I.
7 Октября 1715 года было еще темно, когда пяти-лѣтній ребёнокъ, спавшій въ одной изъ лучшихъ комнатъ Венсенскаго замка, вдругъ проснулся и взглянулъ на человѣка, который, въ полной одеждѣ, сидѣлъ въ большомъ креслѣ, называемомъ въ наше время ganache, и, какъ видно было при свѣтѣ бронзовой лампы, висѣвшей на потолкѣ, заснулъ.
Кашлянувъ нѣсколько разъ, какъ будто въ недоумѣніи, прервать ли сонъ его, онъ наконецъ рѣшился закричать:
-- Контуа! Контуа!...
-- Государь! отвѣчалъ Контуа, вставъ поспѣшно и бросившись къ постели ребенка.
-- Посмотри, пожалуйста, много ли выпало снѣгу въ нынѣшнюю ночь.
Не сдѣлавъ никакого возраженія на этотъ вопросъ, Контуа подошелъ къ окну. поднялъ шелковые занавѣсы и отвѣчалъ просто:
-- Много, государь!
Но молодой король, который слѣдилъ глазами за движеніями камердинера, увидѣвъ въ окно, что все поле побѣлѣло, и прекрасныя деревья Венсенскаго замка стояли, какъ напудренныя, вскричалъ:
-- Какая радость! Подыми меня скорѣй, Контуа! Скорѣй, скорѣй одѣвай меня! Ну, проворнѣй, Контуа!
-- Почему вашему величеству хочется встать такъ рано? сказалъ Контуа, садясь спокойно въ свои кресла
-- Развѣ ты не знаешь, Контуа, что нынѣшнимъ утромъ мнѣ должно дать большое сраженіе, и я ручаюсь, что непріятель уже подъ ружьемъ. Мнѣ не хотѣлось бы, чтобъ онъ предупредилъ меня...
-- Государь! непріятель спитъ; дѣлайте и вы то же.
-- Спать въ день битвы! Ventre-saintgris! какъ говоритъ мой двоюродный братъ, герцогъ Орлеанскій; да этого никогда не видано. Подыми же меня, Контуа! сказалъ дитя, ворочаясь на своей постели.
-- Успокойтесь, государь, и будьте благоразумнѣе. Г-жа Вантадуръ запретила мнѣ подымать васъ такъ рано.
-- А я Людовикъ XV, король французскій, тебѣ приказываю....
-- Ваше величество поймете...
-- Я ничего не панимаю; я хочу встать! сказалъ Людовикъ XV съ досадою. Маленькій герцогъ Шартрскій вчера вызвалъ меня на битву; онъ будетъ начальствовать надъ одной партіей, а я надъ другой; онъ долженъ ужъ быть на своемъ мѣстѣ. Ты такъ благоразуменъ, Контуа, что вѣрно не захочешь, чтобъ твой король прослылъ лѣнивцемъ или трусомъ въ глазахъ своихъ подданныхъ.
-- Будьте покойны, государь: всѣмъ извѣстно, что въ вашемъ поколѣніи нѣтъ ни лѣнивыхъ, ни беззаботныхъ королей.
-- Такъ подыми меня, пока еще не взошло солнце.
-- Какъ, государь! неужели и солнце васъ вызывало на битву?
-- Нѣтъ, мой добрый Контуа; но мое оружіе растаетъ отъ солнца.
-- Что же за оружіе забрали вы, государь, которое таетъ отъ солнца?
-- Превосходное, увѣряю тебя Контуа!
-- Это конечно не то оружіе, которое употребляетъ вашъ дѣдушка Людовикъ XIV, и не то, которое употреблялъ его прадѣдъ Генрихъ IV?
-- Нѣтъ, нѣтъ! сказалъ смѣясь Людовикъ XV; мое оружіе состоитъ просто изъ комьевъ снѣгу.... Не смѣйся, Контуа: хорошій комъ снѣгу, искусно брошенный, легко можетъ вышибить глазъ или сдѣлать порядочную шишку на лбу, увѣряю тебя.
-- Я въ этомъ не сомнѣваюсь, государь, отвѣчалъ Контуа, продолжая смѣяться.
