Переводъ съ французскаго.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ДНЕВНИКЪ БЕРНАРА.

Ла-Савиньеръ, сентябрь 187...

Я въ деревнѣ у дяди. Разговоры дядюшки занимательны и неистощимы. Но по временамъ и они прерываются, оставляя мнѣ свободные часы. Мнѣ пришло въ голову наполнить эти досуги какимъ-нибудь литературнымъ трудомъ. Теперь всѣ вообще пишутъ такъ плохо что я, вѣроятно, сумѣю владѣть перомъ не хуже другихъ, хотя до сихъ поръ мнѣ приходилось писать однѣ телеграммы. Въ сосѣднемъ замкѣ, у друзей моего дяди есть порядочная библіотека которою я могу располагать. Такъ какъ въ ней не мало документовъ относящихся къ XVII вѣку, то мнѣ прежде всего вспало на умъ передѣлать, съ помощью ихъ, исторію Лудовика XIV, не удавшуюся Вольтеру. Но по зрѣломъ обсужденіи, я предпочелъ написать свою собственную исторію, которая интересуетъ меня гораздо болѣе. Читатель, если только онъ окажется у меня, безъ сомнѣнія согласится со мною что гораздо пріятнѣе видѣть въ зеркалѣ собственныя черты нежели чье бы то ни было чужое лицо. Таково мое мнѣніе.

Мнѣ тридцать лѣтъ. Я высокъ ростомъ, строенъ, красивъ, бѣлокуръ съ золотистымъ оттѣнкомъ; ловко вальсирую и хорошо ѣзжу верхомъ. Вотъ все что потомство узнаетъ о моей внѣшности. Что касается умственнаго развитія, я довольно начитанъ; съ нравственной стороны меня нельзя назвать дурнымъ по природѣ. Собственно говоря, единственный мой недостатокъ заключается въ томъ что для меня нѣтъ ничего завѣтнаго ни на землѣ, ни на небѣ. Помнится, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, замѣтивъ что съ моего умственнаго кругозора исчезъ тотъ величавый образъ старца котораго я привыкъ называть Боженькой, я заплакалъ. Но съ тѣхъ поръ самая ясная и непоколебимая веселость легла въ основу моег'о счастливаго характера. Низшіе классы общества почему-то воображаютъ что французская аристократія -- хранилище старинныхъ предразсудковъ. Относительно меня по крайней мѣрѣ, такое мнѣніе совершенно ошибочно. Я дѣлаю, конечно, необходимыя уступки свѣтскимъ приличіямъ, но въ то же время торжественно заявляю что самый ярый позитивистъ, самый закоренѣлый масонъ, самый свирѣпый соціалъ-демократъ, не болѣе какъ старая баба набитая предразсудками, въ сравненіи съ дворяниномъ пишущимъ эти строки.

Тѣмъ не менѣе дядя мой задался мыслію женить меня на одной молодой дѣвушкѣ, которая не только сама по себѣ можетъ служить образцомъ благочестія, во и все семейство ея погружено въ самое грубое ханжество. Вотъ этотъ-то пикантный эпизодъ моей жизни и заслуживаетъ, мнѣ кажется, внимательнаго, изо дня въ день провѣряемаго и самаго точнаго описанія перомъ очевидца, хорошо знакомаго со всѣми обстоятельствами дѣла; этотъ единственный случай изо всей моей скромной біографіи и намѣренъ я изложить на этихъ страницахъ, заимствуя изъ прошлаго лишь то что необходимо для уясненія настоящаго и оставляя будущее на волюбезсмертвыхъ боговъ.

Меня зовутъ Бернаръ-Мори, де-Гугонъ де-Монторе, виконтъ де-Водрикуръ. Въ нашемъ гербѣ красуются монеты Крестовыхъ Походовъ, что во всяконъ случаѣ пріятно. Дядя мой -- графъ де-Монторе де-Водрикуръ -- старшій въ родѣ и глава вашей фамиліи. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ умеръ его единственный сынъ; и кромѣ меня некому наслѣдовать его имя... Мы оба одинаково желаемъ чтобъ имя это не угасло; но мы долго не могли столковаться о способѣ, какимъ его увѣковѣчить. Дядѣ хотѣлось взвалить эту заботу на меня, а я охотно уступалъ эту привилегію ему. Онъ былъ вдовъ, и я настойчиво уговаривалъ его жениться вторично, доказывая ему что онъ имѣетъ видъ человѣка еще крѣпкаго, которому не грѣхъ еще думать о будущемъ; однако въ этомъ пунктѣ я никакъ не могъ побѣдить его упрямства, происходившаго, вѣроятно, отъ такихъ причинъ которыя ему ближе знать.

Дядя былъ тронутъ -- совершенно напрасно -- тѣмъ безкорыстіемъ которое я будто бы выказалъ побуждая его жениться. Вся суть въ томъ что изъ двухъ золъ я выбиралъ меньшее, и что мнѣ легче было жертвовать правами на его наслѣдство нежели рисковать своею личностью, свободой и честью въ такомъ опасномъ предпріятіи какъ бракъ. Какъ бы то ни было, хоть я и выставилъ себя человѣкомъ не связаннымъ вѣрованіями, я не отвергаю однако нѣкоторыхъ обязанностей. Одна изъ нихъ безспорно побуждаетъ меня спасти отъ уничтоженія наше древнее имя,-- а вмѣстѣ съ нимъ и наши золотыя византинки на червленномъ полѣ щита въ гербѣ, а такъ какъ для достиженія этой цѣли нѣтъ другаго средства кромѣ законнаго брака, то у насъ рѣшено было въ принципѣ. Почти уже четыре года тому назадъ, что я непремѣнно женюсь и что у меня будетъ много дѣтей.

Разъ остановившись на этомъ рѣшеніи, дядя мой, подстрекаемый старческимъ нетерпѣніемъ, торопилъ меня приступить къ дѣлу. Тогда я съ особеннымъ интересомъ началъ изучать ту разновидность свѣтскихъ бабочекъ къ которымъ до сихъ, поръ относился довольно равнодушно, я разумѣю юныхъ дщерей міра сего. Я былъ увѣренъ что хорошо знаю замужнихъ женщинъ, такъ какъ за ними я всегда ухаживалъ съ большимъ усердіемъ. Что же касается молодыхъ дѣвушекъ, онѣ были мнѣ совершенно незнакомы, или по крайней мѣрѣ я такъ думалъ. Къ моему величайшему удивленію и, долженъ прибавить, крайнему сожалѣнію, я увидалъ что въ Парижѣ по крайней мѣрѣ, между тѣми и другими самая ничтожная разница, и что въ настоящее время многія женщины могли бы поучиться у дѣвушекъ по всѣмъ отраслямъ знанія.

Помню какъ однажды мой добрый старый другъ, герцогиня Кастель-Море, устроила въ своемъ отелѣ, что на улицѣ Св. Доминика, дневной балъ, пригласивъ исключительно молодыхъ особъ отъ пятнадцати до двадцати двухъ лѣтъ. Этотъ маленькій праздникъ втайнѣ посвященъ былъ мнѣ. Я открылъ герцогинѣ о своихъ брачныхъ намѣреніяхъ, и ей угодно было собрать для меня самый изящный букетъ молодыхъ невѣстъ, причемъ она увѣряла что стоитъ мнѣ протянуть руку, и въ нее непремѣнно попадетъ перлъ. Дѣйствительно всѣ эти граціозныя бѣленькія и розовыя созданія, невинно танцовавшія между собою, до такой степени очаровывали взоръ своею непорочностью что мнѣ оставалось лишь одно затрудненіе: на которой изъ нихъ остановить свой выборъ.

Все это происходило въ единъ прекрасный іюньскій день.. Послѣ танцевъ молодыя дѣвушки разсыпались по саду отеля, гдѣ на лужайкѣ былъ сервированъ чай. Я пріютился одиноко за купой рододендровъ, стараясь усмирить волненіе моего бѣднаго сердца, какъ вдругъ по ту сторону деревьевъ остановилась одна изъ этихъ прелестныхъ группъ. Онѣ шли втроемъ, разговаривая между собою вполголоса, со свѣримъ, какъ утренняя заря, смѣхомъ, съ наивными, широко раскрытыми, какъ цвѣточныя чашечки, глазами. Я сталъ прислушиваться -- и что же? Къ великому моему изумленію, изъ этихъ дѣвственныхъ устъ посыпались такія выраженія которыхъ я не буду передавать; скажу одно: они заставили бы покраснѣть обезьяну.

Добрая старушка герцогиня, принадлежавшая къ доброму старому времени, увѣряла меня, когда я передалъ ей эти разговоры, что въ жизнь свою не слыхала ничего подобнаго и даже не понимаетъ что именно хотѣли сказать эти барышни. Но вѣдь въ наше время мало ли что говорятъ въ обществѣ такого о чемъ наши матери, а тѣмъ болѣе бабки, никогда и не слыхивали.

Не думаю чтобы можно было приписать настоящее преждевременное развитіе свѣтскихъ дѣвушекъ безпечности матерей. Изъ справедливости къ послѣднимъ охотно допускаю что всѣ онѣ безъ исключенія, какова бы ни была ихъ собственная нравственность, весьма желали бы сдѣлать своихъ дочерей честными женщинами. Но для достиженія такой похвальной цѣли имъ недостаетъ хотя бы крохотной доли простаго здраваго смысла. Въ самомъ дѣлѣ, только ослѣпленіе мужей въ отношеніи женъ можетъ быть уподоблено таковому же ослѣпленію матерей. Онѣ, повидимому, проникнуты убѣжденіемъ что все въ мірѣ доступно порчѣ, кромѣ ихъ дочерей. Ихъ дочери могутъ смѣло выносить самыя опасныя столкновенія, самыя возбуждающія зрѣлища, самые двусмысленные разговоры: что за бѣда! Все проходящее чрезъ зрѣніе, слухъ и умъ ихъ дочерей немедленно очищается. Ихъ дочери -- саламандры могущія безъ вреда пройти сквозь всякій огонь, даже адскій. Проникнутая этимъ пріятнымъ убѣжденіемъ, мать не задумываясь разрѣшаетъ своей дочери предаваться всякаго рода развращающимъ удовольствіямъ, которыя называются парижскою жизнью, а въ сущности не что иное какъ олицетвореніе семи смертныхъ грѣховъ въ дѣйствіи.

Впрочемъ, и бѣдныя матери, и бѣдныя дочери равно заслуживаютъ снисхожденія мыслителя. Онѣ просто увлечены, какъ и всѣ мы вообще, потокомъ цивилизаціи упадка. Народъ въ упадкѣ руководится, если не ошибаюсь, одними алчными инстинктами, и мнѣ кажется что сверху до низу мы всѣ дошли до этого; и въ высшихъ, и въ низшихъ сферахъ наслажденіе стало единственнымъ закономъ, единственнымъ культомъ. Всякая другая религія исповѣдуется единственно ради приличія. Нужно съ этимъ примириться, и что касается меня, я давно примирился.

Признаюсь что случай на дневномъ балу герцогини поколебалъ было мое намѣреніе жениться; но нѣсколько минутъ размышленія и здравая философія возвратили мнѣ мое спокойствіе и утвердили меня въ моемъ рѣшеніи. "Что даетъ мнѣ право, спросилъ я себя, претендовать на женщину лучше меня самого? Изъ того что я случайно подслушалъ въ разговорѣ молодыхъ дѣвушекъ явствуетъ что онѣ мало думаютъ объ идеалахъ; но я-то много ли объ этомъ забочусь? Онѣ, какъ видно, христіанки только по имени, душою же и тѣломъ погружены въ чисто языческій матеріализмъ... Но вѣдь я самъ не лучше ихъ; мущина въ сущности долженъ довольствоваться женщиной которой онъ достоинъ, и наоборотъ. Такъ даже лучше! Иначе въ семейной жизни не было бы ни гармоніи, ни равновѣсія. И наконецъ, развѣ я женюсь ради какихъ-нибудь химерическихъ цѣлей? Развѣ я надѣюсь найти въ бракѣ романъ? А если я самъ не вношу романа, то съ какой стати ожидать что найду его въ своей женѣ? Нѣтъ! все чего я требую отъ брака, это -- приличіе, житейскій комфортъ, извѣстный почетъ, законное потомство, хорошая кухня по-мѣщански,-- а все это можетъ мнѣ дать любая изъ этихъ милыхъ дѣвушекъ. И этого мнѣ достаточно. Жена была бы для меня невыносимымъ бременемъ еслибъ она вздумала уводить меня въ лѣсъ, и тамъ, при лунномъ свѣтѣ, бесѣдовать со мной о безсмертіи души."

Въ силу такого разсужденія я рѣшился жениться, по примѣру другихъ, на первой встрѣчной, лишь бы она отвѣчала самымъ элементарнымъ требованіямъ приличія. Однако, чувствуя себя нѣсколько охлажденнымъ, я рѣшилъ не слишкомъ торопиться.

Какъ разъ въ то время, то-есть два года тому назадъ, дядя переселился изъ Парижа въ деревню и такимъ образомъ далъ мнѣ возможность вздохнуть свободнѣе. Какія-то таинственныя причины заставили его покинуть Парижъ. Онъ всегда любилъ бульварную жизнь и до сихъ поръ имѣлъ къ ней пристрастіе. Онъ любилъ много и другихъ вещей свойственныхъ исключительно Парижу, во онѣ уже не доставляли ему такого удовольствія какъ прежде, и это его раздражало. Короче, онъ отказался это всего, уѣхалъ въ свой замокъ Ла-Савивьеръ, что на границѣ между Нормандіей и Бретанью, и занялся тамъ улучшеніемъ расъ домашняго скота. Съ того времени, въ качествѣ преданнаго и внимательнаго племянника, я пріѣзжалъ навѣщать его черезъ каждые три мѣсяца, проводя одну ночь въ вагонѣ, на пути къ нему, другую -- на возвратномъ пути и никогда не оставаясь въ замкѣ болѣе одного дня. Родственныя чувства мнѣ вовсе на чужды; я признаю обязанности которыя они на насъ возлагаютъ, но эти обязанности имѣютъ свой предѣлъ, и я преступилъ бы его еслибъ остался болѣе двѣнадцати часовъ въ деревнѣ, одинъ запахъ которой мнѣ противенъ.

Однако, несмотря на все это, дядя питающій ко мнѣ нѣкоторую слабость (точно также какъ и я къ нему) все-таки нашелъ средство удержать меня на нѣсколько недѣль въ своемъ замкѣ Ла-Савиньеръ, посреди этихъ ненавистныхъ полей; четыре мѣсяца тому назадъ я получилъ отъ него письмо слѣдующаго содержанія:

"Я открылъ въ моемъ имѣніи, милый Бернаръ, участокъ соединяющій въ себѣ всѣ условія для скачки съ препятствіями: обширный гипподромъ, луга и кустарники, изгороди, насыпи, канавы, холмы расположенные амфитеатромъ для зрителей, все какъ слѣдуетъ; мѣстечко это находится на полдорогѣ между замкомъ и С., главнымъ городомъ департамента, въ трехъ километрахъ отъ того и другаго, такъ что городъ можетъ доставить намъ необходимую для подобнаго торжества обстановку: музыку, властей и публику. Я уже говорилъ объ этотъ съ префектомъ, съ главнымъ казначеемъ, съ меромъ, и всѣ эти три сановника (всѣ трое умѣренные республиканцы, особенно казначей) горячо одобрили мою мысль. Префектъ обѣщалъ выхлопотать необходимыя суммы въ своемъ генеральномъ совѣтѣ, меръ обѣщалъ трубачей и пожарныхъ, генеральный казначей -- фейерверкъ. А тебѣ и мнѣ, Бернаръ, остается позаботиться объ остальномъ. Знаю, мой другъ, какъ ты любишь подобныя забавы и какъ ты сожалѣешь что во Франціи онѣ такъ рѣдко устраиваются. Тебѣ стоитъ, я думаю, сказать словечко Сулавилю, Вервье и Кадьеру чтобы пріобрѣсти въ нихъ усердныхъ помощниковъ. А я пишу герцогу, Доусону, Гардинеру и Куравво. Какъ твоимъ такъ и моимъ друзьямъ я предлагаю, конечно, самое радушное гостепріимство въ моемъ замкѣ. Ради общаго удобства, я назначилъ недѣлю слѣдующую за Канскими скачками. Такимъ образомъ переѣздъ будетъ незатруднителенъ, и мы залучимъ къ себѣ быть-можетъ еще частичку блестящей публики Кана и Довиля. Объ отказѣ, Бернаръ, и не заикайся: этотъ праздникъ, который я надѣюсь повторять ежегодно, составляетъ для твоего стараго дяди послѣднее утѣшеніе въ здѣшнемъ мірѣ, и ты конечно не захочешь лишить его этого."

Я наивенъ какъ ребенокъ и, конечно, попался въ дядины сѣти, которыя онъ такъ искусно мнѣ разставилъ, затронувъ одну изъ самыхъ благородныхъ страстей моихъ -- страсть ко стипль-чезу. Не подозрѣвая его макіавеллическихъ ухищреній подъ маской добродушія, я совершенно отдалъ себя въ его распоряженіе. Я навербовалъ нѣсколько охотниковъ между моими друзьями; онъ нашелъ еще нѣсколькихъ между своими; короче сказать, 8 августа мы цѣлою ватагой ввалились къ дядѣ: Вервье, Гардинеръ, Доусонъ, Кадьеръ и я. Еще нѣсколько человѣкъ, возвращавшихся изъ Довиля и Кана, пріютились въ сосѣднемъ городѣ, наполнивъ его пріятнымъ оживленіемъ. Дядя, человѣкъ опытный въ дѣлахъ подобнаго рода, такъ хорошо намѣтилъ путь для скачки, такъ искусно расположилъ препятствія что намъ ничего не осталось прибавить къ его распоряженіямъ. Скачка состоялась черезъ день послѣ вашего пріѣзда, въ воскресенье 10 августа.

Это было великолѣпное зрѣлище. Весь край поднялся на ноги. Съ самаго ранняго утра на улицахъ били сборъ. Окрестные джентльмены достали изъ шкафовъ ботфорты, узкіе панталоны и съ гордостью выставляли ихъ на показъ. Мѣстная аристократія расположилась подъ обширною парусинною палаткой, украшенною флагами и устроенною моимъ дядей. Прочее населеніе, въ праздничныхъ нарядахъ, унизывало окрестные холмы и тамъ скромно трапезовало вкупѣ. Муниципальный оркестръ (на свѣтѣ нѣтъ розы безъ шиповъ) игралъ Марсельезу, а пожарные сдерживали толпу.

Насъ было восемь наѣздниковъ. Подо мною была лошадь герцога -- Талботъ II. Гардинеръ и Вервье остались въ канавѣ; Куранво вывихнулъ себѣ плечо о насыпь, а я въ это время летѣлъ какъ стрѣла и пришелъ первымъ, оставивъ Карильйона на семь или на восемь корпусовъ позади. Скачка была не безъ драматизма, она въ высшей степени разгорячила зрителей, и меня привѣтствовали шумными оваціями.

Пока я вываживалъ предъ публикой побѣдителя Тальбота, одѣтый въ жокейскую куртку фіолетоваго цвѣта, глаза мои невольно запримѣтили на одной изъ скамеекъ трибуны, между развѣвавшимися въ честь меня платками, миніатюрную блондинку съ пепельнымъ цвѣтомъ волосъ, которая хотя и не махала мнѣ платкомъ, но красивымъ личикомъ такъ и уставилась на меня съ живѣйшимъ интересомъ и любопытствомъ. Впрочемъ и не она одна смотрѣла на меня съ такимъ выраженіемъ которое отнюдь нельзя было назвать зауряднымъ сочувствіемъ торжеству побѣдителя... Нѣтъ, ясно было что для этихъ дамъ, и особенно для этой бѣлокурой дѣвочки, я казался существомъ необыкновеннымъ, заранѣе возвѣщеннымъ, долго жданнымъ, окруженнымъ тройною славой бульварнаго, клубнаго героя и спортсмена, съ легкимъ запахомъ волокитства, элегантности и приключеній. Меня могутъ упрекнуть пожалуй въ недостаткѣ скромности; во какъ не сознаться что появленіе такого молодчика какъ я должно было сильно взволновать эти провинціальныя головки.

Въ заключеніе праздника, дядя давалъ вечеромъ балъ, на который приглашено было все городское и окрестное общество, и гдѣ хозяйками были жена и дочери главнаго казначея. Вальсируя съ одною изъ этихъ дамъ, я внезапно встрѣтился взглядами съ молодою дѣвушкой которую замѣтилъ въ трибунѣ: въ уносившемъ меня вихрѣ, эти глаза слѣдили за мной съ тѣмъ нѣсколько робкимъ, во въ то же время неотступнымъ вниманіемъ и любопытствомъ которое у же такъ сильно меня поразило. Моя неистовая манера вальсировать, напоминающая похищеніе, казалось, поражала и восхищала ее. Я подошелъ къ дядѣ: "Дядюшка, говорю,-- вонъ тамъ сидитъ молодая особа которой страхъ какъ хочется провальсировать со мной; я намѣренъ доставить ей это удовольствіе; представьте меня пожалуста.

Тонкая, многозначительная улыбка появилась на поблекшемъ лицѣ моего дяди, и онъ поспѣшилъ подвести меня къ семейной группѣ, ревниво оберегавшей мою юную поклонницу.

-- Позвольте мнѣ, сказалъ онъ,-- съ разрѣшенія вашей матушки, представить вамъ кавалера... Мой племянникъ, виконтъ де-Водрикуръ... Мадемуазель Аліетта де-Куртэзъ!

Мадемуазель Аліетта сильно покраснѣла.

-- Очень благодарна!... пробормотала она;-- но я не вальсирую.

Она отказывалась!... Каково! отказывалась... Я остолбенѣлъ отъ изумленія и чувствовалъ себя въ положеніи человѣка чьи благодѣянія отвергаются самымъ неожиданнымъ и даже нелѣпымъ образомъ. Наконецъ, нѣсколько оправившись:

-- Вы не откажетесь, быть-можетъ, отъ мазурки, сударыня? спросилъ я.

-- Даже и отъ мазурки.

-- Тогда я осмѣлюсь просить васъ на кадриль?

Она улыбнулась едва замѣтною, почти ироническою, чортъ возьми, улыбкой и произнесла:

-- Пожалуй, если хотите!

Послѣ этого счастливаго исхода довольно мудреныхъ переговоровъ, вся семейная группа, состоявшая изъ матери, тетки, дяди и брата, мгновенно просіяла и вздохнула свободнѣе.

Кадриль составилась почти въ ту же минуту, и я занялъ свое мѣсто съ мадемуазель Аліеттой. Ея волосы, своеобразнаго пепельнаго цвѣта, лежали въ безпорядкѣ на ея головѣ, перевитые кое-гдѣ простою лѣсною зеленью. Она была прелестна: небольшой ростъ, крохотныя ножки феи порхающей по вереску; стройная, несмотря на свою миніатюрность, изящная отъ природы, какъ-то особенно выдающеюся порядочностью. Во всей фигурѣ какая-то прозрачность; на лицѣ и въ глазахъ странное выраженіе -- смѣсь робости съ отвагой, чистоты со страстностью, и тѣ же самые оттѣнки въ разговорѣ, который по временамъ оживлялся лукавою насмѣшкой. Прибавьте къ этому видъ непорочности, неподкупной честности, и портретъ ея дорисованъ. Впрочемъ, я еще слишкомъ хорошо помню сюрпризы поразившіе меня на дневномъ балу герцогини чтобы высказывать какое-либо серіозное мнѣніе. Во всякомъ случаѣ, это очень интересная молодая особа.

Въ теченіе кадрили она была, конечно, робка и неразговорчива. Я всячески ободрялъ ее и съ кротостью пытался разсѣять ея принужденность. По поводу бывшаго торжества, мы заговорили о лошадяхъ: она сама ѣздитъ верхомъ, большею частію со старымъ адмираломъ -- дядей, а иногда съ братомъ -- мичманомъ. "Оба они ѣздятъ верхомъ какъ моряки", сказала она мнѣ, смѣясь, "я должна давать имъ уроки. А меня", прибавила она серіозно, "выучилъ отецъ."

Отводя ее на мѣсто, я сказалъ нѣсколько любезностей матери, теткѣ, адмиралу и молодому мичману; затѣмъ, оставивъ это почтенное семейство въ изумленіи отъ моей снисходительности, я смѣшался съ толпой.

Такова была моя первая встрѣча съ мадемуазель де-Куртэзъ, которую, какъ я заподозрилъ съ этой минуты, дядя прочилъ мнѣ въ невѣсты. Вторая встрѣча состоялась два дня спустя въ замкѣ Варавиль, резиденціи фамиліи де-Куртэзъ, куда потащилъ меня дядя съ визитомъ, по долгу вѣжливости къ сосѣдямъ, какъ онъ выразился. Замокъ этотъ огромное зданіе съ остроконечными и выдающимися навѣсомъ кровлями, и внутренняя обстановка его носитъ отпечатокъ провинціализма. Мебель, красивая и массивная, расположена въ строгомъ и чинномъ порядкѣ съ тою замѣчательною склонностью къ неудобству которая особенно характеризуетъ вашихъ предковъ. Не въ такомъ бы гнѣздѣ жить такой пташкѣ какъ мадемуазель Аліетта! А между тѣмъ мы нашли ее въ немъ живую, цвѣтущую и видимо обрадованную нашимъ посѣщеніемъ. Какъ ни отнѣкивался дядя, ясно было что онъ намекнулъ старшимъ родственникамъ о своихъ тайныхъ надеждахъ, и что мадемуазель Аліетта то же смекала кое-что. И въ самомъ дѣлѣ, всѣ эти почетные люди разсматривали, изучали и пытали меня съ гипнотическою настойчивостью, которая должна была сильно утомлять ихъ.

