Вместо предисловия

«Таджики — это народ, чья интеллигенция породила великого поэта Фирдоуси, и недаром они, таджики, ведут от него свои культурные традиции». И. В. Сталин

Предлагаемый в русском переводе эпизод из истории старого Ирана, заключающийся во всемирно-известной эпопее величайшего таджикского поэта Абулькасима Фирдоуси (ум. в 1025 г.), как увидим ниже, имеет известное касательство к истории таджикского народа. Давая характеристику нравов феодальной знати Ирана во главе с шахами из династии Сасанидов, Фирдоуси в то же время останавливается и на тяжелом положении народных масс. Мы не знаем, как излагалась вся эта история в не дошедшей до нас пехлевийской книге Хватай-намак (Худой-нома), истории царей, послужившей материалом для великой эпопеи Фирдоуси, но старейший исторический источник, Табари (IX–X в.в. н. э.), не расходится с Фирдоуси в изложении основных моментов этой истории.

Упоминаемый в этом переводе шах Ирана Ормузд есть Сасанид Хормизд IV (579–590), державшийся весьма высокомерно по отношению к персидской знати и к духовенству. Хормизд в войсках заботился о простых солдатах, а всадников-аристократов содержал плохо. Он терпимо относился к людям иной веры.

Когда жрецы (мобеды) обратились к нему с просьбой ограничить права покровительствуемых им христиан, Хормизд ответил, что государство не будет прочным, если подданные христиане и представители других негосподствующих религий будут озлоблены: царский престол держится не только на двух передних опорах, но и на двух задних. «Вместо того, — сказал он, — чтобы нападать на христиан и других иноверцев, старайтесь затмить их своими хорошими поступками, пусть таким путём они поймут превосходство вашей религии».^[1]

Естественно, что такой государь был ненавидим и всемогущим жреческим сословием, и всей феодальной знатью. И когда внешние враги, византийцы, тюрки и арабы, ополчились против Хормизда, он не нашел опоры в жречестве и знати. Фирдоуси заставляет Хормизда раскаиваться в том,

Что им убиты мудрые мобеды:

Не стало их — и не видать победы.

И продолжая, поэт поясняет, как правил Ираном Хормизд:

Давно в стране он правил без писцов,

Советчиков и добрых мудрецов.

Вызванный Хормиздом правитель Рея, Бахрам Чубина, будучи назначен им главнокомандующим для отражения внешних врагов, успешно побеждает их, но духовенство и знать стремятся посеять подозрение в сердце ненавистного им Хормизда, внушая ему о замыслах победоносного полководца самому занять престол Ирана. И Хормизд в грубой форме приказывает Бахраму сложить должность главнокомандующего.^[2] Бахрам поднимает восстание против шаха в пользу его сына Хосрова Парвиза, которого поддерживает знать. Отец узнает о заговоре и отдаст приказ — уничтожить сына. Последний, узнав об этом, спасается бегством в Азербайджан. К нему переходят вассалы Хормизда из разных областей и Хосров поднимает восстание против отца. Хормизд высылает против него войско, но его полководец падает жертвой измены и войско присоединяется к войскам Бахрама Чубина. В столице поднялась смута.

Рабы, мечтая воевать со знатью,

Вдруг перешли от похвалы к проклятью.

Из тюрем вышли все заключенные и вместе со всеми недовольными шахом подняли восстание. Представители знати проникли во дворец, схватили Хормизда и ослепили его. Затем послали приглашение Хосрову занять престол отца. Хосров спешно прибывает в столицу.

Он ничего не предпринимает против тех, кто искалечил его отца; напротив, он всячески благоволит к ним.

И когда Бахрам выступил против Хосрова (под внешним предлогом мести за ослепленного Хормизда) и разбитый им Хосров бежал в Византию, в это время знать, не желая опять видеть на престоле Хормизда, убивает его. Бахрам становится шахом Ирана. Тем временем Хосров униженно выпрашивает себе военную помощь у византийского императора (Маврикия, 582–602). Тот выдает за него свою дочь и посылает с ним в Иран свои войска.

Разбитый Бахрам Чубина бежит в Среднюю Азию к тюркскому хакану. Уговорив его выступать против Хосрова, Бахрам в этом походе гибнет от предательства представителей персидской знати, еще не так давно пресмыкавшейся перед Бахрамом, когда он был шахом.

Такова эта история в передаче Фирдоуси; вся она полна отвратительного лицемерия, лжи и мерзостей, которые отличали персидскую знать и духовенство. И в то же время характерным для нее являлся тот фанатизм, от которого погиб Бахрам Чубина, незадолго перед тем сидевший на троне сасанидов. Знать (да и прочие слои населения), как бы враждебно не смотрела на личности отдельных своих шахов — Сасанидов, могла признать право ношения царского венца только за сасанидом потомком Ардашира; только с его домом, по ее представлению была связана «царская благодать» ( фаррахи-кайаник ).^[3] Преемником Хормизда теперь стал Хосров, вошедший в историю с прозванием парвиз (победоносный), отличавшийся необычайно красивой внешностью и в качестве обожателя красавицы-армянки Ширин, ставший героем многочисленных восточных повестей и поэм (нередко разрабатывавшихся первоклассными поэтами) с названиями «Хосров и Ширин» или «Фархад и Ширин».

Народные же массы страдали от его жестокости, жадности и тяжелых налогов, как страдали они, впрочем, и до него.

«Надели вы кольчуги и венцы,

Чужим добром украсили дворцы.

И эти украшенья и убранства —

Свидетели насилья и тиранства»,

говорит Фирдоуси устами мудрого Харрода и продолжает дальше слова горькой укоризны правителям государств:

Как смеют шахи веру продавать?

Они должны увидеть благодать

В том, чтоб радовать сердца голодных,

В том, чтоб жить для целей благородных,

В том, чтоб стремиться к правде и добру,

А не к жемчужинам и серебру.

Как ни был бы силён, отважен воин,

Тогда лишь восхваленья он достоен,

Когда вступает в правую войну,

Чтоб защитить от недругов страну,

А тот, кто пользы ждет себе от веры,

(Мы знаем — есть подобные примеры),

А тот, кто жаждой правды не томим, —

Будь проклят он и мертвым, и живым!

Бахрам Чубина, по-видимому, вел свое происхождение от парфянских царей, Аршакидов, эпоха которых по тем или иным причинам совершенно вычеркнута из великой эпопеи Фирдоуси. По крайней мере поэт влагает Бахраму Чубина в уста такие слова во время его словесного препирательства с Хосровом Парвизом:

«…Как лев свирепый прянув,

С лица земли смету я род каянов,

Их злые уничтожу семена,

В сказаниях сотру их имена.

Да станут все они добычей мрака,

Да воцарится снова род Аршака».

Т.е. Бахрам Чубина обещает Хосрову II то же самое, что сделали Сасаниды с своими предшественниками парфянами — предали их абсолютному забвению не только в истории, но даже и в народных сказаниях.

Бахрам Чубина, бежав в Среднюю Азию, стал родоначальником так называемых «саман-худатов». До арабского завоевания они были в Средней Азии людьми владетельными и именитыми, при арабах утратили прежнее влияние и могущество, но переход одного из них в VIII в. в мусульманство снова возвысил их род до царственного достоинства. Они под именем «саманидов» создали сильное и высоко-культурное для своего времени таджикское государство, просуществовавшее без малого 125 лет (с 875 по 999 г. н. э.)

Профессор А. Семенов

Глава первая

Приход войск со всех стран света на бой с Ормуздом

Богат, могуч, под грохот барабана,

Вдруг Совашах нагрянул из Турана.

Когда войска его считать начнешь,

Четыреста по тысяче сочтешь.

Ты нити видел ли в основе ткани?

Отрядов столько ж, собранных для брани!

Одних слонов — до тысячи двухсот,

Меж них тропинки путник не найдет.

Отряды вражьи к Мерву подступили,

Земля незримой сделалась от пыли.

Письмо Ормузду написал Сова,

Такие он послал ему слова:

«Да загремит в стране приказ твой строгий.

Зови стрелков, благоустрой дороги,

Припасы пищи, сена приготовь

И помни, что пришел пролить я кровь.

Я к царству твоему веду дружины

От горных кряжей до песков долины».

Прочел письмо, — пришла другая весть:

«Всех всадников на западе не счесть,

То двинулся в поход кайсар из Рума,

Селенья разрушает он угрюмо».

Текли, текли войска из разных стран,

Из городов, которым Нуширван

Внушил когда-то страх, принудив к дани,

И потемнели небеса в Иране.

Пришли войска из множества земель:

Хазары потрясали Ардабель,

А копьеносные аравитяне

Неслись, добыче радуясь заране.

Достигли полчища реки Евфрат.

Казалось, что побил жестокий град

Луга, сады, возделанные нивы,

Увял и омрачился край счастливый.

Ормузд был этой вестью удручен,

И горько в том раскаивался он,

Что им убиты мудрые мобеды:

Не стало их — и не видать победы.

Давно в стране он правил без писцов,

Советчиков и добрых мудрецов,

А так нуждался он в совете мудром!

И вот он порешил однажды утром

Созвать из пограничных областей

Правителей и сведущих людей:

Такой грозы, с таким раскатом бранным,

Ни разу мир не видел над Ираном!

Сказали воеводы: «Мудрый шах!

Ты всемогущ, а мы — ничтожный прах.

Что в силах высказать наш слабый разум?

Мы можем подчиняться лишь приказам.

Обычаи былые ты отверг,

И над Ираном свет добра померк.

Тобой мобеды мудрые убиты,

Отныне нашим семьям нет защиты».

Тогда в живых оставшийся мобед,

Визирь Ормузда, подал свой совет:

«Всеведающий шах! Вступив в сраженье,

Мы нанесем хазарам пораженье,

А если волю нам напрячь и ум,

То победить мы можем гордый Рум,

Не так уже твои дружины слабы,

И в страхе побегут от них арабы,

Но если турки двинулись на рать,

Нам за Джейхун их трудно отогнать.

Один лишь Совашах тебе опасен.

Он топчет пашни наши, он ужасен,

Он грабит земледельцев, горожан, —

Нам угрожает гибелью Туран».

Спросил Ормузд с надеждою и страхом:

«Но как же мы поступим с Совашахом?»

Тот молвил: «Собери богатырей,

Которыми гордился б царь царей,

Пусть воинов, без лишних проволочек,

Всех, годных к делу, сосчитает счетчик».

И вскоре донесение пришло

От счетчика: сто тысяч — вот число

Всех воинов, исправно службу несших,

Но много было между ними пеших.

Сказал мобед: «Ужель такая рать

Заставит Совашаха трепетать?

Когда ты доблесть ищешь в нашем царстве,

О шах, забудь о кознях и коварстве,

Иди прямым путем, и ты спасешь

Всех простолюдинов и всех вельмож.

Тебе рассказ известен величавый?

Арджасп достиг когда-то бранной славы.

Сломив Китай, вернулся он домой,

Но правил он неправедно страной.

Тогда Исфандиор, сорвав оковы,

Повел своих сограждан в бой суровый.

Прими, владыка мира, мой совет:

Туранцы причинят нам много бед.

Ни слова больше не скажу, великий:

Хотя годами старше я владыки,

Не выше я владыки по уму.

Не будь же строг к ответу моему».

Сказал Ормузд: «Кайсар не рвется к бою.

Верну ему добытые войною,

Отцом захваченные города,

И войско вспять он повернет тогда».

Вот прибыло посольство в стан кайсара.

Глава послов — писец, священник старый,

Знаток наук, искусный златоуст —

Сказал кайсару: «Говорит Ормузд:

«Я отбирать края твои не стану.

Кайсар, и ты не угрожай Ирану,

И тем свое величье сохрани,

Да в радости твои продлятся дни».

Кайсару это слово было внятно,

Он повернул свои войска обратно.

Иранский шах, едва ушел кайсар,

Послал такое войско на хазар,

Что страх и трепет он внушил хазарам,

И города их предал он пожарам.

Его слуга Харрод, что был умен,

Величием, отвагой наделен,

Победоносно путь проделал длинный,

В Армению привел свои дружины,

Где с полчищем хазар они сошлись

И, обратив их в бегство, понеслись,

Хазарских всадников уничтожая.

Была добыча там взята большая.

Узнав, что прибыла такая рать,

Арабы двинуться решили вспять.

Когда услышал весть глава народа,

Что победили воины Харрода,

Покрыли славою себя в бою, —

Благословил Ормузд судьбу свою.

Теперь он знал одной заботы бремя:

О Совашахе думал он все время.

Глава вторая

Ормузд призывает Бахрама Чубина

У шаха был слуга: отважный дух

И ум соединял в себе Настух.

Сказал он шаху: «Дружен будь с победой

И горя никогда, о шах, не ведай!

Отец мой, праведник Михронситод,

В глухом углу отшельником живет.

Душою в Зенд-Авесту погруженный,

Он изучает божества законы.

Живя вдали от суеты сует,

Он многое познал на склоне лет.

Он к нашей бренной жизни равнодушен,

Но светлый разум старику послушен.

Придя к нему из мира бед и зол,

Я сутки у него в гостях провел.

Я рассказал отцу о нашем страхе —

Я рассказал ему о Совашахе.

Ответил он: «Подобная беда

Грозила нам и в древние года».

Тут задал я вопрос Михронситоду:

«Как вражьему противостать приходу?

Что помнишь ты о прежних временах?»

Он молвил: «Если спросит шахиншах,

Свою обитель я тотчас покину

И тайну я открою властелину».

И приказал вельможам властелин,

Чтоб старца посадили в паланкин,

Чтоб во дворец доставили поспешно.

Явился старец, мудрый и безгрешный.

Спросил Михронситода шахиншах:

«Что помнишь ты о прежних временах?»

Ответил старец: «Слово правды — свято.

Я во главе посольства был когда-то,

Я возглавлял сто шестьдесят мужей,

Поехавших за матерью твоей.

Родитель твой, посольство отправляя,

Сказал: «Вы привезите из Китая

Царевну, чтобы стала мне четой.

Я не женюсь на девушке простой.

Рабе не быть подругой Нуширвана,

Женюсь я лишь на дочери хакана!»

И вот к хакану прибыли послы,

И молвили ему слова хвалы.

Пять дочерей хранил он в тайном месте,

Об их красе я всюду слышал вести.

Вот я вошел в священный тот приют,

Где женщины и девушки живут.

Украсили царевен жемчугами

И перевили косы их цветами.

У всех венцы светлы, как у отца,

Лишь мать твоя стояла без венца.

Но все пред матерью твоей тускнели,

Хотя сверкала блеском ожерелий.

Она стояла, царственно-светла:

Недаром от Фагфура род вела.

Вздыхала мать ее, познав кручину:

Ее дитя увозят на чужбину.

Вздыхала также дочь, познав печаль:

Покинуть отчий дом ей было жаль.

На ней остановил я выбор скорый,

От прочих четырех отвел я взоры.

«Другую выбери, — сказал отец, —

Все пятеро — отрада для сердец».

«Подходит мне, — я молвил, — только эта, —

Другую выберу — лишусь я света:

Весьма печален будет мой удел!»

Тогда хакан, подумав, повелел

Немедленно явиться звездочету.

Предстал провидец, радуясь почету.

Спросил отец: «Вот дочь моя. Куда,

Ответствуй мне, ведет ее звезда?»

А тот: «Царевна, скромная по нраву,

Тебе лишь благо принесет и славу.

От шахиншаха, вот мои слова,

Она родит не мальчика, а льва,

И этот лев, дитя твоей царевны,

Нетерпеливый, черноглазый, гневный,

Пройдет над миром облаком щедрот.

Когда же старый шахиншах умрет,

Он будет, крепкий телом, стройный станом,

Богатый мощью управлять Ираном.

Убавит он отцовскую казну,

Но этим лишь украсит он страну.

Затем, внезапно, грозный враг нагрянет.

Он во главе туранских полчищ встанет.

Он громом над Ираном прогремит,

На всех собраньях станет знаменит,

Живое на пути своем раздавит

И шахиншаха трепетать заставит.

Но шахиншаху будет подчинен

Вельможа, что для подвигов рожден.

Могучий всадник и поклонник славы,

Крепыш черноволосый и кудрявый,

Стремителен, умен, красноречив,

Опасности, тревоги полюбив,

Придет он, гордый и сильноголосый,

Высокорослый и орлиноносый,

Он будет прозываться Чубина,

Порода будет витязя видна,

К иранскому придет он властелину,

Он приведет к нему свою дружину,

На турков он отправится в поход

И грозного врага он разобьет!»

Когда хакан услышал звездочета,

Растаяла тотчас его забота,

И дочь свою, внимая мудрецу,

Он отдал в жены твоему отцу.

Тогда возрадовался я душевно:

Всех девушек венцом была царевна!

В обратный путь пустился караван.

Богатствами нас одарил хакан.

Не в силах с дочерью расстаться юной,

Он проводил царевну до Джейхуна,

И, бросив на нее прощальный взгляд,

В слезах, в тоске вернулся он назад.

Теперь, о властелин всего живого,

Когда ты старца выслушал седого,

Я ищущему говорю: найдешь.

Ищи богатыря среди вельмож.

Он победит врага на поле брани:

Твоя судьба — в его могучей длани».

Сказал — и тут же испустил он дух.

В слезах склонился над отцом Настух.

Дворец внезапно огласили стоны,

И шахиншах воскликнул, потрясенный:

«Нам передав пророческий рассказ,

Увы, Михронситод ушел от нас.

Хвала Яздану, что благое слово

Услышал я от мудреца святого:

Когда бы я один помешкал час,

Унес бы он в могилу свой рассказ.

Мужи простые и мужи совета!

Пока не выполните вы завета, —

Не зная сна, усердием горя,

Ищите вы того богатыря,

Ищите, чтоб спасти себя от смерти,

Шагами землю всю теперь промерьте!»

У шахиншаха верный был слуга.

Была ему держава дорога.

Фарруха сын, известный простодушьем,

Он величался во дворце конюшим.

«Пребудь, — сказал он шаху, — милосерд.

Мне кажется, что-то собранье черт,

О коем старец говорил правдивый,

Являет всадник смелый, горделивый,

Из тех людей, чье ремесло — война.

Зовется он Бахрамом Чубина.

Им пренебречь не вправе мысль благая:

Останемся ни с чем, пренебрегая.

Он управляет далеко отсель:

Ты дал ему Барду и Ардабель.

Он возглавляет малую дружину,

Правитель он, покорный господину».

Тогда к Бахраму послан был гонец,

Чтоб он привел Бахрама во дворец.

Приказ Ормузда, речь Михронситода

Услышал от посланца воевода.

Глава третья

Ормузд назначает Бахрама Чубина главным военачальником

Бахрам, прервав военные труды,

Свою дружину двинул из Барды.

Усталый, потный, рослый и кудрявый,

Предстал он пред властителем державы.

Внимательно и долго шахиншах

Глядел на всадника: в его очах

Он прочитал одно лишь благородство,

А все черты являли с теми сходство,

Которые назвал Михронситод.

Избавился властитель от забот

И рассмеялся громко, счастья полон,

И ласково с Бахрамом речь повел он.

Увидел шах, что воин утомлен,

Что нужен отдых воину и сон.

С Бахрамом он простился благосклонно.

Когда же ночь, как мускус благовонна,

Решила сбросить черную чадру,

И солнце лик открыло поутру,

К царю пришел Бахрам, покинув ложе,

И расступились перед ним вельможи.

Ормузд велел Бахраму место дать

У трона, там, где восседала знать.

Поведал миродержец мужу брани

Слова о Совашахе, об Иране,

Затем спросил: «Как мне спасти страну:

Мир заключить или начать войну?»

И был ответ: «Пошли войска в сраженье,

Иначе ты потерпишь пораженье.

Лишь малодушный заключает мир,

Когда противник нарушает мир.

Чем будешь ты смиренней и покорней,

Тем будет враг надменней и упорней.

Ты должен радостно итти на рать,

Мол, воевать тебе, — что пировать,

В таком решении — залог величья,

А малодушья не могу постичь я».

Спросил Ормузд: — «Что выгодней для нас:

Повременить иль бой начать сейчас?»

И тот ответил: «Разумом владея,

Не мешкают, чтоб наказать злодея.

Так начертало мудрости перо:

«Несовместимы подлость и добро».

Ты прикажи готовиться к походу, —

Солью́ в один поток огонь и воду.

Иначе ждет тебя дурной конец:

Другой наденет царский твой венец.

Когда искусство боя мы проявим, —

Победу подчиниться нам заставим,

Всевышний нас не упрекнет, и впредь

Не будем перед ратью мы краснеть.

Позор — познать без боя пораженье,

Десятка тысяч не послав в сраженье!

Но если ты свою покажешь мощь,

И наши стрелы превратятся в дождь,

И в тучи превратятся наши луки,

И мы возьмем сто тысяч сабель в руки,

То двинемся с надеждою в поход.

Увидим, что сулит нам небосвод:

Иль зло пред силою добра померкнет,

Иль сила зла добро во прах повергнет».

Услышал речь Бахрама шахиншах,

И радость вспыхнула в его глазах.

Когда прием закончился у шаха,

Вельможи, ставшие добычей страха,

Сказали воину перед дворцом:

«Ты не прикидывайся храбрецом.

У Совашаха воинов так много,

Что муравьям преграждена дорога.

Зачем же ты сказал царю царей,

Чтоб он послал на бой богатырей?»

Но так Бахрам ответствовал вельможам:

«Я верю, что врага разбить мы сможем.

Пусть властелин прикажет поскорей, —

Я поведу на бой богатырей».

Вельможи к властелину поспешили

И о словах Бахрама доложили,

Хваля его, и с помощью прикрас

Преувеличили их в десять раз.

Их весть обрадовала миродержца,

Она развеяла заботу сердца,

И шахиншах Бахрама объявил

Военачальником иранских сил.

Бахрама шахиншах возвысил в сане,

И если знатный спрашивал в Иране:

«Кому отныне подчиняться нам?»

Шах отвечал: «Начальник ваш — Бахрам!»

Вот, препоясанный мечом тяжелым,

Предстал глава похода пред престолом.

Сказал: «Владыка! Счетчик пусть придет,

Пусть воинов он сделает подсчет,

Но только тех сынов твоей державы,

Что не жалеют жизни ради славы».

Ответил шах: «Отныне ты — глава,

Для воинов приказ — твои слова».

Перед Бахрамом выстроили войско:

Лишь тот, кто обладал душой геройской,

Кто мужества и силы был венцом,

Назваться мог бахрамовым бойцом.

Военачальник выбрал самых смелых,

Двенадцать тысяч всадников умелых,

Познавших силу палиц и мечей, —

Одних сорокалетних силачей:

Коль был моложе или старше воин,

Он жалованья не был удостоен.

Не знал Бахрам ни отдыха, ни сна.

Назначен был боец Ялонсина,

В чьем сердце клокотало мести пламя,

Главою над срединными рядами,

Чтобы, коня вздымая на дыбы,

Скакал он перед строем в день борьбы

И восклицал, знатнейших вдохновляя:

«Вступайте в битву, мужество являя!»

Другой, Изадгушасп, чей верный конь

Без трепета скакал через огонь,

На двух крылах — на правом и на левом —

Готов был поражать туранцев с гневом.

Кундогушасп, догнать способный льва,

Был в войске тыловых частей глава.

Он думать должен был о свежих силах, —

Чтоб в нужный час в сраженье он вводил их.

Благоустроил рать свою Бахрам,

И обратился он к богатырям:

«Идите вы прямым путем, без петель,

Да будет вашей целью — добродетель,

И пусть, когда пробьет победы час,

Насильников не будет среди вас.

Мечей, прославленных на поле брани,

Не поднимайте вы для злодеяний.

Когда раздастся клич войны, — скорей

Садитесь на оседланных коней,

И так скачите быстро, гулко, смело,

Чтоб всем казалось: буря зашумела!

Пока не протрубил военный рог,

Даю вам отдых на короткий срок:

Истоки силы — отдых, сон целебный —

Равно коню и всаднику потребны».

Утешен был известьем царь царей,

Что отобрал Бахрам богатырей.

Сокровищницы, радуясь, открыл он,

Бойцов Бахрама щедро одарил он,

И палицей владевших, и мечом,

Бахраму он не отказал ни в чем.

Восторгом и надеждою объятый,

Шах произвел огромные затраты,

Велел пригнать в столицу табуны,

Коней раздать защитникам страны.

Сказал военачальнику властитель:

«Слыхал ли ты, мой опытный воитель,

О всадниках, оружье и слонах,

Которыми владеет Совашах?

Слыхал ли, что сама земля трясется

Под войском вражеского полководца?

Из воинов, что мой хранят престол,

Двенадцать тысяч только ты нашел,

Достойных своего вооруженья.

Не слишком ли их мало для сраженья?

Притом, взамен горячих, молодых,

Сорокалетних выбрал ты одних…

Бахрам, твои поступки непонятны!»

Ормузду отвечал искусник ратный:

«О шах, владыка мира, светоч глаз!

Слыхал ли ты старинный тот рассказ,

Что древние властители вначале

Себе в друзья удачу избирали,

Поэтому, чтоб стать врага сильней,

Немного требовалось им друзей.

Я к этому старинному рассказу

И доказательства прибавлю сразу,

Коль соизволит мне мой шах внимать.

Известно, что бесчисленную рать

Увидел Кай-Ковус в Хамоваране.

Тогда Рустам повел на поле брани

Двенадцать тысяч всадников, и спас

От плена Кай-Ковуса в добрый час.

Гударза вспомню я Кишвадагона:

Двенадцать тысяч под свои знамена

Лихих бойцов привел отважный муж,

Чтоб отомщен был славный Сиавуш.

Исфандиор держался тех же правил, —

Двенадцать тысяч всадников возглавил.

Его бойцы верхом на скакунах

Арджаспа крепость превратили в прах.

О шах, внемли тому, кого возвысил:

Двенадцать тысяч — лучшее из чисел.

Мы в большем не нуждаемся числе,

Чтоб службу сослужить своей земле.

«Ужель, — еще спросил ты, благородный, —

Одни сорокалетние пригодны?»

Сорокалетний опытен боец,

Он доблести военной образец,

Всегда на поле брани стоек духом,

Не верит клевете и вздорным слухам.

Подверженный превратностям судеб,

Он помнит властелина соль и хлеб,

Он в трудный час не бросит полководца,

К противнику спиной не повернется.

Суровый, зрелый воин видел свет.

Не столь печалится он в сорок лет

О детях, о жене своей, о доме,

Не предается сладостной истоме.

А юноша нетерпелив, горяч,

Он весь в плену обманчивых удач,

Отходчив он, не накопил он гнева,

Нет у него ни дома, ни посева,

Нет ни детей, ни любящей жены,

Он не прельщен добычами войны.

Победа улыбается дружине, —

Он скачет, преисполненный гордыни,

Победа улыбается врагу, —

Бежит и меч бросает на бегу.

Поступки неразумные творит он

Затем, что жизнью разум не испытан».

Услышав речь Бахрама, властелин

Расцвел от счастья, как цветы долин.

Сказал ему: «Иди, надень доспехи

И покажи двору твои успехи».

Бахрам склонился пред царем, затем

Потребовал кушак, румийский шлем,

В военные одежды облачился,

И скакуна, что в битвах отличился,

Одел железным панцирем Бахрам,

Аркан к седельным привязал ремням,

Построил рать на площади открытой.

Ормузд на площадь поскакал со свитой.

Бахрам подъехал на гнедом коне,

В румийском шлеме, с палицей, в броне,

И попросил у шаха разрешенья

Начать перед походом упражненья.

Шах осчастливил войско похвалой.

Он видел: каждый всадник удалой

Владеет с ловкостью мечом и луком,

Обучен трудным воинским наукам.

Велел он знамя передать бойцам.

Скакал под этим знаменем Рустам,

То знамя реяло над полем боя,

Явив дракона тело голубое.

Вручил его Бахраму шахиншах

И молвил так, с улыбкой на устах:

«Мой благородный, многомощный воин!

Ты будь Рустама знамени достоин,

Душою чист, в бою неукротим, —

Клянусь, — Рустамом станешь ты вторым!»

Приняв благоговейно это знамя,

Прославленное смелыми сынами,

Воздал хвалу властителю Бахрам.

На этом смотр окончился бойцам.

Взвилось дракона голубое тело,

Все разошлись, и площадь опустела.

Глава четвертая

Бахрам отправляется на битву с Совашахом

Когда блеснула из-за гор заря,

Как щит героя издали горя,

Пришел военачальник к властелину,

Сказал: «Сейчас в поход я войско двину,

Но в ком найду опору в трудный миг?

Я только милостью твоей велик,

Я прибыл, твоему послушный кличу,

Ничем иным себя не возвеличу.

Мне нужен опытный, ученый муж,

Притом, чтоб не был он из робких душ».

Сказал Ормузд: «Возьми писца Мехрана.

Ступай, да будет жизнь твоя сохранна».

Двенадцать тысяч двинулись на рать,

Чтобы врага настичь и покарать,

А впереди скакал, как лев бесстрашен,

Бахрам, защита городов и пашен.

На поле боя полетел храбрец, —

Вернулся миродержец во дворец.

Решил с визирем он вступить в беседу,

И так он молвил своему мобеду:

«Он победит и станет знаменит.

Скажи, а что потом он совершит?

Визирь, на мой вопрос ответствуй прямо!»

Сказал мобед: «О шах! Бойцы Бахрама

Противника осилят на войне,

И ты победу заслужил вполне,

Но в день победы бойся полководца:

Бахрам от шахиншаха отвернется».

Мобед явил царю отвагу льва,

Когда он эти вымолвил слова.

Сказал Ормузд: «Ты клеветать не вправе, —

Отраву прибавляешь ты к отраве!

Перед Бахрамом буду я в долгу,

Когда он учинит разгром врагу:

Достоин будет он венца и трона!

Я говорю, и слово непреклонно:

Коль Совашаха победит храбрец,

Я дам ему и царство, и венец!»

Когда мобед слова царя услышал,

Он закусил губу и молча вышел.

Но горький яд сомнения познав,

Покой утратил властелин держав.

Велел он, чтобы тайн его хранитель

Пришел к нему, и молвил повелитель:

«Отправься ты к моим богатырям,

И обо всем, что ты увидишь там,

Мне сообщи. Помчись, как вихрь крылатый!»

И поскакал к Бахраму соглядатай.

А воевода войско вел в поход,

Без остановки двигаясь вперед…

Неся бараньи головы в корзине,

Торговец показался на равнине.

К нему подъехал вождь иранских сил,

Внезапно скакуна остановил, —

Дивились всадники его деянью, —

И пикой голову проткнув баранью,

Он пику повернул наискосок,

И голову отбросил на песок,

Потом сказал, погнав коня гнедого:

«Друзья, глядите, как сдержу я слово, —

Вот так же с Совашахом поступлю,

Я голову злодею отрублю

И брошу перед ратью на равнину,

И рать его, как буря, опрокину!»

Воскликнул соглядатай, потрясен:

«Воссядет этот муж на шахский трон,

И черствым станет сердце полководца,

И он от шахиншаха отвернется…»

О том, что видел, рассказал мудрец,

Когда вернулся к шаху во дворец.

Известием таким ошеломленный,

Ормузд увял, как вянет лист зеленый.

Властителя согнула скорбь в дугу.

К себе позвал он юного слугу,

Сказал: «Достигни войска на дороге,

Бахраму передай приказ мой строгий:

«Остановись и дальше не скачи.

Наступит ночь, — вернись ко мне в ночи.

Останешься со мной наедине ты:

Мне вспомнились полезные советы,

О многом я с тобой поговорю».

И прибыл юноша к богатырю,

И передал ему приказ владыки.

Сказал Бахрам: «Ответствуй: «Шах великий!

Кто возвращает рать свою с пути?

Несчастье может с ней произойти!

Дурное это предзнаменованье,

А враг придет в восторг и ликованье.

Я возвращусь, победу одержав, —

Да воссияет властелин держав».

Гонец Ормузда прискакал с ответом,

И сердце шаха озарилось светом:

Исполнен радостного торжества,

Презрел он соглядатая слова.

Бахрам, когда сгустилась мгла ночная,

Повел дружины, бога призывая.

Когда вступило войско в Хузестан,

Привал устроил богатырский стан.

С мешком соломы, чувствуя усталость,

Среди бойцов старуха пробиралась.

Подъехал воин к ней, купил мешок,

Но денег ей не заплатил седок.

Пришла к Бахраму женщина седая

И о мешке поведала, рыдая:

«Солому я несла бойцам твоим, —

Богатством не владела я другим,

Но всадник, на котором шлем богатый,

Забрал мешок и скрылся от уплаты».

Нашли тотчас же воина с мешком,

К Бахраму привели его бегом.

Бахрам пылал, как чистоты светильник!

Сказал: «Нас опозорил ты, насильник!

Не мни, что совершил ты малый грех:

Я строго накажу тебя при всех».

Был воин, в преступлении повинный,

Мечом разрублен на две половины.

Позорной казни предали бойца,

И страх объял насильников сердца.

Раздался полководца громкий голос:

«Кто украдет соломинку иль колос, —

Не жди пощады: подниму я меч,

Чтоб надвое преступника рассечь.

Нет места вору между храбрецами,

Что обладают чистыми сердцами.

Не соблазняйтесь вы чужим добром,

За все платить должны вы серебром».

Так молвил вождь воинственному стану.

Рать поднялась и двинулась к Домгану

И стала, наконец, на рубежах,

Где ждал сраженья старый Совашах,

Где войско турков было наготове,

Где не смолкали гул и рев слоновий.

А между тем в Иране шахиншах

Томился, чувствуя тоску и страх.

Когда спустилась полночь с небосвода,

Ормузд позвал сановника Харрода.

Сказал: «Я жить в тревоге не могу.

Вооружись и поезжай к врагу.

Возьми побольше ценностей и денег,

Пусть враг подумает, что ты изменник.

Узнай, какое войско с ним пришло, —

Противников и силу, и число.

Я западню расставлю супостату.

Скачи по направлению к Герату.

Бойцов Бахрама встретив на пути,

Ты обо всем Бахрама извести,

А с Совашахом будь лукав и сладок

И войск его запомни ты порядок».

К Герату поскакал Харрод Бурзин,

Достиг седок бахрамовых дружин

И обо всем он известил Бахрама,

И к Совашаху путь направил прямо.

Он прибыл в стан. Смотря по сторонам,

Сокровищам дивился и слонам.

Готово было все к суровой битве.

Восславил Совашаха он в молитве,

Когда к владыке он вступил в шатер,

И был с владыкой сладок и хитер.

Его не заподозрил враг в обмане,

Веселье началось в туранском стане,

И под покровом ночи, без преград,

Бахрам привел богатырей в Герат,

На берегу реки, в степи широкой,

Свой стан разбил воитель быстроокий.

Тогда туранских войск дозор ночной

Увидел, поскакав степной тропой,

Нежданные дружины за рекою,

И к Совашаху полетел стрелою.

Донес: «Большая рать стоит в степях».

Задумался глубоко Совашах,

Нахмурился, велел позвать иранца,

Обрушил сильный гнев на чужестранца.

Сказал ему: «Будь проклят, Ахриман,

Увы, теперь я понял твой обман!

Ужель с высот не видел ты низины?

Ужель про эти ты не знал дружины?

Ты прибыл от Ормузда на коне,

Он хочет западню расставить мне.

Я понял: ночью воинство Ирана

Проникло в степь Герата невозбранно».

Спокойно отвечал Харрод Бурзин:

«Ты гневаться не должен, властелин.

Зачем бояться маломощной рати,

Которая теперь стоит в Герате?

Той рати полководец преходящ,

И весь его народец — преходящ.

Иль то Ормузда подданный ослушный

Пришел к тебе, о царь великодушный?

Иль то вернулся из далеких стран

Купцов вооруженных караван?

Кто на тебя пойдет, себе на горе?

Ни горы не поднимутся, ни море!»

Сказал обрадованный Совашах:

«Когда неправды нет в твоих словах,

Так с пришлецом нежданным поступлю я:

К нему вельможу храброго пошлю я,

Узнаю, сколько войска с ним пришло,

И что замыслил он — добро иль зло».

Харрод вернулся в свой шатер богатый.

Боялся он, что близок час расплаты,

И вот, когда с горы спустилась ночь.

От Совашаха убежал он прочь.

А Совашах в то время вызвал сына.

«Фагфур, — сказал он, — вот тебе дружина,

Отправься ты к тому богатырю».

И юноша, опередив зарю,

Увидел утром воинство Ирана.

Велел он всаднику: «Достигни стана,

Спроси у воинов: чего хотят?

И кто они? Зачем пришли в Герат?

Зачем в степи свой стан они разбили?»

И всадник полетел быстрее пыли,

И, повторив царевича слова,

Спросил он: «Кто над воинством глава?

Кто богатырь, не ведающий страха?

Фагфур — глаза и сердце Совашаха —

С ним хочет встретиться наедине!»

Помчался караульщик на коне,

Бахраму рассказал о том, что слышал.

Воитель из шатра, сияя, вышел,

К царевичу направился верхом.

Фагфур с ним поздоровался, потом

Спросил: «Откуда ты, изгнанник знатный?

Зачем в Герате стан разбил ты ратный?

Я слышал, из Ирана ты бежал,

Тебя твой повелитель обижал».

Бахрам ответил: «Верен я Ирану,

Вовеки с шахом враждовать не стану,

Когда услышал правящий страной,

Что Совашах идет на нас войной,

Я был из Ардабеля вызван сразу

И внял я шахиншахскому приказу:

Сказал Ормузд: «Иди и победи,

Дорогу Совашаху прегради

Мечом, стрелою, палицей и пикой!..»

Царевич возвратился юноликий,

Пришел к отцу, вступил в его шатер

И передал с Бахрамом разговор.

Был этой вестью Совашах подавлен.

Сказал: «Ормуздом был Харрод направлен!»

Велел позвать иранца властелин,

Но был ответ: «Бежал Харрод Бурзин».

И Совашах сказал со вздохом сыну:

«Дивлюсь: как удалось бежать Бурзину?

Хотя большая рать пришла со мной,

Увы, не бдителен дозор ночной!»

Глава пятая

Послание Совашаха Бахраму и ответ Бахрама

Затем к Бахраму Совашах отправил

Посла, чтобы солгал он и слукавил:

«Скажи: «Из-за того, что ты упрям,

Не осрами себя теперь, Бахрам.

У твоего царя — одно стремленье:

Чтоб ты погиб, вступив со мной в сраженье.

Тебе владыка приказал: «Иди,

Дорогу Совашаху прегради!»

Сего приказа понял ты коварство?

С таким, как я, владыкой государства,

Кто вздумает сраженье повести?

Со мной, что гору встретив на пути,

Слонов и воинов могучих двинет,

И сразу эту гору опрокинет!»

Бахрам не ждал такого хвастовства,

Он смехом отвечал на те слова:

«Когда желает втайне мой властитель,

Чтобы в бою погиб его воитель, —

Желанием подобным шахиншах

Мой жалкий возвеличивает прах».

Вернулся к Совашаху царедворец,

Поведал то, что молвил ратоборец.

К Бахраму вновь гонца послал Сова:

«Скажи: «К чему нам громкие слова?

Зачем приехал ты на поле боя?

Проси у нас, что хочешь, и любое

Исполню я желание твое.

Пришли с гонцом послание свое».

Сказал гонец: «Сломи свое упорство.

Знай: от тебя не требует покорства

Владыка, доброю ведом звездой, —

Лишь тайну сердца ты ему открой».

«Тот не торгуется, кто жаждет мира, —

Гласил ответ. — Когда с владыкой мира

Ты вправду хочешь заключить союз, —

Желанным гостем будешь ты, клянусь,

Почетным гостем будешь ты в Иране,

Достигнешь исполнения желаний.

Твоих бойцов я щедро одарю,

Вручу я каждому богатырю

Серебряную, золотую чашу,

Вельмож я кушаками опояшу.

Мой шах, желая друга обрести,

С тобою встретится на полпути,

Ты будешь принят им достойно сану,

Когда вражды не выкажешь Ирану.

Но если ты с войной пришел сюда,

То знай: погнал ты утлые суда,

В сражение вступил себе на горе, —

Чудовище тебя проглотит в море.

В степях Герата гибель ты найдешь,

Своих бойцов погубишь и вельмож,

А если повернешься к нам спиною,

Разверзнется земля перед тобою,

А в спину будут бить и дождь, и град, —

Навряд ли возвратишься ты назад».

Услышал Совашах слова Бахрама,

И от обиды вспыхнул он и срама,

Не думал он, что воин так суров,

Похолодел от тех холодных слов.

Сказал гонцу: «К нему помчись ты снова,

Пусть черный див мое услышит слово:

«Ты в этой не прославишься войне,

И пользы никакой не будет мне,

Когда тебя в сраженьи уничтожу.

Хотя ты корчишь знатного вельможу, —

Как твой властитель предо мной — ничто, —

Пред худшим ты моим слугой — ничто!

Но если, низкий, гордость ты отбросишь,

Но если милости моей попросишь,

Возвышу я тебя над всем двором,

Несчетным одарю тебя добром,

Тебя, как венценосца, опояшу,

Оружием твоих бойцов украшу».

Бахрам ответствовал гонцу: «Ступай,

И вот что Совашаху передай:

«Пусть в низости я должен был родиться, —

Той низости мне нечего стыдиться.

Ормузд, всю низость увидав твою,

С тобой стыдится встретиться в бою,

Но я хочу войны, хотя я низок,

И помни: твой конец позорный близок.

Тебя мой правый покарает меч,

И голову твою снесу я с плеч,

Но своего копья не обесславлю:

Ормузду голову твою отправлю,

Я на копье не подниму ее,

Дабы не опозорилось копье.

Узнай: тогда лишь низость совершу я,

Когда тебя, ничтожного, прощу я.

Теперь у нас один язык: война,

Теперь тебе погибель суждена.

Дракон на знамени иранском вышит, —

Огнем он пышет, ненавистью дышит.

Мне шлем и голова твоя нужны:

То будут моего меча ножны!»

Гонец, жестокое услышав слово,

Вернулся к своему владыке снова.

То слово Совашаха обожгло,

Разгневанное поднял он чело.

Глава шестая

Бахрам Чубина и Совашах выводят свои войска на битву

Главы Турана клич раздался бранный.

Повсюду загремели барабаны,

Повсюду пыли выросли столбы,

Повсюду поднимался звук трубы.

Узнав, что двинул войско враг опасный,

Что степь от пыли стала желто-красной,

Отвагой препоясался Бахрам,

Сесть на коней велел богатырям.

Он пеших лучников вперед направил,

А меченосцев по бокам поставил,

Имея крепость за своей спиной…

Сказал бы ты: весь мир одет броней!

Стояла стройно каждая дружина,

Бойцы слились, казалось, воедино.

Была Герата крепость — позади,

Была врага свирепость — впереди.

Обозревал противник поле брани.

Увидел Совашах в иранском стане

Единодушие, порядок, строй,

И крепость за бахрамовой спиной.

А войско турков, со слонами вместе,

Скопилось в тесном, неудобном месте.

Своим воителям сказал он так:

«Герата крепость занял хитрый враг,

Он рать свою поставил нам на горе,

Стесниться нас заставил в междугорье»

Построил Совашах свои войска.

Взметнулись тучи пыли и песка,

И заклубился воздух мутно-синий.

Построил сорок тысяч в середине

Храбрейших копьеносцев и стрелков,

Сильнейших меченосцев-седоков,

И справа — сорок тысяч самых смелых,

И слева — сорок тысяч мощнотелых,

И сорок тысяч всадников в тылу.

Еще прибавим к этому числу

И запасные грозные дружины,

Заполнившие узкие лощины,

А впереди военные слоны

Стояли наподобие стены,

Бойцам Ирана преградив дорогу.

Но Совашах был погружен в тревогу,

Предчувствуя, что час его пришел,

Что будет втоптан в прах его престол.

И озирая тесное пространство,

Он проклинал судьбы непостоянство.

Глава седьмая

Новое послание Совашаха Бахраму и ответ Бахрама

Опять отправил Совашах гонца,

Гератца родом, хитрого лжеца,

Который мог грозить и улыбаться.

Вот что Бахрам услышал от гератца:

«Шах говорит: «Погибнешь ты, Бахрам,

Не вняв моим советам и словам.

Ты вышел против двух владык державных,

Не знающих себе на свете равных.

Они горят, как солнце над землей:

Я — первый, Пармуда, мой сын, — второй.