-- Ту будешь на сраженіи, Контуа; я тебѣ это позволяю, и увидишь, какъ оно будетъ прекрасно. Представь себѣ, что мы раздѣлились на два лагеря; герцогъ Шартрскій командуетъ однимъ, а я другимъ; подъ моимъ начальствомъ лучшее дворянство: графъ Фероде, герцогъ Даркуръ, графъ Клермонской, маркизы Недъ и Нанжись. О! я не спалъ всю ночь отъ удовольствія, а ты не допускаешь меня встать рано. Мнѣ только и снились комья снѣгу, атаки и засады... Я придумалъ самый искусный маневръ.... Да подымай же меня, Контуа; снѣгъ растаетъ отъ солнца, у меня не будетъ оружія; а тѣ, которые сражаются подъ моими знаменами, навѣрное уже ждутъ меня на полѣ сраженія. Я обѣщалъ имъ побѣду; а какъ же мнѣ сдержать слово, когда ты не даешь мнѣ встать. Боже мой! какъ несчастны государи, которые не могутъ заставить повиноваться себѣ!
Тихій стукъ въ дверь прервалъ Людовика; Контуа отворилъ, и съ удивленіемъ увидѣлъ вошедшаго герцога Вилеруа, гувернера молодаго короля.
-- Проснулся ли король? спросилъ маршалъ.
-- Вотъ уже больше часу, какъ онъ проснулся, и пристаетъ ко мнѣ, что пора встать, отвѣчалъ камердинеръ.
Тогда маршалъ Вилеруа подошелъ къ постели ребенка.
-- Государь! сказалъ онъ, сегодня герцогъ Орлеанскій принимаетъ регентство; вамъ надобно при этомъ случаѣ произнести небольшую рѣчь; сдѣлайте мнѣ честь, выслушайте меня, потому что эту рѣчь должно выучить наизустъ, чтобы сказать при всемъ дворѣ.
-- Я согласенъ на это, отвѣчалъ Людовикъ съ чрезвычайною робостію, и не смѣя обнаруживать своего неудовольствія на то, что его одерживаютъ.
-- Слушайте меня внимательно, государь; говорите за мной: Мы объявляемъ....
-- Какъ вы думаете, растаетъ ли снѣгъ, когда "взойдетъ солнце? прервалъ Людовикъ, столь занятый видомъ парка, который при наступленіи дня заблисталъ бѣлизною, что даже не слыхалъ словъ г-на Вилеруа.
-- Это очень можетъ случиться, государь! отвѣчалъ этотъ съ видомъ нетерпѣнія; но повторяйте же: Мы объявляемъ, что герцогъ Орлеанскій....
-- Мы объявляемъ, что герцогъ Орлеанскій, сказалъ Людовикъ; потомъ прибавилъ тѣмъ же тономъ: Контуа! по" смотри, великъ ли снѣгъ.
-- Что за дѣло до этого! прервалъ наставникъ, не скрывая неудовольствія, которое возбуждало въ немъ невниманіе короля-дитяти. Станемъ продолжать: назначается регентомъ королевства....
-- Я ручаюсь, что у герцога Шартрскаго есть теперь большіе комья снѣгу.
-- Если вы меня не будете слушать, сказалъ г-нъ Вилеруа строго, то никогда по выучите вашей рѣчи.
-- Мнѣ лучше бы хотѣлось итти въ паркъ съ прочими дѣтьми, пробормоталъ Людовикъ съ недовольнымъ видомъ.
-- Вы пойдете туда послѣ церемоніи, государь!
-- Но снѣгъ тогда ужъ растаетъ.
-- Да, государь, онъ растаетъ.
-- Но мнѣ тогда не льзя будетъ надѣлать комьевъ изъ снѣгу.
-- Ну, такъ что же? У васъ ихъ не будетъ.
-- А мое сраженіе, а мои воины! А другія дѣти, которыя забавляются тогда, когда я сижу, запершись въ моей комнатѣ!
-- Короли не то, что другія дѣти, государь! Они не могутъ всегда бѣгать и забавляться.
-- Такъ совсѣмъ не весело быть королемъ.
-- Государь! учите вашу рѣчь; вотъ уже болѣе часу, какъ вы должны были ее выучить.
-- Еслибъ вы меня увѣрили, по крайней мѣрѣ, что снѣгъ не растаетъ.
-- Вы хотите, чтобъ я васъ увѣрилъ? Хорошо, будь по вашему, государь; но, ради Бога, слушайте меня, сказалъ г-нъ Вилеруа, не будучи въ состояніи удерживать своего нетерпѣнія.
