Источник юности.
Внезапный порыв холодного ветра, обыкновенно дующий в тропиках перед рассветом, разбудил Алинь. Подняться и закрыть ставни? Она зябко свернулась под своим одеялом, уверенная в том, что еще не выспалась. Тщетная попытка! Сквозь закрытые веки она, казалось, увидела вчерашнюю сцену за ужином. Шарль Зоммервиль и Жюльен Мутэ спорили об атомах, молекулах и бактериях, выкуривая огромные гаванны, между тем, как она, несмотря на страстный интерес, который эта тема представляла для нее, уступала усталости и дремоте.
— Позор! — вздохнула она: — они, должно быть, сочли меня совершенно индифферентной.
Неужели она так и заснула, положив локти на стол, как ребенок? Нет, это невозможно. Теперь она вспоминает, как мадам Маренго проводила ее в комнату и в памяти встали отеческие добрые слова ученого:
— Ничего нет удивительного, мадемуазель, вам необходим отдых после такого долгого путешествия.
Она улыбнулась и открыла глаза. Розовые лучи прорезали полумрак комнаты. Массивные балки потолка медленно выступили из тьмы и внезапно, без всякого перехода золотые стрелы посыпались сквозь жалюзи и вся обширная комната залилась светом.
— Нужно непременно посмотреть восход, — воскликнула она, вскакивая с постели.
Она накинула пеньюар и приоткрыла окно. Но заря под тропиками мимолетна и солнце уже стояло над горизонтом поверх неподвижного моря, задрапированного тонким покровом тумана Ослепленная лучами, она вернулась в комнату, приняла свой обычный душ и занялась чемоданами, содержимое которых аккуратно разложила по ящикам шкафов. Часы показывали семь. Она еще раз оглянулась, убедилась в том, что вещи не разбросаны по комнате и, пройдя через корридор, вышла на террасу.
Огюст накрывал стол, за которым сидел Гилермо Мюир и издали поклонился молодой девушке кивком своей кудрявой головы, причем черты его лица сократились в ужасные судороги, когда он захотел произнести приветствие на своем креольском наречии.
Он оскалил ослепительно-белые зубы, и она улыбнулась в ответ, гордясь тем, что сумела уловить несколько слов.
— Здравствуй, Огюст. Да, я люблю рано вставать.
Гилермо Мюир, допивая черный кофе, вытер уголком скатерти густую рыжую бороду, церемонно поднялся, согнул массивный корпус на маленьких ножках в поклоне, достойном придворного и с видом превосходства перевел сказанное креолом.
— Он говорит, мадемуазель, что эта терраса самое прохладное место на острове, особенно по утрам.
— Как хорошо говорить на нескольких языках, — поблагодарила она шутливо.
Проведя с ним накануне несколько часов, Алинь уже знала все главные этапы его жизни. Мюир был по национальности венецуэлец, по происхождению шотландец и превратная фортуна осыпала его попеременно ласками и ударами. Сегодня командир судна или генерал; завтра матрос или грузчик в каком-нибудь Антильском порту; но всегда торжественный — как в нужде, так и в пышности.
Маленький рыжий человек отвечал на все вопросы молодой девушки очень предупредительно и вежливо. Нет, на Пьедраде, на всех ее шестидесяти гектарах леса и скал, нет ни одного источника; только дождь, выпадающий часто в виде ливня в продолжение нескольких недель подряд, наполняет водой ямы. Он хотел ей показать огромную цистерну, сделанную позади северной башни флибустьерами и снабжающую водой все плоскогорье, благодаря высеченным в скалах каналам.
— Это башня Синей Бороды, — сказал он: — другая называется Черной Бороды. Я читал в каких-то старых рассказах, что эти названия остались от двух знаменитых французских флибустьеров. В прошлые времена здесь много погибло людей.
Он заговорил о подземельях, темницах, о скелетах и готов уже был развернуть целую цепь мрачных анекдотов. Она прервала его вопросом о лесе, вершины которого были уже ярко освещены солнцем. В этих лесах, должны быть, чудесные цветы, красивые птицы и всевозможные звери.