Мои войска густы, как лес дремучий,

И хлынули б, как дождь из вешней тучи,

Потоки слез твоих из гордых глаз,

Когда б узнал ты их число сейчас.

Мои гаремы и дворцы несметны,

Их ни один не сосчитает смертный.

Моих слонов, моих коней число

Тебя бы в изумленье привело.

И если б горы двинулись и реки,

То не сумели б унести вовеки

Мое добро, оружие, казну

И гнев, с которым начал я войну.

Властители держав, царей потомки,

Чьих предков имена поныне громки,

Все, кроме твоего, цари земли

Меня владыкой мира нарекли.

Все венценосцы предо мной ничтожны,

Для них мои законы непреложны.

Дороги не найдут и муравьи,

Когда я выставлю войска свои:

Кто на меня в Иране и Туране

Пойдет войной, тот обречен заране.

Мои войска, едва вступив в Герат,

Растянутся до Тайсакунских врат.

Не хватит войск, — число их увеличу,

И весь Иран им посулю в добычу.

Не ценишь и не любишь ты себя,

Иль ценишь ложь — и губишь ты себя.

Тебя властитель обмануть решился,

Иль, может быть, рассудка лжец лишился.

Добро ты должен отличить от зла,

Чтобы творить разумные дела.

Открытый нрав не путай с лицемерьем.

Страшись войны, приди ко мне с доверьем,

Я приобщу тебя к своим трудам,

Тебе я в жены дочь свою отдам,

Престол тебе вручу я и державу,

И венценосцем станешь ты по праву.

Могуществом ты будешь осиян:

Я во владенье дам тебе Иран,

Когда я шахиншаха обезглавлю,

Когда же в Рум опять войска направлю,

Я дам тебе румийскую страну,

Ее сокровища, ее казну.

Я потому твою возвышу славу,

Что ты, Бахрам, пришелся мне по нраву,

Знаток войны, ты витязь и мудрец,

Был храбрым полководцем твой отец.

Поверь: слова мои — не украшенье,

А ты осмелился пойти в сраженье,

А ты решил со мною воевать,

Беспомощную возглавляя рать!

Но если ты, безумец, жаждешь брани, —

Не жди ты больше от меня посланий».

Бахрам ни разу не прервал гонца,

И, выслушав посланье до конца,

В ответ суровое нашел он слово:

«Властителя болтливого, пустого,

Коварного и злого хитреца

Не уважают смелые сердца.

Внимал я, к роковой готовясь встрече,

И нынешней твоей, и прежней речи,

И понял ясно, что тебе, Сова,

Недорого обходятся слова.

Но силу только тот в словах находит,

Чье царство и величие проходит.

Я слышал, возмущаясь, речь твою.

Во-первых, тем, что ты сказал: «Убью

Ормузда, и возьмешь Иран в добычу…»

О дервише тебе напомню притчу:

Он из селенья выгнан с криком был,

А хвастался: «Я там великим был…»

Двух суток не пройдет, когда мгновенно

Так повернется колесо вселенной,

Что голову твою я отрублю

И шахиншаху в дар ее пошлю.

Еще слова ты говорил о славе,

О дочери, о войске, о державе,

О том, что жалуешь меня страной,

Что будет дочь твоя моей женой.

Когда я слушал слов твоих начало,

В которых мне хвала твоя звучала,

Я думал, что ты знаешь в людях толк:

В конце ты мне велишь нарушить долг.

Не ожидал я этого обмана,

А ты, позарясь на престол Ирана,

Мне посулил и царство, и венец,

И дочь свою, и царский свой дворец…

Нет, моего не оскверняй ты слуха!

Кинжалом твоего достигнув уха,

Я голову твою отброшу прочь,

Тогда себе твою возьму я дочь!

Еще сказал ты: счета нет коронам,

Войскам твоим и странам покорённым,

При этом мне припомнились слова, —

Их воин говорил с отвагой льва:

«К воде быстрей воды бежит собака,

Минует воду второпях, однако».

Свернул ты с благородного пути,

Когда решил на нас войной пойти,

Но ты мои почувствуешь удары,

Насильник, не укроешься от кары.

«Мой раб гораздо более велик, —

Так ты сказал, — чем тысячи владык.

Покорны мне все крепости вселенной», —

Так ты сказал, свидетель — мир нетленный.

Но знаешь сам, что множество путей

Ведут к воротам этих крепостей,

По тем путям проходит простолюдин,

И царь, и богатырь, чей жребий труден.

В ворота тщетно будешь ты стучать:

На них твоей погибели печать.

Когда меня в свои вельможи прочишь,

Ты этим имя лишь мое порочишь,

Но силу моего меча познав,

Забудешь ты свой милостивый нрав,

А сам найдешь ты мир, стремясь к покою,

Лишь под моей высокою рукою.

Тот путь, которым ты пошел — ничто!

Твои войска и твой престол — ничто!

Ты в трепете смиришься предо мною,

Когда свои дружины я построю.

Ты — лжец, хотя царем себя зовешь,

Но никогда не побеждает ложь…

Еще сказал ты, что меня ты ценишь,

В броню военачальника оденешь, —

Но я уже сейчас достиг высот,

Мой властелин мне оказал почет.

К тебе пришел я, властью наделенный

И знаменем Рустама осененный.

Даю тебе, Сова, трехдневный срок,

А в третий вечер протрубит мой рог:

Тебя своим кинжалом обезглавлю

И голову твою в Иран отправлю!»

Ответ услышав, пожелтел посол,

В отчаянье обратно он пришел.

Стал Совашах мрачнее черной ночи:

Дорога к смерти сделалась короче.

Сказал Фагфур: «Ничтожна вражья рать,

Зачем же убиваться и рыдать?»

Он приказал, чтоб всадников сзывала

На бой бряцающая медь кимвала,

Чтобы колоколов индийский звон

Был горным эхом гордо повторен,

Чтоб громко барабаны загремели,

Чтоб небеса от страха почернели.

Построил войско молодой храбрец, —

Задумчиво сказал ему отец:

«Избранник смелых, младший сын мой милый,

Развей пришельцев завтра грозной силой…»

Сложили всадники свои шатры,

В вечернем мраке вспыхнули костры,

И стиснутое горными грядами,

Простерлось полчище двумя рядами.

В шатре Бахрама собран был совет.

Что принесет воителям рассвет?

Уснули турки, прекратились клики,

Мир сделался ненужным для владыки.

Глава восьмая

Бахрам видит сон и вступает на заре в бой с Совашахом; смерть Совашаха

Уснул Бахрам, но дума о войне

Не улеглась; увидел он во сне:

Полки Турана движутся лавиной,

Они сражаются с отвагой львиной,

И полностью его разбита рать,

И сам он пешим вынужден бежать,

И друга нет ни спереди, ни сзади,

И тщетно он взывает о пощаде…

Проснулся он печален, удручен,

Но скрыл он ото всех тяжелый сон.

Бахрам, одевшись, ночь провел в тревоге.

Вдруг топот он услышал на дороге:

То прискакал Харрод Бурзин верхом,

От Совашаха убежав тайком.

Сказал Бахраму: «Где твоя охрана?

Иль ты силков не видишь Ахримана?

Храни бойцов по долгу главаря,

Их души не растрачивай ты зря.

Достоин будь высокого удела:

Великое начнешь ты завтра дело!»

Бахрам — в ответ: «В твоем роду, скажи,

Ужели все такие же мужи?

Все, видно, промышляют рыбной ловлей,

Зимой и летом заняты торговлей.

И ты закидываешь в лужу сеть, —

Тебе ли в бой лететь, мечом владеть?

Увидишь ты, когда заря проснется,

Достоин ли я званья полководца,

Увидишь ты, как превратятся в прах

И вражьи полчища, и Совашах!..»

Вот на добычу солнце-лев стремится.

Даль побелела, как лицо румийца.

Раздался гром трубы и гул копыт, —

И под копытами земля кипит.

Военачальник, с палицей и в шлеме,

Промчался перед воинами всеми.

Изадгушасп на поле вывел свой

Трехтысячный отряд передовой.

Скакун его подобен был плотине,

Что преграждает путь речной стремнине.

Средину возглавлял Ялонсина.

За ним — упорна, опытна, сильна,

Главой Кундогушаспа называя,

Дружина возвышалась тыловая.

Сжигал траву Кундогушаспа конь, —

Он высекал копытами огонь…

С рядов передних клич раздался бранный:

«Золотошлемные мужи Ирана!

Того, кто побежит спиной к врагу,

Я обезглавлю, а потом сожгу».

И, как судьба, неотвратимый, строгий,

Закрыл он к отступленью две дороги, —

Велел он к бегству преградить пути,

Чтоб смерть или победу обрести.

Писец Мехран предстал пред исполином.

Сказал ему: «Поверь моим сединам, —

Да будет в битве бдителен твой взор:

Не видно ни земли, ни рек, ни гор

Под меченосным воинством Турана!»

Разгневался воитель на Мехрана,

Сказал: «О ты, нечистый враг добра,

Слуга чернил, бумаги и пера!

Кто заставлял тебя, писака хилый,

Подсчитывать дружин туранских силы?»

К Харроду прибежав, сказал Мехран:

«Бахрам нечистым духом обуян!»

И оба старца прикусили губы:

Сановникам сражения не любы.

Они бы прочь бежали поскорей,

Но трепетали пред царем царей.

Они на холм взобрались перед строем,

Чтоб легче было наблюдать за боем,

И за Бахрамом пристально следя,

Они уставились на шлем вождя.

Разгневанный Бахрам, вступая в битву,

На поле боя произнес молитву.

Он восклицал, сердца воспламенив:

«Творец, ты видишь: враг несправедлив.

Ужели я ничтожней Совашаха?

Избавь же душу ты мою от страха,

Даруй же радость войску моему, —

И я тогда с восторгом смерть приму.

Даруй добру желанную победу,

И мир хвалу тогда воздаст Изеду».

Так восклицая, сел Бахрам в седло,

И стало на душе его светло.

Взмахнул он палицей бычьеголовой,

К великому сражению готовый.

А Совашах сказал войскам: «Теперь

Должны вести вы битву без потерь,

Вам надобно прибегнуть к чародеям.

Иначе мы врага не одолеем».

И чародеи занялись волшбой.

И вспыхнул пламень желто-голубой.

Верхом на льве скакал волшебник старый,

Творил свои испытанные чары,

В одной руке — змея, в другой — дракон…

Был каждый конь и всадник превращен

В источник пламени буйноязыкий,

Огонь метали палицы и пики,

Гоняя тучу, ветер налетел,

И туча разразилась ливнем стрел.

Сказал Бахрам: «О воины Ирана,

Не бойтесь чародейного обмана,

Противник не спасет себя волшбой,

Бросайтесь в правом гневе в правый бой!»

Степь огласилась гулом одобренья,

Воители возжаждали сраженья.

Увидел Совашах, что ничего

Не могут дать обман и колдовство,

Увидел, что Бахрам вперед несется,

Что рать не отстает от полководца.

Бахрам ворвался в левое крыло

И смял бойцов великое число.

Как в стадо волк, ворвался в середину,

Погнал назад туранскую лавину.

Увидел он трех трусов-беглецов,

Свалил одним ударом трех бойцов,

Сказав: «Отвергли чести вы обычай!»

Он палицею с головою бычьей

Врагов рассеял правое крыло,

Чье знамя под ноги ему легло,

Он разделил туранцев на три части, —

Так воеводы бодрствовало счастье.

Тут Совашаха загремел приказ:

«Слонов на поле выведем сейчас,

Нам нужно войском двинуться огромным,

Чтоб мир Бахраму показался темным!»

Увидев издали слонов, Бахрам

Сказал, взволнованный, богатырям:

«Мужи, пусть нам сопутствует удача!

Мы тетиву натянем в луках Чача,

Стрелою, кровожадным ли копьем, —

Слоновью стену все-таки пробьем.

Поклявшись венценосцем и владыкой

И богатырской храбростью великой,

Над головою поднимите щит,

Пусть ваша сталь противника разит,

Пусть не страшат вас хоботы и бивни,

Пусть ваши стрелы падают, как ливни!»

Бахрам помчался в бой, подобный льву,

Натягивая лука тетиву,

Уподобляя лук весенней туче.

За ним скакал его отряд могучий.

В цель попадала каждая стрела,

Из хоботов слоновьих кровь текла,

Земля насытилась горячей кровью, —

Пила и человечью, и слоновью.

Был слон-вожак безумьем обуян

От сотен острых стрел и жгучих ран.

На произвол судьбы он бросил стадо, —

Рассыпалась туранских войск ограда,

Слоны помчались вслед за вожаком,

Топча туранцев на пути своем.

Ряды стальные сила их ломала, —

В тот день погибло воинов немало.

Усталая, измученная рать

От стрел Бахрама устремилась вспять

К подножию престола золотого,

Сиявшего бойцам с холма крутого.

На том престоле Совашах сидел.

Искатель битвы проклял свой удел,

Когда стальную он увидел гору,

Что по степному двигалась простору:

Все воины в пыли, и все мрачны,

И топчут их безумные слоны.

Заплакал он от страха и от срама,

Сел на коня, спасаясь от Бахрама.

Бахрам погнался беглецу вдогон,

Иранцам крикнул, боем упоен:

«Настигнуты враги судьбиной злою.

Разите их мечом, копьем, стрелою,

Сейчас врагам не до красивых слов,

Все думы — о спасении голов.

Разите же пришельцев посрамленных,

Сперва стараясь уничтожить конных!»

На холм крутой поднялся Чубина,

За шахом вслед погнался Чубина,

Помчался барсом по степи зеленой,

Стрелу достал из стали закаленной,

Четыре прикрепил стальных крыла.

Потом, чтоб метко прянула стрела,

Он богатырским натянул движеньем

Свой гибкий лук, и отпустил с уменьем

Он тетиву, рукой натер он лук.

В изгибе лука треск раздался вдруг

И завопил, казалось, лук из Чача,

Но суждена была ему удача, —

Свистя, взвилась пернатая стрела,

Хребет Совы насквозь она прошла,

И голова Совы склонилась долу:

Пришел конец величью и престолу.

В степной песок зарылась голова,

Бесславно кончил жизнь свою Сова.

Туранцев ужаснула смерть владыки,

И поднялись и стоны их, и крики.

Сказал владыка новый, Пармуда:

«Роптать не будем. Страшная беда

Нам предначертана творцом небесным.

Для войска поле оказалось тесным,

Мы не сумели на врага напасть, —

Десятая лишь воевала часть,

И многие раздавлены камнями,

И многие затоптаны слонами,

Иные, обезглавлены, лежат,

И среди них — Фагфур, мой младший брат.

Бахрама счастье было недреманным, —

Смиримся перед горем богоданным…»

Бахрам ходил среди бойцов своих,

Осматривая мертвых и живых.

Закат, как кровь, пылал на небосклоне,

С пустыми седлами блуждали кони.

«Узнай, кто мертв из наших смельчаков,

Каких оплакивать нам земляков:

Возьми ты часть моих трудов печальных!» —

Харрода попросил военачальник.

Харрод заглядывал во все шатры

В лощине, у подножия горы.

Одной потерей был Харрод расстроен:

Исчез отважный, родовитый воин,

Из тех людей, чей предок — Сиавуш,

Бахрамом назывался этот муж.

Хотя Харрод искал его упрямо,

Пришел он к полководцу без Бахрама.

Бахрам был этой вестью огорчен.

«Ушел от нас храбрец!» — воскликнул он.

Недолго тосковал он о потере:

Тот появился, словно ключ от двери!

Туранца пленного привел смельчак,

И злобою пылал плененный враг.

Сказал Бахрам Бахраму: «Соименник,

Живи и здравствуй вечно! Кто твой пленник?»

Потом туранцу крикнул он: «Изгой,

Исчадье адово, — кто ты такой,

Откуда, каковы твои занятья?

Тебя теперь твои оплачут братья!»

Туранец отвечал: «Я — чародей,

Я ни врагов не знаю, ни друзей,

Тому, кто воинов ведет в сраженье,

Я помогаю в трудное мгновенье.

На храбрецов я навеваю сны,

Чтоб души были их потрясены.

Ведь это я в тебе тоску посеял, —

Я на тебя тот сон дурной навеял.

Способен и на большее мой дар:

Я — обладатель дивных, сильных чар.

Постиг войска Турана жребий черный,

И на ветер пошел мой труд упорный.

Но если пощадишь ты жизнь мою,

Тебе я буду помогать в бою».

Воитель погрузился в размышленья.

«А вдруг, — Бахрам подумал, — в день сраженья

И впрямь смогу я отвратить беду,

Когда я в нем помощника найду?

Но Совашаху не помог, однако,

Колдун, идущий по дороге мрака!

Нам благо от всевышнего дано,

Иначе не пришло бы к нам оно».

Велел он обезглавить чародея,

Встал и воскликнул, к свету тяготея:

«Творец, великий в счастье и грозе,

Блажен идущий по твоей стезе.

Все — от тебя: тоска и наслажденье,

Восторг и стыд, величье и паденье!»

Сказал военачальнику писец:

«О богатырь, отваги образец,

Ты стал оградой городов Ирана,

Тобой держава наша осиянна,

Тобой возвышен царственный престол,

Ты — вождь и от вождей произошел,

Да славит благодарственное слово

Ту мать, что сына родила такого!»

Простых и знатных отпустил Бахрам,

И разошлись иранцы по шатрам.

Глава девятая

Бахрам извещает Ормузда о победе и посылает ему голову Совашаха; ответ Ормузда

Мир отдохнул от грохота кимвала,

Сошло эбеновое покрывало,

Корабль рассвета выплыл из воды

Сны кончились и начались труды.

Бахрам велел друзьям и приближенным:

«Ступайте вы к поверженным знаменам.

Одних врагов да пощадит ваш меч,

Другим должны вы головы отсечь:

Сюда знамена и рабов доставьте,

Вельмож и венценосцов обезглавьте».

Затем призвал писца, чтоб шахиншах

Узнал о многих радостных вещах:

Что закружилось колесо вселенной,

Что враг разбит коварный и надменный,

Что прибегал он к хитрости, к волшбе,

Но пораженье потерпел в борьбе,

Что бились воины Ирана смело,

Что сила их и доблесть — без предела.

Когда Бахрам одобрил труд писца,

Он выбрал расторопного гонца,

Сказал ему: «Знамена вражьей рати,

А также головы туранской знати —

И Совашаха, и его вельмож —

С моим посланьем шаху отвезешь».

Когда в Туране стало все известно, —

Раздался плач великий повсеместно.

Ни есть, ни спать вельможи не могли, —

Глаза в слезах, а головы в пыли.

Дыханье шаха Пармуды стеснилось,

Кровь сердца по его щекам струилась.

Он сбросил с головы своей венец,

Сановников призвал он во дворец.

Спросил их в удивленье и печали:

«Неисчислимой ратью мы стояли,

Зачем же мы не бились до конца,

Иль струсили воители отца?»

Так отвечал один мудрец вельможный:

«Мы рать противника сочли ничтожной,

А между тем Бахраму равных нет,

Такого храбреца не видел свет.

Их не было и сотой нашей части,

Но помогли иранцам бог и счастье».

От этой речи Пармуда поник,

И пожелтел его печальный лик.

Велел он выступить своим дружинам,

Повел их по ущельям и долинам, —

Пришли к Джейхуну грозные ряды

Стотысячного войска Пармуды.

А в это время, знатью окруженный,

Сидел Ормузд, в тревогу погруженный.

Он говорил: «О горе, горе нам,

Известий во дворец не шлет Бахрам,

А он уже воюет две недели.

Что скажете вы мне об этом деле,

Не проиграл ли битву богатырь?»

Едва замолк, вошел к нему визирь.

Владыку осчастливил он известьем:

«О шах, живи под радостным созвездьем,

Одержана победа над Совой,

Бахрам увенчан славой боевой!»

Тотчас был призван вестник благодати,

Он место получил повыше знати,

Шах расспросил его, при всем дворе,

О войске, о вожде-богатыре

Сказал гонец: «О государь вселенной,

Победой кончен бой благословенный,

Сова лежит в пыли без головы,

Фагфур зарублен — младший сын Совы.

Воздеты обе головы на пики, —

На них глядит весь город твой великий».

И встал властитель с радостным лицом,

И стан прямой согнул перед творцом.

Сказал: «Создатель солнца, славы звездной!

Уже борьбу считал я бесполезной,

К тебе взывал я, о податель благ,

И вот повержен мой заклятый враг.

То сделали не рать, не воевода, —

То нам помог всевышний с небосвода!»

Он приказал сокровища раздать,

Диргемы из казны своей достать, —

Сто тысяч насчитал казнохранитель, —

Их шахиншаху завещал родитель.

Паломникам одну вручил он треть

И дервишам, чтоб наслаждались впредь.

Огнепоклонникам вручил другую,

Сказав жрецу: «Сокровища дарую

Я в честь огня — святыни всех святынь!»

На здания для путников пустынь

Истратил третью часть отцовских денег,

Чтоб радовались гость и соплеменник.

Затем велел он письма разослать,

Уведомить священников и знать,

И каждый город, и удел, и область,

Что выказал Бахрам в сраженьи доблесть,

Что Совашаху голову отсек

И славою покрыл себя навек.

Ормузд провел в молитве две недели.

Когда лучи рассвета заблестели

Над башнями высокого дворца,

Шах пригласил бахрамова гонца.

Победы вестника лаская взглядом,

Он усадил его с собою рядом.

Призвав столпов державы на совет,

Велел Бахраму написать ответ.

Так позаботился он о Бахраме:

Он щедро одарил его дарами,

Серебряный престол ему послал,

И написать указ он пожелал,

А в том указе дал ему немало:

Всю землю от Барака до Хайтала.

Бахраму волю он изрек свою:

«Сокровища, добытые в бою,

Раздай бойцам, воюющим без страха,

А мне пришли убранство Совашаха.

Затем иди на битву с Пармудой,

Заставь его смириться предо мной!»

Шах наградил гонца конем отменным,

А также одеяньем драгоценным.

Ликуя, выслушал гонца Бахрам.

Добычу он раздал богатырям,

Сокровищ Совашаха не убавил,

Он во дворец Ормузда их отправил, —

Велел вручить владыке целиком,

А сам пошел на новый бой с врагом.

Глава десятая

Победа Бахрама над Пармудой, сыном Совашаха, а также о том, как укрылся Пармуда в крепости Овоза

Узнав, что двинулся Бахрам в сраженье,

Такое принял Пармуда решенье:

Найти приют в твердыне Овоза, —

Ей не страшна военная гроза,

Она любые выдержит удары!

Укрыл он в ней диргемы и динары,

Алмазы, жемчуга и серебро, —

Все унаследованное добро.

Вот он Джейхун оставил за собою, —

Другая рать спешила также к бою,

Чтоб выгодные рубежи занять.

Так торопились та и эта рать,

Что не могли ни разу стать на отдых.

От Балха в двух недолгих переходах

Друг против друга выросли стеной.

Меж ними, в два фарсанга шириной,

Зеленая долина простиралась:

Для битвы много места оказалось…

Бахрам наутро подскакал к врагам:

Их силы оценить спешил Бахрам.

И Пармуда проснулся утром рано,

Чтобы взглянуть на воинов Ирана.

Сказал он войску, горем обуян:

«Им покровительствует Ахриман

И гневен их могучий воевода, —

Достиг он головою небосвода,

Под скакуном его гнедым бурля,

В кровь превратилась черная земля!

В помощники возьму я мглу ночную,

Из сердца вырву страх и бой начну я».

Вернулся Пармуда к себе в шатер.

Задумчив был его печальный взор.

Он мыслил: «Вражью рать разбить мне трудно:

Я знаю, что она немноголюдна,

Но состоит из гордых удальцов,

Отборных и упорных храбрецов.

Колючками покажутся им пики,

Бахрам ведет их — витязь грозноликий,

Он Совашаха поломал хребет,

Пьянит его хмельная кровь побед.

Пусть мне в бою поможет вседержитель, —

За кровь отца ответит мне воитель!..»

Бахрам собрался выступить вперед,

Но так ему промолвил звездочет:

«Когда ты хочешь одержать победу,

Не начинай, Бахрам, сраженья в среду,

Не то с тобой произойдет беда!..»

Настала светозарная среда.

Между двумя войсками, посредине,

Высокий сад благоухал в долине.

«Пойдем сегодня в сад, — сказал Бахрам, —

Весельям предадимся и пирам».

Устлали сад богатыми коврами, —

Земными их украсили дарами,

Позвали музыкантов и певцов,

Наполнил кравчий кубки храбрецов.

Бахрам до поздней ночи веселился.

Ночной дозор к властителю явился,

Обрадовал известьем Пармуду:

«Противник развлекается в саду».

Из своего воинственного стана

Шесть тысяч отобрал глава Турана,

Чтоб окружили сад со всех сторон,

Чтоб ночью взяли недруга в полон.

Бахрам, узнав о замысле опасном,

Велел певцам замолкнуть сладкогласным,

Ялонсине сказал он: «Топором

В ограде сада сделай ты пролом».

Так выехали воины из сада.

Бахрам помчался во главе отряда.

Ночную тьму он разбудил трубой,

С туранскою дружиной начал бой.

Другой отряд вступил в сраженье вскоре:

Он прорубил вторую брешь в заборе.

Бахрам разил врагов стрелой, мечом,

Замахивался спьяну кирпичом.

Немногие спаслись от исполина.

Вином разгоряченная дружина

От крови крепче захмелела там.

Стучали палицы по головам,

Как будто молоты по наковальням,

И гром и звон текли к просторам дальним.

До самой ставки шаха Пармуды

Вели в ночи кровавые следы,

Валялись обезглавленные трупы

И лошадей отрубленные крупы.

Когда Бахрам вступил под сень шатра,

Решил он, что не нужно ждать утра,

И только ночь достигла половины,

Он в бой ночной повел свои дружины.

Он бдительность разведки обманул,

Его заметил поздно караул,

И вот раздался гром трубы нежданно,

И повскакали с мест бойцы Турана.

Так заревели турки, ошалев,

Что вздрогнул бы от рева лютый лев!

Внезапно битва началась ночная.

Скакали недруги, не понимая,

Где правое, где левое крыло,

Кромешной тьмою степь заволокло.

От крови камни рдели, как кораллы,

Огонь взметали острые кинжалы,

Огонь взметали быстрые мечи.

Земля и воздух вспыхнули в ночи.

Разбитый враг в сумятице метался, —

Из турков мало кто в живых остался.

Когда же ночь приподняла подол,

Когда на землю свет зари сошел,

Бахрам к туранским прискакал дружинам

И огласил долину ревом львиным:

«Ты обратился в бегство, Пармуда,

Не ведая ни срама, ни стыда!

Ты, Пармуда, ребенок, а не воин,

Средь воинов скакать ты недостоин,

Припал ты к материнскому соску, —

Тебе ль стрелять из лука на скаку?»

Ответил шах: «О жадный лев, доколе

Ты будешь биться на кровавом поле?

День битвы напоила наша кровь,

Зачем же кровь пролить ты хочешь вновь?

Своей победой вправе ты гордиться.

Иль мало тебе крови, кровопийца?

Такую крепкую разбил ты рать, —

Чего же можешь ты еще желать?

Представь, что ты рассек меня с размаха, —

Последнего потомка Совашаха:

Хотя вольны туранские сыны, —

Для смерти, не для воли, рождены.

Но смерть моя — тебе какая прибыль?

Что принесет тебе моя погибель?

Пожить еще мне в мире дай земном,

Твоим прощенным стану я рабом.

Я убегу — за мной бежать не вздумай:

Меня настигнет только рок угрюмый.

Но если я, оружие сложив,

Паду перед тобой, ни мертв, ни жив, —

Не будь жесток и позабудь о мщеньи:

Не в этом человека назначенье.

Позволь теперь вернуться мне к шатру.

Поверь, что мирный путь я изберу,

И своего не унижая сана,

Посланье напишу царю Ирана.

Когда Ормузд окажет милость мне,

Подаст мне руку в грозной сей войне,

Мечты о царствованьи я отрину,

Рабом покорным буду властелину.

С войной пришли мы, — пусть наступит мир,

Пусть эта битва превратится в пир».

Бахрам внимал туранцу с нетерпеньем

И думал: «Не обманешь хитрым пеньем!»

Он отвернулся от таких речей,

Воскликнув: «Хорошо поет злодей!»

И только рать вкусила отдых краткий,

Он вновь построил мощные порядки,

Он ринулся, как лев, на Пармуду,

Он разогнал туранскую орду.

Иранцы на конях скакали статных,

Туранцев обезглавливали знатных

И складывали в кучу их тела.

Гора из трупов на земле росла,

И к той горе, добытое в сраженье,

Иранцы принесли вооруженье:

Бойцы Бахрама возвели ее,

«Горой Бахрама» нарекли ее!

К Ормузду был гонец отправлен с вестью:

«Явился Пармуда с великой местью,

Не могут рать его обнять глаза,

Укрылся он в твердыне Овоза

И укрепил могучую твердыню.

Он в ней засел, забыв свою гордыню,

На возвышеньи горя и тоски,

Вокруг — неисчислимые стрелки».

Бахрам воскликнул: «Начата осада,

Спешить на поле битвы нам не надо!»

Он дал один отряд Ялонсине,

Велел помчаться к южной стороне,

Другой отряд Изадгушасп возглавил

И к северу своих бойцов направил.

«Всех обезглавьте на своем пути,

Пусть Пармуда томится взаперти, —

Сказал Бахрам, — быть может, в степь он выйдет,

Когда не степь, а кровь кругом увидит».

Глава одиннадцатая

Послание Бахрама Пармуде и просьба Пармуды о мире

Три дня стояло войско у ворот,

А на четвертый день, когда восход

Воителям явил свое пыланье,

Бахрам отправил Пармуде посланье:

«О шах, скажи, где ныне твой отец?

Где двор его, вельможи и венец?

Где гордые, блестящие надежды?

Где грозные военные одежды?

Где копья, где могучие слоны,

Где все его волхвы и колдуны?

Где рать его, как темный лес густая, —

Ответь мне, царь Турана и Китая?

Тебе подвластны были города, —

Из всех твоих владений, Пармуда,

Одна лишь у тебя осталась крепость:

Мироисканья понял ты нелепость?

Как женщина, ты скрылся за стеной

И в крепости рыдаешь ты степной.

Поверь мне, ты не выдержишь осады,

Открой ворота и проси пощады,

Проси, чтоб пред властителем моим

Предстал я покровителем твоим.

Пришли мне в дань динары и диргемы,

И жемчуга, и золотые шлемы:

Царю не следует беречь казну,

Когда он хочет сохранить страну.

Знай, Совашаха мертвого наследник:

Перед царем царей — я твой посредник,

Воителей Ирана я глава,

И примет шахиншах мои слова.

Увы, надежду втайне ты питаешь,

А в чем она, — ты от меня скрываешь.

Не будь строптив, смирись перед судьбой,

И замыслы свои ты мне открой.

Ты видишь, я тебя не обезглавил,

О царь, тебе я выбор предоставил,

Не то, ты был бы мертв, как твой отец,

А сын оплакивал бы твой конец.

Но если много у тебя динаров,

И не страшишься ты моих ударов,

На мощь свою надеешься вполне, —

Готовься ты к отмщению, к войне».

Был скорбен Пармуда, гонцу внимая,

Ответил царь Турана и Китая:

«Рожденный дерзким, посмотри вокруг:

Ты жаждал мук, — и ты добился мук.

Пока ты полон силы и дерзанья,

Не проникай ты в тайну мирозданья.

Ты молод, а вселенная стара.

От битв кровавых ты не жди добра.

Судьба, в круговращении великом,

Ко мне, быть может, повернется ликом.

Я тоже страх внушал богатырям, —

Не свойственно раскаянье царям.

Владел я городами, племенами,

Войсками, барабанами, слонами,

И вот я пред врагами распростерт.

Не будь же сердцем дерзок ты и горд.

Отец мой жаждал овладеть вселенной.

Его рабом был небосвод нетленный,

Сама земля была им пленена,

Тряслась, его завидев скакуна.

Но устремился он к безумной цели,

Неправедные мысли в нем созрели,

И вот покрыл его деянья мрак, —

Лишь издали над ним смеется враг.

Как ты, он был когда-то дерзок, молод,

Но был он жерновами жизни смолот.

Поболее, чем солнечных лучей,

Воинственных собрал он силачей,

Слонов — поболее, чем диких зерен,

Был Совашах, казалось, непоборен,

Кто сосчитал бы войск его число?

Но их пожрало времени жерло.

Тот, кто жестокие возглавил рати,

Пускай не забывает о расплате.

Такой могучий властелин угас, —

Когда-нибудь и твой наступит час.

Не мни, что можно кровь пролить впустую:

Своей заплатишь ты за пролитую.

Когда Туран повергнешь ты во прах, —

Огонь зажжешь ты в мстительных сердцах.

Беды я опасаюсь, дальнозорок.

Тебе не сдамся я без оговорок.

Ты — раб, я — царь, я — властелин земель,

Я не склонялся пред рабом досель.

Однако, воевать с тобой не буду:

Безумцем не хочу прослыть повсюду.

Мне лишь тогда не страшен будет стыд,

Когда твой шахиншах меня простит.

Вручу ему страну, казну, твердыни,

И твой закон пусть властвует отныне».

Бахрам увидел свет своей звезды,

Обрадован ответом Пармуды.

Глава двенадцатая

Бахрам просит у Ормузда пощады для Пармуды; ответ Ормузда

Затем глава богатырей Ирана

Послал письмо царю царей Ирана:

«Турана властелин со всех сторон

Победоносной ратью окружен,

Взывает о пощаде, смерть почуя.

Соизволенья твоего прошу я

Переговоры с Пармудой начать.

Твое согласье пусть скрепит печать.

То, что пощады он покорно просит,

Нас над его падением возносит.

От славы и венца отрекся он,

Да будет он царем царей прощен».

Возликовал Ормузд, прочтя посланье,

Призвал к себе высокое собранье,

Велел осыпать жемчугом чтеца,

И молвил так: «Благодарю творца!

Он увенчал меня небесным сводом,

Мой лик открыл он землям и народам,

Я — признан им: на поле боевом

Хакана сделал он моим рабом,

И славят нас, к престолу припадая,

Воители Турана и Китая.

Творца вселенной мне открыта цель:

Над всеми властелинами земель

Возвысит он меня, мои стремленья!

Как только сбудутся мои моленья,

Я древние сокровища раздам

Паломникам, больным и беднякам.

Вы также господу хвалу воздайте

И добрые поступки умножайте».

Затем призвал посланца шахиншах,

Велел преподнести ему кушак,

И золотом, и серебром расшитый,

Тугой кошель, динарами набитый,

Халат вельможи, вихря-скакуна,

Чья грива жемчугами убрана.

Затем призвал писца, чтоб о хакане

Он начертал приказ на тонкой ткани:

«Пока мне другом будет Пармуда,

Он будет в безопасности всегда.

Порукой в том — печать и вседержитель,

Мы — только слуги, бог — наш повелитель».

Затем Бахраму он послал слова

Надежды, и любви, и торжества.

Он так писал: «С почетною охраной

Доставь ты в мой дворец главу Турана:

Пусть по-хорошему придет ко мне!

Сокровища добыл ты на войне, —

Еще ты постарайся в этом деле,

Чтобы чертоги наши не скудели.

Пройди места, где есть еще враги.

Возьми их в плен, жилища их сожги:

Мне надобна еще твоя отвага.

Да будет бог с тобой — податель блага.

А если мало у тебя стрелков, —

Потребуй, сколько хочешь ты полков,

Пришли письмо, — число я увеличу

Иранцев, твоему послушных кличу.

Героев имена в письмо впиши,

Тех, с кем ты связан нитями души.

Войскам, вступившим за меня в сраженье,

Край пограничный дам я во владенье,

Тебя возвышу пред своим лицом,

Твое чело украшу я венцом».

Глава тринадцатая

О том, как Бахрам рассердился на Пармуду

Когда посланье прибыло к вельможе,

Душа Бахрама сделалась моложе.

К себе призвать велел он поскорей

Своих прославленных богатырей.

Едва он им прочел слова владыки,

Как раздались ликующие клики,

В такой восторг военный стан пришел,

Что ты подумал бы: трясется дол!

Бахрам, внимая радостному стану,

Письмо о мире отослал хакану.

Когда посланье Пармуда прочел,

Покинул он и крепость, и престол,

Иранского властителя восславил,

Бахраму он сокровища отправил.

Сей гордый муж, величие храня,

Вскочил, пылинки легче, на коня

И поскакал из крепости старинной,

Сопровождаемый своей дружиной,

И на Бахрама даже не взглянул,

Лишь конь его сухую пыль взметнул.

Военачальник задрожал невольно:

Бахраму стало горько так и больно,

Как будто был он побежден врагом.

Велел он Пармуду вернуть пешком.

Вернули, перед воинством толкая,

Властителя Турана и Китая.

Бахрам промолвил, гневом обуян:

«Ужели у тебя в стране, хакан,

Не знают вежливого обхожденья,

И ты пустился в путь без разрешенья?»

Хакан ответил: «Жребий мой жесток.

Я был на всех собраниях высок,

А ныне впал в ничтожество позорно,

А ныне мира я прошу покорно.

Не вижу твоего величья в том,

Что сделал ты мой день печальным днем.

Теперь я получил посланье мира,

И вот я поспешил к владыке мира:

Меня освободит он от забот,

Своим, быть может, братом назовет.

Я власть свою вручил тебе всецело,

Мне до тебя нет никакого дела».

Воитель вспыхнул, кровь его зажглась,

И молнии посыпались из глаз.

Бахрам забылся в гневе, и с размаха

Горячей плетью он ударил шаха, —

Такой поступок — низости предел, —

Связать владыке ноги он велел

И заточить в шатре холодном, темном.

Узнав об этом деле вероломном,

Так порешил тогда Харрод Бурзин:

«С умом враждует этот исполин».

Сказал он главному писцу в тревоге:

«Богатый силой, разумом убогий,

Бахрам во зло употребляет власть:

От вспыльчивости — всякая напасть».

Они пришли к Бахраму, среброкудры,

Их лица желты, а советы мудры:

«Ты свел на нет свой подвиг боевой,

Плох богатырь с горячей головой».

Услышав их, воитель устыдился,

Руками за голову он схватился,

Сквозь землю провалиться был готов,

Освободил хакана от оков,

И, проклиная свой поступок низкий,

Ему коня послал он, меч индийский,

Украшенный алмазами чепрак,

Чтоб разогнать его обиды мрак.

К властителю Турана и Китая

Он прискакал, в смущеньи ожидая,

Пока он препояшется мечом,

Усядется на скакуна верхом.

Скакал он долго с Пармудой рядом,

Но тот его не удостоил взглядом.

Сказал Бахрам, гордыню одолев:

«Я вижу, на меня таишь ты гнев.

Царю царей пожаловаться можешь, —

Своей отрады этим не умножишь».

Хакан ответил: «Рок неотвратим,

И от него уйти мы не хотим.

Противны мне поклепы, наговоры, —

Я не из тех, кто ищет в них опоры.

Когда о происшедшем царь царей

Не будет знать без помощи моей,

Он не достоин своего величья.

Пусть бездну горя вынужден постичь я, —

Я не скажу, хотя в борьбе ослаб,

Что причинил мне зло какой-то раб».

Бахрам поник и сжался весь от боли,

Но ярость поборол он поневоле.

Сказал: «Открылся я тебе, скорбя,

Но ждал добра напрасно от тебя.

Ты милостью меня не осчастливил,

Но истину из слов твоих я вывел:

Никто из нас не должен сеять зло,

Чтоб семя зла в душе не проросло.

Зачем твои сокрыл я злодеянья,

Прося у шаха мирного посланья!»

Сказал хакан: «Что было, то прошло.

Я позабыл, что ты мне сделал зло.

Ты уничтожил зло в себе. Вернее,

Твое добро зла твоего сильнее.

Мы, как слепцы, порой к добру идем, —

Ты сделался моим поводырем.

Война приносит нам позор и горе,

Но мир их в благо превращает вскоре,

А если ты равняешь мир с войной,

То разум унижаешь пред собой.

Тот предводитель встретится с бедою,

Кто разума не шествует стезею.

Когда плохое на ветер ушло,

Пусть будет в сердце мирно и светло.

Теперь иди, творца благословляя,

Всё темное из сердца удаляя».

«Случившееся, — отвечал Бахрам, —

Скрыть от Ормузда не удастся нам.

Все, что захочешь, можешь властелину

Ты говорить, а я теперь накину

На гнев его покров небытия:

Наветов не боится мощь моя».

Сказал хакан: «Тот властелин державный,

Что зло и благо мерит мерой равной,

Молчит, когда его преступный раб

Свирепствует, — безумен или слаб.

И если в эту бездну беззаконий

Хоть издали заглянет посторонний, —

Будь он благожелательный иль злой, —

О шахе отзовется он с хулой.

Он скажет: «Легкомыслен повелитель,

Невежествен и глуп его воитель…»

От гнева пожелтел Бахрама лик,

И этот гнев настолько был велик,

Что порешил Харрод: «Сейчас хакана

В пыль превратит глава бойцов Ирана!»

Он молвил полководцу: «Гнев забудь,

Вступи, Бахрам, на справедливый путь

И подави в гортани злое слово:

Оно подчас причина дела злого».

Бахрам воскликнул: «Лжец и сын лжеца,

Восстановить он хочет мощь отца!»

Сказал хакан: «Так дурно ты не думай,

Пусть без отца дано мне век угрюмый

Дожить, и пусть престол отцовский пуст, —

Я не боюсь: поможет мне Ормузд.

Он мудр, и родовит, и осторожен:

Возвышен буду я иль уничтожен,

Об этом знать не надлежит рабу:

Лишь царь меняет царскую судьбу.

Не раб, дорогой зла пришедший к славе,

А царь судить о государе вправе.

Клянусь я повелителем твоим:

Пыль в голове твоей, а в сердце дым.

Увы, неправильна твоя дорога,

Ты разговариваешь зло и много,

Обрушиваешь дерзкие слова,

Не выслушав противника сперва».

Воитель спину показал хакану,

Коня направил к воинскому стану.

Он приказал Харроду и писцу

Посланье мудрое вручить гонцу,

Уведомить царя царей державных

О тайных разговорах и о явных.

Затем сказал, свирепый, как гроза:

«Ступайте оба в крепость Овоза

И соберите, мудрецы седые,

Все деньги, все изделья золотые…»

Еще с тех пор, когда Афросиаб

Бежал от войск Арджаспа, словно раб, —

Все то, что море нам дарует щедро,

Все то, чем славятся земные недра,

Все то, что посылают небеса,

Хранила гордо крепость Овоза.

Здесь находились, в сундуках покоясь,

И Сиавуша первый шахский пояс,

Расшитый жемчугом и бирюзой,

И серьги, ослеплявшие красой.

Такого в мире не было владыки, —

Будь это малый царь или великий, —

Который не желал бы тех даров!

Лухраспу отдал серьги Кай-Хосров,

Лухрасп — Гуштаспу. Спрятал их в твердыне

Арджасп, и вот никто не помнит ныне,

Кто обладал богатством и когда,

Увы, ушло былое, как вода.

Составив список золотых изделий,

Вельможи поразились: в самом деле, —

Визирь мудрейший или звездочет

Не знали б, как вести богатствам счет!

Бахрам велел собрать на поле брани

Все из камней, динаров, одеяний.

Среди добычи были две серьги,

В алмазах дорогие сапоги,

Мешок, червонным золотом расшитый

И жемчугами доверху набитый,

Тяжелых два йеменских кошеля

Сверкали златом, душу веселя.

Воитель смелый был прельщен добычей

И благородства он забыл обычай:

И пару знаменитую серег,

И кошели он для себя сберег.

От взора утаил он их чужого,

Вельможам не сказал о них ни слова.

Потом Изадгушаспу дал приказ,

Чтоб выбрал он из воинства сейчас

Бойцов отважных, десять сотен счетом,

И с ними к шахским поскакал воротам.

Исчезли вскоре всадники вдали,

Сокровища в отчизну повезли.

Вдоль быстрых рек, среди степных барханов,

Сто двигалось верблюжьих караванов.

Бойцы скакали с радостью в Иран,

А впереди, со свитою, — хакан.

Глава четырнадцатая

Пармуда с сокровищами, присланными Бахрамом, приезжает к Ормузду

Хакан, ведя усталую дружину,

С сокровищами прибыл к властелину.

Взял булаву Ормузд, надел венец,

Сел на коня, поехал во дворец,

Когда узнал, что Пармуда явился.