-- Боже мои! я васъ слушаю, сказалъ Людовикъ.
Смягченный такою послушливостію, маршалъ сѣлъ у постели Людовика, и, прочитывая по одному слову небольшую рѣчь, которую его воспитанникъ съ точностію повторялъ за нимъ, онъ вышелъ, вполнѣ увѣренный, что Людовикъ XV прекрасно выполнитъ свою роль во время церемоніи, которая готовилась.
Людовикъ, увидѣвъ, что дверь затворилась за его гофмейстеромъ, вспрыгнулъ отъ радости.
-- Теперь въ паркъ! закричалъ онъ.
-- Вотъ и г-жа Вантадуръ съ учителемъ вашимъ, г-мъ Флёри, сказалъ Контуа, спѣша ввести этихъ двухъ особъ, которыхъ сопровождало нѣсколько придворныхъ служителей, несшихъ полный костюмъ для дитяти.
Эти вещи, расположенныя но кресламъ и стульямъ, на нѣкоторое время заняли молодаго короля; онъ даже думалъ, что въ этомъ нарядѣ ему будетъ удобнѣе дать сраженіе.
-- Боже мой, какъ это хорошо! Какъ это прекрасно! Вы это все на меня надѣнете, милая маменька? сказалъ онъ своей гувернанткѣ, которую очень любилъ, и которой онъ далъ нѣжное названіе матери.
-- Разумѣется, мой малый король! сказала она ему, приготовляясь одѣвать его. Не правда ли, что костюмъ прекрасный?
-- О! мои товарищи будутъ очень рады служить подъ моимъ начальствомъ? сказалъ Людовикъ, пересматривая одну за другой вещи, которыя ему подавали.
Прежде всего подано было полукафтанье изъ фіолетоваго сукна со складками и висячими рукавами. Я теперь не припомню, сказывалъ ли я вамъ, любезныя дѣти, что Людовикъ XV носилъ трауръ по своемъ дѣдѣ, Людовикѣ XIV; а вамъ, вѣроятно, извѣстно, что такого именно цвѣта королевскій трауръ. Потомъ на него надѣли шапочку изъ фіолетоваго крепа, на парчевой подкладкѣ; голубую ленту, на которой висѣли кресты Св. Людовика и Св. Духа. До сихъ поръ все шло хорошо. Дитя, разсматривая этотъ богатый и блестящій нарядъ, забылъ о непріятности, которую получилъ онъ при своемъ пробужденіи. Онъ былъ уже готовъ вырваться изъ рукъ своей гувернантки и предполагалъ уже просить у Контуа свое оружіе, чтобъ итти сражаться, какъ вдругъ, къ удивленію его, г-жа Вантадуръ подала ему прекрасныя парчевыя помочи.
-- Что это такое, милая маменька? спросилъ онъ.
-- Это помочи, государь, отвѣчала она.
-- Что жъ вы хотите съ ними дѣлать?
-- Надѣть ихъ на васъ, государь!
-- На меня надѣть помочи! Что это! Вы шутите, маменька!
-- Онѣ дополнятъ вашъ нарядъ, государь; ихъ должно надѣть.
-- Нѣтъ, я этого не сдѣлаю.
-- Я очень сожалѣю, что вамъ это непріятно, мой милый король; но, для означенія вашихъ лѣтъ, вамъ должно ихъ надѣть къ вашему наряду.
-- Я не хочу, милая маменька; онѣ мнѣ не надобны, и я ихъ не надѣну.
-- Но вы не можете безъ нихъ обойтись.
Нѣтъ, я хочу обойтись безъ нихъ, милая маменька! И для чего мнѣ ихъ надѣвать! Развѣ я не могу держаться на ногахъ! Посмотрите, какъ я твердо стою. Развѣ я падаю на ходу? Вотъ ужъ давно у меня не было на лбу шишекъ. Вы сами надѣвали на меня помочи тогда только, когда я бѣгивалъ цѣлый день по рощѣ, взлѣзалъ на лѣстницы, прыгалъ черезъ ямы; а вы теперь хотите мнѣ надѣть ихъ, когда я поѣду въ каретѣ и потомъ буду сидѣть въ креслахъ. Благодарю васъ, маменька; вы несправедливы: помочи надѣваютъ только на маленькихъ дѣтей.