Когда мы шажкомъ возвращались въ Ла-Савиньеръ, дядя открылъ мнѣ наконецъ свое сердце.

-- Это такой случай, сказалъ онъ,-- который не встрѣчается въ жизни дважды... Отмѣнная дѣвушка, прелестной наружности, высокаго образованія, съ прекраснымъ именемъ, съ большимъ состояніемъ уже въ настоящее время и съ громаднымъ въ будущемъ... Незамужняя старая тетка, адмиралъ дядя старый холостякъ, другой дядя епископъ и тоже холостякъ... само-собою разумѣется... Словомъ, совершенство!

Дядя прибавилъ къ этому нѣсколько цифръ и нѣсколько другихъ подробностей. Судя по тому что онъ мнѣ разказалъ и что я самъ могъ замѣтить, эти Куртэзы, весьма древняго рода, представляютъ дѣйствительно преоригинальную коллекцію. За исключеніемъ пристрастія къ лошадямъ, они совсѣмъ не принадлежатъ вашему вѣку. Это вѣрующіе и исповѣдники минувшаго столѣтія, которыхъ не коснулся духъ времени. Одна изъ отраслей этой фамиліи прибыла въ Англію съ Вильгельмомъ-Завоевателемъ и до сихъ поръ занимаетъ мѣсто въ высшихъ рядахъ аристократіи Соединеннаго Королевства. Сношенія французскихъ Куртэзовъ съ ихъ англійскими родственниками были довольно часты, что наложило на первыхъ особенный, характерный отпечатокъ. Оставаясь католиками, они усвоили отчасти пуританскій формализмъ, какъ напримѣръ древній англійскій обычай читать вечернія молитвы вмѣстѣ съ прислугой. Этой черты достаточно чтобъ охарактеризовать ихъ. Покойный баровъ де-Куртэзъ, братъ адмирала и епископа и отецъ Аліетты, былъ, какъ говорятъ, человѣкъ серіозный и образованный: онъ не пожелалъ для своей дочери ни наставницы, ни уроковъ въ городѣ, ни пансіона, ни монастыря; съ помощью нѣсколькихъ преподавателей тщательно имъ избранныхъ и строго наблюдаемыхъ, онъ самъ занялся умственнымъ воспитаніемъ Аліетты, предоставивъ матери нравственную и религіозную сторону. О Боже мой! конечно, на первый взглядъ, человѣку такой легкой нравственности и столь невѣрующему какъ я не въ подобной семьѣ слѣдовало бы искать себѣ жену. Въ этомъ слышится какой-то непріятный диссонансъ; но будемъ разсуждать такъ: если я и рѣшился, какъ было уже сказано выше, жениться очертя голову на любой изъ молодыхъ язычницъ новаго поколѣнія, то особеннаго влеченія къ нимъ у меня все-таки не было; признаюсь даже что меня не испугала бы въ моей женѣ крошечная частичка христіанства, хотя это отнюдь не значитъ чтобъ я слишкомъ довѣрялъ силѣ нравственныхъ гарантій представляемыхъ женскою набожностью, или чтобъ я считалъ ее синонимомъ добродѣтели. Однако должно сознаться что у женщинъ идея долга почти неразлучна съ религіозною идеей; изъ того что религія не для всѣхъ женщинъ является сдерживающею силой еще не слѣдуетъ заключать чтобъ она не могла спасти ни одной изъ нихъ, и потому всегда полезно имѣть это средство въ запасѣ. Правда, вся семья Куртэзовъ и сама мадемуазель де-Куртэзъ доводили свои религіозныя вѣрованія и обычаи до фанатизма; но что касается семьи, вѣдь я вовсе не собираюсь пустить въ ней корни, а мадемуазель де-Куртэзъ, говорилъ я себѣ, послѣ первой же зимы проведенной въ Парижѣ отрѣшится это всего рѣзкаго и исключительнаго въ ея набожности. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ этотъ бракъ былъ несомнѣнно выгоденъ. Она понравилась мнѣ съ перваго взгляда, и я прямо сознался въ этомъ дядѣ.

Одно только удивляло меня немного. Что такой скептикъ какъ я хотѣлъ жениться на дѣвушкѣ набожной, это было естественно, и я уже объяснялъ почему; но что такое строго-благочестивое семейство не отвергло сразу союза съ человѣкомъ чья репутація, хотя и безупречная, была далеко не удовлетворительна со стороны религіозной,-- это казалось мнѣ страннымъ.

Съ этого дня, по взаимному молчаливому соглашенію и съ соблюденіемъ всевозможной сдержанности, меня стали принимать у Куртэзовъ какъ претендента, если еще и не признаннаго, то во всякомъ случаѣ не отвергнутаго. Я вызвался дать нѣсколько уроковъ верховой ѣзды молодому моряку Жерару, брату мадемуазель Аліетты; наступила наконецъ минута когда и сама мадемуазель Аліетта, подъ охраной адмирала, соблаговолила принять участіе въ нашихъ кавалькадахъ. Она весело просила меня не стѣсняться замѣчаніями на счетъ ея верховой ѣзды. Но она не нуждалась въ совѣтахъ; эта маленькая бѣлокурая святоша настоящій кентавръ женскаго рода; такъ какъ верховая ѣзда есть единственное дозволенное ей удовольствіе, то она предалась ему со всѣмъ пыломъ. Отецъ сдѣлалъ изъ нея превосходную наѣздницу, у ней необыкновенно твердая рука. Скажу мимоходомъ что я люблю женщинъ наѣздницъ, онѣ почти всѣ цѣломудренны.

По возвращеніи съ нашихъ утреннихъ прогулокъ, меня не разъ оставляли завтракать въ Варавилѣ. За все время этого постоянно возраставшаго сближенія, всѣ эти Куртэзы, съ неизмѣннымъ усердіемъ, не переставали изучать меня въ физическомъ, умственномъ и нравственномъ отношеніяхъ, повидимому оставаясь все болѣе и болѣе довольными. Я же со своей стороны, если не съ одинаковымъ довольствомъ, то по крайней мѣрѣ съ такимъ же интересомъ проникалъ все глубже и глубже въ изученіе этой доисторической группы. Я догадывался что покойный баронъ де-Куртэзъ отличался если не высокимъ умомъ, то во всякомъ случаѣ сильнымъ оригинальнымъ характеромъ, положившимъ свой отпечатокъ на всѣхъ его близкихъ. Порядокъ установленный имъ въ семьѣ пережилъ его самого, и духъ его продолжаетъ царствовать въ домѣ подъ граціозною оболочкой его дочери Аліетты. Въ этой мысли утвердила меня, впрочемъ, сама мадемуазель де-Куртэзъ, открывъ мнѣ манію своего отца, перешедшую и къ ней въ значительной степени.

Однажды она показывала мнѣ библіотеку замка, которая, какъ я уже замѣтилъ въ началѣ этого дневника, изобилуетъ сочиненіями XVII вѣка и мемуарами относящимися къ той же эпохѣ. Я нашелъ тамъ также любопытную коллекцію гравюръ того времени. "Вашъ отецъ, сказалъ я ей, питалъ вѣроятно особенное расположеніе къ вѣку Людовика XIV?" -- "Мой отецъ, отвѣчала она серіозно, жилъ въ немъ!" И въ то время какъ я смотрѣлъ на нее съ нѣкоторымъ тревожнымъ удивленіемъ, "онъ и меня заставлялъ жить съ нимъ этою жизнью", прибавила она. И глаза этой странной дѣвушки наполнились слезами.

Она отвернулась и сдѣлала нѣсколько шаговъ чтобы подавить свое волненіе; потомъ, снова вернувшись, указала мнѣ на кресло, сама сѣла на ступеньки библіотеки и сказала:

-- Я хочу объяснить вамъ что за человѣкъ былъ мой отецъ!

Съ минуту она оставалась погруженною въ раздумье; потомъ заговорила съ несвойственною ей откровенностью, смущаясь и сильно краснѣя при каждомъ словѣ которое могло показаться слишкомъ серіознымъ въ ея молодыхъ устахъ: Мой отецъ, продолжала она,-- умеръ вслѣдствіе раны полученной имъ при Пате. Этимъ я хочу сказать что онъ любилъ свое отечество, не любя своего времени. Онъ высоко цѣнилъ порядокъ, и нигдѣ не находилъ его. Безпорядки онъ ненавидѣлъ, и встрѣчалъ ихъ повсюду; въ особенности въ послѣдніе годы его жизни, все во что онъ вѣрилъ, что почиталъ, что любилъ, все оскорблялось вокругъ него до страданія, до боли, словами, дѣйствіями, печатью. Глубоко огорченный настоящимъ положеніемъ вещей, онъ привыкъ уходить въ прошедшее; въ XVII вѣкѣ онъ находилъ именно тотъ родъ общества въ которомъ преимущественно хотѣлось бы ему жить: общество хорошо организованное, учтивое, вѣрующее и образованное. Онъ все болѣе и болѣе любилъ углубляться въ эти времена; все болѣе и болѣе любилъ водворять въ своемъ домѣ нравственную дисциплину и литературные вкусы своего любимаго вѣка... Вы можетъ-быть замѣтили что онъ выказалъ свое пристрастіе даже въ своеобразной планировкѣ и украшеніяхъ.... Вы увидите изъ этого окна правильныя, прямыя аллеи, буксовые бордюры, кругло подрѣзанные тисы и грабины нашего сада.... Вы увидите въ нашихъ цвѣтникахъ только цвѣты того времени.... лиліи.... штокъ-розы.... бархатцы.... гвоздики.... словомъ, что называется поповскіе цвѣты.... Даже наши старые обои съ зелеными разводами относятся къ той же эпохѣ. Замѣтьте, кромѣ того, что вся ваша обстановка, начиная со шкафовъ и буфетовъ до консолей и креселъ, все сдѣлано въ самомъ строгомъ стилѣ временъ Лудовика XIV.... Мой отецъ не уважалъ изысканностей современной роскоши.... Онъ находилъ что этотъ излишній комфортъ разслабляетъ душу не менѣе тѣла.... Вотъ почему, милостивый государь, съ улыбкой прибавила молодая дѣвушка,-- вамъ такъ неудобно сидѣть у насъ.... Ну, да.... весьма естественно.... вы скажете мнѣ конечно что одно вознаграждается другимъ.... Очень хорошо!-- Потомъ снова становясь серіозною:-- Такимъ образомъ, продолжала она,-- отецъ мой старался даже внѣшнимъ образомъ поддерживать для себя иллюзію эпохи въ которой онъ жилъ всею душой.... Что касается меня, я была, конечно, повѣренною моего дорогаго отца.... самою сочувственною повѣренною его печалей: горевавшею его горемъ, негодовавшею его негодованіемъ, радовавшеюся его радостями.... Именно здѣсь.... посреди этихъ книгъ, которыя мы читали съ нимъ вдвоемъ, и которыя онъ научилъ меня любить.... здѣсь провела я самые сладкіе часы моей юности.... Мы вмѣстѣ восторгались тѣми счастливыми временами когда люди вѣрили и жили спокойною жизнью, наслаждаясь мирными и обезпеченными досугами; когда французскій языкъ отличался чистотой и изяществомъ; когда тонкій вкусъ, благородная учтивость, теперь исчезнувшія безъ слѣда, составляли отличительныя черты и честь нашей страны....

Она замолчала, какъ бы смущенная тою горячностію съ которою произнесла послѣднія слова.

Тогда я сказалъ ей, единственно для того чтобы сказать что-нибудь:

-- Вы напоминаете мнѣ то впечатлѣніе которое я не разъ испытывалъ въ вашемъ домѣ, впечатлѣніе переходившее почти въ галлюцинацію, правда, довольно пріятную. Видъ вашей внутренней обстановки, стиль, тонъ и порядокъ господствующіе въ вашемъ домѣ, до такой степени переносили меня въ давно прошедшее, лѣтъ за двѣсти назадъ, что я не удивился бы еслибы слуга доложилъ въ дверяхъ вашей гостиной: "его свѣтлость принцъ.... гжа де-Ла-Файетъ.... или сама гжа де-Севинье."

-- Ахъ, еслибъ это было возможно! сказала мадемуазель де-Куртэзъ:-- Боже мой, какъ я люблю этихъ людей! Какое прекрасное общество! Какъ имъ нравилось все возвышенное! Насколько лучше были они людей нынѣшняго вѣка!

Я попробовалъ было успокоить немного этотъ восторгъ къ минувшему, столь неблагопріятный для моихъ современниковъ и для меня самого...

-- Боже мой, сказалъ я,-- время, о которомъ вы такъ сожалѣете, имѣло конечно свои рѣдкія достоинства, которыя я цѣню не менѣе васъ.... но нельзя не признаться что это общество, столь благоустроенное, столь гармонично составленное и повидимому столь отборное, таило въ себѣ, какъ и наше, свои печали, свои нестроенія... Я вижу здѣсь много мемуаровъ того времени; не знаю навѣрно что изъ нихъ вы читали... и чего не читали... и потому чувствую нѣкоторое затрудненіе...

Она не дала мнѣ договорить:

-- О! сказала она просто:-- я васъ очень хорошо понимаю... Я не читала многаго... а изъ того что прочитала, я убѣдилась что у моихъ друзей того времени, какъ и у нынѣшнихъ людей, были свои страсти... свои слабости... свои заблужденія... Но, какъ говорилъ мой отецъ, люди эти и заблуждаясь не теряли почвы... Крупные проступки смѣнялись глубокимъ раскаяніемъ... Была высшая область къ которой вели всѣ пути, даже самый путь зла...-- Она сильно покраснѣла и порывисто встала со ступеньки.-- Довольно, однако, сказала она,-- извините меня; впрочемъ, я не особенно болтлива... но рѣчь зашла о моемъ отцѣ, а я желала бы чтобы память его была такъ же дорога и священна каждому какъ мнѣ самой!

Въ первый разъ еще мадемуазель Аліетта говорила со мною не какъ съ постороннимъ, во какъ съ другомъ. Я показалъ бы себя черствѣе чѣмъ я есть на самомъ дѣлѣ, еслибы не сознался что это меня тронуло, хотя въ то же время немного испугало: въ мысляхъ и чувствахъ этой молодой дѣвушки несомнѣнно сказывалась тихая наслѣдственная манія.

Нѣсколько дней спустя, именно вчера, насъ съ дядей ожидало еще большее испытаніе. Мы обѣдали въ Варавилѣ и послѣ обѣда предполагали тотчасъ же удалиться, изъ уваженія къ патріархальнымъ обычаямъ дома. Но засидѣвшись довольно долго въ саду, благодаря прелестному вечеру, мы вернулись въ замокъ уже въ половинѣ одиннадцатаго, чтобы проститься съ адмираломъ, который не участвовалъ въ нашей прогулкѣ по случаю легкаго приступа подагры. Въ эту минуту раздался громкій ударъ колокола, и почти вслѣдъ за тѣмъ въ залу вошла молчаливая процессія состоявшая изъ прислуги замка и фермы въ полномъ составѣ. Пока дядя растерянно поглядывалъ за меня, къ вамъ подошла гжа де-Куртэзъ: "надѣюсь, господа, вы не откажетесь принять участіе въ нашей вечерней молитвѣ?" Дядя поклонился въ знакъ согласія, и я также. Каждый изъ васъ взялъ по тяжелому стулу временъ Лудовика XIV, и мы преклонили колѣна, между тѣмъ какъ адмиралъ, надѣвъ очки, важно собирался читать, словно у себя за кораблѣ, нѣсколько страницъ толстаго молитвенника съ металлическими застежками. Я любезно покорился своей участи, находя въ высшей степени неучтивымъ выказывать свой атеизмъ именно при этомъ случаѣ. Сверхъ того, я имѣю обыкновеніе вполнѣ сообразоваться съ нравами и привычками націй и людей оказывающихъ мнѣ гостепріимство. Подобно тому какъ я не колеблясь снимаю обувь при входѣ въ мечеть и оставляю шляпу за головѣ входя въ синагогу, такъ и здѣсь, при этомъ щекотливомъ обстоятельствѣ, я постарался въ точности подражать дѣйствіямъ моихъ хозяевъ, но дѣлалъ это просто, безо всякаго преувеличенія. Что же касается моего дяди, онъ счелъ нужнымъ выказать особенное усердіе, и я едва удерживался отъ смѣха видя какъ старый грѣшникъ прикидывался смиреннымъ и кающимся, испуская при этомъ глубокіе, меланхолическіе вздохи.

Все это происходило вчера вечеромъ. Допущенный къ участію въ этомъ чисто семейномъ обрядѣ, я считаю себя уполномоченнымъ и какъ бы вызваннымъ открыто заявить мои намѣренія. Притомъ я совершенно рѣшился: молодая дѣвушка, конечно, не безъ странностей, во будучи удалена изъ этой нелѣпой обстановки временъ Лудовика XIV, она сохранитъ только духъ своего воспитанія и скоро отброситъ всѣ его угловатости. Она будетъ лишь честнѣе и красивѣе другихъ молодыхъ женщинъ. Мнѣ ничего болѣе и не нужно... На нее въ самомъ дѣлѣ очень пріятно смотрѣть, особенно когда она ходитъ: у нея какая-то особенно легкая и скользящая походка. Такъ и кажется что она улетитъ. Можетъ-быть она ангелъ.

Вслѣдствіе этого я рѣшился сегодня же сдѣлать предложеніе. Я знаю что дамы отправляются нынче въ городъ и что адмиралъ останется одинъ; къ нему-то я и намѣренъ обратиться, чтобы просить его ходатайства.

Но что происходитъ въ головѣ моего почтеннаго дядюшки? Когда я объявилъ ему сегодня о своемъ рѣшеніи, долженствовавшемъ привести его въ неописанную радость, онъ чуть не задохся... быть-можетъ отъ избытка ощущеній! Впрочемъ, его манеры и рѣчи уже давно меня интригуютъ. Вмѣсто того чтобъ открыто радоваться счастливому обороту моихъ дѣлъ, въ которыхъ онъ столько же заинтересовавъ какъ и я самъ, такъ какъ рѣчь идетъ объ исполненіи его завѣтной мечты, онъ все это время казался озабоченнымъ и тревожнымъ. Когда онъ сопровождалъ меня къ Куртэзамъ, его волненіе и неловкость бросались въ глаза. Когда же я ѣздилъ туда одинъ, онъ разспрашивалъ меня по моемъ возвращеніи съ видимымъ безпокойствомъ: "Ну что, не случилось ли чего особеннаго? О чемъ вы разговаривали?" и проч. Нужно полагать что причина этого постояннаго волненія кроется въ нетерпѣливости его желаній и въ опасеніи неудачи; не могу же я допустить забавнаго предположенія что дядя сталъ моимъ тайнымъ соперникомъ и что змѣя ревности грызетъ его сердце.

24 сентября, вечеромъ.

Секретъ дяди открытъ.

Послѣ завтрака я собрался ѣхать верхомъ въ Варавиль. Дядя проводилъ меня до рѣшетки двора, пожелалъ мнѣ успѣха, а потомъ вдругъ вернулъ меня назадъ:

-- Слушай-ка, мой милый; надѣюсь, тебѣ не зачѣмъ говорить имъ что ты не вѣришь ни въ Бога, ни въ чорта, а?

Я отвѣчалъ ему легкимъ движеніемъ головы и плечъ, означавшимъ: "что за вздоръ!" и уѣхалъ.

Гжи де-Куртэзъ и тетки дѣйствительно не было дома, но, къ моей величайшей досадѣ, я нашелъ адмирала въ обществѣ Варавильскаго священника за партіей трикъ-трака.

-- Ага! юный другъ, воскликнулъ адмиралъ:-- всегда радъ, васъ видѣть!... Но на этотъ разъ вы пріѣхали неудачно... Наши дамы въ городѣ.

-- Мнѣ это было извѣстью, адмиралъ... Я хотѣлъ повидаться съ вами.

-- А!

Онъ пристально посмотрѣлъ на меня, потомъ черезъ кости бросилъ взглядъ священнику. Съ этой минуты я замѣтилъ что партія играется наскоро, лишь бы кончить.

-- А скажите-ка мнѣ, любезный сосѣдъ, началъ адмиралъ, мѣшая кости въ стаканѣ,-- ваша склонность къ деревнѣ, повидимому, съ каждымъ днемъ увеличивается, не такъ ли? Браво! Но вы не намѣрены, я думаю, совершенно покончить съ Парижемъ, по крайней мѣрѣ сейчасъ... Я не совѣтовалъ бы вамъ этого... такъ я сказалъ и вашему дядѣ... На вашемъ мѣстѣ я удержалъ бы для себя маленькую квартирку въ Парижѣ... Когда приступаютъ къ большимъ перемѣнамъ въ жизни, въ привычкахъ, благоразуміе требуетъ чтобы дѣйствовали не спѣша... постепенно... Излишнимъ считаю говорить вамъ насколько я одобряю вашъ вкусъ, который совершенно сходится съ моимъ... Но вы -- новообращенный, а новообращенный не долженъ торопиться своими обѣтами. Не такъ ли, милый аббатъ?

Въ устахъ всякаго другаго человѣка намеки на мою склонность къ деревнѣ показались бы мнѣ просто шуткой, какъ противорѣчіе истинѣ, но въ убѣжденной, искренней рѣчи адмирала они привели меня въ крайнее изумленіе. Мнѣ пришлось удивляться еще болѣе.

-- Конечно, адмиралъ, конечно! отвѣчалъ я нерѣшительно, какъ бы во снѣ.

-- Рѣдко случается чтобъ отвращеніе отъ разсѣянной жизни и потребность въ болѣе здоровыхъ, истинныхъ наслажденіяхъ сказывались въ такомъ молодомъ человѣкѣ какъ вы, продолжалъ адмиралъ.-- Это дѣлаетъ вамъ, конечно, большую честь, молодой человѣкъ... но что васъ еще лучше рекомендуетъ, я съ удовольствіемъ говорю это въ присутствіи аббата,-- это ваше счастливое и искреннее возвращеніе, въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ, къ тѣмъ вѣрованіямъ которыя нѣсколько пошатнулись въ васъ, какъ и во многихъ, подъ вліяніемъ страстей двадцатаго года жизни.

Я не могъ удержаться отъ восклицанія.

-- Нѣтъ, нѣтъ, продолжалъ адмиралъ, прерывая меня жестомъ,-- не оправдывайтесь, милый сосѣдъ.... Я и самъ былъ въ свое время очень вѣтреннымъ малымъ... и если я вернулся, подобно вамъ, къ идеямъ и принципамъ отъ которыхъ никогда не долженъ былъ уклоняться, словомъ, къ вѣрѣ въ Бога, къ религіи, то я сдѣлалъ это гораздо позже чѣмъ вы... Я дождался того времени когда лѣта дали мнѣ почувствовать ихъ первую тяготу, первыя разочарованія, словомъ, я гораздо менѣе васъ достоинъ похвалы, это несомнѣнно!

Въ эту минуту партія трикъ-трака, кажется, кончилась. Священникъ всталъ, пробормоталъ нѣсколько словъ въ извиненіе и скромно удалился. Я также всталъ чтобъ ему поклониться. Какъ только онъ вышелъ, адмиралъ знакомъ пригласилъ меня сѣсть, явно поощряя меня улыбающимся и вызывающимъ на откровенность лицомъ изложить ему сущность моей просьбы. Но, къ его глубокому удивленію, я неловко протянулъ ему руку, попросилъ его передать мой поклонъ отсутствующимъ дамамъ и удалился.

Я отправилъ свою лошадь домой со слугой, а самъ побрелъ пѣшкомъ въ Ла-Савиньеръ. Мнѣ нужно было на свободѣ собраться съ мыслями, а болѣе всего избѣжать преждевременной встрѣчи съ дядей, такъ какъ я чувствовалъ что могу сказать ему дерзость.

Судя по страннымъ рѣчамъ адмирала, не оставалось никакого сомнѣнія въ томъ что дядя, желая обезпечить задуманный имъ бракъ, серіозно погрѣшилъ противъ своей и моей честности, изобразивъ меня предъ семействомъ де-Куртэзъ въ самыхъ ложныхъ краскахъ. Я не могъ сомнѣваться что съ самаго моего пріѣзда, и даже немного ранѣе, онъ описывалъ меня этимъ добрымъ людямъ какъ раскаявшагося Донъ-Жуана, который рѣшился отказаться отъ сатаны и его прелестей, покинуть навсегда мѣсто своихъ беззаконій и зарыться въ глуши полей. Въ довершеніе этого правдиваго портрета, наградилъ меня правовѣріемъ и религіозною ревностью, которыя могли лишь на время померкнуть отъ бурныхъ увлеченій юности, съ тѣмъ чтобы снова заблистать ярче прежняго изъ-за этого мимолетнаго облака. Этимъ онъ надѣялся предупредить или успокоить опасенія и подозрѣнія которыя могли быть возбуждены въ умѣ Куртэзовъ моею репутаціей кутилы и вольнодумца.

