать вамъ это живою рѣчью. Дайте мнѣ высшее блаженство упасть къ вашимъ ногамъ.
"Piero".
Два совершенно противоположныя чувства боролись во мнѣ при чтеніи этого посланія. Я получила первое любовное письмо отъ того, кого такъ страстно полюбила и была вполнѣ счастлива. Съ другой стороны, исполнить просьбу Сальвіати, пойти съ нимъ на тайное свиданіе, безъ воли отца, мнѣ казалось недостойнымъ благовоспитанной дѣвушки. Я колебалась. Но Маріетта, видя мою нерѣшительность, сказала:
-- Чего вы боитесь, синьорина? Все это дѣло поведетъ васъ къ самому честному и святому концу -- къ свадьбѣ. Кавалеръ Сальвіати желаетъ просить вашей руки у папаши, но прежде, чѣмъ это сдѣлать, онъ хочетъ убѣдиться, любите ли вы его. Какъ видно, онъ васъ страстно любитъ, но безъ вашего позволенія не смѣемъ адресоваться къ вашему батюшкѣ. Развѣ это не благородно съ его стороны? Вѣрьте мнѣ, вы ничѣмъ не рискуете, согласившись на свиданіе. По всему видно, что Сальвіати юноша скромный, хорошій; въ этомъ и сомнѣнія быть не можетъ.
Я хотя и боялась нарушить мой долгъ приличія, но желаніе слышать слова любви изъ устъ моего прелестнаго поклонника было сильнѣе этой боязни, а потому доводы Маріетты меня безъ труда убѣдили. Я согласилась.
Никогда я не сдѣлала бы такого шага, если бы была жива моя милая мама, отъ которой я ничего не скрывала!
Вечеромъ Маріетта взяла меня за руку и провела въ одну изъ необитаемыхъ комнатъ перваго этажа, куда никогда никто не ходилъ. Я была блѣдна, какъ смерть, и вся дрожала. Первое наше свиданіе было частью въ присутствіи Маріетты. Сальвіати мнѣ клялся въ любви, говорилъ, что будетъ просить согласія моего отца и на прощаньи страстно поцѣловалъ мою руку, точно обжогъ ее. Я долго чувствовала огонь этого поцѣлуя.
X.
Благодаря покровительству преданной мнѣ Маріетты, наши любовныя свиданія устроивались почти постоянно. Я любила моего Пьеро страстно, безумно. Мнѣ онъ казался самымъ красивымъ, смѣлымъ и любезнымъ изъ всѣхъ мужчинъ; отказать ему я ни въ чемъ не могла. Когда я его спрашивала, почему онъ, принадлежащій къ семейству знаменитыхъ Сальвіати, не адресуется прямо къ моему отцу съ просьбой моей руки, онъ мнѣ отвѣчалъ, что дядя, замѣнившій ему его покойнаго отца, находитъ его, Пьеро, черезчуръ молодымъ для брачныхъ узъ, что согласіе дяди, конечно, можно получить, но не теперь, а впослѣдствіи.
-- Дядя живетъ во Флоренціи,-- говорилъ мнѣ Пьеро,-- для того, чтобы начать переговоры о бракѣ, надо мнѣ туда ѣхать, или дождаться пріѣзда дяди въ Венецію. Во всякомъ случаѣ надо имѣть терпѣніе, поспѣшность можетъ испортить все дѣло. Я,-- увѣрялъ меня Пьеро,-- пламеннѣе тебя желаю ускорить наше счастье.
Между тѣмъ время шло, проходили дни, недѣли, мѣсяцы; наши свиданія продолжались; мое увлеченіе дошло до полнаго самозабвенія, до потери разсудка и воли. Я- на все смотрѣла глазами моего обожаемаго Пьеро. Я была побѣждена этой любовью точно волшебными чарами. Я чувствовала, что исчезаетъ моя воля, что я не могу противиться очарованью любви и нерѣдко, въ минуты проблеска разсудка, я вспоминала мою несравненную маму, которой одной я могла бы повѣрить тревоги моего сердца; она поддержала бы меня, руководила мною и была бы моей защитой. Но увы! мамы около меня не было.