-- Всѣ знаютъ, что вы не дитя, государь! Конечно, кому пять лѣтъ и семь мѣсяцевъ, того не льзя уже назвать дитятею. Но что дѣлать съ обычаями! Этикетъ требуетъ, чтобы въ большомъ собраніи вы надѣвали на себя помочи до гіхъ поръ, пока ваше воспитаніе будетъ ввѣрено мужчинамъ.
-- Этикетъ, обычаи! Вы повторяете эти слова каждую минуту, милая маменька! Должно бы ввести въ обыкновеніе, чтобъ помочи надѣвались только на маленькихъ дѣтей, которыя не умѣютъ ходить; а я могу сказать безъ хвастовства, хожу также хорошо, какъ и вы, маменька! Если же вамъ непремѣнно хочется надѣть помочи, то надѣньте ихъ на всѣхъ этихъ старыхъ господъ, которые здѣсь: на герцога Бурбонскаго, который едва можетъ держаться на ногахъ; на епископа изъ Труа, который трясется на каждомъ шагу; на маршала Уксель, который ходитъ искривясь. Онѣ имъ надобны; а я рѣшительно не хочу надѣвать ихъ,
-- Прошу васъ, государь!
-- Перестанемъ говорить объ этомъ, милая маменька! Вотъ уже солнце всходитъ; не удерживайте меня болѣе; мнѣ надобно нынѣшнимъ утромъ дать сраженіе, а мои военные снаряды еще не готовы.
-- Ваши помочи не помѣшаютъ этому, Государь! надѣньте ихъ.
-- Мои товарищи будутъ смѣяться надомной, особливо герцогъ Шартрскій. -- Они не осмѣлятся сдѣлать этого, государь!
-- Ни чуть не бывало! И что имъ помѣшаетъ?
-- Опасеніе, быть наказанными.
-- Ахъ! вы худо ихъ знаете, милая маменька? Развѣ мы, Французы, чего боимся?
-- Государь! скажу вамъ откровенно, что дурно заставлять себя просить изъ такой бездѣлицы, которая вамъ ничего не стоитъ. Имѣйте болѣе снисхожденія къ той, которую вы удостоиваете названія матери.
-- Еслибъ по крайней мѣрѣ на другихъ дѣтяхъ были помочи, то я не сталъ бы и говорить; но посмотрите на герцога Нанжи, на маленькаго маркиза Нель, на маленькаго графа Фероде.
-- Но они не короли, какъ вы, государь!
-- Такъ поэтому очень скучно быть королемъ. Нынѣшнимъ утромъ вотъ уже три огорченія доставило мнѣ мое королевство: остановка въ сраженіи, длинная рѣчь, которую надобно выучить наизусть, и гадкія помочи, которыя хотятъ надѣть мнѣ на руки.
-- Гадкія! Нѣтъ, государь, это не правда: посмотрите на нихъ; вы вѣрно никогда не видывали лучше этихъ.
-- Что мнѣ за дѣло до этого; онѣ мнѣ не нравятся, и я ихъ не надѣну.
-- Г-нъ Флери! сказала г-жа Вантадуръ наставнику короля, который читалъ свой молитвенникъ у окна, подойдите уговорить короля.
-- Господинъ Флери! сказалъ дитя въ свою очередь, такъ какъ вы стоите у окна, то скажите мнѣ, не растаялъ ли снѣгъ.
-- Нѣтъ еще, государь, отвѣчалъ Флери, подходя къ камину, передъ которымъ г-жа Вантадуръ напрасно старалась надѣть помочи на молодаго короля, который сложилъ руки на спинѣ, чтобъ не дать надѣть ихъ нечаянно. Но для чего вы противитесь вашей гувернанткѣ? Дайте мнѣ вашу руку, государь! Сдѣлайте добровольно то, что волей пни неволей вы должны будете сдѣлать.
-- Но, мой добрый наставникъ, подумайте, что мнѣ надобно нынче итти въ паркъ, дѣлать комья изъ снѣгу, сказалъ Людовикъ съ огорченіемъ и со слезами на глазахъ.
-- Вамъ должно прежде всего исполнить свои обязанности, государь, и болѣе думать объ этомъ, нежели другія дѣти, потому что, какъ сынъ короля, какъ король, вы должны служить примѣромъ. Начните же съ нынѣшняго дня исполнять это, согласись на желаніе вашей гувернантки. Подымите вашу руку, государь, прошу васъ.... Хорошо... Потомъ другую.... Теперь все конечно Весьма благодаренъ вамъ, государь!
