Каждый разъ, когда мнѣ приходится бывать на окраинахъ города, на шоссе, впадающемъ въ него изъ сельскаго простора, я вижу его, этого щебенщика.
Солнце ли палитъ, обжигая зеленоватыя спинки стрекозъ и ящерицъ, которыя, поднявъ хвостикъ, перебѣгаютъ дорогу быстро словно тѣнь ласточки; сѣверный ли вѣтеръ крутитъ и разбрызгиваетъ толстыя струи воды, льющіяся изъ кровельныхъ жолобовъ, пронизываетъ холодомъ до костей и наводитъ на душу щемящую тоску -- щебенщикъ всегда на своемъ мѣстѣ. Отъ солнечныхъ лучей онъ защищается сорванными вѣтвями; свяжетъ ихъ въ пучокъ вѣеромъ, прикрѣпитъ къ палкѣ, а палку воткнетъ въ землю. Зимой отъ дождя онъ укрывается искалѣченнымъ жалкимъ зонтикомъ, который водружаетъ между камнями, съ надвѣтряной стороны.
Пригородные мужики, пробираясь утромъ въ городъ на базаръ, на своихъ тощихъ мулахъ, проѣзжаютъ мимо него, киваютъ ему головой и говорятъ: богъ въ помочь! Вечеромъ рабочіе, живущіе въ предмѣстьѣ, грязные, промокшіе, проходятъ мимо него домой и желаютъ добраго вечера.
А онъ, въ тѣни своихъ вѣтокъ, или подъ защитой калѣки-зонтика, сидитъ на четыреугольномъ булыжникѣ день-деньской, сидитъ до тѣхъ поръ, покуда огромная груда булыжника, находившаяся утромъ съ правой стороны, не перейдетъ на лѣвую, обратясь подъ его увѣсистымъ молоткомъ въ мелкія остроребрые, остроугольные кусочки щебенки.
Тогда онъ бываетъ очень доволенъ, потому что, значитъ, заработалъ своя восемьдесятъ сантимовъ, которые ему аккуратно выплачиваетъ подрядчикъ. Но бѣда въ томъ, что не всегда такъ случается. Не то, чтобы подрядчикъ, его обсчитывалъ -- нѣтъ, подрядчикъ честный человѣкъ -- а потому что его заработокъ можетъ умаляться отъ множества разнородныхъ причинъ. Даже совсѣмъ лишиться работы немудрено. То камень попадется черезчуръ крѣпкій и работа тихо подвигается, то молотокъ испортится и надо потратить время на его починку. Иной разъ зимой, невыносимая непогода угонитъ съ работы. А то и лѣтомъ, особенно въ августѣ, солнце такъ жаритъ, что у него совсѣмъ силъ не хватаетъ и приходится поневолѣ отдохнуть гдѣ-нибудь въ тѣни. Иной разъ, рука у него отъ устали не тверда станетъ; онъ молоткомъ нацѣлитъ невѣрно и хватитъ себя по пальцу, и въ кровь его разсадитъ. Въ такомъ случаѣ надо перевязать палецъ, либо бѣжать куда-нибудь обмыть его; время-то и уходитъ. Да еще, слава Богу, коли боль не такъ сильна, чтобы мѣшала продолжать работать.
Тогда ужь нетолько восьмидесяти, да и пятидесяти сантимовъ неоткуда взять. Въ его семью тогда голодъ забирается и не выпускаетъ изъ своихъ когтей, покуда, наконецъ, похудѣлый и поблѣднѣвшій, онъ вновь не вернется къ грудѣ булыжника, праздно лежавшей около дороги цѣлую недѣлю. Ну, вечеромъ въ этотъ день онъ, конечно, поѣстъ. Только немного поѣстъ, потому что немного успѣетъ заработать. И опять-таки потому, что подрядчикъ, какъ мы уже сказали, къ счастію, честный, добрый человѣкъ -- добросовѣстно обмѣритъ его работу, и самымъ аккуратнымъ образомъ выдастъ ему его двадцать или тридцать сантимовъ, даже коли какой малости при обмѣрѣ и не хватаетъ. Подрядчикъ за пустяками не гонится; онъ не обижаетъ своихъ рабочихъ и хвалится этимъ.
