I.
-- Я хочу, чтобъ мнѣ повиновались въ одну минуту! Въ отсутствіи моего отца я главный въ семействѣ; я старшій; я хочу, чтобы мнѣ повиновались, говорю я!
Говорившій эти слова грубымъ, повелительнымъ голосомъ, съ сжатымъ кулакомъ, готовясь ударить своего противника, былъ дитя не старше семи лѣтъ. У этого мальчика были небольшіе впалые глаза и такая огромная голова, что казалась вовсе несоразмѣрною съ его низкимъ, толстымъ туловищемъ. Онъ смотрѣлъ поперемѣнно то на маленькую дѣвочку, то на маленькаго мальчика, которые отъ страха спрятались въ уголъ великолѣпной готической залы.
-- Теперь, прибавилъ первый мальчикъ, запрягайтесь, сударыня, въ рту веревку, и будьте моею лошадью Потомъ, когда дѣвочка не отвѣчала, онъ вскричалъ:-- Такъ ты меня не слушаешься?
-- Выбери другую игру, Бертранъ, отвѣчала маленькая дѣвочка дрожащимъ голосомъ; въ этой игрѣ мнѣ всегда бываетъ больно отъ твоего кнута.
-- Я говорю тебѣ, что хочу въ эту игру! сказалъ Бертранъ, топнувъ ногою.
-- А мнѣ она не нравится, отвѣчала малютка рѣшительнымъ тономъ.
-- Ты еще стала разсуждать! вскричалъ Бертранъ, и въ слѣдъ за этимъ ударилъ дѣвочку кулакомъ по плечу, такъ что та закричала.
-- Замолчи, а то я тебя еще ударю! сказалъ онъ, поднявъ кулакъ. Дѣвочка замолчала; но крикъ ея услышали, и человѣкъ, одѣтый въ черномъ, вошелъ въ комнату и сталъ между дѣтьми.
-- Развѣ можно бить такъ сестру свою? сказалъ этотъ человѣкъ, обратясь къ Бертрану. Ваша сестра моложе васъ и слабѣе, и вамъ должно бы защитить, еслибъ кто ее обидѣлъ.
-- Я это и сдѣлаю, если кто другой станетъ бить ее, сказалъ дитя, ни сколько не испугавшись того, кто ему говорилъ.
-- А зачѣмъ вы ее бьете?
-- Я имѣю надъ нею власть, г-нъ аббатъ!
-- А если я васъ буду бить, потому что я вашъ учитель? сказалъ аббатъ.
-- Во-первыхъ, вы не имѣете надо мной власти: надо мной имѣетъ власть одинъ только человѣкъ: Бертранъ Рено Дюгескленъ, мой отецъ; а вы только мой учитель, г-нъ аббатъ.
-- Я скоро и имъ не буду, отвѣчалъ почтенный аббатъ съ горестію, потому что съ такимъ ученикомъ я только теряю свои труды и беру понапрасну деньги.
-- Нѣтъ, не напрасно: ваши поученія стоютъ денегъ, прервалъ Бертранъ съ насмѣшливымъ видомъ; а вы, кажется, на нихъ не скупы.
-- Онѣ для васъ безполезны, потому что вы ихъ не слушаете.
-- Ежели я ихъ не исполняю, то всё-таки слушаю.
-- Очень жаль, что у васъ нѣтъ охоты къ ученью, потому что у васъ есть способности.
-- Какъ, ной милый наставникъ, у меня есть способности!... И это вы говорите Бертрану Дюгесклену, котораго всегда называете негодяемъ, шалуномъ и другими прекрасными именами!
-- Но при этомъ мнѣ всегда бываетъ непріятнѣе, нежели вамъ.
-- Марія! сказалъ Бертранъ сестрѣ своей, приготовь г-ну аббату платокъ: ежели онъ будетъ такъ продолжать, то непремѣнно скоро расплачется.