Я мечтала въ одиночествѣ и эти мечты были полны опьяняющей страсти первой любви. Часто, когда луна закрывалась тучкой, какъ вуалемъ, мы катались въ гондолѣ, и Пьеро пѣлъ мнѣ подъ акомпаниментъ мандолины...
Въ моей невинности я воображала, что чувство любви экзальтируетъ только душу, но мало-по-малу страсть зажгла и тѣло. Пьеро воспользовался моей неопытностью и я отдалась ему вся... Я упала съ чистаго неба... Были минуты, когда я была готова возненавидѣть того, кто былъ причиною моего несчастья.
Мы были виноваты оба, но Пьеро больше меня; онъ не долженъ былъ такъ безжалостно разбивать мои святыя грёзы, толкать меня на эту дорогу...
Одинъ разъ, вечеромъ, я сказала ему, что откладывать нашу свадьбу долѣе нельзя, что онъ долженъ позаботиться уговорить своихъ родныхъ просить моей руки у отца. Мое заявленіе, болѣе серьезное, чѣмъ нѣжное, какъ мнѣ показалось, смутило Пьеро. Но это продолжалось одинъ лишь моментъ. Оправившись, онъ меня сталъ увѣрять, что серьезно объ этомъ думаетъ, что даже сегодня вечеромъ, онъ писалъ къ дядѣ во Флоренцію, что послѣдній на будущей недѣлѣ долженъ пріѣхать въ Венецію и явиться къ моему отцу просить моей руки.
Во всѣ послѣдующія наши свиданія, Пьеро увѣрялъ меня въ томъ же самомъ и всегда умѣлъ разсѣявать мои подозрѣнія. Онъ мнѣ говорилъ, что вторично написалъ дядѣ и что на дняхъ получилъ благопріятный отвѣтъ: дядя съ удовольствіемъ изъявляетъ согласіе породниться съ семействомъ Капелло. Затѣмъ, совершенно неожиданно, возникли какія-то препятствія; но все это, будто бы, должно было устроиться съ пріѣздомъ дяди въ Венецію. Пріѣздъ же его въ Венецію непремѣнно будетъ не позднѣе двухъ, трехъ недѣль.
-- Подожди еще немного,-- успокоивалъ меня Пьеро,-- мы будемъ совсѣмъ счастливы, наша будущность устроится какъ нельзя лучше.
Но и послѣ всего этого, я услышала цѣлый рядъ отговорокъ: то дядя внезапно заболѣлъ, потому и не можетъ пріѣхать въ Венецію, то его задерживаютъ самыя нужнѣйшія и спѣшныя дѣла, которыя необходимо привести въ порядокъ, прежде чѣмъ пуститься въ дорогу и т. д.
Меня страшно возмущали всѣ эти препятствія и, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ душу мою невольно стало закрадываться сомнѣніе противъ Пьеро.
Такимъ образомъ, прошло три мѣсяца и, не смотря на это, не было и тѣни надежды, что обѣщанія Пьеро исполнятся. Я страшно безпокоилась и, наконецъ, моя тревога перешла въ полное отчаяніе, вслѣдствіе совершенно неожиданныхъ обстоятельствъ.
Съ нѣкоторыхъ поръ, я почувствовала себя нездоровою. Симптомы болѣзни были какіе-то странные, никогда со мной не бывалые. Я посовѣтовалась съ Маріеттой, и она ничего не могла мнѣ объяснить. Но вскорѣ мнѣ уже не надо было прибѣгать ни къ чьимъ совѣтамъ, я сама поняла, что со мной дѣлается. Въ одинъ прекрасный день, я почувствовала будто что-то повернулось внутри меня. Сомнѣнія мои разсѣялись: я забеременѣла. Это открытіе поразило меня ужасомъ. Никакими словами нельзя выразить моего отчаянія.
Я, разумѣется, объявила моему обожателю о послѣдствіяхъ нашей грѣховной связи. Пьеро, казалось, былъ пораженъ не менѣе меня.
Онъ поблѣднѣлъ, какъ смерть, и закрылъ лицо руками.