Хакана увидав, остановился.

Приблизился к Ормузду Пармуда,

Увидел шаха в первый раз тогда.

Узнав его, хакан застыл на месте

И спешился затем с дружиной вместе.

Не покидала Пармуду боязнь,

Что шах к нему питает неприязнь,

Предшествующим сердце омрачилось,

Его страшила шахская немилость.

Он подошел к властителю владык.

Ормузд гнедого задержал на миг,

Взглянул, — и скакуна погнал он снова.

Хакан взобрался вновь на вороного.

Визирь собраний встретил Пармуду,

И вороного взял он за узду.

Поспешно спешился хакан Китая,

И в униженьи стойкий дух являя.

Он подошел к властителю держав,

И всех обворожил он, величав.

Его радушно принял шах Ирана,

И на престол, его достойный сана,

Он посадил хакана пред собой,

К нему приставлен был писец седой.

Сел на престол властитель побежденный,

Вельможами своими окруженный.

Когда узнал великий шахиншах

О привезенных Пармудой дарах,

Он приказал, довольством осиянный,

Чтоб вывели на площадь караваны.

Семь дней вкушал хакан покой и мир.

В честь гостя был затем устроен пир.

Велел хакан внести в чертог Сасанов

Поклажу дорогую караванов.

С утра до ночи десять тысяч слуг

К стопам царя несли за вьюком вьюк.

На следующий день владыка мира

С хаканом вновь засел за чашу пира,

И вновь к его стопам за вьюком вьюк

Несли пять раз по десять тысяч слуг.

Под грузом золотым сгибались спины,

Сто гор воздвигли слуги-исполины.

При виде этих драгоценных гор

Душа сияла, радовался взор.

Шах приказал воителей восславить,

Сокровища пред воинством поставить, —

Тут пояс был, расшитый бирюзой,

И серьги, ослеплявшие красой.

Был награжден Изадгушасп халатом,

Мечом алмазным и ковром богатым.

Он землю пред царем поцеловал.

На площади поднялся шум похвал, —

Мол, вечно пусть горит звезда владыки!

Сказал Изадгушаспу шах великий,

(С ним откровенен был он издавна):

«Не правда ли, отважен Чубина!

Послушный мне, он в битву войско двинул,

Он зло своим геройством опрокинул».

Таков Изадгушаспа был ответ:

«Владыка, знай, что так устроен свет, —

Хозяин жалок, если с гостем званным

Он за столом пирует деревянным» ^[4]

Был шах ответом удручен таким,

Стеснилась грудь предчувствием дурным.

Глава пятнадцатая

Ормузд узнает о проступке Бахрама и заключает дружбу с хаканом

Посланец тайный прибыл утром рано

С письмом от главного писца Мехрана:

«О шах, вовеки озаряй сердца!

Я — вечный раб престола и венца.

Знай, что нашли мы на полях сражений

Два кошеля, сработанных в Йемене,

В алмазах дорогие сапоги,

Героя Сиавуша две серьги,—

Героя, чей бессмертен разум вещий.

Бахрам себе присвоил эти вещи,

Но гневаться не надо на него:

Твое завоевал он торжество».

Сказал Ормузд гонцу: «За мною следуй,

И обо всем, что видел, ты поведай».

Ормузд подробный выслушал рассказ.

Поступок витязя его потряс.

Сказал он, вспыхнув: «Пусть мой воевода

Возвысился главой до небосвода, —

Я в нем дурное семя узнаю.

Во-первых: он врага разбил в бою,

Но поступил бесчестно с побежденным:

Как видно, он умрет низкорожденным.

Зачем себе присвоил, во-вторых,

Он серьги повелителей былых?

Как видно, возомнил себя владыкой!

Он опорочил подвиг свой великий,

Его геройство на ветер ушло,

Добро и разум превратились в зло».

Затем Ормузд призвал к себе хакана,

С ним пировал, как с равным, царь Ирана,

Покуда черноту своих кудрей

Ночь не стряхнула на царя царей.

Он молвил так: «С души ты бремя снимешь,

Когда, хакан, мою ты дружбу примешь.

Ты обретешь счастливую звезду!»

Взял за руку владыка Пармуду.

Был Пармуда Ормуздом очарован

И засиял от этих добрых слов он:

«Свои дела, свои поступки взвесь, —

Владыка продолжал, — дай клятву здесь,

Как нам велит обычай властелинов.

Клянись мне в том, что, мой дворец покинув,

Ты своего лица не отвернешь

Ни от меня, ни от моих вельмож».

Хакан поклялся божьей благодатью,

Венцом, престолом, шахскою печатью,

Кромешным мраком ночи, светлым днем,

Безгрешным, очистительным огнем:

От шаха помыслов не отвратит он,

Иным деяньям их не посвятит он.

Все встали. Клятва произнесена.

Ормузд и гость пошли к покоям сна.

При появленьи бронзового солнца

От сна восстали оба венценосца.

Пожаловал Ормузд, с восходом дня,

Хакану и кольчугу, и коня,

И приготовить приказал подарки.

Здесь был венец, как блеск денницы яркий,

Здесь были золотые пояса,

Блиставшие, как в звездах небеса,

Здесь были скакуны-аравитяне,

Браслеты, серьги, сотни одеяний,

Чудесные попоны из парчи,

В златых ножнах индийские мечи.

До перехода проводив хакана, —

До третьей остановки каравана,

К себе вернулся властелин держав,

Привет прощальный Пармуде послав.

Когда пришла к Бахраму весть благая,

Что возвращается хакан Китая

Домой, обласканный царем царей, —

С ним встретиться желая поскорей,

Помчался вождь победоносной рати

В сопровожденьи меченосной знати.

Вельможами приветствуем везде,

Скакал Бахрам навстречу Пармуде

Селеньем, городом, горой, равниной,

Спеша явиться с головой повинной:

Хотя в душе пылали боль и стыд,

Он думал, что хакан его простит.

Достигнув Пармуды за поворотом,

Хакана он приветствовал с почетом.

Но тот лицо надменно отвернул

От витязя, и даже не взглянул

На кошели, на яства и на вина,

Что привезла бахрамова дружина.

Так Чубина скакал три долгих дня,

Покорность и терпение храня,

Но взглядом тот его не удостоил,

Не подозвал к себе, не успокоил.

Лишь на четвертый день сказать велел:

«Вернись обратно. Горек твой удел».

Когда Бахрам услышал это слово,

Погнал он к Балху скакуна гнедого.

Его событье это потрясло.

Так время некоторое прошло.

Он в Балхе жил, сражен тоской и срамом.

Был недоволен шахиншах Бахрамом:

Во-первых, он обидел Пармуду,

В чертог царя дорогу дал стыду,

Он, во-вторых, присвоил часть добычи,

Хотя немало получил отличий.

Глава шестнадцатая

Ормузд посылает Бахраму женское одеяние, веретено, пряжу и гневное письмо

Властитель, сердце гневом напоив,

Послал письмо Бахраму: «Грязный див!

Ты позабыл, что твой ничтожен жребий,

Ты возомнил, что ты сидишь на небе!

Сошел ты с благородного пути,

Дурной дорогой ты решил итти.

Ты не радеешь о моей державе,

В моем бесславье путь находишь к славе.

Увы, ты чужд стремлениям моим,

Не внемлешь повелениям моим.

Прими же от меня ты одеянье:

Оно достойно твоего деянья!

Властитель приложил к письму печать

И соизволил слугам приказать —

Найти немедля женскую рубаху,

Такую, чтоб надеть ее на пряху,

И, дегтем вымазав веретено,

С ним принести и пряжу заодно,

И красные доставить шаровары,

И женский пояс, ярко-желтый, старый…

Велев гонца презренного призвать, —

Презренным одеяниям подстать, —

Шах приказал ему: «Скачи к Бахраму,

Ты все мои дары вручи Бахраму.

Скажи ему: «Как безрассуден ты!

Увы, не витязь, — простолюдин ты!

С тех пор, как победил царя Китая,

Ликуешь ты, великим угрожая.

Ты будешь мной низвергнут с высоты,

В ничтожестве, как пыль, исчезнешь ты!»

Глава семнадцатая

Бахрам Чубина надевает женское платье и в нем показывается предводителям дружин

Бахрам застыл в молчанье и в обиде,

Гонца услышав слово и при виде

Воителя позорящих даров,

Письмо прочел он, бледен и суров.

Сказал: «Награда — женская рубаха.

Вот какова ты, благодарность шаха!

Быть может, воле шаха вопреки,

Меня обидели клеветники?

Не думал я, что к шахскому порогу

Навет и клевета найдут дорогу!

Все видели, что я свершил с тех пор,

Как я покинул шахиншахский двор.

Я войско малое повел в сраженья,

Я испытал и горе, и лишенья,

Была мне жизнь моя не дорога,

Когда громил я воинство врага,

Нередко смерти чувствовал я близость,

Награда за труды — такая низость!

Творец, на мне ты взор останови:

Ормузд меня лишил своей любви!»

Он, богу помолясь и успокоясь,

Надел рубаху, шаровары, пояс,

Поставил пред собой веретено

И все, что было в дар привезено.

Он приказал вельможам поседелым,

Начальникам, воителям умелым,

Чтоб двинулись, в шатер его спеша.

Была омрачена его душа…

Когда явились молодой и старый,

Когда рубаху, пояс, шаровары,

Изумлены, увидели на нем,

Им показалось, что сразил их гром!

Бахрам сказал: «Вот это одеянье —

За все мои заслуги воздаянье:

От шаха получил подарок я.

Вы слышали и видели, друзья,

Моей могучей палицы удары,

Как воевал я, в бой бросаясь ярый,

Настал, казалось, шаха смертный час, —

Но прибыл я, царей престол я спас.

Владыки исполняя приказанье,

Позорное надел я одеянье.

Шах — миродержец, мы — его рабы,

Его приказ — веление судьбы.

Мы ищем счастья под крылом владыки,

Живет он в нашем сердце, светлоликий.

От вас хочу услышать я совет:

Какой мы можем дать ему ответ?»

Воители сказали воеводе:

«О богатырь, прославленный в народе!

Такой от шаха принял ты позор,

Что войску ненавистен шахский двор.

Ты знаешь, старца не было мудрее,

Чем Ардашир, а он воскликнул в Рее:

«Презренье шаху, шахскому двору,

Мобедам, равнодушным к злу, к добру!

Ничтожествам противно мне служенье

И оскорбительно их уваженье!»

«Не говорите так, — ответил вождь, —

От шаха — сила воинства и мощь.

Мы все — служители, а он — властитель,

Мы все — просители, а он — даритель».

Но меченосная сказала знать:

«Отныне мы не станем воевать,

Для нас отныне шаха нет в Иране,

А ты для нас — не вождь на поле брани».

Окончился на этом разговор.

Начальники покинули шатер.

Бойцов увещевал Бахрам в печали,

Но на губах советы остывали.

Глава восемнадцатая

Бахрам во время охоты встречается с женщиной, которая предсказывает ему блестящее будущее

Так минул месяц. На охоту в лес

Отправился Бахрам. Листвы навес

Густой, тенистой оказался кровлей,

Достойной тех, кто очарован ловлей.

Онагра вдруг увидел он в лесу,

И сразу оценил его красу.

Кишела дичью эта глушь лесная,

Вилась тропинка, в чаще пропадая.

Спокойно, тихо ехал Чубина,

Бичом не горячил он скакуна.

Он за онагром следовал вслепую,

И на поляну выехал большую.

За ним скакал Изадгушасп-храбрец.

Бахрам увидел издали дворец.

Коня погнал он к пышному чертогу, —

Онагр ему показывал дорогу.

У замка Чубина сошел с коня.

«Ты с разумом дружи и жди меня!»

Сказав Изадгушаспу это слово,

Вручив ему узду коня гнедого,

Он без путеводителя, пешком,

Направился к чертогу прямиком.

Изадгушасп томился в ожиданье,

Поглядывая издали на зданье,

Держа узду гнедого скакуна, —

Но вот его нагнал Ялонсина.

Сказал Изадгушасп: «Смельчак-воитель,

В неведомую ты вступи обитель,

Взгляни, куда пошел наш храбрый вождь,

Наш полководец, рати нашей мощь».

Ялонсина, почувствовав тревогу,

Садовою тропой пошел к чертогу.

Дворец предстал пред ним в конце пути:

Подобного в Иране не найти!

Воздвиглась арка дивная у входа,

Небесного она достигла свода.

Престол чудесный высился под ней,

Сверкавший блеском дорогих камней,

Отделкою жемчужной, золотою,

И застланный румийскою парчою.

На нем, сияя ликом, как весна,

Сидела венценосная жена,

Во всей красе, в могуществе великом, —

Померк бы разум перед этим ликом!

Она была стройна, как кипарис,

Арканами сбегали косы вниз:

Арканы благовонные раскинув,

Она опутывала исполинов,

Стремившихся попасть в чертог ее!

На кресле золотом, у ног ее,

Сидел Бахрам, забыв свои печали,

А позади придворные стояли.

Когда увидела Ялонсину

Красавица, затмившая луну,

Она к нему слугу послала сразу,

И внял Ялонсина ее приказу:

«Здесь находиться вправе лишь Бахрам,

А ты ступай назад к своим друзьям.

Привет им передай от полководца,

И успокой их: скоро он вернется».

Потом привратник получил приказ:

Ворота сада отпереть сейчас

И увести коней вельмож в конюшни.

Когда приказ исполнил раб послушный,

Служитель появился в цветнике,

Держа траву священную в руке. ^[5]

На щедрый стол посыпались соблазны,

И были кушанья разнообразны.

Бахрам сказал, прощаясь: «Пусть всегда

Сияет счастья твоего звезда!»

Она ответила: «Венца достоин

Такой, как ты, бесстрашный, мудрый воин.

Затем, что ты — могуч, ты — царь царей

Львопокоряющих богатырей.

Ты победишь врагов на поле бранном,

Ты станешь властелином над Ираном.

Иди, герой, и завоюй Иран,

Чтоб мир согбенный выпрямил свой стан,

Пусть весь твоим он станет, воевода,

От праха черного до небосвода!»

И тайно молвила слова, но их

Никто не слышал, кроме их двоих.

Ее величием обвороженный,

Ее пророчеством ошеломленный,

Бахрам покинул пиршества цветник.

Онагр внезапно перед ним возник.

Бахрам за ним погнал коня гнедого,

Из леса вскоре выехал густого.

С охоты в город прискакал Бахрам,

Но ничего не рассказал бойцам.

Харрод, его увидев, скрыл заботу

И молвил: «Ты поехал на охоту

И много видел, говорят, чудес.

Что, вправду чудесами полон лес?»

Но, не ответив на вопрос Харрода,

Проехал мимо гордый воевода.

Глава девятнадцатая

Бахрам захватывает шахские права. Бегство Изадгушаспа и Харрода Бурзина

На следующий день, когда заря

Зажглась, вершины гор посеребря,

Когда с землей небесный свод сравняла,

Накинув шелковое покрывало, —

Дворец Бахрама царственно расцвел.

Воздвигли слуги золотой престол,

Расставили сиденья золотые,

Оправили подушки парчевые.

Явился витязь: во дворце своем

Устроил шахиншахский он прием.

С величием, невиданным дотоле,

Он восседал на золотом престоле,

На голову он возложил венец…

Изадгушасп, воитель и писец,

Увидел мощь и дерзость исполина

И обо всем осведомил Бурзина.

Харрод Бурзин уразумел тогда:

Непоправимой сделалась беда.

Сказал Изадгушаспу: «Друг надёжный,

Не думай, что события — ничтожны.

От гневной злобы разум потеряв,

Послал Бахраму властелин держав

Веретено и женскую рубаху,

Но было неизвестно шахиншаху,

Как примет этот дерзновенный лев

Его дары, его приказ и гнев.

Здесь оставаясь, долга не исполнишь:

К владыке надо убежать нам в полночь.

Бахрам не внемлет слову мудреца:

Он жаждет царства, трона и венца».

Вельможи, увидав беду воочью,

Из Балха убежали темной ночью.

Бахрам, узнав о бегстве двух вельмож,

Сказал Ялонсине: «Ты их вернешь.

Возьми ты сто бойцов, и с храбрецами

Немедленно скачи за беглецами».

Воителя-писца нагнал отряд.

Глава отряда, яростью объят,

Вельможу оковал тяжелой цепью,

Не снисходя к его великолепью,

Одежды пышные с него совлек,

Вернул с пути, к Бахраму приволок.

Бахрам вскричал: «Достоин ты презренья,

Как ты посмел уйти без разрешенья?»

Сказал Изадгушасп: «Мой господин,

Меня уговорил Харрод Бурзин,

Сказав мне: «Оставаться здесь не смеем,

То, что ты медлишь, — на руку злодеям.

Бахрам надел на голову венец, —

Бежим, иначе близок наш конец».

Бахрам сказал: «За мной повсюду следуй,

Карай неправду, благо проповедуй».

Его грехи Бахрам ему простил,

Подарком драгоценным наградил

И молвил: «О своей подумай доле,

Будь поумней и не беги ты боле».

Глава двадцатая

Ормузд узнает о поведении Бахрама

А между тем, погнав коня вперед,

К царю Ормузду прискакал Харрод.

Открыл он повелителю все тайны,

Поведал он рассказ необычайный:

Как навестил Бахрам дворец лесной,

Как венценосной принят был женой.

Все то, что сам увидел, изложил он,

О том, что слышал, также сообщил он.

Ормузд был этой вестью изумлен,

И те слова, смятенный, вспомнил он,

Что говорил мобед, умом богатый,

И те, что молвил дряхлый соглядатай.

Явиться приказал мобеду он,

И тайную повел беседу он.

В душе как бы почуяв непогоду,

Так миродержец приказал Харроду:

«О всех делах осведоми ты нас».

Харрод подробный повторил рассказ.

Спросил владыка, холодом объятый:

«Что могут означать онагр-вожатый,

В лесной глуши таинственный дворец,

Красавица, носящая венец,

А вкруг нее, как вкруг царя, вельможи?

На сновиденье все это похоже!

Как поступить мне, мудрый мой мобед?

Таких событий не запомнит свет.

Я дело без тебя решать не стану:

Оно подобно древнему достану!» ^[6]

Сказал мобед: «Онагр — ужасный див.

С пути добра Бахрама совратив,

Он поселил в его душе коварство.

Зеленый лес — нечистой силы царство,

Обитель дивов — сей лесной дворец.

Красавица, носящая венец,

Бахрама упованье и отрада, —

Колдунья злобная, исчадье ада!

Бахрам, как пьяный, от нее пришел,

В мечтах венец он видит и престол,

Честолюбивый сон его тревожит,

С тех пор он в руки взять себя не может.

Ты должен меры срочные принять,

Чтоб войско повернуть из Балха вспять».

Раскаянье заговорило в шахе:

Зачем послал он витязю, как пряхе,

Одежду женскую, веретено?

Тоскою было сердце смущено…

Вдруг прискакал из Балха муж усталый,

В корзине были у него кинжалы.

Свой меч гонец Бахрама обнажил,

Корзину перед шахом положил.

Когда внезапно взору властелина

Предстала непотребная корзина,

Когда владыка посмотрел на сталь, —

Он вспомнил ярость и забыл печаль:

Велел кинжалы превратить в обломки,

Бахраму эти возвратить обломки!

Гонец вернулся, и узрел Бахрам

Кинжалы, сломанные пополам.

Задумался мятежный воевода,

Он приказал созвать мужей похода.

Вельмож вокруг корзины усадив,

Сказал им: «Наш властитель справедлив.

Достойных предков славные потомки,

Пусть эти не унизят вас обломки:

Так миродержец награждает рать,

А на́смех нас не думает поднять».

Мужи отваги погрузились в думы,

И ропот их послышался угрюмый:

«Что было в первый раз бойцам дано?

Одежда женская, веретено!

А ныне шах прислал обломки стали

Бойцам, что за него стеною встали.

Такого дела не знавал Иран,

Оно ужасней ругани и ран.

Нет места во дворцах такому шаху,

Кто вспомнит о таком — подобен праху.

А если ты, Гушаспа сын Бахрам,

Захочешь вновь припасть к его стопам,

Пусть у тебя — раба, а не вельможи —

Ни мозга не останется, ни кожи,

Ни унижения того, каким

Ты награжден властителем своим!»

Прислушиваясь к ропоту и крику,

Поняв, что рать озлилась на владыку,

Сказал Бахрам: «Пусть вас творец спасет!

Уже, наверно, передал Харрод

Владыке ваши мысли, ваши речи.

Вы сохранили жизнь в жестокой сече, —

Она теперь в опасности опять.

Вы клятву верности должны мне дать,

На всех путях поставлю я заслоны,

Чтоб не нагрянул враг неусмиренный,

Не то погаснет дней моих звезда

И рать моя погибнет навсегда».

Бахрам ушел, сказав свое веленье, —

Теперь приди, читатель, в удивленье!

По всем путям страны, во все концы,

Бахрамом были посланы гонцы,

Пока еще ни малый, ни великий

Приказа не услышали владыки.

Настала ночь, и снова день погас, —

Царя царей не возгремел приказ.

Глава двадцать первая

Советы, которые дали Бахраму его сестра Гурдия и вельможи войска

Тогда Бахрам призвал вельмож, бесстрашных

В сраженьях пеших, конных, рукопашных:

Хамдонгушаспа — витязя-писца,

Изадгушаспа — мудрого бойца.

Ялонсину, чье имя славно, громко,

Бахрама — Сиавушева потомка,

А также и других богатырей,

Известных родовитостью своей.

Бахрам слова сказал им роковые:

«Вельможи, не склоняющие выи,

Вы каждому, рожденному на свет,

Способны многомудрый дать совет.

Владыка мира крепко нас обидел,

Хотя от нас всегда покорность видел.

Свернул он с благородного пути, —

Как ныне быть? Где выход нам найти?

Свободные и гордые герои,

Не следует оплакивать былое,

Обид немало каждый перенёс,

Но пусть враги не видят наших слез.

Я только вам, друзья мои, открою,

Как стражду я наедине с собою.

Узнайте же, как жребий мой суров,

Свидетелями будьте этих слов.

С ничтожным войском, по приказу шаха,

Мы двинулись в поход, не зная страха.

Таких, как Совашах и Пармуда,

Иран врагов не видел никогда.

Когда б в Иран вступили вражьи рати,

Он восковой не стоил бы печати.

Такой беды никто еще не знал,

Такого мир побоища не знал!

Мы верили: костьми враги полягут,

Хотя мы испытаем много тягот.

И вот — стрелки бежали и слоны,

Сова и Пармуда разгромлены,

И движутся к царю царей, блистая,

Сокровища Турана и Китая.

Ормузд, неслыханно разбогатев,

На воинов обрушил темный гнев.

Шах мыслит: войско он унизить вправе,

Когда налажены дела в державе.

Пусть мудрые совет мне подадут:

Как мне спастись от петли и от пут?

Грозит и вам царя царей коварство, —

Подумайте: от боли где лекарство?

Где способ ваш, спасения залог,

Чтоб ныне применить его я мог?

Пусть ваш совет, плохой или хороший,

Меня избавит от душевной ноши!»

Все слышала за пологом шатра

Воителя прекрасная сестра:

Она в то время в Балхе находилась.

И гневом сердце Гурдии забилось,

И пламенного гнева не тая,

К вельможам обратилась Гурдия:

«О знатные воители Ирана,

Его надежда, гордость и охрана!

Когда Бахраму нужен ваш совет,

Зачем же приумолкли вы в ответ?

Воспряньте духом, страха устыдитесь,

Когда ж растерянным бывает витязь!»

Изадгушасп воскликнул: «О Бахрам,

Ты указуешь путь богатырям,

Когда б язык мой острым был алмазом,

Его бы превзошел твой острый разум

В твоих поступках — мудрость божества,

Они овеяны отвагой льва.

Не только в тигровом прыжке — движенье,

Не с каждым следует вступать в сраженье.

Сказал я все. Ты слов других не жди.

Но если битва ждет нас впереди,

О благородства гордая вершина,

На битву двинется моя дружина,

Мы в горы полетим, в степную ширь, —

Ты будешь мной доволен, богатырь.

Начнешь войну, — мы за тобою следом

Пойдем навстречу мукам и победам».

Бахрам, поняв, едва замолкла речь,

Что воин держит наготове меч,

Спросил Ялонсину: «В годину бедствий,

Что ты в своей душе таишь? Ответствуй!»

«Тот победит, — сказал Ялонсина, —

Дорога чья творцом озарена,

Кто чести богатырской не уронит,

К неправде сердца своего не склонит.

А если он дурным путем пойдет,

Его возненавидит небосвод.

Бог дал тебе и войско, и богатство,

Но к гибели приводит святотатство.

Так будь же милостям господним рад,

И благо увеличится стократ».

Сказал Бахрам из рода Сиавуша:

— Я говорю, присяги не наруша:

Друг разума, отваги образец,

К чему тебе и царство, и венец?

Забудь об этих поисках напрасных,

Ищи величья в подвигах прекрасных,

Все остальное — суета сует!»

Бахрама рассмешил такой ответ,

Он бросил перстень в сторону провидца,

Сказав: «Пока по воздуху стремится

Мой перстень, — я владыка, а не раб.

Он упадет, — вновь жалок я и слаб.

Нам сладко обладанье шахской властью,

Завидуй, жалкий раб, такому счастью!»

Затем сказал он: «Безо всякой лжи,

Изадгушасп, мой славный лев, скажи:

Я шахиншахского венца достоин?»

Ответствовал Бахраму храбрый воин:

«Однажды в Рее говорил мобед:

«Тому, чей ум в сказаниях воспет,

Отрадней царствовать хотя б немного

И рано умереть по воле бога,

Чем долгий, горький век прожить рабом,

Завися от властителя во всем».

Писцу-богатырю сказал воитель:

«Открой уста и ты, благовеститель».

Задумчив был Хамдонгушасп — мудрец,

Сидел в печали витязь и писец.

Вздохнув, промолвил старец белоглавый:

«Тот, кто себе по силе ищет славы,

Найдет ее, затем, что широка,

Дарообильна времени рука.

Но будут все старания излишни,

Добиться большего, чем даст всевышний».

Сказал Хамдонгушаспу исполин:

«Высот прошел ты много и низин,

В лицо всю правду говоришь ты людям,

Тебя, обидясь, лгать мы не принудим.

Все доброе и все дурное взвесь,

И правду времени открой мне здесь».

Хамдонгушасп ответил словом внятным:

«О ты, кто дорог столь вельможам знатным,

Зачем тебя тревожит мысль о зле,

Которое пока еще во мгле?

Зачем венца ты жаждешь так несмело?

Молясь творцу, свое ты делай дело.

Хотя решенье принял ты, Бахрам,

Его боишься ты поведать нам,

А мы в покое пребывать не можем,

Затем, что смерть грозит твоим вельможам.

Запомни, что без помощи вельмож

Ты счастья и покоя не найдешь».

Меж тем сестра Бахрама молодая,

На том совете уст не раскрывая,

Сидела от заката дотемна,

Ответами вельмож огорчена.

«Что думаешь ты, чистое созданье,

О том, что ты услышала в собранье?»

Спросил Бахрам, смущением объят.

Ответа не был удостоен брат,

Но дряхлому писцу сказала дева,

Исполненная горечи и гнева:

«О злобный муж, о хитрый старый волк!

Не думай, что легко нарушить долг.

Манила многих венценосца участь, —

Кто не познал желаний этих жгучесть?

Но если от тебя мы узнаем,

Что легче быть владыкой, чем рабом,

То мы тебя жалеем и стыдимся.

Давай к векам прошедшим обратимся,

Вернемся вновь к делам былых царей,

К словам людей, что были нас мудрей.

Не раз такие времена бывали,

Когда царей престолы пустовали,

Но защищал слуга державы честь,

Не помышляя на престол воссесть,

Не помышляя, во дворец нагрянув,

На голову надеть венец Каянов.

Нет, верный раб, усердием горя,

Смиренно ждал награды от царя,

Внимая сердцем царскому глаголу,

Он сердцем не был чужд венцу, престолу,

Свое величье видя лишь в одном:

Служа, возвыситься перед царем.

Начну с Ковуса. Властелин державный,

Уже предчувствовал конец бесславный,

Но витязи его — Гударз, Рустам

Не предавались дерзостным мечтам.

Когда Ковус, пройдя моря и степи,

В Хамоваране был закован в цепи,

Никто не думал захватить престол.

Все плакали: «Удел царя тяжел!»

Когда ж вельможи, вспомнив о Рустаме,

Пришли с поклоном: царствуй, мол, над нами, —

Он зарычал: «Как мне надеть венец,

Приблизив тем властителя конец?

Того, кто хочет изменить присяге,

Сгною живьем я в тесном саркофаге!»

Двенадцать тысяч выбрал он стрелков,

Пошел — и спас Ковуса от оков.

Возрадовался шах. Душой воспрянув,

Воссел он снова на престол Каянов,

Рустама день и ночь благодаря,

Любовью окружил богатыря.

Другого я напомню вам героя —

Из черни вышедшего Суфароя.

Когда венца восстановил он честь,

Когда распространилась эта весть,

Пришли вельможи, чтоб его поздравить,

Чтоб над собой царем его поставить,

И вот услышали его слова:

«Не стоит волку жить в берлоге льва,

Пусть царствует у нас царя потомок,

А не боец, что вышел из потемок.

Хотя Кобад пока еще дитя,

Он станет шахом, зрелость обретя».

Был долго Суфарой опорой царства,

Но пал он жертвой зависти, коварства

Затем, что был он славою богат.

Мужчиной став, убил его Кобад.

Тогда Кобад закован был в оковы, —

Решили: пусть придет властитель новый.

Но не могли найти богатыря,

В чьих жилах бы струилась кровь царя.

Средь царских слуг вельможи обретались,

Но завладеть престолом не пытались.

Вновь на престол был возведен Кобад

И царствовал, не ведая преград.

С войною Совашах пришел недавно,

Чтоб нами управлять самодержавно.

Владыка мира пред лицом небес

Всем сердцем жаждал, чтобы враг исчез.

Был во главе дружин Бахрам поставлен,

Был Совашах его рукой раздавлен, —

Кто властью пожелал ее облечь?

Вложил властитель в эту руку меч!

Бахрам, престола ты возжаждал ныне,

Но, вверх стремясь, погибнешь ты в пучине.

Ты мыслишь: стоит лишь Ялонсине

Помчаться, словно буря, на коне,

И ты, Бахрам, Гушаспа сын почтенный,

Окажешься владыкою вселенной!

Отец Ормузда, мудрый Нуширван,

Гроза румийцев и аравитян,

Недаром умер смертью властелина:

Он мощью препоясал старость сына!

С Ормуздом дружит всей державы знать, —

Рабами должно тех друзей назвать.

В иранском войске — триста тысяч конных

Богатырей, Ормузду подчиненных.

Как раб, Ормузду каждый подчинен,

Его приказ для каждого — закон.

Возвышен ты по воле господина,

Он, только он, — твоих побед причина.

Ужели жадность разум твой сожгла?

Кто зло творит, погибнет сам от зла.

О милый брат, забудь в своей гордыне,

Что женщина дает совет мужчине,

Что старше ты меня на много лет,

О милый брат, запомни мой совет:

Властителя цени расположенье,

Иначе горьким будет сожаленье!»

Она вельмож поставила в тупик,

Воитель прикусил себе язык,

Он правду, слушая сестру, увидел,

Стезю, ведущую к добру, увидел.

«О госпожа, — сказал Ялонсина, —

Твоя печаль вельможам не страшна:

Ормузда жизнь склоняется к закату,

Престол он твоему уступит брату.

Твердишь: «Ормузд силен в своих делах!»

Но если так, Бахрам — иранский шах:

Не может сильным быть властитель жалкий,

Что одарил рубахой нас и прялкой!

Речей довольно: пусть Ормузд умрет,

Погибнет пусть его проклятый род.

Ты с Кай-Кобада счет ведешь владыкам.

Увы, в круговращении великом

Тысячелетия прошли с тех пор,

О мертвых нам не нужен разговор!

Запомни: кто к лицу Ормузда близок,

Тот пред Бахрамом будет мал и низок.

Стрелки, Бахрама услыхав приказ,

Ормузда в цепи закуют тотчас!»

Ответствовала Гурдия в печали:

«Вас дивы черные околдовали,

Вы сами устремились к ним в силки

И разуму, и чести вопреки.

Ялонсина, ты нас толкаешь в яму,

Всю душу взбаламутил ты Бахраму,

В тебе я лишь бахвальство нахожу,

Ты весь наш род приводишь к мятежу.

Отец наш был простой правитель в Рее:

Ужели сын храбрее и мудрее?

Ужели должен жаждать он венца,

Развеять имя доброе отца?

Ты нас погубишь, низкий простолюдин!

Но если брат мой разуменьем скуден,

Веди его по темному пути

И наш покой крамолой возмути».

Сказав, она слезами разразилась,

И посреди молчанья удалилась,

И сердцем брату сделалась чужда,

И витязи подумали тогда:

«Она мудра, чиста, красноречива,

Подобно книге речь ее красива,

Тускнеет перед нею похвала,

Она Джамаспа в знаньях превзошла!»

Разгневали слова сестры Бахрама.

О царском троне думал он упрямо,

Сверкал пред ним венец во всей красе…

Вздохнув, сказал он: «Счастья ищут все,

Находят лишь печаль в чертогах мира!»

Он приказал накрыть столы для пира,

Потребовал вина для храбрецов,

Потребовал танцовщиц и певцов.

Искусней всех певцов был самый юный.

Ему сказал: «Настрой сегодня струны

Не для того, чтоб плакать о любви.

Семь подвигов Рустама оживи,

Поведай также об Исфандиоре,

Как в крепость он попал врагам на горе,

Как стен высоких рассекал он медь…

Мы будем пить, а ты нам будешь петь».

Питомцы боя осушили кубки:

«Пусть будут наши мысли и поступки

Достойны памяти богатырей,

Пусть не померкнет славный город Рей,

Пусть в господе Бахрам найдет опору

И уподобится Исфандиору!»

Так пили все, а ночь была темна,

И мысли омрачились от вина.

Глава двадцать вторая

Письмо Бахрама хакану. Чеканка монет на имя Хосрова Парвиза и отправка их шахиншаху Ормузду

Как только утра вспыхнуло светило

И тени ночи в бегство обратило,

Бахрам велел, чтобы пришел писец,

Письмо послал он, слога образец,

Исполненное тонких украшений,

Величественных красок и сравнений,

Туранскому хакану Пармуде:

«Я пребываю в муках и стыде

С тех пор, как оскорбил тебя жестоко.

Поверь, мое раскаянье глубоко,

Я никогда теперь не посягну

На твой покой и на твою страну.

Когда венец и царство я добуду,

Тебе, хакан, я младшим братом буду.

Сотри в душе обиды прошлых лет, —

Прощает повинившихся Изед.

Свой гордый дух очисть от мести ржавой,

Сдружи Туран с иранскою державой,

Да славится твой благородный нрав,

Да заблестишь ты, недругов поправ!»

Придя в восторг от этих слов убранства,

Посол покрыл огромное пространство,

Вручил хакану те слова посол.

Ответ благожелательный пришел:

«Прими дары в своем дворце высоком,

Меж нами больше места нет упрекам».

И, радуясь ответу и дарам,

Душою возвеличился Бахрам,

И вот сокровищниц открыл он двери —

Своей добычи, вражеской потери —

И войско жемчугами одарил,

Диргемами, конями одарил.

Из войска выбран был Бахрамом воин,

Что Хорасаном править был достоин.

Бахрам вручил ему большой отряд,

Весь Хорасан — Балх, Нишапур, Герат,

А сам бойцов из Балха в Рей повел он,

Таинственными замыслами полон.

Построить крепость приказал Бахрам,

Велел дворец воздвигнуть мастерам

Из золота и камня дорогого,

На имя сына шахского, Хосрова,

Велел монеты отчеканить он:

Решил Ормузда в сердце ранить он!

Призвав купца, что был не чужд величью,

Что всыпал те диргемы в шкуру бычью.

«Я в Тайсакун тебя послать хочу, —

Сказал Бахрам. — Румийскую парчу

Приобрети: она золототкана.

Плати монетой моего чекана,

Чтоб мог взглянуть властитель многих стран

На те диргемы и на их чекан».

Затем бесстрашного, как вестник божий,

Бойца призвал он, равного вельможе,

Письмо отправил шаху с тем послом,

Поведал в нем о малом и большом.

Глава двадцать третья

Письмо Бахрама Ормузду и бегство Хосрова от отца

Письмо, как вихрь, примчалось к шахиншаху.

Веретено припомнив и рубаху,

Бахрам писал: «Ты опротивел мне,

Меня ты не увидишь и во сне.

Теперь твои уловки не пригодны.

Когда твой сын, сей отрок благородный,

Воссядет на престол Хосров Парвиз,

Я горные вершины сброшу вниз,

Освобожу я от врагов пустыню

И превращу я весь Иран в твердыню.

Хосрова я владыкой подниму,

Я буду подчиняться лишь ему:

Он — царь царей, хотя он юн и скромен,

Он — верности пример, ты — вероломен.

Такого ли ты ждал, Ормузд, конца,

Что станет сын печалью для отца,

Что преисполнишься ты злодеяньем?»

Посол приехал в Тайсакун с посланьем.

«Когда Ормузд, — посол сказал купцам, —

Сперва не веря собственным глазам,

Увидит падишахские диргемы,

Его уста от страха станут немы,

И если в сыне друга не найдет,

Мы уничтожим шахиншахский род,

Мы выкорчуем из земли Ирана

Прогнивший корень дерева Сасана.

Не так иранцы созданы творцом,

Чтоб шею гнуть пред каждым гордецом!»

Посол, дыханьем ненависти вея,

Вступил в Багдад с вельможами из Рея.

Письмо Бахрама прочитал Ормузд,

И мир земной стал для владыки пуст.

Тут о диргемах прибыло известье, —

Соединились две тревоги вместе.

Ормузд едва от горя не зачах.

Хосрова заподозрив, молвил шах

Ойингушаспу: «Друг, я впал в кручину,

Не доверяю собственному сыну.

Той зрелости Хосров достиг сейчас,

Чтоб отвернуть свое лицо от нас.

Диргемы я отправлю из Багдада

Как то, что не заслуживает взгляда».

Сказал вельможа: «Выслушай меня.

Пусть ни ристалища и ни коня

Твой сын Хосров вовеки не увидит,

Когда он из повиновенья выйдет.

Хотя слывет он отпрыском твоим,

Он светится лишь отблеском твоим!»

Сказал Ормузд, уразумев вельможу:

«Я каверзу нежданно уничтожу».

Был некто призван втайне в поздний час.

Сказал Ормузд: «Исполни мой приказ,

Очисть сегодня землю от Хосрова».

Ответил тот: «Исполню это слово,

Из сердца вырву к юноше любовь,

Но руку пусть не обагряет кровь».

Тогда властитель мира грозным взглядом

Придворного слугу послал за ядом…

Беспечно жил царевич, день за днем

Любовью наслаждаясь и вином,

В чертогах тайсакунских пребывая,

О заговоре не подозревая.

Но пробил миг, — доверенным слугой

Нарушен был царевича покой.

Слугою обнаружена случайно,

Царевичу известной стала тайна.

Когда Хосров услышал, что отец

Ему готовит гибельный конец,

Он в полночь убежал из Тайсакуна,

Расстаться не желая с жизнью юной,

В Азербайджан погнал он скакуна, —

Душа да будет в бегстве спасена!

Узнали и простой и родовитый

О том, что убежал Хосров со свитой,

Немилостью родителя гоним, —

И воины отправились за ним.

С могучим духом и железной дланью, —

Лев, увидав их, становился ланью, —

В годину битв — отечества столпы,

Они туда направили стопы,

Где обрести надеялись Хосрова,

Всеобщего любимца молодого.

Святого, как Усто, прислал Гурган,

Лихого, как Ханжаст, прислал Умман,

Исфандиора мужество и разум

Сверкали в том, кто прислан был Ширазом,

Кирман прислал такого, как Пируз,

Был многомощен витязей союз,

Со всех сторон вельможи в путь пустились,

По одному к царевичу явились

И молвили: «Ты все пленил сердца,

Достоин ты престола и венца,

К тебе из меченосного Ирана,

Из копьеносного Арабистана,

Простых стрелков и витязей-вельмож

Примчится столько, сколько позовешь.

Будь бдителен, но не пугайся козней,

Будь радостен с утра до ночи поздней.

Пусть воинов, приехавших сюда,

Ведет твоя счастливая звезда.

Любимый всеми, прогони заботу.

Порой мы будем ездить на охоту,

Порой к Озару ты помчишь коня,

Приверженец священного огня.

А если, грозный силою стальною,

Шах ополчится на тебя войною,

То за тебя мы жизни отдадим

И память павших за тебя почтим!»

Ответил им Хосров: «Я полон страха,

Я трепещу пред войском шахиншаха.

Вы мне сказали чистые слова,

Но скакунов помчите вы сперва,

Озаргушаспу низко поклонитесь

И самой страшной клятвой поклянитесь

Пред ликом вездесущего огня,

Что защищать вы будете меня,

Повиноваться мне беспрекословно,

Со мной навеки связанные кровно.

Тогда останусь в этой стороне,

Не будет Ахриман опасен мне».

Ответили царевичу вельможи:

«Зеницы ока нам Хосров дороже!»

К святыне устремили конский бег

И дали клятву верности навек.

Хосров, повеселев, людей направил —

Узнать, какие шах силки расставил.

Когда услышал царственный отец,

Что сын его — мятежник и беглец,

Прибегнуть к мерам он велел суровым,

Велел послать погоню за Хосровом,

Густахма и Бандуя захватить,

В темницу их сырую заточить:

То были матери Хосрова братья.

Всех родичей Хосрова, без изъятья,

И слов не тратя, бросили в тюрьму,

И не было пощады никому.

Глава двадцать четвертая

Ормузд посылает Ойингушаспа во главе войска на бой с Бахрамом. Смерть Ойингушаспа от руки земляка

Сказал властитель, возлежа на ложе,

Ойингушаспу, знатному вельможе:

«От мысли удалился я благой,

Печаль отныне стала мне четой.

Раз так случилось, как нам быть с Бахрамом,

С рабом ничтожным, жадным и упрямым?»

Ойингушасп задумался на миг,

Чтоб мудрости ответ его достиг,

И молвил так: «Властитель над царями!

Мы затянули речи о Бахраме,

Но сердца языком я говорю:

Отправь меня к тому богатырю,

Смиренного, закованного в путы, —

Быть может, раб откажется от смуты».

Сказал Ормузд: «Мне чужд подобный путь,

Я к низким душам не хочу примкнуть.

Я войску прикажу добыть удачу,

Тебя же предводителем назначу.

Но должен ты сперва послать посла,

Узнать Бахрама думы и дела:

Чистосердечным будет мне слугою, —

К благополучью путь ему открою,

А если трона жаждет и венца,

То пусть он ждет позорного конца.

О всех событьях сообщай подробно,

Не мешкая, лети ветроподобно».

Был в эти дни в зиндан, в подземный мрак,

Ойингушаспа заключен земляк, —

Из города его родного родом.

От узника вельможе пред походом

Письмо такое было вручено:

«Ты знаешь, господин, меня давно,

Я твой земляк, закован я в зиндане,

Испытываю множество страданий.

Замолви шаху слово за меня, —

И в пламя битвы я помчу коня,

Я за тебя погибну, воевода,

Коль будет мне дарована свобода».

Немедленно к Ормузду во дворец

Ойингушаспом послан был гонец:

Мол, в подземелье мой земляк томится,

Могилой стала для него темница.

Сейчас, когда собрался я в поход,

Пусть шах к моим заслугам снизойдет,

Пусть узнику дарует он прощенье,

Чтоб тот со мной отправился в сраженье.

Ответил шах: «Ты хочешь, чтоб злодей,

Убивший и ограбивший людей,

Прощенье получил? Как честный воин,

Сражаться кровопийца не достоин!

Но я твои заслуги признаю, —

Исполнить просьбу вынужден твою».

Так шахиншах освободил злодея,

Ойингушаспу отказать не смея.

Вельможа снарядил военный стан,

Пойдя в поход, вступил он в Хамадан.

Спросил он: «Кто из вас, о горожане,

Судьбу умеет предсказать заране?»

От всех он получил один ответ:

«Пусть звездочет подаст тебе совет».

Явился звездочет длиннобородый.

Велеречив, предстал пред воеводой:

«Здесь обитает мудрая жена.

