А

Ах! в щегольском наречии совсем противное от прежнего приняло знаменование. Прежде сие словцо изъявляло знаки удивления, сожаления и ужаса. Первое его знаменование было всем полезно; старики показывали им свою досаду и удивление, любовники свою страсть, а стихотворцы более всех употребляли его во свою пользу, наполняя почасту одними ахами целое полустишие. Но щеголихи всех их лишили сего междометия, переменив его употребление. В их наречии ах большею частию преследуется смехом, а иногда говорится в ироническом смысле; итак, удивительный и ужасный ах переменился в шуточное восклицание, да это и давно пора было сделать: непросвещенные наши предки охотники были плакать, а мы больше любим смеяться; старинные наши девушки, и под венцом стоя, плакали, а нынешние смеются; да притом же старый ах поплакал довольно, так пора ему и посмеяться.

ПРИМЕРЫ

УПОТРЕБЛЕНИЯ СТАРОГО И НОВОГО АХ

Ах, какой он негодный человек! он не любит свою жену, несмотря на то, что она разумна, добронравна, домоводна, хороша и сама его любит. Ах, как жалка его бедная жена!

Ах, как я сожалею об этом мальчишке! покойный его отец был мне друг и честный человек, он воспитывал его по долгу родительскому очень хорошо, научил его всему, вкоренял в него благонравие, честность и учтивость; да труды его были и не напрасны, покуда находился он под его присмотром. Я и теперь еще помню, как, бывало, плакивал этот старичок от радости, что имел столь завидного сына. Но нынешнее обхождение совсем его испортило и сделало наглым и дерзким повесою. Я и сам прежде радовался, когда бывал он у меня, а ныне и в дом его к себе не пускаю. Ах, как портит молодых людей худое сообщество, если они, по несчастию, в него попадают. Ну, ежели б бедный мой друг воскрес и увидел ныне своего сына,-- ах, сколько бы он пролил слез! Но не от радости, а с печали!

Ах, я погиб! моя жена изменяет мне... она меня больше не любит! Ах, в каком я мучительном нахожусь состоянии! Каким опытам, каким доказательствам и каким клятвам поверить можно, когда ее были ложны? Любовь ее ко мне была беспредельна; ежечасно видел я умножающуюся ко мне ее горячность, поминутно видел новые ласки, и я вкушал наисладчайшее удовольствие быть любиму страстно.-- Но ах! все это миновало, и осталось мучительное только одно напоминание моего блаженства. О проклятое вольное обхождение! ты одно могло отнять у меня жену! Ах, как я несчастлив, что не могу позабыть сию неверную!.. О женщины, женщины, вы меня больше не обманете!

Мужчина, притащи себя ко мне, я до тебя охотница. -- Ах, как ты славен! У жесть, ужесть: я от тебя падаю!.. Ах... Ха, ха, ха.

Ах, мужчина, как ты не важен!

Ах, мужчина, как ты забавен! Ужесть, ужесть; твои гнилые взгляды и томные вздохи и мертвого рассмешить могут. Ах, как ты славен: бесподобный болванчик! -- Ну, если б сказала я тебе: люблю; так вить бы я пропала с тобою. По чести: ты бы до смерти меня залюбил, -- не правда ли? Перестань, радость, шутить, это ничуть не славно.

Ха, ха, ха! Ах, монкьор, ты уморил меня! Он живет три года с женою и по сю пору ее любит! Перестань, мужчина, это никак не может быть: три года иметь в голове своей вздор! -- Ах, как это славно! ха, ха, ха: необретаемые болванчики! -- Ах, как он славен; с чужою женою и помахаться не смеет -- еще и за грех ставит! Прекрасно! Перестань шутить: по чести у меня от этого сделается теснота в голове. -- Ах, как это славно! ха, ха, ха. Они до смерти друг друга залюбят. -- Ах, мужчина, ты уморил меня!