Что онъ не открылъ маѣ своей хитрости, зная что я ей не поддался бы, это не удивительно. Что онъ льстилъ себя надеждой поддерживать до заключенія брака тайно воздвигнутыя между мною и Куртэзами недоразуменія, тоже было понятно: съ одной стороны, Куртэзы были слишкомъ хорошо воспитаны и деликатны чтобы преждевременно ставитъ мнѣ вопросъ о моихъ принципахъ и будущихъ планахъ; съ другой же стороны, я самъ былъ слишкомъ хорошо воспитанъ чтобъ оскорблять ихъ убѣжденія и хвастаться предъ ними или предъ кѣмъ бы то ни было своимъ невѣріемъ. Тѣмъ не менѣе самый пустячный случай могъ уничтожить въ конецъ жалкую дипломатію моего дяди, и тутъ-то я понялъ причину тѣхъ ужасныхъ душевныхъ мученій которыя такъ постоянно и такъ очевидно его терзали.

Я поворчалъ на дядю, но слегка. Вѣдь онъ братъ моего отца. Притомъ же молодому человѣку всегда бываетъ какъ-то неловко поймать старика въ проступкѣ и быть свидѣтелемъ его смущенія. Дядя извинялся какъ только могъ, оправдывая себя пламеннымъ желаніемъ устроить мой бракъ. Онъ даже пытался убѣдить меня что я могу безъ упрека совѣсти воспользоваться его хитростями, такъ какъ я въ нихъ не участвовалъ...Наконецъ, онъ предложилъ мнѣ самъ отправиться къ Куртэзамъ съ повинною... Но я отказался, имѣя полное основаніе бояться что его исповѣдь не будетъ совершенно искренна.

Я рѣшился самъ написать къ адмиралу, и вотъ мое письмо, которое я показалъ и дядѣ:

"Любезный адмиралъ,-- Я ушелъ отъ васъ вчера такъ внезапно и такъ неприлично что вы могли усомниться въ моемъ разсудкѣ: я и самъ думалъ что теряю его. Я долженъ сначала принести вамъ въ этомъ извиненіе, что и спѣшу почтительнѣйше исполнить, а затѣмъ объясниться, и сдѣлаю это съ полною откровенностью.

"Я думаю для васъ не будетъ новостью, любезный адмиралъ, если я скажу вамъ что именно побудило меня къ вамъ обратиться. По мѣрѣ того какъ я ближе знакомился съ мадемуазель де-Куртэзъ, я сознавалъ все болѣе и болѣе что отъ нея зависитъ счастіе или несчастіе моей жизни. Эту тайну я хотѣлъ вамъ повѣрить и умолять васъ чтобы вы ходатайствовали за меня предъ вашею невѣсткой и предъ вашею племянницей, объяснивъ имъ мои чувства и желанія.

"Но эта просьба такъ и осталась невысказанною, адмиралъ, когда вы вдругъ обнаружили предо мной то странное недоразумѣніе которое возникло между нами безъ моего вѣдома. Я узналъ съ величайшимъ удивленіемъ что мой добрый дядя, изъ любви ко мнѣ и по чувству справедливаго желанія устроить столь почетный для меня союзъ, разукрасилъ меня въ вашихъ глазахъ, какъ будто ненамѣренно, склонностями и добродѣтелями которыхъ я не имѣю. Еслибы человѣку дано было выбирать себѣ качества по произволу, я конечно выбралъ бы тѣ которыя могли бы сдѣлать меня достойнымъ мадемуазель де-Куртэзъ. Но, къ несчастію, это невозможно. Вѣра, напримѣръ, не зависитъ отъ нашей воли. Въ этомъ главномъ пунктѣ, какъ и въ другихъ второстепенныхъ, дядя мой принялъ свои желанія за дѣйствительность. Я долженъ вамъ сказать прямо, адмиралъ, что въ дѣлѣ религіозныхъ вѣрованій духъ времени коснулся меня, какъ и моихъ современниковъ, и все во мнѣ уничтожилъ. Что касается моей склонности къ деревенской жизни и намѣренія оставить Парижъ, объ этомъ никогда не было до сихъ поръ рѣчи, и все это плодъ воображенія и любви моего дяди.

"Я съ горечью думаю, любезный адмиралъ, что эти признанія разрушатъ, быть-можетъ, надежды которымъ я предался такъ пламенно. Но я никогда не рѣшусь купить свое счастіе ложью. Во мнѣ могутъ быть большіе недостатки, но въ числѣ ихъ нѣтъ лицемѣрія.

"Считаю лишнимъ упоминать, адмиралъ, что если я долженъ удалиться, вы можете сами назначить минуту моего отъѣзда; я уѣду завтра же если вамъ угодно. Жду вашихъ приказаній не безъ глубокаго волненія, во съ самою почтительною покорностью.

"Бернаръ де-Монторе де-Бодрикуръ."

Вечеромъ слуга отвезъ это письмо въ Варавиль и возвратился безъ отвѣта.

30 сентября.

Сегодня нарочный привезъ мнѣ отвѣтъ адмирала; вотъ онъ:

"Любезный виконтъ!

"Ваше письмо было для меня лично весьма тяжелою неожиданностью. Не вникая въ чувства и намѣренія моей невѣстки и еще менѣе моей племянницы, я самъ любилъ и уважалъ васъ и былъ близокъ къ тому чтобы раздѣлить мечту вашего дядюшки. Мнѣ не нужно увѣрять васъ, любезный виконтъ, что уваженіе и любовь моя попрежнему принадлежатъ вамъ; что же касается мечты,-- буду съ вами откровененъ,-- отъ нея, я долженъ сознаться, останется лишь одно воспоминаніе. Я убѣжденъ что самое худшее неравенство въ бракѣ есть неравенство нравственное; а такъ какъ, по моему мнѣнію, религіозныя вѣрованія составляютъ основу нравственной жизни, то ваше полное разногласіе съ моею племянницей въ такомъ важномъ вопросѣ воздвигаетъ между ею и вами непреодолимую преграду.

"Не распространяясь далѣе, долженъ однако прибавить что я былъ бы крайне удивленъ еслибы мои родственницы не раздѣляли вполнѣ моихъ мнѣній и чувствъ.

"Теперь, когда я вамъ все высказалъ, любезный виконтъ, я не вижу почему вамъ слѣдуетъ бѣжать отсюда какъ преступнику, когда вы невинны, или какъ отвергнутому искателю, которымъ вы никогда не были. И въ самомъ дѣлѣ, вѣдь вы не обращались къ намъ ни съ какимъ предложеніемъ и не получили никакого отказа. Допустимъ, если вамъ угодно, что вы принадлежите къ протестантскому исповѣданію или къ еврейскому культу; хотя такой фактъ навсегда уничтожилъ бы всякую мысль о союзѣ между двумя фамиліями, онъ не помѣшалъ бы сношеніямъ которыя намъ всегда будетъ пріятно поддерживать съ любезнымъ сосѣдомъ, пока онъ самъ не захочетъ покинуть этотъ край.

"Позвольте, любезный виконтъ, вмѣстѣ съ выраженіемъ моего полнаго къ вамъ уваженія, искренно пожать вамъ руку.

"Адмиралъ, баромъ де-Куртэзъ".

Если я хорошо понялъ адмирала, въ Варавилѣ повидимому желаютъ чтобъ я своимъ поспѣшнымъ отъѣздомъ не давалъ пищи злымъ провинціальнымъ языкамъ. Хотятъ чтобы ваши отношенія казались не внезапно порванными, а естественно прекратившимися съ моимъ отъѣздомъ. Пусть будетъ такъ. Я распущу между сосѣдями слухъ что недѣли черезъ двѣ разчитываю возвратиться въ Парижъ, а до тѣхъ поръ буду изрѣдка посѣщать Куртэзовъ на правахъ простаго знакомаго. Смутная молва о предполагаемомъ бракѣ разсѣется такимъ образомъ сама собою.

Можетъ-быть этимъ равнодушіемъ къ моему пребыванію здѣсь мнѣ хотятъ показать что присутствіе мое считаютъ неопаснымъ для спокойствія мадемуазель де-Куртэзъ, и что сердце ея не тронуто. Увидимъ.

7 октября.

Я только-что вернулся изъ Варавиля. Я зашелъ туда, возвращаясь съ охоты, запросто, какъ добрый малый. Адмиралъ держалъ себя очень прилично. Но женщины, въ меньшей степени умѣющія владѣть своими чувствами, не смогли подавить ихъ: гжа де-Куртэзъ была натянута и холодна какъ ледъ; сестра ея, мадемуазель де-Варавиль, глядѣла настоящею фуріей, а мадемуазель Аліетта была печальна и молчалива. Тетка съ преуморительною аффектаціей старалась сидѣть между нами, какъ бы желая защитить ее отъ нечистаго прикосновенія, что же касается молодаго братца, то онъ вернулся въ Шербургъ.

Я вышелъ оттуда взбѣшенный. Я женюсь на ней! Я увезу ее, если нужно; но, клянусь небомъ, она будетъ моею женой!... И она будетъ счастлива! я докажу имъ что человѣкъ ни во что не вѣрующій можетъ все-таки имѣть сердце, совѣсть и быть такимъ же хорошимъ мужемъ какъ и всякій другой!

Аліетта мнѣ нравится. Скажу даже больше: насколько я способенъ къ подобному чувству, я даже влюбленъ въ Аліетту. Я обожаю ея волнистые, пепельные волосы, напоминающіе мнѣ тонкую кудель феи. Но еслибъ я даже не любилъ Аліетты, я все-таки женился бы на ней чтобы съ наслажденіемъ досадить ея матери и привести въ столбнякъ ея тетку. Мать, величественная и чопорная, похожа на эту несносную гжу де-Ментенонъ; тетушка -- совершенная идіотка. Болѣе пошлыхъ идей, болѣе узкой набожности никогда еще не поселялось въ мозгахъ старой дѣвы.

Какія средства употреблю я чтобъ удовлетворить заразъ и мою любовь, и мою ненависть? Рѣшительно не знаю. Но я долженъ имѣть успѣхъ, такъ какъ чутье говоритъ мнѣ что въ крѣпость можно найти лазейку и что въ гарнизонѣ есть измѣнникъ. Измѣнникъ этотъ -- сама Аліетта. Ея печаль многозначительна. Несмотря на существующую между нами рознь, она имѣетъ ко мнѣ слабость. Прибавлю что это нисколько меня не удивляетъ. Она благочестива, непорочна, словомъ, она совершенство, но она женщина; и кто знаетъ, не производятъ ли на нее обратнаго впечатлѣнія тѣ злыя рѣчи которыя ведутся обо мнѣ съ цѣлью отвратить ее отъ меня? женщины любятъ повѣсъ, и онѣ совершенно правы, потому что повѣсы гораздо любезнѣе скромниковъ. Важнѣе всего видѣться съ Аліеттой наединѣ: къ этой цѣли я и долженъ повидимому устремить всѣ мои замѣчательныя способности. Первою моею мыслью было, конечно, написать ей, но я скоро отказался отъ этого намѣренія. Въ трудныхъ обстоятельствахъ жизни, когда человѣкъ пишетъ вмѣсто того чтобы дѣйствовать, онъ только занимается литературой и ничего болѣе.

12 октября.

Я еще два раза былъ у Куртэзовъ. Въ первый разъ я былъ встрѣченъ холодно, во второй -- съ ужасомъ. Гжа де-Куртэзъ и ея старая сестра приняли меня такъ какъ онѣ встрѣтили бы антихриста, еслибъ онъ возымѣлъ дерзость къ нимъ представиться. Что касается Аліетты, она совсѣмъ не показывалась; я полагаю что ее заперли въ ея комнаткѣ и что она останется тамъ пока я не уѣду.

Прекрасно.

Не колеблясь заявляю что съ этой минуты считаю себя на военномъ положеніи по отношенію къ семейству де-Куртэзъ и разчитываю воспользоваться всѣми правами войны. Мои намѣренія не безчестны. Я не соблазнить Аліетту собираюсь, а жениться на ней, и если этотъ бракъ представляетъ мнѣ со стороны вещественныхъ интересовъ нѣкоторыя выгоды, онѣ не превосходятъ тѣхъ на какія я могу надѣяться благодаря моему имени и положенію. Я отстаиваю стало-быть свою любовь, справедливость и здравый смыслъ противъ фанатизма трехъ старыхъ бабъ (потому что и самъ адмиралъ не заслуживаетъ другаго имени). Въ такой борьбѣ всякое оружіе, всякій обманъ, всякая хитрость воинствующей любви, не исключая похищенія, кажутся мнѣ вполнѣ законными.

15 октября.

Я посвятилъ нѣсколько дней наблюденію привычныхъ прогулокъ мадемуазель Аліетты; подъ предлогомъ охоты, я безпрестанно бродилъ по полямъ и лѣсамъ окружающимъ замокъ съ башенками, въ которомъ заключена эта несчастная дѣвушка. Если она и выходитъ изъ него въ церковь или на деревню, то не иначе какъ съ матерью или съ теткой, а если прогуливается верхомъ, то подъ прикрытіемъ дяди и слуги. Приближаться къ ней при такихъ условіяхъ было бы безполезно. Я ограничиваюсь учтивымъ поклономъ, а между тѣмъ не перестаю оглашать поля и лѣса безчисленными выстрѣлами по воображаемой дичи; этимъ я поддерживаю въ мадемуазель де-Куртэзъ раздражающую мысль о моей настойчивости и о моей близости. Все-таки оно что-нибудь да значитъ; но этого еще не достаточно. Я надѣюсь пустить въ ходъ нѣчто лучшее.

17 октября.

Единственное мѣсто въ мірѣ гдѣ я могъ бы надѣяться встрѣтить ее одну -- это ихъ садъ. Тамъ за нею менѣе присматриваютъ. Тамъ не боятся оставлять ее одну, потому что этотъ садъ самъ по себѣ тюрьма. Чтобы проникнуть въ него нужно перейти черезъ весь дворъ и пройти подъ окнами самаго дома. Садъ великъ, но справа и слѣва окруженъ большими стѣнами; въ глубинѣ его, по старинной модѣ, устроенъ лабиринтъ изъ грабинъ, извилистыя дорожки коего приводятъ къ террасѣ, также окруженной грабинами. По серединѣ этой террасы возвышается въ видѣ купола одна изъ тѣхъ большихъ круглыхъ бесѣдокъ которыя еще до сихъ поръ называются въ провинціи павильйонами изъ зелени. Все это отдѣлено отъ ближайшихъ лѣсовъ рвомъ или волчьею ямой, наполненною водой, въ четыре метра ширины. Это единственный пунктъ гдѣ можно проникнуть въ садъ незамѣченнымъ. Этотъ-то пунктъ я и выбралъ... Вчера утромъ, оставивъ свою собаку дома, а ружье въ лѣсу, и вооружившись жердью, нарочно для этого срѣзанною, я ловко и смѣло перескочилъ черезъ ровъ. Я зналъ что крытая аллея террасы составляетъ любимое мѣсто прогулки и убѣжище мадемуазель де-Куртэзъ. Она часто приходитъ сюда читать, работать или мечтать, потому что она очень романтична; хотя я самъ далеко не такъ романтиченъ, мнѣ весьма пріятно было бы увидать ея бѣлокурую головку сквозь зеленую листву въ полусвѣтѣ этой рощицы. Однако это не удалось мнѣ. Бесѣдка была пуста.

Но не для того же рисковалъ я сломать себѣ спинной хребетъ чтобъ остановиться на этой попыткѣ. Съ осторожностью могикана я сталъ украдкой пробираться отъ грабины къ грабинѣ по запутаннымъ дорожкамъ лабиринта. Скоро я достигъ открытаго мѣста: этотъ садъ въ сущности не что иное какъ большой огородъ, гдѣ фруктовыя деревья перемѣшаны съ цвѣтами, которые растутъ въ клумбахъ окаймленныхъ бордюромъ изъ буксовъ. Съ перваго же взгляда брошеннаго мною чрезъ густую изгородь, за которою я притаился, я увидалъ мадемуазель де-Куртэзъ, которую я узналъ по цвѣту ея волосъ и по ея свѣжему утреннему туалету; иначе мнѣ трудно было бы убѣдиться что это она: такъ странна была ея поза. Она стояла на колѣняхъ, какъ бы распростертая, за углу аллеи, предъ клумбой, низко наклонившись почти до самой земли головой. Прежде всего мнѣ пришло въ голову что ей вдругъ сдѣлалось дурно и что она упала изнемогая отъ сильныхъ ощущеній любви, для нея запретной. Сначала мнѣ показалось даже, судя по нѣкоторымъ движеніямъ ея головы, что она рыдала. Но всмотрѣвшись пристальнѣе, я увидалъ что мадемуазель де-Куртэзъ просто-на-просто завтракала. Стоя за колѣняхъ предъ кустомъ смородины, она обрывала съ него послѣднія, запоздалыя вѣтки, застигнутыя осенью, и лакомилась ими, закусывая ихъ большимъ ломтемъ простаго кухоннаго хлѣба.

Въ этомъ видѣ она, пожалуй, представляла прехорошенькую картинку. Готовъ согласиться, но эта картинка противорѣчила занимавшимъ меня мыслямъ, которыя, какъ я думалъ, занимали и ее самое, такъ что я былъ задѣтъ за живое. Какъ! въ ту минуту когда я считалъ ее изнемогающею отъ любви и безсонницъ, она преспокойно завтракала подъ кустомъ смородины!.. Неужели у ней нѣтъ сердца?

Какъ бы то ни было, разница между этою сценой и тою къ какой я приготовился была такъ велика и рѣзка что я не рѣшился воспользоваться случаемъ, котораго искалъ и который, повидимому, самъ собою мнѣ представлялся. Не безъ грусти пошелъ я назадъ по направленію къ волчьей ямѣ и снова перескочилъ черезъ нее, но на этотъ разъ уже съ меньшимъ увлеченіемъ. Она показалась мнѣ гораздо шире.

Я уже не повторю этого прыжка. Помимо того что я не люблю быть смѣшнымъ даже въ собственныхъ глазахъ, я чувствую что окольныя дороги не по мнѣ. Я рожденъ для прямыхъ путей и честнаго боя. И поздравляю себя съ этимъ.

Дѣло мое скомпрометтировано, нo не проиграно. У меня есть еще планъ. Я открыто пойду на приступъ.

18 октября.

Мой планъ состоитъ въ томъ чтобы сегодня же утромъ ѣхать въ Сенъ-Меанъ, находящійся въ пятнадцати миляхъ отсюда. Это главный городъ епископіи и резиденція монсиньйора де-Куртэзъ, брата адмирала и дяди Аліетты. Онъ, говорятъ, добрый католикъ, съ довольно широкими взглядами, но немного пылкій. Увѣряютъ, и это весьма понятно, что онъ имѣетъ первенствующій голосъ въ своемъ благочестивомъ семействѣ. Нельзя предполагать чтобъ ему не сообщили о моихъ притязаніяхъ на руку его племянницы и обо всемъ случившемся между нами. По словамъ моего дяди, онъ питаетъ къ Аліеттѣ чисто отеческую нѣжность. Нужно заручиться расположеніемъ этого прелата -- и тогда дѣло мое выиграно. Это довольно трудное предпріятіе. Но я часто видалъ что когда человѣкъ рѣшается жертвовать собою, то и невозможное становится возможнымъ.

Въ ту минуту какъ я собирался сѣсть въ карету чтобъ ѣхать на дебаркадеръ, прибѣжалъ мой дядя и, съ тѣмъ растеряннымъ видомъ который не покидаетъ его съ тѣхъ поръ какъ наши дѣла испортились, объявилъ мнѣ что монсиньйоръ де-Куртэзъ только-что пріѣхалъ въ Варавиль; дядя прибавилъ что епископа вѣроятно вызвали туда экстренно, потому что онъ никогда не имѣлъ обыкновенія пріѣзжать къ нимъ въ это время года. Послѣ минутнаго размышленія, я отвѣчалъ дядѣ что въ пріѣздѣ епископа я вижу, какъ сказали бы наши предки, руку Провидѣнія: вопервыхъ, потому что это избавляетъ меня отъ поѣздки; вовторыхъ, потому что это служитъ хорошимъ предзнаменованіемъ для нашего дѣла.

-- А мнѣ кажется наоборотъ, воскликнулъ дядя,-- епископъ пріѣхалъ для того чтобы навести послѣдній ударъ вашимъ надеждамъ!

-- Бросьте этотъ мрачный пессимизмъ, дядя, сказалъ я ему;-- епископа конечно не стали бы безпокоить еслибы всѣ члены семьи одинаково смотрѣли на вопросъ который васъ интересуетъ; но такъ какъ между ними есть разногласіе, такъ какъ они чувствуютъ потребность высшаго приговора, наше дѣло нельзя считать окончательно проиграннымъ, хотя мы этого и опасались.... Хотите чтобъ я сказалъ вамъ всю правду, дядя? Я убѣжденъ что епископа вызвала сама Аліетта.

-- Какое же заключеніе ты изъ этого выводишь?

-- А то что мадемуазель де-Куртэзъ не настолько покорна и не такъ равнодушна какъ она казалась мнѣ вчера у куста смородины.

И я разсказалъ дядѣ о своемъ вчерашнемъ неудачномъ похожденіи.

Взойдя къ себѣ на верхъ, я написалъ слѣдующую простую записку:

"Монсиньйоръ,-- Въ ту минуту какъ я собирался въ Сенъ-Меанъ чтобы просить аудіенціи у вашего преосвященства, я узналъ о вашемъ пріѣздѣ сюда. Смѣю ли я надѣяться что вы не откажетесь принять меня во время вашего пребыванія въ Варавилѣ? Собираясь покинуть этотъ край, вѣроятно навсегда, я унесъ бы съ собою вѣчное сожалѣніе о томъ что не высказалъ вамъ чувствъ которыми преисполнено мое сердце, чувствъ нераздѣльныхъ съ глубокимъ благоговѣніемъ и безусловнымъ уваженіемъ къ вашему преосвященству, въ чемъ почтительнѣйше прошу принять увѣреніе.

"Бернаръ де-Водрикуръ."

Чрезъ часъ я получилъ слѣдующую карточку:

"Епископъ Сенъ-Меана

"Приметъ виконта де-Водрикуръ въ четыре часа."

Въ три съ половиной часа я ступилъ на главный подъѣздъ Варавиля; мнѣ сказали что епископъ въ саду съ мадемуазель Аліеттой и что ихъ сейчасъ предупредятъ. Я ждалъ довольно долго, какъ вдругъ изъ лабиринта показалась фигура прелата въ фіолетовомъ подрясникѣ и въ шляпѣ съ золотымъ снуркомъ. Аліетта шла подлѣ него. Сначала они меня не замѣтили и продолжали говорить обыкновеннымъ голосомъ, такъ что я уловилъ нѣсколько словъ изъ ихъ разговора.

-- Боже мой! но вѣдь это чрезвычайно щекотливо.... чрезвычайно опасно, моя милая, рѣзко и отрывисто говорилъ епископъ.

-- О Боже мой, дядя, не отказывайте мнѣ.... не берите ничего назадъ!

-- Я ничего не беру назадъ.... но вы оба такъ восторженны, такъ романтичны, мое бѣдное дитя!

-- Я вполнѣ надѣюсь, дядя.

-- Да, безъ сомнѣнія.... но еслибы тебѣ пришлось ошибиться, ты была бы такъ несчастна.... Да и я самъ....

Внезапный перерывъ разговора показалъ мнѣ что меня замѣтили. Я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и поклонился.

По лицу Аліетты видно было что она много плакала, и къ моему великому удивленію, на глазахъ и на лицѣ епископа также замѣтны были слѣды слезъ. Они вѣроятно передъ этимъ молились и плакали вмѣстѣ. Видя ихъ смущеніе и припоминая слова которыя мнѣ пришлось нечаянно подслушать, я невольно пришелъ къ тяжелымъ и щекотливымъ для меня заключеніямъ, которыя и отразились въ моемъ разговорѣ съ дядей Аліетты.

Мы обмѣнялась взаимными привѣтствіями, продолжая идти впередъ. Но въ ту минуту когда мы вступили во дворъ, мадемуазель Аліетта покинула насъ, слегка кивнувъ намъ головой, а епископъ ввелъ меня въ комнату нижняго этажа которая была ему предназначена.

Монсиньйору де-Куртэзъ не болѣе пятидесяти лѣтъ на видъ; онъ довольно высокаго роста и очень худъ; его черные, чрезвычайно живые глаза обведены темными кругами. Разговоръ и движенія быстры, по временамъ порывисты. Лицо его часто искажается гнѣвомъ, но этотъ гнѣвъ скоро смѣняетъ добрая улыбка хорошаго человѣка. У него прекрасные серебристые волосы, своенравно вьющіеся по его лбу, и красивыя архіерейскія руки. Когда онъ успокоивается, вся его фигура какъ-то внушительно принимаетъ величавую, полную достоинства осанку. Словомъ, это типъ страстности и религіозной ревности, но прямой и искренней. Едва занявъ свое мѣсто, онъ знакомъ пригласилъ меня говорить.