-- Итакъ,-- сказала я,-- нашъ бракъ долженъ совершиться безотлагательно. Прошу тебя употребить всѣ средства, чтобы твой дядя поспѣшилъ пріѣхать въ Венецію. Если ему нельзя пріѣхать сюда безотлагательно, тогда пусть твой старшій братъ проситъ у отца моей руки для тебя. Главное, чтобы поскорѣе состоялась наша свадьба. Я надѣюсь, Богъ дастъ мнѣ силы скрыть мое положеніе. Обвѣнчавшись, мы будемъ спасены.
Страшная опасность, въ которой я находилась, пробудила во мнѣ всю мою энергію и рѣшимость; Пьеро, напротивъ, былъ смущенъ и колебался. Видя его нерѣшительность, я вскричала:
-- Быть можетъ, ты предпочитаешь, чтобы я сама открыла отцу всю истину?
-- Боже сохрани!-- возразилъ испуганно Пьеро,-- подобное открытіе было бы нашимъ страшнымъ несчастьемъ: тебя заперли бы на всю жизнь въ монастырь, меня въ тюрьму, а быть можетъ и казнили бы смертью.
-- Слѣдовательно, для спасенія насъ остается лишь исполнить то, что я предлагаю. Неужели я тебя должна уговаривать! Скажи есть въ тебѣ сердце?
-- Ахъ, Біанка!-- отвѣчалъ онъ,-- еслибы ты знала, какъ душа моя страдаетъ, такъ она растерзана... Но ты не принимаешь въ соображеніе всѣхъ препятствій,-- наконецъ, тебѣ неизвѣстно настоящее положеніе вещей.
-- Я знаю одно, что ты меня поставилъ въ это ужасное положеніе, ты и долженъ изъ него меня вывести.
-- И я это сдѣлаю!-- вскричалъ онъ, будто только въ эту минуту рѣшаясь.
Помолчавъ нѣсколько минутъ, онъ прибавилъ:
-- Но ты будешь тверда, рѣшительна?
-- И ты меня объ этомъ спрашиваешь?
-- Готова на все?
-- Чтобы быть твоей женой, конечно!
-- Хорошо, подожди меня завтра вечеромъ; я тебѣ сообщу мой планъ... Необходима только смѣлость и мы спасены.
-- Но помни я жду отъ тебя не однихъ только словъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, на этотъ разъ это будутъ не одни слова, но и дѣло.
-- И такъ до завтра!
-- До свиданія, радость моей жизни.
Такъ мы и разстались. Я возвратилась въ мою комнату никѣмъ не замѣченною. Спать я не могла.
Впечатлѣніе разговора моего съ Піеро было черезчуръ сильно. Когда я оставалась одна, глазъ на глазъ съ моимъ несчастьемъ въ моемъ воображеніи рисовались картины опасностей, и я страшно страдала. Хотя свадьба и была моимъ единственнымъ спасеніемъ, но, пока она совершится, могло встрѣтиться не мало препятствій. Кромѣ того, если отецъ мой и дастъ согласіе, нельзя было надѣяться, что насъ обвѣнчаютъ тотчасъ же. Пойдутъ приготовленія приданаго, помолвка, балы, празднества и все, что въ обычаяхъ патриціевъ нашей страны. Но, что если во время всѣхъ этихъ приготовленій мое положеніе будетъ обнаружено,-- думала я съ ужасомъ,-- тогда я безвозвратно погибла. Еслибы была жива моя милая мама, другое дѣло; она помогла бы мнѣ скрыть мой стыдъ; но хитрая Гримани, которая съ такимъ восторгомъ хотѣла меня запереть на всю жизнь въ монастырь, открывъ мою тайну, вооружитъ противъ меня всѣхъ и будетъ доказывать, что выдать меня за моего соблазнителя, значитъ, не наказать грѣхъ, а, напротивъ, поощрить его. Отецъ, разумѣется, согласится съ ней и я погибну. Слѣдовательно, являлась неизбѣжная необходимость поспѣшить свадьбой. Но какъ это сдѣлать? Что значатъ слова Піеро, зачѣмъ онъ спрашивалъ меня могу ли я рѣшиться, буду ли смѣла? Почему съ нимъ вдругъ произошла какая-то перемѣна? Что все это значитъ?
Цѣлую ночь я задовала себѣ эти вопросы и никакъ не могла ихъ разрѣшить. Спать я, разумѣется, не могла; я бредила на яву.