Но естественная история мало интересовала бывшего генерала, который, однако, запомнил несколько видов грызунов, обезьян капуцинов, попугаев, мелких птиц, ужей, величиной с руку, змей, огромных ящериц, длиной в два метра.
Она снова прервала его, заинтересовавшись столбиком синеватого дыма, который поднимался вдали над деревьями.
— Там какой-нибудь дом? Или деревня? Я думала, что этот остров необитаем?
— Там живет один старый негр в обществе своих животных. Ему почти сто лет. Зовут его Жозе-Мария. Это все, что можно понять из его жаргона, потому что он сам почти превратился в животное.
— Как интересно! Человек, который провел все свое существование среди природы!.. Его дом далеко отсюда?
— Его дом — несколько шестов с крышей из листьев. Там он принимает своих друзей — обезьян и других животных. Тип, я вам скажу.
Задумавшись и следя глазами за синим дымком, стелившимся по листве, она прошептала:
— Первобытный человек... Так жили наши предки, накануне перехода из животного состояния в человеческое.
— Не будете ли добры повторить, — начал венецуэлец в досаде, что ничего не понял.
Веселый голос прервал его:
— Уже на ногах, мадемуазель! Но ведь это не благоразумно, всего только семь часов утра! Надеюсь, вы хорошо выспались?
Шарль Зоммервиль на минутку задержал протянутую девушкой руку.
— Вы не жалеете об автобусах бульвара Распайль и грохоте Норд-Зюда? Правда?
Она, сияя, воскликнула:
— О, как все это далеко! Мне кажется, я живу здесь давно, давно. Странная иллюзия. Я, вероятно, сейчас нахожусь в состоянии гипноза, потому что все вещи — эти башни, дом, — все это кажется мне знакомым. Я узнаю все, за исключением самой себя. Неужели я вдруг сделалась фантазеркой?
Улыбка ученого изменила свое выражение. Он, как будто, подыскивал слова.
— Действительно, странная иллюзия! У меня нет никакого воображения, и я сохранил о вас представление... как об очень молодой особе... почти девочке... бледной и тоненькой, как тогда, помните, когда вы приносили нам чай посреди наших споров. Мы с вашим отцом называли вас — Линет...
Звон посуды, которую Огюст расставлял на столе, помешала профессору окончить сравнение между прежней девочкой и настоящей женщиной. Приход Жульена Мутэ, извинившегося за свою лень, дал другое направление разговору, и внимание собеседников сосредоточилось на черном кофе и сгущенном молоке. Вместо хлеба служили маисовые лепешки, испеченные в пепле.
— Папиросу, м-сье Мутэ? — предложил ученный, отодвигая пустую чашку. Доставая свой портсигар, он вытащил из кармана связку писем, которой, улыбаясь, размахивал в воздухе.
— Вот работа для вас, мадемуазель! О, не пугайтесь! Мы разрешим себе неделю праздности. Вам надо дать время отдохнуть.
— Разве у меня усталый вид? — спросила она.
— Вы дышите юностью и силой, и я приношу к вашим ногам мои искренние извинения. Впрочем, здесь нет ничего спешного. Это почта, которую вчера Мюир привез из Порт-оф-Спэн. Письма от коллег и прейс-куранты от фирм. А вот и то, что касается вас, Мутэ.
Он вынул из пачки письмо и протянул его лаборанту.
— Это лабораторный материал для анализа крови. Качественного и количественного анализа, конечно. Взгляните, не нужно ли заказать еще какие-нибудь аппараты? Через двенадцать дней мы отправим почту в Нью-Иорк.
Он снова разобрал пачку и, положив ее на стол, начал рыться в другом кармане, улыбаясь своему секретарю:
— Письмо от сына, такое милое, теплое письмо. Вы помните моего Анри, Алинь?
— Ну, конечно, помню. Вы его однажды привели к нам. Это был милый двенадцатилетний мальчик. Он уже интересовался наукой.
