Флорентійскій живописецъ и мозаистъ Тафи очень боялся чертей, особенно въ тѣ часы ночи, когда силамъ зла дано царить во мракѣ. И страхи Тафи не были нее основательны, такъ какъ демонамъ было тогда за что ненавидѣть живописцевъ, одной картиной вырывавшихъ у нихъ изъ рукъ больше душъ, чѣмъ сколько умѣлъ вырвать добрый монашекъ тремя десятками полученій. Въ самомъ дѣлѣ, чтобы внушить вѣрнымъ спасительный ужасъ, монаху приходилось описывать день гнѣва, когда весь міръ обратится въ прахъ, по свидѣтельству Давида и Савиллы. И монахъ усиливалъ голосъ и свистѣлъ въ кулакъ, подражая трубѣ архангела. Но все это уносилось вѣтромъ. Между тѣмъ картина, выставленная на стѣнѣ часовни или монастыря, съ изображеніемъ Іисуса Христа, судящаго живыхъ и мертвыхъ, говорила безъ конца взорамъ грѣшниковъ и черезъ око исправляла смертныхъ, согрѣшившихъ черезъ око и иначе. Это было время, когда искусные мастера изображали таинство божественнаго правосудія въ Санта-Кроче во Флоренціи и на Кампо-Санта въ Пизѣ. Эти работы были выполнены по стихотворному разсказу Данти Алигіери, человѣка весьма свѣдующаго въ богословіи и каноническомъ правѣ, объ его странствіи по аду, чистилищу и раю, куда онъ проникъ живой въ силу необычайныхъ заслугъ своей дамы. Поэтому все въ этихъ картинахъ было поучительно и вѣрно истинѣ, можно утверждать, что меньше пользы принесетъ чтеніе обширнѣйшей хроники, нежели созерцаніе такихъ образовъ. И флорентійскіе мастера старались рисовать, какъ въ тѣни апельсинныхъ деревъ, на пестрящей цвѣтами травѣ, дамы и кавалеры бесѣдуютъ о любви подъ звуки лютней и скрипокъ, а ихъ подкарауливаетъ со своей косой смерть. Ничто не могло лучше обращать плотскихъ грѣшниковъ, пьющихъ забвеніе Бога на устахъ женщинъ. Для исправленія скупыхъ живописецъ изображалъ въ натуральную величину чертей, вливающихъ расплавленное золото въ ротъ епископу или настоятельницѣ, плохо оплатившимъ данный художнику заказъ. Потому-то и были демоны въ тѣ времена врагами живописцевъ, въ особенности флорентійскихъ живописцевъ, превосходившихъ всѣхъ другихъ тонкостью своего таланта. Больше всего они ставили имъ въ упрекъ, что тѣ изображаютъ ихъ въ видѣ отвратительныхъ чудовищъ съ птичьими или рыбьими головами, съ тѣломъ змѣи и крыльями летучей мыши. Какъ они къ этому относились, можно видѣть изъ исторіи Спинелло.
Спинелло Спинелли изъ Ареццо происходилъ изъ благороднаго дома флорентійскихъ изгнанниковъ. Благородство его ума равнялось благородству его рожденія. Онъ былъ искуснѣйшимъ живописцемъ своего времени. Большія работы выполнилъ онъ во Флоренціи. Пизанцы дали ему заказъ украсить, по образцамъ Джотто, стѣны святого монастыря, въ коемъ покойники почиваютъ на розахъ, выращенныхъ въ землѣ, привезенной изъ Іерусалима. Проработавъ много времени въ этихъ городахъ и скопивъ большія деньги, Спинелло почувствовалъ желаніе вновь увидѣть родимый городъ, славный Ареццо. Аретинскіе граждане не забыли, что въ молодости своей, записавшись въ братство святой Маріи Милосердной, Спинелли посѣщалъ больныхъ и погребалъ мертвыхъ во время чумы 1383 года. Они были ему признательны и за то, что своими работами онъ распространилъ славу Ареццо по всей Тосканѣ. А потому они приняли его съ большимъ почетомъ. Несмотря на свой преклонный возрастъ, онъ взялъ на себя важныя обязанности въ городѣ. Его жена говорила ему:
-- Ты богатъ. Отдохни теперь, и пусть молодые люди пишутъ вмѣсто тебя. На склонѣ лѣтъ разумно отдыхать. Доживать свой вѣкъ слѣдуетъ въ спокойствіи и благочестіи. Возводить безъ конца свѣтскія сооруженія, какъ как!я-то вавилонскія башни,-- это значитъ искушать Бога. Если ты не бросишь, Спинелло, штукатурныхъ работъ и красокъ,-- ты потеряешь въ нихъ твой душевный миръ.