-- Еслибъ у васъ по крайней мѣрѣ было сердце, сударь, то еще можно было бы надѣяться сдѣлать изъ васъ что-нибудь
-- Такъ у меня нѣтъ сердца? Не угодно ли вамъ объяснить мнѣ, что такое сердце.
-- Это состоитъ въ томъ, чтобы любить тѣхъ, которые васъ любятъ.
-- Потому то я и не люблю никого, что меня никто не любитъ, отвѣчалъ Бертранъ съ пасмурнымъ видомъ.
-- Какъ же вы хотите, чтобъ васъ любили? У васъ всѣ удовольствія состоять въ томъ, чтобъ мучить слугъ, заставлять кричать сестру и брата; обращаться дурно съ тѣми, которые слабѣе васъ. Если ваша матушка пожелаетъ чего-нибудь, то вы всегда стараетесь сдѣлать ей напротивъ; словомъ, вы такъ злы, что на двѣ мили въ окрестностяхъ нѣтъ ни одного крестьянскаго ребенка, который, увидѣвъ васъ, не побѣжалъ бы прочь, крича всѣмъ встрѣчающимся: "Бѣгите, бѣгите! вотъ идетъ Бертранъ, сынъ нашего господина! Бѣгите: онъ такой негодяй, что навѣрное сдѣлаетъ вамъ какой нибудь вредъ." Никто не можетъ терпѣть васъ.
-- Мнѣ все равно, сказалъ Бертранъ, сдѣлавъ ужасную гримасу.
-- Посмотрите на себя въ зеркало, ваши волосы, дурно причесанные, висятъ на лбу; платье ваше засалено, изорвано; одна нога обута, а другая нѣтъ; лице ваше въ синихъ пятнахъ, руки всѣ въ грязи; вы похожи на нищаго.
-- Ну, чтожъ! тѣмъ лучше.
-- Развѣ такъ можно отвѣчать? Сверхъ того, чѣмъ оставаться здѣсь и дѣлать вредъ, вы лучше сдѣлали бы, еслибъ причесались и вычистились, потомъ взяли бы урокъ въ чтеніи. Не стыдно ли, что вы, будучи почти осьми лѣтъ, не знаете еще складовъ?
-- Благодаренъ; мнѣ скучно учиться читать.
-- Мнѣ гораздо скучнѣе учить васъ.
-- Зачѣмъ же вы меня учите?
-- Затѣмъ, что это моя обязанность. Въ жизни всякой долженъ исполнять свои обязанности.
-- Развѣ у меня есть обязанности, которыя я долженъ исполнять?
-- Разумѣется. Если моя обязанность учить васъ, то ваша обязанность учиться.
-- Это большая разница: вамъ платятъ деньги, чтобъ вы меня учили; а мнѣ никто не платитъ за то, чтобы я учился.
-- Извините, тутъ есть разница; но только не такая: за то, что я учу, мнѣ платятъ деньгами; а вы будете награждены, увѣряю васъ, тѣмъ удовольствіемъ, которое почувствуете сами, и которое доставите другимъ.
-- Кончено! Это все пустяки, почтеннѣйшій мой наставникъ; да я и не хочу никому доставить удовольствія.
-- Почему же это?
-- Потому что всѣ меня ненавидятъ, и я ненавижу всѣхъ.
-- Знаете ли, почему васъ всѣ ненавидятъ?
-- Знаю, отвѣчалъ Бертранъ, тяжело вздохнувъ; потому что я такъ дуренъ собою, что всѣ меня боятся.
-- Безобразіе не порокъ, и васъ не любятъ не за безобразіе, но за ваши дурные поступки. Злость, вспыльчивость, лѣность гораздо болѣе обезображиваютъ лице, нежели широкой носъ или маленькіе глаза. Повѣрьте мнѣ, что по этой-то причинѣ батюшка вашъ, господинъ Дюгескленъ, огорченный тѣмъ, что въ старшемъ сынѣ его столько пороковъ, сказалъ при отъѣздѣ: "Этотъ ребенокъ мало сдѣлаетъ чести имени, которое онъ носитъ; лучше бы ему умереть при рожденіи, нежели обезславить имя своего отца; а онъ, вѣрно, это сдѣлаетъ".