На другой день я не выходила изъ моей комнаты до тѣхъ поръ, пока Маріетта не пришла ко мнѣ, чтобы проводить меня въ комнату, выходившую на каналъ, гдѣ устроивались наши свиданія съ Піеро.
На этотъ разъ мой обожатель былъ особенно взволнованъ и вообще имѣлъ какой-то странный видъ.
-- Обдумала ты хорошо все, что я тебѣ вчера говорилъ?-- спросилъ онъ, лишь только я показалась.
-- Разумѣется,-- отвѣчала я, съ смущеніемъ глядя на него.
-- Значитъ, ты рѣшаешься на все?-- продолжалъ Піеро допрашивать, сверкая глазами.
-- Я уже тебѣ сказала.
-- Ты не побоишься скомпрометировать себя, способна всѣмъ рискнуть?
-- Что ты этимъ хочешь сказать?
-- Я говорю тебѣ: насъ можетъ спасти только смѣлость.
-- Смѣлость ты говоришь, но какимъ образомъ?
-- Да, малѣйшая нерѣшительность насъ погубитъ...
-- Ты меня пугаешь!
-- Біанка, моя обожаемая Біанка, насъ можетъ спасти только бѣгство...
-- Бѣгство! Ты мнѣ предлагаешь бѣжать?! Но ты бредишь, мой милый!
-- Нѣтъ, Біанка.
-- Но бѣгство было бы позоромъ нашей фамиліи! И ты рѣшаешься дѣлать мнѣ подобныя предложенія, ты, Сальвіати?!
-- Выслушай меня ради Бога, Біанка, умоляю тебя выслушай... Это единственное средство спасенія.
-- Единственное! Но, что ты говоришь? Развѣ у насъ нѣтъ времени, развѣ я не могу быть твоей законной женой?
-- Да, конечно, ты можешь быть моей женой; но не по согласію твоего отца, не общепринятымъ порядкомъ.
-- Это почему? Слѣдовательно, есть какія-нибудь препятствія, и ты ихъ скрывалъ отъ меня? Говори мнѣ сейчасъ, я хочу знать твою тайну.
-- О, Біанка, Біанка, прости меня,-- вскричалъ съ отчаяніемъ Пьеро, падая на колѣни.
-- Простить! Да въ чемъ же?-- отвѣчала я, пораженная ужасомъ.-- Что ты сдѣлалъ, несчастный, что, говори!
-- Я тебя обманывалъ,-- продолжалъ Пьеро, закрывъ лицо руками.
-- Ты меня обманывалъ? какимъ образомъ?
-- Я не Сальвіати.
Это открытіе поразило меня точно громомъ. Въ первый моментъ на меня напалъ столбнякъ, я ничего не могла сообразить. Въ головѣ моей былъ какой-то хаосъ. Но это состояніе длилось не долго, точно лучъ свѣта озарилъ мой мозгъ, я поняла весь ужасъ моего положенія и страшная злоба закипѣла въ моей груди, я схватила за руку моего несчастнаго любовника, стоявшаго на колѣняхъ, и вскричала:
-- А! ты не Сальвіати? Кто же ты, негодный обманщикъ?! Кто ты?
-- Прости, прости!-- отвѣчалъ мнѣ Пьеро, все ниже и ниже опуская голову.
Отчаяніе и страшное горе вытѣснили мою любовь, въ эту минуту я съ наслажденіемъ разорвала бы на клочки этого негодяя, плакавшаго у ногъ моихъ.
-- Отвѣчай же, я тебя спрашиваю: кто ты такой?!.-- кричала я.
-- Прости, прости!
Я должна была выждать, пока онъ хотя немного успокоится, потому что его рыданія мѣшали ему связно говорить. Прошло нѣсколько минутъ, Пьеро всталъ и, низко склонивъ голову, началъ:
-- Я не Сальвіати. Меня зовутъ Пьетро Бонавентури; я флорентіецъ, простой служащій въ банкѣ Сальвіати. Я не дворянинъ и не богатъ. Мнѣ никогда нельзя было разсчитывать получить твоей руки.
-- Негодяй!-- вскричала я въ страшномъ негодованіи,-- зачѣмъ же ты меня обманывалъ?!