Такъ говорила эта добрая женщина. Но онъ ея не слушалъ. Онъ думалъ объ одномъ -- объ умноженіи своего богатства и своей славы. Вмѣсто отдыха онъ заключилъ договоръ съ мастерами Санть-Аньоло о разрисовкѣ церковныхъ хоръ исторіей архангела Михаила: въ ней должно было быть множество фигуръ. Съ изумительномъ жаромъ принялся онъ за это дѣло. Перечитывая мѣста Писанія, которыми онъ долженъ былъ вдохновиться, онъ глубоко вникалъ въ смыслъ каждой строки и каждаго слова. Цѣлый день рисовалъ онъ въ своей мастерской, но, не довольствуясь этимъ, онъ еще работалъ въ постели и за столомъ. А вечеромъ, прогуливаясь у подошвы холма, на которомъ возвращается со своими гордыми стѣнами и башнями Ареццо,-- онъ продолжалъ обдумывать свою работу. И можно сказать, что вся исторія Архангела была уже начертана въ его мозгу, когда онъ приступилъ къ эскизамъ краснымъ карандашомъ на штукатуркѣ стѣны. Онъ скоро кончилъ намѣчать контуры; затѣмъ надъ главнымъ алтаремъ онъ принялся писать сцену, которая должна была великолѣпіемъ превзойти другія. Ибо здѣсь нужно было прославить вождя небесныхъ воинствъ за побѣду, одержанную имъ еще до начала временъ. Итакъ, Спинелло изобразилъ архангела Михаила, сражающагося въ воздухѣ съ змѣемъ о семи головахъ и о десяти рогахъ, а внизу картины задумалъ онъ представить князя демоновъ Люцифера, въ видѣ ужаснаго чудовища. Фигуры рождались сами собой изъ-подъ его руки, и эта фигура удалась ему больше, чѣмъ онъ могъ надѣяться: лицо Люцифера было до того отвратительно, что невозможно было избавиться отъ силы его безобразія. Это лицо преслѣдовало художника на улицѣ и не покидало его до самаго жилища.
Когда пришла ночь, Спинелло легъ въ постель рядомъ съ женой и заснулъ. Во снѣ онъ увидѣлъ ангела, красотой своей равнаго архангелу Михаилу; но чернаго цвѣтомъ. Черный ангелъ сказалъ ему:
-- Спинелло, я -- Люциферъ. Гдѣ же ты меня видѣлъ, что изобразилъ меня въ столь позорномъ видѣ?
Старый художникъ ему отвѣтилъ дрожащимъ голосомъ, что онъ его не видалъ никогда глазами, такъ какъ не ходилъ, подобно Данте Алигіери, живымъ по аду; но что, изображая его въ такомъ видѣ, онъ хотѣлъ выразить наглядно все безобразіе грѣха,
Люциферъ пожалъ плечами,-- художнику показалось, что приподнялся Санъ-Джеміанскій холмъ -- и сказалъ:
-- Спинелло, сдѣлай мнѣ удовольствіе; давай разсуждать. Я недурной діалектикъ; Тотъ, Кому ты молишься, это знаетъ.