-- А! мой батюшка сказалъ это? вскричалъ маленькой Дюгескленъ, весь покраснѣлъ и сжалъ зубы и кулаки. Мой батюшка сказалъ это! Хорошо! Я буду еще злѣе, нежели теперь; я буду поступать еще хуже. Если никто меня не любитъ, то по крайней мѣрѣ меня будутъ бояться.
-- Въ такомъ случаѣ я съ вами распрощаюсь.
-- Я буду радъ этому отъ всего сердца.
-- Я васъ оставлю съ горестію въ сердцѣ.
-- А я такъ разстанусь съ вами съ радостію.
-- Дождусь ли когда нибудь, что вы перемѣнитесь къ вашей пользѣ?
-- А я могу ли надѣяться, что васъ болѣе не увижу?
Въ продолженіе этого разговора, брать и сестра Бертрана Дюгесклена пошли къ матери; а наставникъ удалился медленно, оставивъ Бертрана, который ворча и съ поникшею головою пошелъ въ темный уголъ залы и задумался.
Эта небольшая сцена происходила въ 1322 году, въ замкѣ Мотъ-Бронѣ (Mothe-Broon), близъ Рейнна.
На часахъ пробило двѣнадцать, и чрезъ нѣсколько времени все семейство собралось въ столовую обѣдать. Бертранъ пришелъ послѣ всѣхъ съ пасмурнымъ лицемъ и скучнѣе обыкновеннаго; мать, братъ и сестра сидѣли уже за столомъ, когда онъ пришелъ и занялъ свое мѣсто.
-- Твой учитель уѣхалъ, сказала г жа Дюгескленъ съ досадою.
-- Ну, что-жъ? Тѣмъ лучше, отвѣчалъ Бертранъ, и сталь ѣсть супъ такъ скоро и съ такою жадностію, что съ ложки у него лилось на подбородокъ, а съ подбородка на платье.
-- Ты меня очень огорчаешь, сказала г-жа Дюгескленъ, забывъ о кушаньяхъ, которыя слуга поставилъ на столъ: такъ огорчало ее поведеніе сына. Отецъ твой при отъѣздѣ говорилъ, чтобъ я отослала тебя куда-нибудь подалѣе; но я, по слабости, всё откладывала это наказаніе.... Но теперь принуждена буду исполнить его приказаніе.
Бертранъ не отвѣчалъ ни слова; глаза его устремлены были на блюдо голубей подъ соусомъ, которое стояло передъ нимъ; онъ только и думалъ о томъ, какъ бы взять этого кушанья себѣ на тарелку и не обжечь пальцевъ. Только что мать перестала Говорить, какъ видитъ, что сынъ схватилъ голубя и, потащивъ къ себѣ на тарелку, сдѣлалъ на бѣлой скатерти соусомъ дорожку.
-- Что ты дѣлаешь? Развѣ ты не могъ подождать, пока я тебѣ наложу? Посмотри, твой братъ и твоя сестра, которые тебя моложе, ведутъ себя гораздо лучше. Съ этой минуты я тебѣ запрещаю дотрогиваться до кушанья.
Бертранъ, не отвѣчая матери ни слова, началъ съ жадностію ѣсть голубенка.
-- Право, мнѣ стыдно отъ твоихъ поступковъ. Развѣ ты не можешь ѣсть о прятнѣе?-- Контуа! сказала она служителю, который стоялъ за его стуломъ, разрѣжь ему кушанье и подай.
-- Я уже кончилъ, сказалъ Бертранъ.
-- Прими у него тарелку, Контуа. Потомъ, обращаясь къ сыну, она сказала: Смотри, чтобъ этого впередъ никогда не было.
