С того самого вечера, как в гимназическом полутемном классе Виктор декламировал и держал девушкам и юношам восторженную речь, с того самого вечера Надя была неспокойна при встречах с ним. С тревогой, с затаенной волнующей радостью ждала его прихода; как зачарованная, слушала и все-все старалась понять, когда он, спокойный, серьезный, занимался с кружком; становилась тиха и печальна, когда Виктор поднимался, пожимая ей на прощанье руку. Она чувствовала к нему тонкую, нервную привязанность, она как-то быстро во всем привыкла ему доверять и сама не понимала, как это все так скоро случилось. Но привязанность Нади не была только сердечным влечением -- она сама отлично понимала, что, кроме того, в отношениях к Виктору у нее что-то есть и иное, на это не похожее,-- более ценное, более серьезное и вместе с тем как бы более простое.
Живая, постоянно пытающая свои силы и постоянно силами своими недовольная, окрыленная радужными надеждами, верой в будущее и не верящая себе ни на грош в настоящем, она то и дело заглядывалась, любовалась на чужие достоинства и видела их там, где не было даже признака этих достоинств. Часто звонкую самоуверенность она принимала за настоящую силу, хвастливую, болтливую развязность могла принять в другом за "свободный" дух, мрачное и беспричинное недовольство -- за глубину и серьезность натуры,-- словом, каждое внешнее проявление в другом она готова была посчитать за признак внутренних и незаурядных достоинств.
В каждом человеке старалась Надя видеть и находить те "добродетели", что возвышали его и оправдывали. Но из всех близких один постоянно преобладал над другими, выделялся из этих других на целую голову, выше всех рисовался в Надином воображении.
До гимназического вечера таким духовным гигантом стоял перед нею Прижанич: его находчивость, его уменье на любой вопрос дать понятный и как будто бесспорно верный ответ, вся его манера твердо и уверенно держать себя среди других -- это рисовало Прижанича в глазах Нади человеком особенных, чрезвычайных достоинств и дарований. И она искала у него ответа на все вопросы, что тревожили или просто занимали ее. Но за последнее время, когда на сцену появился Климов, она увидела и поняла, что у него, у Климова, еще точнее, еще вернее и неопровержимее эти ответы на любой вопрос. И ответы Климова родятся откуда-то совсем-совсем из других источников, построены не так, как это выходит у Прижанича. И Надя раздвоилась: первые дни не знала, куда ей деться со своими мыслями, каким доводам верить, чью сторону взять, когда между Виктором и Прижаничем разгорается спор. А спорили они немало. Встречались и у Нади, встречались и случайно на улице.
Как-то вечером, в такой час, когда воспрещено было ходить по городу (военное положение готовилось переходить в осадное, и режим надзора сгустился до последней степени), Виктор и Надя бродили вдвоем под окнами и вели между собой нескончаемый разговор, перебрасываясь с одной темы на другую, ни одной не доводя до конца. С противоположной стороны от забора отделилась вдруг человеческая фигура и направилась к ним. Это был Прижанич. Он где-то добыл себе разрешение и теперь имел право в любой час ходить по городу.
-- Вечерний моцион? -- постарался улыбнуться он, ближе подходя к Наде и Виктору. Но улыбка не удалась.
-- Разговоры разговариваем,-- ответила Надя весело, сама первая подавая руку.
-- Слышал... Еще от угла услыхал... разговоры... Здравствуйте,-- протянул он Климову руку.
Тот ему молча подал свою.
Как только подошел Прижанич, разговор сбился с темы и уже не мог возобновиться в той форме, как они вели его прежде. Прижанич рассказывал какие-то "интересные случаи" в своих отношениях с мамашей, раза два касался вопроса о раде, но все это выходило как бы мимоходом у него, отрывисто, даже зло. Словно говорил он -- и сам не знал, зачем это говорит, а вот главное, что-то самое главное,-- так и не может сказать. Как только увидел он Надю два-три раза вместе с Климовым, не мог он с тех пор держаться с нею по-прежнему: вместо ласковых и нежных слов все хотелось ее оскорбить, наговорить ей дерзостей, за что-то больно-больно отомстить. А еще больше злило то, что сама-то Надя, казалось, и не видела, не чувствовала этого в нем состояния -- она, как прежде, так же весело с ним встречалась, так же охотно разговаривала, и, пожалуй, даже разницы не было никакой между теми встречами, что теперь, и теми, что были раньше.