-- Имѣйте ко мнѣ состраданіе, Біанка, въ эту минуту я несчастнѣйшій изъ людей. Я, вѣрьте мнѣ, никогда не хотѣлъ васъ обманывать. Когда я полюбилъ васъ, я не имѣлъ намѣренія скрывать мое имя. Но вы сами приняли меня за Сальвіати, благороднаго и богатаго. Признаюсь вамъ, я не имѣлъ духа разсѣивать ваше заблужденіе. Я былъ виноватъ, очень виноватъ, но подумайте, Біанка, что было причиною моей вины?-- Безпредѣльная любовь къ вамъ.
Я сдѣлала жестъ отвращенія.
-- Нѣтъ, позвольте мнѣ сказать все,-- продолжалъ Пьетро,-- повторяю, я васъ безпредѣльно любилъ. Какъ же, скажите, я могъ сойти съ того пьедестала, на который вы меня поставили? Гдѣ взялъ бы я силу идти противъ своего счастья, лишиться вашей любви, уваженія и стать въ глазахъ вашихъ ничтожнымъ труженикомъ? О, нѣтъ, на такой подвигъ я не былъ способенъ, для подобнаго самоотверженія у меня не хватало силъ. Я не могъ быть героемъ и въ этомъ, признаюсь, моя вина. Теперь судите меня, Біанка, и я готовъ сію минуту покориться вашему приговору.
Сказавъ это, онъ отворилъ дверь на каналъ -- черный въ этотъ поздній часъ ночи.
Я его остановила.
Не смотря на мое горе, на глубокое оскорбленіе, мнѣ вдругъ стало жаль Пьетро. Его страстная, краснорѣчивая рѣчь, обильныя слезы и, какъ мнѣ казалось, искреннее раскаяніе, меня тронули; чувство злобы и мести прошло, я не хотѣла, чтобы онъ умиралъ. Прощаясь, я протянула ему руку. Пьетро упалъ на колѣни и, обливая мою руку слезами, говорилъ, что соглашается жить единственно для того, чтобы заслужить мое прощеніе.
XI.
Оставшись одна съ Маріеттой, я не знала, что говорить... на что рѣшиться... Повѣренная моихъ тайнъ была не менѣе меня несчастна, она никогда не подозрѣвала обмана, жертвой котораго была ея госпожа. Поощряя мою любовь къ Піетро, она считала его за богатаго и знатнаго Сальвіати. Узнавъ всю исторію, бѣдная Маріетта горько заплакала. Но слезами помочь дѣлу было нельзя. Въ моемъ ужасномъ положеніи слѣдовало принять безотлагательное рѣшеніе. Необходимо было тотчасъ же обсудить предложеніе, сдѣланное мнѣ моимъ любовникомъ: бѣжать, или нѣтъ?
Опять возникла борьба въ головѣ моей. Впечатлѣніе страшнаго оскорбленія было еще сильно, мнѣ казалось отвратительнымъ слѣдовать за человѣкомъ, обманувшимъ меня, и быть его женой. Съ другой стороны, я понимала, что любовь ослѣпила Піетро, заставила его такъ дурно поступить со мной. Наконецъ, этотъ человѣкъ не могъ мнѣ быть чужимъ: я подъ сердцемъ носила плодъ нашей преступной связи. Какъ я могла разорвать этотъ узелъ, связывающій насъ?
Покидая домъ отца, я окончательно подвергала себя осужденію, навсегда лишалась семьи и отчизны; но дома, что меня ожидало? Скрывать долѣе мое положеніе являлось невозможнымъ. Вскорѣ долженъ былъ открыться мой грѣхъ и тогда меня ожидало страшное наказаніе. Самое малое, какъ справедливо сказалъ Піетро, меня на всю жизнь заперли бы въ монастырь, но не въ такой, гдѣ монахини проводятъ время пріятно, какъ монастырь св. Захарія, а въ настоящую тюрьму, ужасную, и тамъ мнѣ суждено было покончить дни мои; юныя мечты мои, святыя вѣрованія въ монастырскую жизнь для кающихся, посвятившихъ себя Богу, были окончательно разбиты въ монастырѣ св. Захарія, разочарованіе мое было полное. Теперь мнѣ предстояла пожизненная тюрьма; между тѣмъ, я была молода, полна силъ, испытала счастье, сладость любви, хотѣла жить, надѣялась, а тутъ смерть, могила. Нѣтъ, я не хочу смерти, въ могилѣ вѣчный мракъ, тишина, ледяной холодъ, а я хочу свѣта, удовольствій, любви, я хочу жизни! Надо принять его предложеніе,-- думала я,-- это единственный путь къ моему спасенію, указанный мнѣ судьбой!