Она еще не кончила своего замѣчанія, какъ Бертранъ протянулъ одну руку къ слоенымъ пирожкамъ, а другую къ салатницѣ.
-- Развѣ ты не слыхалъ, Бертранъ, что я тебѣ говорила? сказала г-жа Дюгескленъ съ досадою.
Бертранъ поднесъ ко рту два пирожка и нѣсколько листовъ салату, и потомъ опять протянулъ руку къ пирожкамъ и къ салату.
-- Пошелъ вонъ! вскричала г-жа Дюгескленъ, разсердившись. Поди вонъ, и не смѣй показываться ко мнѣ на глаза безъ моего позволенія!
-- Я тогда выйду, когда пообѣдаю, отвѣчалъ Бертранъ, съ набитымъ ртомъ и продолжая ѣсть.
-- Поди вонъ, повторяю тебѣ! сказала г-жа Дюгескленъ, выведенная изъ терпѣнія. Поди вонъ!... Контуа! возьми его, отнеси въ комнату, запри тамъ; а ключъ принеси мнѣ.
-- Не тронь меня! вскричалъ Бертранъ со злобою въ глазахъ. Не тронь меня!
-- Дѣлай, что я тебѣ приказываю, Контуа! сказала его мать.
-- Если онъ подойдетъ ко мнѣ, то я его ударю вотъ этимъ ножемъ, сказалъ Бертранъ, схвативъ столовый ножъ замахиваясь имъ на слугу.
Но слуга, ни сколько не испугавшись, подошелъ къ ребенку, схатилъ его за руку, когда онъ этого совсѣмъ не ожидалъ, и обезоружилъ. Тутъ Бертранъ, озлобясь, ухватился за скатерть и потащилъ за собою все, что было на столѣ. Блюда, говядина, соусъ, плоды, стаканы, вода, вино, все это попадало и смѣшалось.
Удивленная такимъ поступкомъ, г-жа Дюгескленъ встала изъ за стола я, прижавъ къ груди обоихъ дѣтей, которыя, испугавшись Бертрана и стука, происшедшаго отъ падающихъ блюдъ, поблѣднѣли и не говорили ни слова, со слезами на глазахъ вскричала: Боже мой! вѣрно, я неумышленно Тебя оскорбила чѣмъ нибудь, и Ты въ гнѣвѣ послалъ мнѣ этого ребенка. Боже мой! неужели я произвела на свѣтъ такое злобное существо?"
Не слушая этихъ словъ, которыя, безъ сомнѣнія, заставили бы Бертрана прійти въ себя, маленькой Дюгескленъ продолжалъ злиться: толкалъ ногою въ столъ; стучалъ кулаками до тѣхъ поръ, пока на нихъ появились синія пятна; потомъ отъ столовъ перешелъ къ стульямъ, отъ стульевъ къ опрокинутому кушанью, которое также толкалъ ногою. Потомъ онъ сталъ грозить слугамъ, которые стояли, ожидая приказанія своей госпожи схватить негодяя, и остановился не прежде, какъ смертельно уставъ, съ окровавленными руками и вспотѣвшимъ лбомъ.
-- Возьмите этого ребенка, сказала слугамъ г-жа Дюгескленъ, когда горесть и слезы позволили ей говорить, и заприте его не въ комнату, а въ подвалъ. На правой рукѣ, у послѣдней ступеньки, есть пустой погребъ: заприте его въ немъ; пусть онъ останется тамъ на цѣлую недѣлю, на хлѣбѣ и водѣ, и не будетъ ни съ кѣмъ видѣться
-- Маменька! простите Бертрана, простите его маменька! вскричали дѣти, протягивая рученки свои къ матери.
-- Для злыхъ нѣтъ прощенья! возразила г-жа Дюгескленъ строго; а вы, дѣти, дайте мнѣ обнять себя; утѣшьте бѣдную мать въ горести, которой причиною вашъ старшій брать. Подойдите ко мнѣ: я очень несчастлива!