Б

БЕСПОДОБНО, БЕСПРИМЕРНО. Оба сии слова то ж имели знаменование у предков наших, как и у нынешних щеголих; с тою только разницею, что употребляют их неодинаково, или, лучше сказать, и совсем в противном смысле. Из приложенных здесь примеров усмотреть можно, что оба сии слова в русском наречии употребляются в одном прямом, но в щегольском наречии они часто говорятся и в ироническом смысле. Итак, употребление сих слов сделалось гораздо обширнее; да это и не худо: предки наши во всем очень были скупы; они всему, так, как и умствованию своему, полагали пределы; но благодаря бога мы избавились от сего гнусного порока. С того времени, как начали думать, что познаем себя, мы во всем стали тороватее наших предков. Тесные пределы нам не нравятся, и мы во всем любим свободу; даже до того, что кафтанов и юбок узких не носим; а узкие маньки {Манька по-старинному, а по-нынешнему муфточка.} совсем брошены и оставлены для употребления простому народу. Ныне в превеликой моде все вольное, покойное и широкое.

Примеры

Я был вчерась в гостях у Дремова1 и там нашел многих из его соседей; и хотя беседа наша была немногочисленна, однако ж весела: ибо там находились все люди разумные, степенные и веселые. Большую часть времени препроводили мы в разговорах; особливо рассуждали многие очень хорошо о худом воспитании детей; и я утверждал, что ежели у кого дети худы, так те должны жаловаться на самих себя, потому что или нерачиво их воспитали, или слепою любовию ко детям сами их избаловали. Дремов в этом был со мною согласен и сказывал в пример собственное свое с детьми обхождение. Все его хвалили за разумное детей воспитание; и мы так весело провели время, что я давно не чувствовал подобного увеселения. А притом хозяин и хозяйка столько были нам рады, что не знали, как нас употчевать; и нам всякое у них кушанье казалось сахаром: да на это и присловица есть: был у друга, пил воду, но лучше неприятельского меду. Пуще всего полюбилися мне дети Дремова: как они хорошо воспитаны! к родителям почтительны, к старшим и знатнейшим себя учтивы, к равным ласковы, к бедным снисходительны и милостивы; в разговорах их видно просвещенное науками рассуждение; и они так умели всем угодить и усладить беседу, что все гости, смотря на них, не могли довольно нарадоваться; а я и теперь еще от того в восхищении! О, когда бы бог благословил меня воспитать так же и моего сына: какое бы в старости чувствовал я утешение! И мы единогласно заключили, что как сам Дремов примерным отцом, так и его дети по справедливости должны почитаться примерными молодцами.

Бесподобные люди! -- Она дурачится по-дедовски и тем бесподобно его терзает; а он так темен в свете, что по сю пору не приметит, что это ничуть не славно и совсем не ловко; он так развязан в уме, что никак не может ретироваться в свет.

Перевод сего примера *

{* Мне рассудилось некоторые из примеров со щегольского наречия перевесть на общий наш язык: я не следовал точности слов, но держался смысла.}

Редкие люди! Она любит его постоянно: а он совсем не знающ в щегольском обхождении и не разумеет того, что постоянная любовь в щегольском свете почитается тяжкими оковами; он так глуп, что и сам любит ее равномерно.

Беспримерное маханье! Он посадил себе в голову вздор, а у нее вечный в голове беспорядок.