-- Если короли бываютъ счастливы, то вѣрно не тогда, когда бываютъ еще дѣтьми, сказалъ Людовикъ XV, глядя со слезами на золотой поясъ своихъ помочей, который обвивалъ его талію.
-- Ваша правда, государь, отвѣчалъ г. Флери; это бываетъ въ послѣдствіи, особливо когда короли дѣлаютъ народъ свой счастливымъ.
-- Карета готова! сказалъ одинъ изъ придворныхъ, отворивъ обѣ половинки двери въ королевской спальнѣ.
Тогда г-жа Вантадуръ встала, взяла короля за руку и пошла къ главной лѣстницѣ замка. Г-нъ Флери и пажи послѣдовали за ними, и такимъ образомъ сошли съ лѣстницы. Королевская карета, запряженная въ восемь лошадей, стояла у подъѣзда
Холодъ былъ довольно великъ, и Людовикъ XV не только не сожалѣлъ объ этомъ, но даже радовался, думая, что, по возвращеніи, онъ можетъ дать битву, и что снѣгъ еще не растаетъ. Съ этой надеждой онъ весело прыгнулъ въ карету, сѣлъ на первое мѣсто и съ терпѣніемъ дожидался г-на Вилеруа и герцога Meнскаго, которые должны были оба помѣститься въ королевской каретѣ.
Они оба вдругъ стали на подножку и, столкнувшись вмѣстѣ, гордо посмотрѣли другъ на друга.
-- Честь имѣю замѣтить маршалу Вилеруа, что я, какъ принцъ крови, имѣю право занять почетное мѣсто въ королевской каретѣ.
-- Честь имѣю замѣтить герцогу Ценскому, сказалъ маршалъ Вилеруа, не отступая ни на шагъ, что какъ гофмейстеръ короля, я имѣю право на почетное мѣсто, и долженъ уступить его только настоящимъ принцамъ крови, а не герцогу Менскому.
-- Это мы увидимъ! вскричалъ герцогъ, бросившись въ карету.
-- Этого мы не увидимъ, прервалъ маршалъ, удерживая его.
-- Господа! сказалъ король, которому отъ этого спора становилось холодно, потому что не льзя было притворить дверцу; садитесь оба въ почетное мѣсто, а я сяду напротивъ васъ.
-- Этого не возможно сдѣлать, государь, сказалъ ему гофмейстеръ.
-- Ну, такъ бросьте жребій, кому садиться возлѣ меня, или сядьте оба напереди, сказалъ король, дрожа отъ холода.
Послѣдовали послѣднему совѣту короля, и карета быстро поѣхала.
II.
Лишь только карета помчалась, какъ маршалъ Вилеруа, склонившись къ королю, спросилъ, не забылъ ли онъ своей рѣчи.
Но Людовикъ былъ такъ занятъ размышленіями, что не могъ отвѣчать. Прекрасный Венсенскій паркъ былъ передъ его глазами; въ немъ назначено большое сраженіе, въ которомъ онъ надѣялся принять дѣятельное участіе. Онъ горестно смотрѣлъ на этотъ снѣгъ, который такъ блисталъ бѣлизною, такъ хрустѣлъ подъ ногами, изъ котораго можно было бы надѣлать столько прекрасныхъ бомбъ, и который такъ хотѣлось ему взять въ руки. Потомъ онъ увидѣлъ издали, сквозь деревья, своихъ маленькихъ товарищей, бѣгающихъ туда и сюда, и участвующихъ въ сраженіи, о которомъ онъ мечталъ всю ночь; онъ видѣлъ, какъ они дѣлали нападенія, защищались, отступали, шли впередъ, падали на землю и бросали Другъ въ друга большими комьями снѣгу; потомъ онъ слышалъ ихъ радостные и побѣдные крики. Наконецъ, при поворотѣ въ алею, открылось всё поле сраженія съ разными укрѣпленіями, часовыми, съ военными запасами, то есть: съ кучами снѣжныхъ комьевъ; словомъ, вся военная суматоха. Бѣдное сердце Людовика наполнилось горестію, и слезы потекли изъ глазъ его при одной мысли о побѣдѣ, которую онъ одержалъ бы, если бъ его не оставили на цѣлое утро въ комнатѣ, и которой онъ теперь, можетъ быть, лишился, потому что солнце, взошедшее уже высоко, нагрѣваетъ воздухъ, и снѣгъ, безъ сомнѣнія, растаетъ прежде, нежели окончится церемонія, и онъ будетъ свободенъ.