Въ эту минуту двери столовой растворились, и женщина въ монашескомъ одѣяніи остановилась на порогѣ, и смотрѣла съ удивленіемъ на зрѣлище, которое представлялось ея взорамъ.
Столъ былъ опрокинуть; куски фарфора и говядины валялись по полу; на которомъ текъ ручей вина и воды; потомъ г-жа Дюгескленъ, блѣдная, съ заплаканными глазами, держала въ объ-" ятіяхъ дѣтей; далѣе стояли остолбѣнелые слуги, и наконецъ въ углу залы, съ поникшей головою, раскраснѣвшійся, пристыженный ребенокъ, засаленный и полуодѣтый.
II.
-- Сестра Марѳа! вскричали двое малютокъ, вырвавшись изъ объятій своей матери, и подбѣгая къ ней.
-- Вы пришли въ самую горестную минуту, сестра! сказала г-жа Дюгескленъ огорченнымъ видомъ.
-- Но надѣюсь, что все таки кстати? спросила сестра Марѳа.
-- Нѣтъ, нѣтъ! возразила дама съ горестію. Впрочемъ мнѣ никогда не было такъ нужно утѣшеніе какъ теперь.
-- Въ самомъ дѣлѣ, сказала монахиня, вы очень блѣдны и разстроены. Здоровъ ли г-нъ Дюгескленъ?
-- Слава Богу, онъ здоровъ! отвѣчала дама.
-- Такъ что-жъ? сказала монахиня, осматривая вокругъ себя.
-- Вы изумляетесь этому безпорядку, прервала дама; чтожъ будетъ, если вы узнаете причину?
-- Меня занимаетъ не безпорядокъ вашей комнаты, отвѣчала сестра Марѳа; а этотъ ребенокъ, прибавила она указывая пальцемъ на Бертрана. Кто онъ?
Г-жа Дюгескленъ вздохнула и опустила голову; а слуги, увидѣвъ, что они уже болѣе не надобны, подобрали остатки обѣда, и пошли.
-- Это презлой ребенокъ, сказала дама послѣ минутнаго молчанія.
-- Какъ! сказала монахиня, улыбаясь и подходя къ Бертрану; какъ! развѣ въ такія лѣта бываютъ злы?
-- Да, также, какъ и въ ваши, отвѣчалъ Бертранъ, наморщивъ брови.
-- Но и въ мои лѣта бываютъ не злы, мой милый, отвѣчала монахиня добродушно. Подойди ко мнѣ, оставь свой уголъ, мой другъ!
-- У меня нѣтъ друзей, отвѣчалъ Бертранъ грубо.
-- Но хочешь ли, чтобъ я была твоимъ другомъ?
-- Оставьте меня въ покоѣ, сказалъ Бертранъ, и обернулся спиною къ сестрѣ Марѳѣ.
-- Ты поступаешь невѣжливо, сказала монахиня.
-- Вы хотите давать мнѣ такія же наставленія, какія я слышу отъ моего отца, матери и моего учителя.
-- Нѣтъ, я не хочу давать тебѣ наставленій; а думаю, что ты такъ уменъ и послушенъ, что въ нихъ не нуждаешься.
-- Знаете ли вы, что я терпѣть не могу, когда надо мной насмѣхаются? вскричалъ Бертранъ надменно.
-- Я совсѣмъ и не думала объ этомъ.
-- И тѣхъ, которые надо мной смѣются, я колочу палкой.
Тутъ Бертранъ поднялъ съ полу палку и сталъ махать ею.
-- Оставьте его, сестра; онъ васъ ушибетъ, сказала г-жа Дюгескленъ.