На другой день, вечеромъ, я сообщила Піетро въ присутствіи Маріетты о моемъ рѣшеніи. Мы сговорились устроить наше бѣгство такимъ образомъ. Ночью мужъ Маріетты довезетъ меня въ гондолѣ до острова Бурано, гдѣ Піетро долженъ ожидать меня съ баркой, на которой послѣ фальшивыхъ маневровъ по лагунѣ, мы достигнемъ до канала Фузино и по материку, переѣхавъ Папскія владѣнія, будемъ въ Тосканѣ.
Такимъ образомъ, я стала готовиться къ бѣгству. Было бы очень долго говорить о лихорадочныхъ волненіяхъ этихъ дней, о планахъ и мечтахъ нашихъ. Маріетта постоянно была посредницей между нами и своимъ здравымъ смысломъ разбивала наши мечты. Я мало-по-малу стала привыкать къ мысли о бѣгствѣ. Піетро уже не внушалъ мнѣ отвращенія, моя любовь къ нему опять проснулась. Мнѣ его было жаль и я окончательно его простила. Моя молодая фантазія рисовала мнѣ самыми поэтическими красками бродячую и полную приключеній жизнь, на которую я рѣшилась. Самая опасность имѣла прелесть въ моихъ глазахъ.
Наконецъ, день бѣгства былъ назначенъ. Піетро уѣхалъ.
На другой день Маріетта мнѣ сказала:
-- Синьорина моя, Піетро, съ которымъ вы бѣжите, бѣденъ: вы подумали объ этомъ?
-- Что ты этимъ хочешь сказать?-- отвѣчала я,-- какъ же мнѣ иначе поступить, я вынуждена необходимостью. Будемъ надѣяться на Бога.
-- А я бы совѣтывала вамъ немного обезпечить себя, чтобы не впасть въ нужду.
-- Но какимъ образомъ?
-- Въ сундукѣ, что стоитъ въ вашей комнатѣ, хранятся драгоцѣнности покойной вашей матери. Они ваши, почему бы вамъ не взять ихъ? Тридцать тысячъ скуди, которые они стоятъ, могли бы предохранить васъ отъ голода.
-- Развѣ я могу это сдѣлать? Не будетъ ли это значить, что я украла драгоцѣнности моей покойной матери?
-- Нисколько. Ваша матушка въ могилѣ и если бы она была жива, съ вами ничего дурного не случилось бы. Драгоцѣнности она назначила вамъ, слѣдовательно, вы берете свое, а не чужое.
Въ концѣ концовъ Маріетта убѣдила меня и я рѣшилась послѣдовать ея совѣту. Ключъ отъ сундука отецъ мнѣ отдалъ послѣ своей женитьбы. Я отперла сундукъ, вынула драгоцѣнности и стала ихъ разсматривать. Въ памяти моей живо воскресъ образъ милой, доброй мамы, которая носила ихъ, сначала мнѣ совѣстно было ихъ брать, но потомъ, взглянувъ на портретъ мамы, улыбающейся, будто благословляющей меня, я вспомнила, что всѣ эти драгоцѣнности она, дѣйствительно, предназначала мнѣ, и, обливаясь слезами, я рѣшилась ихъ взять.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ эту ночь свѣтила луна. Маріетта и ея мужъ просили отложить бѣгство, но я не могла долѣе переносить эту пытку неизвѣстности и объявила имъ, что мое намѣреніе неизмѣнно.