-- Владыко, сказалъ я,-- вы понимаете что я прибѣгаю къ вамъ какъ къ моей послѣдней надеждѣ. Этотъ поступокъ можно назвать почти отчаяннымъ... потому что, повидимому, никто въ семействѣ мадемуазель де-Куртззъ не можетъ быть безпощаднѣе васъ къ тѣмъ недостаткамъ въ которыхъ меня укоряютъ. Я -- невѣрующій, вы -- апостолъ; тѣмъ не менѣе, монсиньйоръ, часто случается что у святыхъ людей, подобныхъ вамъ, преступники находятъ наибольшее снисхожденіе... А я даже не преступникъ, я только заблудшій... Мнѣ отказываютъ въ рукѣ вашей племянницы, потому что я не раздѣляю ея вѣрованій... и вашихъ... но, монсиньйоръ, невѣріе не есть преступленіе, это несчастіе.. О! я знаю что говорятъ: Бога отрицаетъ тотъ кто благодаря своимъ поступкамъ желаетъ чтобы Бога не существовало... На него возлагаютъ такимъ образомъ и вину, и отвѣтственность за его невѣріе... Что касается меня, монсиньйоръ, я строго вопрошалъ свою совѣсть, и хотя молодость моя далеко не безупречна, я убѣжденъ что атеизмъ мой возникъ не изъ какихъ-либо личныхъ интересовъ. Напротивъ,-- я говорю вамъ правду, монсиньйоръ,-- я плакалъ самыми горькими слезами въ тотъ день когда почувствовалъ что вѣра моя исчезаетъ, что я утратилъ надежду на Бога. Несмотря на мою внѣшность, я не такъ легкомысленъ какъ обо мнѣ думаютъ. Я не принадлежу къ числу тѣхъ у кого въ душѣ съ исчезновеніемъ Бога не остается пустоты; повѣрьте мнѣ, можно быть спортсменомъ, клубистомъ, свѣтскимъ человѣкомъ и въ то же время предаваться иногда размышленію и самоуглубленію. Неужели вы думаете что въ такія минуты насъ не тяготитъ ужасное сознаніе что мы живемъ безъ нравственной основы, безъ принциповъ, безъ цѣли за предѣлами этого міра?.. Вы можетъ-быть скажете мнѣ съ тою добротой, съ тѣмъ состраданіемъ которыя я читаю въ вашихъ глазахъ: "откройте мнѣ ваши сомнѣнія, и я постараюсь разрѣшить ихъ". Но я не сумѣлъ бы этого сдѣлать... моимъ сомнѣніямъ имя легіонъ... они безчисленны какъ звѣзды небесныя... они несутся къ намъ какъ бы на крыльяхъ вѣтра отовсюду, съ четырехъ сторонъ свѣта, оставляя въ нашей душѣ одинъ мракъ и развалины... Вотъ что испыталъ я подобно многимъ другимъ, и все это такъ же непроизвольно какъ теперь непоправимо...

-- Ну, а что же вы скажете обо мнѣ, милостивый государь? внезапно воскликнулъ епископъ, бросая на меня одинъ изъ самыхъ яростныхъ своихъ взглядовъ,-- не думаете ли вы что я разыгрываю комедію въ своемъ соборѣ?

-- Владыко!

-- Нѣтъ, однако, вѣдь слушая васъ можно подумать что мы дожили наконецъ до такихъ временъ когда необходимо быть или атеистомъ, или лицемѣромъ?... Но я лично, милостивый государь, смѣю не считать себя ни тѣмъ, ни другимъ!

-- Неужели я долженъ въ этомъ оправдываться предъ вами, владыко? Неужели я долженъ увѣрять васъ что пришелъ сюда не для того чтобы васъ оскорблять?

-- Конечно... конечно... Итакъ, милостивый государь, допустимъ,-- замѣтьте, однако, съ большими ограниченіями... потому что всѣ мы болѣе или менѣе отвѣтственны за среду въ которой живемъ, за вліянія отъ которыхъ не сторонимся, за складъ и направленіе вашихъ мыслей,-- допустимъ тѣмъ не менѣе, говорю я, что вы жертва современнаго безвѣрія, что вы неповинны въ вашемъ скептицизмѣ... ну, пожалуй хоть въ атеизмѣ, если вы уже не боитесь такихъ ужасныхъ словъ,-- измѣняетъ ли это хоть на іоту тотъ несомнѣнный фактъ что союзъ такой искренно вѣрующей, какъ моя племянница, съ человѣкомъ подобнымъ вамъ будетъ нравственною распущенностью, послѣдствія которой могутъ быть ужасны? Думаете ли вы что я, какъ родственникъ мадемуазель де-Куртэзъ, какъ ея духовный отецъ и какъ епископъ, обязанъ быть пособникомъ такой распущенности, содѣйствовать угасающему соединенію двухъ душъ которыя раздѣляетъ цѣлое небо? Думаете ли вы что я обязанъ поступить такимъ образомъ, милостивый государь?.. отвѣчайте мнѣ.

Дѣлая этотъ вопросъ, прелатъ не спускалъ съ меня своихъ жгучихъ глазъ.

-- Монсиньйоръ, отвѣчалъ я послѣ минутнаго смущенія,-- вы знаете не хуже и даже лучше меня современное состояніе міра и нашей страны... вы знаете что, къ несчастію, я не составляю въ нихъ исключенія, люди вѣрующіе рѣдки... и позвольте уже высказать вамъ все что я думаю, монсиньйоръ: если мнѣ суждено испытать неутѣшное горе, утрату навсегда того счастія о которомъ я мечталъ, увѣрены ли вы что человѣкъ которому вы отдадите когда-нибудь вашу племянницу не окажется еще хуже скептика и даже атеиста?

-- Чѣмъ же онъ можетъ оказаться, милостивый государь?

-- Лицемѣромъ, монсиньйоръ. Мадемуазель де-Куртэзъ довольно красива и богата чтобы служить приманкой для искателей менѣе добросовѣстныхъ чѣмъ я. Что до меня, вамъ извѣстно что если я и скептикъ, то во всякомъ случаѣ честный человѣкъ, а это чего-нибудь да стоитъ.

-- Честный человѣкъ, честный человѣкъ... пробормоталъ епископъ какъ бы съ досадой и нерѣшительно,-- Боже мой, я готовъ допустить это...

-- Нѣтъ, вы въ этомъ увѣрены, монсиньйоръ. возразилъ я съ живостью.-- Позвольте мнѣ напомнить вамъ что еслибъ у меня было поменьше совѣсти, я считался бы теперь женихомъ мадемуазель Аліетты.

Онъ съ достоинствомъ выпрямился на своемъ креслѣ и сказалъ просто: "это правда"; затѣмъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ пристально смотрѣлъ мнѣ въ глаза:

-- Хорошо, милостивый государь. Но можете ли вы поручиться мнѣ тою самою честью которою вы такъ гордитесь что вѣрованія моей племянницы не пострадаютъ отъ вашего вліянія, что обычный тонъ вашего разговора, ваши злонамѣренныя насмѣшки или даже невольная иронія не заронятъ въ эту юную прелестную душу печали, смущенія, а наконецъ, можетъ-быть, и сомнѣній? Неужели вы думаете что она сама захочетъ подвергнуть себя, или что я соглашусь подвергнуть ее такимъ случайностямъ?

-- Монсиньйоръ, скажу вамъ прямо что я считалъ бы себя послѣднимъ негодяемъ еслибы не отнесся съ глубочайшимъ уваженіемъ къ вѣрованіямъ моей жены. Никогда ни единое слово насмѣшки надъ религіей не вырывалось еще изъ моихъ устъ. Я невѣрующій, но я не кощунъ. Никогда я не оскорблялъ и не оскорблю того чему нѣкогда поклонялся. Я слишкомъ хорошо понимаю что можно утратить вѣру, но рѣшительно не могу допустить чтобы человѣкъ, который въ дѣтствѣ своемъ молился на колѣняхъ вмѣстѣ со своею матерью у подножія креста, не чтилъ бы вѣчно въ этомъ крестѣ и своего дѣтства, и своей матери.

Я говорилъ съ нѣкоторымъ жаромъ. Глаза прелата наполнились слезами, и признаюсь, я самъ, глядя на него, былъ тронутъ.

-- Ну, милостивый государь, сказалъ онъ мнѣ кротко,-- вы еще не такъ безнадежны какъ думаете. Моя милая Аліетта одна изъ тѣхъ юныхъ энтузіастокъ чрезъ посредство которыхъ Богъ творитъ иногда чудеса...

-- Монсиньйоръ, чего бы мнѣ ни стоила моя откровенность въ ту минуту когда я чувствую что сердце ваше готово для меня раскрыться, я буду правдивъ до конца, я не хочу, повторяю вамъ опять, добывать себѣ счастіе ложью. Я долженъ сказать вамъ что нѣсколько минутъ тому назадъ я невольно уловилъ нѣсколько словъ изъ вашего разговора съ вашею племянницей: мнѣ показалось, а теперь я почти убѣжденъ что надежда обратить меня на путь истины и вѣры можетъ побудить васъ обоихъ дать мнѣ согласіе. Монсиньйоръ, я уже сказалъ вамъ чего вы не должны опасаться съ моей стороны; теперь скажу на что вамъ не слѣдуетъ надѣяться. Я чувствую что вѣра въ сверхъестественное погибла во мнѣ навсегда, что даже корни ея изсохли, и самый безплодный утесъ Краснаго Моря доступнѣе произрастанію чѣмъ душа моя воспріятію вѣры.

-- Если вы такъ думаете, милостивый государь, отвѣчалъ епископъ,-- вы поступаете совершенно честно высказывая ваши мысли... Но пути Провидѣнія неисповѣдимы.

Онъ всталъ.

-- Сынъ мой, сказалъ онъ торжественно,-- я закончу нашъ разговоръ словами одного святаго папы: Благословеніе старца никогда не можетъ принести вреда... Хотите вы чтобъ я благословилъ васъ?

Я низко склонилъ предъ нимъ голову. Онъ сдѣлалъ рукой мистическіе знаки.

Я отвѣсилъ ему вторичный поклонъ и удалился.

Въ ту минуту какъ я выходилъ изъ комнаты, онъ снова меня окликнулъ.

-- Господинъ де-Водрикуръ, не уѣзжайте, будьте такъ любезны подождать насъ въ саду . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Здѣсь оканчивается мой дневникъ тѣмъ кризисомъ моей жизни который внушилъ мнѣ мысль написать его. Мадемуазель де-Куртэзъ, съ согласія своего семейства, отдаетъ мнѣ свою руку. Я принимаю ее съ глубокою признательностью и употреблю всѣ усилія чтобы жена моя была такъ же счастлива, какъ и любима, уважаема и прелестна.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Вопреки предположенію виконта Бернара, дневникъ его не кончился. Онъ былъ только на время пріостановленъ. Де-Водрикуру пришлось снова приняться за него подъ впечатлѣніемъ новаго переворота въ его жизни, по меньшей мѣрѣ равнаго тому который впервые заставилъ его взять въ руки перо. Промежутокъ въ нѣсколько лѣтъ отдѣляетъ эти двѣ части, или вѣрнѣе, эти два отрывка изъ дневника Бернара. Мы постараемся восполнить этотъ пробѣлъ при помощи фамильныхъ бумагъ и нашихъ личныхъ воспоминаній.

Было бы несправедливостью въ отношеніи виконта де-Водрикуръ призвать вполнѣ вѣрнымъ тотъ портретъ который онъ набросалъ съ себя на предшедшихъ страницахъ. Но сквозь намѣренныя преувеличенія и видимыя натяжки художника, читатель все-таки можетъ отыскать нѣкоторое сходство портрета съ оригиналомъ. Читатель, разумѣется, замѣтилъ что виконтъ де-Водрикуръ, въ то время какъ онъ сблизился съ семействомъ Куртэзовъ, отнюдь не былъ только фатомъ и зубоскаломъ, какимъ онъ такъ охотно себя изображаетъ. Надобно было имѣть и другія качества чтобы произвести такое сильное впечатлѣніе на дѣвушку подобную мадемуазель де-Куртэзъ.

Безо всякаго сомнѣнія, мадемуазель де-Куртэзъ, какъ всѣ женщины, несмотря на то что она была одною изъ лучшихъ представительницъ своего пола, увлеклась блестящею внѣшностью виконта, его изяществомъ и свѣтскимъ лоскомъ. Но нельзя сомнѣваться и въ томъ что еслибы рядомъ съ этими внѣшними качествами молодаго человѣка не было и болѣе глубокихъ достоинствъ, то чувство къ нему мадемуазель де-Куртэзъ весьма скоро перешло бы въ равнодушіе и даже презрѣніе. Прежде всего ее поразила и заинтересовала простота въ обращеніи такого знаменитаго покорителя женскихъ сердецъ. Этотъ опасный Бернаръ, болѣе чѣмъ дерзкій у себя дома, въ свѣтѣ изъ какого-то безотчетнаго кокетства держалъ. себя любезно и даже скромно; онъ обладалъ тѣмъ гибкимъ умомъ который умѣетъ примѣниться къ настроенію каждаго и тою ласкающею мягкостью что болѣе всего нравится въ людяхъ сильныхъ. Кромѣ того, онъ былъ прекрасно образованъ и, когда ему было нужно, умѣлъ сверкать всѣми гранями своего многосторонняго ума, которому ничто не было чуждо. Нельзя было не чувствовать что душа у него гордая, любящая, прямая и честная до щепетильности, враждебная всему мелочному и низкому, словомъ, душа дѣйствительно возвышенная. Спасти эту душу, обратить ее къ Богу было слишкомъ сильнымъ искушеніемъ для молодой, страстно вѣрующей христіанки. Вотъ чѣмъ извиняла мадемуазель де-Куртэзъ свою привязанность, которую сердце ея можетъ-быть одобряло несравненно болѣе чѣмъ разсудокъ. Бернаръ де-Водрикуръ понималъ что и достойный архіепископъ тѣмъ же самымъ извинялъ свою слабость въ отношеніи своей страстно любимой племянницы. Оаи оба были, какъ говорилъ добрый архіепископъ, восторженные энтузіасты, а кто изъ насъ не знавалъ въ числѣ лучшихъ прелатовъ новаго времени -- людей съ горячимъ сердцемъ, съ пылкою романтическою душой? Пусть ихъ порицаютъ кому охота. Что до насъ, то мы любимъ энтузіазмъ и покланяемся ему даже когда онъ повидимому заблуждается. Большинство не на нашей сторонѣ.

I.

Свадьба виконта де-Водрикуръ и мадемуазель де-Куртэзъ состоялась въ первыхъ числахъ января слѣдующаго года. Нѣсколько недѣль молодая чета устраивалась въ хорошенькомъ отелѣ квартала Монсо, а затѣмъ новобрачные уѣхали въ Италію. Совершенно частное дѣло, въ которомъ не было ничего неожиданнаго, сократило время ихъ путешествія и заставило ихъ вернуться въ Парижъ къ концу апрѣля. Только теперь, собственно говоря, и начиналось для нихъ испытаніе совмѣстной супружеской жизни.

Рѣдко бываетъ чтобы женщина не была счастлива въ первые мѣсяцы своего брака, развѣ только ея мужъ окажется какимъ-нибудь чудовищемъ. Когда же ей, подобно гжѣ де-Водрикуръ, выпадетъ на долю по истеченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ замужества почувствовать себя беременною, то всѣ могущія возникнуть между ею и мужемъ недоразумѣнія сами-собою на время устраняются; между мужемъ и женой является совершенно новая связь, которая въ послѣдствіи слабѣетъ благодаря привычкѣ, но въ данное время дѣйствуетъ во всей своей силѣ; она невольно обязываетъ мужа къ большей усидчивости, располагаетъ его въ отношеніи жены къ особенной нѣжности и внимательности. У отца и матери есть постоянный неистощимый предметъ разговоровъ, одинаково интересныхъ для нихъ обоихъ. Если у мужа иногда и является сожалѣніе о своемъ прошломъ, если у него и осталась еще привычка къ прежней безшабашной жизни, кружку пріятелей и вообще легкомысленному провожденію времени, если онъ и начинаетъ нѣсколько скучать, то утѣшаетъ себя тѣмъ что настоящее положеніе его не болѣе какъ случайность, что надо лишь потерпѣть и что отсроченное еще не вовсе потеряно. Такимъ образомъ въ семейной жизни все идетъ гладко, и оба супруга вполнѣ довольны: жена -- потому что, какъ она увѣряетъ себя, все и всегда будетъ идти такъ же, а мужъ -- потому что онъ твердо увѣренъ въ противоположномъ.

Тѣмъ не менѣе даже этотъ первый періодъ супружеской жизни не могъ пройти для гжи Де-Водрикуръ безъ огорченій. Бѣдная Аліетта, знавшая что Бернаръ и его дядя возлагаютъ на нее большія надежды относительно продолженія рода, была въ полномъ отчаяніи, когда у нея вмѣсто сына родилась дочь,-- правда, прелестная дѣвочка, но все же дочь. Вся въ слезахъ просила она прощенія у г. де-Водрикуръ, который нѣжно успокоивалъ ее, весело говоря что дѣло поправимо, ошибка де объясняется волненіями неизбѣжными при первомъ опытѣ.

Невозможность самой кормить ребенка была новымъ огорченіемъ для молодой женщины. Но затѣмъ все свое время и всѣ свои заботы она посвящала крошкѣ со свойственными ей глубокимъ сознаніемъ долга и пылкою нѣжностью. Дочь также служила ей правдивымъ предлогомъ чтобъ отказываться отъ выѣздовъ въ парижскія гостиныя, гдѣ ея бракъ съ блестящимъ виконтомъ де-Водрикуръ возбуждалъ если не всеобщее сочувствіе, то во всякомъ случаѣ всеобщее любопытство. Рожденіе дочери пришлось весьма кстати чтобъ облегчить ей исполненіе того плана жизни какой она составила себѣ соотвѣтственно совѣтамъ дяди и въ которомъ свѣтскимъ удовольствіямъ было отведено очень мало мѣста.

Никогда не жившіе въ Парижѣ, посѣщавшіе его только изрѣдка и не надолго, монсиньйоръ де-Куртэзъ и его племянница тѣмъ; не менѣе слишкомъ хорошо поняли и оцѣнили, характеръ свѣтской столичной жизни. При этой оцѣнкѣ они не руководились ни мрачными предразсудками ханжества, ни щепетильною взыскательностью провинціаловъ: они руководились скорѣе чистотой своей души, понимая только что разнообразіе парижскихъ удовольствій должно было вносить въ жизнь легкомысліе которое вовсе не согласуется съ тѣмъ серіознымъ понятіемъ какое они оба составили себѣ о ней. Проницательная гжа де-Водрикуръ, по мѣрѣ того какъ она знакомилась съ парижскимъ обществомъ, не замедлила понять что не только разнообразіе развлеченій, но и самое ихъ качество мало согласуется съ ея воспитаніемъ и ея личными чувствами. Въ эту пору ея жизни это было только смутное неопредѣленное предчувствіе чего-то неизвѣданнаго и непріятнаго. Но и этого для нея было вполнѣ достаточно чтобъ еще болѣе утвердиться въ той программѣ которой она рѣшилась слѣдовать, не потому только что она соотвѣтствовала ея собственнымъ склонностямъ, но и потому что она казалась ей наиболѣе соотвѣтствующею цѣли ея самаго завѣтнаго желанія, то-есть возвращенія ея мужа въ лоно церкви.

Наставленія ея дяди, согласныя съ собственными побужденіями, указали ей опасность всякой попытки непосредственнаго дѣйствія на душу Бернара. "Проповѣдуй только примѣромъ", сказалъ ей мудрый прелатъ, "не касайся никогда съ твоимъ мужемъ вопроса о религіи ни упреками, ни увѣщеваніями, ни даже намекомъ. Ты этимъ можешь только надоѣсть ему. Показывай ему только прелесть истинно христіанской семьи среди свѣтскаго безобразія. Заставь его узнать тебя, любить и благословлять чтобъ онъ со временемъ позналъ, полюбилъ и прославилъ Бога, создавшаго и сдѣлавшаго тебя такою какова ты есть."

Покончивъ съ утомительными обязательными визитами, гжа де-Водрикуръ подъ предлогомъ своихъ материнскихъ обязанностей ограничила кругъ своего знакомства родственниками и близкими друзьями мужа. Она старалась по возможности какъ можно болѣе времени проводить дома, обнаруживая при этомъ всѣ достоинства хорошей деревенской хозяйки, изобрѣтательность и вкусъ образованной, изящной женщины. Ея убранные зеленью и цвѣтами гостиная и будуаръ, благодаря художественной группировкѣ всѣхъ предметовъ, дышали двойною прелестью уютности домашняго очага и радушнаго гостепріимства. Она проводила цѣлые часы обдумывая улучшенія обстановки своего дома и слѣдуетъ признаться что въ данномъ случаѣ она весьма удалилась отъ строгаго стиля Лудовика XIV: впереди всего для нея было угодить своему властелину и повелителю. Чтобы вознаградить себя чѣмъ-нибудь за эту невольную уступку вкусамъ мужа, Аліетта обратила одну изъ гостиныхъ въ библіотеку и благоговѣйно разставила въ ней, вмѣстѣ съ римскими бюстами, книги отца, привезенныя ею изъ Варавилля. Въ мечтахъ, она собиралась часто перечитывать эти старыя любимыя книги съ молодымъ, еще болѣе любимымъ мужемъ.

Почти безполезно прибавлять что на половинѣ г. де-Водрикуръ его то и дѣло поражали разныя неожиданности и всевозможные знаки вниманія, которые, разумѣется, не прислуга ему оказывала. Очень заботившійся о собственной особѣ, но крайне во всемъ безпорядочный, г. де-Водрикуръ тѣмъ не менѣе любилъ порядокъ, лишь бы не самому хлопотать о немъ. Теперь онъ съ совершенно новымъ для него наслажденіемъ замѣчалъ во всѣхъ своихъ комнатахъ чью-то утонченную заботливость: бралъ ли онъ носовой платокъ или пару перчатокъ, онъ чувствовалъ ароматъ маленькихъ саше, которые благодѣтельныя феи тайно раскидывали по всѣмъ его ящикамъ.

Изо всѣхъ обольщеній которыя молодая графиня пускала въ ходъ чтобы привязать мужа къ домашнему очагу, тѣмъ на которое она имѣла полное право разчитывать, во всего менѣе разчитывала, была она сама. Она не только была красива, но ея строгая дѣвственная красота, легкость ея походки, ея сіявшій чистотой обликъ, ея глубокій взоръ, придавали ей совершенно особенную оригинальную прелесть. Нѣсколько мѣсяцевъ жизни въ Парижѣ развили ея прирожденный вкусъ, и теперь ея туалеты отличались такою строгою простотой и безукоризненнымъ изяществомъ которыя могли бы дать точное понятіе объ изящномъ людямъ съ нимъ незнакомымъ. Впрочемъ, какъ уже извѣстно, у нея былъ серіозный и можетъ-быть нѣсколько исключительно развитой умъ, но во всякомъ случаѣ недюжинный,

Виконтъ Бернаръ не былъ глухъ ко всѣмъ ея обольщеніямъ, но онъ угадывалъ ея тайную политику, и это нѣсколько отравляло ему впечатлѣніе. Онъ находилъ что его жена прелестна, умна и безупречна, но тѣмъ не менѣе чувствовалъ что она хочетъ засадить его въ клѣтку, понемногу приручить и заставить пѣть по своему. Про себя онъ тихонько улыбался этому и, какъ человѣкъ все еще влюбленный, до извѣстной степени поддавался ея дипломатическимъ тонкостямъ, но отнюдь не былъ намѣренъ дойти въ своемъ угожденіи женѣ до того чтобъ отказаться отъ полной свободы въ своихъ дѣйствіяхъ и мысляхъ. Несмотря на отдаваемую имъ справедливость достоинствамъ Аліетты, онъ не безъ тайнаго неудовольствія относился къ тому что жена такъ горячо отдалась своимъ материнскимъ обязанностямъ, почти вовсе отказалась отъ свѣта и жила уединенно, какъ въ пустынѣ. Безъ сомнѣнія, онъ очень цѣнилъ свою жену, ея высокія умственныя дарованія, ея занимательную бесѣду; но тѣмъ не менѣе ему съ нею всегда было какъ-то не по себѣ, и не трудно понять почему. Мало такихъ предметовъ для разговора которые такъ или иначе не касались бы религіи, ибо религія лежитъ въ основѣ всего. Въ обществѣ подобномъ нашему, состоящемъ преимущественно изъ людей равнодушныхъ или скептиковъ, этого не замѣчаютъ; но разъ вы имѣете дѣло съ горячо-вѣрующимъ человѣкомъ, заходитъ ли разговоръ объ искусствѣ, наукѣ, литературѣ или политикѣ, это сейчасъ же чувствуется: сознаешь что каждую минуту можешь затронуть вопросъ вѣры и тѣмъ оскорбить чувство которое желаешь уважать. Такимъ образомъ г. де-Водрикуръ и его жена постоянно чувствовали другъ съ другомъ нѣкотораго рода стѣсненіе и въ своихъ задушевныхъ разговорахъ, и во время чтенія, и при обмѣнѣ впечатлѣній въ театрѣ или музеѣ.