-- Я не думаю, чтобъ онъ это сдѣлалъ, сказала монахиня, подходя пенемногу къ Бертрану, и когда была уже не далеко отъ него, то взяла его за руку, поправила волосы, которые ему закрывала лобъ и щеки, и, посмотрѣвъ на него пристально, сказала:
-- Въ физіогноміи этого ребенка есть что-то благородное, характеристическое. Если я не ошибаюсь, то онъ нѣкогда прославится. У него счастливая физіогномія; онъ будетъ полководцемъ, будетъ одинъ изъ знаменитыхъ людей своего времени.
Слушая такія предсказанія, г-жа Дюгескленъ тяжело вздохнула.
-- Увы! добрая сестра, сказала она: ребенокъ этотъ ни сколько не обѣщаетъ счастливой будущности, которую вы ему предсказываете. Къ несчастію, это мой сынъ.
-- Вашъ сынъ! прервала сестра Марѳа съ удивленіемъ. Гдѣ-жъ онъ у васъ былъ спрятанъ? Съ тѣхъ поръ, какъ я къ вамъ хожу, я его вижу въ первый разъ.
-- Добрая сестра! у него такой дурной характеръ, что хотя онъ и мой старшій сынъ, но мнѣ стыдно его видѣть и показывать другимъ; я его всегда удаляю изъ замка, когда ко мнѣ пріѣзжаютъ гости. Этотъ ребенокъ любитъ только дѣлать зло, и я очень опасаюсь чтобъ онъ рано или поздно не обезчеститъ своей фамиліи. Я утромъ вечеромъ молю Бога, чтобъ онъ исправился; но ничто его не исправляетъ: ни строгость, ни ласка; онъ такъ много дѣлаетъ зла, что его отецъ уѣзжаетъ изъ заика, чтобъ избѣжать случая его наказывать, и я чувствую, что съ каждымъ днемъ этотъ ребенокъ лишается моей любви.... Вошедъ ко мнѣ, вы были изумлены безпорядкомъ, который у меня видѣли. Выслушайте, моя добрая сестра, что сдѣлалъ этотъ ребенокъ, и посудите сами, заслуживаетъ ли онъ наказаніе, которое я хочу ему сдѣлать.
Тогда г-жа Дюгескленъ стала разсказывать о происшествіи, которое уже вамъ извѣстно, любезныя дѣти!
Когда она переставала говорить, монахиня, выслушавъ ее со вниманіемъ, обратилась къ Бертрану, и увидѣвъ, что онъ пристыженъ и въ смущеніи, подошла къ нему.
-- Это дурно, сказала она ему кротко; это дурно, и я увѣрена, что ты это чувствуешь не менѣе меня. Хорошо повелѣвать, мой милый, но надобно прежде умѣть повелѣвать самимъ собою. Очень естественно, что намъ не нравится, когда насъ хотятъ наказывать; но лучше не заслуживать этого. А ты, кажется, заслужилъ наказаніе. Посмотри на себя: лице твое тебя не обманетъ. Д повторяю тебѣ, что ты будешь со временемъ человѣкамъ замѣчательнымъ; начни же съ этой минуты исполнять мое предсказаніе. Я постараюсь упросить твою маменьку, чтобъ она тебя не наказывала; а тебя прошу принять наказаніе, если ты чувствуешь, что его заслужилъ.
Бертранъ бросилъ палку, которая была у него въ рукахъ, и пошелъ къ двери, не говоря ни слова.
-- Куда ты идешь? спросила монахиня, подбѣжавъ къ нему и взявъ его за руку.
-- Я иду въ подвалъ; я хочу итти туда одинъ: я знаю дорогу, отвѣчалъ Бертранъ, стараясь подъ грубымъ голосомъ скрытъ слезы, которыя катились у него изъ глазъ.
-- Теперь я попрошу твою маменьку, простить тебя, возразила монахиня, цѣлуя его въ лобъ. Ты добрый и благородный ребенокъ.
-- Я его продаю отъ всего сердца, сказала г-яса Дюгескленъ, взявъ Бертра-на въ свои объятія и цѣлуя его съ нѣжностію. Онъ можетъ меня сдѣлать счастливой матерью.