Одного изъ этихъ неустанныхъ рабочихъ, одного изъ щебенщиковъ я хорошо зналъ. Но я долженъ замѣтить, что этотъ, мой знакомый, былъ счастливецъ, крезъ изо всѣхъ щебенщиковъ. Желудокъ у него былъ какъ у верблюда -- не требовательный, мускулы -- львиные; и поэтому онъ всю свою жизнь вплоть до тѣхъ поръ, покуда ему стукнуло семьдесятъ лѣтъ, могъ зарабатывать больше, чѣмъ другіе. Всегда у него была и жолтая полента {Кукурузная каша: почти единственная пища нѣкоторыхъ сѣверныхъ итальянцевъ. Прим. пер. } и черный хлѣбъ, т. е. пожалуй, иногда и не было, но очень, очень рѣдко.
Его сотоварищи вспоминаютъ о немъ съ нѣкоторымъ восторгомъ; и, къ великому изумленію своихъ пріятелей, не знавшихъ старика, разсказываютъ, какъ въ теченіи всей зимы 1857 года онъ умудрялся каждый божій день, не соблюдая ни праздниковъ, ни воскресеній, обработывать по два кубическихъ метра щебенки, доброй мѣры; и во все это время, не курилъ, не пилъ, не болѣлъ.
За то руки у него были какіе-то безобразные куски тѣла, переродившагося въ сплошныя мозоли. Все его лицо покрыто было не то что морщинами, а трещинами, точно черствая корка хлѣба, которую развѣ собака станетъ ѣсть. Его глаза, столько лѣтъ слѣпимые солнцемъ, принявшіе столько пыли и сырости, окружены красной каймой, вѣчно слезятся, и по ночамъ такъ горятъ, что не даютъ ему покоя. Отъ постояннаго сидѣнья ноги у него стали кривыя, плохо сгибаются; спина сгорблена, тѣло какъ у муміи египетской; и душа изболѣла отъ горя.
Если вы его станете распрашивать о его прошломъ, онъ вамъ разскажетъ, съ перерывами, между ударами своего молота, такія вещи, отъ которыхъ у васъ кровь застынетъ въ жилахъ. Между тѣмъ, рѣчь его холодная и выраженія точныя, опредѣленныя. Онъ говоритъ о своихъ бѣдствіяхъ, какъ о фактахъ, которые не могли не случиться. По его понятію, иначе и быть не могло.
Его дочь замужняя болѣла; пошла въ лѣсъ по дрова беременная, выкинула въ лѣсу и умерла. Зять его, который съ первоначала былъ добрымъ парнемъ, связался съ какой-то шлюхой, закутилъ, попалъ въ тюрьму, оставивъ на попеченіи тестя старшаго своего сына, еще малютку. Очень старикъ любилъ этого внучка. Но и внучекъ Богу понадобился; Богъ, видно, находилъ, что старикъ не достоинъ имѣть такое утѣшеніе.
Ни малѣйшихъ признаковъ чувства не проявлялъ онъ, разсказывая о дочери и о зятѣ. Но когда вспоминалъ своего маленькаго Джиджино, то откладывалъ въ сторону свой вѣрный молотъ, охватывалъ обѣими руками голову и раскачивался со стороны въ сторону, какъ медвѣдь засаженный, въ клѣтку. И разсказывалъ свою безхитростную печальную повѣсть.
Внучекъ его ужь подросъ; дѣдъ его водилъ съ собою щебенку бить; мальчуганъ хорошо приставалъ къ работѣ; по всему было видно, что изъ него выносливый парень выйдетъ. Только разъ, какъ-то, пообѣдали они соленой селедкой, не промывъ ее; не въ первые, конечно, такъ было, но на этотъ разъ жажда стала особенно мучить мальчика. Онъ терпѣлъ, терпѣлъ, мочи не стало, по близости былъ чей-то огородъ, въ немъ вишни зрѣли, и залѣзъ мальчикъ на вишневое дерево; огородникъ-то и запримѣтилъ его. Мальчикъ хотѣлъ поскорѣе слѣзть, да и свалился на земь, ногу себѣ такъ зашибъ, что приподняться сразу не могъ, а огородникъ наскочилъ на него и избилъ до полусмерти. Съ битья ли, съ перепугу ли, только Джиджино заболѣлъ, мучился, больно судороги его сводили, а черезъ двѣ недѣли и умеръ. Всѣ, кто зналъ, его жалѣли, потому что на рѣдкость былъ мальчикъ.