-- О чемъ вы думаете, государь? спросилъ маршалъ Вилеруа.
Людовикъ, не отвѣчая на его вопросъ, указалъ пальцемъ на поле сраженія, и большіе, черные глаза его, наполнившіеся слезами, живо выразили печаль и упрекъ. Это очень тронуло маршала Вилеруа.
-- Чего вы хотите, государь? повторилъ онъ то же, что говорилъ г-нъ Флери. Короли не то, что другія дѣти; у нихъ есть обязанности, которыми они не только не должны пренебрегать, но въ исполненіи ихъ служить примѣромъ для всѣхъ.
Когда они проѣзжали предмѣстіемъ св. Антонія, народъ стоялъ у оконъ и на улицахъ, чтобъ видѣть своего короля; въ каретѣ опустили стекла, и Людовикъ, сколько по приглашенію своего гофмейстера, столько по желанію посмотрѣть на толпы народа, приблизился къ дверцѣ; со всѣхъ сторонъ слышны были восклицанія. Малютка былъ блѣденъ и печаленъ; онъ озябъ, и мысль о потерянномъ сраженіи не оставляла его ни на одну минуту.
Такъ пріѣхали въ Тюльерійскій дворецъ. При выходѣ изъ кареты, оберѣшталмейстеръ взялъ короля на руки и понесъ до двери большой парламентской комнаты; потомъ оберъ камергеръ, герцогъ Тремскій взялъ его въ свою очередь и оставилъ его не прежде, какъ посадивъ на тронъ, у котораго сидѣла г-жа Вантадуръ, гувернантка Французскихъ принцевъ.
-- Маменька Вантадуръ! сказалъ онъ, увидѣвъ ее, и тотчасъ на лицѣ его появились улыбка и румянецъ.
-- Тсъ! сказала гувернантка, указавъ ему выразительнымъ взглядомъ на собраніе, передъ которымъ онъ находился.
Какъ будто понявъ торжественность этого случая, Людовикъ XV принялъ на себя важный видъ, который ему былъ довольно свойственъ, и который очень шелъ къ его правильнымъ чертамъ; потомъ сталъ смѣло смотрѣть на великолѣпное зрѣлище, которое представляли Французскіе придворные, одѣтые въ народные костюмы.
Что касается до него, то онъ былъ предметомъ всѣхъ взоровъ, и должно сознаться, что трудно было найти что-либо прекраснѣе этого царственнаго ли тяти съ его нѣжною бѣлизною, прекрасными черными глазами, локонами, вьющимися по плечамъ, и прекраснымъ станомъ; словомъ: царское величіе, наслѣдованное отъ предковъ, соединялось въ немъ съ пріятностями дѣтскаго возраста. Видѣвъ, какъ онъ, сидя на тронѣ, съ терпѣніемъ и достоинствомъ дожидался начала церемоніи, можно было подумать, что онъ вполнѣ чувствовалъ важность своихъ обязанностей.
Король прибылъ послѣ всѣхъ. Увидѣвъ, что онъ сидитъ въ молчаніи, придворные стали проходить мимо короля, и каждый изъ нихъ, останавливаясь, говорилъ слова, которыя всѣ были сходны между собою и чрезвычайно утомительны для того, кто долженъ былъ ихъ выслушивать. Но король велъ себя довольно хорошо; онъ слушалъ съ такимъ спокойнымъ видомъ, который можно было принять за вниманіе. При всемъ томъ я долженъ вамъ признаться, мои маленькіе друзья, что печальный король чаще глядѣлъ въ окно, изъ котораго видно было нѣсколько деревьевъ, покрытыхъ снѣгомъ, нежели на президента, который говорилъ ему рѣчь, и болѣе думалъ о сраженіи своихъ товарищей, нежели о важныхъ словахъ этой рѣчи, произносимой еще съ большею важностію.
Когда наступило время говорить ему, то маршалъ Вилеруа нагнулся и спросилъ его на ухо, помнитъ ли онъ рѣчь, которую выучилъ нынѣшнимъ утромъ.
-- Очень помню, отвѣчалъ онъ.
-- Теперь время сказывать ее вамъ, государь, говорилъ маршалъ. Не смущайтесь; говорите громко; не бойтесь ничего; я подлѣ васъ.