БОЛВАНЧИК. Предки наши, оставя прелесть идольского служения, из презрения ко своим кумирам называли их болванами; а деды наши, гнушаясь прежним суеверием, означали дураков наименованием болвана в таком смысле, что дурак, равно как и болван, наружное только с человеком имеют подобие. Но ни первые, ни последние никогда не употребляли сего слова в уменьшительной степени, а всегда говаривали в положительном -- болван и в превосходительном -- болванище. Сия честь, чтобы грубые брани переделывать в приятные наименования, оставлена была почтенным нашим щеголихам. Они откинули положительный степень болвана и превосходительный болванища, а вместо тех во свое наречие приняли в уменьшительной степени болванчика; и чтобы более сие слово ввести в употребление, то рассудили сим наименованием почтить любовника и любовницу. Мужья и жены сим лестным названием не иначе могут пользоваться, как разве между собою будут жить по щегольскому нынешнему обыкновению. Сия благоразумная щеголих наших осторожность имела желаемый успех: ибо для получения лестного названия болванчика многие мужья и жены переменили старое обхождение на новое, щегольское; и от сего произросли уже желаемые плоды: чему примеров очень много. Напротив того, есть еще и такие пристрастные ко старым обычаям супруги, которые не позабывают изречения: а жена да боится своего мужа; и хотя они толкуют сие изречение неправильно и принимают оное совсем в противном смысле, однако ж хотят лучше называться болванами, нежели болванчиками. Хотя, впрочем, болванчик слуху гораздо приятнее болвана. Трудно бы было сделать правильное заключение о произведении слова болванчик, если бы кто этого потребовал: ибо ежели произвесть его от болвана, кумира, то это было бы согласно со французским употреблением, idole de mon âme: кумир моей души, так, как это употребляется во всех французских романах и любовных письмах; но это произведение весьма удалится от того смысла, в каком по щегольскому наречию любовь принимается. Итак, остается произвесть его от последнего болвана, дурака. Сие произведение кажется гораздо свойственнее щегольскому наречию, потому что это гораздо ближе к дурачеству. См. Дурачество.

ПРИМЕЧАНИЯ

Традиция обращения к форме словарей и учебных грамматик в сатирических целях возникает уже в эпоху Реформации как реакция на схоластическую догматику средневековых методов обучения. В эпоху Просвещения в разных европейских литературах получают распространение различные типы толковых словарей с назидательно-морализирующей или чисто сатирической целевой установкой. На русской почве использование жанровой формы сатирических азбуковников встречается уже в XVII веке ("Азбука о голом и небогатом человеке").

Для русских сатириков XVIII века своеобразным импульсом в разработке этой формы явилось знакомство с сатирическим "Опытом немецкого словаря" Г. В. Рабенера, отрывок из которого А. П. Сумароков напечатал в журнале "Трудолюбивая пчела" (1759). Традиции сатиры Рабенера прослеживаются и в журналах Н. И. Новикова "Трутень" (1769) и "Живописец" (1772), где был помещен оригинальный "Опыт модного словаря щегольского наречия", принадлежавший Д. И. Фонвизину, а также в созданной им "Придворной грамматике".

Другим, более поздним, источником традиций этой формы сатиры для русских авторов стали необычайно распространенные во Франции на протяжении XVIII века разные типы "Словарей светского человека" ("Dictionnaire des gens du monde"). Пафос обличения социальных пороков сменяется в этих словарях ироническим скептицизмом салонного остроумия, столь популярным среди дворянства XVIII века, увлекавшегося вольтерьянством и поверхностным вольномыслием. Подражанием такого рода словарям следует считать компиляцию Я. Б. Княжнина и словарь неизвестного автора из журнала "Чтения для вкуса, разума и чувствования" (1791). Случаи создания русских вариантов "Словаря светских людей" еще встречались в 1-й четверти XIX века. Но широкого распространения эта жанровая форма не имела. Использование словарной формы сатиры в позднейшее время встречается крайне редко. Можно напомнить публикацию "Материалов для практического словаря" в отдельных номерах сатирического журнала революционно-демократического направления "Искра" за 1859--1860 годы.

[Фонвизин] Д. И. Опыт модного словаря щегольского наречия.-- Впервые опубл.: Живописец. СПб., 1772, л. 10, с. 73--80. Печатается по: Сатирические журналы Н. И. Новикова. М.; Л., 1951, с. 315--320. Вопрос об авторе "Опыта..." к настоящему времени остается открытым. Ряд советских исследователей вслед за Г. П. Макогоненко считают, что автором был Н. И. Новиков, хотя косвенную догадку в пользу авторства Д. И. Фонвизина высказывал П. Н. Берков (Сатирические журналы Н. И. Новикова, с. 567). За безусловное признание Д. И. Фонвизина автором "Опыта..." высказался и французский литературовед А. Стричек (Strycek A. La Russie des lumières. Denis Fonvizine. Paris, 1976, p. 242--248.). Это предположение не лишено оснований.

1 Я был вчерась в гостях у Дремова... -- Дремов -- персонаж из комедии Екатерины II "Именины госпожи Ворчалкиной".