"Ну нет, раньше было совсем другое,-- думал Прижанич,-- она тогда не только была весела, но и рада была нашим встречам... Она их хотела, она их ждала, она заботилась сама, чтобы эти встречи были, а теперь -- и встретится и не встретится -- ей все равно... Этот Климов... У!.. Черт его дери! И чего ему тут нужно... треплется каждый день..."
Прижанич, конечно, видел, что Климов его вытеснил с первого места и поглотил всецело Надино внимание, но он никак не мог помириться с этой мыслью и не мог допустить, чтобы он, Прижанич, и вдруг оттеснен каким-то замухрышкой-литератором! Нет, нет... это случайность, это баснями затуманили Надину голову, и надо ей во что бы то ни стало объяснить, показать, рассказать... Но что же? И как все это сделать? Он настойчиво продолжал добиваться каждый раз и где только можно было свидания с Надей: ловил ее на улице, встречал ее из гимназии, приходил к Кудрявцевым и все не терял надежды вернуть ее, образумить, рассеять климовский туман... Зачем была она ему? Он этого и сам не мог бы сказать, ибо "любви" никакой у них не было, он просто чувствовал себя оскорбленным ее предпочтением Климову. И единственно из самолюбия, уязвленного самолюбия, продолжал свои ухаживания за Надей. А еще -- следил за Климовым. Как ни сдерживался Виктор при спорах с ним, но не мог он, разумеется, поддерживать ту чепуху, которую нес авторитетно Прижанич. И как ни старался своим возражениям и пояснениям придать характер полного бесстрастия, выходило, однако же, таким образом, что все, что говорил Прижанич, навыворот понимал Климов, и наоборот. В Климове чувствовал Прижанич врага и решил теперь свести с ним счеты. Он сегодня пришел сюда не просто поговорить, повидаться с Надей,-- у него созрел план на иное дело. От кого-то из знакомых Кудрявцевых он услыхал, что к ним собираются кружком, читают, спорят, обсуждают разные вопросы. Заходя от времени до времени к Наде, Прижанич никого там не встречал, кроме ее подруг и двух-трех реалистов,-- словом, той публики, которая и раньше всегда бывала у Кудрявцевых. Он даже мысли не мог допустить, чтобы эти "молокососы" могли заниматься чем-нибудь серьезным. Он предполагал, что собирается какой-то другой, тайный, "кружок", и в центре этого кружка представлял себе Климова. За последние дни, когда настроение в городе взвинтилось и когда в соответствующих кругах поговаривали о близком и неизбежном отступлении, Прижанич не раз и не два толковал на эту тему с мамашей, и они, конечно, также порешили уезжать из города вместе с добрармией. Все "молодое и благородное" призывалось под знамена, во всех школах велась усиленная агитация за вступление в ряды добровольческой армии,-- не устоял против этого искушения и Прижанич; он вот уже больше недели как зачислился агентом охранки. И теперь на кудрявцевском деле он решил разом убить двух зайцев: во-первых, выслужиться и продвинуться вверх, завоевать известную "славу", а во-вторых, отомстить и Наде, и Климову, и всем, всем, всем за кровную обиду, что была ему нанесена, за пренебрежение, ему оказанное... Поболтав теперь о разных пустяках, он пытался перевести поудобней разговор на политическую тему. Это было сделать легко, ибо Надя хваталась за темы эти с жадностью, а Климов вообще не начинал сам никакого разговора и в то же время в каждом разговоре участвовал охотно.
-- Слышно, что красные получили здоровенную баню за Тимошевской,-- сказал он.
-- Вот как слухи противоречивы,-- усмехнулся Виктор,-- а я слышал, что все продвигаются...
-- Откуда слышали?
-- Да на улице... кучка стояла... говорили...
-- Чепуха... пустые слухи!..