Глазами звезд является она.

Нет в мире тайны для ее наитья,

Она предсказывает все событья».

Вещунью к полководцу привели.

Она пред ним склонилась до земли.

И вопросил старуху воевода

О судьбах шаха, войска и похода.

Потом сказал: «Мне на ухо шепни, —

Когда и где мои иссякнут дни:

Умру ли мирно, под домашним кровом,

Иль буду я убит врагом суровым».

Ойингушаспа шепот вдруг затих:

Прошел его земляк, взглянул на них

И отошел, не напрягая слуха.

«Кто этот воин? — молвила старуха, —

Затем, что вечный холод и покой

Ты обретешь, сражен его рукой.

В небытие низринет он твой разум, —

Ядро и кожура погибнут разом».

Услышав это слово колдовства,

Вельможа вспомнил древние слова:

«Случается, что горе ты умножишь,

Когда соседу нищему поможешь:

Разбогатевши от твоих щедрот,

Он в благодарность кровь твою прольет».

Глава похода погрузился в думы,

Не ел, не спал Ойингушасп угрюмый.

Ормузду написал он в скорбный час:

«Тому, кого от гибели я спас,

Не следовало возвращать свободу:

К драконьему принадлежит он роду.

Мой шах был прав, о низком говоря:

«Он не достоин милости царя».

Ты прикажи — прошу тебя о малом —

Отсечь злодею голову кинжалом…»

Чуть высохли чернила и печать,

К себе велел он земляка позвать,

И щедро наградив его дарами

И обольстительными похвалами,

Сказал: «Доставь письмо царю царей,

С ответом возвратись ко мне скорей».

В душе своей почувствовав пыланье,

Земляк у воеводы взял посланье.

Подумал он: «Как я вернусь назад,

Где я в цепях томился, тьмой объят?»

С такою думой он скакал в тревоге

И вскрыл посланье посреди дороги.

Прочел — и смысл письма его потряс.

Сказал: «Меня земляк от смерти спас —

И хочет кровь мою пролить. За что же?

Достойно ль это знатного вельможи?

Увидеть крови хочет он струю,

И я вернусь к нему и кровь пролью».

Так порешив, пустился в путь обратный,

С жестоким сердцем в стан приехал ратный.

Ойингушасп сидел в своем шатре

Без слуг и без кинжала на бедре.

Он погрузился в мысли о державе,

О будущем своем, о бранной славе.

Вдруг своего увидел земляка,

И понял он, что смерть его близка.

Тот вынул меч, безмолвен и спокоен.

Взмолился о пощаде знатный воин,

Воскликнул он: «О сбившийся с пути,

Не я ль пришел, чтоб жизнь твою спасти?»

Ответил тот: «Ты спас ее недавно

Затем ли, чтоб я был казнен бесславно?»

Он полководцу голову отсек:

Надежд и радостей был краток век!

Он с головой отрубленною вышел,

И спящий стан шагов его не слышал.

Не должен знатный муж, идя на бой,

Остаться вдруг наедине с собой!..

Злодейством душу запятнав, убийца

Глазам Бахрама поспешил явиться.

Сказал: «Тебе я голову привез

Врага, что над тобою меч занес.

Твоих не разгадал он дарований,

Дерзнул с тобой сойтись на поле брани».

Спросил Бахрам: «Кто этот человек,

Которому ты голову отсек?»

Сказал: «Ойингушасп, вельможа знатный, —

Ормузд послал его на подвиг ратный».

Бахрам сказал: «Сей муж погнал коня,

Чтобы с Ормуздом примирить меня,

Для этой цели из покоев шаха

Сей честный муж отправился без страха.

Ты за него заплатишь головой,

Чтоб страшен был другим поступок твой».

Велел казнить убийцу воевода

Перед лицом и войска, и народа.

Наказан был преступник за грехи, —

Душа избавилась от шелухи!

Тогда к Бахраму в путь пошли недлинный

Ойингушаспа скорбные дружины,

Почувствовав к мятежнику приязнь

Затем, что совершил он эту казнь.

Немало храбрецов ушло к Хосрову,

Увидя в нем правления основу, —

Так исстари на свете повелось:

Исчез пастух — и стадо разбрелось.

Ормузд, узнав о роковой потере,

Закрыл своих чертогов щедрых двери.

Не видели его с вином в руке,

Он в постоянной пребывал тоске.

Глава двадцать пятая

Ослепление Ормузда родственниками Хосрова Бандуем и Густахмом

В Багдаде быстро слухи появились,

Что во дворце приемы прекратились.

Тот говорил: «Бахрам идет с войной,

Чтоб овладеть престолом и страной».

Другой: «Хосров привел войска для брани,

Владычествовать хочет он в Иране».

Делами царства были смущены

Мужи совета и мужи войны.

Рабы, мечтая воевать со знатью,

Вдруг перешли от похвалы к проклятью.

Стекались воеводы во дворец, —

Ормузд увидел в этом свой конец.

Войдя в зинданы и сердца волнуя,

Достигла весть Густахма и Бандуя,

Что миродержца сумрачен удел,

Крамольный дух умами овладел.

Отправили те двое из темницы

Своих людей на площади столицы,

Велев узнать им от господ и слуг,

Насколько справедлив тревожный слух.

Поняв, что день настал их долгожданный,

Они открыли тюрьмы и зинданы,

Повиновенья перешли рубеж

И подняли неслыханный мятеж.

Бездействовала стража городская,

Толпу вооруженных пропуская.

Бандуй с Густахмом были впереди, —

Мятежников опасные вожди.

Сама земля, казалось, закипела!

Приблизясь к воинам Ормузда смело,

Толпа глаза омыла от стыда,

А воинам Густахм сказал тогда:

«Пусть убедится шахская дружина,

Что преходяща сила властелина;

Вы слабыми считать нас не должны;

Хотите вы, иранские сыны,

Пойти, во имя предков, с нами вместе

И препоясаться для славной мести?

Ормузда не считайте вы царем,

На трон другого шаха возведем,

Чтоб для Ормузда горькими навеки

Ирана стали сладостные реки.

А не поможете вы нам сейчас, —

На произвол судьбы покинем вас.

Мы где-нибудь приют себе отыщем,

Чтоб край далекий нашим стал жилищем».

От этой речи вспыхнули сердца.

Сказали охранители дворца:

«Не ведал мир такого властелина,

Что руки обагрил бы кровью сына».

Вошли они, ликуя, во дворец,

Сорвали с шахской головы венец,

Свалили шаха перед шахским троном,

Глаза железом выжгли раскаленным,

Затем оставили его в живых,

Ушли, набрав сокровищ дорогих.

Померкло царствования светило,

Судьбы превратность небо нам явило.

Да не привяжется душа твоя

К непрочному чертогу бытия,

То радость в нем ты познаешь, то горе.

С добром и злом не состязайся в споре.

Живи сто лет или сто тысяч лет, —

Что ныне — мощь, в том завтра силы нет.

Влеком к добру, не говори плохого,

Да не услышишь сам плохого слова.

Глава двадцать шестая

Хосров узнает об ослеплении Ормузда; он становится шахиншахом

Густахм отправил сразу из дворца

К Хосрову быстроногого гонца.

Гонец, дорогу выбрав покороче,

Как новый месяц тьму прорезав ночи,

Предстал пред новым шахом и тотчас

Поведал о случившемся рассказ.

Царевич стал желтей цветка шафрана,

Когда узнал о бедствиях Ирана.

Он молвил так: «Найдет погибель тот,

Кто на тропу беспечности свернет,

Кто, неразумный, не внимает небу,

Невежеству и злобе на потребу.

Тобой, гонец, рассказанное зло

Мне вновь дыханье жизни принесло:

Когда отец возжаждал крови сына,

Мне сделалась пристанищем чужбина,

Теперь, когда отец незряч и слаб,

Ему покорен буду я, как раб».

Он в путь пустился, как в полет орлиный,

Возглавив многомощные дружины,

И были предводителем горды

Стрелки из Ардабеля и Барды.

Когда узнали жители столицы.

Что прибыл к ним властитель юнолицый,

Тогда покой и мир обрел Багдад,

И миродержец был покою рад.

Вельможи встретили его с весельем,

Пришли с венцом, с алмазным ожерельем,

Эбеновый поставили престол.

Хосров, сияя, на него взошел,

Надел венец и так сказал мобеду:

«Я шахом стал благодаря Изеду.

Лишь тот, кто шествует путем благим,

Достоин царством управлять таким.

Моей душе чужда несправедливость —

К беде ведет всегда несправедливость, —

Я только правду в спутнике беру,

Моя душа устремлена к добру.

А вы в повиновенье поклянитесь

И этим трем условьям подчинитесь, —

Вот первое: людей не угнетать.

Второе: верность шаху соблюдать.

И третье: не глумиться над послушным,

Не быть к чужому горю равнодушным.

О злых делах пора теперь забыть,

На справедливый путь пора вступить.

Блюсти я буду, правдой вдохновленный,

Одной лишь человечности законы.

Мою увидит милость даже тот,

Кто на мое величье посягнет.

Я не склонюсь к деяньям Ахримана:

Нужны ль дороги мрака и обмана

Тому, кого возвысил род людской?

Я мир дарую людям и покой!»

Всех осенило счастьем это слово,

Они ушли, благословив Хосрова.

Глава двадцать седьмая

Хосров беседует со своим отцом Ормуздом

Не мог Хосров заснуть в своем дворце,

Ночь напролет он думал об отце.

Когда петух проснулся и упало

Эбеновое ночи покрывало,

Отправился к Ормузду шахиншах

С душевной болью и тоской в очах.

Заплакал сын, когда отца увидел,

Не миродержца, а слепца увидел!

Сказал: «Властитель с мудрой головой,

Ты — Нуширвану памятник живой!

Стоял бы я у твоего престола, —

Иголка бы тебя не уколола.

Прикажешь — сделаюсь твоим слугой

И охранять я буду твой покой.

Прикажешь — этот мир навек оставлю,

Себя у ног твоих я обезглавлю.

Я не хочу ни войска, ни венца,

С восторгом жизнь отдам я за отца».

Сказал Ормузд: «Свет разума горящий!

Знай: боль моя и горе — преходящи.

Три просьбы у меня к тебе всего,

И больше мне не нужно ничего.

Во-первых: с первой утренней прохладой

Мой слух ты голосом своим обрадуй.

Пришли ко мне, прошу я, во-вторых,

Кого-нибудь из всадников лихих,

Чтоб он рассказывал мне о ловитвах,

О жарких стычках, о великих битвах,

А также пусть придет ко мне старик

Поведать о делах былых владык.

А, в третьих, я твоим дядьям, придворным,

Что льнут к тебе с усердием притворным,

Готовя втайне для тебя силки, —

Желаю смерти от твоей руки!»

«Мой шах! — сказал Хосров. — Пусть мрак и горе

Всех недругов твоих настигнут вскоре,

Но оком сердца ты взгляни вперед.

Бахрам затмил вельмож и воевод,

Он знаменит, он управляет войском

Умелым, многочисленным, геройским.

Ты на Густахма сделал мне намек.

Не он страданья на тебя навлек.

Убьем его карающей рукою, —

Нигде мы не найдем себе покоя.

Ты должен знать: от бога это зло,

От глупых слов и дел произошло.

Ниспосланной обрадуйся ты боли,

Найди успокоенье в божьей воле.

Затем послушай: старый есть писец

И всадник есть — испытанный храбрец.

Один расскажет о былых владыках,

Другой — о битвах грозных и великих.

Старик умен, а всадник — острослов,

Он знает и обычаи пиров.

Найдешь отраду в каждом златоусте,

Забудешь в одиночестве о грусти».

Сказал и, плача, вышел из дворца.

Сын оказался преданней отца.

Затем, что юноша красноречивый,

Чьи благородны мысли и порывы,

Гораздо лучше злого старика,

Чья мудрость, может быть, и глубока.

Как мудро на земле ни проживи ты,

Исчезнешь ты, как все, землей сокрытый.

Глава двадцать восьмая

Бахрам узнает об ослеплении Ормузда и собирает войско на бой с Хосровом

Когда Бахрам узнал, что злобный рок

Глаза Ормузда темноте обрек,

Что помутилось миродержца счастье,

Что сын его увенчан блеском власти, —

Он погрузился в глубину забот.

Он приказал, чтоб вынесли вперед,

К подножью гор, знамена, барабаны,

Расставили шатры среди поляны,

И на совет созвал он воевод,

Решил на шаха двинуться в поход.

Погнал военачальник непреклонно

Свои дружины к берегу Нахрвона.

Скакала рать, как молния быстра,

Казалось, будто катится гора!

Такой стремительностью потрясенный,

Иранский шах решил в ночи бессонной

К Бахраму сведущих людей послать.

«Узнайте, — он сказал им, — эта рать

Устремлена с Бахрамом воедино

Иль тяготится властью исполина?

Узнайте, где Бахрам сидит в седле, —

На правом ли, на левом ли крыле,

Иль впереди, иль в самой середине?

Каким страстям он предается ныне?

Охотится ли с ловчими в степях,

Он окружен ли слугами, как шах?»

К таким делам разведчики привыкли.

Отправились к Бахраму, в стан проникли,

Вернулись, во дворец вошли тайком,

Хосрову доложили обо всем:

«Будь всадник юн, видны ль на нем седины,

Бойцы с Бахрамом в помыслах едины.

Он возглавляет — воинства чело —

То правое, то левое крыло,

То скачет впереди, то посредине,

То разобьет шатер на луговине,

Он слушает наперсников одних, —

Не знает он советников иных.

К великолепью царскому влекомый.

Как шах, устраивает он приемы,

Ведет себя с подвластными, как шах,

Охотится с пантерою в степях,

То величавый, то гостеприимный

Он увлечен «Калилою и Димной».

Тогда сказал советникам Хосров:

«С Бахрамом бой нелегок и суров,

Он царственные полюбил забавы,

Узнал царей обычаи и нравы,

Умны его советники-писцы —

Затмившие Калилу хитрецы.

Когда Бахрам летит, врагу на горе,

То содрогаются драконы в море.

Всем сердцем предана Бахраму рать,

Над ней победу трудно одержать».

Сказал Хосров Густахму и Бандую:

«О будущем державы я тоскую».

Собрались тайно к шаху на совет

Мужи Ирана, видевшие свет,

Подобные Гардую, Андимону,

Правителю Армении Дармону.

Хосров такие молвил им слова:

«Вооружимся знаньями сперва.

Тот в безопасности на поле брани,

Чья грудь защищена кольчугой знаний.

Могуч наукой просвещенный мозг:

Пред ним бессилен меч, как мягкий воск.

Воинственные, гордые вельможи!

Хотя годами я вас всех моложе,

Я не хочу покинуть этот свет

Лишь потому, что мне немного лет.

Скажите мне, мобеды и визири,

Что предстоит мне в нашем скорбном мире?»

Сказал мобед: «Твой разум — наш оплот!

Когда вращающийся небосвод

Впервые светлый разум создал в мире,

Он людям знанья ниспослал четыре,

И первым знаньем одарил владык,

Вторым — жрецов, чей труд святой велик,

Послал он шахским слугам третье знанье,

Владыке верность, храбрость — их призванье.

Дехкан ^[7]четвертым знаньем одарил,

Ничтожную им долю уделил.

Неблагодарных к людям не причисли,

Отказано им в благе светлой мысли.

Запомни эти вещие слова,

Им следуя, достигнешь торжества».

«В словах твоих, — шах молвил, — смысл великий,

Их золотом должны писать владыки.

Но пусть явил ты мысли-жемчуга,

Мне ныне мысль такая дорога:

Едва сойдутся два враждебных стана, —

Мне кажется, не будет в том изъяна,

Когда из гущи войска на коне

Подъеду я к противной стороне

И громкозвучно вызову Бахрама,

Мятежника, чье сердце полно срама.

О мире с ним заговорю сперва.

Когда он примет добрые слова,

Все будет хорошо: обласкан мною,

Он сделается вновь моим слугою.

А если, низкий, ищет он войны,

То мы воинственны и сплочены».

Слова Хосрова приняли мобеды,

Желая шаху счастья и победы.

Они ему величье предрекли,

Назвали повелителем земли.

Сказал Хосров: «Я жду надежд свершенья,

Да минет храбрых горечь пораженья.

Дружины выведите на простор,

Раскиньте на равнине мой шатер».

…Когда два войска встретились вплотную,

Ночь распустила косу смоляную,

По телу ночи трепет пробежал,

Когда рассвет свой обнажил кинжал:

Не он ли вдруг ударил в барабаны —

Зачинщик битвы, исполин багряный!

Хосров, увидев: заблестел Нахрвон, —

Помчался, благородством вдохновлен,

В сопровожденьи витязей придворных.

Бахрам поставить не успел дозорных:

Свои войска Ирана властелин

Сомкнул клещами вкруг его дружин.

Бахрам надел индийский меч могучий,

Что был подобен пламени из тучи,

Сел на коня, — взметнулся гордый конь,

Как молнии сверкающий огонь.

Бахрам поехал с преданною свитой:

Изадгушасп, воитель знаменитый,

Кундогушасп, что был храбрей слона,

С жестокою душой Ялонсина,

Отважных три туранца-хаканийца, —

Все жаждали с Хосровом насмерть биться.

Решили: шах от рати отделен, —

Убьют его или возьмут в полон

И бросят предводителю под стремя,

И мирное в стране наступит время.

Здесь — юный шах Ирана, там — Бахрам.

Они предстали тысячи глазам.

В пыли несутся оба полководца,

Исток Нахрвона между ними льется.

Глава двадцать девятая

Встреча Хосрова с Бахрамом на поле боя и их переговоры

С Бахрамом в поле встретился Хосров:

Приветлив шах, а враг его суров.

Алмазами и золотом венчанный,

В халате из парчи золототканой,

Шах восседал в серебряной броне

На резвом, серой масти, скакуне.

Подобными Густахму и Бандую,

Подобными Харроду и Гардую,

Он был сановниками окружен.

Спокойствием царя царей взбешен,

Сказал Бахрам своей угрюмой свите:

«На этого ублюдка посмотрите!

Он, захватив родителя престол,

В своем бесстыдстве мужество обрел.

Вооружась, как богатырь великий,

И впрямь он возомнил себя владыкой!

Нет грешника ничтожней и грязней,

А перенял обычаи царей!

Смотрите: Нуширвану подражая,

Привел он войско, битвой угрожая.

Найдется ли среди его дружин

Хотя б один могучий исполин?

Какой из них воистину бесстрашен,

Воинственностью гордою украшен?

Какому он прикажет храбрецу

Со мною встретиться лицом к лицу?

Я настоящих ратников не вижу,

Ни лучников, ни латников не вижу.

Где звон мечей, где стрел крылатых дождь?

Где палицы стремительная мощь?

Где гул богатырей? Где рев слоновий?

Где воеводы, жаждущие крови?

Когда я цели захочу достичь,

Разрушит горы мой военный клич,

А если рать на битву с морем двину,

Я кровью обагрю его пучину!»

Замолк, погнав могучего коня.

Сказал бы про летучего коня:

То птица счастья, сказочная птица,

Спешит над тесным полем боя взвиться!

Бойцы двух ратей, все до одного,

Смотрели с изумленьем на него.

Размахивая палицей, со склона

Бахрам спустился к берегу Нахрвона

И вот предстал глазам царя царей.

Спросил Хосров своих богатырей:

«Кому из вас знаком Бахрам-воитель?»

Ответствовал Гардуй: «О повелитель,

Вот всадник в белом скачет впереди,

Он с черной полосою на груди,

Высокий, он столбу подобен дыма,

Глаза его горят неукротимо».

Хосров, едва взглянув на седока,

Почувствовал, что смерть его близка.

Шах вопросил: «Не тот ли это воин,

Чей гордый конь могуч, красив и строен?

Не тот ли, кто сутулит грубый стан?

Кто завистью и злобой обуян?

Не тот ли, узкоглазый, кривоносый,

Кто дерзко отвечает на вопросы?

Не тот ли, на кого смотреть грешно,

Чье сердце Ахриману вручено?

Ответьте, кто из смертных согласится

Такому человеку подчиниться?

А в нем самом, что так жестокосерд,

Я подчинения не вижу черт…»

Сказал Хосров Густахму и Бандую:

«Теперь я мысль открою вам простую:

Осел не хочет подойти к вьюкам?

К нему с поклажей подойди ты сам!

Бахрам, что одержим ужасным дивом,

Сам не последует путем правдивым.

На поле боя не нужны слова:

Сильнейший достигает торжества.

Но все же, опасаясь пораженья,

Избегнуть я попробую сраженья:

Не лучше ль, чем в конце во прахе лечь,

О мире повести вначале речь?

Когда ответом я доволен буду, —

Его злодейства прежние забуду,

Над областью вручу Бахраму власть,

Отдам ему своей державы часть:

Я ради мира это сделать вправе, —

Мир благо принесет моей державе:

Отрада поселяется в сердцах,

Когда великодушен падишах».

«О царь царей! — Густахм ему ответил, —

Твой недруг неумен, твой разум светел,

Ты справедлив, твой раб несправедлив.

О шах, сиянье мудрости явив,

Так поступи, как ты находишь нужным,

Начало дай речениям жемчужным!»

Желая мира и к войне готов,

Бахраму крикнул издали Хосров:

«Мироискатель, преданный Яздану,

Твои дела хвалить я не устану!

Ты украшенье шахского дворца,

Опора войска и оплот венца.

Светильник ты на пиршестве веселом,

Ты чист перед отчизной и престолом.

Я, размышляя о твоей судьбе,

Увидел мужа славного в тебе.

С тобою розно жили мы доселе, —

В общении с тобой найду веселье!

Приди ко мне, могучий исполин,

С друзьями, во главе своих дружин,

Тебя назначу — бог свидетель правый —

Верховным воеводою державы!»

Но выслушал Хосрова Чубина

И отпустил поводья скакуна,

И поклонился в сторону Хосрова,

И молвил, не сходя с коня гнедого:

«Я радостен, моя судьба светла,

Она мне славу, счастье принесла,

А ты, злонравный, рассуждать не вправе

О счастье, справедливости и славе.

Как может властвовать подобный шах?

Я сожалею о твоих рабах!

Тебе служил я долго, шах Ирана,

Ласкал я кольца твоего аркана,

Теперь арканом я тебя свяжу,

Теперь тебя казнить я прикажу, —

Недаром я решил воздвигнуть плаху:

Смерть — воздаяние такому шаху!»

От этих дерзких и обидных слов

Желтее шамболида стал Хосров.

Он понял, что Бахрам не хочет мира,

Что жаждет стать владыкой полумира.

«Неблагодарный! — он сказал в ответ, —

В твоих повадках благородства нет.

Как можно гостя оскорблять жестоко,

Когда к тебе он прибыл издалека?

Ты чужд учтивости богатырей,

Не ведаешь обычаев царей.

Так персы не ведут себя, арабы,

Так поступает только духом слабый.

Боюсь, ты плохо кончишь, Чубина,

Душа твоя, как плоть твоя, черна.

Пройдет, быть может, сто тридцатилетий, —

Все будут помнить о твоем ответе.

Как смел ты злом ответить на добро?

Иль ты забыл, что предок мой — Кисро?

Что мой отец — Ормузд, оплот закона?

Кто более меня достоин трона?»

Бахрам ответил: «Честь и стыд поправ,

Ты выказал, Хосров, свой гнусный нрав.

Тебе ли шахские пристали речи?

Ты начал их с гостеприимной встречи, —

Нова уловка — песенка стара.

Ту истину тебе понять пора,

Что ты не шах, владеющий вселенной,

А грешник, бесполезный и презренный.

Венец владыки — на моем челе,

Твои следы сотру я на земле.

Ты царствовать не будешь, непотребный,

Иранские мужи тебе враждебны,

Они тебя на части разорвут,

Собакам на съеденье отдадут!»

Хосров ответил: «Говоришь ты грозно,

Потом раскаешься, но будет поздно.

Тому, кого покинул ум, — беда:

Язык его не ведает стыда.

Самовлюблен, ты хвастаешь: «Я сдуну

Хребет, который равен Бисутуну!»

Но оком разума ты посмотри:

Тебе враждебны все богатыри.

Скорее сад взойдет в пустыне дикой,

Чем венценосным станешь ты владыкой.

Забудь свои мечтанья о венце,

О справедливом вспомяни творце.

Покинь стезю греха, стезю обмана, —

Тебя погубит ересь Ахримана!»

Сказав, с коня он спрыгнул средь травы,

Венед бесценный снял он с головы

И взоры к солнцу обратил с мольбою:

«О светоч правды! Вот я пред тобою!

Мой дерзкий раб готовит мне конец,

Позором он покроет мой венец.

Ты возлелеял дерево надежды,

Не дай же мне закрыть навеки вежды,

А если ты желаешь, чтоб сейчас

Со мной Каянов царский род угас, —

Предамся я служению Яздану,

Огню молиться днем и ночью стану,

Земных богатств туда я не возьму,

Лишь дервиша надену я суму,

Я в рубище закутаюсь, как нищий,

И ланей молоко мне будет пищей.

Но если силу, власть царя царей

Я сохраню по милости твоей,

Тебе слугой покорным я пребуду,

Стезею правды следуя повсюду.

Озару, охранителю огня,

Отдам я в жертву своего коня.

Халат мой златотканый и запястья,

И серьги, и венец — источник счастья,

С динарами тугие кошели

Рассыплю щедро по лицу земли.

Разрушенные злобною рукою,

Я страны заново благоустрою,

Там, где онагр и лев нашли приют,

Плодовые деревья расцветут.

Отдам я часть казны державной храму.

Пленив бойцов, что преданы Бахраму,

Заставлю их, священный жар храня,

Поклонниками сделаться огня.

К жрецу приду с отрадой и к мобеду, —

Лишь войску моему даруй победу!»

С земли поднялся шах в кругу вельмож —

На дервиша воистину похож.

Как пыль, восстал он с места, где молился,

Потом к Бахраму с речью обратился:

«Проклятый раб! Твой разум ослепив,

Тебя околдовал коварный див.

Изобразил он ад цветущим садом,

Изобразил пустыню вертоградом,

Он бездну — высотой изобразил,

Уродство — красотой изобразил!

Ты видишь плод, приманчивый для взгляда, —

Но руку протянул ты к древу яда.

Ты — подданный: во всем твоем роду

Искателей венца я не найду.

Обязан ты сойти с пути порока,

Ты о себе не должен мнить высоко:

Увы, у рака нет орлиных крыл,

Да и орел над солнцем не парил!

Забыл ты о своей простой породе,

Забыл ты о Гургине и Милоде.

Клянусь тебе престолом и венцом,

Что, встретившись с тобой к лицу лицом,

Когда ты потеряешь все дружины,

Я не приближу дня твоей кончины.

Ты мне сказал жестокие слова.

Защиты я ищу у божества.

Пусть власти шахиншаха я не стою, —

Но никому не буду я слугою!»

Сказал Бахрам: «Молчи ты, Ахриман,

Уста твои рекут один обман!

Отец твой царствовал благочестиво,

Со всеми поступал он справедливо, —

Ты сделал так, что свет его померк,

С престола злобно ты его низверг,

Так по какому ты присвоил праву

Его державу, и венец, и славу?

Ты — проходимец с языком лжеца.

В отличие от своего отца

Несправедливость на земле ты множишь.

Хотя ты сын Ормузда, ты не сможешь

Ирана удержать венец и трон.

Гробницу приготовь: ты обречен.

Я — за несчастного Ормузда мститель,

К тому же я Ирана повелитель.

Попробуй вспомнить притчу иль рассказ

О муже, что лишив владыку глаз,

Потом законно царствовал в Иране:

Подобных не отыщешь ты преданий!

А если так, судьбе ты покорись

И с тем, что я — владыка, примирись,

Со мною не соперничай напрасно, —

Всё под луной и солнцем мне подвластно!»

Хосров сказал: «Безумна клевета,

Что мне отца отрадна слепота.

Так было суждено и так свершилось —

От господа приходят гнев и милость.

За словом слово ты, безумный, льешь,

И в каждом — дерзость, преступленье, ложь.

Ты жаждешь ныне шахских одеяний, —

Смотри, на саван не достанет ткани!

Нет у тебя ни предков, ни земель, —

Таких царей не знали мы досель!

Раздутый ветром, на себя взгляни-ка:

Ну, нечего сказать, хорош владыка!

И до тебя бывали храбрецы,

Победно воевали храбрецы,

Но слуги не искали шахской власти,

Считая, что им чуждо это счастье.

Так что же ты свирепствуешь сейчас

И слез не точишь из бесстыжих глаз?

Царит лишь тот, в чьем сердце — благородство,

В ком разума сияет превосходство,

Лишь тот достоин быть среди царей,

Кто прочих справедливей и добрей.

Недаром небом вручено мне царство, —

Предвидел светлый бог твое коварство.

Я принял с благодарностью венец,

Которым был украшен мой отец.

В наследство от царей и от мобедов,

Что жили, тайну бытия изведав,

В наследство от старинных мудрецов,

От витязей и набожных жрецов

Досталась также вера мне святая,

Которую Зардушт принес из рая.

Приняв наследство, буду до конца

Защитником и веры, и венца.

Всем принесу богатство и веселье, —

И дервишу, молящемуся в келье,

И бедным щедрость выкажу мою

Везде — в родном краю, в чужом краю.

Пустыни раем сделаю счастливым

На благо людям, и стадам, и нивам.

То, что мы здесь творим, — на небесах

На справедливых взвешено весах.

Везде прославлю добрые деянья, —

На небе мы получим воздаянья.

Отец мой, ты сказал, пленил сердца,

Но мне престол достался от отца,

А ты, ничтожный и неблагодарный,

С Ормуздом первый начал бой коварный.

Твое оружье — ложь и плутовство,

Но с ними не достигнешь ничего,

Я за Ормузда отомщу, как воин, —

Кто более меня венда достоин?»

«Достоин ты того, — сказал Бахрам, —

Чтобы тебя причислили к рабам.

Ты — шахский сын, но ты забыл, однако,

Что предок твой, сын дочери Бобака —

На шаха Ардашир сумел напасть,

Убив его, забрал престол и власть.

Стал царствовать убийца Ардавана,

Пустило корни дерево Сасана.

Прошли века, и ветер, полный сил,

Подул — и это дерево свалил:

Отныне наши дни стоят у власти,

Страною наше управляет счастье.

Едва я на лицо твое взгляну,

Мне хочется с тобой начать войну.

Померк твой свет! Как лев свирепый прянув,

С лица земли смету я род Сасанов,

Их злые уничтожу семена,

В сказаниях сотру их имена,

Да станут все они добычей мрака,

Да воцарится снова род Аршака!»

Сказал Хосров: «О лжец с душой раба!

Когда Сасанам власть дала судьба,

То так и будет! Царству посторонний,

Кто ты такой, чтобы рассуждать о троне?

Твои розийцы, — кто они, скажи?

Они — убийцы, воры и ханжи!

Из Рея кучка их пришла сначала,

К дружинам Искандаровым пристала,

Опору в Руме их глава обрел

И неожиданно забрал престол.

Разгневался тогда создатель мира

И возложил венец на Ардашира:

Из рода шахов этот воин был,

Венца Каянов он достоин был.

Теперь скажи: кто властелин державы?

Кто истинный наследник царской славы?»

Бахрам ответил, гордо глянув: «Я!

Знай: вырву с корнем род Каянов я!»

Хосров спросил: «Ты слышал ли преданье,

Что мудрость говорит нам в назиданье?

«Величие, присущее венцу,

Вручать опасно мелкому глупцу:

Возьмет — и станет корчить падишаха,

А требуешь назад — дерзит от страха.

Когда ты власть безродному вручишь,

Ты собственное сердце огорчишь».

Бахрам, не на тебя ли намекая,

Нас поучает мудрость вековая?

Пошел тропой блужданий мой отец:

Тебя возвысил в сане мой отец,

Тебе послал он царственные знаки.

Но ты, вельможа, выросший во мраке,

Злодеем стал, неслыханным досель,

Едва испробовал ты власти хмель.

Ты, Чубина, Ормуздом возвеличен,

Его лишь милостями ты отличен,

Он дал тебе оружье, знамя, рать,

Серебряный престол, свою печать.

Но тот престол поставил ты над бездной,

Когда решил достичь ты славы звездной.

Решил ты, воевода, шахом стать,

Но, жертва дива, должен прахом стать!»

Сказал Бахрам: «Вместилище пороков,

Достойный только лишь одних упреков,

Ты с волей не считаешься творца,

Не заслужил ты шахского дворца.

Ты отнял у отца родного зренье, —

Как утаишь такое преступленье?

Твои друзья ждут твоего конца:

С тобой — их речи, а со мной — сердца.

Меня поддерживает мощь хакана

И воинства Ирана и Турана.

Каянов истребив, из Парса в Рей

Перенесу престол царя царей,

Добро я возвеличу средь народа,

Возобновлю обычаи Милода,

Ораш — мой предок и Гургин — мой дед,

Во время битвы я в огонь одет!

Давно ли Совашах, искатель брани,

Хотел, чтоб счастья не было в Иране,

Хотел отнять венец, престол, печать,

Хотел с землею храм огня сравнять,

Чтобы рабами стали все иранцы,

Чтобы владели ими чужестранцы!

Четыреста по тысяче стрелков,

Не меньше тысячи двухсот слонов, —

С такой пришел он силою военной.

Сказал бы ты: ей тесно во вселенной!

Но я возглавил рать в опасный час

И нашу землю от неволи спас.

Я опоясался мечом защиты,

Войска Турана были мной разбиты.

Венца блистанье — в имени моем,

А трон я высеку своим мечом.

Но муж, который к битве не способен,

Не будет никогда царям подобен:

И муравей твою отнимет власть,

Едва захочет на тебя напасть!»

Хосров сказал: «О вестник зла! Кто ныне,

Скажи мне, вспоминает о Гургине?

Он никогда дворцом не обладал,

Ни троном, ни венцом не обладал,

Его следов нигде мы не отыщем!

И ты, как он, безвестным был и нищим,

Пока перед царем Михронситод

Не выделил тебя из воевод.

Тебя владыка вытащил из скверны, —

Об этом ты забыл, высокомерный!

Не пожелал Изед, чтобы хакан

Разрушил и поработил Иран.

Зачем себе ты приписал победу,

Которой мы обязаны Изеду?

Ты восхваляешь свой военный дар.

Но нужно быть таким, как Искандар,

Чтоб омрачить величье шахиншаха.

А ты, похожий на исчадье праха,

Ты должен вечно пребывать в аду, —

Тебе другого места не найду.

Проклятый див! Из-за твоей гордыни

Оделся день Ормузда в траур синий.

Не ты ли, хитростью руководим,

Чеканил деньги с именем моим,

Желая, чтоб меня не стало в списке

Живых. О раб из низких — самый низкий!

Источник ты вселенской тьмы и зла,

Невинных кровь из-за тебя текла.

Ты обратись к дарующему богу,

Найди добра и разума дорогу

Затем, что счастье нынешнего дня

Пройдет и для тебя, и для меня,

Исчезнут в бесконечном мирозданье

Твое дыханье и мое дыханье.

Но если в руки ты себя возьмешь,

Из сердца своего изгонишь ложь,

Оценится, Бахрам, твоя отвага,

И ты получишь часть мирского блага.

Ты будешь жить, как учит нас Зардушт,

Вкушая мир и злодеянью чужд.

Когда же ты на небо возвратишься,

То своего творца не устыдишься.

Зардушта вспомни и слова его:

«Казните лютой казнию того,

В чьем сердце нет перед Изедом страха

И кто злоумышляет против шаха».

Нетрудно счастья потерять звезду,

Живя во тьме, окажешься в аду.

В своем раскайся черном преступленье,

Больного исцеляет наставленье, —

Здоровый дух смогу тебе вернуть,

На истинный тебя наставив путь.

Не разум ли является лекарством

Для тех, кто завладеть стремится царством?

Ты помнишь ли, как некогда Заххок

Людей Ирана ужасам обрек,

Он гибель нес и старикам, и юным,

Но был за то наказан Феридуном.

Все воины твои — мои рабы.

Они мертвы перед лицом судьбы.

Они ушли от шаха, вероломны,

Хоть слабо теплился твой свет заемный.

Но щедростью я привлеку сердца, —

Ни одного не сохранишь бойца.

Божественной лишен ты благодати.

Да, Совашаха разгромил ты рати,

Но с той поры поверили войска

В то, что победа над врагом легка.

Их опьянили радостные кличи,

Пресытили военные добычи.

Я не хочу, чтоб эти смельчаки

Погибли ныне от моей руки,

И воинство, что славой осиянно,

Исчезло бы с лица земли Ирана, —

Тем самым трон бы зашатало наш!

Еще ответь: в те дни, как жил Ораш,

Кто шахом был, кто управлял страною?

Да, впрочем, хватит мне болтать с тобою!»

Бахрам сказал: «Читал я письмена, —

Был шахом Минучехр в те времена».

Ответствовал Хосров: «О черноликий!

Когда ты ведаешь, кто был владыкой,

То как же ты забыл, ко злу влеком,

Что Минучехру был Ораш рабом?»

Сказал Бахрам: «Рожденный для обмана,

Воистину из рода ты Сасана,

А родословная его плоха:

Был пастухом и сыном пастуха».

Хосров промолвил: «Разве не Сасанам

Обязан ты своим высоким саном?

Ничтожнейший из мелких воевод,

Кто дал тебе богатства и почет?

Нет у тебя ни предков, ни владенья,

Неведомого ты происхожденья!»

Сказал Бахрам: «Ты гневом обуян,

А все-таки был пастухом Сасан!»

«Доро», — Хосров ответил, — мир покинув,

Сасану трон оставил властелинов.

Не надо помощи искать во лжи.

Будь побежден, но честью дорожи.

А ты, лишен величья, чести, знаний,

Мечтаешь стать владыкою в Иране!»

Глава тридцатая

Возвращение Хосрова и Бахрама к своим военным станам, и совет, который дала Гурдия Бахраму

Сказал — и засмеялся властелин,

Помчался в сторону своих дружин.

Тогда к Бахраму с клятвой обратиться

Решили три свирепых хаканийца:

«В тот день, когда сразимся мы с врагом,

Тебе мы тело шаха принесем.

Живые или мертвые, — сурово

Исполним это клятвенное слово!»

Один из них, презреннейший седок,

Но грозен, и отважен, и жесток,

Для страшных битв воспитанный хаканом, —

С натянутою тетивой, с арканом,

За венценосцем юным поскакал:

Голодный волк, убийства он алкал.

Аркан свой длинный бросил он сначала,

Но венценосца гибель миновала:

Бандуй поспешно натянул свой лук,

И в сторону аркан взметнуло вдруг.

Сказал Бахрам туранцу с черным сердцем:

«Кто приказал тебе, чтоб с миродержцем

Ты силою померялся в бою?

Иль ты забыл, что я пред ним стою?»

Затем в шатер вернулся он с дороги

В отчаянье, печали и тревоге.

Предчувствуя недоброе, сестра

Тотчас пришла под сень его шатра,

К Бахраму с пылкой обратилась речью:

«Мой брат, что скажешь мне про эту встречу?

Когда с тобой, по молодости лет,

Хосров был груб, — не гневайся в ответ,

Во имя мирных с ним переговоров

Не отвращай от шаха гордых взоров!»

Ответствовал своей сестре Бахрам:

«Не причисляй Хосрова ты к царям!

Нет силы у него на поле брани,

Отваги нет, ума и дарований.

Властитель — тот, кто сам достиг высот:

Отвага, ум ценней, чем знатный род!»

Сказала Гурдия: «Воитель смелый,

Где честолюбья твоего пределы?

Давно я говорю с тобой, Бахрам, —

Сестре не внемлешь, дерзок и упрям.

Жреца из Балха вспомни поученье:

«Издревле горько правды изреченье».

Вот правда: ты мечтой себя не тешь, —

Державу разрушает твой мятеж.

Венец и царство — не твоя добыча.

Ты слышал ли, чему нас учит притча?

Рогов коровьих захотел осел, —

И что же? Без ушей в сарай пришел!

Ты хочешь ли насмешек, осужденья,

Что низкого Бахрам происхожденья?

Сочувствия к Хосрову я полна,

Из-за него душа моя больна.

Отец его — в живых, престол — на месте,

А ты меж ними встал, забыв о чести!

Не знаю, что тебя в грядущем ждет,

Но кровью плачу ночи напролет.

Ты обретешь проклятия державы:

Ты льнешь к цветку, но полон он отравы!

Уж в том, что будет всюду речь слышна:

«Покрыл себя позором Чубина,

Он собственным злодейством обесславлен», —

Уж в том господний будет гнев проявлен!

Бесценно имя доброе одно,

Бессмертию принадлежит оно,

Все остальное — прах, добыча тлена…

О брат, из адского ты вырвись плена!

Кто славу дал тебе? Подумай сам:

Ормузду всем обязан ты, Бахрам.

Пошел ты в битву по его приказу,

Безвестный, возвеличился ты сразу, —

И вот престола ищешь ты теперь.

От бога все добро идет, поверь,

А ты неблагодарным оказался,

Из-за удачной битвы ты зазнался!

Военного искусства ты знаток,

Но Ахриман в силки тебя завлек,

Ты грешен перед шахом и Изедом

Как тот, кому правдивый путь неведом.

Когда — Изадгушасп тому виной —

Вспылил Ормузд, рассерженный тобой,

Ты должен был явить свое покорство:

Раб, не вступай с судьбой в единоборство!

Когда же был властитель ослеплен,

И сын его взошел на шахский трон,

Ты должен был предстать пред шахом новым,

Украсить трон, украшенный Хосровом,

От венценосца ты б не видел зла,

И стала бы твоя судьба светла.

Венчанный счастьем, ты б не знал напасти, —

Зачем же ты возжаждал шахской власти?

Из рода Ардашира, посмотри,

И старые, и юные цари

Еще живут, сильны на поле брани.

Кто шахом назовет тебя в Иране?

Тебе ли стать властителем страны

Без войска, и сокровищ, и казны?

Был грозен Совашах, источник страха, —

Отважно победил ты Совашаха,

Яздана благодатью осиян,

От зла Иран очистил и Неран…

С тех пор, как богом этот мир построен,

Такой, как Сам, не появлялся воин.

Когда, отца обычаи поправ,

Явил Навзар свой злобный, дикий нрав,

Сановники решением единым

Избрали Сама новым властелином.

Сказал он: «Воеводе не к лицу

Стремиться к падишахскому венцу:

Венец мой — у подножья трона шаха,

Я у подножья трона — ниже праха!..»

Храбрей тебя, душою чист и прям,

О брат мой, не искал престола Сам.

Сказала я. Ты черный жребий вынул,

Затем, что ясный ум тебя покинул».

Бахрам ответил: «Ты, сестра, права.

Свидетель бог — верны твои слова.

Но говорить об этом бесполезно:

Влечет меня таинственная бездна.

Я болен: поздно мне итти к врачу.

Но умереть я тоже не хочу!..»

И в тот же день, у берега Нахрвона,

Вельмож призвав и посадив у трона,

Сказал им юный шах: «Столпы дворца,

Чьи мудростью насыщены сердца!

Горнило испытания прошли вы.

Пусть мы доверчивы и справедливы,

Не следует, идя путем прямым,

Поклонам верить, кланяться самим.

Еще добра я сделал вам так мало,

Чтоб вас из-за меня судьба терзала.

Служа престолу, вы познали боль,

Познали мира горечь вы и соль.

Заветной с вами поделюсь я тайной,

Ее не разгласите вы случайно:

Расстроится мой замысел, едва

Узнают воины мои слова.

Я в эту ночь войска введу в сраженье,

Устрою на Бахрама нападенье.

Я вижу, что Бахрам сильней меня,

Что свалит он противника с коня,

Но мудрости не вижу я в Бахраме.

Он речь свою наполнил похвальбами,

Кричит все время о борьбе с Совой,

Кичится он заслугою былой.

Меня юнцом незрелым он считает,

Меня мечом и палицей пугает,

Но я не струшу, если в этот час

Друзей, соратников найду я в вас.

Пусть он не знает, что я ждать не стану,

Что в эту ночь я на него нагряну,

Едва стемнеет, — в мускусной ночи

Мы выступим и обнажим мечи!»

Душой и телом преданы Хосрову,

Вельможи вняли царственному слову,

А юный шах вошел к себе в шатер,

Так, чтоб не видел посторонний взор,

Велел позвать Густахма и Бандуя

И опытного витязя Гардуя.