Съ величайшею пріятностію и нѣкоторою робостію, которой онъ не могъ преодолѣть, и которая придавала ему еще болѣе прелестей, Людовикъ XV началъ говорить, не спѣша, и не ошибся ни въ одномъ словѣ. "М ы, король Французскій и Наварскій, объявляемъ герцога Орлеанскаго регентомъ королевства, для управленія нашими государственными д ѣ лами во время нашего малол ѣ тства, согласно съ постановленіемъ парламента отъ 2-го Сентября."
Въ знакъ благодарности, герцогъ Орлеанскій подошелъ благодарить короля и поцѣловалъ у него руку; потомъ объявили о совѣтѣ регентства, составленномъ изъ слѣдующихъ лицъ: герцога Орлеанскаго, герцога Менскаго; маршала Вилеруа; герцога Бурбонскаго; графа Тулузскаго; канцлера Франціи; маршала Дуксель; маршала Даркуръ; маршала де-Безонъ; герцога Сеи Симонскаго; епископа Труа.
Каждый членъ подходилъ въ свою очередь цѣловать руку короля.
Потомъ началась присяга, и каждый говорилъ королю, что ему приходило на умъ.
Эта церемонія была довольно продолжительна и утомила всѣхъ, а для ли тяти сдѣлалась несносною; онъ ничего болѣе не слушалъ, былъ разсѣянъ и скученъ, искалъ глазами двери и средствъ ускользнуть. Онъ вставалъ, садился, опирался то на ту ногу, то на другую, игралъ своими крестами, которые висѣли на голубой лептѣ; потомъ, оставляя ихъ съ досадой, онъ начиналъ опять зѣвать. Вдругъ одинъ предметъ обратилъ его вниманіе; взоры его устремились въ одинъ уголъ залы; въ нихъ выражалось насмѣшливое удивленіе. Маршалъ уже съ минуту съ безпокойнымъ видомъ слѣдовалъ глазами за королемъ и немедленно замѣтилъ, что предметомъ вниманія его былъ кардиналъ де-Ноаль, прелатъ, ужасно безобразный собою, и который отъ своей красной одежды былъ еще безобразнѣе. Людовикъ не зналъ его, потому что онъ попалъ въ немилость при Людовикѣ XIV и съ тѣхъ поръ не являлся ко двору.
Опасаясь, что вниманіе короля не понравится старому придворному, наставникъ далъ знакъ своему воспитаннику, чтобъ онъ не смотрѣлъ въ ту сторону.
Людовикъ показалъ знакомъ, что онъ не согласенъ на это, и остался въ прежнемъ положеніи,
-- Не глядите такъ пристально на него, государь, сказалъ онъ ему на ухо, видя, что знаки были безполезны.
-- Но если мнѣ этого хочется, отвѣчалъ ему король также тихо.
-- Это невѣжливо, прервалъ наставникъ.
-- Тѣмъ хуже, сказалъ король.
-- Но это очень дурно, государь!
-- Очень сожалѣю: но это меня забавляетъ.
-- Слушайте лучше, что говоритъ вамъ этотъ господинъ.
Между тѣмъ глава парижскихъ купцовъ, маленькій, толстый человѣчекъ, говорилъ съ часъ довольно громко, безпрестано возвышая голосъ, и показывая этимъ, что въ состояніи говорить еще долго, не чувствуя усталости.
-- Мнѣ скучно его слушать, отвѣчалъ Людовикъ.
-- Прошу васъ, государь.... Государь.... Государь.... выслушайте меня.... Государь... выслушайте же меня.
-- Оставьте меня въ покоѣ, сказалъ Людовикъ, досадуя какъ на знаки и замѣчанія, которыя дѣлалъ его наставникъ, такъ и на длинныя рѣчи.
-- Но, государь, я не могу васъ оставить въ покоѣ, сказалъ маршалъ; вы здѣсь не за тѣмъ, чтобъ забавляться.
-- Ахъ, мой свѣтъ, прекрасный снѣгъ, сказалъ король, которому слово забавляться напомнило утреннее огорченіе.
-- Думайте лучше о томъ, что происходитъ здѣсь.
-- Боже мой! оставьте меня въ покоѣ, сказалъ король, и готовъ былъ заплакать.
-- Сидите прямѣе, государь; подымите голову, оставьте этотъ сердитый видъ.