-- А что это,-- спросила Надя, как будто совсем наивно,-- стрельба очень слышна стала, значит, близко, а? Вы знаете, Коля?..
-- Это... это пробная... новые орудия привезли... массу орудий привезли... пробуют... Об этом же объявлено по городу -- разве не читали?
-- Нет.
-- А... так почитайте... как же: везде расклеено...
Виктор улыбнулся чуть заметно, и Надя, заметив эту улыбку, улыбнулась сама.
-- Я слышала еще,-- сказала она, обращаясь к Прижаничу,-- будто некоторые из членов рады поспорили, что ли?.. Уехали совсем по станицам; не хотим, говорят, больше ничего... едем, и только. Что это, Коля, отчего так?
-- Да кто вам такую чепуху говорит?! -- с силой прорвался Прижанич.-- Откуда это? Рада... да рада, как стальная... Макаренко вчера на вечернем собрании говорил, в слезы весь зал ударил... Вот говорит! Как один человек поклялись: умрем за Кубань, а не отдадим!
Но когда Климов по ходу разговора вынужден был впутаться в обсуждение вопроса о "единстве" рады, Надя, дрожа от радости и гордости, почувствовала все превосходство его логики и доводов надо всем тем, что говорил Прижанич.
-- Кубань едина,-- доказывал Прижанич,-- она не хочет никого, кто бы вмешивался в ее дела... Сама справится со всеми.
-- Кубань единой быть не может,-- говорил Климов,-- имущественная рознь, вы сами знаете, неодинаковая обеспеченность -- все это не может дать единства...
И простым, но убедительным словом Климов рассеивал всякую муть, весь туман, что оставался от слов Прижанича.
-- Какое тут единство?! -- говорил он,-- когда друг дружке готовы горло перегрызть! И это ведь независимо от злой или доброй воли Макаренко, Быча или кого другого... Они могут быть самые прекрасные люди... Не в этих личностях дело,--дело совсем в другом. Различное имущественное состояние (Виктор умышленно сглаживал и упрощал вопрос) по-различному настраивает и каждую имущественную группу. Разве мало здесь, на Кубани, самой настоящей бедноты, у которой положение ужасно и которая выхода из этого положения не знает и не видит, не находит, кроме открытой борьбы... Так всегда в природе и в обществе кругом идет непрерывная, неизбежная борьба: одно нападает, другое сопротивляется, одно побеждает, другое гибнет без следа. И так до тех пор, пока не будет достигнуто равновесие, можно сказать идеальная гармония... Трудное, долгое дело...
-- Да разве я отвергаю, что жизнь -- борьба? -- фальшиво возбуждался Прижанич,-- борьба... за лучшее будущее, за счастье...
-- Борьба не только человека с природой,-- добавлял Виктор,-- но еще и человека с человеком,-- вот именно то самое, чему теперь мы с вами свидетели...
-- Ее не было бы, этой борьбы, если бы большевики не лезли на Кубань!..
-- Они, видимо, не могут не лезть,-- как-то небрежно уронил Климов.
-- Как не могут? Кто их зовет? Кто их толкает сюда?
-- Да неужели вы не знаете кто и что? -- посмотрел в глаза ему Климов.-- Нужда гонит, опасение, что отсюда, с Кубани, собравшись с силами, на них могут походом пойти... А еще голод гонит... Голод, он тоже заставляет никак не забывать про Кубань! И потом, что значит гонит, -- разве мало здесь своих доморощенных?
-- Так, черт возьми, что же, Кубань -- харчевня, что ли? -- вспылил Прижанич.
-- Зачем харчевня... обмен... одно за другое... Я думаю, что так... во всяком случае, я сам себе так объясняю... Нельзя же все объяснять злой и доброй волей человека, тут и другое есть...
-- Другое...-- проворчал Прижанич и не нашелся, что бы еще можно было сказать, а Климов продолжал свою мысль.