Он рассказал им о делах войны,

Спросил их — будут ли ему верны?

Сказал Густахм: «Властитель светлоокий,

Ты мало думаешь о злобном роке.

Ты ночью нападешь на гордеца,

Но этим успокоишь ли сердца?

Как телу твоему близка рубаха,

Бахрама войско близко войску шаха.

Все связаны между собой родством,

Воюют с братом брат и сын с отцом:

Не думай, что одержишь ты победу:

Сражаться с внуком не прикажешь деду!

Едва услышит войско твой приказ, —

Страшись: наступит твой последний час!»

Сказал Гардуй: «Спешить не будем боле.

То, что прошло, подобно ветру в поле.

Ты не надейся на ночную тишь:

От войска никогда не сохранишь

Таинственных приготовлений к бою —

И собственной заплатишь головою!»

Хосров всем сердцем принял тот совет.

Среди седых вельмож, видавших свет,

Правдивых, многоопытных и честных,

Он выбрал нескольких, умом известных,

Таких, как лев Густахм, Харрод Бурзин,

Как Андиён — отважный исполин,

Стремительный Бандуй, Шапур почтенный,

Настух — сей войскоборец несравненный,

А также и других, что берегли

И жизнь его, и мощь его земли.

Вельможи поднялись на возвышенье:

Легко оттуда ринуться в сраженье!

Открылся их глазам зеленый дол:

Для праздничных веселий он расцвел.

Хосров увидел издали дружины.

Холм возвышался посреди долины.

Сидел Бахрам, войскам теряя счет,

В кругу больших и малых воевод,

И так им говорил искатель брани:

«Не видите ли вы в противном стане

Отцов и братьев, близких и родных?

Должны сказать вы каждому из них:

Во имя общей веры, общей крови

Послушны мне, пусть будут наготове,

Едины с нами, пусть ко мне придут

И пусть мне клятву верности дадут,

А я им дам сокровища в добычу,

Как вас, их подниму и возвеличу.

Ну, кто остался там, в конце концов?

Два-три отряда немощных бойцов.

Что к бою из Армении приспели,

Да войско, собранное в Ардабеле.

Сравню я с горсткой пыли тех вояк:

Начнется битва — будет сломлен враг!»

Все воеводы приняли то слово,

Что молвил предводитель их суровый.

Из войска сразу выбран был писец,

Красноречивый острослов, мудрец.

Он под покровом сумрака ночного

Пробрался тайно в спящий стан Хосрова.

Ту речь, которую сказал Бахрам,

Он знатным передал богатырям,

Ее наполнив лаской и приветом.

Вельможи не замедлили с ответом:

«Хосрову мы до той поры верны,

Пока не начал с вами он войны.

Оттягивает шах свое решенье.

Как знать, чем кончится для вас сраженье?

Держите наготове храбрецов:

Должно быть, ночью выступит Хосров…»

Глава тридцать первая

Ночное нападение Бахрама на Хосрова

Услышав сей ответ благоприятный,

Гонец, как пыль, понесся в путь обратный,

Вступил к военачальнику в шатер,

Повел с Бахрамом тайный разговор.

Бахрам, узнав, что воинство Хосрова

Его делам содействовать готово,

Велел светильники зажечь кругом

И выбрал для сражения с врагом

Львов, наделенных мощью несравненной,

Отважных покорителей вселенной.

Их подсчитали главари бойцов —

Шесть тысяч оказалось храбрецов.

Бахрам сказал: «Пора на подвиг бранный

До петухов ударим в барабаны.

Скачите, издавая львиный рев,

Венчая кровью головы врагов!»

Вперед, чтоб низкой местью насладиться,

Помчались три свирепых хаканийца,

Все войско восклицало: «Где юнец?

Хосров, настал сегодня твой конец!»

Мечи звенели, словно гром гремучий,

Земля железом стала, войско — тучей…

Был преисполнен боли юный шах.

Лик посинел и кровь зажглась в очах.

Как только показались копья солнца,

Разбито было войско венценосца,

Он горечь поражения обрел,

Как только ночь приподняла подол.

Воззвал к вельможам шах: «О помогите

Врага разбить! Вверяюсь я защите

Всевышнего — и он меня спасет.

Один лишь меч — отныне мой оплот!»

Приблизились к нему три хаканийца —

Не хаканиец каждый, а убийца —

И первый замахнулся булавой.

Но поднял щит Хосров над головой,

Двуострый меч рукою правой вынул,

Одним ударом турка опрокинул.

«О воины мои! — взревел Хосров, —

В позоре не бегите от врагов!»

Но войско хлынуло спиной к сраженью,

Хосрова предавая униженью…

Тогда сказал вельможам шахиншах:

«Раскаиваюсь я в своих делах.

Не выпестовал взрослого я сына,

Умру — не будет в мире властелина!»

Бандуй сказал: «Уйдем. Бежала рать,

Теперь защиты где тебе искать?

Не слышатся воинственные клики:

Теперь ты здесь — единственный великий».

Ответил шах: «Бандуй и ты, Тахор!

Помчитесь на конях во весь опор,

Оставшихся моих бойцов возглавьте

И по мосту на берег переправьте

Шатер, венец, серебряный кошель,

Парчу, сокровища моих земель,

Возьмите шахский мой престол с собою

И все, что есть на этом поле боя».

Вельможи, чтоб сокровища спасти,

Их с поля поспешили унести,

Как вдруг, повергнув мир во мрак и пламя,

Драконовидное взметнулось знамя,

Бахрам явился, словно вестник зла,

Свет жизни смерть, казалось, унесла.

И вот сошлись Бахрам с Хосровом вместе —

Два гневных льва, пылавших жаждой мести.

Схватились два врага, разъярены,

Как буйные военные слоны.

Под скакуном Бахрама прах клубился,

Но богатырь успеха не добился.

Напрасно взять хотел он перевес:

Сошло уж солнце с купола небес, —

Ничем не кончилось единоборство,

Враги явили равное упорство.

С известьем прибыл в этот миг Тахор:

«Все спасено — венец, престол, шатер!»

Сказал Хосров, почувствовав усталость:

«Нас только десять человек осталось,

А стан врагов раздался вглубь и вширь,

И впереди — искусный богатырь.

Хотя мы силу обретаем в славе,

Все ж головы свои спасать мы вправе.

Чем погибать, не лучше ль отступать,

Чтоб в наступленье перейти опять?»

Помчался юноша к мосту Нахрвона,

Бахрам за ним свирепо, исступленно,

Пылая местью, скакуна погнал.

Хосров Густахму на мосту сказал:

«Ты принеси мне лук: мои реченья

Он переводит на язык сраженья».

Был подан шаху знаменитый лук.

Стрела затмила неба полукруг.

Меж тем, как ливень, стрелы низвергались

И в шлемы наконечники вонзались.

Бахрам примчался, гневом напоен.

Огромен лук его, а конь — дракон.

У всадника оружья нет иного,

Нет панцыря у скакуна гнедого.

Тогда, шепча молитву божеству,

Вдруг черную, как ворон, тетиву

Шах натянул, стрелу в коня направил,

И конь упал и землю окровавил.

Бахрам над головою поднял щит,

Казалось, миг — и будет он убит,

Тогда Ялонсина, не зная страха,

Коня погнав, напал на шахиншаха.

Но разве шах, владеющий венцом,

Когда-нибудь считал его бойцом?

Вдоль конской челки выпрямил он руку,

Привыкшую к прославленному луку,

И вражеского ранил скакуна,

И, спешенный, удрал Ялонсина.

Хосров, Бахрама отступить заставив,

Мост перейдя и свой отряд возглавив,

Помчался к Тайсакуну вдоль реки,

Исполнен боли, гнева и тоски.

Железом город укрепив искусно,

Засел он там в задумчивости грустной,

Со всех жилищ созвал вельмож своих

И у ворот поставил часовых.

Глава тридцать вторая

Приход Хосрова к отцу, его бегство в Рум и убийство Ормузда

Затем в столицу прибыл он в тревоге,

Отцу седому поклонился в ноги,

И много долгих дней провел с отцом,

С беспомощным, дряхлеющим слепцом.

Сказал Хосров: «Тот богатырь-воитель,

Которого избрал ты, повелитель,

Пришел, как венценосный властелин,

Привел с собою множество дружин.

Его хотел я от греха избавить, —

Не смог на добрый путь его наставить:

Война, война его к себе влекла, —

Будь проклят он и все его дела!

Я принял бой, противный мне до боли.

Оставил многих я на ратном поле.

Часть воинов отпала от меня,

Как спутники случайные, храня

Мне верность лишь до первой неудачи,

Вступая с неохотой в бой горячий,

Признав права Бахрама на венец:

В начале разве виден им конец?

Вослед за мной, вплоть до моста Нахрвона

Мой низкий недруг мчался разъяренно,

И от Бахрама я бежал, едва

Осыпалась моих надежд листва.

Ты скажешь: отступленья путь невесел, —

Но я сперва и вред, и пользу взвесил,

А если мудрый шах отдаст приказ,

К аравитянам двинусь я тотчас».

Ормузд сказал: «Там не найдешь защиты,

Опоры у арабов не ищи ты.

Что могут дать Аравии сыны?

Нет войска там, оружья и казны.

На тех людей надеяться напрасно:

Бесспорной выгоды не видя ясно,

Обиженными вдруг себя сочтут,

Они тебя Бахраму продадут.

О, пусть на голос твой, прогнав напасти,

Откликнется смеющееся счастье!

Когда в Иране жребий твой угрюм,

Немедленно ты отправляйся в Рум,

С кайсаром честно говори и прямо

О вероломстве дерзкого Бахрама.

Владеющий румийскою страной

Тебе поможет войском и казной.

Там, в Руме, тоже чтут законы веры,

Там нет сокровищам числа и меры,

С кайсаром ты в родстве: свой древний род,

Как ты, от Феридуна он ведет».

Хосров сказал: «Я твой совет приемлю».

Поцеловал он пред Ормуздом землю

И сотни произнес ему похвал.

Бандуя и Густахма он позвал

И молвил им: «Отныне с нищетою

Мы стали неразлучною четою.

Пуститься в бегство мы должны опять,

Мятежной рати мы должны отдать

Иранские просторы и святыни,

Разбить шатры должны мы на чужбине».

Замолк — дозорного раздался крик:

«О справедливейший из всех владык!

Я вижу знамя с вышитым драконом,

Что водрузил мятежник над Нахрвоном!»

Вскочил Хосров с проворством молодым

На скакуна и полетел, как дым,

Ему казалось: за спиною дышит

Дракон ужасный, что на стяге вышит.

На миг он обернулся, чтоб взглянуть,

Пустились ли Бандуй с Густахмом в путь,

И что же? В то мгновенье роковое

Трусили потихоньку эти двое!

«Презренные мужи! — вскричал Хосров, —

Друзьями, что ли, вы сочли врагов?

А нет — зачем вы топчетесь на месте?

Иль вражеской вы не боитесь мести?

Иль вам отрадней, чем скакать со мной,

Бахрама чуять за своей спиной?»

Сказал Бандуй: «Владыка над царями!

Не мучай сердце думой о Бахраме,

Не видит нашей пыли он сейчас.

А ты, покуда враг далек от нас,

Внемли друзьям: не будет цель успешна,

Когда решил ты мчаться так поспешно.

Бахрам предстанет пред твоим отцом,

Слепца престолом одарит, венцом,

А сам воссядет у его десницы,

И власть его не будет знать границы.

От имени царя, страны глава,

Кайсару в Рум напишет он слова:

Мол, подлый раб, мой сын, бежал из царства,

В душе таит он подлость и коварство.

Убежища начнет просить смутьян,

Но только выпрямит окрепший стан,

Поднимутся у вас мятеж и смута.

Нельзя ему предоставлять приюта,

Он должен быть тотчас под стражу взят,

В оковах возвращен ко мне назад».

Хосров, нахмурясь, отвечал Бандую:

«Что суждено, того я не миную,

Увы, дела тяжки, длинны слова,

Вручим себя заботам божества».

Погнав коня, поехал он в печали,

А нечестивцы от него отстали,

Вернулись к дряхлому царю царей,

Приблизились к престолу от дверей

Так, чтоб шагов не слышно было стука,

И вытянули тетиву из лука

И шаха удавили тетивой,

Над гордой надругались головой.

Все кончилось, едва рассвет забрезжил.

Сказал бы ты: Ормузд на свете не жил!

Что кубки времени в себе таят?

Сегодня в них вино, а завтра — яд,

А если такова игра вселенной,

То не ищи ты счастья в жизни бренной!

Когда закончил дни свои Ормузд

И трон владыки оказался пуст,

Послышались удары барабанов.

Тогда, от тела мертвого отпрянув,

Убийцы пожелтели как парча.

А в этот миг, ликуя и крича,

Бахрама рать по городу летела,

Взметнув дракона голубое тело.

Злодеи, удавившие слепца,

Поспешно убежали из дворца.

Едва достигли юного владыки

И тот увидел желтые их лики,

Он вздрогнул, ибо начал различать

На ликах преступления печать.

Властитель уподобился шафрану,

Но в сердце затаил немую рану.

Сказал дружине: «С главного пути,

Друзья мои, нам следует сойти.

Мы не должны себя щадить: отныне

Наш путь пойдет сквозь дикие пустыни».

Глава тридцать третья

Бахрам посылает войско в погоню за Хосровом; меры, примененные Бандуем, чтобы спасти Хосрова из рук Бахрама

Бахрам, заняв чертог царя царей,

Шесть тысяч отобрал богатырей,

Таких, которым в битве страх неведом,

И за Хосровом их направил следом:

Их воеводой был назначен муж

Бахрам, чей предок — славный Сиавуш.

Меж тем Хосров с усталою дружиной,

Ища спасенья, в край вступил пустынный.

Блуждая, стен достиг он крепостных,

Терялись в облаках зубцы на них.

То был Яздансарой — обитель бога,

Сюда вела паломников дорога.

Святителей увидев и жрецов,

Спросил богопоклонников Хосров:

«Найдется ль пища в этом светлом храме,

Исполненном духовными дарами?»

Сказал епископ, дряхлый и седой:

«Питаемся мы пищею святой,

Есть овощи у нас и хлеб ячменный, —

Не откажись от них, о гость почтенный».

Властитель спешиться велел друзьям,

Сошел с коня и взял боджи барсам.

На голубой песок вельможи сели

И все, что было, с наслажденьем съели.

Потом спросил епископа Хосров:

«Вошли мы, старец, под счастливый кров.

Найдется ли вино в жилище этом?»

Тот молвил: «Мы изготовляем летом

Из фиников прохладное вино,

Что, как рубин при свете дня, темно».

Старик поставил кубок пред Хосровом

И солнца свет стал от вина багровым.

Хосров три кубка осушил подряд…

Кто из царей державных был бы рад

Лепешкою насытиться ячменной?

Едва душа искателя вселенной

Согрелась от вина, — он в холодке

Уснул на мягком голубом песке,

Избрав бедро Бандуя изголовьем.

Вдруг шум поднялся над святым становьем,

Священник гостя разбудил от сна:

«Ты видишь? Даль пустынная черна

И войско движется за тучей пыли!»

Сказал Хосров: «Нас беды обступили,

Врасплох напали недруги на нас,

Приблизился несчастья черный час».

В ответ услышал шах слова Бандуя:

«Властитель! Выход для тебя найду я,

Но чтоб тебя из рук врага спасти,

Себя я должен в жертву принести».

Хосров ответил: «Притча есть благая,

Рассказанная мудрецом Китая:

«Тому, кто сеет верности зерно,

На небесах плоды пожать дано».

Скажи, что будет с нитью шерстяною,

Раздавленною рухнувшей стеною?

Когда ты способ можешь применить,

Спаси меня — беспомощную нить!»

Сказал Бандуй: «Ты мне вручи запястья,

И серьги и венец — источник счастья,

И пояс, и серебряный наряд,

И яркий, тканный золотом халат.

Когда надену я твои одежды,

Отправься поскорей путем надежды,

С дружиной преданной помчись вперед,

Как челн, которым правит мореход».

Исполнил юный шах совет Бандуя,

Пустился в бегство, буре соревнуя.

Как только скрылся царственный беглец,

Сказал богопоклонникам хитрец:

«Теперь от войска спрячьтесь за холмами», —

А сам уединился в тихом храме,

Закрыл, опасной шествуя тропой,

Железные ворота за собой,

Потом надел халат золототканый,

Венец, величьем царским осиянный,

На крышу плоскую взобрался он,

Увидел войско с четырех сторон.

Когда дружины подошли вплотную,

Когда его одежду золотую,

И серьги, и сияющий венец

Узрели ратоборцы, наконец,

Они сказали: «Вот Хосров пред нами

Сверкает золотом и жемчугами!»

Увидев, что затея удалась,

Бандуй спустился с крыши, торопясь

Переодеться, снять венец жемчужный,

Потом в своей одежде, безоружный,

Поднялся вновь и с крыши стал кричать:

«О новая воинственная рать,

Бойцы, скажите, кто ваш предводитель,

С ним говорить мне поручил властитель,

Чтоб слышно было всем богатырям!»

Ответил Сиавуша сын Бахрам:

«Со мною говори: я — воевода

Бахрам, из Сиавушева я рода.

Сказал Бандуй: «Так молвил шахиншах:

«Устал я, странствуя в глухих степях,

Устали всадники мои и кони,

Спастись пытаясь от твоей погони.

Войти решил я в этот мирный храм,

Чтоб отдохнуть и отдых дать бойцам.

Едва заря блеснет лучом багряным,

Я откажусь от власти над Ираном,

С тобой пущусь к Бахраму в скорбный путь,

Чтоб витязю в покорстве присягнуть.

Раз мне творец послал такое бремя,

Твое не буду отнимать я время.

Открыл я все, что в сердце я сберег.

Теперь единый мой вожатый — бог».

Бойцам от этой речи стало больно:

В них жалость вызывал Хосров невольно.

Мгновение помедлил их глава

И принял шахиншахские слова.

Все спешились по знаку воеводы,

Отрезав пленнику пути свободы…

Бандуй на крышу вышел поутру

И, став лицом к бахрамову шатру,

Сказал: «Властитель думает о боге,

Забыв мирские страсти и тревоги.

Он бодрствовал, несчастный, эту ночь,

Всевышнего просил ему помочь,

А ныне солнце поднялось высоко

И, знойное, печет оно жестоко.

Хосров сегодня должен отдохнуть,

А завтра с войском пустится он в путь».

Сказал своим вельможам воевода:

«Нам надо ждать — иного нет исхода:

Когда Хосрова будем торопить,

Вспылив, решит он с нами в бой вступить,

А он один — искусный, сильный, смелый —

Опаснее, быть может, рати целой,

Притом, когда в бою погибнет шах,

Нас, в гневе, Чубина развеет в прах.

Пусть к нам Хосров придет по доброй воле.

В душе не затаив ни зла, ни боли.

Кончаются припасы? Нет беды:

Мы завтра наши завершим труды!»

Богатыри на отдых стали снова,

Таясь от солнца знойного, степного,

Пока не вышла ночь из-за горы,

И, крепость окружив, зажгли костры.

Глава тридцать четвертая

Бахрам из рода Сиавуша берет в плен вельможу Бандуя

Когда рассвет повеял первой лаской,

Покрасив землю солнечною краской,

Бандуй на крышу вышел, начал речь:

«О предводитель, чей прославлен меч!

Едва твои отряды в степь вступили,

Едва Хосров увидел тучу пыли,

Он сел в седло и молнии быстрей

Умчался в Рум с дружиною своей.

Опередите сокола в полете, —

Но только в Руме шаха вы найдете,

Давно он в той стране, на той земле,

И нет заботы на его челе.

Теперь мне обещайте безопасность, —

Я приведу событья в строй и ясность,

Предстану пред Бахрамом для бесед,

На все вопросы дам ему ответ:

Что шахиншах замыслил на чужбине

И много ль всадников в его дружине.

А нет — опять надену меч и щит,

И пусть война мою судьбу решит!»

Терзаясь, гневаясь и негодуя,

Сын Сиавуша выслушал Бандуя,

Сказал бойцам — и юным, и седым:

«Найду ли пользу, если, словно дым,

Я душу выпущу из краснобая?

Не лучше ль, осторожно поступая,

Жизнь подарить ему за быстрый ум?

Пусть о Хосрове, убежавшем в Рум,

Расскажет он пред взором полководца, —

Погибнет или почестей добьётся».

Сказал Бандую: «Опытный во лжи,

Всю правду полководцу расскажи!»

Бандуй сошел бесстрашно с крыши храма,

Пустился в путь с дружинами Бахрама.

Как только Чубина услышал весть

О том, что в Рум, в душе взлелеяв месть,

Хосров бежал от сына Сиавуша,

Он крикнул, на вельможу гнев обруша:

«Не создан ты для настоящих дел,

Глупец, куда ты свой рассудок дел?

Чем голову набил свою тупую?»

Потом сказал он, в ярости, Бандую:

«Тебя, злодей, я раскусил давно,

Ты действуешь с Хосровом заодно.

Сумел ты оплести, обманщик гнусный,

Мои дружины ложью неискусной.

Ты сед, а как дитя себя повел:

Ко мне ты с оправданием пришел,

Чтоб я забыл, что ты достоин кары,

Чтоб новым сделал я твой жребий старый».

«О гордый муж, — сказал ему Бандуй, —

Не угрожай, а истину взыскуй.

Я спас Хосрова, он — мой вечный данник.

Я — брат его сестры, он — мой племянник,

Но так как родом он меня знатней,

Потомок самодержцев и царей,

То стать решил я жертвой за Хосрова,

Не мог я сделать выбора другого.

Ты сам сейчас душою не криви,

Когда величье есть в твоей крови».

Сказал Бахрам: «Склонился ты к обману,

Но смерти предавать тебя не стану.

Не долго ждать: убьет тебя Хосров,

Чуть обнажится истины покров!»

Бандуя бросили, в оковах, в яму,

Стеречь его Бахрам велел Бахраму.

Сын Сиавуша, скорбен и угрюм,

На страже стал, с душою, полной дум.

Глава тридцать пятая

Речь Бахрама Чубина перед вельможами Ирана

Когда заря клинок свой показала,

Откинув золотое покрывало,

Погнал Бахрам гнедого скакуна,

Призвал в чертоги шаха Чубина

Вельмож надменных, ведомых Ирану,

И, усадив их сообразно сану,

Сказал им громко: «Будьте мне верны,

Мне разум ваш и преданность нужны.

Хочу, чтоб, выслушав меня, нашли вы

Хороший выход и совет счастливый.

Из миродержцев прежних и царей

Кто был Заххока злобного подлей?

Чтоб завладеть престолом и столицей,

Он, гнусный, сделался отцеубийцей, —

И точно так же поступил Хосров,

Убив отца, покинул отчий кров.

Когда теперь, принадлежа к Каянам,

Нашелся б честный муж, высокий саном,

Достойный и престола, и венца,

И он, Каянам верен до конца,

Восстановил бы древние законы, —

Клянусь: его делами вдохновленный,

Помог бы я ему венец надеть,

Я ревностно ему служил бы впредь».

Вельможи выслушали это слово,

Звучавшее и гордо, и сурово.

Был среди них старик Шахронгуроз.

Поднялся с места он и произнес:

«О знатный витязь! Утверждать я вправе,

Что ты — велик, необходим державе.

Туранский шах ворвался в наш предел,

Свободных превратить в рабов хотел,

Но препоясал ты себя бесстрашьем,

Сразился с недругом, весь мир потрясшим,

Непобедимый, обратил ты вспять

Туранскую губительную рать,

Освободил ты землю от страданий,

И люди успокоились в Иране.

Твоя благословенная стрела

Избавила отечество от зла,

И ты теперь достоин шахской власти,

Светло твое недремлющее счастье.

Тебе служить покорно, как царю,

Мы каждому велим богатырю:

Пусть даже величается Хосровом, —

Не должен спорить он с владыкой новым»

Правитель Хорасана молвил так:

«Сей старец мудрости нам подал знак.

Почтенный человек знаком со светом,

Обрадовал он всех своим ответим.

Его слова я объясню сейчас,

Скажу вам поучительный рассказ.

Начертано Зардуштом в Зенд-Авесте:

«Не торопясь, свои поступки взвесьте:

Тому, кто лик от бога отвернет,

Читайте наставленья целый год,

Но если не помогут наставленья,

Казните грешника без промедленья,

Затем, что враг правдивого царя

Не должен жить, бесчестия творя».

Замолкла речь, приятная для слуха, —

Поднялся меченосец, сын Фарруха,

И молвил: «О собрание вельмож!

Прекрасна истина, противна ложь.

А если так, правдивыми пребудем.

Бахрам, вовек живи на благо людям,

И если наши примешь ты слова,

Ты полного достигнешь торжества».

За ним поднялся, важен и спокоен,

Отважный Хазарвон, почтенный воин:

«Ты блага жаждешь для родной земли?

Теперь, когда слова произнесли

И юные, и опытные люди,

Бахрам, отправь посланца на верблюде,

Да поскорей, чтоб не топтал Хосров

Пространный путь для козней и боев.

На пройденную оглянись дорогу,

Не торопись на трон поставить ногу.

Пока владыке не пришел конец,

Не вправе шахский ты надеть венец.

Когда ж трепещешь ты пред шахом юным,

Простись на время с Парсом, Тайсакуном,

И в Хорасане дней твоих русло

Да будет величаво и светло.

Отправь Хосрову просьбу о прощеньи,

И он тебя простит по возвращеньи».

Тут сын Фарруха речь повел опять:

«То, что я слышу, трудно мне понять.

Слова, что здесь произнесли вельможи,

Скорее на слова рабов похожи!

Не согласится тот, в ком разум есть,

Что воин вправе на престол воссесть,

А если согласится с этим вздором,

Себя покроет вечным он позором!»

Речь меченосца, острая, как нож,

Задуматься заставила вельмож.

Встал с места Хазарвон длиннобородый,

Был дружен разум с речью воеводы:

«Когда был мир всевышним сотворен,

Пошло круговращение времен.

Начнем с араба, гнусного Заххока,

Который был исчадьем злого рока.

Разумного Джемшида умертвив,

Он шахом стал, несправедлив и лжив.

Простые люди плакали от боли:

Лишил их воли изверг на престоле.

Но Феридун, исполнен светлых сил.

Пришел и власть Заххока сокрушил.

Злодеев счет мы начали с араба.

Мы назовем вторым Афросиаба.

Он много злодеяний совершил —

В Туране и в Иране совершил!

Назвать мы можем третьим Искандара.

Иран обрек он пламени пожара,

Убил он меченосного Доро, —

Так было злом повержено добро.

Немало звезд счастливых закатилось,

Немало повелителей сменилось,

Но в первый раз подобная беда

Иранские постигла города:

Ответьте — кто из прежних властелинов

Бежал, как наш Хосров, Иран покинув?»

Сел Хазарвон в печали и в слезах:

Увы, бежал к врагам иранский шах!

Тут вынул меч из ножен воевода,

Спросил: «Жену из царственного рода,

Быть может, нам искать в любом дому?

Нет, властвовать не дам я никому!»

По недостойной речи полководца

Поняв, что он, всесильный, зазнается,

Вдруг вынули Бобуй, Гурдармани

Свои мечи и молвили они:

«Бахрам — наш царь, наш долг — повиновенье».

Когда Бахрам увидел в то мгновенье,

Что каждый воин обнажает меч, —

Такую твердую повел он речь:

«Чья голова закружится хмельная,

Кто встанет с места, меч в руке сжимая,

Тому я эту руку отрублю

И голову хмельную отрезвлю».

Так молвил тот, кто шахом стал в Иране,

И разошлось высокое собранье

В предчувствии печального конца:

В морщинах — лица и в тоске — сердца.

Едва стемнели небеса ночные

И загремели голоса ночные

Дворцовой стражи, — радостный Бахрам

Потребовал бумагу и калам,

Сказал писцу: «Яви свое уменье,

Вельможам напиши ты повеленье:

«Да славится Бахрам: лишь он один —

С победоносным счастьем властелин,

Лишь для добра душа его открыта,

Он — правды, справедливости защита».

Так написав, свечу унес писец,

В раздумье погрузив ночной дворец.

Когда исчезло ночи покрывало,

Когда лазурью небо засияло,

Когда явилась новая Заря,

Пришел придворный нового царя,

В чертоге золотой престол поставил,

Чтоб шах Бахрам на нем сидел и правил.

Бахрам, созвав вельмож, открыл прием.

Он восседал, украшенный венцом:

Теперь Бахрам наследовал Каянам!

Начертанный на шелке златотканом

Торжественный указ принес писец.

Вельможи, созванные во дворец,

К нему поочередно подходили

И под указом имя выводили,

Свидетельствуя подписью своей,

Что Чубина — отныне царь царей.

Те подписи под царственным указом

Печатью золотой скрепили разом.

Бахрам воскликнул: «Видит сам творец,

Что ныне шахский я надел венец.

Отныне род мой будет венценосным.

Как вёсны движутся на смену вёснам,

Пусть тысячу, десятки тысяч лет,

За сыном сын, один другому вслед,

Владеют всей иранскою державой,

Конца не зная смене величавой.

Запечатлен и в душах, и в умах

Да будет светлый месяц Озармах,

Когда зарею день озолотился,

Когда от льва онагр освободился!»

В сердцах вельмож обида поднялась,

Но продолжал всесильный, не смутясь:

«Кто моему не подчинится слову,

Пусть сразу же отправится к Хосрову,

Три дня на размышление даю,

А там пусть волю выполнит мою,

Правдивый, лживый ли, трусливый ль, смелый, —

Ирана пусть покинет он пределы».

Тут все хвалу Бахраму вознесли:

«Будь неразлучен с радостью земли!»

Те, кто верны Хосрову пребывали

И нового царя не признавали,

Покинули Иран, помчались в Рум,

Исполненные скорбных, смутных дум.

Глава тридцать шестая

Заговор Бандуя и Бахрама, сына Сиавуша

Бандуй, томясь в темнице, как в пещере,

Был уподоблен связанной пантере.

Его стерег, теряя счет часам,

Из рода Сиавушева Бахрам

И недоволен был его плененьем,

Хоть обманул, с коварством и уменьем,

Его Бандуй, что не был бы смущен,

Будь сам Бахрам в темницу водворен.

Сказал Бандуй: «Рассеется ненастье,

Хотя Хосрова запоздало счастье.

Когда-нибудь наступит светлый день,

Хотя легла на нас ночная тень.

Предвечный благосклонен к Кай-Кобаду,

Он целый мир вручил ему в награду.

Не сохранит короны лиходей,

Не сбудутся мечты его людей.

Пред ним главу склонившие вельможи

Лишь на безумцев и слепых похожи.

Поверь мне: гибель дерзкого близка.

Из Рума двинутся в Иран войска.

Ты шесть десятков дней сочти по пальцам, —

Хосров владыкой станет, не скитальцем,

Законной власти воссияет свет!»

Сын Сиавуша произнес в ответ:

«В твоих советах почерпну я разум

И подчинюсь я всем твоим приказам,

Когда ко мне пребудет справедлив

Властитель мира, милость проявив.

Но я хочу, чтоб ты луной поклялся,

Венцом, престолом и страной поклялся,

Что ты, когда в Иран войдет Хосров,

Когда румийских приведет бойцов,

На произвол судьбы меня не бросишь

И у него пощады мне попросишь».

Бандуй был в этот миг обмана чужд.

Он книгу взял, что сотворил Зардушт,

И клятву дал: «Свидетель Зенд-Авеста!

Пусть я погибну, пусть не сдвинусь с места,

Пусть кроме горестей в моей судьбе

Не будет ничего, пока тебе

Властитель не подарит перстня власти,

Пока тебе не улыбнется счастье».

Сын Сиавуша отвечал ему:

«Теперь и я свой голос подниму.

Клянусь: Бахраму западню расставлю

И недруга в сраженье обезглавлю.

Клянусь: восторжествует честь моя,

Противника настигнет месть моя.

Царем не будет признан он вовеки, —

Пока полны водой моря и реки!»

Ответствовал воителю Бандуй:

«О храбрый муж! Доверье мне даруй,

Воистину союз с тобой мне дорог.

Я ловок, осторожен, дальнозорок.

Когда Хосров достигнет торжества,

Он примет в сердце все мои слова.

Поверь, я подскажу ему решенье.

Хосров твое забудет прегрешенье,

Тебе пришлет он, милостив и благ,

Свой золотой венец — прощенья знак.

Но, верен клятве и к борьбе готовый,

Ты сразу с ног моих сними оковы.

Хосрову первым принесешь ты весть,

Что общие у вас и враг, и месть:

Пусть царь царей услышит благородный

Твой голос неподкупный и свободный».

Воитель просветлел от этих слов,

Освободил Бандуя от оков,

Сказал: «Моя душа пьяна сегодня.

В човган играет Чубина сегодня, —

Вчера решил убить я наглеца!»

Сын Сиавуша вышел из дворца,

Вступил в свой дом, мечтая о расплате,

Кольчугу мощную надел под платье.

Все это видела его жена.

Нечистая, Бахраму Чубина

Она служила, долг жены наруша,

Желая смерти сыну Сиавуша.

Наперсницу отправила она

С известием к Бахраму Чубина:

«Не доверяй ты моему супругу.

Под платье тайно он надел кольчугу.

Не знаю, вправду ль злом он обуян,

Но только с ним ты не играй в човган».

Когда Бахрам услышал от рабыни:

«Играть в човган ты опасайся ныне», —

Он всех, кто приближался на коне,

Стал ударять легонько по спине,

Притворного исполнен добродушья.

Когда дошел до сына Сиавуша, —

Кольчугу обнаружил он тотчас.

Сказал: «Змеи ты хуже во сто раз!

Кто для того, чтоб шар гонять по лугу,

Коварно облачается в кольчугу?»

Меч ненависти обнажил Бахрам

И витязя рассек он пополам.

Когда в столице шахской, повсеместно,

Об этой казни сделалось известно,

Померкло для Бандуя солнце дня.

Дрожа от страха, сел он на коня,

Надев кольчугу, шлем и меч индийский…

Людей, что к заговору были близки,

Собрал он, и помчались все отсель

Поспешно по дороге в Ардабель.

Бахрам был в ярости жесток и страшен.

Казалось: кровью гнев его окрашен!

Тюремщика Махруя он призвал.

«Веди ко мне Бандуя!» — приказал.

«О царь царей!» — тот молвил, страх почуя, —

Ты сердца не тревожь из-за Бандуя.

Едва казнен был соименник твой, —

Умчался, будто ветер, пленник твой».

Поник мироискатель головою.

Он понял, что Бандуй всему виною,

Затем, что хитростью к себе в силок

Он сына Сиавушева завлек.

Раскаялся Бахрам в убийстве друга.

Он восклицал, ведя коня средь луга:

«Тот жалок, кто забыл: где враг, где друг.

Тоска — внутри его и мрак — вокруг.

Бывает так: кто дорожит здоровьем,

Стоит беспечно пред клыком слоновьим.

И тот, кто мужества не сохранил,

Бесстрашен в час, когда бушует Нил.

И так бывает: воин робок сердцем,

А вынужден сражаться с миродержцем,

Он поднимает бурю мятежа,

Но от возмездия бежит, дрожа.

Те люди снисхождения достойны:

Погибелен их жребий беспокойный.

Но лучше на разбитых плыть ладьях,

Чем поспешить, по глупости, в делах:

Спеша, ты ищешь света, как незрячий,

И никогда не видишь ты удачи.

О нет, скорей похож ты на глупца,

Который, взял в проводники слепца.

Дракон не станет другом полководца:

Погибнет воин, а дракон спасется.

Кто ради опыта вкушает яд,

Умрет, подобным опытом богат!

В начале самом не убив Бандуя,

Как оправдание себе найду я?

Бесчестный, от моих ушел он рук,

Из-за него погиб мой лучший друг.

Теперь, покорен гневному Яздану,

Свою вину оплакивать я стану».

А между тем, стремясь в чужой предел,

Бандуй с отрядом, словно вихрь, летел.

Кругом была бесплодная пустыня,

Приют зверей, безводная пустыня.

Но вдруг жилье заметил жадный взор:

То армянин Мусиль разбил шатер.

Сказал Бандуй: «Теперь мы путь осилим».

Он спешился, предстал перед Мусилем,

Открыл ему своей поездки цель.

Сказал Мусиль: «Не уезжай отсель,

Пока известье не придет из Рума:

Готовит ли Хосров поход из Рума?

Попросит мира иль возглавит рать?»

И порешил Бандуй друзей созвать.

Глава тридцать седьмая

Хосров со своей дружиной отправляется через пустыню в Рум

Не зная сна, усталый и голодный,

Скакал Хосров пустынею бесплодной,

И в укрепленный город Бобила

Бессильного дорога привела.

Вельможи, склонные к мягкосердечью,

Примчались радостно ему навстречу.

Хосров у крепостных, высоких врат

Сошел с коня. За ним — его отряд.

Вдруг мимо удивленного отряда,

В пыли, промчался вестник из Багдада,

Начальнику над крепостью тотчас

Вручил Бахрама Чубина приказ.

Смутясь, его прочел военачальник,

Подумал: «Сколько в мире дел печальных!»

Приказ гласил: «Я в крепость Бобила

Направил войско, нет ему числа.

Поэтому ты не впускай Хосрова,

Его людей ты прочь гони сурово».

Вельможа, гостю оказавший честь,

Приказ Бахрама дал ему прочесть.

Что делать шахиншаху оставалось?

Его терзали горе и усталость,

Но в крепости не смея отдохнуть,

Он вновь пустился в трудный, долгий путь.

Назад Хосрову не было возврата.

Измученный, достиг он вод Евфрата.

Скакал прибрежьем желтым шахиншах,

Но места не нашел там шахиншах,

Достойного царя и властелина.

Проголодалась шахская дружина.

Как вдруг блеснула радость для очей:

Зеленый лес, живительный ручей,

Верблюдов караван возник нежданно,

А впереди — погонщик каравана.

Тот юноша творцу хвалу вознес,

Приветствие Хосрову произнес.

Спросил Хосров: «Кто ты, чей облик светел?»

«Зовусь я Кайсом, — юноша ответил, —

Вольнолюбивый сын аравитян,

Веду я из Египта караван.

Мое жилье — на берегу Евфрата,

Оно приветливо, хоть небогато».

«Что у тебя, — тогда спросил Хосров, —

Есть из ягнят, быков или коров?

Мы едем без поклажи, без припаса,

Мы погибаем без воды и мяса».

«Остановитесь здесь, — сказал араб, —

Для вас — мое добро, а я — ваш раб».

Так выказав почтение Хосрову,

Привел погонщик жирную корову.

Ее зарезав, веток принесли,

Сухие и сырые разожгли,

Кебаб друзьями съеден был поспешно,

Молитва их была в тот день безгрешна…

Восстав от сна, спокоен и здоров,

Спросил аравитянина Хосров:

«Пройду ли здесь я со своей дружиной?

Окажется ль дорога эта длинной?»

«Пред вами путь — нагорный и степной,

И в семьдесят фарсангов он длиной.

Когда хотите — буду ваш вожатый,

Пусть мясо и вода мне будут платой».

Приняв слова погонщика, Хосров

Помчался, полон скорби и трудов,

За ним — его испытанные люди,

А впереди — погонщик на верблюде.

Когда растаял утренний туман,

Им повстречался новый караван,

И некий муж, богатый, светлоликий,

Сошел с коня и подошел к владыке:

«Откуда ты? — Хосров его спросил, —

Куда стремишься, не жалея сил?»

Тот молвил: «Я из рода Ардашира,

Купец я, познаю просторы мира».

«Какое имя дал тебе отец?»

«Михронситод», — ответствовал купец.

Тогда Хосров спросил купца о пище.

Воскликнул тот: «Вельможа, я — не нищий.

Найдешь питье и яства у купцов, —

Недаром есть богатства у купцов».

А царь: «Когда насытить гостя сможешь,

Тем самым ты богатства приумножишь».

Тогда купец раскрыл свои тюки,

Наполненные златом сундуки,

Еду перед Хосровом он поставил

И встречу с гостем радостно восславил.

Затем купец, не беспокоя слуг,

Принес сосуд для омовенья рук,

Но это бросилось в глаза Харроду

И отнял он горячую ту воду.

Потом пошел купец, вино принес

Благоуханное, как сок из роз.

Харрод и эту чашу отнял снова, —

Так от стыда избавил он Хосрова, —

И миродержцу сам ее поднес.

Хосров испил вина и произнес:

«Купец, ты заслужил почет по праву,

Ты Ардашира приумножил славу!»

Затем Хосров призвал к себе писца,

Чтоб имя записал того купца,

Того араба, что помог отряду, —

Да обретут впоследствии награду!

И отпустив араба и купцов,

К границам Рума двинулся Хосров.

Отряд скакал, дорогой утомленный,

Возник нежданно город укрепленный.

Была Кайсаром эта сторона

«Землей ремесленников» названа.

Увидели дружину христиане.

Их беспричинный страх объял заране:

Пешком пришла расстроенная рать,

На лошадей свою навьючив кладь.

Они закрыли накрепко ворота:

Мол, пусть минует жителей забота!

Три дня Хосров за городской стеной

Стоял с дружиной слабой и больной,

А на четвертый день гонца направил:

«Не бойтесь воинов, что я возглавил.

Немного нас, ослабил голод нас,

Не мучайте, впустите в город нас».

Как вдруг драконовидная, большая

Взметнулась туча, пламень изрыгая.

Песок и ветер дикий поднялись.

В кварталах стоны, крики поднялись.

Едва лишь ночь достигла половины,

Погибла под песком трава долины.

Затрепетали жителей сердца,

Епископ сжалиться просил творца.

Когда настало утро, взорам шаха

Предстали седовласых три монаха,

В подарок принесли парчу и мех

И молвили: «О царь, прости наш грех!»

Хосров простил их, позабыв про голод:

Великодушен царь, когда он молод.

Дворец был украшеньем той страны.

Заоблачной достиг он вышины.

Он местопребыванием недаром

В дни путешествий избран был кайсаром.

Там было множество земных даров.

Туда с дружиной двинулся Хосров.

Румийцы шахиншаха восхваляли,

Сапфир и яхонт под ноги бросали.

Когда вступил скиталец во дворец,

Вздохнул он с облегченьем, наконец.

Кайсару изложив рассказ подробный

О черной туче драконоподобной,

Хосров с письмом отправил в Рум гонца,

А сам в Монуй помчался из дворца.

Разумны были жители Монуя:

О благоденствии своем ревнуя,

Епископ и вельможи той земли

С подарками к властителю пришли,

И, расспросив его о черной туче,

О крае, где родился шах могучий,

Сказали: «Мы рабы твои. Для нас,

О царь, твое желание — приказ».

Был рад Хосров приему и ночлегу,

Поехал утром по пути к Аврегу.

Приветливы румийцы были там,

И храмы, и больницы были там,

Виднелся монастырь на бездорожье,

Отшельник славил в нем величье божье.

Хосров приблизился к монастырю.

Монахи вышли к юному царю.

Хосров воскликнул: «Чья это обитель?»

А те — в ответ: «Узнай, о повелитель,

Здесь обитает старый человек.

Он поседел от времени, как снег.

Он звездочет, в народе знаменитый,

Ему пути грядущего открыты.

Провидит он грядущие года,

Что скажет он, сбывается всегда».

Глава тридцать восьмая

Отшельник предсказывает Хосрову его судьбу

Хосров сказал отшельнику с порога:

«Твоя молитва пусть дойдет до бога,

Да будет жизнь твоя стократ светлей,

Когда покинешь келью наших дней».

Святой отшельник из часовни вышел,

Едва Хосрова голос он услышал.

Сказал: «Хосров, ты потерял престол

И потому в отчаянье пришел.

Безбожник овладел твоей державой, —

Зловредный раб и праведник лукавый».

От этих бьющих в цель премудрых слов

Возрадовался всей душой Хосров

И, сидя на коне, пожал он руку

Тому, кто разгадал печаль и муку,

И сразу возлюбил отец святой

Властителя за нрав его простой.

Молитву он вознес к стопам Изеда.

Надолго затянулась их беседа.

Желая испытать святого ум,

Сказал Хосров: «Письмо везу я в Рум,

Кайсару в руки. Незаметный воин,

Я буду ли ответа удостоен?

Моей поездки предскажи конец!»

«Не лги», — сказал ему святой отец. —

Ты — не слуга, ты — властелин Ирана.

Не должен ты итти путем обмана.

Тебе меня испытывать нельзя:

Лукавство, хитрость — не твоя стезя.