Виконтъ Бернаръ, какъ вѣроятно помнитъ читатель, ухаживая за мадемуазель де-Куртэзъ, утѣшалъ себя мыслью что пребываніе ихъ въ Парижѣ не замедлитъ оказать свое благотворное дѣйствіе на чрезмѣрную набожность его невѣсты и поубавитъ въ ней избытокъ суровой добродѣтели, оставивъ лишь необходимое. Но если, думалось ему теперь, она будетъ продолжать жить въ Парижѣ своею прежнею замкнутою жизнью, всецѣло поглощенная мыслью о Богѣ, мужѣ и дочери, то разчитывать на перемѣну въ ней нечего. Какъ порядочный человѣкъ, г. де-Водрикуръ понималъ что онъ не долженъ толкать жену въ разсѣянную жизнь, а между тѣмъ, еслибъ онъ только могъ какимъ-нибудь прямымъ, честнымъ путемъ заставить ее хоть до нѣкоторой степени отказаться отъ ея строгихъ взглядовъ, ему казалось что они оба были бы отъ этого въ выигрышѣ. Однажды вечеромъ, куря послѣ обѣда въ библіотекѣ, онъ счелъ возможнымъ, не навлекая на себя подозрѣній въ-намѣреніи развратить жену, предложить ей поѣздку въ одинъ изъ мелкихъ бульварныхъ театровъ чтобы посмотрѣть піесу Шесть женъ Молланша, имѣвшую такой успѣхъ въ обществѣ что выдержки изъ нея повторялись во всѣхъ гостиныхъ Парижа.

-- Въ самомъ дѣлѣ, милая Аліетта, говорилъ Бернаръ,-- ты ужь слишкомъ чужда всему земному... Большинство молодыхъ дѣвушекъ теперь выходитъ замужъ главнымъ образомъ для того чтобы посѣщать Folies-Bergère -- это, разумѣется, ужѣ крайность, согласенъ, но не впадаешь ли и ты въ такую же крайность воображая что всякій театръ, разъ онъ не Французскій Театръ и не Опера, уже есть мѣсто погибели.

-- Шесть женъ! Молланша? задумчиво повторила Аліетта,

-- Именно, подхватилъ Бернаръ.-- Это разумѣется не Сидъ, ни Британикъ, это просто фарсъ, но что же такое?... Посовѣтуемся съ твоими оракулами! Будь любезна, передай мнѣ пожалуста второй томъ Мольера, тамъ есть La critique de l'Ecole des femmes... Въ посвященіи произведенія Аннѣ Австрійской я читаю слѣдующія строки, какъ бы обращенныя къ самой виконтессѣ де-Водрикуръ: "Радуюсь тому что снова могу имѣть честь развлечь ваше величество, такъ какъ вы вполнѣ доказываете что истинная религіозность отнюдь не исключаетъ пристойныхъ развлеченій и не гнушаетесь улыбаться тѣми же устами которыя такъ набожно произносятъ молитвы"... Ну что ты на это скажешь, душа моя?

-- Я ни въ чемъ не могу отказать ни Мольеру, ни тебѣ, весело сказала молодая женщина.-- Ѣдемъ смотрѣть Шесть женъ Молланша!

Каждый вѣкъ шутитъ по своему. XVII вѣкъ смѣялся нѣсколько грубо, по-галльски, но искреннимъ, здоровымъ и не оскорбительнымъ смѣхомъ; точно также и Мольеръ. Нашъ болѣе утонченный вѣкъ любитъ сдабривать свои шутки на сценѣ и въ книгахъ прянымъ привкусомъ нѣкоторой распущенности. Любившая посмѣяться мадамъ де-Севинье, по всей вѣроятности даже не улыбнулась бы на представленіи Шести женъ Молланша. Гжа де-Водрикуръ, воспитанная приблизительно въ такой же средѣ какъ и знаменитая маркиза, испытала то же леденящее впечатлѣніе; ей, какъ ребенку хорошаго происхожденія внезапно перенесенному въ какую-то низкую среду, вдругъ захотѣлось заплакать. Чтобы сдѣлать удовольствіе мужу, она пыталась улыбаться, но улыбка у нея не выходила, и онъ повялъ что его первая попытка развитія жены не удалась.

Въ теченіе того же года гну де-Водрикуръ представился, какъ онъ полагалъ, болѣе подходящій случай вывести жену изъ ея чрезмѣрнаго ригоризма и развить въ ней нѣкоторую склонность къ свѣтской жизни, которой она такъ упорно не поддавалась. По обыкновенію, въ концѣ зимы въ высшемъ парижскомъ свѣтѣ устраивалось нѣсколько блестящихъ празднествъ съ благотворительными цѣлями, между прочимъ большой балъ въ Трокадеро, съ базаромъ, гдѣ за красивоубранными прилавками продавали разный вздоръ прелестныя продавщицы. Очень добрый отъ природы, виконтъ де-Водрикуръ всегда принималъ самое дѣятельное участіе въ подобнаго рода празднествахъ, гдѣ ему представлялся случай одновременно быть пріятнымъ и бѣднымъ, и дамамъ, и самому себѣ. Ему казалось что похвальная, почти набожная цѣль такихъ свѣтскихъ празднествъ должна была привлечь къ себѣ сочувствіе его строго-нравственной молодой супруги и не возбудить въ ея душѣ никакого непріятнаго чувства. Онъ настойчиво уговаривалъ Аліетту не отказываться отъ крайне любезнаго предложенія принять на себя обязанность патронессы и продавщицы, сдѣланнаго ей благодаря ея имени, положенію и красотѣ. Но, къ крайнему удивленію Бернара, гжа де-Водрикуръ отказалась отъ предлагаемой ей чести. Она слишкомъ застѣнчива, слишкомъ молода, слишкомъ мало знаетъ свѣтъ. Когда же недовольный этимъ мужъ сталъ съ нѣкоторою горячностью убѣждать ее въ томъ что отказываясь принять участіе въ добромъ, благочестивомъ дѣлѣ, она поступала даже противъ своихъ собственныхъ правилъ, противъ своей собственной вѣры, она смѣясь сказала ему:

-- Ты недавно читалъ мнѣ выдержку изъ Мольера, мой другъ... Мнѣ очень хочется отплатить тебѣ тою же монетой, и я, въ свою очередь, намѣрена прочесть тебѣ страницу изъ Паскаля, а именно письмо отца Лемуана.

Г. де-Водрикуръ разсмѣялся и пересталъ настаивать. Тѣмъ не менѣе онъ начиналъ отчаиваться, а послѣ еще нѣсколькихъ столь же неудачныхъ попытокъ очеловѣчить и цивилизовать Аліетту, совершенно отказался отъ своего предпріятія. Аліетта была преисполнена всевозможныхъ добродѣтелей, но въ тоже время оставалась ярою необщительною пуританкой. Оставалось примириться съ этимъ и извинять ей ея странности, принимая во вниманіе ея несомнѣнныя достоинства, предоставить ей свободу жить по своему и уѣзжать съ бала какъ Золушка въ началѣ котильйона.

Въ то же время г. де-Водрикуръ счелъ себя въ правѣ и со своей стороны слѣдовать собственнымъ вкусамъ и понемногу совершенно почти вернулся къ своей холостой жизни, внося въ нее однако по возможности скромность человѣка заботящагося о спокойствіи и достоинствѣ своей жены.

Такимъ образомъ Аліетта чувствовала себя все болѣе и болѣе одинокою въ своемъ укромномъ уголкѣ, который устраивала съ такою любовью и надеждой привлечь въ него и удержать въ немъ своего мужа. Сколько грустныхъ часовъ провела она въ ожиданіи мужа, который все чаще запаздывалъ, сколько мучительныхъ поцѣлуевъ выпало на долю ея маленькой дочки, напрасно разодѣтой вмѣстѣ съ матерью для торжественной встрѣчи забывавшаго ихъ неблагодарнаго! сколько горькихъ слезъ пролила Аліетта у постельки своего спящаго ребенка!

Бернаръ часто заставалъ ее съ покраснѣвшими, еще мокрыми отъ слезъ глазами, и это его все болѣе и болѣе раздражало. Чего же ей наконецъ надо? Онъ дѣйствительно думалъ или старался себя увѣрить что она имѣетъ притязаніе оторвать его отъ парижской жизни и ея удовольствій, чтобы заставить его вмѣстѣ съ собой вести нѣчто въ родѣ монастырскаго существованія. Аліетта была слишкомъ умна для того, чтобы когда-нибудь предаваться подобнаго рода фантазіямъ. Но ради мужа и ради себя самой она не любила чрезмѣрной свѣтской разсѣянности, находя ее несовмѣстною съ серіознымъ отношеніемъ къ жизни.

Вслѣдствіе этого она страстно желала отвлечь Бернара отъ свѣта и создать себѣ одинъ изъ тѣхъ исключительныхъ домашнихъ очаговъ которые въ Парижѣ хотя и встрѣчаются, но разумѣется весьма рѣдко, составляя какъ бы отборное ядро, почти невѣдомое массамъ, истинный образецъ жизни исполненной достоинства, умственныхъ интересовъ и тихаго счастія. Аліетта сама горячо цѣнила разнообразіе высокихъ наслажденій доставляемыхъ развитому человѣку такимъ городомъ каковъ Парижъ. Но она желала бы пользоваться всѣми этими наслажденіями въ избранномъ кружкѣ, вдали отъ безпорядочной, опьяняющей свѣтской суеты и нелѣпой бульварной одури, производившихъ на нее самое тягостное впечатлѣніе. Когда она намекала мужу о такой жизни, онъ только пожималъ плечами и говорилъ: "Все это однѣ химеры!... Отель Рамбулье!"

Недоразумѣніе между ними росло, и они все болѣе начинали страдать одинъ отъ другаго.

Случилось такъ что въ этотъ тяжелый періодъ и гжа де-Водрикуръ и мужъ ея повѣряли свои невзгоды одной и той же особѣ. Это была герцогиня Кастель-Море, старинный другъ семейства Водрикуръ и единственная женщина съ которою Аліетта сколько-нибудь сошлась по пріѣздѣ въ Парижъ. Герцогиня далеко не раздѣляла въ нравственномъ и особенно въ религіозномъ отношеніи строгости взглядовъ и страстнаго увлеченія своей юной пріятельницы. Правда, она вела жизнь безупречную, но скорѣе по врожденной склонности чѣмъ на основаніи принциповъ: она сама считала себя порядочною женщиной чисто по природѣ, безо всякихъ личныхъ заслугъ. Старушка герцогиня очень заботилась о своей внѣшности, но отъ ея сѣдинъ вѣяло чѣмъ-то хорошимъ. Ее любили за обходительность не нынѣшняго вѣка, за умъ и свѣтскую мудрость, которою она охотно дѣлилась со всѣми. Иногда она устраивала браки, но главною ея спеціальностью было приходить на помощь супругамъ начинающимъ сбиваться съ пути, что, разумѣется, доставляло ей не мало хлопотъ. Такимъ образомъ она тратила большую часть времени на водвореніе мира и спокойствія въ распадающихся супружествахъ: "часто хорошая починка стоитъ новой вещи", говаривала добрая герцогиня. Уже зная изъ косвенныхъ признаній Бернара и Аліетты объ ихъ неладахъ, она ничуть не удивилась тому что однажды г. де-Водрикуръ, сославшись на ея компетентность вообще, обратился къ ней за совѣтомъ.

-- Милая герцогиня, сказалъ онъ,-- вы знаете какъ у насъ шло дѣло и какъ оно идетъ. Я сдѣлалъ все чтобъ оторвать мою жену отъ ея монастырскаго образа жизни. Но она осталась при своемъ... Чтожь, я снисходителенъ къ ея маніи... но не могу же я вмѣстѣ съ ней запереться въ келью, молиться ея Богу, въ Котораго не вѣрю, и вѣчно утирать носъ моей дочери.

-- Милый другъ, вы раздражены, возразила герцогиня.

-- Совершенно справедливо. Я раздраженъ, потому что мнѣ не въ чемъ упрекать себя... Если я одинъ выѣзжаю въ свѣтъ, если я снова вернулся къ прежнимъ привычкамъ, развѣ это не ея вина? Теперь она съ утра до ночи плачетъ въ своемъ углу... и такъ какъ я имѣю глупость обладать добрымъ сердцемъ, то это отравляетъ мнѣ жизнь... не говоря уже о толкахъ возбуждаемыхъ ея странностями: одни говорятъ что я ревнивецъ, другіе что она помѣшана... Ну пріятно ли это? скажите.

-- Вы въ самомъ дѣлѣ удивительный человѣкъ, сказала герцогиня.-- Въ наше время, и притомъ въ Парижѣ, вамъ случайно попалась жена не сумашедшая -- и вы жалуетесь!... Боже мой, какъ бы я желала навязать вамъ на шею хоть на двѣ недѣли ту пріятную особу которая осчастливила меня прошлымъ лѣтомъ въ Діеппѣ... Это была истая Парижанка, такъ-сказать квинтъ-эссенція Парижа. Она жила въ одномъ отелѣ со мной и я только и знала что любовалась ею. Уже съ утра я слышала какъ она стучитъ своею тросточкой по корридорамъ отправляясь куда-нибудь въ сопровожденіи своего двора, человѣкъ пяти подобныхъ вамъ вертопраховъ, не считая мужа... Вотъ, подобравъ платье, она спѣшитъ за берегъ моря ловить рыбу или купаться. Потомъ, въ сопровожденіи тѣхъ же господъ, возвращается къ завтраку, и я смотрю какъ она кушаетъ салатъ изъ огурцовъ, жареное съ горчицей и блюдечко земляники. Послѣ того она отправлялась пострѣлять голубей, потомъ въ казино, гдѣ проглатывала двѣ порціи мороженаго и проигрывала пятьдесятъ луидоровъ на игрушечныхъ скачкахъ... Отсюда она забѣгала въ фотографію... Потомъ каталась въ брикѣ съ бубенчиками и колокольчиками, все съ тою же компаніей, останавливалась у Полле, съѣдала тамъ фунта три креветокъ и ѣхала обѣдать въ Аркскій кабачекъ... Снова возвращалась въ казино, отыгрывала свои 50 луидоровъ въ баккара, выпивала за ужиномъ шампанскаго, вкалывала себѣ въ волосы цвѣтокъ, дѣлала туръ вальса и, часамъ къ тремъ утра, побѣдоносно возвращалась въ отель, все съ тѣми же кавалерами, блѣдными, измученными, но уже безъ мужа, который, по всей вѣроятности, гдѣ-нибудь умиралъ отъ изнеможенія. А между тѣмъ, милый виконтъ, говорятъ что это вполнѣ порядочная женщина... Но желали бы вы имѣть ее своею женой?

-- Это совсѣмъ бы измѣнило меня, засмѣялся Бернаръ.

-- Вотъ каковы нынѣшнія молодыя женщины, продолжала герцогиня;-- вѣдь вы знаете что та о которой я говорю не составляетъ какого-нибудь исключительнаго явленія... А вы вдругъ жалуетесь, когда ваша жена настоящій перлъ, умна, образована, серіозна и имѣетъ только одинъ недостатокъ, тотъ что она святая! Это, разумѣется, крайность... Но она васъ такъ сильно любитъ что вамъ было бы очень легко перестроить ее на свой ладъ, еслибы вы только захотѣли дать себѣ этотъ трудъ... Нѣтъ? вамъ это скучно?... Ну, хорошо, я беру это на себя.

Г. де-Водрикуръ дважды поцѣловалъ ручку герцогини и удалился. Наслѣдующій же день гжа де-Кастель-Море, усердно исполняя принятую ею на себя обязанность, пріѣхала къ гжѣ де-Водрикуръ. Она нашла молодую женщину совершенно потерявшею всякое мужество, страшно упавшею духомъ, сомнѣвающеюся въ самой себѣ, словомъ, въ наилучшемъ настроеніи чтобы выслушивать совѣты и даже выговоры. Герцогиня кротко объяснила ей что дѣло нравственнаго пересозданія ея мужа безъ сомнѣнія весьма почтенное, ro и весьма щекотливое, что она совершенно напрасно приступила къ нему такъ круто. У нея не достало терпѣнія и гибкости, она не сумѣла вовремя быть уступчивою или требовательною, мужъ ея заупрямился и ускользнулъ изъ ея рукъ. Такого завзятаго Парижанина, такого свѣтскаго баловня, страстно любящаго бульварную жизнь, такого скептика до мозга костей нельзя однимъ мановеніемъ жезла обратить къ серіознымъ обязанностямъ семьянина и еще менѣе къ догматамъ религіи. Не слѣдовало скрывать отъ себя что предстоитъ совершить истинное чудо, хотя Аліетта безо всякаго сомнѣнія болѣе чѣмъ кто-либо способна совершить его. Но для достиженія успѣха первое условіе очевидно заключается въ томъ чтобы какъ можно болѣе быть при мужѣ, идти съ нимъ рука объ руку, заставляя его одновременно чувствовать и обаяніе, и нѣкотораго рода узду... Словомъ, для того чтобы развить въ немъ другіе вкусы и склонности, слѣдовало не запугивать его, а начать съ уступокъ, стараясь слѣдовать его собственнымъ склонностямъ и вкусамъ.

Гжа де-Водрикуръ, удрученная своими неудачами, обезсиленная тайною внутреннею борьбой, почти доведенная до безумія боязнью окончательно потерять любовь мужа, съ какимъ-то отчаяніемъ бросилась на новый путь указанный ей старою герцогиней. Первый шагъ стоилъ ей дорого. Она вспомнила что когда, послѣ родовъ, зашла рѣчь о томъ какъ распредѣлить день, мужъ ея былъ очень недоволенъ когда она отказалась ѣздить съ нимъ верхомъ на утреннюю прогулку въ Булонскій лѣсъ. Она считала своимъ долгомъ отказаться отъ одного изъ своихъ любимыхъ удовольствій, потому что оно оказывалось несовмѣстимымъ съ привычкой дѣтства которая была ей еще дороже. Она желала каждое утро слушать въ церкви Св. Августина обѣдню, какъ бывало въ маленькой церкви въ Варавиллѣ. Для нея это было не только исполненіемъ религіозной обязанности, но и дорогимъ сердцу воспоминаніемъ. Это были тѣ часы когда, опустившись на колѣни и склонивъ голову на руки, она произносила молитвы и въ то же время переживала впечатлѣнія своего далекаго безмятежнаго прошлаго; она мысленно видѣла тропинку ведшую изъ замка по полямъ въ церковь; ей казалось что она улавливаетъ благоуханіе изгороди изъ розъ, слышитъ шелестъ стараго тиса на кладбищѣ. Но она была неправа и поняла это. На другой же день послѣ посѣщенія и нравоученій герцогини, она просто сказала мужу что ее мучитъ желаніе возобновить прогулки верхомъ и особенно съ нимъ по утру. Бернаръ удивился и пристально посмотрѣлъ на жену.

-- Ты мнѣ доставляешь огромное удовольствіе, Аліетта сказалъ онъ, взявъ ее за руку,-- вѣдь я горжусь тобой и люблю чтобы тобой всѣ любовались.

Эти слова, столь рѣдкія въ устахъ мужа, особенно такого сдержаннаго и насмѣшливаго какимъ былъ г. де-Водрикуръ, пріятно отозвались въ сердцѣ молодой женщины и расположили ее къ принесенію еще большихъ жертвъ. Съ этой минуты она бросила свою замкнутую жизнь, стала принимать приглашенія, чаще посѣщать театры зимой и скачки лѣтомъ, словомъ, перестала идти противъ теченія. Чтобы поощрить ее, Бернаръ со своей стороны также дѣлалъ великодушныя уступки; онъ нѣсколько измѣнилъ собственныя привычки, бросилъ кое-какія развлеченія и часто забывалъ свой клубъ для выѣздовъ съ женой въ свѣтъ. Они сблизились между собой, въ ихъ жизни произошелъ переворотъ, во взаимныхъ отношеніяхъ проявлялось больше нѣжности и довѣрія, доставившихъ гжѣ де-Водрикуръ нѣсколько счастливѣйшихъ дней ея жизни.

II.

Свѣтская жизнь въ Парижѣ страшно затягиваетъ человѣка, трудно бываетъ де отдаться ей всецѣло, когда разъ вступишь въ нее. Гжа де-Водрикуръ не замедлила испытать роковыя послѣдствія своего вступленія въ свѣтъ: приглашенія слѣдовали за приглашеніями, число свѣтскихъ знакомствъ росло съ неимовѣрною быстротой, удовольствія и обязанности, безпрерывно смѣняя другъ друга, неслись безконечною вереницей. Прежде всего она почувствовала скуку и утомленіе, а вскорѣ съ ужасомъ замѣтила что теряетъ свободу, время и даже свою личность, что она вся принадлежитъ свѣту и уже нисколько не принадлежитъ самой себѣ.

Не одно это пугало и огорчало ее въ новой жизни. Она вступила въ шумное общество, снисходительно называющее себя всѣмъ Парижемъ и воображающее себя чѣмъ-то особеннымъ, избраннымъ, лишь потому что всѣ только его и видятъ, только его и слышатъ, о немъ только и говорятъ, и говорятъ уже слишкомъ много.

Съ перваго взгляда молодую женщину, бывшую по крови, сердцу и воспитанію настоящею Француженкой, долженъ былъ поразить тотъ космополитическій характеру который все болѣе и болѣе овладѣваетъ парижскимъ обществомъ. Кому неизвѣстно, какая дѣятельная роль въ немъ выпадаетъ на долю иностранцевъ. Разумѣется, даже и во Франціи между иностранцами и иностранками есть люди вполнѣ достойные уваженія. Но какъ случается видѣть Англичанъ являющихся въ наши театры безо всякаго стѣсненія въ такихъ костюмахъ въ какихъ они не посмѣли бы показаться въ театрѣ у себя въ Англіи, такъ же точно можно видѣть и множество иностранцевъ считающихъ Парижъ мѣстомъ сомнительной репутаціи, гдѣ можно позволять себѣ всевозможныя вольности, которыхъ никто не позволитъ себѣ дома. Эта безцеремонность, эта легкомысленная эксцентричность, эта неблаговоспитанность, это презрѣніе къ общественному мнѣнію -- вовсе не французскіе недостатки, но стремящіеся быть таковыми благодаря постоянному ввозу.

Это столь характерное для нашего времени стремленіе, все болѣе и болѣе измѣняющее наши національныя свойства (Англія, скажемъ въ скобкахъ, несравненно лучше умѣетъ охранять свои) было не единственною стороной парижскаго свѣта оскорблявшею склонности, мысли и чувства Аліетты. По мѣрѣ того какъ она знакомилась съ обществомъ, она все болѣе и болѣе чувствовала утомленіе отъ поверхностной болтовни, которая въ Парижѣ съ такою легкостью находитъ себѣ пищу въ новостяхъ дня и повидимому низводитъ всѣхъ на уровень пошлой посредственности. Десять разъ въ день, въ десяти различныхъ гостиныхъ слушала Аліетта одни и тѣ же безсодержательные разговоры, однѣ и тѣ же пустыя сплетни, однѣ и тѣ же бульварныя остроты, поверхностныя сужденія, шутки заимствованныя изъ новой піесы, а порой и нелѣпыя словечки различныхъ cafés-concerts.

Хотя бы разъ проскользнуло что-нибудь новое, неожиданное, свое въ этой утомительной болтовнѣ!

Она глядѣла съ тайнымъ недоумѣніемъ на эту свѣтскую толпу, вѣчно движущуюся, мечущуюся отъ одного удовольствія къ другому, какъ бы одержимую пляской святаго Витта, увлекающею ее въ эпилептическомъ вихрѣ отъ колыбели и до могилы. Это напоминало Аліеттѣ проклятый хороводъ осужденныхъ до самой смерти плясать на кладбищѣ поруганнаго ими храма.

Она спрашивала себя что могло въ такомъ безумствѣ оставаться для семьи, науки, умственнаго развитія, возвышенной мысли, наконецъ, на переходъ отъ жизни къ смерти. Она пугалась, чувствуя что это движеніе, какъ неудержимый потокъ, уноситъ и ее съ собою, и что она не въ силахъ противостоять ему, найти себѣ точку опоры.

Аліетта испытывала глубокое отвращеніе когда ей случайно приходилось присутствовать при извѣстныхъ разговорахъ, которые распущенность нравовъ и вкусовъ, питаемая чтеніемъ безобразныхъ книгъ, ввела въ моду даже въ лучшихъ гостиныхъ; она испытывала невыносимое чувство гадливости когда, напримѣръ, повидимому вполнѣ порядочныя женщины свободно разсуждали между собою и даже съ мущинами о разныхъ физіологическихъ особенностяхъ, о тайномъ развратѣ, чудовищной испорченности

И о порокахъ можетъ-быть невѣдомыхъ и аду!

Ея скорбь и возмущеніе усиливались когда она говорила себѣ что какъ во Франціи, такъ и за границей, о тонѣ и нравахъ французскаго общества судятъ по образцамъ этого искусственнаго, смѣшаннаго и шумнаго парижскаго общества, котораго празднества, приключенія, скандалы и туалеты каждое утро составляютъ предметъ восторга газетныхъ репортеровъ и насмѣшливаго ликованія публики. Въ наше время и при данномъ состояніи умовъ во Франціи, когда извѣстнаго рода нравственная жакерія, въ ожиданіи лучшихъ дней, разнуздываетъ въ народныхъ массахъ безмѣрную алчность и похоти, гжа де-Водрикуръ, хотя и чуждая политикѣ, была поражена видя въ высшихъ слояхъ общества такую удивительную безпечность и такое исключительное стремленіе къ развлеченіямъ. Ей казалось что она находится на близкомъ къ гибели кораблѣ, гдѣ офицеры, вмѣсто того чтобъ исполнять свой долгъ, пьянствуютъ вмѣстѣ со всѣмъ экипажемъ.