-- Съ этой минуты я вамъ обѣщаю это, отвѣчалъ онъ такимъ кроткимъ и покорнымъ голосомъ, что мать отъ радости еще разъ его поцѣловала.
-- И съ этой минуты, я ручаюсь за его будущность! вскричала монахиня съ восторгомъ.
-- Я вамъ вѣрю, сестра сказала г-жа Дюгескленъ, тронутая этимъ; я вамъ вѣрю, потому что всегда пріятно вѣрить тому, чего желаешь. Прошу васъ, приходите къ намъ чаще, подкрѣплять вашими кроткими наставленіями доброе расположеніе моего сына. Посмотрите, съ тѣхъ поръ, какъ вы здѣсь, онъ со. всѣмъ перемѣнился.
-- Плодъ, который никогда не созрѣваетъ, никуда не годенъ, отвѣчалъ Бертранъ, глубоко тронутый предсказаніемъ монахини; а тотъ, который созрѣваетъ не скоро, всегда бываетъ хорошъ.
Чрезъ нѣсколько дней послѣ сего г-нъ Дюгескленъ возвратился изъ путешествія, и когда онъ сѣлъ за столъ, то первый предметъ, представившійся его взорамъ, былъ его старшій сынъ, котораго онъ едва могъ узнать. Онъ былъ одѣтъ опрятно, чисто; голова его хорошо причесана и завита, и не казалась уже отъ безпорядка волосъ огромною, какъ прежде; руки его были чисты; за столомъ онъ велъ себя хорошо, ѣлъ опрятно и отвѣчалъ только тогда, когда его спрашивали; слугамъ приказывалъ учтиво; словомъ сказать, удивленіе г-на Дюгесклена болѣе и болѣе увеличивалось. Онъ ему сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ, на которые Бертранъ отвѣчалъ ему съ почтеніемъ и покорностію; потомъ послѣ обѣда онъ видѣлъ, какъ Бертранъ игралъ съ братомъ и сестрою, и при этомъ не только не заставлялъ ихъ кричать, какъ прежде, но иногда уступалъ имъ. Обрадованный Дюгескленъ повелъ сирего сына въ конюшню, подарилъ ему лошадку и далъ ему первый урокъ въ верховой ѣздѣ.
Я уже разсказывалъ вамъ, милыя дѣти, что Бертранъ Дюгескленъ въ восемь лѣтъ былъ самымъ дурнымъ, самымъ злымъ мальчишкомъ; но потомъ, послѣ предсказанія доброй монахини, вдругъ перемѣнился и сдѣлался однимъ изъ знаменитѣйшихъ полководцевъ своего времени, и при всѣхъ встрѣчахъ съ врагами своего отечества покрывалъ себя всегда новою славою. Карлъ V, король Французскій, желая вознаградить его достойнымъ образомъ, пожаловалъ коннетаблемъ, который въ тогдашнее время былъ самымъ высшимъ воинскимъ чиномъ.
Столь же достойный удивленія по своимъ добродѣтелямъ, какъ по дарованіямъ и храбрости, онъ заслужилъ уваженіе не только отъ своихъ согражданъ, но умѣлъ пріобрѣсти оное и отъ Англичанъ, съ которыми сражался. Онъ умеръ при осадѣ Рандовскаго замка. Начальникъ этой крѣпости, узнавъ о несчастій, которое оплакивало все войско, пришелъ поклониться гробу такого великаго и благороднаго непріятеля. Имя Дюгесклена есть одно изъ лучшихъ именъ, которыми можетъ гордиться Франція; онъ былъ любимъ своими современниками и служилъ для нихъ примѣромъ; они удивлялись его достоинствамъ и не замѣчали недостатковъ.
Что касается до него, то онъ никогда не забывалъ, какъ говорятъ, предсказанія сестры Марѳы и той счастливой перемѣны, которую оно произвело въ его характерѣ.