ДУЭЛЬ НА КУПЕЧЕСКОЙ СТЕНКЕ
Приближались дни, которых старшие кадеты ждали с великим нетерпением. Это были дни летнего практического плавания на корабле с чудесным названием «Феникс».
Каждому хотелось побывать в море, полазать по реям, услышать плеск парусов, наполняемых настоящим вольным ветром, несущим корабль вперед, а не тем ветром, который приходилось воображать себе то с зюйд-веста, то с норд-оста в тишине дворцового зала, на уроках корпусного боцмана. Да и было приятно чувствовать, что кончилась зима. Душа просилась на волю.
Всю зиму Вася учился прилежно и более других ждал наступления этих дней.
И вот пришло лето, весенние штормы утихли, уже несколько дней море было совершенно спокойно. Ночью оно было невидимо и тихо дремало меж свай у причалов Купеческой стенки, а днем становилось ясным, рождало даль и глубину, радовало взоры.
А «Феникс» все не шел.
Вася уже перестал его ждать, тем более, что другое событие в гораздо большей степени волновало умы всех кадетов.
Николай Гаврилович Курганов, в шутку обмолвившийся в гостях у инспектора классов Никитина о возможном нападении шведских кораблей на Кронштадт, оказался неожиданно прав.
Из Петербурга пришло известие, что появление какого-либо неприятельского корабля в виду Кронштадта следует считать возможным, а посему надлежит принять меры.
И меры были приняты.
Батареи, защищавшие подступы к Кронштадту, были приведены в боевую готовность. И в самом Кронштадте, на Купеческой стенке, тяжелые чугунные пушки смотрели своими жерлами в сторону залива. Около них лежали картузы с порохом, и на железных подносах пирамидками были выложены чугунные ядра, а в жаровнях курились фитили, распространяя запах тлеющей пороховой мякоти.
Вдоль стенки, перед жерлами пушек, ходил взад и вперед часовой. Время от времени он останавливался и то смотрел вдаль, где по тускло-зеркальной поверхности залива скользили дозорные галеры, то поглядывал на метеорологическую вышку Итальянского дворца, откуда велось наблюдение за подступами к Кронштадту через подзорные трубы.
У пушечных лафетов стояли кадеты гардемаринских классов, но среди них было и несколько младших воспитанников, отличавшихся прилежанием в науках и примерным поведением.
Тут был и Вася. Здесь же находился и «старикашка» Чекин.
Среди гардемаринов увидел Вася и Дыбина. Странным казалось при неверном свете ночи его лицо под треугольной шляпой. И без того белый открытый лоб его был бледнее обыкновенного, черты его лица неподвижны, взгляд зорких глаз горяч. Вася подумал: «Может, сегодня хлестаться будем...»
Но до того ли было сейчас, когда они стояли рядом у одной и той же пушки!
Ущербленная луна взошла со стороны Петербурга, заиграла серебром на воде залива, и на горизонте вдруг обозначились верхушки оснащенных парусами мачт дрейфующего корабля.
— Шведы! — крикнул кто-то.
— Смирно! — скомандовал тотчас же сержант из кадетов.— По местам! Ждать команды!
На Купеческой стенке воцарилась мертвая тишина. Наводчики стали к пушкам. Дымившиеся фитили были приготовлены к запалке. Вася замер, готовясь подавать к месту картузы с порохом. Ему казалось это дело самым важным из всех, что совершались сейчас на земле.
Однако артиллерийский офицер, командовавший батареей, расположенной на Купеческой стенке, был совершенно спокоен и не торопился открывать огонь. Между тем общее напряжение все усиливалось.
— Чего ждет? Чего он ждет? — слышался взволнованный шепот наиболее нетерпеливых.
— Не горячиться! — успокаивал сержант. — А может, это наш корабль? Если было бы иначе, на сторожевых галерах зажгли бы фальшфейеры. Да и батареи в заливе не молчали бы.
Прождали еще полчаса, и напряженное настроение постепенно стало спадать. У пушечных лафетов послышались шутки и смех. Дыбин вдруг ударил кулаком по лафету и подошел к Васе стремительным шагом.
— Хлестаться! — сказал он громко, чтобы слышали все. —
Желаю хлестаться сейчас, раз шведов нет! Ты слово свое не берешь обратно, Головнин?
Это было так неожиданно, что Вася даже отступил на шаг и оглянулся.
Он увидел сержанта, глядевшего на него с любопытством и, как ему показалось, с сожалением. Подошел Чекин и с ним другие кадеты. Все стали в круг. Но в их кругу Вася не увидел смуглого мальчика с теплым взглядом черных глаз. Он мирно спал сейчас в спальне младшего класса, вдали от Купеческой стенки. И Васе никто в темноте не пожал руки.
— Не тронь его, Евстрат, — сказал Чекин. — Он зейман. Его еще ни разу не драли унтера. Разве он сможет хлестаться, да еще с тобой? Его стошнит от страха.
— Отстань! — зло оборвал Дыбин своего друга. — Он сам ответит, стошнит его или не стошнит.