Когда старикъ оканчивалъ свой разсказъ, онъ нѣсколько минутъ оставался недвижимъ; думалъ о чемъ-то; потомъ брался за молотъ, и опять принимался дробить камень.
Жена у него на одинъ глазъ крива; и бѣда случилась по его винѣ; будь онъ осторожнѣе, она не окривѣла бы. Когда еще ее ноги по землѣ носили, она съ утра бродила, собирала христовымъ именемъ, и если набирала кусочковъ, то около полудня приходила на шоссе, туда, гдѣ онъ щебенку билъ; присаживалась около, бесѣдовала, чтобы ему веселѣе было. А иногда, чтобы не терять заработка, дробила щебень, покуда онъ закусывалъ. Разъ утромъ, когда старуха вытаскивала собранные кусочки изъ своего мѣшка, по дорогѣ проѣхала коляска, и баринъ, сидѣвшій въ ней, выбросилъ еще не потухшей окурокъ сигары. Окурокъ подкатился къ самой кучѣ булыжника. Женщина наклонилась, чтобы подобрать его и мужу передать; а въ эту самую минуту осколокъ отскочилъ изъ подъ молота, да прямо ей въ глазъ. Сразу окривѣла, ничѣмъ нельзя было помочь. И съ этого самаго утра бабу словно подмѣнили: совсѣмъ другая характеромъ стала; голова у ней всегда болитъ; отъ слабости на ногахъ почти стоять не можетъ... А лечиться? да куда же ей лечиться! Докторъ ей сказалъ, что надо мясной пищей и хорошимъ виномъ укрѣпляться! Теперь она сидитъ на ступенькѣ около дома, въ которомъ она уголъ нанимаетъ, да проситъ у прохожихъ милостыни. Но по ихъ улицѣ мало народу ходитъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ съ другой стороны города провели желѣзную дорогу. Почти слѣпая она; случается, натыкается съ протянутой за милостыней рукой на встрѣчнаго, собирающагося у ней самой попросить милостыню. Иной разъ солнце ложиться собирается, а она ни копейки, ни корочки не вымолила себѣ. Тогда она ложится въ свой уголъ, поджидая мужа, шамкаетъ молитвы и засыпаетъ...
Однажды, когда мой пріятель, казалось, былъ въ лучшемъ расположеніи духа, дробя щебень, и разсказывалъ мнѣ о своемъ невеселомъ житьѣ, я тоже шутя спросилъ его:
-- Ну, а скажи, чего бы тебѣ теперь больше всего хотѣлось?
-- А булки бы бѣлой хотѣлось, чтобы размочить, да моей старухѣ дать. А то у ней зубовъ нѣтъ, жевать не можетъ.
И вотъ когда, наконецъ, заболѣетъ этотъ каменный человѣкъ, докторъ не спѣша зайдетъ къ нему, и, конечно, найдетъ, что у старика уже началась агонія. Попъ, за которымъ пошлютъ, чтобы даромъ пріобщить и исповѣдать нищаго, прежде доѣстъ свой завтракъ, за которымъ его застанутъ, и, конечно, найдетъ его уже умершимъ. Беккаморти {Beccamorti (клюющій мертвыхъ) особая профессія: старики, носящіе покойниковъ на кладбище, и исполняющіе иногда должность факельщиковъ. Пр. Пер. }, придя за нимъ, увидитъ босыя ноги покойника, его рубаху въ заплатахъ, и скажетъ ему напутственное слово: занесъ тебя чортъ околѣвать въ мой участокъ.