Я вижу, много ты познал страданий

Из-за раба, что властвует в Иране!»

Шах покраснел, сгорая от стыда.

Оправдываться начал он тогда.

Но старец молвил: «Полно, бог с тобою.

Тебе я дни грядущие открою.

Ты обретешь венец и власть царя,

Добро и счастье на земле творя.

Ждет твоего врага господня кара.

Получишь рать, оружье от кайсара,

Тебе он в жены дочь отдаст свою,

Ты бой начнешь — и победишь в бою.

Твой недруг убежит, и в захолустье

Он будет вспоминать, исполнен грусти,

О счастье, о величии былом,

Закончив дни свои в краю чужом.

А если он мятеж поднимет снова,

Его убьют, едва ты скажешь слово».

Воскликнул шах. «Да будет только так,

Как предсказал ты, возвеститель благ!

Ответствуй: долго ль мне терпеть мытарства,

Пока не попадет мне в руки царство?»

«Пройдет двенадцать лун, и свой венец

Наденешь ты, — сказал святой отец, —

Последует за ними две недели, —

Державу обретешь, достигнув цели».

Хосров хвалу всевышнему вознес,

Затем провидцу задал он вопрос:

«Теперь скажи: в ком из моей дружины

Найду источник боли и кручины?»

Тот молвил: «У тебя, богат умом,

Есть некий муж по имени Бастом.

Он дядя твой. Увы, поймешь ты вскоре,

Что он тебе нанес ущерб и горе».

Шах вспыхнул: «Воин следует за мной.

Он дядя мой, брат матери родной.

Прозвание Густахма всем знакомо,

Но втайне имя носит он Бастома».

«Ты прав: хотя звезда твоя светла,

В Густахме ты найдешь источник зла, —

Сказал монах. — В нем — ненависть и горе».

Густахм, узнав об этом разговоре,

Сказал: «От горьких мыслей, царь царей,

Освободи ты сердце поскорей.

Как мир великий сотворен Язданом,

Там ты владыкой сотворен Язданом.

Клянусь я светом солнца и луны:

Пока Густахма дни не сочтены,

Он только правды знает путь священный,

Он не стучится во врата измены.

А если согрешит, слукавит он, —

В позоре этот мир оставит он!

Кто из людей, достойных почитанья,

Открыл разгадку тайны мирозданья?

Зачем же ты поверил, властелин,

Тому, что говорит христианин?

Меня своим доверием обрадуй,

От слов монаха будь моей оградой,

Затем, что наговор — его слова,

А для меня — позор его слова».

В ответ раздался голос шахиншаха:

«Пустых речей не говори от страха.

Я от тебя пока не видел зла,

Измена дум твоих не привлекла,

Но дума нам не ведома господня:

Кто грязен завтра, тот красив сегодня.

Тебя захочет наказать Изед, —

И разума тебя покинет свет».

Затем сказал отшельнику властитель:

«Прощай, будь счастлив, мой благовеститель».

Он поскакал от стен монастыря.

В пути вельможи встретили царя.

Глава тридцать девятая

К Хосрову прибывает гонец кайсара. Хосров отправляет Густахма, Болуя, Андиёна, Харрода Бурзина и Шапура с письмом к кайсару

Хосров вернулся во дворец кайсара.

Ему вручил письмо гонец кайсара:

«Хосров! Хотя в чужой державе ты,

Потребовать, что хочешь, вправе ты.

Ты будешь в безопасности повсюду.

Союзник твой, — твоей опорой буду.

Чиста моя душа. Велик и горд,

Мой Рум перед тобою распростерт.

Страну ремесел ты возьми в жилище.

Я ни покоя не вкушу, ни пищи,

Пока тебе я не смогу послать

С оружием воинственную рать».

Избавясь от сомнений, торжествуя,

Густахма царь к себе призвал, Болуя,

Шапура, Андиёна-смельчака,

Харрода, опытного старика.

Властитель молвил им слова такие:

«Скорей садитесь в седла дорогие,

Коней покрыв попоной золотой,

Украсив их китайскою парчой,

К кайсару отправляйтесь на рассвете.

Он спросит, — разум пусть блеснет в ответе:

Посланец должен быть умен, учтив,

Сладкоязычен и красноречив.

Поедет в поле властелин державы,

Чтоб в играх состязаться для забавы, —

В човган играя, напрягая лук,

Должны вы победить румийских слуг:

Пусть видят все, пусть все поймут заране,

Что львам подобны витязи в Иране».

Писец принес, едва Хосров замолк,

И черный мускус, и китайский шелк,

Чтобы кайсару светлое посланье

Затмило солнца райского сиянье:

Ведь при кайсаре — много мудрых слуг,

Философов, ревнителей наук,

Познавших все достаны, все преданья,

Все книги от начала мирозданья.

Да не коснутся слуха их слова,

Чей цвет поблек давно, чья суть мертва,

Да будет в этой грамоте чудесной

Просторно мыслям, а реченьям тесно!

Затем Харроду приказал Хосров:

«Среди вельмож румийских и писцов

Моим ты будешь языком и оком.

Когда кайсар в собрании высоком

Речь поведет про дружбу и союз,

О прочности нерасторжимых уз, —

От моего лица ему ответишь,

А если нечто важное заметишь, —

В ответ словам хорошим и дурным

Стань верным переводчиком моим.

Умело разберись ты в каждом средстве,

Которое нас отвратит от бедствий.

Запомни все, что ныне говорю,

И отдыха не знай, служа царю».

Мужи совета, выслушав Хосрова,

Благословили шаха молодого:

«Лишь ты один достоин быть царем!» —

И понеслись к кайсару впятером.

Когда кайсар узнал, что утром рано

Приехали посланцы из Ирана,

Он встретить повелел с почетом их,

Чтоб войско привело к воротам их.

Сиянием, невиданным дотоле,

Сияя на эбеновом престоле,

На голову кайсар надел венец,

Он приказал украсить свой дворец

Румийскою парчою несказанной,

Поднять велел он полог златотканый.

Душой чисты и помыслом светлы,

Явились именитые послы,

Блистая золотыми поясами,

Сверкая драгоценными венцами.

Воинственный Густахм пошел вперед,

А замыкал их шествие Харрод,

Шапуру, Андиёну и Болую

Путь уступив… Приблизившись вплотную,

Склонились пред властителем послы

И вознесли ему слова хвалы,

Рассыпав жемчуга сладкоязычья.

Сперва кайсар, исполненный величья,

О шахе, об Иране их спросил,

О межусобной брани их спросил.

Тогда Харрод, главу склоняя долу,

С письмом Хосрова подошел к престолу.

Кайсар, спросив о трудностях пути,

Велел четыре кресла принести.

Послы уселись, оглядев собранье.

Один Харрод стоял, держа посланье.

Спросил кайсар: «Скажи, принесший весть,

Зачем внизу ты не желаешь сесть?»

«Хотя, — Харрод ответствовал без страха, —

Не получил приказа я от шаха,

Чтоб я сидел перед твоим лицом, —

Достойным окажусь ли я послом,

Когда внизу я сяду, оскорбляя

Письмо царя и честь родного края?»

Сказал кайсар: «Садись передо мной

И тайну повелителя открой».

Тогда Харрод напомнил громогласно

О том, что в мире все творцу подвластно:

«Не он ли нас душою одарил?

Не он ли Каюмарса сотворил?

Прошли века, — он витязя отличил,

Над всеми Феридуна возвеличил,

Явился тот источником щедрот, —

Ты тоже от него ведешь свой род!

От бога — свет, и разум, и отрада.

Он дал венец потомкам Кай-Кобада,

Да навсегда избавятся от бед,

Да милостив пребудет к ним Изед!

Теперь пришел смутьян с толпой смутьянов,

Пришел — и захватил престол Каянов.

Нет у него ни славы, ни венца,

Ни божьей благодати, ни дворца,

Защиты от него прошу! Доколе

Терпеть раба мы будем на престоле?

Лишь тот наш царь, чей предок — Кай-Кобад,

Кто знатностью, кто славою богат.

Вы исцелите нас от тяжкой боли,

Восстановите шаха на престоле.

Несправедливость наши дни мрачит.

Мы пред простым и знатным впали в стыд,

Затем, что мы в страдальцев превратились,

Из-за раба в скитальцев превратились!»

И как цветок шафрана пожелтел

Кайсар, постигнув трудный их удел.

От горьких слов богатырей Ирана

Роса блеснула на цветке шафрана.

Глава сороковая

Ответное письмо Хосрову от кайсара

Кайсар прочел письмо царя царей,

И стала скорбь стократно тяжелей.

«Хосров принадлежит к тому же роду,

Откуда я, — сказал кайсар Харроду. —

Мудрец поймет, что ближе мне Хосров

Всех родичей моих и свояков,

Он ближе мне, чем все мои вельможи,

Он для меня души моей дороже,

Пусть я лишусь из-за него очей,

Что мне милее денег и мечей!

Все нужды подсчитай, воитель старый,

Я дам оружье, войско и динары!»

Призвав писца, что был умен и сед,

Велел Хосрову написать ответ,

Украшенный, как райские селенья,

Обильем клятв и словом наставленья.

Писанием насытился писец.

Кайсар окинул взором свой дворец

И выбрал воина с осанкой важной,

С хорошей памятью, с душой отважной

И с языком, не ведающим лжи.

Он приказал: «Хосрову ты скажи:

«О шах, рожденный венценосным мужем!

Казной богат я, войском и оружьем,

Мне знатных не придется утруждать.

А надо было бы, — собрал бы рать,

Оружье и казну со всей державы,

Чтоб одержал победу меч твой правый.

Людей испытывают небеса.

Мы движемся в круженье колеса:

То мчимся вниз — к бессилью и сиротству,

То вверх летим — к обилью и господству.

Но так как войско я тебе даю, —

Развеселись, развей тоску свою».

Глава сорок первая

Кайсар отказывает Хосрову в помощи. Ответ Хосрова

Когда исполнил вестник приказанье,

Вручил Хосрову доброе посланье,

Кайсар, достойный славы и похвал,

Вельмож румийских на совет созвал

И обратился к своему мобеду:

«Что предпринять, чтоб одержал победу

Тот, кто избрал своей защитой нас,

Кто ищет справедливости сейчас?»

Мобед ответил: «Позови ученых,

Философов, годами убеленных,

Топтавших множество земных путей:

Узнай сужденье опытных людей».

Кайсар велел философам явиться.

Пришли четыре сведущих румийца,

У каждого — седая голова,

И повели о древности слова:

«С тех пор, как мир покинут Искандаром,

Мы счет теряем вражеским ударам, —

Терзает нас и губит нас Иран,

Течет невинных кровь, течет из ран!

Теперь Иран, наш зложелатель старый.

За все грехи отмечен божьей карой:

Сасаны гибнут, потеряв венец,

Безмолвно время, видя их конец.

Но если, царь, поддержишь ты Хосрова,

Но если он всесильным станет снова,

От нас он дань потребует опять,

Он будет Рум ногами попирать.

Страшись, Кайсар, опасных, чужестранцев,

Не забывай о замыслах иранцев».

Кайсар молчал, склонясь пред их умом.

Иная дума утвердилась в нем,

В словах ученых увидав основу,

Отправил новое письмо Хосрову.

Когда гонец, письмо вручив сперва,

Хосрову старцев передал слова, —

Тот побледнел, от горя сердце сжалось, —

Гонец почувствовал к Хосрову жалость.

«Ты гибель мне привез! — воскликнул шах, —

Затоптаны мои надежды в прах.

Сей дряхлый мир, наперекор рассудку,

Со мной сыграл такую злую шутку!

Взгляни: кайсара предки и мои

Ужель между собой вели бои

Во имя справедливости и света?

Что скажут мне философы на это?

Я их спрошу: откуда это зло,

От ворона иль от совы пришло? ^[8]

Сасаны двигались к желанной цели

И неповиновенья не терпели,

Но гордый Рум вступил на путь войны…

А впрочем, нет моим словам цены:

Зачем о славе рассуждать, о власти,

Когда я нахожусь в драконьей пасти?

Кайсару отвези ты мой привет.

Скажи: «В словах ученых смысла нет.

Их не приемлет мира светлый разум.

Хотя я огорчен его отказом,

Пока я не воссяду на престол,

От грязи не очищу мой подол, —

Ни сна я не вкушу и ни покоя.

К концу приходит злое и благое.

Когда нас не желает Рум спасти, —

В Китай, к хакану, мы найдем пути.

С начальных дней судьба ко мне жестока:

Река мутится, говорят, с истока.

Я жду прибытия своих послов:

Покинем негостеприимный кров!»

Потом сказал дружине: «В горе нашем

Себя мы твердой волей опояшем.

Когда не дремлет бог на благо нам,

Нужны лишь сила и отвага нам».

Испытывая тяжкое страданье,

Хосров кайсару написал посланье.

Вскочил на скакуна гонец Тухвор,

К кайсару поскакал во весь опор.

Бездействовал Хосров, послав бумагу,

Не прибегая ни ко злу, ни к благу.

Глава сорок вторая

Новое письмо Хосрову от кайсара с обещанием помощи

Был неожидан дела поворот.

Все мысли у царя пошли вразброд,

Когда ему вручил посланье воин.

Кайсар мобеду приказал, расстроен:

«Пусть вновь придут ученый и знаток,

Кому ясны основа и уток,

Пусть, погрузясь в неведомое снова,

Откроют тайну бытия Хосрова.

Поглубже вникнут пусть в его дела.

Коль дни его окутывает мгла,

То я Хосрову помогать не стану:

Пусть за лекарством едет он к хакану.

Но если вновь наденет он венец

И станет шахом, как его отец,

То лучше буду я с Хосровом вместе,

Чтоб против нас не затаил он мести».

Созвал мобед, услышав те слова,

Волхвов, постигших тайны естества;

Пришли седобородые румийцы,

Держа в руках и книги, и таблицы.

Всю ночь они трудились напролет,

А утром молвил главный звездочет:

«Кайсар! Прочли мы древних книг страницы,

Исследовали звездные таблицы,

Проникли мы, за Фалатуном вслед,

В таинственный круговорот планет.

Прочли мы в звездной книге величавой:

«Хосрову суждено владеть державой,

И тридцать восемь лет он проживет

Не ведая ни горя, ни забот».

Кайсар, взволнованный необычайно,

Сказал: «Открылась будущего тайна.

Теперь какое скажем слово мы?

Как будем исцелять больного мы?»

«Хосров получит помощь от хакана,

Достигнет цели, став царем Ирана, —

Сказал мобед, — но вспыхнет в нем тогда

К тебе, кайсар, смертельная вражда.

Ты всех мудрей, ты сам прими решенье, —

Послать ли войско и вооруженье».

Сказал кайсар: «Хотим иль не хотим, —

Судьба сильнее, рок неотвратим.

Оружье, рать Хосрову я отправлю,

Себя от пытки жертвою избавлю».

Он сразу же посланье написал,

Вознес Хосрову множество похвал,

Мол, выслушал я мудрого мобеда,

Шла о добре и зле у нас беседа.

Времен прошедших мы постигли суть,

Опять вступили мы на прежний путь.

Шла речь у нас о Руме, об Иране,

Достигла наша мысль конечной грани.

Теперь узнай, о венценосный шах,

Что все мои войска — на рубежах,

А здесь, вокруг дворца, в Кустантание,

Держу я лишь отряды небольшие.

Но воеводам отдал я приказ,

Со всех сторон идут войска сейчас,

Когда придут — к тебе направлю сразу,

Да подчинятся твоему приказу…

Сказали мы колючие слова,

Их шило мы вонзили в нёбо льва,

Затем, что мудрый помнит слезы мира.

Во времена Шапура, Ардашира

Не старились ли юношей сердца

От войн, которым не было конца,

От множества набегов и предательств,

Убийств, и грабежей, и надругательств?

Ормузда, Кай-Кобада вспомяни:

Не знали справедливости они.

Вот почему была черна, угрюма

Судьба многотоскующего Рума,

Великая, богатая страна

Иранцами была разорена,

По нивам разлились потоки крови,

Не молкли плач сирот и ропот вдовий,

Сады и рощи превращались в тлен,

Детей и женщин уводили в плен.

Поэтому не диво, что хранится

Доселе ненависть в груди румийца.

Но знай, что вера христиан чиста,

Что зла не делают рабы Христа,

Что правда мне милее всех обманов,

Что я далек от козней и капканов.

Защита угнетенных — наш завет,

Нас озаряет милосердья свет,

Мы победили вечной тьмы исчадье,

Мы превратили яд в противоядье.

Об этом я повел рассказ опять,

Чтоб старое забвению предать.

Мы договор с тобою заключаем,

Сердца друг другу мы в залог вручаем,

А если так, скажи мне: «Я клянусь,

Что буду я молчать про наш союз,

Пока я царь, скорей отдам я душу,

Но клятвы никогда я не нарушу.

Пусть в Руме процветают города.

От дани откажусь я навсегда, —

Трудом добыл я дружбу: на богатство

Ее менять — позор и святотатство!»

Когда ты мне такую клятву дашь, —

Поверю, что союз окрепнет наш.

Мы уничтожим тех, кто за поживой

Нагрянут к нам с войной несправедливой.

Страшиться мы не будем никого,

Мы нашу дружбу превратим в родство!

Но я боюсь: когда венец наденешь,

Ты к злу вернешься, клятве ты изменишь

Ты поведешь, нарушив договор,

О Сальме и о Туре разговор.

Былое зло хочу предать проклятью,

Наш договор хочу скрепить печатью.

Мы долго враждовали до сих пор, —

Да превратится в мир старинный спор,

Для распрей да не сыщутся причины,

Иран и Рум, да будем мы едины!

Ты девушку в моем дворце найдешь,

Что превзошла своим умом вельмож.

И если, нашей веры чтя законы,

Ту девушку ты взять захочешь в жены, —

Два рода превратятся в род один,

Кайсару внуком станет шахский сын.

Процарствует он много лет спокойных,

Не думая о мятежах и войнах.

Царил Пируз и правил Хушнавоз

Но где они? Их жизни вихрь унес.

Как будто длинный день пролег меж ними,

Наполненный страданьями одними!

Нас поучал Иисус: в источник бед

Вступает царь, нарушивший обет.

Кто видит в справедливости обузу, —

Тот глуп и жалок! Вспомни-ка: Пирузу

Не помогал ли честный Хушнавоз,

Укрыв его престол от бурь и гроз?

Но с другом поступил Пируз жестоко

И в битве стал добычей злого рока:

Он потерял и войско, и престол,

Когда путем бесчестья он пошел.

Ты молод, не постиг науку власти.

Когда тебя влекут покой и счастье,

Пойми: не терпят рать, народ и двор

Того, кто нарушает договор.

С ним не дружи: чужой иль соплеменник,

Не заслужил и савана изменник!

Теперь, узнав желание мое,

Храни в уме послание мое

Ты от строки начальной до конечной,

Пришли ответ на мой привет сердечный.

Скрой от писца сокровища души:

Ответ своей рукою напиши,

А я тебя от горестей избавлю,

Оружье, войско и казну отправлю.

Да будут все, кто мил тебе, в чести,

А ненавистников своих — прости:

Из сердца зло гони ты неустанно

Во имя милосердного Яздана.

Насилие за силу не прими,

Не будь жесток с подвластными людьми,

Не зарься на чужое достоянье:

Прекрасно только доброе деянье.

Благоустрой державу и народ,

Опорой будь голодных и сирот,

Дарообильный и великодушный,

Дай кров — бездомным, нищим — хлеб насущный.

Когда ты станешь светом для сердец,

Никто не посягнет на твой венец.

Будь стражем бдительным родного края,

Врагов не бойся, мир оберегая:

Тех шахов осеняет благодать,

Кто радость мира может охранять

Народ иранский подружи с румийским,

И станешь мне из близких самым близким!

Лишь высохла последняя строка,

Что царственная вывела рука,

Кайсар посланье за печатью спрятал, —

Он тайну сердца перстнем запечатал.

Когда с посланьем прискакал гонец,

Хосров сказал иранцам: «Наконец

Заря на небесах взошла иначе,

И обернулось к нам лицо удачи.

Кайсар прислал письмо, к добру влеком,

В его словах мы пользу обретем.

Он порешил, на благо нашим странам,

Пресечь вражду меж Румом и Ираном».

Те молвили: «Не ищем мы венца,

От мести мы очистили сердца.

Ты победишь, заботы сбросишь бремя,

И на земле твое прославят время!»

Был шаху по душе такой ответ.

Вновь засиял пред ним надежды свет.

Глава сорок третья

Ответ кайсару от Хосрова с предложением дружбы и мира

Хосров на шелковой китайской ткани,

Пером, пригодным для таких посланий,

Излил слова о дружбе и любви, —

На языке писал он пехлеви:

«Пока я буду царствовать в Иране,

Я не потребую от Рума дани,

Добытые войною города

Кайсару возвращу я навсегда.

Еще скажу о девушке знатнейшей,

На свет рожденной матерью чистейшей:

Я буду счастлив, с ней судьбу связав,

Скрепив тем самым дружбу двух держав.

Когда назад отправишь ты посланцев, —

Тобой, кайсар, обласканных иранцев, —

Когда на помощь войско мне пришлешь, —

Пришли, в сопровождении вельмож,

И дочь свою, которой, по рассказам,

Судьба дала и красоту, и разум.

С тобой свяжусь я узами родства.

Так было — древние гласят слова —

При Каюмарсе, после — при Джемшиде, —

На них соседи не были в обиде.

Ты благородных вспомни храбрецов:

Пришел за Кай-Ковусом Кай-Хосров,

Сменялись венценосные владыки,

А был их предком Кай-Кобад великий:

Так справедливо правил тот мудрец,

Что волки стали братьями овец!

От тех властителей, сиявших миру,

Ведет черта к Бобаку Ардаширу.

Его звезда зажглась на небесах.

Он — предок мой, а я — законный шах.

Поэтому я слов не трачу даром, —

Клянусь, что буду я всегда с кайсаром.

Мы не питаем к вам враждебных дум:

Единство обрели Иран и Рум.

Теперь забудем о борьбе и мести,

Во всех делах теперь мы будем вместе».

Кайсар, от шаха получив ответ,

Созвал мужей сановных на совет,

К ученым обратился и к вельможам:

«Иран и Рум едины: мы не можем

От наших обещаний отступить.

Скажите, как нам надо поступить?»

«Ты — наш кайсар, покорство — наша доля.

Повелевай: закон — твоя лишь воля.

Мы — жалкие рабы, ты — господин,

Решаешь дело только ты один».

Так мудрые кайсару отвечали,

Прогнав его заботы и печали.

Глава сорок четвертая

Харрод Бурзин открывает тайну волшебной статуи

Когда светильник солнечный исчез,

Зажглась звезда на куполе небес,

Кайсар, желая испытать иранцев, —

Познания и разум чужестранцев, —

Велел седобородому волхву

Подобную живому существу

Таинственную статую построить,

Ей облик дивной женщины присвоить.

И вот воссела на престол жена,

Красива, и нарядна, и скромна.

Вокруг нее — невольники и слуги,

У ног ее — наперсницы, подруги.

Она молчит. Грустны ее глаза.

Несмело по щеке бежит слеза.

Но щеки, словно яблоки, румяны,

А косы длинны и благоуханны,

Ресницы — мягкие, как облака.

И так она прекрасна и хрупка,

И так бессильно поднимает руку,

Что хочется ее развеять муку…

Был взор ее таких исполнен чар,

Что в восхищение пришел кайсар,

И щедро наградил он чародея,

Ни жемчугов, ни денег не жалея.

Ушел искусник, гордый от похвал.

Густахма властелин к себе призвал,

Сказал ему: «Послушай, муж великий,

О дочери моей прекрасноликой.

Она росла, как вешний цвет мила.

Пора ее замужества пришла.

Мечтал о ней мой родич, юный воин.

Как бог велит, был этот брак устроен.

Я с ней простился, как отец и друг.

Но только увидал ее супруг,

Бессильным стало молодое тело,

Душа его на небо улетела.

С тех пор тоскою заболела дочь,

И день ей черным кажется, как ночь,

Не слушает советов, утешений,

Угрюм, как осень, день ее весенний.

Прошу я: потрудись! Мне жаль ее, —

Найди слова, развей печаль ее,

И, может быть, — ты молод, строен, знатен, —

Ей будет разговор с тобой приятен».

Сказал Густахм: «Я прогоню тоску,

Ее недуг из сердца извлеку».

С душой открытой, полон жажды дела,

К молчальнице приблизился он смело.

Сидела солнцеликая жена,

Безмолвна, величава и грустна.

Но так как статуя была красива,

Густахм заговорил красноречиво:

«Царевна, дочь могучего отца!

Не жалуйся на промысел творца.

От смерти не уйти орлу на небе

И льву в лесу, — таков наш общий жребий».

Но на ветер ушли его слова,

Несчастного не тронув существа.

Оно глядело пристально и грустно,

Смахнув слезу с ресниц весьма искусно.

Густахм замолк, теряя речи дар.

Призвав к себе, спросил его кайсар:

«Ты говорил ли с бедною царевной,

Тоску прогнал ли речью задушевной?»

Тот отвечал: «Твоя безмолвна дочь,

Не удалось мне страждущей помочь».

На утро властелин сказал Болую:

«Как дочери тоску развеять злую?

Шапура, Андиёна ты возьми,

И с этими достойными людьми

Мое дитя ты оживи беседой,

О женихе прекрасном ей поведай:

А вдруг ее утешит ваш совет,

А вдруг она сегодня даст ответ?

Душа моя от скорби раскололась:

Хочу я дочери услышать голос!»

Три витязя, пред страждущей представ,

О женихе, властителе держав,

Подробно рассказали солнцеликой,

Но та была, как прежде, безъязыкой.

Пришли к царю: «Твоя безмолвна дочь,

Мы боль ее не в силах превозмочь».

Не помогли вельможи властелину,

И поспешил тогда кайсар к Бурзину.

Сказал: «Тоскую, дочь свою любя.

Одна, Харрод, надежда — на тебя.

С ее недугом четверо боролось, —

Быть может, ты ее услышишь голос».

Харрод Бурзин к безмолвной подошел,

Узрел ее лицо, венец, престол,

Окинул всю ее пытливым взглядом,

Присматриваясь к слугам и нарядам.

Приветствие учтиво произнес.

Молчала та, роняя капли слез.

Задумался вельможа многочтимый:

«Она молчит: погиб ее любимый,

Молчит из-за жестокости судьбы, —

Но почему молчат ее рабы?

Зачем молчат наперсницы и слуги,

Когда она тоскует о супруге?

Зачем рукой не хочет шевельнуть,

Когда ей слезы падают на грудь —

Все время на одно и то же место?

Ужели безутешная невеста

Застыла, поглощенная тоской,

Не шевельнет рукой или ногой?

Она грустна поныне, как вначале:

Движенья жизни нет в ее печали!»

Расхохотался от души Бурзин,

Сказал кайсару: «Мудрый властелин,

Ты говоришь, что дочь ты замуж выдал?

Не дочь твоя грустит, а жалкий идол!

То статуя руками колдуна

На посрамленье нам сотворена.

Ты насмех порешил поднять иранцев,

Чтоб пристыдил Хосров своих посланцев!»

Сказал кайсар: «Твой разум — благодать,

Визирем первым ты достоин стать!

Есть у меня в одном покое чудо.

Увидишь в первый раз такое чудо,

Увидев, не поймешь: то истукан,

Иль вечный сотворил его Яздан?»

Харрод, внимая речи той хвалебной,

Отправился тотчас в покой волшебный.

Там, с луком и колчаном, полным стрел,

Огромный всадник в воздухе висел.

Сказал Харрод: «Уловки бесполезны,

Седок, висящий в воздухе, — железный,

А тот покой из камня состоит,

И камень называется: магнит.

Его индусские открыли маги,

В чьих книгах — мысли о добре и благе».

Глава сорок пятая

Харрод рассуждает о различных верованиях

Сказал кайсар: «Все люди чтут богов, —

От шахов и вельмож до пастухов.

Румийцы — почитатели Иисуса.

А в чем же вера состоит индуса?»

Харрод ответил на вопрос его:

«Корова для индуса — божество».

Не почитают люди Индостана,

Ни небо, ни всесущего Яздана.

Индусам себялюбье не сродни,

Нас не считают мудрыми они.

Те, кто зажгли огонь, себя сжигают.

Есть в воздухе, — индусы полагают, —

Огонь, покорный воле божества.

Брахманы, людям говоря слова,

Что в сердце проникают и волнуют,

Эфиром это пламя именуют.

Огонь, с таким соединясь огнем,

Очистит душу, что сгорает в нем.

Индусы выбрали самосожженье.

А ваше разве правильно ученье?

Давайте обратимся к тем словам,

Что говорила мать Христа — Марьям:

«Отдай врагу последнюю рубаху!

Он даст тебе пощечину с размаху, —

Не злись, молчи, благослови его,

А вспыхнет гнев — ты подави его.

Ты будь доволен самой скромной пищей,

А нет ее — смирись, живи, как нищий.

В юдоли сей ты зла не совершай,

А зло, что причинят тебе, — прощай».

Вы помните ли это поученье?

Нет, вами управляет вожделенье,

Умом и сердцем овладел порок,

И не ведет отныне вас пророк.

Грешны, незрячи, сбились вы с дороги,

Воздвигли до седьмых небес чертоги,

Надели вы кольчуги и венцы,

Чужим добром украсили дворцы,

И эти украшенья и убранство —

Свидетели насилья и тиранства.

Ведет жестокость войны на земле,

Нарушен мир спокойный на земле,

Лишь выросли сокровищ ваших груды,

Ключи от них с трудом везут верблюды…

Один дервиш был жалким бедняком,

Питался редькой он и молоком.

Однажды встретил он в пути еврея,

Защиты на дороге не имея.

Прохожий был румян и полон сил,

И дервиша несчастного убил,

Потом на дереве повесил тело,

И совершил он это злое дело

С веселою, спокойною душой:

Над верой надругался он чужой.

С тех пор увлекся он познаньем бога,

Он говорил умно, красно и много,

Он преуспел, и люди той земли

Его своим пророком нарекли.

Он божьим сыном с той поры считался

И, глядя на повешенных, смеялся.

Но должен ли, но вправе ли пойти

Разумный муж по этому пути?

Тот следует стезей благословенной,

Кого повел Яздан — творец вселенной,

Кто признает, что бог у всех один,

Что мы — рабы, а бог — наш господин.

Блажен Яздану внемлющий дехканин,

Чей светлый ум тщетой не затуманен!

Когда, твердя молитву небесам,

Берет он бережно боджи барсам, —

Молясь, и капли не прольет он влаги.

Хотя б о ней мечтал он, как о благе.

Как жемчуга — сердца таких людей

Воды, и неба, и земли ценней!

Пусть тот, кто молится на поле битвы,

О выгоде забудет в час молитвы.

Как смеют шахи веру продавать?

Они должны увидеть благодать

В том, чтоб радовать сердца голодных,

В том, чтоб жить для целей благородных,

В том, чтоб стремиться к правде и добру,

А не к жемчужинам и серебру.

Как ни был бы силен, отважен воин,

Тогда лишь восхваленья он достоин,

Когда вступает в правую войну,

Чтоб защитить от недругов страну.

А тот, кто пользы ждет себе от веры

(Мы знаем, есть подобные примеры),

А тот, кто жаждой правды не томим,

Будь проклят он и мертвым, и живым!»

Кайсару эта речь пришлась по нраву,

Сказал Харроду: «Заслужил ты славу,

Среди вельмож воистину велик,

В сокровищницу знаний ты проник.

Тот будет долей обладать благою,

Кто назовет тебя своим слугою!»

Кайсар Харроду подарил венец,

Наполненный диргемами ларец,

И молвил: «Следуй светлою тропою,

И пусть Иран украсится тобою».

Глава сорок шестая

Кайсар отправляет Хосрову войско и свою дочь

Когда войска, прийдя со всех сторон,

Одели пылью степь и небосклон,

Царь отобрал сто тысяч родовитых,

Бойцов отважных, сильных, знаменитых.

Исполнив начертание судьбы,

Велел он, чтоб доставили рабы

Коней военных, палицы и шлемы,

Мечи, кольчуги, звонкие диргемы.

Он дочь свою, премудрую Марьям,

Сопровождать велел богатырям:

Он дочь свою Хосрову отдал в жены,

Исполнив благочестия законы.

Приданое такое привезли,

Что блеск других богатств померк в пыли.

Там были драгоценные изделья,

Подвески, серьги, кольца, ожерелья,

Наполненные золотом ларцы,

Украшенные жемчугом венцы.

На покрывалах радовали взоры

Затейливые золота узоры.

Жемчужины, иные — как слеза,

А те — как петушиные глаза,

Сверкали на попонах, на халатах,

На скатертях, на пологах богатых.

Там были дорогие удила,

Четыре пышных, золотых седла,

И сорок паланкинов из эбена,

Искусством разрисованных отменно.

За ними шли прислужницы Марьям —

Пятьсот подобных царским дочерям,

Украшенных, надушенных, красивых,

Веселых, благородных и учтивых.

В литавры ударяя, шли рабы,

Готовые для бденья и борьбы.

Шли четверо философов почтенных,

Постигших мудрость знаний сокровенных.

Насчитывал сокровищ всех запас

Сто тысяч денег, взятых тридцать раз!

Хосрову в дар прислал властитель старый

Коня, халат, блестящие динары,

Сияющий алмазами венец,

И так на шелке написал писец:

«Хосров! Твои посланцы величавы,

Они достойны почести и славы.

Такого, как Густахм, с его мечом,

Среди больших и малых не найдем.

Делам Шапура воздаю хвалу я,

Отваге, силе, верности Болуя,

Но человек не видел ни один

Таких великих, как Харрод Бурзин.

Отмеченный божественной печатью,

Не склонен он ко злу, лицеприятью,

Пред ним бессильны хитрость, колдовство,

Все, что сокрыто, явно для него!»

Кайсар, в письме упомянув о многом,

Велел румийцу, взысканному богом,

Чтоб высчитал он, славный звездочет,

В какой из дней отправиться в поход.

Знаток небес нашел благоприятной

Заезду Бахрам для этой силы ратной.

Кайсар с главой похода поскакал,

Три долгих перехода проскакал,

Потом остановился на полянке,

Когда четвертой он достиг стоянки.

Велел он отойти богатырям,

Призвал к себе любимицу — Марьям

И тайной одарил ее беседой.

Сказал: «Моим советам строго следуй:

В Иран вступая, в чужеземный край,

С себя ты покрывала не снимай

Затем, что девушкам с открытым ликом

Нельзя к восточным приезжать владыкам».

Прощаясь, он сказал слова любви:

Счастливо, мол, в замужестве живи, —

И прослезилась дочь от слов прощальных…

Был у кайсара брат — военачальник.

Сказал ему кайсар: «Мой Ниятус,

Не забывай ты наших братских уз.

Ты с дочерью моею связан кровно, —

Храни ее надежно и любовно.

Я ныне поручил твоим трудам

Сокровища, и войско, и Марьям».

Дал клятву богатырь вооруженный,

Лик отвернул, слезами орошенный.

Помчались всадники с тоской в груди,

А Ниятус отважный — впереди…

Узнав, что войско движется долиной,

Хосров навстречу поскакал с дружиной.

Издалека увидел царь царей

Великолепие богатырей,

Он знаменосных ратников увидел,

Кольчугоносных латников увидел,

Увидел рать могучую Хосров:

Ее сравнил бы с тучею Хосров!

И сердце, прежде полное сомнений,

Вдруг расцвело, как роза в день весенний.

И Ниятуса он к груди прижал,

Вознес кайсару множество похвал,

Что ради торжества на поле брани

Не пожалел ни денег, ни стараний.

Потом он к паланкинам подошел

И среди них он царственный нашел,

Откинул шелковое покрывало.

Затрепетав, душа возликовала,

Когда, как светоч дня, его глазам

Предстала благородная Марьям.

На миг забыла дочь с отцом разлуку,

Когда Хосров поцеловал ей руку.

В чертоге, тайну от людей храня,

Провел он с нею три счастливых дня,

А на четвертый день, когда светило

К земле своей сиянье обратило,

Иранский шах под бременем забот,

Призвал больших и малых воевод.

За Ниятусом, панцирем украшен,

Явился Кут с воинственным Саркашем.

«Кто из мужей, — спросил иранский шах, —

Вступая в битву, забывает страх?

Кто с обнаженной сталью рвется в сечу,

Хотя бы лев спешил ему навстречу?»

Ответил Ниятус царю царей:

«Я выбрал семьдесят богатырей».

Он витязей окликнул поименно,

И встали тысячи под их знамена.

Увидев эту избранную рать,

Что недруга стремилась растоптать,

Воскликнул шах: «Я жребий свой приемлю!

Как море, жемчугом наполню землю!

Молчание храните на устах,

Заботу проявите о друзьях,

Да будет вам услада и прохлада

От ветерка заоблачного сада».

Глава сорок седьмая

Приход войска в Азербайджан. Встреча Хосрова с Бандуем

Шесть дней в пирах веселых провели,

В еде, в питье, от горестей вдали,

А на седьмые сутки той недели

Походные литавры загремели.

Вступили всадники в Азербайджан.

В пустыне Дук расположили стан.

«Вкусить покой коням и людям надо.

Будь пастырем воинственного стада, —

Шах молвил Ниятусу. — Я сейчас

С друзьями верными помчусь в Ханджас».

Хосров погнал коня по той дороге,

Где пребывали в смуте и тревоге

Бандуй с дружиной, армянин Мусиль.

Увидев издали густую пыль,

Они мечи на бедра нацепили

И понеслись навстречу этой пыли.

Спросил Густахма юный шахиншах:

«Кто скачет к нам, степной взметая прах?»

Сказал Густахм: «Пусть с места не сойду я,

Когда вдали не вижу я Бандуя!»

Воскликнул шах. «Да ты мне растолкуй, —

С чего ты взял, что всадник тот — Бандуй?

Он жив? Тогда в тюрьме томится в страхе,

А мертв — так голова его на плахе».

Сказал Густахм: «Клянусь я головой,

Что рядом с другом скачет дядя твой».

Вот прискакал Бандуй с Мусилем вместе.

Они сошли с коней в тенистом месте,

Хосрову поклонились до земли.

Сказал Бандуй: «Мы счастье обрели».

О сыне Сиавуша он поведал,

Которого насильник смерти предал.

Сказал Хосров: «Ты много перенес».

Потом Бандую задал он вопрос:

«Кто спутник твой?» Бандуй ему ответил:

«Зачем Мусиля с лаской ты не встретил?

Из-за тебя покинул он Иран,

В далекий Рум направил караван,

Не зная, где рабы костьми полягут!

Из-за тебя он столько вынес тягот,

Благоустроенный покинул дом,

Своей звездой к твоей звезде ведом!

Есть жемчуга, оружье и дружина

У благороднейшего армянина».

Шах молвил: «Верностью я дорожу.

Тебя, Мусиль, я щедро награжу.

С вельможами воссядешь ты моими,

Над всеми я твое возвышу имя».

Сказал Мусиль: «Рожден для добрых дел,

О шах, счастливым сделай мой удел!

Позволь твое мне славословить время,

Позволь твое поцеловать мне стремя…»

В Азербайджан Хосров погнал коня,

И путники вступили в храм огня.

Они святому поклонились месту.

К ним вышел маг, читая Зенд-Авесту.

Шах жемчуга насыпал на ладонь

И бросил драгоценности в огонь.

Рыдая, властелин ушел от мага.

Воскликнул: «О Яздан, податель блага,

Повергни зложелателей во прах!

Не только слезы на моих глазах, —

Все помыслы мои открыты богу.

Избрал я справедливости дорогу,

Так справедливому ты помоги,

Да не ликуют злобные враги».

Так говорил Хосров. Правдив и молод,

Грядущих мук предчувствием уколот,

Он в сердце вдруг почувствовал недуг.

Вступил он заполночь в пустыню Дук.

Когда примчалась весть, что шах вернулся,

Военный стан мгновенно встрепенулся.

Сказал бы ты, взглянув издалека,

Что не земля бушует, а река.

Дружины вспомнили о бранном деле,

Литавры на слонов своих надели.

Глава сорок восьмая

Бахрам пишет письмо военачальникам Хосрова. Письмо попадает в руки Хосрова. Ответ Хосрова

Едва Бахрам узнал от верных слуг,

Что прибыл с войском шах в пустыню Дук,

Призвал он, не удерживая вздоха,

Вельможу знатного Доропаноха.

С приязнью относясь к его уму,

Бахрам послание вручил ему

На имя Андиёна и Гардуя,

Густахма, и Шапура, и Бандуя,

И родовитейших богатырей,

Служивших юному царю царей.

Писал он так: «Я в сердце славлю бога,

Да будет зла противна вам дорога,

Да наставляет вас благой творец, —

Друзья, от сна проснитесь, наконец.

С тех пор, как дерева Сасана семя

Взошло у нас, — настало скорби время.

Прочтите письмена: одно лишь зло

То дерево Ирану принесло.

Сасаны не искали благородства,

Они алкали крови и господства.

Убийц родоначальник, Ардашир,

Поверг в печаль и смуту целый мир.

О Суфарое вам напомнить надо:

Освободил он от оков Кобада,

Не дал он голове его упасть.

Но лишь Кобад обрел венец и власть, —

Неблагодарный, все дела устроя,

Спасителя убил он — Суфароя.

Тот жалок, кто, всю жизнь ища эбен,

Слоновью кость найдет ему взамен.

Тот никогда не встретится с удачей,

Кто ищет жемчуга в воде стоячей.

Отца не уважающий злодей

Погубит счастье собственных детей.

Тот, кто решил довериться Сасанам,

Доверился коварствам и обманам.

Вы для Хосрова — это не слова —

От старой безрукавки рукава!

А для меня вы — как зеница ока,

Вокруг меня воссядете высоко,

Я мягко буду править, как Ормузд.

Без вас душа скорбит, дворец мой пуст.

Я не боюсь ни Рума, ни кайсара,

Погибнет враг от моего удара.

Садитесь на коней, ко мне спеша,

Да возликует вновь моя душа».

Бахрам с дарами то письмо отправил,

А караван Доропанох возглавил.

Когда гонец достиг пустыни Дук,

Он столько войска увидал вокруг,

Что вся земля была под ним: казалось,

На ней дорог свободных не осталось!

«Ужель, — решил он, — смерть потребна мне?

Стремленье шаха не враждебно мне.

Везя на тридцати верблюдах вьюки,

Зачем на верные итти мне муки?

Тот видит гору, кто стоит внизу.

Давай-ка я Хосрову отвезу

Письмо Бахрама и дары Бахрама,

И отстранюсь я от игры Бахрама».

В укромный час к Хосрову он пришел.

Царю царей письмо вручил посол,

И много жемчугов, и много денег,

И много слов принес ему изменник.

Сказал Хосров, когда письмо прочел:

«Ты мудро поступил, что к нам пришел.

От низкого уйдя, избегнешь срама.

Мы презираем грязного Бахрама.

Достойно смеха жалкое письмо:

Лежит на нем бессилия клеймо».

Велел он написать слова ответа,

Как бы от имени мужей совета:

«Твое письмо, о гордый муж войны,

Пришло, как дуновение весны.

Веди дружины — мы тебе поможем,

В бою мы всех румийцев уничтожим.

Мы ждем тебя, покорностью дыша:

С Хосровом наш язык, с тобой — душа.

Тебя Хосров презренный устрашится

И побежит в день битвы, как лисица,

Когда увидит воинство твое,

Величье и достоинство твое».

Печатью шахиншах скрепил посланье,

Сказал Доропаноху на прощанье:

«Вручи письмо Бахраму Чубина.

За службу воздадим тебе сполна».

Он щедро наградил его деньгами,

И ценным яхонтом, и жемчугами.

С ответом поспешил Доропанох:

Гонец от радости не чуял ног.

Прочтя письмо, Бахрам утратил разом

Спокойный дух и прозорливый разум.

Велел он войску двинуться в поход.

Он изумил вельмож и воевод.

Пришли седоголовые в печали:

«Отсюда ты не уходи, — сказали. —

В Иране войско должен ты беречь:

Хосрова встретят здесь вражда и меч.

Подумай о своей грядущей доле

И не ищи спасения в престоле».

Но войску двинуться велел Бахрам,

Не вняв седобородым мудрецам,

И всадники, внимая барабану,

Помчались по пути к Азербайджану.

В пустыню Дук вступили на заре.

Дорогу преградили мошкаре.