— Теперь вы его не узнаете. Позвольте... ему теперь пятнадцать или шестнадцать?
— Нет, Анри теперь восемнадцать, должно быть.
— Очень возможно; во всяком случае, в письмах он рассуждает, как настоящий мужчина. Представьте себе, он настаивает, чтобы я позволил ему провести каникулы здесь, со мною, и боюсь, что я уступлю ему. Я не видел его с тех пор, как уехал из Франции, вот уже четыре года. Я не говорил вам о том, что он под наблюдением моего брата Гарольда. Это старый холостяк, несколько... как это сказать... несколько легкомысленного поведения. Но Анри находится в интернате. — Ну, как, Мутэ?
Жюльен протянул письмо профессору.
— На первый взгляд, здесь, кажется, все, что можно желать. У нас будет лаборатория, которой может позавидовать Коллеж де Франс. Но позвольте мне выразить мое изумление вот по какому поводу:
— Я вас слушаю.
— Скажу без хвастовства, анализы крови — моя специальность. Я их проделывал целый год, следовательно, собаку съел... Простите профессор. Я хочу сказать, что это дело меня не беспокоит. Это текущая работа, но со слов Дютайи, я думал, что мне придется заняться исключительно бактериологией, и, право, я не вижу связи...
— Дютайи вам, конечно, говорил о моих опытах над одноклетчатыми животными?
— Да. Он говорил о том, что вы исследуете причины появления жизни на земле, считая живую клетку случайным химическим или физико-химическим соединением и стремитесь открыть реакцию, превращающую неорганическую молекулу в живую клетку. Иначе говоря, пользуясь выражением моего старого профессора, вы стремитесь восстановить творение, хотите создать жизнь.
Медленными кивками головы Шарль Зоммервиль подтверждал, что лаборант правильно понял его идею. Его взгляд встретил экзальтированный взгляд Алинь, и он серьезным тоном заявил:
— Я покажу вам, что я на правильном пути. Но в изысканиях подобного порядка, вы часто по дороге наталкиваетесь на совершенно неожиданное открытие, которое завладевает вашим вниманием и увлекает вас всецело. Это случилось и со мной. В настоящее время я отложил мои первоначальные опыты.
— Ага, тем лучше! — нечаянно воскликнул Жюльен.
Ученый нахмурил брови. Алинь, знавшая его вспыльчивость, попыталась отвлечь грозу.
— Я знаю много случаев. Пастер, например.
— Простите, Алинь, — прервал сухо Зоммервиль: — я попрошу м-сье Мутэ объяснить мне иронический тон его восклицания.
Жюльен изумленно глядел то на ученого, то на молодую женщину, пытаясь понять, какую он совершил оплошность.
— Уверяю вас, у меня не было никакого намерения...
— Вы сказали: «тем лучше». Тем лучше, что я не продолжаю моих опытов. Так ли вы хотели сказать?
— Профессор, — тихо произнес лаборант, — я всего только ваш сотрудник и вы имеете полное право мне об этом напомнить. Что делать, мы болтаем, спорим, а в пылу споров забываются всякие расстояния!
Алинь улыбнулась, потому что нахмурившееся было чело профессора разгладилось.
— Не принимайте этого всерьез, дорогой Мутэ, я немножко резок, я знаю, а мои прошлые неудачи сделали меня чрезвычайно подозрительным... Будем откровенны. Вы считаете меня утопистом, и не вы один. По вашему, воспроизведение жизни — химера?
Молодой человек почесал в затылке жестом, развеселившим Зоммервиля и Алинь. Их смех подбодрил его.
— Вряд ли стоит говорить о том, профессор, что я в курсе ваших замечательных работ о природе рака. Я глубоко убежден в том, что к вам отнеслись несправедливо, и мадемуазель Ромэн может вам повторить то, что я думаю о вас, как о биологе.
— Мутэ, — вставила Алинь: — проявил истинный энтузиазм, как только узнал, кто вы.