Покидая мою комнату, я поцѣловала портретъ мамы, какъ единственную дорогую мнѣ святыню. Объ отцѣ я не думала. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ женился и всю свою нѣжность сосредоточилъ на новомъ семействѣ, онъ для меня былъ постороннимъ; я безъ сожалѣнія съ нимъ разставалась. Одѣвшись во все черное, укутавшись въ мантилью такого же цвѣта, и взявши маленькую шкатулку, гдѣ хранились драгоцѣнности мамы, я спустилась къ каналу въ сопровожденіи Маріетты, и мы сѣли въ гондолу. Джіороламо быстро взмахнулъ веслами, я взглянула на палаццо, освѣщенный луной, гдѣ родилась, который покидала навсегда. Мнѣ вдругъ стало нестерпимо грустно, хотѣлось воротиться, еще разъ взглянуть на все, что мнѣ было такъ дорого, но я пересилила свое волненіе и, завернувшись въ мантилью, молча, опустилась на подушку.
Гондола быстро скользила по каналамъ города; вскорѣ мы выѣхали на лагуну и достигли острова Бурано. Здѣсь меня встрѣтилъ Піетро Бонавентури. Моя вѣрная Маріетта обняла меня, заливаясь горькими слезами, а добрый Джіороламо крѣпко поцѣловалъ мою руку. Мнѣ горько было разставаться съ Маріеттой, я точно отрывалась отъ всего родного. Піетро помогъ мнѣ пересѣсть на барку и мы разстались. Долго я слѣдила за удаляющейся гондолой, на которой уѣзжали отъ меня навсегда мои вѣрные друзья: Маріетта и Джіороламо. Гребцы наши сильно налегали на весла и вскорѣ дорогая гондола скрылась изъ глазъ. Легкій попутный вѣтерокъ, рябилъ воду, между тѣмъ, луна сіяла во всей своей красотѣ. Такимъ образомъ, мы благополучно прибыли въ Фузино. Здѣсь я переодѣлась въ мужское платье и рядомъ съ Піетро верхомъ на лошади, въ сопровожденіи контрабандистовъ поскакала по мало извѣстнымъ тропинкамъ. Мы ѣхали цѣлый день. Ночью немного отдохнули въ хижинѣ крестьянина. На другой день, вечеромъ, мы переѣхали на баркѣ рѣку По. Картина была грустная. Лучи заходящаго солнца обливали точно кровью бурную рѣку, издалека слышался звонъ колокола, призывавшаго къ Ave Maria; мнѣ вдругъ сдѣлалось невыразимо грустно, я заплакала.
По другую сторону рѣки мы уже были въ герцогствѣ Феррарскомъ. Съ переѣздомъ границы венеціанской республики для насъ миновалась опасность. Первый разъ во все время путешествія мы покойно отдохнули. Затѣмъ, проѣхавши никѣмъ не замѣченные герцогство, мы достигли болонскихъ владѣній.
Я не хотѣла пріѣзжать во Флоренцію, не обвѣнчавшись съ Піетро, о чемъ и объявила ему. Онъ изъявилъ полное согласіе и мы обвѣнчались въ церкви одной болонской деревни.
Бракъ былъ совершенъ съ соблюденіемъ всѣхъ законныхъ формальностей при двухъ постороннихъ свидѣтеляхъ. Такимъ образомъ, я черезъ три дня пріѣхала во Флоренцію супругой Піетро Бонавентури.
Увы! великолѣпная столица Тосканы не оправдала моихъ мечтаній. Она мнѣ показалась грустною.
И вотъ я, запертая въ четырехъ стѣнахъ, могу видѣть только площадь св. Марка, которую сравниваю съ венеціанской площадью того же названія, извѣстной своей величественной красотой.
Здѣсь я влачу мои печальные дни... Здѣсь я погребена тѣмъ, кого судьба назначила мнѣ въ мужья...
Изъ Венеціи я получаю только роковыя вѣсти: я осуждена съ позоромъ, Піетро тоже, его старый дядя Джіованни Батисто, осужденный за сообщничество съ племянникомъ, посаженъ въ колодцы; Маріетта и Джіороламо тоже въ тюрьмѣ и по всей вѣроятности въ самой суровой.
А со мной что будетъ, осужденной, преслѣдуемой наемными убійцами?.. Впрочемъ, оно и лучше, по крайней мѣрѣ окончится это жалкое существованіе.
"Историческій Вѣстникъ", тт. 39--41, 1890