Сошлись они с румийцами вплотную.

Воскликнул Чубина: «Теперь взгляну я,

Воинственна ли вражеская рать?

Воистину ли сможет воевать?

Насколько будет бой с Хосровом труден?

Сказав, мироискатель-простолюдин

Вдел ноги в боевые стремена.

За ним — Изадгушасп, Ялонсина

Приблизились к румийцам незаметно,

Увидели, что войско их несметно.

Ошеломило их и потрясло

Мечей, знамен и всадников число.

А в это время воины-румийцы,

Пред шахом повязали поясницы,

Сказав: «Мы ждем. Настал сраженья час».

И, согласившись, отдал шах приказ.

Глава сорок девятая

Бой Хосрова с Бахрамом Чубина. Убийство румийца Кута

Когда рассвет из-за шатров поднялся, —

От войск обоих страшный рев поднялся.

Не стало видно солнечных лучей,

Мир потемнел от копий и мечей.

Земля горою сделалась железной,

Сияющее небо — черной бездной.

Как хищный зверь, разъяло солнце пасть,

Мечи нависли тучей, чтоб упасть.

От крика, ржанья, звона то и дело

Долина в горы убежать хотела.

Взглянул на поле боя Чубина.

Отвагу возбудила в нем война.

Как сталь его свирепого кинжала,

Убийства существо его алкало.

Два взгляда опустил он тяжело

На левое, на правое крыло.

Душа восторг почувствовала львиный

И разделилась на две половины.

Сказал Ялонсине: «Будь впереди

И середину войска поведи,

А я в сраженье два крыла направлю, —

И левое, и правое возглавлю».

На поле боя посмотрел Хосров.

От войска почернел земной покров.

На холм взошел он вместе с Ниятусом.

С Бандуем и Густахмом черноусым,

И богу он сказал на пехлеви:

«Всесущий, милость правому яви!

Стремятся эти воины к победам,

Но лишь тебе исход боренья ведом.

О правда правд, о высота высот,

Скажи, кто ныне счастье обретет?»

Румиец Кут, глава большой дружины,

Внезапно вырвался из середины.

Он прискакал к зеленому холму,

Встал пред Хосровом и сказал ему:

«О шах, взгляни ты оком прозорливым

На честолюбца, созданного дивом!

Суровою была к тебе судьба,

И ты бежал от этого раба.

Добился он могущества и славы,

Лишился ты и войска, и державы.

Но жизнь свою доверил я мечу,

Я воевать злодея научу!»

Когда Хосров услышал слово Кута,

Им овладели боль, печаль и смута.

Ведь он сказал: «Твоя душа слаба,

Все потеряв, бежал ты от раба».

Но в сердце спрятав глубоко обиду,

Ответствовал Хосров, спокоен с виду:

«Скачи. Увидит раб твой меч стальной,

И к бою повернется он спиной.

Но сам-то не беги ты от Бахрама,

Чтоб губы после не кусать от срама».

Помчался Кут на вороном коне.

Летит, — копье в руке, душа в огне.

Вскричал Ялонсина: «Будь осторожен,

Бахрам, кинжал свой вытащи из ножен:

Слон опьяненный скачет вдалеке,

С арканом у седла, с копьем в руке!»

Но грозен был Бахрам, смотрел он люто

И ждал, пылая, приближенья Кута.

В противников Хосров вперил глаза,

А в сердце — гнев, а на щеке — слеза.

Метнул свое копье румиец смелый,

Но не упал на землю враг умелый:

Он сразу же лицо прикрыл щитом,

Двуострый меч он обнажил потом,

Противнику не дал он уклониться

И на две части разрубил румийца.

Когда румийский витязь лег во прах,

Невольно рассмеялся шахиншах.

Вселилась в сердце Ниятуса буря.

Он с яростью сказал, глаза прищуря:

«О венценосец, не хорош твой смех.

Смеяться над убитым — страшный грех.

Ты ценишь хитрость, ты забыл о чести,

Твоя душа, заснув, не жаждет мести.

Сапфиры и диргемы здесь найдем, —

Таких, как Кут, нигде мы не найдем!

Кому смешон разрубленный на части,

Тот в день сраженья потеряет счастье».

«Увы, смеялся я не оттого, —

Сказал Хосров, — что нет в живых его.

Я понял, что карает рок жестокий

Тех, от кого услышит он попреки.

Сказал мне Кут: «Бежал ты от раба,

Для битвы с ним душа твоя слаба».

Но если раб так страшен в день сраженье,

То я не вижу в бегстве униженья».

А в это время крикнул Чубина:

«Ведите вороного скакуна!

Убитого врага к седлу привяжем,

Хосрову жалкий труп его покажем».

Исполнили воители приказ.

Мертвец к седлу привязан был тотчас.

Назад к своим войскам скакун помчался,

Убитый богатырь в седле качался.

Потряс Хосрова сердце мертвый Кут.

Велел он труп освободить от пут,

Велел он мускуса насыпать в раны.

Лег, в полотне, воитель бездыханный —

С мечом в руке, с кольчугой на груди,

Лицом к боям, что будут впереди.

К владыке Рума, в полотно зашитый,

С друзьями был отправлен Кут убитый.

Чтоб, на него взглянув, узнал кайсар,

Каков раба восставшего удар,

Что нет позора в том, когда в сраженье

От храброго потерпишь пораженье.

Румийцы, со слезами на глазах,

Стояли, гнев копя в своих сердцах.

Вдруг ринулся отряд мятежной рати

Сквозь голоса рыданий и проклятий.

Ни трепета, казалось, ни преград

Не знал десятитысячный отряд.

Еще не ведал ни один страдалец

Таких ударов пик, мечей и палиц!

Казалось, мир в кровавой мгле исчез,

Казалось, кровью плачет свод небес.

Так много трупов на земле валялось,

Что для живых дороги не осталось.

В пустыне Дук великое число

Воителей румийских полегло.

Немало было славных, именитых

Военачальников среди убитых.

Хосров оплакал скорбный их удел.

Он раненых перевязать велел.

Горой высокой сделалась лощина,

Когда собрали мертвых воедино.

Хосров смотрел на них с тоской в очах.

Отчаялся в победе шахиншах.

Так Ниятусу молвил он в унынье:

«Бахрам победу торжествует ныне.

Когда румийцы будут каждый раз

Сражаться, как сражаются сейчас,

То знай: румийское погибнет войско, —

Его оружье сделано из воска!

Румийцы завтра отдохнуть должны:

Пусть вступят в бой иранские сыны».

И поклялись иранцы властелину:

«Мы завтра гору превратим в низину!»

Глава пятидесятая

Второй бой Хосрова с Бахрамом Чубина. Поражение Хосрова. Его спасает ангел Суруш

Когда поднялся белый стяг, когда

На полотне растаяла звезда,

Когда заговорили утром рано

Кимвалов звон и грохот барабана,

Когда военных труб раздался рев,

Иранцы выступили из шатров

И вывели слонов, готовых к схватке,

И выстроились в боевом порядке.

Казалось: мир, поверженный во мглу,

Подобен стал вороньему крылу.

Казалось: звезды, свет струя, блестели:

То мощных копий острия блестели.

Казалось: вся земля надела щит,

Но под щитом душа ее дрожит.

Хосров возглавил войска середину.

Мусилю, преданному армянину,

Чей грозный меч был недругам знаком,

Велел он левым управлять крылом.

Гардуй, что храбростью себя прославил,

Иранцев правого крыла возглавил.

Шапур, и Андиён, и Сипансор

Вступить готовы были в бранный спор.

Стоял вблизи царя царей Ирана

Густахм — его ограда и охрана…

Молчал Бахрам. В раздумье медлил он,

Отсутствием румийцев удивлен.

Но вспомнил он о бое неизбежном

И на слоне помчался белоснежном.

Шапуру крикнул он: «Зловредный див!

Зачем, в своем посланье проявив

Ко мне приязнь и обещав покорство,

Со мной вступаешь ты в единоборство?

Бесчестье — не в обычае вельмож.

Ты жаждешь смерти — ты ее найдешь».

Шапур воскликнул: «Раб — твое названье!»

Ты про какое говоришь посланье?»

Сказал Хосров: «Вместилище клевет, —

Он по заслугам получил ответ.

Все расскажу, когда настанет время.

Пусть не гнетет нас черных мыслей бремя».

Не ждал Бахрам таких коварных слов!

Поняв, что обманул его Хосров,

Почувствовал он гнев и раздраженье

И белого слона погнал в сраженье.

Воскликнул шах: «Будь проклят Чубина!

Осыпьте стрелами его слона,

Пусть ваши луки дождь прольют могучий, —

Уподобляйте их весенней туче!»

Воители не пожалели стрел:

Слоновий хобот сразу посинел.

Бахрам потребовал коня гнедого

И, шлем надев, он битву начал снова,

Но градом стрел осыпан был опять.

Скакун его не в силах был скакать.

Он спешился и за пояс засунул

Подол кольчуги и, как буря, сдунул

Своих противников, помчавшись в бой

С мечом в руке, с щитом над головой.

Иранцы, лица от Бахрама пряча,

Теряли по дороге луки Чача.

Ему другого подвели коня.

Бахрам помчался, всадников гоня.

Он в середину их влетел, как пламя,

Он опрокинул миродержца знамя,

Он родовитых в бегство обратил,

Он правому крылу забрался в тыл.

Тогда, как волк, увидевший барана,

Коня погнал направо шах Ирана,

Где был Гардуй, что славою богат,

Где встретился с могучим братом брат.

Им протянуть не захотелось руки,

А натянуть им захотелось луки.

Они сцепились в яростной борьбе,

Один другого прижимал к себе,

И, отпустив, стояли наготове.

Спросил Бахрам: «Зачем ты жаждешь крови?

Ужели ты отрекся от отца

И жаждешь брата своего конца?»

Сказал Гардуй: «Идущий на добычу,

Ужели старую забыл ты притчу,

Что братьям в дружбе нужно быть всегда,

Но если разделила их вражда,

То пусть дерутся, не жалея силы,

То пусть дерутся до последней жилы!

Ужели против брата выйдет брат,

Когда в нем честь и совесть видит брат?»

Ушел Бахрам от гневного Гардуя,

Душою удрученною тоскуя,

А тот приблизился к царю царей, —

Лик воина железа был черней.

Гардуй с любовью встречен был Хосровом:

«Будь вечно счастлив под небесным кровом!»

Сказал Густахму шах, тоской объят:

«Когда в бою румийцы победят

И даже, может быть, Бахрама ранят,

То войско Рума, возгордясь, воспрянет

И голову поднимет до небес,

Себя считая чудом из чудес.

Не потерплю я чванства чужестранцев,

Что свысока посмотрят на иранцев.

Я видел, как они сражались все:

Как стадо в бурю, разбежались все!

Ни от кого мне помощи не надо.

Не лучше ль стать мне во главе отряда,

И, двинувшись на вражескую рать,

Победу малым войском одержать?»

Густахм ответил: «Властелин могучий,

Сомнениями душу ты не мучай.

Отважных выбери богатырей,

Достигни светлой цели поскорей».

Сказал Хосров: «Проникни в гущу войска,

Узнай, кто предан мне душой геройской».

Густахм к рядам помчался боевым.

Открыл он список именем своим.

Включил туда Шапура, Андиёна,

Бандуя и Гардуя — стражей трона,

Зангуя, равного слонам и львам,

Шерзиля, верного своим словам,

Озаргушаспа, храброго Хуршеда,

С кем неразлучною была победа,

Тухвора, что к сраженьям был влеком,

Пируза с Фаррухзодом-смельчаком.

Таких мужей он выбрал две седьмицы,

Для битвы обвязавших поясницы.

Из войска вывел он богатырей,

Предстал он с ними пред царем царей.

Сказал Хосров: «Отважные вельможи,

Да поведет вас в битву голос божий,

Отрадней умереть, начав борьбу,

Чем подчиняться дерзкому рабу.

В день битвы не склоняйтесь вы к испугу,

В день битвы замените мне кольчугу».

Богатыри хвалу произнесли,

Хосрова нарекли царем земли,

Хосрову обещали под присягой,

Что ринутся на недруга с отвагой.

Душой воспрянув, двинулся Хосров,

Четырнадцать возглавил храбрецов…

Дозорные помчались по долине,

Бахраму доложили о дружине.

С арканом длинным, с палицей большой,

С честолюбивой, бодрою душой,

Вдоль войска поскакал мироискатель.

Сказал Ялонсине: «Мой зложелатель —

Из всех врагов единственный храбрец,

Отважный и воинственный боец.

Лишь он один от нас лица не прячет,

Без трепета по полю мести скачет.

Хотя с драконом вышел он на бой,

Повел всего лишь горстку за собой.

При нем десяток всадников, не боле, —

Не различаю их на бранном поле.

Низвергнут им, кем буду я? Никем!

Чем будет радость бытия? Ничем!

Но кто скрывает доблесть в этом мире?

Хотя бесстрашных нас всего четыре, —

Хосрова разгромим богатырей:

Моя звезда его звезды светлей!»

Все войско, что стальной стеной стояло,

Он отдал Джонфурузу под начало,

А сам вперед, с отважными тремя,

Погнал коня, доспехами гремя.

Воскликнул шах: «Война передо мною:

Я здесь, а Чубина — передо мною!

С ним трое, вас — четырнадцать мужей,

Нам пораженье гибели страшней».

Тут волею-неволею румийцы,

Чтоб видеть, как дерутся две седьмицы,

С которыми кайсар вступил в союз,

Взошли на холм. Повел их Ниятус.

Их войско, опоясано для битвы,

Шептало, трепеща, слова молитвы,

И каждый вопрошал: «Ужель Хосров

Престола ради умереть готов?

В бездействии он держит стан военный,

А сам на битву он идет, надменный!

О шахе молодом душа скорбит,

Сомненья нет, что будет он убит!»

Бахрам с его свирепым, алчным взглядом

Был для иранцев — волком, войско — стадом,

Решили: будет побежден Хосров

Тем дивом, вырвавшимся из оков.

Богатыри Хосрова заметались

И лишь Густахм с Бандуем с ним остались.

Хосров на них взглянул, стыдом объят,

И поневоле поскакал назад.

Сказал Густахму: «Пусть пришлось мне трудно,

Но бегство с поля боя — безрассудно.

Увидели и знатный, и простой,

Что повернулся я к врагу спиной».

«Смотри, — Густахм сказал, — летит убийца,

А ты один. Ужель ты будешь биться?»

Шах оглянулся с трепетом в груди,

И четырех, с Бахрамом впереди,

Увидел он врагов перед собою.

Тогда он снял с себя доспехи боя,

Чтоб легче стал он в этот страшный час,

Чтоб конь его от верной смерти спас.

Помчался юный шах сквозь ветер дикий.

Два спутника отстали от владыки.

За ним — жестокосердный, гневный враг,

Пред ним — огромной глубины овраг,

А трое тигров мчатся врассыпную,

А пропасть подошла к горе вплотную!

Кто в этот миг счастливца поддержал?

Он спешился и в гору побежал,

Он побежал, смятенный и усталый,

Но выросли пред ним крутые скалы.

Он побежал, а по его пятам

Помчался огнедышащий Бахрам,

Крича: «Коварный трус, постыдна робость!

С твоим величьем повстречалась пропасть,

Зачем же к ней бежишь ты от меня,

В пути свой разум бросив и коня?»

Как шаху быть? Судьба его зажала

Меж камнем гор и острием кинжала.

Он молвил: «Бог, мои продли ты дни,

Униженному руку протяни!

Забуду я о Тире и Кайване,

Когда меня избавишь от страданий!»

Внезапный шум раздался в вышине.

Суруш спустился с неба на коне.

Он был одет в зеленые одежды,

А конь его скакал тропой надежды.

Взял шаха за руку посол небес —

Еще не видел мир таких чудес! —

И через гору перенес Хосрова,

От погубителя спасая злого.

Шах молвил, плача: «Кто ты, светлый муж?»

«Не плачь, — ответил ангел, — я — Суруш.

Ты будешь падишахом, осиянный

Творцом, которым взысканы Каяны».

Сказав, исчез, растаял, как туман.

Не удивляйтесь: всемогущ Яздан…

Стал мрачен Чубина при этом чуде.

Подумал он: «Пока воюют люди,

Нужна мне сила, храбрость мне нужна,

Но тяжкой будет с ангелом война!»

Он ускакал, кляня судьбы пристрастье,

Померкшее оплакивая счастье,

А за горой молился Ниятус:

Лег на душу его тяжелый груз.

Марьям, в слезах, в смятении, в испуге,

В немой тоске о царственном супруге,

Стояла на коленях пред творцом,

Стояла с расцарапанным лицом.

Сказал ей воин: «В сердце ноет рана,

Боюсь, что нас покинул шах Ирана».

Но вдруг, спокоен, весел и здоров,

Со стороны другой пришел Хосров.

Два воинства тогда возликовали,

Марьям освободилась от печали.

Приблизился к жене счастливый муж.

Поведал ей, как спас его Суруш.

Сказал: «Кайсарородная супруга!

Творец — моя защита и кольчуга.

Несчастье от беспечности пришло:

Не надо медлить, наказуя зло.

Остался я, беспомощный, в овраге,

К творцу взмолился о добре и благе,

Открылась тайна бога мне, рабу,

Я, наконец, постиг свою судьбу.

И Сальм, и Тур, и Феридун едва ли

Узреть во сне подобное мечтали!

То, что я видел, предвещает мне

Победу на войне и власть в стране.

О воины, вступайте в битву снова,

Вступайте в битву с именем Хосрова!»

Глава пятьдесят первая

Третий бой Хосрова с Бахрамом Чубина. Поражение Бахрама

Горой могучей двинулись войска.

Мир почернел от пыли и песка.

Бахрам на них смотрел с тоской во взоре:

Он чувствовал раскаянье и горе.

Но все-таки повел он войско в бой:

Пред ним дороги не было другой.

Бахрам подумал: «Всеми признается,

Что ум и смелость — свойства полководца.

Герои выбрали меня царем,

Поняв, что я рожден богатырем.

Враги отступят, мощь мою почуя:

Величье Нуширвана в прах втопчу я!»

Он, словно вихрь, по луговой траве

Помчался со стрелой на тетиве,

С колчаном, на бедре висящим криво,

Он ринулся на шаха горделиво.

Стрела Бахрама высоко взвилась,

Но в неизвестного раба впилась.

Тогда Хосров метнул копье в Бахрама,

Но не пронзило острие Бахрама:

Сломался наконечник пополам

Затем, что был в броню одет Бахрам.

Смутился шах, когда копье сломалось,

Но у Бахрама тоже сердце сжалось.

Ударил шах, рожденный силачом,

По шлему зложелателя мечом.

От страшного удара шлем сломался,

Но меч Хосрова вместе с тем сломался.

Дружины, растянувшись вширь и вдаль,

Услышали скрежещущую сталь,

Тогда Бахрама пошатнулось дело,

А воинство Хосрова осмелело.

От битвы удалился Чубина,

Умчал он от Хосрова скакуна,

Он понял: эта схватка неудачна, —

И небо стало для Бахрама мрачно.

А шах, когда отвагу проявил,

Иранцев и румийцев вдохновил.

Они пошли, оружье обнажая.

Казалось: двинулась гора большая.

За войском вслед пошли вельможи, двор.

Бандуй с Хосровом начал разговор:

«С тем войском предстоит нам бой тяжелый.

Оно заполнило хребты и долы

И многочисленнее саранчи.

Противников добром ты приручи.

О шах, не следует царям державным

Кровь проливать, с рабом дерясь, как с равным.

Пусть каждый к нам с повинною придет,

Пусть нашу милость смерти предпочтет».

Сказал Хосров: «Простой и родовитый,

Пусть каждый ищет у меня защиты.

С любовью честных воинов приму:

Вражды я не питаю ни к кому.

Моей короны камень драгоценный

Сравню я с тем, кто кинул путь измены».

Ночь подняла свой стяг из-за горы.

Вступили оба воинства в шатры.

На поле боя шум улегся бранный,

Запели колокольчики охраны.

Немногие могли в ту ночь заснуть.

Бандуй поднялся и пустился в путь.

С ним рядом звонкий поскакал глашатай,

Ясноречивый, доблестью богатый.

Меж двух враждебных войск остановясь,

Глашатай крикнул, смерти не боясь:

«Рабы, что впали в грех, но ищут блага!

Велик ваш стыд, но велика отвага!

Во имя бога шах прощает всех,

Кто совершил большой и малый грех!»

Богатыри смежить старались очи,

Когда раздался клич в безмолвье ночи.

Бойцы Бахрама, сквозь ночную тьму,

Внимательно прислушались к нему.

И сразу, ратное покинув ложе,

К уходу опоясались вельможи.

Когда рассвет блеснул из-за горы,

Пустыми оказались их шатры.

Вельможи к рати двинулись враждебной,

А мир сиял, одет зарей целебной.

Измена обнаружилась к утру.

Пришли друзья к бахрамову шатру.

Сказал Бахрам в печали: «Не в сраженье,

А в бегстве ныне обретем спасенье».

Потребовал для ратников своих

Две тысячи верблюдов верховых,

Таких, чьи морды в пене, длинноногих,

Не падающих на степных дорогах.

Все то добро, что в битвах он обрел:

Слоновой костью блещущий престол,

Все из каменьев, золота, постелей,

Все из колец, запястий, ожерелий,

Все из одежд, ковров и покрывал, —

Навьючить на верблюдов приказал.

Оставив многое на поле ратном,

С друзьями поскакал путем обратным.

Глава пятьдесят вторая

Хосров посылает Настуда с войском вслед за Бахрамом. Бахрам захватывает Настуда в плен. Прибытие Бахрама к хакану Китая

Когда воздвигла свой чертог заря,

Ночной дозор предстал глазам царя

И доложил, что скрылся неприятель,

Что убежал с дружиной зложелатель.

Расстроен этим, выбрал царь царей

Три тысячи воинственных мужей,

Таких, чьи быстроскачущие кони,

Как всадники, одеты были в брони,

Настуду приказал возглавить рать,

Бахрама отыскать и покарать.

Настуд помчался в смуте и тревоге,

Но не было Бахрама на дороге.

Скакал по бездорожью Чубина,

Душа его была потрясена.

О венценосных людях рассуждая,

Богатый караван сопровождая,

Храбрец Изадгушасп с Ялонсиной

Скакали незнакомой стороной.

Когда уже стемнело, в отдаленье

Вдруг показалось бедное селенье.

С душой смятенной, с пересохшим ртом,

Бахрам вошел к одной старухе в дом,

Учтиво попросил, во имя неба,

Воды немного и немного хлеба.

Ушла старуха, бедности стыдясь.

Потом, с дырявым ситом возвратясь,

Пред воинами постелила кожу,

Взглянула исподлобья на вельможу,

Познавшего гонения судеб,

И положила в сито черствый хлеб.

Заполнив дом старухи до отказу,

Бойцы о боге вспомнили не сразу.

Ялонсина Бахраму дал барсам,

Все вознесли молитву небесам,

И с любопытством женщины смотрели,

Как жадно черствый хлеб вельможи ели.

Когда они поели, Чубина

Спросил: «А нет ли у тебя вина?»

И та: «Вы не сердитесь на старушку:

У тыквы я отрезала верхушку

И сделала я чашу из нее.

А в старой тыкве я храню питье».

Сказал Бахрам: «Что старой тыквы краше,

Когда найдем вино в подобной чаше?»

Старуха тыкву принесла с вином,

Чтоб люди горе потопили в нем.

Взял в руки тыкву Чубина, желая

Чтоб радовалась женщина седая.

«Ты, матушка, приветила гостей.

А много ли ты знаешь новостей?» —

Спросил Бахрам. Ответила старуха:

«Ох, сын мой, столько слов дошло до слуха,

Что даже стал мой бедный ум богат.

Лишь об одном все люди говорят:

«Бахрам бежал без войска, полон страха,

А войско перешло под знамя шаха».

И тот: «О мать, святая всех святых,

Да будет польза мне от слов твоих!

Разумно ли Бахрам бежать решился,

Иль в этот миг он разума лишился?»

Старуха молвила: «Ты — львов гроза,

Но, видно, див затмил твои глаза!

Пойми, что все смеются над Бахрамом:

Он от Хосрова убежал со срамом!»

Сказал Бахрам: «Так было суждено.

И если он из тыквы пьет вино,

И если хлеб ячменный ест из сита,

И если он один — себе защита,

И если был он вынужден бежать, —

То обо всем, приветливая мать,

До нового ты помни урожая,

Ячмень на скудном поле собирая».

Поев, заснул он в хижине глухой,

С кольчугой, с кушаком под головой.

Открыло солнце тайну небосвода, —

Трубу отъезда поднял воевода.

Помчались. Тростниковый лес возник.

Срезало множество людей тростник.

Один из тех людей к дружине вышел.

«Добро пожаловать! — Бахрам услышал, —

Но как случилось, что издалека

Ты в заросли забрался тростника,

С бойцами, скачущими в беспорядке,

С руками, окровавленными в схватке?»

Сказал Бахрам: «К чему вам тростники?

Ведь вы — переодетые стрелки!

Я знаю вас — и кто вы, и откуда,

Я знаю, что Хосров призвал Настуда,

Велел ему взобраться на коня,

Чтоб жалкий муж преследовал меня,

Чтоб я пред ним главу склонил покорно,

Признав, что ваше войско непоборно».

Все спешились, построились в рады

И двинулись, топча свои следы,

Из ножен вынули мечи стальные,

Одели в пламя заросли густые.

Зарделись тростники со всех концов.

Огонь сжигал живых и мертвецов.

Настуда увидав на поле бранном,

Бахрам с седла его сорвал арканом.

Не мог вельможа вырваться из пут,

Пощады попросил себе Настуд,

Сказал: «О богатырь, достойный власти!

Прости меня, погрязшего в несчастье,

Не убивай меня своей рукой,

Я верным сделаюсь твоим слугой!»

Сказал Бахрам: «Себя лишь обесславлю,

Когда такого труса обезглавлю.

Я не убью ничтожного врага,

Такой, как ты, не нужен мне слуга!

Беги к тому, кто нас возненавидел,

Поведай все, что от меня увидел».

Настуд вознес Бахраму сто похвал,

Он землю перед ним поцеловал.

Бахрам, собрав бойцов вооруженных,

Погнал коня вдоль зарослей сожженных

И с горсткой преданных богатырей

На родину приехал, в город Рей.

Он пробыл там, спокойствие вкушая,

И поскакал к властителю Китая.

Глава пятьдесят третья

Хосров разрушает стоянку Бахрама и пишет письмо кайсару. Ответ и дары кайсара

Примчался шах, тем временем, к шатрам,

Где прежде с войском пребывал Бахрам.

Дотла стоянку сжег любимец счастья,

Бойцам раздал он кольца и запястья.

Обрадовались воины дарам,

А властелин помчался в божий храм.

Он по полю пошел с согбенным станом

И, в храм вступив, упал перед Язданом.

Воскликнул: «Грешен я, ты — справедлив.

Ко мне великодушье проявив,

Ты вырвал недруга из почвы с корнем,

Пребуду я твоим рабом покорным!»

В шатер вернувшись, шах велел писцу

Кайсару написать: «Хвала творцу!

Он дал мне счастье, знанье и отвагу,

Открыл мне путь к невидимому благу,

Помчался я, возмездием влеком,

Столкнулся я в бою с моим врагом.

Мне поле боя не казалось тесным,

Покинут был Бахрам царем небесным.

Как пламя битвы, пыл его погас.

Во мраке ночи он бежал от нас.

Без войска он бежал, тоской палимый,

Разбили рать и стан его сожгли мы.

Теперь спастись мы не дадим ему!»

Была печать приложена к письму,

И вестник поскакал с письмом владыки.

Когда прочел его кайсар великий,

Восславил он того, кто создал мир,

Устроил во дворце богатый пир,

Он щедро дервишам раздал динары,

Чтоб радовались молодой и старый,

И быстро на письмо нашел ответ,

Благоухавший, словно райский цвет:

«Бог справедливый, милостивый, правый,

Бог солнца, и луны, и звездной славы,

Бог знатности, возмездья гневный бог

Победу одержать тебе помог.

Молись ему, лишь он — твоя защита,

Твори добро и тайно, и открыто».

Хранимый для великих дел венец,

Который завещал ему отец,

И ожерелье, и ларец богатый,

И жемчугом расшитые халаты,

Рубины, что сверкали блеском звезд,

Украшенный жемчужинами крест,

И сто верблюдов с длинными ногами,

Навьюченных каменьями, деньгами,

И золотой престол, — отправил в дар

Царю победоносному кайсар.

Четыре мудреца и звездочета

Сопровождали караван почета.

Навстречу им велел послать Хосров

Высоких саном тысячу бойцов.

Прочтя письмо и потрясен дарами,

Сказал мобеду правящий царями:

«Халат румийский — дивной красоты.

Жемчужной нитью вышиты кресты.

Иран таких не знает одеяний:

Их надевают только христиане.

Когда халат надену, скажет свет:

«Как христианский царь, Хосров одет».

Обидится кайсар, коль не надену,

Быть может, заподозрит он измену.

Как быть? Боюсь услышать клевету:

Мол, ради выгод стал рабом Христу».

Сказал мобед: «Ученье наше свято,

А вера не зависит от халата.

Зардушта веры ты высокий жрец,

Хотя кайсар — твоей жены отец».

Хосров надел, не оскорбляя дара,

Венец кайсара и халат кайсара,

Прием устроил он в своем дворце,

Предстал в халате, в царственном венце.

Решили те, в ком были ум и знанье:

«Исполнил он кайсара пожеланье».

Другие молвили: «Погиб Иран,

Шах принял тайно веру христиан».

Глава пятьдесят четвертая

Ниятус обижается на Бандуя. Их примиряет Марьям

Украсил утром шах свою обитель,

Воссел на трон Каяна повелитель,

Гостей созвал он в розовый приют,

Сказал слуге: «Румийцы пусть придут».

Явился Ниятус на то собранье,

С мужами знаний и с мужами брани.

В халате Рума к ним Хосров сошел,

С приветливой улыбкой сел за стол.

Приблизился Бандуй с травой священной.

Молиться начал шах творцу вселенной,

И что-то тихо произнес потом.

Тут Ниятус, следивший за столом,

(Раскладывал он хлебы в то мгновенье),

Встал шумно с места и сказал в волненье:

«Я в святотатстве, шах, тебя виню:

Надевши крест, не молятся огню».

Вскочил Бандуй, столкнув плоды и вина,

Ударил по лицу христианина.

Властитель пожелтел, как шамбалид,

И ярость овладела им, и стыд,

Сказал Густахму: «Этот грубый воин

Сидеть с вельможей рядом не достоин.

Безмозглый, оскорбил румийца он,

Меня заставил осрамиться он».

Ушел румийский витязь непреклонный,

Обидой и вином воспламененный,

Надел кольчугу, вынул меч стальной,

Чтобы нарушить на пиру покой,

Посла отправил во дворец Хосрова.

Тот всадник произнес такое слово:

«К тебе пришел я, чтоб разбить врага,

Меня ударил подлый твой слуга.

Пришли ко мне презренного Бандуя,

А нет — в сраженье войско поведу я».

Тут вспыхнул шах: «Пусть знает Ниятус,

Что от Зардушта я не отрекусь,

Не отрекусь от веры славных предков,

Моих священных и державных предков.

Никто не думал вспоминать Христа,

Чисты от оскорбления уста,

Но верен я Зардушту и Яздану,

Христианином никогда не стану.

Я видел Рум, я знаю край родной,

Кто ты такой, чтоб в спор вступать со мной?»

«Я возмущенье войска успокою,

Я Ниятуса помирю с тобою, —

Сказала мужу мудрая Марьям, —

Пусть твой Бандуй пойдет со мной к шатрам,

Клянусь, его обратно приведу я,

Но пусть румийцы взглянут на Бандуя.

Без повода зачем стремиться в бой?

Не лучше ль мирною пойти тропой?»

Пришелся шаху тот совет по вкусу,

Отправил он Бандуя к Ниятусу,

Велел он десяти богатырям

Сопровождать Бандуя и Марьям.

Нужна владыке мудрая царица,

На чьих устах всегда совет хранится!

«Начни, — сказала, — с дядей разговор,

Ты, легкомысленный зачинщик ссор!»

Скажи ему: «Иль ты забыл, что вместе

Кайсар и шах идут во имя чести?

Что с ним родством связал себя кайсар,

Сокровища отправил шаху в дар?

Иль ты забыл, что слышал от кайсара:

«Не отвернется шах от веры старой!»

Иль хочешь ты, сердитый Ниятус,

Чтобы распался двух держав союз?

О нашем благоденствии ревнуя,

В свои объятья заключи Бандуя!»

Полезен был племянницы совет,

И рассмеялся Ниятус в ответ,

Бандуя щедро одарил вельможа,

Пошел с ним рядом, сердца не тревожа.

Шах молвил, Ниятуса увидав:

«Бандуй, затеяв ссору, был неправ.

Лишен ума, с разгоряченной кровью,

Он из-за веры предался злословью.

А ты, воитель, будь его умней,

Не затемняй ты солнца наших дней.

Ужель труды кайсара мы развеем?

Еще мне битва предстоит с злодеем,

Я жажду отомстить за кровь отца,

Чтоб радовались чистые сердца,

Ормузд мне завещал свои проклятья,

Хочу его убийцу покарать я!»

Ответил Ниятус: «О царь царей,

Привержен вере пребывай своей,

Мудрец к чужим святыням не стремится,

Ты не сердись на пьяного румийца!»

Они беседовали за столом,

И к войску Ниятус пошел потом.

Глава пятьдесят пятая

Дары Хосрова Ниятусу и румийцам и проводы их в Рум. Послание вельможам Ирана

Наутро шахиншах сказал Харроду:

«Румийцы опоясались к уходу.

Укрась чертоги пышно и светло,

Устрой прием, поведай мне число

Отрядов старых и новоприбывших,

Всех воинов, мне честно послуживших.

Обидеть никого я не хочу,

Двойную плату каждому вручу».

А самым храбрым, сверх обильной платы,

Коней вручили, ценные халаты,

А Ниятусу дали жемчуга,

Подарен также был ему слуга,

Украшенный алмазным ожерельем,

И конь, скакавший с шумом и весельем.

Так много было роздано даров,

Что говорили: «Превзошел Хосров

Все мыслимые щедрости границы!»

Отправились на родину румийцы.

Он Руму города вернул назад,

Те, что Кисро завоевал, Кобад,

С румийцами провел два перехода, —

Яд горечи сменила сладость меда.

Потом отправился он в храм огня.

Завидев купол, он сошел с коня,

В слезах к святому подошел он месту,

Он две недели там читал Авесту.

Когда настало празднество огня,

Хосров, обычаи отцов храня,

Предписанные совершил обряды,

Прося прощенья, помощи, отрады.

Он столько дервишам раздал добра,

Алмазов, золота и серебра,

Диргемов столько, что кругом сказали:

«Теперь в жилищах наших нет печали».

Затем, чтобы вкусить земных даров,

В богатый город поскакал Хосров.

Был изобилен этот край счастливый,

Сады цвели и золотились нивы.

Там пребывал когда-то Нуширван:

В том городе построил он айван.

Царю обрадовались горожане,

Трон для него воздвигли на айване.

Воссел Хосров на дедовский престол,

Велел, чтобы к нему писец пришел,

Чтоб написал советник белоглавый

Посланье обитателям державы.

Приняв совет Бандуя, шахиншах

Густахма, искушенного в делах,

Исполненного разума и знаний,

Наместником назначил в Хорасане.

Бурзмехр, приятный станом и лицом,

Назначен был советником-писцом.

Потом щедроты шах излил без края,

Ситарха, Даробгирда одаряя.

Был награжден обильно Ромбарзин,

Велел послать Шапуру властелин

Дары, овеянные благодатью,

Послание, скрепленное печатью.

Другим посланием был награжден

Вельможа родовитый Андиён:

Шах дал ему все города Кирмана,

Чтоб справедливо правил, без обмана.

Решив Гардую целый край отдать,

Он снова приложил свою печать.

Болуя, с кем дружна была удача,

Назначил шахиншах владыкой Чача.

Тухвору молвил: «Утром и в ночи,

Храни от всех сокровищниц ключи».

Затем взглянул Хосров на ратоборцев,

На малых и великих царедворцев,

Сказал вельможам твердые слова:

«Харрод Бурзин отныне ваш глава.

Он шахскими делами будет править,

Свое на всех указах имя ставить».

Все войско, до единого бойца,

Что шаху было верным до конца,

И деньги получило, и халаты,

Поехало на отдых в край богатый.

Глашатаи, правдивые мужи,

Весьма красноречивые мужи,

С воззванием помчались по державе:

«О подданные шаха! Вами вправе

Лишь справедливый править властелин, —

Покорности достоин он один.

Не надо крови проливать в Иране

И совершать не надо злодеяний.

А если вас обидит кто-нибудь,

На вашу жизнь захочет посягнуть,

То будет притеснитель тот повешен,

В огне святом сгорит за то, что грешен.

Принадлежат вам и добро, и дом,

Что вы добыли собственным трудом.

Пусть ест и пьет свободно каждый сущий,

А нет — пусть к нам прибегнет неимущий.

Есть в каждом городе у нас казна:

Она трудами предков создана.

Раздать мы приказали казначеям

Голодным людям все, чем мы владеем,

Чтоб нищие надежду обрели,

И пищу, и одежду обрели.

О них забота будет недреманна,

Все из казны получат по три мана».

Дивился мир деяниям его!

Благодаря даяниям его

Держава сделалась цветущим раем,

Повсюду был Парвиз благословляем.

Такой владыка лучше во сто крат

Отступника, что знаньями богат!

Лишь тех должны хвалы мы удостоить,

Кто хочет свой народ благоустроить.

Глава пятьдесят шестая

Плач Фирдоуси на смерть сына

Вот жизнь прошла, мне шестьдесят шестой,

Не надо мне гоняться за тщетой.

Отцу о смерти сына думать надо,

И в этой думе будет мне отрада.

Был мой черёд покинуть этот свет,

А милый сын ушел во цвете лет.

Спешу тебе навстречу, друг далекий,

А встречусь — выскажу свои упреки:

«Был мой черёд, а ты, в расцвете сил,

Ушел и разрешенья не спросил.

Ты защищал от бед отца родного,

Но ты ушел от спутника седого.

Не потому ли от меня ушел,

Что молодого спутника нашел?»

Тридцать седьмой зимы не пережил он,

Обманутый в мечтах, уйти решил он.

Он постоянно был суров со мной…

Не в гневе ль ныне стал ко мне спиной?

Но он ушел, а боль со мной осталась,

Мне тяжкая тоска в удел досталась.

Ушел он, и теперь в садах творца

Он выбирает место для отца.

Увы, никто не приходил оттуда,

Ни разу не было такого чуда!

Он смотрит на меня, он ждет меня,

Он сердится: задерживаюсь я.

Я медлю, он торопится в дорогу,

Со стариком итти не может в ногу,

Я стар, он молод, я — отец, он — сын,

Но, не спросившись, он ушел один.

Что сберегли мы от земного дела?

Душа да будет панцырем для тела!

Прошу я милосердного творца,

Насытившего чистые сердца,

Чтоб все твои грехи тебе простил он,

Чтоб дух твой омраченный просветил он.

Глава пятьдесят седьмая

О Бахраме Чубина и хакане Китая

А ты, старик, веди вперед рассказ,

Свои достаны сказывай сейчас.

Когда Бахрам добрался до Турана,

Его встречали сын и брат хакана.

При каждом был руководитель-жрец,

Что ни боец их рати, то храбрец.

Десятитысячная рать Китая

Скакала, витязя сопровождая,

Склонился пред властителем Бахрам,

Из уст излиться дал он похвалам.

Тот подошел к нему, приязни полон,

Ладонью по лицу его провел он,

Потом спросил о трудностях пути,

О битвах, что пришлось ему вести.

Поговорил владеющий страною

С Изадгушаспом и Ялонсиною.

Бахрам на золотую сел скамью,

Хакана руку в руку взял свою

И так воскликнул: «О достойный славы

Военачальник и глава державы!

Тебе известно, что Хосров-злодей

На всей земле преследует людей.

Продолжит он преследованье злое,

Когда он даже заживет в покое.

Вот мы с тобой сидим к лицу лицом.

Поможешь мне в хорошем и плохом, —

Я стану другом преданным Китаю,

Своим вожатым я тебя признаю.

А если сомневаешься во мне, —

Не будем говорить наедине.

Я помощи твоей просить не стану,

И взоры я направлю к Индостану».

«О благородный, — отвечал хакан, —

Тебе не надо ехать в Индостан.

Я родичем своим тебя считаю,

Как сын мой, дорог будешь ты Китаю.

Страна моими думами живет,

Со мною знать, со мной простой народ.

Я над вельможами тебя поставлю,

От подчинения тебя избавлю».

«Мне в этом поклянись, — Бахрам сказал, —

Хочу, чтоб сердце твой язык связал».

Воскликнул властелин чистоязыкий:

«Во имя бога, нашего владыки,

Клянусь, что буду я с тобой во всем, —

Я друг тебе в хорошем и плохом!»

Друзья, расположась на двух айванах,

Ковров потребовали златотканых,

Потребовали разного вина,

Беседуя друг с другом дотемна.

Потом хакан прислал ему каменья,

И слуг, и золотые украшенья,

Утешить в горести его спеша,

И сумрачная ожила душа.

Не ездил на охоту, на забавы,

Не приходил решать дела державы,

Не пил вина и не играл в човган

Без друга сокровенного хакан!

Он засыпал, Бахрама прославляя.

Так жизнь текла властителя Китая.

Пришел однажды в ясный час утра

К хакану знатный муж Макотура.

Во время битвы знал он путь к удаче,

Он жемчугом хакана был богаче.

Увидел в изумлении Бахрам:

Тот муж ударил пальцем по губам,

Как простолюдин делает, являя

Покорность повелителю Китая, —

И слуги, средь дворцовой тишины,

Ему вручили деньги из казны:

За каждый из почтительных ударов

Тот получал по тысяче динаров!

Так продолжалось много дней подряд.

Темнел при этом у Бахрама взгляд.

Однажды он сказал, смеясь: «Великий,

Перед тобой склоняются владыки,

Но тысячу динаров на заре

Ты каждый день даешь Макотуре,

Дела такие вижу я впервые:

Накопит он богатства даровые!»

Сказал хакан: «Таков закон страны.

Пред тем, кто нас храбрее в час войны,

Кто ради нас тяжелые лишенья

И горе терпит на полях сраженья,

Гордиться никогда мы не должны,

Ему даруя от щедрот казны.

Захочет возвеличиться над нами, —

Его глаза мы ослепим деньгами,

Не то поднимет войско против нас,

Чтоб от крамол наш светлый день погас»,

Сказал Бахрам: «Неправ ты, царь Китая,

Бесстыдному невеже потакая.

Не должен царь, достигший до звезды,

Вручать рабу правления бразды.

Прикажешь, — я тебя избавлю скоро

От наглого раба и от позора!»

Сказал хакан: «Зачем тебе приказ?

А сможешь от него избавь ты нас».

Сказал Бахрам: «Ответствуй речью гневной.

Лишь он придет за данью каждодневной,

А лучше — промолчи ему в ответ,

Будь с ним суров: поможет мой совет».

Рассвет развеял тьму лучом багряным.

Предстал Макотура перед хаканом.

На воина властитель не взглянул,

От слов его хакан свой слух замкнул.

Тот рассердился на царя Китая,

Зрачки расширились, огнем сверкая,

Спросил: «Зачем унизил ты меня?

Зачем я дожил до такого дня?

Лежит вина, я знаю, на Бахраме:

Он к нам явился с тридцатью друзьями,

Чтоб нашей рати гибель принести,

Чтоб ты свернул с правдивого пути!»

Сказал Бахрам: «О воин, храбрый в сече,

Повел ты слишком скоро эти речи.

Когда властитель, разумом ведом,

Захочет следовать моим путем,

То впредь не будешь ты, слуга лукавый,

Так дерзко расхищать казну державы

Лишь потому, что ты смелее льва,

Что ты в бою — трехсот стрелков глава!»

Не посмотрел воитель на хакана,

Пришел он в гнев и ярость, из колчана

Он вынул тополевую стрелу,

Сказал Бахраму: «В боевом пылу

Она — язык мой, грозный переводчик!

Давай же встретимся без проволочек.

Когда придешь ты завтра во дворец,

То берегись: наступит твой конец».