— Я буду биться, — сказал Вася тихо, но так твердо, как сам не ожидал от себя. — Слово свое держу и помню. Ждал только твоего.
— Я его сказал, — уже одобрительно заметил Дыбин. — Но драться будем не по-бабьи. Мой девиз — «Отвага». А твой? — спросил он Васю, не допуская мысли, чтобы даже на кулачках можно было драться без девиза.
Таковы были дуэльные правила кадетской семьи, где каждый мог считать себя рыцарем.
— Есть девиз и у меня, — сказал Вася: — «За правых провидение».
— Такого не слышал еще. Девиз хорош. Посмотрим, как он тебе поможет. Я вяжу, не бабы мы с тобой. И драться будем у самой стенки. Бросим жребий, кому стоять к воде спиной, кому лицом. Побежденный будет купаться.
— А если утонет? — спросил Чекин, имевший трезвый ум, который, как он сам утверждал, умножался у него после каждой порки.
— У нас нет таких, чтобы шли на дно сразу, — с гордостью заметил кто-то из сидевших у лафета. — И Головнин добро плавает и Дыбин. Кидайте жребий.
— Жеребьевать! Жеребьевать! — послышались голоса у пушки.— Чекин, тебе метать!
— Чекин достал из кармана несколько медных монет и зажал их в кулаке.
— Чет-нечет! — крикнул он. — Кто не угадает, тот у стенки.
— Чет! — быстро сказал Вася. — Нечет! — крикнул Дыбин.
Вася угадал, и это показалось ему хорошим предзнаменованием. Оба противника подошли к сержанту из гардемаринов, стоявшему за старшего у пушки, и попросили разрешения схлестнуться.
— Вот черти, что выдумали! — улыбнулся сержант. — Попадет мне за вас.
Но так как и он уважал отвагу, как уважали ее в корпусе все, то в конце концов сказал:
— Деритесь, петухи, чорт с вами! — и приказал на всякий случай приготовить конец подлинней.
Дыбин снял мундир, шляпу и бросил их на руки Чекину. Потом спокойным и медленным шагом отошел и стал у самого края стенки, где глубоко внизу слышались тихие всплески воды. Вася тоже снял шляпу и мундир и встал напротив. Дыбин был шире в плечах, сильнее Васи и почти на полголовы выше его. Но не это волновало Васю.
Никогда потом не мог он простить себе, что думал в эту минуту не о том, как победить противника, и смотрел не на Дыбина, а на море, которое, лениво поблескивая, чуть шевелилось где-то внизу, у стенки. «Далеко ли до воды будет падать?» — подумал Вася. И в ту же минуту получил удар кулаком, от которого у него на мгновение потемнело в глазах. Теперь перед ним уже было не море, а сильный противник. Удары Дыбина были всегда метки, он был ловок и подвижен, даже более подвижен, чем Вася мог предполагать.
Вокруг уже слышался смех. Два раза Вася отбил удары противника локтем, в третий раз сам попал ему кулаком в висок. Но удар был слишком слаб — в нем нехватало весу.
Страшное упрямство вдруг овладело Васей. Он отбежал в сторону, быстро обернулся и всем своим маленьким, но коренастым, крепко сбитым телом бросился на Дыбина с одним желанием скинуть его со стены. Дыбин увернулся. А тело Васи продолжало двигаться, и он даже не мог уловить мгновения, когда же кончилась под его ногами стена и началась та искрящаяся от луны глубина, куда он так стремительно падал.
Он успел только перевернуться в воздухе и вытянул руки, которые первые коснулись воды, и море приняло его. Это было вовсе не страшно. Он даже открыл под водою глаза, и ему показалось, что видит сваю, мимо которой проходило его тело, потом почувствовал боль в руке. Должно быть, он ушиб ее в воде. Она плохо двигалась. Тогда он толкнул воду ногой, раздвинул ее плечами и поплыл вверх, чтобы набрать воздуху. И снова он увидел ночное небо над головой и высокую стену, с которой только что упал.
На стене кричали кадеты и ругался сержант.
— Жив, Головнин?
— Жив, — прохрипел Вася, едва держась на воде, — только руку зашиб больно.
Должно быть, в хриплом голосе его невольно прозвучал страх, потому что на стенке все замолчали. Сержант тревожно крикнул вниз:
— Держись, Головнин, сейчас цепь спустим.
— Держусь, — слабеющим голосом ответил Вася.
Но держался он уже плохо. Огребаясь только одной рукой, он все чаще погружался в воду, совсем уже глухо, точно сквозь вату, слышал, как по каменной стенке медленно, рывками, ползет тяжелая цепь, и время, казалось ему, тянулось столь же медленно, как эта цепь.
Когда он почти уже потерял надежду на спасение, чье-то тело мелькнуло в воздухе и с глухим плеском врезалось в воду рядом с Васей.
Вася не видел этого: он снова погрузился в море, лишившись последних сил. Но Дыбин нырнул под него, принял его на свою спину и вместе с ним, тяжело огребаясь, выплыл наверх и держался на воде до тех пор, пока тяжелая якорная цепь не была спущена в воду. Потом помог Васе подняться на стенку, где обоих радостно встретили кадеты.