Не получая отвѣта, Люциферъ продолжалъ такъ:
-- Спинелло, ты прочелъ книги, которыя говорятъ обо мнѣ? Тебѣ извѣстно, что было со мной, и какъ я покинулъ небеса, чтобы сдѣлаться княземъ міра. Великое предпріятіе, и оно было бы единственнымъ, если бы гиганты не напали такимъ же образомъ на бога Юпитера. Ты вѣдь видѣлъ это, Спинелло, на античной гробницѣ, гдѣ борьба эта изваяна изъ мрамора.
-- Это правда,-- сказалъ Спинелло,-- я видѣлъ эту гробницу въ формѣ ящика во Флоренціи въ Санта-Репаратѣ. Это прекрасное созданіе римлянъ.
-- И, однако,-- возразилъ Люциферъ съ улыбкой,-- гиглиты тамъ изображены совсѣмъ не лягушками, не хамелеонами.
-- Но вѣдь они,-- замѣтилъ художникъ,-- и нападали не на истиннаго Бога, а лишь на идола язычниковъ. Это существенно важно. Тогда какъ вы, Люциферъ, подняли знамя возстанія противъ истиннаго Царя земли и неба; это несомнѣнно.
-- Не отрицаю,-- отвѣтилъ Люциферъ.-- Сколько же разныхъ грѣховъ приписываешь ты мнѣ за это.
-- Вполнѣ можно приписать вамъ семь,-- отвѣчалъ художникъ,-- и зло вс-е смертные грѣхи.
-- Семь -- воскликнулъ Ангелъ Тьмы,-- вотъ богословское число. Все идетъ семерками въ моей исторіи, а она тѣсно связана съ исторіей Другого. Спинелло, ты меня считаешь гордымъ, злобнымъ и завистливымъ. Я согласенъ признать это, но подъ условіемъ, что и ты признаешь, что я стремлюсь къ одной славѣ. Думаешь ли ты, что я скупъ. Соглашусь и съ этимъ. Скупость -- добродѣтель царей. Что касается обжорства и роскоши, если ты поставишь ихъ мнѣ въ упрекъ, я не стану сердиться. Остается лѣность.
Произнося это слово, Люциферъ скрестилъ руки на своей бронѣ; онъ наклонилъ свою темную голову и встряхнулъ пламенемъ своихъ волосъ.
-- Спинелло, думаешь ли ты, въ самомъ дѣлѣ, что я лѣнивъ? Считаешь ли ты меня низкимъ, Спинелло? Полагаешь ли ты, что въ моемъ возмущеніи мнѣ не хватало мужества? Нѣтъ, Итакъ, было бы справедливо нарисовать меня въ образѣ борца съ гордымъ челомъ. Ни къ кому не слѣдуетъ, быть несправедливымъ, даже къ дьяволу. Не видишь ли ты, что оскорбляешь Того, Кому ты молишься, давая Ему въ противники чудовищную жабу. Спинелло, ты очень невѣжественъ для твоего возраста. Мнѣ очень хочется надрать тебѣ, какъ плохому школьнику, уши.
При этой угрозѣ, увидавъ, что рука Люцифера протянулась уже надъ нимъ, Спинелло поднялъ къ головѣ руки и зарычалъ отъ ужаса.
Добрая жена его, внезапно проснувшись, спросила его, что съ нимъ. Онъ отвѣчалъ, стуча зубами, что только-что видѣлъ Люцифера и дрожитъ за свои уши.
-- Я же тебѣ говорила,-- отвѣтила ему эта добрая женщина,-- эти фигуры, что ты съ упрямствомъ пишешь на стѣнахъ, сведутъ тебя, наконецъ, съ ума.
-- Я не сошелъ съ ума,-- сказалъ художникъ,-- я его видѣлъ; онъ прекрасенъ, хотя печаленъ и гордъ. Завтра же я сотру ужасную фигуру, которую я нарисовалъ, и на ея мѣстѣ помѣщу ту, что видѣлъ во снѣ. Ибо не слѣдуетъ дѣлать несправедливости даже дьяволу.
Спинелло хотѣлъ встать; но ему измѣнили силы, и онъ свалился безъ чувствъ на подушку. Нѣсколько дней еще томила его лихорадка, и потомъ онъ умеръ.