Да и не одни щебенщики на выѣздѣ изъ города на нашего брата, горожанина, унылыя мысли наводятъ. Мимо нашего города осенью много горныхъ мужиковъ въ Маремму на зимніе заработки ходятъ. Тоже невесело.
Вотъ, напримѣръ, не дальше, какъ въ прошломъ году, въ декабрѣ, кажется, шестого числа -- погода тогда, можетъ быть помните, стояла адская. Вздумалось мнѣ пойти за городъ поохотиться. Только что вышелъ я на шоссе, въ предмѣстье, въ открытое поле -- бѣда! На гору взглянуть впереди, такъ просто свѣта преставленіе; вѣтеръ воетъ еще въ городѣ, особенно съ открытыхъ мѣстъ, а съ каштановыхъ деревьевъ точно съ цѣпи срывается вихрь въ оконныя стекла послѣднихъ домовъ и хлещетъ сухими листьями и пескомъ.
Скверно. Но у меня такая журавлиная натура, что чѣмъ погода хуже, тѣмъ больше мнѣ хочется двигаться. И пошелъ я дальше.
Прошелъ съ полмили отъ города, свернулъ съ шоссе на проселокъ вправо и встрѣтилъ Галло. Онъ окутался по самые глаза; я его остановилъ, сталъ распрашивать. не знаетъ ли гдѣ бекасинныхъ мѣстъ.
-- Господи Боже мой! не заставляйте меня тутъ стоять! возразилъ онъ, дуя въ кулаки:-- право, я весь окоченѣлъ, какъ каменный сталъ!
-- Да ты мнѣ скажи, не знаешь ли, гдѣ бекасовъ можно найти.
-- Да гдѣ же, помилосердуйте, вы ихъ искать станете, когда гололедица экая вездѣ! Вернитесь-ка, съ Богомъ, домой; долго ли простуду схватить. Ишъ какъ онъ, дьяволъ, работаетъ!
И въ самомъ дѣлѣ, трудно было стоять на ногахъ, такъ сильно дулъ ледѣнящій вѣтеръ; если и спину ему подставишь, такъ онъ лѣзетъ тебѣ за воротникъ, за уши; такъ и рѣжетъ, колетъ рѣзкимъ, сухимъ снѣгомъ.
Въ это время, по краю дороги, около насъ пробирались пять человѣкъ. Я спросилъ Галло, что это за несчастные люди?
-- Это-то? развѣ не видите! Мужики изъ горъ. У нихъ дома работа кончена. Дома нечего дѣлать; вотъ и идутъ заработка искать въ Мареммы {Низменныя болотистыя равнины въ Тосканѣ и Римской области. На нихъ всегда есть работа, и всегда лихорадка.}. Въ началѣ каждой зимы ихъ тутъ тьма-тьмущая мимо насъ проходитъ. Ну, да до свиданія, сударь; дай вамъ Богъ волка убить... А только лучше бы вы меня, глупаго человѣка, послушались, домой вернулись... брр...
И онъ удалился, быстро, быстро шагая и притопывая ногами, чтобы не стыли.
Я разсматривалъ этихъ бѣднягъ, бредшихъ передо мною по дорогѣ. Да, эта была одна изъ тѣхъ многочисленныхъ семей, которыхъ зима голодомъ, безработицей и стужей выживаетъ ежегодно изъ нагорнаго родимаго гнѣзда; и гонитъ искать работы въ мареммахъ. Отецъ, мать, два мальчика -- ни одному еще и двѣнадцати лѣтъ нѣтъ -- и дѣвочка, которой, какъ я узналъ послѣ, только-что исполнилось восемь лѣтъ.
Отецъ, мужчина лѣтъ подъ пятьдесятъ, маленькій, кривоногій, уже изрядно сгорбленный, шелъ впереди, съ трудомъ передвигая ноги, обутыя въ башмаки съ деревянной подошвой, пальца въ три толщины; на головѣ у него была истасканная, истертая мѣховая шапка; грязные штаны были всѣ изъ разноцвѣтныхъ заплатъ; куртка, изъ полушерстяной грубой матеріи, почти новая; изъ-подъ нея высовывались: остріе серпа и ручка топора; въ рукѣ онъ несъ заступъ. На палкѣ, положенной на плечо, висѣлъ у него за спиной мѣшокъ съ каштанами.