Но всего хуже было то что она чувствовала какъ эта муть начинаетъ засорять и ея душу. Эта пустая, легкомысленная жизнь, исполненная тщеславія и чувственности, никому не можетъ быть на пользу; даже такому чистому и благородному созданію, какова была Аліетта, она не годилась. Въ этомъ мірѣ, имѣвшемъ мало общаго съ нею, столь чуждомъ ея идеальнымъ стремленіямъ, Аліетта начинала считать себя страннымъ эксцентричнымъ существомъ, поставленнымъ по своему исключительному воспитанію на ложный путь. Вѣра ея, разумѣется, не была поколеблена. Но иногда ее какъ-то жутко поражало сознаніе своего одиночества въ этой толпѣ. Напримѣръ, она ясно видѣла что религія, бывшая для нея такимъ важнымъ и существеннымъ предметомъ, для огромнаго большинства людей ея круга была лишь нѣкотораго рода традиціей хорошаго тона: всѣ эти люди, выходя изъ церкви въ воскресенье, забывали о ней до слѣдующаго воскресенья и въ этотъ промежутокъ времени даже ни разу не вспоминали о томъ что у нихъ есть какая-нибудь религія. Въ обществѣ умалишенныхъ самый твердый умъ чувствуетъ что онъ начинаетъ колебаться, и Аліетта со страхомъ задавала себѣ вопросъ: не заразится ли она когда-нибудь скептицизмомъ и равнодушіемъ окружающихъ ее людей? Между тѣмъ дочь ея росла, и гжа де-Водрикуръ начинала мучиться за маленькую Жанну также какъ и за самое себя. Какъ можетъ она воспитать дочь по своимъ правиламъ въ той средѣ гдѣ самый воздухъ насыщенъ не только невѣріемъ, но и безстыдствомъ? Какъ воспитать ее въ томъ городѣ гдѣ въ магазинахъ, рядомъ съ пансіонами, выставляются напоказъ книги съ такими картинками которыя прежде даже въ книжныхъ лавкахъ Брюсселя и Женевы дергались не на виду? Какъ предохранить милую крошку это всѣхъ ужасныхъ соприкосновеній, гибельныхъ ученій, двусмысленныхъ разговоровъ въ гостиной и передней, отъ испорченности однихъ, отъ нравственной безпечности всѣхъ?

Чтобъ избѣгнуть хотя одной изъ этихъ опасностей, Аліетта поручила свою дочь исключительнымъ заботамъ старой няни, Викторіи Жене, которая выходила и Аліетту и была привезена ею съ собой изъ Варавилля. Старушка Викторія, принадлежавшая къ почти угасшему теперь типу старыхъ, преданныхъ, честныхъ и ворчливыхъ слугъ, каждый день ходила съ маленькою Жанной гулять въ паркъ Монсо или Елисейскія поля. Однажды она вернулась съ прогулки раздраженная болѣе обыкновеннаго, и не безъ причины. Она разказала своей госпожѣ что одна изъ маленькихъ дѣвочекъ игравшихъ съ Жанной, въ присутствіи послѣдней, сказала обращаясь къ одной дѣвочкѣ постарше и указывая ей на проѣзжавшую мимо даму: "кокотка!" -- "Почемъ ты знаешь?" спросила ее подруга.-- "Ужь знаю, возразила она,-- это любовница моего отца."

Подобнаго рода случайности, которыя, какъ всякому извѣстно, часто и въ разныхъ видахъ повторяются въ Парижѣ, отнюдь не могли содѣйствовать успокоенію материнскихъ тревогъ гжи де-Водрикуръ.

Еслибы среди этихъ горькихъ заботъ ей еще выпало на долю утѣшеніе сколько-нибудь повліять на душу мужа, замѣтить въ его настроеніи хотя бы малѣйшую перемѣну въ желанномъ направленіи! Но ничего подобнаго: всѣ ея жертвы были напрасны; она видѣла что Бернаръ попрежнему твердъ и непоколебимъ въ своемъ отчаянномъ отрицаніи, въ своей спокойной скептической философіи. Онъ не то чтобы закрывалъ глаза на распущенность нравовъ, которая такъ поражала Аліетту, не то чтобы сочувствовалъ безобразіямъ и не понималъ грозившей опасности, но если онъ и видѣлъ зло, то не находилъ средствъ помочь ему: это или періодъ упадка, или эпоха перерожденія; и въ томъ, и въ другомъ случаѣ нечего де бороться противъ теченія.

Разумѣется, Аліетта не раздѣляла этого мнѣнія; пользуясь установившеюся между ею и мужемъ большею близостію, она уже не боялась попрежнему входить съ нимъ въ пренія по поводу такихъ щекотливыхъ предметовъ. Но онъ неохотно выслушивалъ ея замѣчанія и часто въ такихъ случаяхъ бывалъ даже колокъ и раздражителенъ какъ человѣкъ который боится проповѣди въ своемъ собственномъ домѣ и твердо рѣшилъ не поощрять ея. Такимъ образомъ, однажды разговоръ ихъ коснулся нравственнаго состоянія низшихъ классовъ народа, съ которыми Аліеттѣ приходилось часто сталкиваться по ея привычкѣ къ благотворительности; молодая женщина позволила себѣ сказать что, къ несчастію, уроки матеріализма преподаются народу высшимъ обществомъ.

-- Ты совершенно права, сказалъ Бернаръ,-- и я не знаю къ чему приведетъ насъ это бѣснованіе и какія ужасныя послѣдствія готовятся впереди; но такъ какъ помочь здѣсь нечѣмъ, то нечего и размышлять объ этомъ.

-- Какъ Лудовикъ XV, не правда ли? возразила Аліетта.-- Но, другъ мой, вполнѣ ли ты убѣжденъ въ томъ что помочь уже рѣшительно нечѣмъ? Неужели ты думаешь что потеря религіи, вѣры въ загробную жизнь, въ Промыслъ Божій рѣшительно не причемъ въ этомъ ужасномъ стремленіи къ однимъ матеріальнымъ благамъ жизни, къ однимъ минутнымъ наслажденіямъ, которыя пугаютъ тебя самого?

-- Напротивъ, я въ этомъ вполнѣ увѣренъ, отвѣчалъ Бернаръ.-- Но, дѣточка, что ты хочешь доказать? Развѣ моя вина что земля вертится вокругъ своей оси? Развѣ моя вина что невѣріе царитъ всюду и овладѣваетъ всѣми? Не хочешь ли ты внушить мнѣ что я долженъ подавать собою примѣръ народу?... Но какой же примѣръ, когда я самъ ни во что не вѣрю?... Примѣръ лицемѣрія или оскверненія святыни?

Аліетта страшно поблѣднѣла и промолчала.

-- Душа моя, рѣзко продолжалъ онъ,-- ты хлопочешь о невозможномъ... Ты христіанка на дѣлѣ, а все наше общество -- только по имени... Вѣдь не можешь же ты превратить Парижъ XIX вѣка въ какой-нибудь Port-Royal des Champs и сама сдѣлаться его настоятельницей, какою-нибудь матерью Анжеликой... Сдѣлай милость, откажись это всѣхъ этихъ пустяковъ.. А главное, прошу тебя, откажись отъ надежды обратить меня ко своимъ вѣрованіямъ... У тебя перешло въ манію стремленіе обращать меня на путь истины, но, говоря откровенно, это только раздражаетъ меня... Я чувствую какъ въ каждомъ твоемъ словѣ, въ каждомъ твоемъ движеніи сквозитъ это нелѣпое стремленіе... Мнѣ кажется, я высказался на этотъ счетъ довольно категорически еще до нашего брака, и дядѣ твоему это извѣстно болѣе чѣмъ кому-либо другому... Я по совѣсти сдѣлалъ все что могъ сдѣлать честный человѣкъ чтобы не оставить тебѣ въ этомъ отношеніи никакой несбыточной надежды, чтобъ избавить тебя отъ этого разочарованія которое и составляетъ источникъ всѣхъ твоихъ печалей, если хочешь быть вполнѣ справедливою, твоего единственнаго горя... Откажись разъ навсегда отъ этой чудной мечты... забудь о ней... и ты увидишь какимъ облегченіемъ будетъ это для васъ обоихъ!

Аліетта безмолвно глядѣла на мужа влажнымъ, умоляющимъ взоромъ. Врожденная доброта пересилила въ немъ досаду.

-- Ну хорошо, душа моя, началъ онъ мягче,-- я былъ не правъ... Никогда не слѣдуетъ терять надежды обратить человѣка на путь истины... Помнишь господина де-Рансе?.. Это человѣкъ твоего времени... Вѣдь прежде чѣмъ сдѣлаться преобразователемъ ордена трапистовъ, онъ, подобно мнѣ, былъ очень свѣтскій человѣкъ и большой скептикъ... какъ называли въ то время вольнодумецъ... А между тѣмъ онъ сталъ святымъ!.. Правда, на это были особенныя, ужасныя причины... Ты знаешь по какому случаю онъ обратился къ религіи?

Аліетта сдѣлала отрицательное движеніе головой.

-- Онъ возвращается въ Парижъ послѣ нѣсколькихъ дней отлучки... Спѣшитъ къ любимой имъ женщинѣ, кажется, если не ошибаюсь, къ гжѣ де-Монбазонъ, вбѣгаетъ по маленькой лѣсенкѣ, отъ которой у него былъ ключъ, и первое что ему бросается въ глаза... на столѣ... среди комнаты... голова его возлюбленной, которую врачи сбираются вскрывать...

-- Еслибъ я была убѣждена, сказала Аліетта,-- что моя голова обладаетъ тѣмъ же свойствомъ, я охотно бы умерла!

Она произнесла это очень тихо, но съ такою искренностью что мужъ ея почувствовалъ какъ болѣзненно отозвались эти слова у него въ сердцѣ. Тѣмъ не менѣе онъ улыбнулся и ласково провелъ рукой по ея головѣ:

-- Что за безуміе! сказалъ онъ:-- такая прелестная головка не нуждается въ смерти чтобы творить чудеса!

III.

Вотъ въ какомъ положеніи было дѣло лѣтъ шесть спустя послѣ ихъ брака. Аліетта, съ разстроеннымъ здоровьемъ, продолжала какъ-то машинально выѣзжать въ ненавистный для нея и нелюбившій ее свѣтъ, всюду влача за собою свою сердечную тоску; Бернаръ попрежнему испытывалъ то приливы тайнаго раздраженія, то приливы безконечнаго состраданія, но оба они были почти одинаково несчастны.

Каждый годъ, въ ожиданіи сезона скачекъ, парижскій большой свѣтъ любитъ изрѣдка подышать свѣжимъ воздухомъ полей и потому иногда устраиваетъ загородныя прогулки. Такимъ образомъ въ маѣ 1880 года избранному кружку парижской молодежи пришла фантазія отправиться пикникомъ въ Saint-Germain-en-Laye. Около шести часовъ вечера, во дворъ павильйона Генриха IV въѣхали два огромные дорожные экипажа, изъ которыхъ вышло человѣкъ тридцать пять принадлежавшихъ къ самому блестящему парижскому обществу; въ числѣ ихъ находились также гжа и г. де-Водрикуръ. Сначала всѣ весело пообѣдали, потомъ, пока столовую превращали въ гостиную, отправились погулять въ лѣсъ. По возвращеніи съ прогулки стали танцовать подъ фортепіано, съ тою простотой обращенія которая дозволяется въ деревнѣ. Между тѣмъ нѣсколько завзятыхъ гулякъ изъ банды отыскали въ томъ же отелѣ двухъ-трехъ знакомыхъ имъ актрисъ, изъ знаменитостей бульварныхъ театровъ, а одна изъ нихъ даже оказалась простою пѣвицей café-chantant, но также пользовалась своего рода извѣстностью. По предложенію этихъ господъ, которыхъ поддерживали нѣкоторыя дамы, было рѣшено что актрисы примутъ участіе въ программѣ увеселеній. Съ приглашеніемъ къ нимъ была отправлена депутація, которая скоро возвратилась вмѣстѣ съ тремя актрисами; все общество привѣтствовало ихъ громомъ рукоплесканій. Онѣ отказались это всякаго вознагражденія; сначала это показалось нѣсколько стѣснительно, но скоро съ этимъ примирились: актрисъ окружили, предлагали имъ вопросы, осыпали ихъ любезностями. Очарованныя любезнымъ пріемомъ, онѣ сами подошли къ фортепіано и спѣли по нѣскольку довольно скромно выбранныхъ куплетовъ. Въ видѣ благодарности выпроводить ихъ изъ залы было бы мудрено. Впрочемъ, дамы не менѣе мущинъ интересовались ими и желали поближе съ ними познакомиться. Словомъ, ихъ пригласили принять участіе въ котилйонѣ, который былъ прерванъ при ихъ появленіи, а теперь въ честь ихъ возобновленъ. Онѣ внесли въ него особенное оживленіе, выражавшееся хореографическими движеніями и пѣніемъ подходящихъ къ тому куплетовъ. Затѣмъ стали ужинать и опять-таки пригласили пѣвицъ. Возбужденныя танцами, шампанскимъ и кромѣ того подстрекаемыя кое-кѣмъ изъ мущинъ, госпожи эти уже безо всякаго стѣсненія принялись распѣвать самыя удивительныя вещи изъ своего самаго завѣтнаго репертуара. Ужинъ продолжался до безконечности среди скабрезныхъ шансонетокъ, веселыхъ криковъ мущинъ, порой нѣсколько пугливыхъ возгласовъ дамъ и откровенныхъ, не особенно скромныхъ всеобщихъ разговоровъ.

Воспользовавшись общимъ шумомъ и гамомъ, гжа де-Водрикуръ встала со своего мѣста, и сказавъ что-то насчетъ жары, подошла къ открытому окну. Начинало свѣтать; предъ взоромъ Аліетты разстилалась обширная долина Сены, покрытая клубами бѣловатаго тумана... Вдругъ Аліеттѣ показалось что почва ускользаетъ у нея изъ-подъ ногъ, что сама она летитъ, погружается и исчезаетъ въ бѣловатомъ пространствѣ... Она слабо вскрикнула, протянула руки какъ бы дѣйствительно собираясь летѣть и тяжело рухнула на полъ.

Шумъ ея паденія разомъ положилъ конецъ веселью и пѣснямъ. Г. де-Водрикуръ бросился къ ней. Ему помогли поднять недвижно лежавшую на полу молодую женщину и бережно перенести ее въ одно изъ отдѣленій отеля. Пока наскоро отправились за врачемъ, были употреблены, но безуспѣшно, соли, эѳиръ и всякія тому подобныя средства чтобы вывести Аліетту изъ ея внезапнаго, но продолжительнаго обморока. Когда врачъ пріѣхалъ, гжа де-Водрикуръ все еще лежала мертвенно блѣдная и неподвижная. Всѣ вышли, и въ комнатѣ больной остался г. де-Водрикуръ наединѣ съ докторомъ. Въ то время какъ докторъ внимательно щупалъ пульсъ Аліетты, она подняла свои отяжелѣвшія вѣки, и въ глазахъ ея мелькнуло сознаніе; но это было только на мгновеніе, вслѣдъ затѣмъ взоръ ея снова померкъ, а блѣдное, безкровное лицо внезапно загорѣлось яркимъ румянцемъ. "Вотъ перемѣна", серіознымъ тономъ замѣтилъ докторъ. Онъ приказалъ класть ей на голову ледяные компрессы, а къ ногамъ приложить сильное отвлекающее средство. Часа три онъ наблюдалъ за дѣйствіемъ этихъ мѣръ. Обморокъ кончился, но Аліетта все еще не приходила въ сознаніе: въ ней было замѣтно лихорадочное возбужденіе, она произносила какія-то несвязныя слова и часто нетерпѣливымъ движеніемъ подносила руку ко лбу. Къ полудню она нѣсколько успокоилась; врачъ уѣхалъ, обѣщавъ вечеромъ навѣстить больную.

-- Не знаю, обратился онъ къ Бернару,-- въ какой мѣрѣ это зависитъ отъ душевныхъ потрясеній, но во всякомъ случаѣ совѣтую вамъ добиться чтобъ она заплакала.

Г. до-Водрикуръ весь день провелъ около больной жены; онъ все время стоялъ у ея изголовья, прикладывая ей холодные компрессы. Напрасно обращался онъ къ ней, называя ее самыми нѣжными именами: онъ видѣлъ что она ничего не понимаетъ. Только къ вечеру взглядъ Аліетты остановился на немъ съ проблескомъ нѣкотораго сознанія; въ то же время грудь молодой женщины поднялась, и гжа де-Водрикуръ разразилась судорожными рыданіями.

Пріѣхавшій докторъ засталъ ее въ этомъ состояніи. Онъ шепотомъ сказалъ нѣсколько словъ Бернару и удалился. Согласно его предсказанію, рыданія Аліетты понемногу стихли, и она крѣпко заснула. Измученный, но уже нѣсколько успокоившійся Бернаръ также заснулъ возлѣ нея въ креслѣ.

Его разбудилъ голосъ Аліетты, которая тихо звала его:

-- Бернаръ!

-- Что, моя дорогая? быстро вскакивая и осторожно наклоняясь къ ней спросилъ онъ.

Она охватила его шею руками, прижала его голову къ своей высоковздымавшейся отъ рыданій груди и проговорила:

-- Бернаръ, умоляю тебя, сжалься надо мной!

-- Что съ тобою, моя дорогая? Чего бы тебѣ хотѣлось?

-- Я не могу больше... не могу!... увѣряю тебя!... Тебя я не спасаю... а гибну сама!... И потомъ моя крошка... моя дорогая маленькая крошка!

Захлебываясь отъ слезъ, она умолкла на нѣсколько минутъ, потомъ снова заговорила съ какимъ-то блуждающимъ взглядомъ:

-- Я хочу уѣхать... хочу увезти ее!...

-- Ты хочешь бросить меня, Аліетта?

Она снова охватила его шею руками.

-- Нѣтъ, никогда!... я не въ силахъ!... Позволь мнѣ отослать дочь къ моей матери, она будетъ заботиться о ней... По крайней мѣрѣ хоть она будетъ спасена!

-- Аліетта, я не могу разлучить тебя съ твоимъ ребенкомъ... Хотя на мой взглядъ ты и преувеличиваешь опасность пребыванія въ Парижѣ, какъ для меня, такъ и для дочери, но... если ты желаешь уѣхать изъ Парижа, я согласенъ.

Аліетта мучительно покачала головой и пробормотала нѣсколько словъ, которыя были заглушены рыданіями.

-- Я и самъ поѣду съ вами, растроганнымъ голосомъ проговорилъ Бернаръ.

-- Ты?! воскликнула она, устремляя на него вопросительный взглядъ.-- Ахъ, нельзя требовать отъ тебя такой жертвы!

-- Я готовъ на нее. Я обязанъ принести ее... Сегодня ночью въ твоемъ присутствіи произошли такія ужасныя вещи, онѣ не могли не оскорбить тебя... Я не имѣлъ права подвергать тебя такимъ непріятнымъ случайностямъ... Но я не могъ предвидѣть такого безумія... Прости меня... Мнѣ бы слѣдовало увезти тебя, но это было бы чѣмъ-то въ родѣ урока другимъ и казалось мнѣ слишкомъ неловкимъ... Но, какъ бы то ни было, я былъ неправъ предъ тобою и долженъ загладить свою вину. Кромѣ того, когда я женился на тебѣ, я далъ себѣ обѣтъ, обѣщалъ и твоимъ родственникамъ что за исключеніемъ невозможнаго я сдѣлаю все чтобы ты была счастлива. Я исполняю этотъ обѣтъ... Можетъ-быть жизнь въ Парижѣ и казалось бы тебѣ сноснѣе еслибъ я сумѣлъ лучше выбрать для тебя кругъ знакомства, но, разумѣется, теперь объ этомъ уже поздно думать; Парижъ для тебя сталъ невыносимъ, и мы его оставимъ. Я много объ этомъ думалъ въ теченіе нынѣшняго печальнаго дня; я уже принялъ рѣшеніе... Боюсь, мое дорогое дитя, какъ бы недоразумѣнія наши, проистекающія главнымъ образомъ отъ разности нашихъ религіозныхъ воззрѣній, не послѣдовали за вами всюду; но признаюсь что парижская среда могла ихъ усиливать... Прошу тебя только не избирать мѣстомъ вашего жительства Варавилль... Не говоря уже о другихъ его неудобствахъ, онъ слишкомъ отдаленъ отъ Парижа, который, можетъ-быть, и ты не откажешься посѣщать по временамъ, когда уже не будешь принуждена жить въ немъ постоянно... Во всякомъ случаѣ мы еще успѣемъ переговорить объ этомъ, а пока не тревожься... я уже далъ слово... Спи спокойно, дорогая моя!

Она изумленно и вмѣстѣ съ тѣмъ восторженно глядѣла ему прямо въ глаза, потомъ схватила его руку и быстрымъ движеніемъ поднесла ее къ губамъ...

-- Я очень, очень люблю тебя! проговорила она.

-- Усни! тихо повторилъ Бернаръ, нѣжно цѣлуя ее.

И она уснула мирнымъ, безмятежнымъ сномъ младенца.

IV.

Рѣшившись покинуть Парижъ, г. де-Водрикуръ приносилъ очень тяжелую и достойную жертву, которая, однако, вовсе не была слѣдствіемъ зрѣлаго размышленія съ его стороны. Рѣшеніе это вырвалось у него прямо изъ сердца не только при видѣ страданій жены, но и подъ мучительнымъ впечатлѣніемъ своей вины предъ нею. Вина эта внезапно приняла въ его глазахъ образъ чего-то ужаснаго, она разомъ пробудила въ его душѣ и безконечное чувство нѣжности къ женѣ, и все его природное великодушіе. Когда у Аліетты въ полубреду вырвались эти полныя отчаянія слова: "тебя я не спасаю... а гибну сама!!!" онъ понялъ что она щадила его и могла бы сказать: "ты губишь меня!" Онъ вспоминалъ съ чувствомъ глубокаго смущенія балъ и ужинъ въ павильйонѣ Генриха IV, оргію разыгравшуюся тамъ благодаря случайнымъ обстоятельствамъ, вспоминалъ что онъ почти принудилъ жену принять участіе въ этомъ пикникѣ. Для человѣка подобнаго Бернару де-Водрикуръ, очень снисходительному моралисту, но щепетильно твердому въ извѣстныхъ правилахъ чести, въ мірѣ ничего не было позорнѣе зрѣлища мужа развращающаго свою жену, и что страшно оскорбляло въ немъ чувство собственнаго достоинства -- это мысль что такое благородное существо какъ Аліетта могла заподозрить его въ такой низости. Такимъ образомъ, въ порывѣ великодушнаго состраданія и возмутившагося въ немъ чувства чести, не пускаясь въ размышленія, онъ рѣшилъ осушить слезы своей молодой жены и снова завоевать себѣ чувство уважевія съ ея стороны, принеся ей въ жертву свои личныя склонности, вкусы и привычки всей своей жизни.

Весьма естественно что такое внезапное рѣшеніе было болѣе или менѣе слѣдствіемъ глубокаго раскаянія. Но все же рѣшеніе это дѣлало честь человѣку способному принять и исполнить его подъ вліяніемъ такихъ возвышенныхъ чувствъ. Кромѣ того, оно во многихъ отношеніяхъ доказывало насколько Аліетта и Бернаръ были достойны одна другаго, хотя и не счастливили другъ друга. Прибавимъ кстати что еслибъ исторія де-Водрикуровъ была только пошлою исторіей несчастнаго супружества между умною вѣрующею женщиной и безчестнымъ пошлякомъ, она не обратила бы на себя нашего вниманія, и мы не сочли бы нужнымъ обратить на нее вниманіе публики.

Но намъ показалось что развитіе условій союза двухъ такихъ избранныхъ существъ, вполнѣ подходящихъ другъ къ другу возвышенными качествами души и расходящихся только въ вопросѣ вѣры, представляетъ собой довольно интересный, если не поучительный очеркъ.

Года черезъ два послѣ своей свадьбы, Бернаръ, по смерти своего дяди, сталъ графомъ де-Водрикуръ и получилъ значительное наслѣдство. Такимъ образомъ въ настоящее время онъ былъ обладателемъ большаго состоянія, которое позволяло ему устроиться какъ слѣдуетъ въ деревнѣ и въ то же время поддерживать свой отель въ паркѣ Монсо. Но такая полумѣра безпокоила бы его жену, и ему самому было бы до нѣкоторой степени неудобно. Онъ хотѣлъ разомъ покончить съ прошлымъ, сжечь за собой свои корабли.