Корпусный офицер, позднее всех явившийся на этот шум, спокойно посмотрел на вымокших противников и сказал;
— По закону надо бы вас строго наказать доброй поркой и карцером. Но за молодечество и выручку товарища в беде прощаю. Марш по местам!
Дыбин и Вася отошли к своей пушке и стали рядом. Вася тронул Дыбина за плечо и сказал:
— Я много теперь должен тебе, Дыбин. Если бы не ты, я захлебнулся бы. Благодарствуй.
— Ладно, — отвечал Дыбин и вдруг спросил: — Будешь дружить со мной?
— Буду.
— Тогда давай руку!
И Дыбин, взяв руку Васи, крепко встряхнул ее, и впервые за все их знакомство Вася увидел в глазах Дыбина не дерзость и не жестокий огонь, а улыбку, мягкую и добрую, как у девушки.
Он удивился этому. Странен был этот юноша, который так неожиданно и таким необыкновенным образом стал его другом, в то время как другой друг, за которого Вася сражался с ним в эту ночь, спал крепким сном в сумрачном Итальянском дворце.
Над морем поднялось солнце, раздвинув дали, и резвый морской бриз, поднявшийся вместе с солнцем, расправил паруса неизвестного корабля, показавшего ночью верхушки своих мачт, наполнил живой силой его снасти, и корабль подошел к Кронштадту и пришвартовался к той самой Купеческой стенке, с которой несколько часов назад молодые моряки готовы были обстрелять его из пушек.
Это был «Феникс».
— Ура! — прогремело ему навстречу.
И корабль словно улыбнулся в ответ. Ярко начищенные металлические части его блеснули на солнце, мачты, освободившиеся от парусов, радовали глаз моряка своей стремительной стройностью, и с корабля крикнули в рупор, что бриг готов принять юных мореходцев и идти в финские шхеры.
Однако «Феникс» отплыл не так скоро.
Бриг чистили и мыли целый день. Его палубу драили песком, без конца поливая водой из помп. Пушки и все другие медные части, и без того ярко блестевшие, полировали кирпичом, и к приему юных гостей корабль выглядел, как новенький.
Опасения относительно появления шведов у Кронштадта оказались неосновательными и, во всяком случае, преждевременными. По Морскому корпусу был отдан приказ всем назначенным на летнюю практику грузиться на бриг после обеда, чтобы при первом же попутном ветре выйти в море.
Предстоящий поход, первый в жизни, так взволновал Васю, что, несмотря на предыдущую почти бессонную ночь, ему спать не хотелось. Сборы к походу были недолгие: укладка вещевого сундучка заняла не более пяти минут, так как все наказы Ниловны о том, как это делать и что класть вниз, а что наверх, были забыты, и сундучок заполнялся лишь с одним расчетом — вместить в него как можно больше вещей.
Васю Головнина волновало другое обстоятельство: он боялся оказаться на бриге «пассажиром». Так в морском флоте презрительно называли людей, в плавании совершенно бесполезных.
Чтобы не заслужить столь унизительной клички, не только Вася, но и все кадеты вообще старались заучить назубок название частей корабля, мачт, парусов и курсов.
Кто не говорил на морском языке, тот не мог считать себя моряком. И целый день по коридорам дворца и в классах стоял шум, слышались такие возгласы и вопросы:
— Эй, эй, зейман, как называются мачты на корабле?
— От кормы?
— Да.
— Бизань, грот и фок.
— А что значит идти фордевинд?
— Прямо по ветру.
— А бакштаг?
— Это когда ветер по корме.
Вася тоже ходил по коридору, обнявшись с Петей Рикордом, неустанно повторяя заманчивые слова: кливер, лаг, гюйс, рифы, рангоут, пеленг, верп, вымпел, брам-стеньга, галс, овершаг, оверкиль, фор-марса-брасы...
Вася был весел. А Петя грустил, и хотя послушно повторял за Васей все эти заманчивые слова, глаза его были полны слез. Он, как младший, еще не попадал в это плавание. И друг его, который ночью сражался за него, уплывал в море один.
Отшвартовались незадолго до захода солнца, когда ветер восточных румбов начал покачивать бриг. Завозные шлюпки отбуксировали «Феникс» от пристани, судно быстро оделось парусами и легло курсом на запад, едва заметно покачиваясь с борта на борт.
И в то самое время, как паруса брига наполнились ветром и Вася ощутил всем существом своим движение корабля, он почувствовал себя так, словно за плечами у него выросли крылья, и ему казалось, что вот-вот они раскроются и понесут его над водами залива.
Здесь воздух казался совсем не таким, как на берегу. Он лился в легкие прохладной живой струей, в его запахе было что-то пьянящее, заставлявшее учащенно биться сердце Васи.
Наконец-то под ногами его была палуба, и паруса, полные ветра, шумели над ним! Слава тебе, кораблю! И Вася в восторге сказал сам себе:
— Буду учиться изо всех сил, чтобы скорее стать мореходцем и быть в море всегда-всегда!