-- Даже и не опасения и не голод, пожалуй, у них главное, а главное то, что дело тут общее -- общее дело, вот что! -- с силой подтвердил Виктор.-- И не может быть по-другому. Теперь вся Россия старая пополам -- и Кубань, и Сибирь, и Украина -- везде пополам: две половинки -- одна белая, другая красная... И белая на всю Россию, и красная на всю. Одна с другой перепутались, но уж непременно по всему тут фронту одна против другой! Будет Дону большая опасность от красных,-- разве не пойдет на помощь отсюда добровольческая армия?
-- Пойдет! -- повел губами Прижанич.
-- То-то и дело, что пойдет, неизбежно пойдет, потому что дело общее... Все едино и там, у красных: у них тоже дело общее.
-- То есть как общее? -- перебил Прижанич.-- Это здесь, на Кубани, да с кем же общее-то оно?
-- Ну вот с теми, что дожидаются Красной Армии... А такие есть/что дожидаются... Кабы их не было, да разве не поднялась бы теперь Кубань, как один человек? Эге, давным бы давно... А ведь молчит... видно, ждет...
-- Не ждет, а устала,-- поправил Прижанич.-- Измучили ее... Вот передохнет, тогда...
И он, не доканчивая своей мысли, только мотнул головой, давая понять, что "тогда" совершится что-то необычайное.
Из окошка высунулась Анна Евлампьевна.
-- Надь!.. шла бы, уж поздно,-- окликнула она.
-- Сейчас, сейчас иду, мама... Вы что же,-- обернулась она к спорщикам,-- вы продолжайте, она ничего... подождет...
Но вдруг остановившийся спор не возобновлялся.
-- Пожалуй, и верно поздновато, -- встряхнул Прижанич левым рукавом и посмотрел на ручные крошечные изящные часики.-- А как же вы домой? -- обратился он к Виктору.-- У вас разрешение?
-- Никакого,-- усмехнулся тот,-- я вот рядом... приятель...
-- Кто это?
Виктор вскинул на него глаза и вдруг от этого вопроса насторожился, почуяв что-то неладное.
-- Приятель. Да вы не знаете...
-- Ну, я пошла, всего хорошего,-- проговорила Надя и подала руку первому Прижаничу.
-- Вы отчего не заходите, Коля?
-- Да я же недавно был, всего четыре дня.
-- А вы чаще... что тут...
И, поспешно пожав ему руку, она прощалась крепко с Виктором... Прижанича рванула обида:
"Со мной простилась, словно отделаться только хотела... И слова как на ветер кинула, а с ним?.."
Надя не выпускала из своей руки руку Виктора, смотрела ему в глаза, говорила что-то раньше обоим знакомое:
-- Часов в пять, хорошо? -- и, кивнув головой, пропала в калитку.
Прижанич молча простился с Климовым и зашагал по направлению к Красной. А Виктор, обождав, пока он скроется, отворил калитку и через двор, как это он часто делал по вечерам, вышел садом в соседнюю улицу, где на квартире у Еремеевых вот уже неделю как поселился под чужим именем Пащук.
Подкрался Виктор к окошку, стукнул три раза подряд и три раза тише, в разбивку,-- условный знак, по которому Пащук открывал двери, не спрашивая.
-- Где ты, кобель, пропадаешь? --- встретил он Виктора.-- А Паценко ищет... Сейчас же лети... Он у Караева должен быть. Ждет тебя непременно и пропуск оставил. На!
Пащук подал Виктору пропуск, добытый в штабе через Владимира, и прямо из коридора повернул Климова за плечи обратно к выходу.
Когда Виктор добрался на Дубинку, он в самом деле Паценко застал у Караева.
-- Собирайся,-- встретил его Паценко.-- Сегодня же на Крымскую... Я получил сведения, что будем брать через два дня... Отвези весь материал, тут у меня все отмечено подробно, как будем действовать в самом городе. Впрочем, едва ли и задержатся: надо быть, судя по раде, сами уйдут... Но на всякий случай вези, остальное расскажешь... В половине двенадцатого идет транспорт в ту сторону... Ты пока с ним... Владимир и сам едет; вот он тебе документы... а там сговоритесь, когда остановка будет... Ну, айда!..
Через минуту Виктор снова был на улице, шагая по указанному пути.