Отель свой онъ велѣлъ продать, и разумѣется, въ такомъ оживленномъ кварталѣ за покупщикомъ дѣло не стало. Бернаръ былъ вполнѣ согласенъ съ Аліеттой что лучше поселиться въ деревнѣ чѣмъ въ какомъ-нибудь провинціальномъ городѣ. Съ общаго согласія было также рѣшено (Аліетта, разумѣется, объ условіяхъ не спорила) что Бернаръ, пріѣзжая на день или на два въ Парижъ, будетъ останавливаться въ своемъ клубѣ; когда же ему случится посѣтить Парижъ вмѣстѣ съ женой, то они остановятся въ гостиницѣ; такимъ образомъ они могутъ пользоваться всѣми удовольствіями Парижа не впадая въ колею прежней жизни, не подчиняясь требованіямъ свѣта и не принимая на себя въ отношеніи его никакихъ обязательствъ. Не могло быть и рѣчи о томъ чтобы поселиться въ Ла-Савиньерѣ, такъ какъ послѣ смерти дяди Бернаръ отдалъ его внаймы. Кромѣ того, Ла-Савиньеръ былъ неудобенъ вслѣдствіе своей отдаленности. Послѣ долгихъ поисковъ помѣстья на разстояніи двадцати или тридцати миль отъ Парижа, нотаріусъ г. де-Водрикура нашелъ ему къ немурскомъ округѣ, за Фонтенбло прекрасное имѣніе подъ названіемъ Вальмутье, соединявшее въ себѣ всѣ условія чтобъ остановить на себѣ выборъ Бернара и Аліетты. Разстояніе отъ Парижа было достаточно велико чтобы парижскимъ гостямъ наѣзжать слишкомъ часто и въ то же время не слишкомъ велико чтобы вовсе отстать отъ Парижа. Въ окрестностяхъ были хорошія мѣста для охоты, а въ ближайшемъ сосѣдствѣ замка прекрасные лѣса. Самый замокъ, построенный во вкусѣ Лудовика XIII, былъ очень красивымъ, величественнымъ зданіемъ, съ обширнымъ краснымъ дворомъ и великолѣпными службами. Послѣдній владѣлецъ этого имѣнія былъ, подобно г. де-Водрикуру, страстный охотникъ до лошадей и содержалъ конюшни не только въ порядкѣ, но даже роскошно; въ окрестностяхъ были отведены луга удобные для жеребятъ. Все это было большимъ утѣшеніемъ для Бернара, такъ какъ могло служить ему нѣкотораго рода развлеченіемъ въ его добровольномъ изгнаніи.

Пока въ Вальмутье производились необходимыя поправки и передѣлки, гжа де-Водрикуръ поѣхала на нѣсколько недѣль погостить къ своимъ роднымъ въ Варавилль, какъ дѣлала это обыкновенно каждое лѣто, и куда мужъ, по разъ заведенному порядку, также являлся на нѣсколько дней. Его принимали всегда, самымъ радушнымъ образомъ. Уже давнымъ давно, несмотря на религіозную рознь, его чарующая обходительность побѣдила всѣ предубѣжденія, и всѣ его полюбили, даже старая мадемуазель де-Варавилль, тетушка Аліетты, о которой Бернаръ такъ рѣзко выражался въ своемъ дневникѣ. Читатель слишкомъ хорошо знакомъ съ Аліеттой чтобы не догадаться что женщина съ такою высокою душой тщательно таила про себя всѣ горести и испытанія которыя ей пришлось пережить со времени своего замужества. Впрочемъ, она говорила совершенную правду что мужъ къ ней добръ, внимателенъ, относится съ большимъ уваженіемъ и предоставляетъ ей полную свободу; можетъ-быть онъ ей не совсѣмъ вѣренъ, но она ничего объ этомъ не знаетъ. Что же касается розни ихъ религіозныхъ убѣжденій, истинной причины всѣхъ ихъ страданій, то она была слишкомъ горда чтобы жаловаться на это послѣ того какъ вышла замужъ почти противъ желанія всей своей семьи. Одному только монсиньйору де-Куртэзъ частью повѣряла она то что было у нея на душѣ: она не скрыла отъ него вѣчной тревоги которую постоянно испытывала въ парижской средѣ, столь не похожей на среду въ которой она была воспитана; она не скрыла отъ него также и своихъ разочарованій относительно обращенія мужа къ вѣрѣ. Но тѣмъ не менѣе, достойный прелатъ, ежегодно встрѣчаясь съ Бернаромъ въ Варавиллѣ, продолжалъ питать къ блудному сыну чувство глубокой симпатіи и не терялъ надежды что и онъ когда-нибудь возвратится въ лоно церкви. Онъ не отчаивался въ будущемъ, особенно послѣ того какъ узналъ о жертвѣ которую приносилъ г. де-Водрикуръ своей женѣ отказываясь отъ жизни въ Парижѣ; подобно всему семейству Аліетты, монсиньйоръ видѣлъ въ этомъ не только черту истинной супружеской преданности, во и драгоцѣнный залогъ, предвѣстникъ лучшаго будущаго. Чего только нельзя ждать теперь когда Аліетта, повидимому, возымѣла такое огромное вліяніе на своего мужа?

Въ концѣ сентября того же года г. и гжа де-Водрикуръ окончательно поселились и устроились въ Вальмутье. Какъ разъ въ это время наступилъ сезонъ охоты, что было счастливымъ обстоятельствомъ, такъ какъ это отчасти должно было смягчить г. Водрикуру переходъ отъ его прежняго образа жизни къ новому. Что до Аліетты, то разумѣется для нея первое время ихъ жизни въ Вальмутье было истиннымъ блаженствомъ. Она дышала свободно. Ей казалось что она наконецъ достигла тихой пристани послѣ долгаго плаванія исполненнаго всевозможныхъ бѣдствій, лишеній, страданій и волненій. Къ своему великому утѣшенію, она сознавала теперь что снова принадлежитъ себѣ и дочери и въ то же время не лишилась мужа. Никогда еще не любила она его такъ горячо и не употребляла такихъ стараній чтобъ и ему въ свою очередь нравиться. Ежедневно они совершали длинныя прогулки верхомъ, дѣлая все новыя и новыя открытія въ новомъ, незнакомомъ имъ мѣстѣ. Аліетта даже выучилась стрѣлять, чтобъ имѣть предлогъ сопровождать мужа и на охоту; но она не могла усовершенствоваться въ стрѣльбѣ, будучи слишкомъ нервною и слишкомъ впечатлительною при видѣ дичи. Она часто приглашала на охоту товарищей мужа изъ небольшаго кружка старыхъ парижскихъ знакомыхъ и изъ новыхъ сосѣдей. Она старалась потихоньку, незамѣтно пріучить его къ деревенской жизни, заботясь чтобъ онъ не слишкомъ страдалъ отъ совершенно новаго для него чувства одиночества, и съ тайнымъ трепетомъ мечтала о бесѣдахъ съ глазу на глазъ въ долгіе зимніе вечера, когда снѣгъ покроетъ и занесетъ поля и лѣса.

Г. де-Водрикуръ, которому зимніе вечера, вѣроятно, не такъ весело улыбались, наслаждался пока своею настоящею жизнію, которая ничѣмъ особенно не отличалась отъ его обыкновенной жизни въ то же время года. Только прежде онъ охотился у другихъ, а теперь у себя, и въ первый разъ удовольствіе охоты нѣсколько отравляли заботы землевладѣльца. Онъ жилъ въ вѣчномъ страхѣ браконьеровъ рыскавшихъ по лѣсамъ, постоянно побуждалъ своихъ двоихъ сторожей къ большей бдительности, и такъ искренно и серіозно сердился на проклятое браконьерское племя что Аліетта невольно улыбалась глядя на его гнѣвъ, столь противорѣчившій его обычному безпечному настроенію.

Однажды утромъ, когда онъ прохаживался съ ружьемъ и собакой по опушкѣ лѣса, вдругъ невдалекѣ отъ него съ поляны раздался выстрѣлъ, и вслѣдъ затѣмъ выскочившій изъ кустовъ заяцъ покатился мертвымъ прямо къ его ногамъ. За нимъ, черезъ низенькій валъ и канавку отдѣлявшею лѣсъ отъ поля перескочилъ молодой охотникъ и очутился въ двухъ шагахъ отъ убитаго зайца и отъ г. де-Водрикура.

-- Извините меня, спокойно заговорилъ новоприбывшій,-- заяцъ этотъ испустилъ дыханіе на вашей землѣ, но я стрѣляла его на полянѣ, и потому полагаю что онъ принадлежитъ мнѣ.

Графъ де-Водрикуръ, подъ наплывомъ гнѣва и удивленія, не сразу отвѣтилъ на это требованіе; предъ нимъ стояла женщина лѣтъ двадцати и притомъ замѣчательно красивая; на ней было очень простое охотничье платье, короткая темнокоричневая шерстяная юпка, такіе же панталоны, кожаныя штиблеты и тирольская шляпа.

-- Боже мой, сударыня, наконецъ проговорилъ Бернаръ,-- въ принципѣ вопросъ этотъ спорный, но коль скоро онъ предложенъ вами, то о немъ не можетъ быть и рѣчи... Вотъ вашъ заяцъ.

Она приняла зайца изъ рукъ графа, поблагодарила его довольно сухимъ, короткимъ кивкомъ головы и направилась къ выходу изъ лѣса.

Въ эту минуту собака Бернара, нѣсколько озадаченная приключеніемъ съ зайцемъ, неожиданно подняла въ сосѣднихъ кустахъ выводокъ десятка въ два куропатокъ. Г. де-Водрикуръ наскоро взвелъ курки и далъ по нимъ два выстрѣла. Но онъ былъ разсѣянъ, и хотя куропатки поднялись отъ него недалеко, выстрѣлы его пропали даромъ.

Молодая женщина, пріостановившаяся въ моментъ выстрѣла, спокойно проговорила звучнымъ голосомъ: "пуделя!" перепрыгнула канавку и удалилась.

Графъ де-Водрикуръ проводилъ ее сердитымъ взглядомъ пока она не скрылась за кустами, пробормоталъ сквозь зубы: "Это еще что за фарсы?" и затѣмъ, снова зарядивъ ружье, задумчиво продолжалъ обходъ своихъ владѣній. Чрезъ нѣсколько минутъ онъ повстрѣчалъ одного изъ своихъ сторожей и вступилъ съ нимъ въ слѣдующій разговоръ:

-- Накройтесь Лэбютэ, надѣньте шапку... Скажите пожалуста, Лэбютэ, что это за женщина въ мужскомъ платьѣ охотится здѣсь въ окрестностяхъ? Она преспокойно застрѣлила у меня подъ носомъ, зайца и еще съ большою самоувѣренностью пришла его у меня требовать.

-- Ахъ, сударь! отвѣчалъ Лэбютэ съ грустною, свойственною старымъ солдатамъ улыбкой,-- это должно-быть барышня изъ Ла-Соле, мадемуазель Сабина!

-- Вотъ какъ! еще и дѣвица, прошу покорно! проговорилъ графъ:-- такъ это та дѣвушка что проживаетъ со старымъ ученымъ, кажется докторомъ, въ Ла-Соле?

-- Онъ вовсе не такъ старъ, сказалъ сторожъ,-- только постоянно сидитъ за книгами.... онъ-то не охотникъ... Ну, а что до мамзель Сабины, то ужь эта какъ примется палить, для нея нѣтъ чужой собственности... У бабы вѣдь разсужденія нѣтъ... Вѣчно рыскаетъ по нашимъ границамъ и нисколько не стѣсняется преслѣдовать дичь, звѣря ли, птицу ли, живую ли, подбитую ли, на нашей землѣ.

-- И вы мнѣ преспокойно говорите объ этомъ, Лэбютэ!.. Да вѣдь это изъ рукъ вонъ что такое! Это допускать нельзя... Если вамъ удастся изловить ее, то слѣдуетъ возбудить противъ нея судебное преслѣдованіе.

-- Если графъ прикажетъ, разумѣется это будетъ исполнено... Только вотъ эти Ла-Солейцы-то... графъ вѣроятно знаетъ что никто бы не пожелалъ обидѣть Ла-Солейцевъ.

-- Почему же? колдуны они что ли?

-- Нѣтъ, сударь, не колдуны. А еслибы только не страсть мамзель Сабины ко браконьерству, можно бы даже сказать что это весьма хорошіе люди, они въ округѣ дѣлаютъ много добра.

-- Весьма возможно! Но тѣмъ не менѣе я вовсе не желаю чтобъ она стрѣляла мою дичь, эта ваша мамзель Сабина! До свиданья, Лэбютэ, до свиданія! И прошу быть построже!

За завтракомъ Бернаръ весело разказалъ женѣ и гостямъ свое далеко не славное похожденіе съ молодою дѣвушкой изъ Ла-Соле.

-- Ла-Соле! повторила Аліетта.-- Не то ли это печальное жилище что виднѣется влѣво отъ дороги въ Корнье, съ большими плакучими ивами надъ мрачнымъ, совсѣмъ чернымъ прудомъ?

-- Именно, подтвердилъ Бернаръ.-- Мы вмѣстѣ тогда замѣтили его.... Домикъ въ англійскомъ вкусѣ, но видъ у него дѣйствительно мрачный, и главнымъ образомъ благодаря этимъ громаднымъ плакучимъ ивамъ... Но кто такіе обитатели этого домика?

Человѣка два-три изъ гостей отвѣчали какъ-то неопредѣленно, двусмысленно. Повидимому, вся мѣстная аристократія смотрѣла на обитателей Ла-Соле съ нѣкоторымъ чувствомъ непріязни. Владѣльцемъ этого домика былъ Dr. Тальво, давно уже принявшій къ себѣ въ домъ бѣдную родственницу, старую тетку калѣку, съ дочерью, которой онъ былъ опекуномъ. Онъ прежде практиковалъ въ Парижѣ, но получивъ порядочное наслѣдство, отказался отъ своей уже значительной практики, поселился въ деревнѣ и весь отдался наукѣ. Углубленный въ свои занятія и скупой на свое время, онъ давалъ совѣты и оказывалъ медицинское пособіе лишь бѣднякамъ округа, упорно отказывая людямъ которые въ состояніи заплатить врачу за визитъ. Такимъ образомъ онъ возбудилъ противъ себя всеобщее неудовольствіе. Къ нему часто издалека пріѣзжали за совѣтами и постоянно получали безжалостный отказъ.

Въ отместку, про него говорили много худаго. Оспаривать его заслуги какъ ученаго было невозможно, ибо еще весьма недавно Институтъ вознаградилъ его за ученые труды званіемъ члена-соревнователя. Но не скрываемыя имъ убѣжденія свободнаго мыслителя, его таинственная уединенная жизнь, красота его воспитанницы, эксцентричное воспитаніе которое онъ ей давалъ, вотъ что въ сосѣднихъ замкахъ было преимущественно предметомъ толковъ и пересудовъ.

Хотя въ слѣдующіе затѣмъ дни графъ де-Водрикуръ и усилилъ стражу на границѣ своихъ владѣній, тѣмъ не менѣе ему не удалось встрѣтиться съ холоднымъ и энергичнымъ взглядомъ черныхъ глазъ мадемуазель Тальво.

Можетъ-быть смѣлая Аталанта получила отъ сторожа Лэбютэ тайное увѣдомленіе о строгихъ мѣрахъ принимаемыхъ противъ нея графомъ и опасалась судебнаго преслѣдованія, а можетъ-быть она была занята у себя дома: ея ученый опекунъ воспиталъ ее такъ что она служила ему и секретаремъ, и лаборантомъ.

Опыты по химіи и физикѣ занимали видное мѣсто въ трудахъ и развлеченіяхъ ученаго доктора.

Какъ бы то ни было, въ теченіе всей осени мадемуазель Тальво была невидимкой для своего сосѣда. Только разъ, проѣзжая съ женою верхомъ мимо Ла-Соле, Бернаръ, какъ ему показалось, видѣлъ свою красивую непріятельницу, какъ тѣнь мелькнувшую въ саду. Аліетта не менѣе мужа интересовалась обитателями Ла-Соле.

Таинственность окружавшая этотъ одиноко стоявшій домъ возбуждала ея романтическую мечтательность. Она называла его домомъ алхимика.

Это былъ большой кирпичный павильйонъ, окруженный группами деревьевъ, лужайками и плохенькими клумбами цвѣтовъ, очевидно предоставленными заботамъ простаго деревенскаго садовника. Съ тѣхъ поръ какъ съ ивъ окружающихъ прудъ опали листья, жилище это казалось менѣе мрачнымъ, но все же глядѣло непривѣтливо, а усѣянный опавшими листьями прудъ казался все такимъ же чернымъ.

Между тѣмъ подошла и нѣсколько запоздавшая холодная зима. Всѣ, даже самые любезные изъ гостей Вальмутье вернулись въ Парижъ, оставивъ гна и гжу де-Водрикуръ съ глазу на глазъ у ихъ комелька. Занесенныя снѣгомъ и изрытыя дождями дороги прервали и рѣдкія сношенія съ сосѣдями. Непогода мѣшала охотѣ, а часто дѣлала ее и вовсе невозможною. Кругъ развлеченій былъ очень тѣсенъ, и приходилось разчитывать только на самихъ себя.

Заранѣе приготовившись къ этому тяжелому испытанію, Бернаръ старался геройски переносить его. Утромъ онъ ходилъ встрѣчать своего разсыльнаго -- все же это хоть ненадолго да убивало время, затѣмъ внимательно читалъ полученные журналы и газеты, съ похвальнымъ рвеніемъ занимался своими лошадьми, конюшнями и конскою сбруей. Онъ разбиралъ съ женой піесы въ четыре руки, снова принялся за акварель, которою нѣкогда занимался, и давалъ уроки рисованія Аліеттѣ. По вечерамъ они вмѣстѣ читали старыя излюбленныя книги, избранныя произведенія новыхъ поэтовъ, критиковъ нашего времени и англійскіе романы. Для Аліетты такая жизнь была истиннымъ блаженствомъ: переписка съ родными и друзьями, забота о домашнемъ хозяйствѣ, воспитаніе дочери и добрыя дѣла не оставляли ей ни минуты свободнаго времени. Кромѣ того, она любила деревню, сельская природа даже зимой имѣла для нея какую-то поэтическую прелесть.

Ея блаженство смущала только одна постоянная забота: счастливъ ли ея мужъ такъ же какъ она сама? Несмотря на веселый видъ который онъ старался принимать, она часто подмѣчала въ выраженіи его лица, въ голосѣ, признаки мрачнаго настроенія, нетерпѣнія и тоски.

По правдѣ говоря, онъ страшно скучалъ. При женѣ онъ по возможности скрывалъ это, сдерживался, но возвращаясь вечеромъ къ себѣ, тщетно курилъ сигару за сигарой чтобы сколько-нибудь успокоить грызущую его тоску. Онъ останавливался у оконъ, вглядывался въ темноту полей и лѣсовъ, прислушивался къ завыванію вѣтра, и вдругъ внезапно переносился мыслью на свой милый бульваръ, гдѣ все въ этотъ часъ блестѣло и сіяло огнями: онъ видѣлъ ярко освѣщенные фасады театровъ, оживленную толпу предъ окнами магазиновъ, всюду жизнь и движеніе; ему казалось что онъ ощущаетъ специфическій вечерній залахъ бульвара: смѣсь газа, табаку, цвѣтовъ; онъ дышалъ особенною атмосферой своего клуба, кулисъ, ложъ, уборныхъ, воздухомъ подъѣздовъ и театральныхъ сѣней при выходѣ изъ спектакля; различалъ запахъ дорогихъ мѣховъ, вышитыхъ золотомъ шубъ и благоуханіе обнаженныхъ дамскихъ плечъ. Всѣ эти проникнутыя чувственностью воспоминанія среди безмолвнаго деревенскаго затишья пріобрѣтали въ глазахъ Бернара непреодолимую силу обаянія и возбуждали въ его душѣ горькое сожалѣніе о прошломъ.

Въ данномъ случаѣ онъ впадалъ въ страшную, но свойственную всѣмъ ошибку: онъ воображалъ что Парижъ необходимъ его уму, между тѣмъ какъ на самомъ дѣлѣ Парижа недоставало только его чувственности. Онъ былъ уменъ, онъ даже любилъ науку до того самаго дня какъ имъ овладѣлъ скептицизмъ, не оставившій въ немъ ничего кромѣ жажды наслажденій.

Несмотря на это, какъ и большинство Парижанъ покинувшихъ столицу для провинціи, онъ льстилъ своему самолюбію воображая что жалѣетъ о широкой умственной жизни Парижа; въ сущности же онъ жалѣлъ только о легкомысленныхъ развлеченіяхъ, о неразрывно связанной съ ними чувственности, о свѣтскомъ омутѣ, и болѣе всего о томъ что здѣсь въ деревнѣ вовсе не пахло женщинами.

Аліетта, очень хорошо понимая что происходитъ въ душѣ мужа, собралась однажды вечеромъ съ духомъ:

-- Другъ мой, сказала она, ласково кладя ему на плечо руку,-- знаешь ли что надо сдѣлать?.. Тебѣ слѣдуетъ дней на десять съѣздить въ Парижъ!

-- Но, нѣсколько смущенно проговорилъ Бернаръ,-- мнѣ хорошо и здѣсь.

-- Вотъ именно поэтому тебѣ и слѣдуетъ съѣздить въ Парижъ, засмѣялась молодая женщина.-- Я не хочу чтобы ты пресыщался своимъ счастіемъ. А кромѣ того, у меня масса всякихъ порученій. Вопервыхъ, мнѣ бы хотѣлось пріобрѣсти большой экранъ для камина въ красную гостиную, висячую лампу въ столовую, ширмы въ стилѣ Лудовика XIV... слышишь? Лудовика XIV... въ библіотеку, и еще множество разныхъ разностей, списокъ которыхъ я дамъ тебѣ завтра утромъ.

-- Право, лучше бы ты сама выбрала все это.

-- Нѣтъ, нѣтъ! У тебя вкуса больше, ты сумѣешь выбрать лучше меня. Я же думаю съѣздить въ Парижъ мѣсяца на полтора послѣ Пасхи, а до тѣхъ поръ ты будешь каждый мѣсяцъ исполнять мои порученія... Я твердо рѣшила слѣдовать этому плану; ты знаешь какая у меня упрямая голова, заключила она постукивая себя по лбу своими красивыми пальчиками.

Г. де-Водрикуръ поцѣловалъ и лобъ, и пальчики своей хорошенькой жены и, съ видомъ человѣка котораго напрасно безпокоятъ, но который тѣмъ не менѣе покоряется, не сталъ болѣе возражать.

На слѣдующій день, морознымъ январьскимъ утромъ, съ тайною радостью въ сердцѣ онъ выѣхалъ въ путь-дорогу, и часа черезъ четыре уже ступалъ по асфальтовому тротуару который съ улицы Вивьенъ ведетъ на бульваръ Магдалины.

Дня черезъ два онъ сидѣлъ у себя въ клубѣ, у своего любимаго окна, собираясь завтракать и пробѣгая глазами газеты.

"Право же", весело размышлялъ онъ, "такое существованіе вполнѣ выносимо. Проводить каждый мѣсяцъ восемь или десять дней въ Парижѣ -- этого совершенно достаточно чтобы спасти человѣка отъ чисто растительной жизни, чтобъ онъ не совсѣмъ сталъ деревенщиной"...

-- Что такое, Шарль? Депеша?

-- Точно такъ, отвѣчалъ лакей, подходя съ подаосикомъ въ рукахъ,-- телеграмма на имя графа.

Графъ взялъ телеграмму и развернулъ ее. Въ ней стояла только одна строчка: "Жанна серіозно больна. Аліетта."

-- Вотъ такъ славно! пробормоталъ онъ;-- разумѣется, такъ! Шарль, продолжалъ онъ съ гнѣвнымъ жестомъ,-- подайте мнѣ расписаніе поѣздовъ.

Лакей подалъ требуемое расписаніе; Бернаръ съ лихорадочною поспѣшностью пробѣжалъ его глазами.

-- Скажите пожалуста Пьеру что съ трехчасовымъ поѣздомъ мы уѣзжаемъ обратно. Пусть онъ все приготовитъ къ отъѣзду.

-- Слушаю, графъ.

Въ три часа г. де-Водрикуръ съѣхался со своимъ слугой на Ліонскомъ дебаркадерѣ.

Лакей почтительно освѣдомился не получилъ ли графъ тревожныхъ извѣстій изъ дому.

-- Дочь моя больна.

"Итакъ это рѣшено", думалъ Бернаръ про себя, усаживаясь въ купе, "всякій разъ какъ только я пробуду два-три дня въ Парижѣ, заболѣетъ маленькая Жанна или еще что-нибудь случится. Все время только и жди телеграммы... Нечего сказать, пріятно."

Онъ продолжалъ разсуждать на ту же тему, съ тѣмъ же раздраженіемъ и съ тою же справедливостью, почти всю дорогу. Только у станціи Вальмутье раздраженіе его нѣсколько утихло и уступило мѣсто безпокойству. Онъ вспомнилъ что Аліетта не изъ тѣхъ женщинъ которыя капризно мѣняютъ свои фантазіи, и что она еще менѣе способна прибѣгнуть къ хитрости и лжи ради исполненія какой-нибудь своей прихоти. Ему вспомнилось также что онъ горячо любитъ свою дочь.

У платформы Вальмутье его ожидалъ экилажъ, такъ какъ замокъ находился въ нѣкоторомъ разстояніи отъ станціи. Бернаръ тотчасъ же замѣтилъ что на лицѣ стараго кучера нѣтъ обычнаго безстрастія.

-- Ну что? поспѣшно обратился онъ къ нему:-- какъ здоровье моей дочери?

-- Плохо, сударь, плоха.

-- Пошелъ скорѣе!

V.