Едва Бахрам услышал это слово,

Он одарил стрелою тополевой

Макотуру и молвил: «Вот мой дар.

Еще почуешь ты ее удар».

Макотура сердито брови сдвинул,

В безмолвном бешенстве дворец покинул.

Глава пятьдесят восьмая

Смерть Макотуры от руки Бахрама

Едва лишь ночь приподняла подол

И солнца свет из-за горы взошел,

Макотура надел доспехи брани,

Предстал с мечом, прославленным в Туране.

Для боя выбрали глухую степь:

Барс не заглядывал в такую степь!

Бахрам помчался в царственной кольчуге,

А с ним — хакан, сановники и слуги:

Хотелось им взглянуть на диких львов,

Узнать: чей жребий — счастлив, чей — суров.

С земли вздымая пыль до небосвода,

Бахраму крикнул гневный воевода:

«О мужестве ты помнишь ли в борьбе?

Желаешь ли ты первенства себе?»

Бахрам ответил: «В спор вступил ты первым,

Хочу, чтоб и стрелу пустил ты первым».

Тогда Макотура взглянул вокруг,

Обрадовался, натянул свой лук —

Концы его согнул он тетивою, —

И отпустил колечко пусковое.

Впилась в кольчугу быстрая стрела,

Но сталь сквозь сталь пробиться не могла.

Ждал Чубина, исполнившись терпеньем,

Чтоб враг его насытился сраженьем,

А тот, решив, что сломлен Чубина,

Погнал обратно, с ревом, скакуна.

Сказал Бахрам: «Постой, искатель боя!

Смотри: я не убит еще тобою.

Ты слово молвил, — выслушай ответ,

А не умрешь — ступай, запрета нет».

Врагу предстал он тополем в кольчуге, —

Железо воском сделалось в испуге!

Стрела Бахрама прянула, быстра,

Насытился тогда Макотура

Сраженьями, динарами и славой,

Окрасил землю полосой кровавой.

Когда Макотура пускал стрелу,

Он крепко привязал себя к седлу —

И в нем остался, несмотря на рану.

Бахрам, погнав коня, сказал хакану:

«Стремился к власти этот муж войны,

Теперь могильщики ему нужны».

Воскликнул царь: «Бахрам, взгляни-ка лучше:

Живым сидит в седле твой враг могучий!»

Сказал Бахрам: Тот, кто сидит в седле, —

Мертвец, и должен предан быть земле.

Когда б твои враги, как этот воин,

В живых остались, — был бы ты спокоен!»

Тут всадника отправил властелин,

Чтоб он сказал: погиб ли исполин?

Макотура был мертв, к седлу привязан,

Судьбой неотвратимою наказан:

Иранский воин был его сильней, —

И рассмеялся царь в душе своей.

Так размышляя, он достиг айвана.

Сияла радость на челе хакана.

Отправил он Бахраму Чубина

Венец владыки, чудо-скакуна,

Мечи, кольчуги, палицы и шлемы,

Динары, и алмазы, и диргемы.

Глава пятьдесят девятая

Драконолев пожирает царевну. Бахрам убивает чудовище. Хакан отдает Бахраму свою дочь и царство

Так шли за ночью ночь и день за днем,

Прилежный труд сменялся тихим сном.

В те годы, страх в сердца людей вселяя,

Жил небывалый зверь в горах Китая.

Такую тварь, кого бы ни спросить,

Никто не мог себе вообразить.

Чудовище в коня величиною,

Со скользким брюхом, с желтою спиною, —

Арканам были две косы равны,

А морда, уши длинные — черны, —

В себе соединяло беззаконно

И рёв, и лапы льва, и пасть дракона.

Все трепетало перед ним кругом.

Раскатывался рев его, как гром.

Оно дробило камни громыханьем,

Притягивая их своим дыханьем.

Драконовидным львом была страна

На муки, на тоску обречена…

Луною, что сияла несказанно,

Была одна из дочерей хакана.

Как снег, была душа ее чиста,

Пылали, словно кровь, ее уста,

Чудесно две косы переплелися,

Две амбры, два печальные нарцисса.

Ей стоило на солнце постоять, —

Тревожился отец, рыдала мать.

Однажды, в полдень, памятный хакану,

Чудовище явилось на поляну.

Царевна там была в кругу подруг,

И страшный зверь ее увидел вдруг.

Он с ревом ринулся к прекрасной деве,

И та исчезла в ненасытном чреве.

Царица во дворце, не чуя зла,

Беседу с пастырем своим вела.

Потрясена той вестью роковою,

О землю стала биться головою.

От горя почернел лицом хакан,

Душа в огне, а на глазах — туман.

Он думал: «Как спастись нам от напасти,

Китай избавить от драконьей пасти?»

Конца, казалось, не было слезам…

Когда Макотуру сразил Бахрам,

Китай не уставал ему дивиться.

Решила на него взглянуть царица.

Иранцы перед ней прошли пешком,

А витязь впереди скакал верхом.

Спросила: «Кто сей витязь величавый?

В нем виден блеск властителя державы!»

Сказали ей: «Ты блага лишена,

Не ведая Бахрама Чубина.

Бахрам владел иранскою страною,

Его дворец вознесся над луною,

Царей потомок, родич он царям,

Его прозвали «Богатырь Бахрам».

Хакан его владыкой величает,

Короной царской витязя венчает».

Сказала венценосная жена:

«Когда царей порода в нем видна,

Я испытать хочу Бахрама руку.

Пусть он поймет мою тоску и муку.

Кто мне мою потерю возвратит?

Пусть за меня он зверю отомстит!»

«Когда, — ей собеседники сказали, —

Бахрам услышит о твоей печали,

То страшный зверь исчезнет навсегда,

Да так, что не останется следа!»

Решила замыслом своим царица

Немедленно с хаканом поделиться.

Хакан ответил: «Будет стыдно мне,

Моим войскам и всей моей стране,

Когда иранским я скажу вельможам,

Что справиться мы с чудищем не можем

Получится, что на глазах у нас

Чудовище в любой способно час

Не только девушку, — большую гору

В столице выкрасть к моему позору!»

Но слов его не приняла жена:

«Чудовищу я отомстить должна

Во имя нашего с тобой потомства!

Хочу с Бахрамом я свести знакомство,

Я назову себя, презрев свой стыд,

И он за нас, быть может, отомстит».

Однажды, праздник радостный справляя,

Хакан созвал на пир вельмож Китая.

Когда Бахрам на этот пир пришел,

Царь усадил вельможу на престол

И до царицы, из-за занавески,

Донесся голос мужественный, резкий.

К воителю направилась она

И, восхвалив Бахрама Чубина,

Сказала: «С просьбой я к тебе явилась,

Не откажи мне, витязь, сделай милость».

Воскликнул тот: «Исполню я тотчас

Твою мечту, желанье и приказ!»

«Вблизи отсюда, — молвила царица, —

Поляна зеленеет, золотится.

На той поляне юноши страны

Устраивают праздник в честь весны.

За ней, на расстоянии полета

Одной стрелы, всегда чернеет что-то:

То горный кряж вонзился в небосвод,

А на горе свирепый зверь живет.

Драконольвом его мы называем.

Он — враг людей, он проклят всем Китаем!..

Я одарила дочерью царя,

Ее восславила сама заря.

Она пошла однажды на поляну,

(Охотиться в тот день пришлось хакану),

А зверь с горы сошел, рассвирепев, —

Царевну проглотил драконолев!

С тех пор приходит каждою весною

Чудовище в коня величиною

И пожирает наших дочерей

И наших юношей-богатырей.

Сердца родителей объяты страхом,

Наш край цветущий стал могильным прахом.

Воинственные всадники не раз

От чудища спасти пытались нас.

Хотя у многих смелы были души,

Но, издали его завидев уши,

И грудь, и лапы и драконью пасть, —

Прочь убегали, чтоб в борьбе не пасть».

Бахрам ответил: «Завтра утром встану,

Пойду на место празднеств, на поляну,

Творцом, создавшим солнце и луну,

Клянусь: избавлю от беды страну!»

Когда ночное выплыло светило,

Ночь смоляные косы распустила,

Все разошлись, надеждою полны,

Как полон был в ту полночь круг луны.

Лишь солнце заняло свои пределы,

Бахрам достал аркан, и лук, и стрелы,

Охотничье двурогое копье,

Яздану тело поручив свое.

Велел он повернуть своей дружине,

А сам к высокой поскакал вершине.

Гора, сказал бы, вздрогнула в тот миг,

Когда Бахрам чудовища достиг.

Призвав на помощь доблесть и упорство,

Со зверем он вступил в единоборство.

Прицелясь, натянул он тетиву,

Чтоб гибель нанести драконольву.

У воздуха он отнял свет стрелою,

И чудище, окутанное мглою,

Упало неожиданно в поток

И на прибрежный выбралось песок.

Оно промокло, но от мокрой шерсти

Стреле еще немного было чести.

Ударил лапою драконолев,

Из камня пламя высек, заревев,

И ринулся на бой с горы кремневой.

Но вдруг стрелой Бахрама тополевой

Драконье тело было пронзено:

Борением насытилось оно.

Пронзила голову стрела вторая, —

Кровь пролилась, как влага дождевая.

Потом еще пустил из-за скалы,

Победу закрепляя, три стрелы.

Копьем ударил чудище-убийцу,

Арканом опоясал поясницу,

Затем своим мечом взмахнул Бахрам

И разделил он зверя пополам,

И разделив, с размаху обезглавил,

И скакуна к властителю направил.

Хакану поклонился он сперва

И радостные рассказал слова.

Хакан, царица, свита и дружины

Бегом до самой добрались вершины.

Казалось, что земной разверзся прах:

Такие клики раздались в горах!

С восторгом говорили о Бахраме.

Хакан героя наградил дарами,

В объятия свои привлек его,

Правителем земли нарек его!

Когда вступил под сень дворца властитель,

Призвал ученого писца властитель,

Бахраму отдал дочь свою тотчас, —

Писец об этом написал указ.

Жених был облачён в халат почета,

Украшенный алмазами без счета.

Обычай соблюдая, принесли

С динарами тугие кошели,

Богатые уборы головные

И пояса расшитые, цветные.

Сказал хакан: «Иранцам все раздай,

В знак дружбы награждает их Китай».

Теперь в чертогах не было заботы

Помимо пированья и охоты.

Должны были знатнейшие мужи

Просить Бахрама: «Милость окажи!»

Твердили все от мала до велика:

«Ты, богатырь, наш светоч, наш владыка!»

Бахрам подарки щедро раздавал

И много заслужил себе похвал.

Глава шестидесятая

Хосров узнает о возвышении Бахрама и пишет письмо хакану; ответ на это письмо

Дошло до повелителя Ирана,

Что Чубина любимцем стал хакана:

«Без всякого труда он стал богат,

Он стал тебя сильнее во сто крат».

Опять заботой тяжкою тревожим,

Хосров поведал боль свою вельможам.

Писца призвал он под покровом мглы.

Тот заострил перо острей стрелы, —

Как будто сделанное из кинжала,

Оно письмо хакану начертало.

Сначала вылилась из-под пера

Хвала творцу, зиждителю добра:

«Правдоискателей он возвышает,

А зложелателей уничтожает.

Сатурн и солнце им сотворены,

Он создает властителей страны.

О тьме и свете, смехе и стенанье,

О лжи и правде, знанье и незнанье,

О счастье дней, о трудностях годин

Он знает все, затем, что он — един.

Он всемогущ, никто ему не равен,

Им взыскан только тот, кто чист и славен…

Был низкий раб у моего отца.

Не почитал ни шаха, ни творца.

Ормузд его из грязи в люди вывел,

Благодеяниями осчастливил.

Был мал его на всех собраньях вес,

Он в круг людей высоких не пролез:

Похвастаться не мог он перед ними

Ни именем, ни благами земными.

Его ты принял, чуть к тебе прибег,

Как будто он — почтенный человек.

Не поступил бы так, кто любит бога,

Такой поступок осуждаю строго.

Не защищай его своей рукой:

Утратишь имя доброе, покой.

Мое письмо внимательно прочти ты,

Ум затемненный смыслом просвети ты.

Тогда поступок будет твой хорош,

Когда раба в цепях ко мне пришлешь.

А нет — нагряну с воинством огромным,

И светлый день Турана станет темным».

Сказал хакан, когда письмо прочел:

«Я завтра дам тебе ответ, посол».

Ушел гонец, терзаемый сомненьем,

Всю ночь не мог заснуть, объят волненьем.

Когда свою свечу зажег рассвет,

В дворец вбежал он, чтоб узнать ответ.

Писец, что находился при хакане,

Излил свой мускус по атласной ткани.

Хакан писал: «Великий муж Хосров!

Наговорил ты много лишних слов.

Не следовало их послать такому

Старинному, владетельному дому.

Что я отвечу? Пред лицом судьбы

Мы только лишь бессильные рабы.

Великих иногда не величают,

На место малых — малых не сажают.

Ужели позабыл ты что Хайтал

В лучах моей короны заблистал!

Я царствую, державно обладая

Просторами Турана и Китая.

Я не хочу нарушить договор,

Ты прекрати об этом разговор.

Мне руку Чубина вручил и душу,

И если клятву я свою нарушу,

Среди людей лжецом я прослыву.

Я подчиняюсь только божеству.

Твое растет, я вижу, самомненье, —

Пусть лучше вырастает разуменье!»

Хакан, к посланью приложив печать,

Сказал: «Ты должен ветер обогнать».

И месяца не проведя в дороге,

Посланец к шаху прискакал в тревоге.

Шах загрустил, когда прочел ответ.

Созвал иранцев знатных на совет.

Поникли те в раздумье и печали

И, наконец, властителю сказали:

«О ты, на ком почиет благодать!

Не торопись хакану отвечать.

Не омрачай ты царственного света,

У мудрых старцев ты спроси совета.

Ты должен знать: опасность велика.

Ты выбери в Иране старика,

Который бы владел умом счастливым,

Пером и языком красноречивым.

Отправь его к хакану, чтоб старик

В намеренья властителя проник.

Всю правду о Бахраме пусть расскажет,

Его коварство пусть царю докажет.

Пусть он в Китае до тех пор сидит,

Пока властителя не убедит.

За месяц на душу слова не лягут, —

Оставь ты старика в Китае на год!

Пусть будет он хитер и знает свет,

Пусть поведет он втайне свой навет.

Для наговора время мы утратим, —

Стал, говорят, Бахрам хакану зятем…»

Бахрам проведал, что в Китай, с письмом,

Иранец некий прискакал тайком.

Войдя к хакану быстрыми шагами,

Сказал он: «Царь, сияющий над нами!

Слыхал я, что злодей неисправим,

Одно посланье пишет за другим.

Вручи мне войско со всего Китая,

И двинусь я, врагов ниспровергая.

Я завоюю Рум, возьму Иран,

И станешь ты владыкой этих стран,

Чтоб ночью, где бы стражи ни встречались,

Лишь именем твоим перекликались.

Хосрова обезглавлю я мечом:

Пусть больше не мечтает ни о чем!

Тебе покорный, на Иран нагрянув,

Я вырву корни дерева Сасанов».

Хакан стал думать. В тайниках души

Бродили мысли, как в лесной глуши.

Призвал он старцев, мудрых и не льстивых,

С хорошей памятью, красноречивых.

Был откровенен властелин и прям,

Сказал им все, что говорил Бахрам.

Услышал он от старцев тех высоких,

От родичей, от близких и далеких:

«С Хосровом не под силу нам война.

Плоха задача эта и трудна.

Нам столько не собрать военных станов,

Чтоб выкорчевать дерево Сасанов.

Но если войско поведет Бахрам,

Покажет он дорогу храбрецам.

Хотя Бахрама имя знаменито, —

Не бойся: только ты — его защита.

Пусть служит счастью твоему Бахрам.

Послушаем, что сам он скажет нам».

Бахрам, как будто он родился снова,

Возликовал, услышав это слово,

Отправился к хакану поскорей.

Сказали несколько богатырей:

«Двух витязей отправим благородных,

Для ратных схваток и трудов пригодных».

Там был храбрец по имени Чайнуй,

Другой — гордец — по имени Жангуй.

Хакан призвал их, усадил в чертоге,

Где он награды раздавал, и строгий

Тем знатным воинам он дал наказ:

«С Бахрама не должны спускать вы глаз

И в горькие, и в светлые мгновенья.

Должны вы храбро биться в день сраженья,

Должны Джейхун по праву захватить,

Чрез реку переправу захватить».

Он войско дал им с этими словами:

Соперничали воины со львами.

Раздался во дворце литавров звон,

Затмился черной пылью небосклон.

Так в пятый день недели, утром рано,

Рать повернула к рубежам Ирана.

Глава шестьдесят первая

Хосров посылает Харрода Бурзина к хакану; способ убийства Бахрама, придуманный Харродом Бурзином

Когда Хосров услышал, что к стадам

Волк выбежал из леса, что Бахрам

Стал во главе нежданного похода,

Что войско свет затмило небосвода, —

Харроду молвил шах: «Ты стар и сед,

Найди же выход и подай совет.

Ты всех умней в Туране и в Иране,

Остер язык твой, разум полон знаний».

Раскрыл врата сокровищниц Хосров,

Мечей, каменьев, денег, поясов

Достал он столько, что Харрод смутился

И мысленно к Яздану обратился.

В Китай, с дарами, он пустился в путь.

Джейхун минуя, в степь решил свернуть.

Приблизился Харрод к дворцу хакана…

Услышав о прибытье каравана,

Хакан украсил золотой престол,

Велел, чтоб во дворец вступил посол.

Склонившись пред царем, сказал иранец:

«Прикажешь — рот откроет чужестранец».

Сказал хакан: «От сладости речей

Сердца у старцев бьются горячей.

Известно нам, что кожуре плодовой

Неизреченное подобно слово,

А слово изреченное — зерно,

И пусть на пользу нам пойдет оно».

Харрод сказал: «От бога мы зависим,

Лишь следуя творцу, себя возвысим.

Тот на престоле счастьем осенен,

А этот издает протяжный стон.

Тот этого считает втайне лишним,

Но тот и этот созданы всевышним.

Великим или малым сим — равно

Быть горстью праха тленного дано.

Скажи: кто Кай-Хосрова был знатнее?

Исфандиора гордого сильнее?

Кто, как Рустам, для славных битв окреп?

И что ж? У всех одно жилище: склеп.

Они, стремясь к целебной влаге славы,

Вкусили только яда и отравы.

Иранский шах — твой свойственник и друг.

Хосров, по матери, — хакана внук.

Хосров печалится твоей тоскою

И радуется твоему покою.

Не забывай, хакан, семейных уз,

Пусть заново окрепнет ваш союз,

Глава Ирана и венец Ирана

Пусть будут прахом для стопы хакана!»

Так тонко говорил Харрод Бурзин.

Внимал ему Китая властелин

И молвил так: «Мой гость, носитель знаний!

Когда тебе подобный есть в Иране,

То этот муж воистину велик

Затем, что в тайну бытия проник!»

Харрод велел дары внести скорее.

Их цену подсчитали казначеи.

Хакан, оказывая гостю честь,

Харроду приказал поближе сесть.

Сказал: «Дары считают казначеи,

Но для меня ты всех даров ценнее.

Проси меня о чем-нибудь, мудрец,

Я — твой должник, о разума венец!»

Стал неразлучен с гостем царь державы,

С Харродом он делил пиры, забавы,

С Харродом наслаждался он вином,

С Харродом он охотился вдвоем.

Харрод однажды выбрал день, и смело

Посланец шаха принялся за дело.

Сказал: «Из грязи вышел Чубина.

Он — Ахриман, душа его черна.

Он продал тех, чей род высок издревле:

Корысть — монеты ломаной дешевле.

Безвестною была его судьба,

Из ничего Ормузд вознес раба.

Как верно он тебе сейчас ни служит,

Злодей свое коварство обнаружит.

Он продал царство — и тебя продаст.

Он предал шаха — и тебя предаст.

Но если шаху ты его отправишь,

От бремени Хосрова ты избавишь.

Тогда не только край отцов — Китай, —

Иран своим владением считай!»

Хакан взглянул на гостя мрачным взором:

«С тем витязем я связан договором.

Не надо злоязычья твоего,

Не омрачай величья моего.

Того, кто клятвенным словам изменит,

Могила саваном своим оденет».

Харрод увидел: все его труды —

Дерев бесплодных мнимые плоды.

Властитель на своем стоит упрямо,

И никогда не выдаст он Бахрама.

Харрод решил свернуть с того пути,

К царице доступ он решил найти.

Пришел он к ней, кляня свой жребий черный.

Попался под руку ему придворный,

Который охранял ее гарем.

Харрод поговорил с придворным тем,

Своим доверием его почтил он, —

Служителю ничтожному польстил он:

«Ты обо мне царице доложи,

Хочу писцом служить у госпожи».

Ответствовал гаремный тот придворный:

«Не увлекайся ты мечтою вздорной

Затем, что муж царевны — Чубина,

А мать ее, как с сыном, с ним дружна.

Коль ты писец, найди другое средство,

Но берегись и ветерка соседства!»

Харрод не выбрался из тупика,

Не видел ни основы, ни утка…

Кулун, туранец нищий, жил в то время,

Влачил всеобщего презренья бремя,

Питался лишь болтушкой просяной,

Ходил в тулупе летом и зимой.

Харрод велел позвать его с дороги,

В роскошном поселил его чертоге,

Средь знати место для него нашел

И не садился без него за стол.

Он дал ему диргемы и динары,

И зажил богачом туранец старый.

Был многодумен, терпелив Харрод,

Он ждал, чтоб наступил его черед.

Царицы страж и будущий посредник —

Харрода был единый собеседник.

Молчал Харрод о замысле своем,

К хакану попадая на прием.

Сказал ему однажды страж гаремный:

«Ты грамотен, вельможа чужеземный,

Но если б ты искусным был врачом,

То не нуждался бы теперь ни в чем,

К царице был бы близок постоянно,

Затем, что заболела дочь хакана».

А тот: «Я врачевания знаток,

К царевне приведи меня в чертог».

Придворный быстро побежал к царице:

Мол, появился мудрый врач в столице.

Сказала та: «Ищу я лекарей,

Будь счастлив, приведи его скорей!»

Придворный поспешил к покоям друга:

«Ступай, лечи царевну от недуга,

И днем, и ночью будь настороже,

Себя не называй ты госпоже».

К царевне врач вошел, слезами встречен,

И обнаружил, что болела печень.

Гранатовый подать велел он сок

И тыкву, что росла среди осок,

Потребовал, чтоб принесли цикорий,

И снадобье он приготовил вскоре.

Царевну снадобьем поил семь дней.

Опять здоровье возвратилось к ней,

Опять она с луной могла сравниться,

Покой и радость обрела царица,

Велела, чтоб Харроду принесли

Халаты, золотые кошели,

И молвила: «Вот малая награда.

Захочешь, дам тебе я все, что надо».

А тот: «Я не возьму даров у вас,

А нужно будет — к вам приду тотчас».

Так лекарем прослыл он самым первым,

А в это время был Бахрам под Мервом.

Павлиньей пышностью украсив рать,

Отправил он гонца, велел сказать:

«Хакан, будь бдителен, не выпуская

В Иран людей Турана и Китая,

Чтобы не мог о нас узнать Хосров:

Такая весть дороже всех даров».

Хакан изрек: «Пусть помнит о расплате

Тот, кто уедет без моей печати:

Велю его рассечь я пополам!

Ни за какие деньги не продам

На выезд незаконный разрешенья:

С Ираном мною прерваны сношенья».

Два месяца в Китае жил Харрод.

Не двигались его труды вперед.

Однажды — ночь была тогда безлунна —

С душой стесненной он призвал Кулуна.

Сказал ему: «Таков земной приют:

И дня без горя люди не живут!

А ты живешь, не ведая кручины,

Забыты просо и тулуп овчинный,

Теперь твой стол обилен и богат,

И златотканый на тебе халат.

Нужду терпел ты, ругань слушал часто,

Теперь тебе перевалило за сто,

Ты, наконец, избавился от бед

И счастлив ты, что прожил столько лет

Есть дело для тебя. Оно опасно.

Добудь престол или умри безгласно.

Достану я властителя печать,

Тебе в Иран придется путь держать.

Тайком ли, явно, криво или прямо,

А должен ты добраться до Бахрама.

Тулуп дырявый снова ты надень,

И, спрятав нож, ступай в счастливый день.

Бахраму на глаза не попадайся:

Ты дня его рожденья дожидайся, —

Считает он его несчастным днем, —

Давно, в тоске, мы дня такого ждем!

Он в этот день сидит в румийской ткани,

Не одевается в одежды брани.

Приблизишься ты к страже, говоря:

«Принес я весть от дочери царя».

В доверие войди ты к приближенным,

Нож в рукаве держи ты обнаженным.

Скажи, оставшись с ним наедине:

«Вот что царевна приказала мне:

«Поведай тайные слова супругу,

Не доверяй их ни слуге, ни другу».

Он спросит: «Что за тайные слова?»

Тогда ты вынешь нож из рукава,

Ты снизу доверху живот распорешь —

Бахрама смерть своим ножом ускоришь.

Застонет он, — все побегут кругом,

Кто за конем, кто за своим добром:

Ведь каждый лишь к своим делам привязан, —

Поэтому не будешь ты наказан.

А если даже будешь ты убит,

То разве мало ты познал обид,

Тревог, счастливых лет и лихолетий,

И разве мало прожил ты на свете?

Зато исполнишь ты святую месть,

Отплатишь за поруганную честь

Всем тем, кто издевался над тобою,

Кто над твоей смеялся нищетою.

А если ты останешься в живых,

Хозяином ты будешь благ земных,

Получишь от Парвиза награжденье:

Тебе отдаст он город во владенье!»

Глава шестьдесят вторая

Смерть Бахрама Чубина от руки Кулуна

Кулун сказал: «Ты мной руководи.

Я целый век оставил позади.

Перевалило за сто мне. Доколе

Мне быть покорным жалкой, нищей доле?

С тобою буду всюду и везде,

Ты — мой кормилец в горе и нужде».

Харрод к царице побежал поспешно

И молвил: «Награди меня утешно!

Теперь, о добронравная жена,

Исполнить просьбу ты мою должна.

Моя семья попала в плен, страдая

В неволе за пределами Китая.

Ты золотом мне ноги развяжи,

Чтоб ваши перешел я рубежи.

Возьми ты для меня печать хакана:

Она мне, как душа, теперь желанна!»

Сказала та: «Приближусь я к нему

И ночью с перстня слепок я сниму».

Хакан испил вина, заснул он крепко.

Харрод принес царице воск для слепка.

Жена к постели мужа подошла

И слепок с перстня царского сняла,

(Властитель ничего не слышал спьяна),

Харроду отдала печать хакана.

Кулуну ту печать вручил Харрод,

И вышел раб из городских ворот.

Достигнув Мерва, вкруг него блуждал он

И дня бахрамова рожденья ждал он.

Тот день настал. Невольником ведом,

Седой Кулун вступил к Бахраму в дом,

Неся айву, орехи и гранаты.

Сказал он стражу: «Доблестью богатый!

Узнай, что я, усердием горя,

Сюда пришел от дочери царя.

Я — не вельможа, не свободный воин,

Но высшего доверья удостоен,

Привез Бахраму тайные слова

Богобоязненного существа.

Осведоми его, что от царевны

Привет супругу прибыл задушевный.

Кто двери запер от таких речей,

Больному равен, что прогнал врачей!»

Привратник быстро доложил вельможе:

«Пришел какой-то старец непригожий,

Мол, от царевны он принес привет.

А сам он в нищенский тулуп одет».

И тот: «Пред тем, как он мне слово скажет,

Пусть станет он в дверях, лицо покажет».

Тут в двери голову просунул раб.

Увидел Чубина: он стар и слаб.

Сказал: «Привез письмо? Давай, не мешкай!»

Кулун ответил с хитрою усмешкой:

«Привез я слово от твоей жены,

Другие тайну слышать не должны».

«Входи, — сказал Бахрам, — но без обмана

Открой мне тайну дочери хакана».

Вошел Кулун, в душе скрывая ложь,

А в рукаве тулупа — острый нож.

Приблизился неведомый прохожий,

Чтоб на ухо слова шепнуть вельможе,

И вдруг свой нож в живот ему вогнал.

Бахрам упал и тяжко застонал.

Поднялся весь дворец при этом крике.

Не чуя ног, все бросились к владыке.

Бахрам взглянул и тихо произнес:

«Убийце учините вы допрос».

Тогда вельможи, яростны и гневны,

Схватили мнимого посла царевны,

Подвергли пытке злого старика:

Подкуплена была его рука!

С утра до ночи сыпались удары.

Но губ не разжимал убийца старый.

Избили, окровавили его,

Без рук и ног оставили его.

Вельможи пред Бахрамом вновь предстали,

Исполненные боли и печали.

Из ран Бахрама кровь текла, густа,

Лик посинел и запеклись уста.

Сестра вбежала, косы вырывая, —

Сердца пронзила боль ее живая.

В объятья голову его взяла,

Заплакала, а кровь текла, текла…

Рыдала Гурдия: «Храбрец в кольчуге!

Тебя завидев, лев бежал в испуге!

Кто вырвал кипариса мощный ствол,

Который так блистательно расцвел?

Ниспровергал ты в пропасть камень горный,

А кто твои из жизни вырвал корни?

Кто затоптал высокий твой чертог?

Кто спрятал в землю дней твоих поток?

Как мог упасть подобный слон военный?

Кто мог свалить подобный столп вселенной?

Увы, мироискатель-властелин,

Увы, завоеватель-исполин,

Тот, кто тебе нанес такую рану,

Ни шаху не был предан, ни Яздану.

Изгои жалкие отныне мы

И одиноки на чужбине мы.

Твердила я: «Не думай о державе,

Ты ветку верности ломать не вправе,

Здесь даже девушка на трон взойдет,

Лишь от Сасанов бы вела свой род».

Не внял ты мне, мечтая о престоле,

И день пришел раскаянья и боли.

Настигло зло нарушившего долг.

Отныне овцы мы, а лекарь — волк!»

Увидел раненый, вступая в вечность,

Ее добро, и разум, и сердечность,

Увидел, что лицо ее в крови,

Глаза полны печали и любви.

Он слабым голосом сказал, стеная:

«Мой чистый друг, сестра моя родная,

Твои советы — мудрости венец,

Я им не внял — и мой пришел конец.

Как видно, был я околдован дивом:

Я не внимал твоим словам правдивым.

Кто выше был Джемшида на земле?

Обманут дивом, он исчез во мгле.

Добром да будет Кай-Ковус помянут,

Однако дивом был и он обманут.

От неба — свет и тень, добро и зло,

От неба наваждение пришло.

Я тоже дивом послан был на муки,

И вот мои укоротил он руки,

Которыми владел я для добра.

Раскаиваюсь я во всем, сестра,

Но пусть свое величье бог проявит,

От наказанья грешника избавит.

Кто может быть к моим деяньям строг?

Заранее предначертал их рок!

Да, я теперь попал в пучину смерти,

И скорбь, и радость тонут в водоверти,

Но было так предопределено,

Свою судьбу менять нам не дано.

Звенят в моих ушах твои упреки,

Как серьги, я возьму их в путь далекий,

Но срок упущен праведных трудов,

Твои советы не дадут плодов,

Теперь лицом к Яздану обернитесь,

К смеющемуся счастью не стремитесь.

Таков мой рок. Настал последний час,

Пришел мой срок, я покидаю вас».

Ялонсине сказал: «Царя опора!

Свои войска тебе вручу я скоро.

Смотри: перед тобой моя сестра.

Она добра, прекрасна и мудра.

Друг с другом не должны вы быть в разлуке,

Соедините же сердца и руки.

Насытился я мыслями о зле.

Не мешкайте на вражеской земле.

К Хосрову отправляйтесь вы с повинной,

Отныне он — властитель ваш единый.

Пусть только шаха вам сияет свет,

Когда «прощаю!» скажет вам в ответ.

Пусть я в Иране лягу в мавзолее,

Разрушьте мой дворец в родимом Рее.

Хакан мне горя много причинил,

Увы, моих трудов не оценил.

Он подослал ко мне убийцу-дива.

Ужели поступил он справедливо?

Таких ли ждал я от него наград!

Но, может быть, хакан не виноват:

Здесь действовал иранец-подстрекатель,

Какой-нибудь мой давний зложелатель».

Затем писца позвал он во дворец.

Письмо хакану начертал писец:

«Ушел Бахрам! Ушел среди рыданий,

Ушел, а не достиг своих мечтаний!

Теперь моим ты близким помоги,

Да не гнетут их наглые враги.

А я правдив и честен был с тобою,

Пришел к тебе с открытою душою».

Он голову сестры прижал к груди.

Кто был ему дороже Гурдии?

Кто ближе был по крови и по духу?

Бахрам уста к ее приблизил уху,

Шепнул последние слова свои,

И умер на руках у Гурдии.

Все погрузились в боль, в тоску без края,

Его дела и думы вспоминая.

Мужи рыдали, плакала сестра…

Носилки принеся из серебра,

Она его воинственное тело

Парчою драгоценною одела

Осыпала Бахрама камфорой

Так, что незримым стал под ней герой…

Не плачь, узнав, что жил ты жизнью тленной:

Таков твой жребий во дворце вселенной.

Глава шестьдесят третья

Хакан узнает о смерти Бахрама Чубина и уничтожает дом Кулуна

И весть пришла, что умер Чубина:

Была дорога славы не верна.

И то письмо пришло к царю Китая.

Гонец читал, а царь внимал, вздыхая.

Пронзенный болью, мучимый тоской,

Он в горе впал и потерял покой.

Сказал, созвав сановников державы:

«Бахрам погиб за то, что жаждал славы».

Шел плач из дома в дом, из края в край:

Так о Бахраме горевал Китай.

Хакан велел найти без промедленья

Того, кто был виновник преступленья,

И понял: от Харрода смерть пришла,

Обман и подлость — все его дела.

Спросил властитель, яростью пылая:

«Куда бежала та собака злая?»

Кулун оставил, в сраме кончив дни,

Двух сыновей и множество родни.

Хакан велел, чтоб пламя истребило

И дом его, и все, что в доме было,

Велел он в пламя бросить сыновей,

Отдать добро, что приобрел злодей,

На разграбленье жителям столицы.

Потом настала очередь царицы.

На двор прогнать ее велел хакан

И выбросить пожитки на айван.

Он верховых отправил вслед Харроду, —

Исчез Харрод, как будто канул в воду…

Потрясены воителя судьбой,

Все облачились в траур голубой,

Был весь Китай в печали о Бахраме,

Все жители рыдали о Бахраме.

Словарь

Аврег — название города в Руме (см.), вблизи границ Ирана. Исторически, очевидно, Киркесия, откуда Хосров Парвиз обратился с письменной просьбой о помощи к византийскому императору Маврикию (582–602).

Айван — крытая галерея, терраса перед домом.

Ардабель (Ардебиль) — город в современном Южном (Иранском) Азербайджане.

Ардаван или Артабан V (208–225) — последний царь из династии Аршакидов, свергнутый Ардаширом (см.), основателем династии Сасанидов (см. Сасаны).

Ардашир (224–242) — основатель династии Сасанидов.

Арджасп — внук Афросиаба (см.), убитый Исфандиором (см.).

Аршак (250–248 г.г. до н. э.) — основатель династии Аршакидов, правившей значительной частью Средней Азии и Ирана до 224 г. н. э.

Афросиаб — одно из действующих лиц «Шахнаме», мифологический царь Турана.

Ахриман — божество зла в зороастрийской религии.

Багдад — имеется в виду столица Сасанидской династии Ктесифон (см. Тайсакун), вблизи которой позднее в 762 г. был основан Багдад — столица Арабского халифата.

Балх — город на территории современного северного Афганистана.

Барак — название реки; отождествляется с Чирчиком.

Барда — или Бардаа — древний город на территории Азербайджана.

Бахрам: звезда Бахрам — планета Марс.

Бисутун — гора близ Хамадана (см.), известная большой клинописной надписью царя из династии Ахеменидов Дария I Гистаспа (521–485 г.г. до н. э.) и прославленная в народных преданиях и сказаниях, нашедших отражение и в таджикской классической литературе.

Бобак — отец Ардашира (см.). Следуя одной из версий легенды об Ардашире, Фирдоуси считает Ардашира сыном дочери Бобака.

Бобила — название города на пути из Ирана в Рум (см.).

Визирь (точнее, вазир) — министр.

Герат — один из крупных городов Хорасана. Ныне на территории северного Афганистана.

Гударз Кишвадагон — военачальник, приближенный Кай-Ковуса (см.).

Гурган — область в современном Иране, на юго-восточном берегу Каспийского моря.

Гургин — сын Милода (см.), богатырь, воин Кай-Ковуса (см.).

Гуштасп — пятый царь из династии Каянов (см.), при котором, по преданию, была принята зороастрийская религия.

Джамасп — мифический сын пророка Даниила, славившийся как мудрец.

Джейхун — река Аму-Дарья.

Джемшид (Джамшед) — царь первой мифологической династии Пешдодидов, правивший, по Фирдоуси, 700 лет и свергнутый Заххоком (см.).

Див (дев) — злой дух, демон.

Динар — золотая монета, вес и достоинство которой в различное время колебались.

Диргем — серебряная монета, вес и достоинство которой в различное время колебались.

Домган (Домгон) — город, расположенный на границе между областями Персидский Ирак и Хорасан современного Ирана.

Доро сын Дороба — по генеалогии «Шахнаме» девятый царь из династии Каянидов или Каянов, исторически — последний царь из династии Ахеменидов — Дарий III Кодоман (338–485 г.г. до н. э.).

Дук — название пустыни.

Зардушт (Зороастр) — основатель зороастрийской религии, имевшей большое распространение в Средней Азии, Иране и Закавказье.

Заххок — мифологический царь-захватчик, кормивший выросших на его плечах змей человеческим мозгом и свергнутый Феридуном в результате народного восстания, поднятого кузнецом Кова.

Зенд-Авеста; Авеста — священная книга зороастризма (см. Зардушт). Зенд — комментарии к Авесте. Фирдоуси, как и другие классики таджикской литературы, считал Зенд и Авесту одной книгой.

Зиндан (точнее, зиндон) — тюрьма.

Изед (точнее, эзад) — бог.

Искандар — Александр Македонский (336–323 г.г. до н. э.)

Исфандиор — витязь, сын Гуштаспа (см.), убитый Рустамом (см.).

Йемен — страна, расположенная на крайнем юго-западе Аравийского полуострова.

Кайван — планета Сатурн.

Кай-Кобад — первый царь из династии Каянов (см.).

Кай-Ковус — второй царь из династии Каянов (см.).

Кай-Хосров — третий царь из династии Каянов (см.), сын Сиавуша (см.).

Кайсар — титул правителя Византии (Рум) в таджикской классической литературе.

«Калила и Димна» — сборник индийских по происхождению притч, получивший затем большое распространение в Иране, арабских странах и Средней Азии, а также в Европе. Назван по имени выведенных в этой книге двух шакалов.

Каюмарс — первый царь мифологической первой династии царей Аджама (земель, населенных иранскими племенами) — Пешдодидов.

Каяны (Каяниды) — мифологическая вторая династия царей Аджама.

Кирман — город и область, расположенные в центре современного Ирана.

Кисрой (Кисро) — арабизированная форма имени Хосрова I Ануширвана (см. Нуширван).

Кобад — 1) Кавад I (489–531 г.г.) — царь из династии Сасанидов, сын Пируза (см.), предшественник Хосрова Ануширвана (см. Нуширван). 2) см. Кай-Кобад.

Кустантания — Константинополь, Царьград (современный Стамбул) — столица Византии.

Лухрасп — четвертый царь из династии Каянов (см.), отец Гуштаспа (см.).

Ман — мера веса, колебавшаяся в различные времена и в различных местностях.

Мерв — центр северного Хорасана. Ныне Мары — областной центр Туркменской ССР.

Милод — военачальник Кай-Ковуса (см.).

Минучехр — правнук Феридуна (см.), внук Эраджа, отомстивший Сальму (см.) и Туру (см.) за смерть своего деда.

Мобед (точнее мубад) — зороастрийский жрец.

Монуй — название древнего города на пути из Ирана в Византию (Рум).

Навзар — царь из первой мифологической династии царей Аджама — Пешдодидов, сын Минучехра.

Нахрвон — название реки и местности на территории современного Ирака.

Неран — не-Иран.

Нишапур — один из крупных городов Хорасана.

Нуширван — Хосров I Ануширван (531–579) — один из самых выдающихся царей из династии Сасанидов (см.).

Озар (точнее, Озаргушасп) — название храма священного огня, построенного Гуштаспом (см.).

Озармах — 9-й месяц солнечного календаря (22 ноября-21 декабря).

Ораш — богатырь-лучник, приближенный Минучехра (см.).

Ормузд (точнее, Хурмузд) IV (579–590) — царь из династии Сасанидов, сын Нуширвана (см.).

Парс (Фарс) — область на юге Ирана, место происхождения Сасанидов (см.).

Пехлеви или среднеперсидский язык — язык населения Ирана во времена правления Сасанидов (см.).

Пируз (459–484) — царь из династии Сасанидов (см.).

Рей — древний город, разрушенный в XIII в. при нашествии монголов, развалины которого находятся вблизи современной столицы Ирана — Тегерана.

Розийцы — жители Рея (см.).

Рум — Византия.

Рустам — легендарный богатырь, крупнейший герой «Шахнаме».

Сальм — сын Феридуна, мифологический родоначальник семитских племен, совместно со своим братом Туром (см.) убивший другого своего брата — Эраджа.

Сам — богатырь, дед Рустама (см.).

Сасаны (Сасаниды) — династия, правившая в Иране в 224–651 г.г.

Сиавуш — сын Кай-Ковуса (см.), один из героев «Шахнаме», отвергнувший любовь своей мачехи Судобы и вынужденный бежать к Афросиабу (см.), по приказу которого он через некоторое время был убит.

Сова или Совашах — воевавший с Ормуздом (см.) и разбитый Бахрамом Чубином в 588 г. правитель тюрков, ябгу (князь) Кара-Чурин, на которого Фирдоуси перенес имя одного из правителей эфталитов — Шавака (в таджикском произношении — Сова).

Суруш — имя ангела.

Суфарой — имя визиря Кобада (см. Кобад 1.).

Тайсакун (Тайсафун) — Ктесифон, столица Саманидов (см.). У Фирдоуси анахронистически отождествляется с Багдадом (см.).

Тир — планета Меркурий.

Тур — сын Феридуна, мифологический родоначальник тюркских племен, совместно со своим братом Сальмом (см.) убивший другого своего брата Эраджа.

Туран — собирательное название земель, заселенных, по представлениям Фирдоуси, тюркскими племенами.

Умман или Оман — область на юго-востоке Аравийского полуострова.

Фагфур — 1) Титул китайского императора в классической таджикской поэзии; 2) имя сына Совашаха (см.).

Фалатун (Фалотун) — древнегреческий философ Платон (427–347 г.г. до н. э.).

Фарсанг — мера длины, равная приблизительно 6–7 км.

Феридун — царь из первой мифологической династии Пешдодидов, свергнувший в результате народного восстания, поднятого кузнецом Кова, царя-тирана Заххока (см.).

Хайтал — страна племени эфталитов; предположительно, в пределах Куляба и Бадахшана Таджикской ССР и прилегающих районов Афганистана.

Хакан — титул правителей тюрок, перенесенный в классической таджикской литературе также и на китайского императора.

Хамадан — город, расположенный на западе современного Ирана.

Хамоваран — страна, которой правил отец Судобы, жены Кай-Ковуса (см.); отождествляется с Сирией или Йеменом.

Хорасан — область на северо-востоке современного Ирана, до XVI в. включавшая в себя также ряд районов южной, Туркмении и северного Афганистана.

Хосров Парвиз (590–628) — царь из династии Сасанидов возведенный на престол вместо Ормузда IV (см.).

Хузестан — область на юго-западе современного Ирана.

Хушнавоз — имя одного из действующих лиц «Шахнаме».

Чач — древнее название Ташкента.

Човган (чавгонбози) — игра в конное поло. Човган — название клюшки, которой всадники бьют по шару — «гуй».

Шамбалид (шамболид) — верблюжья кожа (растение).

Шапур — имя нескольких царей из династии Сасанидов (см.).

Шахиншах (точнее, шаханшах — «царь царей») — титул правителей Ирана.

Шираз — центр провинции Фарс на юге Ирана.

Яздан (точнее, яздон) — бог.

Составил М. Занд