— Вот! — сказал Жюльен, все более и более уверенно: — могу сказать без всякой лести, что я считаю вас великим ученым, но оставляю за собой право думать, что вы оказали бы гораздо большие услуги науке и человечеству, посвятив себе работе...
— Ну, ну, — поощрял заинтересованный профессор.
— Работе более практической, более осуществимой.
— Вы будете удовлетворены, и очень скоро. Ваша откровенность мне по душе, но я попытаюсь все-таки вас обратить в мою веру. В сущности, что такое жизнь? В чем существенная разница между органической и неорганической материей?
Он доказал, что обе эти материи, такие различные в своих внешних проявлениях, в действительности ведут себя одинаково. Живая клетка, будь она животная или растительная, беспрестанно заимствует у окружающей среды, атом за атомом, те химические элементы, которые входят в ее состав. С своей стороны кристалл образуется в пересыщенном растворе, привлекая и скопляя вокруг себя те молекулы, которые окружающая его масса держит в свободном состоянии. Следовательно, образование и превращение как живой клетки, так и неживого тела — кристалла, идет за счет окружающей среды, и процесс этого явления совершенно одинаковый как для клетки, так и для кристалла.
— Вы допускаете, не так ли, эту аналогию между тем, что я назову живым миром и миром химическим. Хорошо. Дальше, вам небезызвестно, что существуют бактерии, непосредственно заимствующие питательные элементы из неорганических веществ, и что существуют микробы, питающиеся исключительно камнем, который они разлагают.
— Совершенно верно, — подтвердил Жюльен с возрастающим увлечением. — Европейский Nitroso monas, Nitrobacter...
— Вот именно. Эти бактерии суть самые первичные существа, которые нам известны, и геология дает нам доказательство того, что эти микроскопические клетки жили на нашей планете за миллионы лет до появления растений, значит, если вы верите в универсальность эволюции, вы принуждены допустить, что эти простейшие существа — потомки еще более простых существ. Тогда звено за звеном вы должны притти к такому первичному состоянию, в котором жизнь представляет собой только ряд реакций между отдельными молекулами. Это первая стадия жизни: жизнь химическая. Жизнь зародилась на голой земле в виде случайных комбинаций, произошедших под влиянием солнечного тепла, властелина и распределителя энергии.
— Теория очень интересная, — прошептал лаборант, поколебленный в своем скептицизме.
— И грандиозная! — воскликнула молодая девушка, упивавшаяся словами ученого. — Она открывает неизмеримые горизонты!
— Возможно... — согласился профессор с заметным смущением: — Признаюсь, у меня не хватило постоянства. Занявшись этой проблемой, глубокой, как пропасть, я отступил. Закружилась голова. Я рано или поздно вернусь к этим работам. Как раз в поисках за доказательствами, я наткнулся на поразительную вещь. Я бы не решился говорить перед посторонними о своем новом открытии, которое еще далеко не доведено до конца, но вам я принужден изложить его принципы, потому что на вас обоих будет лежать обязанность методически контролировать мои опыты. Дело вот в чем...
Прежде всего, он напомнил о том, что при настоящем состоянии науки точный состав растительной и живой клетки неизвестен, и что кроме элементов химических, которые она содержит и которые удалось установить, в ней существуют еще неизвестные элементы, действие которых влияет либо на весь организм, либо только на часть его.
— Это то, что мы называем энзомы[1] и гормоны, — подтвердил Жюльен: — Их состав не известен. К этой же категории относится змеиный яд, который разносит смерть по всему организму.
— Да, вы в курсе. Прекрасно! Я открыл один из таких таинственных элементов, имеющий своим назначением омоложение животной клетки. Если я у молодой обезьяны отниму орган, в котором вырабатываются эти энзомы, животное сейчас же проявит все признаки старости. И обратно — если я введу некоторое количество этих энзомов в организм старой обезьяны, признаки старости исчезнут.
— Ведь, это вечная юность! — воскликнула в энтузиазме Алинь.
— Вы качаете головой, Мутэ? В моей лаборатории есть кое-что, способное вас заинтриговать... Я не говорю — убедить. Нет еще! — Пойдемте со мной.