За нимъ шли оба мальчика, одѣтые почти также, какъ отецъ; только головы ихъ, поверхъ шапокъ, были покрыты вѣтошками, завязанными на-крестъ около горла, чтобъ укрыть шеи отъ снѣга.
Старшій тащилъ огромный парусинный зонтикъ, подвязанные мочалками. Онъ смѣялся; его тѣшили огромные шаги, которыя онъ старался дѣлать, чтобы идти за отцомъ, не отставая; онъ тянулъ за руку младшаго братишку, который то и дѣло спотыкался въ огромныхъ мужскихъ дырявыхъ, стоптанныхъ сапогахъ, безпрестанно сваливавшихся у него съ ногъ. Онъ постоянно вытиралъ себѣ то носъ, то слезы рукавомъ своей куртки, и рукавъ этотъ по самый локоть совсѣмъ оледенѣлъ и закоробился.
Шагахъ въ десяти, сзади, слѣдовала мать, блѣдная, худая, стройная женщина; она шла, опустивъ глаза въ землю, немного раскачиваясь той красивой, спокойной походкой, которая свойственна горнымъ жителямъ. Продѣвъ одну руку подъ ручку корзинки, она прятала ее подъ передникомъ; а другой -- тащила маленькую дѣвочку, которая натыкалась на каждый камешекъ. Дѣвочка эта, вся увернутая въ лохмотья и облеченная въ мужской дырявый кафтанъ, волочившійся по землѣ, походила на медвѣженка. Ноги ея тоже были обуты въ деревянные башмаки.
Надо быть, имъ не было особенно трудно идти, потому что вѣтеръ напиралъ имъ какъ разъ въ спины, перегонялъ ихъ съ одной стороны дороги на другую, и игралъ ихъ лохмотьями.
"Они идутъ въ Маремму, сказалъ мнѣ Галло:-- когда-то они доберутся туда? Да и какъ еще добредутъ?" Я задавалъ себѣ мысленно эти вопросы, и не могъ глазъ оторвать отъ этой жалкой группы, которая черезъ нѣсколько минутъ должна была скрыться изъ моихъ глазъ за снѣговой пеленой.
Я рѣшился пойти за ними. Мнѣ хотѣлось заговорить съ отцомъ. Прибавивъ шагу, я скоро поровнялся съ ними.
-- Нечего сказать -- погодка, добрый человѣкъ! сказалъ я, чтобы вступить въ разговоръ.
-- Вѣрно. Расчудесная погода.
-- А вамъ далеко идти?
-- Въ Маремму.
-- Куда именно въ Маремму?
-- Въ Таламоне.
Прочитавъ на моемъ лицѣ нетолько изумленіе, но и почтеніе къ его отвагѣ -- Таламоне чортъ знаетъ, какъ далеко -- мужикъ улыбнулся и прибавилъ:
-- Оно, знаете, не ахти, какъ далече. Отсюда не больше ста миль считаютъ. Идемъ себѣ полегоньку: и не увидишь, какъ въ двѣ недѣли доберешься... Въ субботу, на будущей недѣлѣ, думаю, непремѣнно будемъ на мѣстѣ. Насчетъ дороги, тоже безъ сомнѣнья; знакома она намъ эта дорога: тридцать пять лѣтъ, какъ я хожу по ней каждую зиму; Господь не покинулъ ни разу, и нынче, видите, бреду... Въ прошломъ году одного его съ собой водилъ -- онъ плечомъ показалъ мнѣ на старшаго мальчугана, силившагося дѣлать большіе шаги.
Мальчикъ, слыша, что говорятъ о немъ, заглядѣлся на меня и ткнулся носомъ въ болтавшійся за спиной отца мѣшокъ съ каштанами...