Когда купеческій глава кончилъ рѣчь, то мѣсто его тотчасъ заступилъ другой. При первомъ словѣ, которое произнесъ онъ, Людовикъ не могъ больше удержаться: залился слезами и сталъ кричать:
-- Оставьте меня, оставьте меня! Боже мой! оставьте меня!
Но не смотря на его крикъ слезы, церемонія продолжалась, и прекратилась уже къ концу двя. Людовикъ входя въ карету и проѣзжая черезъ паркъ, почувствовалъ новое огорченіе, гораздо чувствительнѣе перваго: снѣгъ уже растаялъ.
-- Ахъ, мое прекрасное сраженіе! мои комья снѣгу! кричалъ онъ, заливаясь горькими слезами.
Очень было трудно его утѣшить
Потомъ, къ большей досадѣ, входя на лѣстницу Венсенскаго замка, онъ встрѣтилъ своихъ товарищей, которые смѣялись и разсказывали другъ другу о своихъ шалостяхъ, они раскраснѣлись и были очень веселы. Когда Людовикъ проходилъ мимо ихъ съ блѣднымъ и печальнымъ лицемъ, то, смотря на него, вѣрно ни одинъ изъ нихъ не позавидовалъ участи Французскаго короля.
-- Кто одержалъ побѣду? спросилъ Людовикъ плача.
-- Герцогъ Шартрскій, отвѣчали они ему; по маркизъ Нельскій очень хорошо защищался.
-- Придите, по крайней мѣрѣ, разсказать мнѣ Объ этомъ, сказалъ маленькій король.
-- Государь! вамъ уже время итти спать, отвѣчала ему г-жа Вантадуръ.
-- Ну, что жъ! можно и погодить! сказалъ Людовикъ съ досадой.
-- Этого невозможно сдѣлать: васъ дожидаются ваши придворные.
-- Какъ скучно быть королемъ! сказалъ Людовикъ XV, и плача пошелъ за своей гувернаткой, которая вела его въ сна г ню. Какъ я несчастливъ! Лѣтомъ, когда бываетъ прекрасная погода, иногда такъ пріятно гулять, меня заставляютъ оставаться въ замкѣ.
-- Ахъ, Государь! прервала гувернантка, начиная раздѣвать его: развѣ вы не гуляете, когда вамъ хочется?
-- Да, въ самомъ, дѣлѣ, въ Сеи Жермепскій праздникъ, котораго я не забылъ: я стоялъ у окна и видѣлъ, какъ проходило множество маленькихъ дѣтей очень веселыхъ. Я васъ спросилъ, куда онѣ шли; вы отвѣчали мнѣ: на ярмарку въ Лежъ (aux Loges), Я васъ спросилъ, что такое ярмарка. Вы мнѣ сказали, что тамъ веселятся подъ деревьями, продаютъ игрушки, ѣдятъ, пьютъ, и что вечеромъ я увижу, какъ эти дѣти пойдутъ назадъ съ игрушками, пирожками и, Богъ знаетъ, съ чѣмъ. Мнѣ очень хотѣлось пойти туда; но вы были нездоровы, маменька, и я долженъ былъ остаться дома.
-- Вы пойдете туда на слѣдующій годъ, государь!
-- Зимой, прервалъ король, нѣтъ ничего пріятнѣе, какъ бѣгать по снѣгу, дѣлать изъ него комья, бросаться ими съ товарищами; и нынче меня заставили лишиться прекраснѣйшаго сраженія! Когда теперь выпадетъ еще снѣгъ?
-- Не думайте больше объ этомъ, государь, и спите.
-- Я не могу спать. Не скажутъ ли еще, что я долженъ заснуть именно въ этотъ часъ, потому что я король.
-- Утѣшьтесь, государь, сказала ему Гувернантка; когда вы выростите, то будете счастливѣе.
Увы! мои любезныя дѣти! говоря эти слова, она не могла не вздохнуть, потому что думала совсѣмъ не то.
Она очень хорошо знала, что король не есть счастливѣйшій человѣкъ во Франціи, и, не смотря на поговорку: счастливъ какъ король, которую повторяютъ во время игръ или занятій, ни одинъ изъ васъ не захотѣлъ бы быть королемъ съ тѣмъ, чтобы отказываться отъ игры въ малолѣтствѣ и отъ спокойствія въ возрастѣ зрѣломъ.
Впрочемъ прочтите исторію королей, дѣти мои, и пожалѣйте о нихъ.