-- Да, продолжалъ старикъ:-- въ прошломъ году только этого старшенькаго съ собой бралъ. До Гроссето, съ Божьей помощью, дошли благополучно, и тамъ онъ себѣ ногу крѣпко накололъ, пришлось мнѣ его на плечи посадить, такъ и тащилъ. Да не далече было. Отъ Гроссето до Таламоне, можетъ, какихъ-нибудь двадцать миль, и того не наберется. А въ этомъ году, милый баринъ, ужь всю семью пришлось забрать.
-- Это все твои будутъ?
-- Эти-то два паренька -- мои, сударь; да! А вонъ та, дѣвочка, коли вы на нее поглядите, скажете, и шести лѣтъ ей нѣтъ, а ей ужь девятый годокъ пошелъ!-- отъ матери отъ своей натерпѣлась горя. Отецъ ея мнѣ родной братъ будетъ; года два, какъ умеръ; въ лѣсные заработки ходилъ, да схватилъ горячку. Умеръ онъ у меня на глазахъ; и больно заказывалъ дѣвушку его не покидать. Въ августѣ нынче его вдова за другого замужъ вышла! я ей племянницы-то и не отдалъ. Батюшка священникъ благословилъ, такъ ужь я ее никогда не отдамъ. А это вонъ Цита, это моя жена.
-- Здорово, тетушка! отвѣтилъ я на ея печальное привѣтствіе. Она едва наклонила голову и вскользь взглянула на меня.
-- А чтожь ты со всѣми ребятками этими не поѣхалъ по желѣзной дорогѣ, либо съ какимъ попутнымъ извощикомъ?..
-- Какъ бы не поѣхать, милый баринъ, съ попутнымъ-то вощикомъ? Оно и стоитъ немного, сказалъ онъ какъ-то смущенно, глядя на меня.-- Да что подѣлаешь! Коли Богъ поможетъ, работу хорошую найдемъ, такъ не горюйте, ребятенки, прибавилъ онъ, обернувшись къ сыновьямъ:-- назадъ домой, можетъ, и поѣдемъ съ попутнымъ.
-- По правдѣ-то сказать, обратился онъ снова ко мнѣ:-- мнѣ бы охота ихъ всѣхъ дома оставить, да оставить-то не съ чѣмъ, сударь. Какъ есть не съ чѣмъ. Муки-то и малости не осталось; и до половины зимы не дотянули бы!
-- А въ дорогѣ-то какъ же вы кормитесь?
-- Изворачиваемся -- такъ надо говорить. Иной разъ по деревнѣ идемъ, у мужичковъ именемъ Христовымъ попросишь. Справедливо надо говорить: рѣдко кто не пуститъ въ избу къ себѣ переночевать. А не то, иной разъ, и кусочекъ ребяткамъ сунетъ. Вонъ у ней тамъ орѣхи -- онъ показалъ на корзинку жены -- а у меня каштаны; вотъ оно, коли -- чего Боже избави -- нигдѣ не придется задержаться, намъ этой провизіи чуть что не до самаго мѣста хватитъ.
Взглянулъ я на эту женщину, на этотъ мѣшокъ, на эти пять измученныхъ человѣческихъ лицъ и сама рука у меня за кошелькомъ въ карманъ полѣзла. Вынулъ я оттуда что могъ -- немного, потому что немного у меня и водится, а на себя много выходитъ -- вынулъ и, подойдя къ старшему мальчику, далъ ему ассигнацію украдкой, чтобы отецъ не видалъ. Мальчуганъ боязливо поглядѣлъ на меня, поглядѣлъ на бумажку, попавшую ему въ руку, и потомъ крикнулъ отцу:
-- Тятя, а тятя! Глянь-ко, что мнѣ баринъ далъ! что это такое? А?
-- А ты скажи барину: Богъ тебя наградитъ! скажи: Богъ наградитъ!
Я поспѣшилъ удалиться. Мать крикнула мнѣ въ догонку: спаси тебя, Господи!
Скоро они скрылись въ снѣжномъ вихрѣ, который все сильнѣе и сильнѣе свистѣлъ и вылъ въ голыхъ вѣтвяхъ придорожныхъ деревъ.
"Отечественныя Записки", No 3, 1884