Вечеромъ въ тотъ самый день какъ отецъ уѣхалъ въ Парижъ, у маленькой Жанны, бывшей въ то время хорошенькою, умненькою семилѣтнею дѣвочкой, заболѣло горло, болѣзнь сопровождалась упадкомъ силъ, жаромъ и ознобомъ. Сперва думали что это просто легкая простуда съ воспалительнымъ состояніемъ гландъ. Ночью у дѣвочки былъ сильный приступъ лихорадки, она стала жаловаться на мучительную головную боль. На разсвѣтѣ послали за старымъ докторомъ Вальмутье, г. Ремономъ, который, осмотрѣвъ больную, замѣтно встревожился. Онъ не отходилъ отъ ея постельки. Днемъ симптомы болѣзни обозначились еще рѣзче, а ночью приняли явно опасный характеръ: появленіе пленокъ въ гортани, затрудненное, свистящее дыханіе, глухой кашель и приступы удушья, не оставляли никакого сомнѣнія насчетъ свойствъ недуга. Это былъ настоящій крупъ, ужасъ всѣхъ матерей.

Болѣзнь, какъ часто бываетъ, сначала подвигалась медленно, а затѣмъ вдругъ стала развиваться съ ужасающею быстротой. Докторъ Ремонъ, человѣкъ свѣдущій и весьма опытный, въ теченіе первыхъ двухъ дней дѣятельно употреблялъ всѣ извѣстныя наукѣ средства для борьбы противъ дифтеритнаго зараженія. Всѣ усилія оказались тщетными, всѣ средства недѣйствительными: болѣзнь продолжала быстрыми шагами идти впередъ. Въ это-то время Аліетта и телеграфировала мужу.

Когда г. де-Водрикуръ приблизился къ постели дочери, Жанна, блѣдная, съ посинѣвшими губами, съ опухшимъ горломъ, конвульсивно металась на своемъ изголовьѣ въ одномъ изъ продолжительныхъ припадковъ удушья, похожаго на агонію. Это была ужасная картина, но мы не будемъ на ней останавливаться.

Припадокъ миновалъ. Маленькая Жанна, хотя и погруженная въ полузабытье, все-таки узнала отца и обратила къ нему такой страдальчески молящій взоръ что Бернаръ почувствовалъ какъ сердце у него разрывается на части. Онъ поцѣловалъ маленькую страдалицу и улыбаясь шепнулъ ей нѣсколько ласковыхъ словъ. Потомъ онъ увелъ доктора въ сосѣднюю комнату. Аліетта послѣдовала за ними.

-- Докторъ, будьте добры, скажите мнѣ всю правду! проговорилъ г. де-Водрикуръ.

-- Я обязанъ сказать вамъ всю правду, графъ. Ребенокъ безнадеженъ. Эти ужасные припадки удушья будутъ повторяться все чаще и чаще, пока не наступитъ полная асфиксія. Я истощилъ всѣ извѣстныя въ наукѣ средства: теперь только развѣ хирургія можетъ спасти ребенка, но я долженъ смиренно сознаться что для такой трудной операціи нужна рука и помоложе, и поискуснѣе моей.

-- Успѣемъ ли телеграфировать въ Парижъ?

-- Нѣтъ, очевидно, теперь уже слишкомъ поздно.

-- Не можете ли вы указать мнѣ кого-нибудь изъ извѣстныхъ вамъ врачей въ Жіенѣ или Немурѣ, которые могли бы предпринять такую операцію?

-- Я не могу... я не рѣшусь взять на себя такой отвѣтственности... По сосѣдству я знаю только одного человѣка который можетъ съ надеждой на успѣхъ сдѣлать такую трудную и опасную операцію... это докторъ Тальво.

-- Докторъ Тальво? повторилъ Бернаръ.

-- Докторъ Тальво! горестно воскликнула Аліетта.-- Но онъ не захочетъ! Онъ откажетъ вамъ, какъ отказываетъ всѣмъ... вы сами знаете!

-- Да, этого можно опасаться.

-- Я ѣду къ нему, сказалъ графъ.-- Мужайся, Аліетта!

Онъ вышелъ, бросился въ конюшню и поспѣшно самъ осѣдлалъ себѣ лошадь; въ то же время онъ отдалъ приказаніе кучеру скорѣе запрягать лошадей въ карету, ѣхать въ Ла-Соле и дожидаться у рѣшетки.

Нѣсколько минутъ спустя г. де-Водрикуръ уже скакалъ при свѣтѣ звѣздъ вдоль темнаго лѣса по жесткой, заиндевѣвшей дорогѣ. Когда онъ прибылъ въ Ла-Соле, было около девяти часовъ вечера: онъ соскочилъ съ коня, прошелъ въ отворенную калитку и позвонилъ у подъѣзда. Онъ передалъ лакею свою карточку и въ тревожномъ ожиданіи остался за дверью. Лакей почти тотчасъ вернулся.

-- Пожалуйте, сударь.

Графъ попросилъ его подержать свою лошадь и пошелъ вслѣдъ за горничной, которая выскочила изъ любопытства, а теперь служила ему проводникомъ.

Она ввела его въ просторный салонъ-библіотеку, находившійся рядомъ съ лабораторіей и пропитанный запахомъ аптеки. Взглядъ г. де-Водрикуръ прямо упалъ на молодую дѣвушку, которая облокотясь сидѣла за столомъ и читала. Свѣтъ лампы мягко освѣщалъ ея красивое лицо, темные, просто причесанные волосы и черное, изящно сшитое шелковое платье; графъ тотчасъ же узналъ въ ней смѣлую браковьерку съ которою онъ повстрѣчался въ лѣсу. Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ молодой дѣвушки, за столомъ заваленнымъ книгами и бумагами, сидѣлъ человѣкъ лѣтъ сорока; черный сюртукъ съ красною розеткой придавалъ ему видъ отставнаго военнаго. Черты его лица были нѣсколько крупны и рѣзки, головныя кости сильно, непропорціонально развиты, но живые умные глаза его дышали необыкновенною кротостью и добротой. При появленіи Бернара онъ всталъ, и на поклонъ его отвѣчалъ привѣтливою улыбкой. И лицо, и вся его наружность до такой степени противорѣчили составившемуся о немъ въ умѣ Бернара понятію что онъ сразу почувствовалъ себя смѣлѣе.

-- Докторъ, началъ онъ, отказываясь сѣсть на предложенный ему стулъ,-- я къ вамъ являюсь въ качествѣ просителя... Моя дочь умираетъ... умираетъ отъ крупа. Пользовавшій ее докторъ Ремонъ находитъ ея положеніе безнадежнымъ... Ее можетъ спасти только операція... телеграфировать въ Парижъ или куда бы то ни было слишкомъ поздно... Вы одни можете возвратить нашего ребенка къ жизни!

При первыхъ же словахъ Бернара, улыбка на лицѣ доктора Тальво смѣнилась серіознымъ, сосредоточеннымъ выраженіемъ.

-- Весьма сожалѣю что принужденъ отказать вамъ, графъ. Но вы вѣроятно знаете что я положилъ себѣ за правило никого не пользовать... Если я измѣню этому правилу хоть разъ, мнѣ придется уѣхать отсюда, потому что у меня уже не будетъ ни одного свободнаго дня, и я буду вынужденъ отказаться отъ своихъ научныхъ занятій.

-- Докторъ, снова началъ Бернаръ,-- всѣ говорятъ что вы человѣколюбивы, милосерды... а вы требуете чтобъ я передалъ матери смертный приговоръ ея дочери!

И онъ быстрымъ движеніемъ отеръ слезы, противъ воли навернувшіяся ему на глаза.

Докторъ Тальво съ минуту пристально глядѣлъ на него, потомъ вдругъ, быстро повернувшись къ молодой дѣвушкѣ слѣдившей съ нѣкотораго рода любопытствомъ за этою сценой, проговорилъ:

-- Сабина, приготовь все что нужно! Ты слышала въ чемъ дѣло... Ты отправишься вмѣстѣ со мною. Проворнѣе, дитя мое.

Сабина встала и вышла изъ комнаты.

Г. де-Водрикуръ схватилъ руку доктора Тальво и конвульсивно-крѣпко пожалъ ее.

-- Графъ, сказалъ докторъ,-- я не въ силахъ былъ устоять противъ вашей просьбы... но я считаю своимъ долгомъ предупредить васъ что эта операція сама по себѣ весьма опасна, и что даже въ томъ случаѣ когда она удастся, она можетъ имѣть дурныя послѣдствія.... а потому къ ней слѣдуетъ прибѣгать только въ послѣдней крайности... Впрочемъ, увидимъ окажется ли она дѣйствительно необходимою... Ваша карета здѣсь?

-- Да, докторъ.

-- Позвольте, однако! Мнѣ необходимо имѣть по крайней мѣрѣ трехъ помощниковъ.... Итакъ: моя племянница Сабина, докторъ Ремонъ, а кто же третій?

-- Я, докторъ.

-- Вы! отецъ! нѣтъ, графъ, это невозможно! Нѣтъ ли у васъ какого-нибудь довѣреннаго слуги.... человѣка надежнаго и преданнаго?

-- Есть, одинъ изъ лѣсныхъ сторожей, я сейчасъ предупрежу его.

-- Одинъ изъ лѣсныхъ сторожей? ну, вотъ и отлично.

Въ эту минуту безшумно вошла серіозная и спокойная Сабина; въ одной рукѣ она держала большой кожаный ящикъ, а въ другой клеенчатый мѣшокъ и два фартука изъ толстаго полотна. Докторъ поспѣшно открылъ ящикъ и быстрымъ взглядомъ окинулъ сверкавшіе въ немъ инструменты, потомъ заглянулъ въ мѣшокъ, гдѣ были уложены различныя губки, бинты и разные другіе предметы употребляемые при хирургическихъ операціяхъ.

-- Хорошо, все въ порядкѣ! Ѣдемъ.

Онъ накинулъ плащъ, а молодая дѣвушка тальму съ капюшономъ, и оба сѣли въ карету. Графъ де-Водрикуръ ускакалъ впередъ верхомъ; онъ предупредилъ сторожа Лэбютэ, домикъ котораго стоялъ неподалеку отъ замка, такъ что когда докторъ Тальво и мадемуазель Сабина пріѣхали, то Лэбютэ уже ожидалъ ихъ въ замкѣ.

Услыхавъ шумъ подъѣзжающаго экипажа, Аліетта выбѣжала на встрѣчу къ доктору и поспѣшила провести его въ комнату бѣдной Жанны. Г. Тальво предложилъ нѣсколько вопросовъ доктору Ремону, потомъ наклонился къ дѣвочкѣ, взялъ ее за руку и посмотрѣлъ за все долгимъ, внимательнымъ взглядомъ.

-- Да, пора! вполголоса проговорилъ онъ. Потомъ, обращаясь къ Аліеттѣ и Бернару:-- Любезная графиня и вы также, графъ, я попрошу васъ посидѣть въ этой комнатѣ... Мы перенесемъ ребенка въ сосѣднюю гостиную. Я видѣлъ тамъ канделябры, люстру.... все это слѣдуетъ зажечь, да пусть еще прибавятъ двѣ-три лампы.... Столъ выдвинуть за середину комнаты, ковры убрать.

Ходя изъ одной комнаты въ другую, докторъ Тальво продолжалъ ясно и спокойно отдавать приказанія, а черезъ полчаса послѣ его прибытія, завернутая въ одѣяло, маленькая Жанна уже лежала на столѣ въ гостиной, ярко освѣщенной какъ для большаго торжества. Отецъ ея стоялъ въ дверяхъ что вели изъ дѣтской въ гостиную, а мать, опустившись на колѣни и закрывъ лицо руками, молилась у пустой кроватки.

Полузадохшаяся Жанна повидимому была въ безсознательномъ состояніи.

Докторъ Ремонъ обѣими руками крѣпко держалъ ей голову; у противоположнаго конца стола старый сторожъ Лэбютэ, стоя на колѣняхъ, придерживалъ ноги ребенка. Направо, въ головахъ, стояла Сабина; налѣво самъ докторъ Тальво съ хирургическимъ наборомъ подъ рукой; оба они были въ широкихъ бѣлыхъ фартукахъ. Старая няня Викторія, хладнокровіе и разсудительность которой докторъ имѣлъ случай замѣтить во время послѣднихъ приготовленій, стояла тутъ же, освѣщая лампой обнаженную шейку маленькой Жанны. Извѣстно что операція трахеотоміи, одно изъ чудесъ новѣйшей хирургіи, имѣетъ цѣлью, при извѣстныхъ случаяхъ крупа, предупредить задушеніе посредствомъ искусственнаго дыханія, такъ какъ естественное дыханіе въ такихъ случаяхъ бываетъ затруднено появляющимися въ горлѣ пленками. Операція заключается въ томъ чтобы сдѣлать въ горлѣ ниже гортани прорѣзъ и вставить въ него трубочку, которая дала бы больному возможность дышать и въ то же время помогала бы отдѣлять образующіяся у него въ горлѣ пленки.

Легко понять какимъ знаніемъ, какою твердостью руки и какою рѣшительностью долженъ обладать человѣкъ принимающійся за такую операцію. Не входя въ подробности, нельзя не сказать что въ теченіе этой опасной операціи, производимой надъ такимъ сложнымъ жизненнымъ органомъ тѣла, все зависитъ отъ знанія анатоміи и твердости руки, тѣмъ болѣе что при этой операціи всегда бываетъ сильное кровоизліяніе, вслѣдствіе чего врачу приходится дѣйствовать почти на-ощупь.

Г. де-Водрикуръ, не имѣя въ эту ужасную минуту, подобно своей женѣ, опоры въ молитвѣ, испытывалъ чувство безконечной, смертельной тревоги. Не нарушая прямо приказанія доктора Тальво, онъ не вошелъ въ комнату куда была перенесена маленькая Жанна, но мужественно рѣшилъ не спускать съ дочери глазъ въ эти торжественныя минуты, когда для нея рѣшался вопросъ жизни и смерти.

Неподвижно стоя въ дверяхъ, мертвенно блѣдный самъ, въ какомъ-то оцѣпенѣніи, словно въ страшномъ снѣ, смотрѣлъ Бернаръ какъ его ребенокъ, подъ давленіемъ чужихъ, безжалостныхъ рукъ, казалось, подвергался ужасной пыткѣ подъ ножомъ оператора. Несмотря на его глубокое волненіе, ни одна подробность операціи отъ него не ускользнула. Онъ ясно слышалъ каждое слово, каждое рѣдкое и короткое замѣчаніе, которыми обмѣнивались докторъ Тальво и его воспитанница, служившая ему главною помощницей; чаще всего докторъ отдавалъ ей приказанія жестомъ, знакомъ, и молодая дѣвушка немедленно все исполняла. Она внимательнымъ взглядомъ слѣдила за кровавою работой ножа, ловко подавала оператору губки, бинты или крючки для расширенія раны; казалось, эта красивая дѣвушка съ безстрастною граціей исполняетъ окровавленными руками торжественный обрядъ какого-то ужаснаго религіознаго культа.

Глубокій прорѣзъ былъ сдѣланъ; Сабина подала своему опекуну трубочку; онъ вставилъ ее въ отверстіе трахеи; тотчасъ же раздался звучный свистъ. Сабина быстро завязала тесемки укрѣплявшія трубочку и положила легкую повязку на горло больной. Потомъ докторъ осторожно взялъ Жанну на руки, перенесъ ее изъ гостиной въ дѣтскую и бережно уложилъ въ кроватку.

Взволнованные отецъ и мать въ недоумѣніи приблизились къ ребенку; они едва вѣрили своимъ глазамъ: съ лица Жанны исчезло выраженіе смертельнаго страданія, оно было спокойно и даже какъ будто улыбалось.

Аліетта и Бернаръ поспѣшно обернулись къ доктору Тальво, онъ также улыбался:

-- Все обстоитъ благополучно! проговорилъ онъ.

Они схватили его руки, хотѣли говорить, но не могли; сердца ихъ переполнились, они зарыдали.

Послѣ такого тяжелаго испытанія, докторъ Тальво не хотѣлъ тотчасъ же омрачать радость родителей маленькой Жанны; но на утро (и онъ и Сабина провели ночь въ замкѣ) онъ не скрылъ отъ нихъ что удачный исходъ операціи не есть еще выздоровленіе, что хотя смертельная опасность болѣзни и устранена, но послѣдствія самой операціи могутъ представить серіозныя осложненія. Короче говоря, необходимо продолжать ухаживать за ребенкомъ самымъ тщательнымъ, самымъ внимательнымъ образомъ. Во всякомъ случаѣ, въ этомъ отношеніи можно вполнѣ положиться на его достойнаго собрата доктора Ремона, который, разумѣется, не замедлитъ предупредить его въ случаѣ какого-либо осложненія. Въ то время какъ г. Тальво доканчивалъ свое тревожное объясненіе, пришли доложить что карета готова. Было всего восемь часовъ утра.

-- Какъ! воскликнула Аліетта.-- Вы уже уѣзжаете, любезный докторъ, и даже не хотите позавтракать съ нами?

-- Вы знаете какой я дикарь, сказалъ г. Тальво.-- Я сдѣлалъ страшное исключеніе пріѣхавъ къ вамъ вчера вечеромъ... А теперь, неправда ли, вы позволите мнѣ вернуться къ моимъ занятіямъ которыя довольно спѣшны?

Аліетта въ огорченіи сложила руки, и на ея миломъ лицѣ выразилось такое глубокое отчаяніе что г. Тальво былъ тронутъ.

-- Вы изъ числа тѣхъ, сказалъ онъ,-- кому трудно въ чемъ-нибудь отказать. Скажите чего вы желаете?

-- Я бы желала, чтобы вы нѣсколько дней пробыли при спасенной вами бѣдняжкѣ.

-- Однако, милая графиня!... А что еслибъ я вамъ оставилъ на время мою племянницу Сабину... я зову ее племянницей, хотя на самомъ дѣлѣ она мнѣ кузина... Что еслибъ я вамъ оставилъ ее вмѣсто себя? Увѣряю васъ, это было бы то же самое. Моя племянница -- чудеснѣйшая сидѣлка и даже болѣе... При появленіи перваго подозрительнаго признака она пошлетъ за мною... Кромѣ того, обѣщаю вамъ каждый вечеръ навѣщать ребенка до его полнаго выздоровленія... Итакъ рѣшено?

Аліетта застѣнчиво повернула голову къ Сабинѣ, которая со своимъ обычнымъ спокойствіемъ и безстрастіемъ слушала весь разговоръ; готовая къ отъѣзду, она уже накинула себѣ на плечи свою тальму съ капишономъ.

-- Неужели вы будете такъ добры?...

-- Если вы желаете, графиня, и если дядя позволитъ, отвѣчала молодая дѣвушка, слегка склоняя свой стройный станъ.

-- Не знаю какъ благодарить васъ! воскликнула Аліетта, прижимая руки Сабины къ своему сердцу.

Между докторомъ и его племянницей произошло краткое совѣщаніе, затѣмъ г. Тальво простился со своими радушными хозяевами.

-- Не нахожу словъ, растроганнымъ голосомъ говорилъ Бернаръ, сажая доктора въ карету,-- чтобы выразить вамъ чувства нашей глубочайшей признательности.

-- И не старайтесь; вы и ваша супруга принадлежите къ числу тѣхъ кому пріятно оказать услугу. До свиданья? до вечера!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

VI.

Съ этого дня Mlle Тальво поселилась въ замкѣ, гдѣ, какъ и слѣдовало ожидать, ее встрѣтилъ самый радушный и самый сердечный пріемъ. Попавъ такимъ образомъ въ общество двухъ особъ высшаго круга и въ домъ отличавшійся изысканною роскошью и изяществомъ, молодая дѣвушка повидимому нисколько не стѣснялась окружающею ее обстановкой, она была какъ бы вполнѣ на своемъ мѣстѣ. Съ обычною гибкостью женскаго ума она соединяла еще извѣстную сдержанность и врожденное чувство собственнаго достоинства, благодаря чему отнюдь не казалась чужою даже и въ самомъ изысканномъ обществѣ; тщеславіе, которымъ она обладала въ весьма значительной степени, впрочемъ заставляло ее постоянно держаться насторожѣ чтобы какъ-нибудь не проявить неумѣстнаго удивленія, или не сдѣлать какой-нибудь провинціальной неловкости. Только по ея быстрому краснорѣчивому взгляду, порой выражавшему безпредѣльное любопытство, можно было иногда замѣтить ея удивленіе при видѣ совершенно новой для нея, изысканной роскоши. Впрочемъ, особенно въ началѣ своего пребыванія въ замкѣ, Mlle Тальво старалась какъ можно менѣе пользоваться обществомъ своихъ гостепріимныхъ хозяевъ. По нѣскольку часовъ въ день, чрезъ извѣстные промежутки времени, она проводила у постели Жанны, ухаживая за нею и дѣлая ей перевязки, а затѣмъ уходила къ себѣ въ комнату и занималась чтеніемъ книгъ изъ обширной библіотеки замка. Только послѣ завтрака или обѣда, въ хорошую погоду, она немного прогуливалась въ паркѣ съ Аліеттой и ея мужемъ или проводила нѣкоторое время вмѣстѣ съ ними въ гостиной. Она говорила мало, но хорошо и ясно, выказывала безъ малѣйшей аффектаціи весьма основательныя знанія и въ то же время ко всему относилась нѣсколько равнодушно и даже насмѣшливо. Г. де-Водрикуръ въ такихъ случаяхъ снова видѣлъ предъ собою высокомѣрную, насмѣшливую нимфу лѣсовъ, которая однажды утромъ такъ дерзко нарушила его право землевладѣльца. При другихъ обстоятельствахъ Аліетта могла бы сказать себѣ что не особенно благоразумно вводить въ свою семейную жизнь дѣвушку такой рѣдкой красоты и столь интересно оригинальную. Но поглощенная всецѣло заботами о здоровьи дочери и едва успокоившись относительно сохраненія ея жизни, она могла питать къ Сабинѣ лишь одно чувство глубокой признательности, она съ восторгомъ слѣдила за изящною граціей съ которою молодая дѣвушка оказывала разныя мелкія услуги маленькой выздоравливающей. Нѣсколько времени спустя, когда Аліетта немного успокоилась, она весело говорила мужу о томъ особенномъ впечатлѣніи которое производитъ на нее Mlle Тальво: "Я не могу сказать что она мнѣ нравится", говорила она:, "слово нравится будетъ невѣрно: она чаруетъ меня; она мнѣ представляется какою-то волшебницей... Замѣтилъ ли ты что она ходитъ совсѣмъ неслышно. Ея ноги точно не касаются земли... она двигается точно лунатикъ... какъ леди-Макбетъ, напримѣръ. Но волшебница она добрая и леди-Макбетъ сестра милосердія."

-- Узнаю свою супругу, отвѣчалъ ей Бернаръ:-- волшебница!... леди-Макбетъ!... Господи Боже мой! она просто хорошая сидѣлка и больше ничего.

Между тѣмъ, благодаря совмѣстнымъ стараніямъ Сабины и доктора Ремона, особенно же благодаря неусыпному усердію доктора Тальво, выздоровленіе Жанны было предохранено это всѣхъ опасныхъ осложненій которыя часто бываютъ слѣдствіемъ такого рода операцій. Черезъ три недѣли г. Тальво объявилъ что нѣтъ и тѣни опасности, и что его племянницѣ нѣтъ надобности долѣе оставаться въ Вальмутье. Напрасно Бернаръ, расточая предъ докторомъ самыя горячія чувства признательности, уговаривалъ его принять вознагражденіе.-- Нѣтъ! сказалъ г. Тальво,-- ни за что въ мірѣ!... Я даже не имѣю на это права... я уже болѣе не занимаюсь своею профессіей... Если я иногда и пользую теперь, то дѣлаю это только или изъ чувства дружбы, или какъ доброе дѣло.

-- Хорошо! ловлю васъ на словѣ, докторъ! сказалъ Бернаръ:-- дружба наша на жизнь и на смерть.

-- Впрочемъ, возразилъ г. Тальво въ ту минуту какъ Аліетта входила въ гостиную,-- признаюсь что, въ видѣ гонорара, я готовъ принять поцѣлуй отъ гжи де-Водрикуръ... потому что я ее очень люблю.

-- Ото всего сердца! воскликнула молодая женщина, подбѣгая и подставляя ему обѣ щечки для поцѣлуя.

Легко понять что два человѣка настолько великодушные какъ Бернаръ и Аліетта не могли забыть такой важной и притомъ безкорыстной услуги. Съ этой минуты они оба всѣми силами старались оказывать г. Тальво и его племянницѣ всевозможные знаки своего уваженія, любви и признательности.

Что касается лично г. Тальво, трудно было изобрѣсти что-нибудь могшее доставить ему удовольствіе; всѣ его интересы, всѣ его помыслы сосредоточивались на наукѣ, и всѣ тѣ любезности которыя принято оказывать въ высшемъ свѣтѣ могли бы только мѣшать ему, или безпокоить его. Такимъ образомъ только его племянницѣ могли Бернаръ и Аоіетта такъ или иначе выказывать свое чувство признательности. Несмотря на сдержанность Mlle Тальво, ее разумѣется до нѣкоторой степени заставили высказаться о подробностяхъ ея семейной жизни, о ея матери давно разбитой параличомъ, о ея собственномъ положеніи въ домъ г. Тальво. Она даже вскользь до нѣкоторой степени подтвердила ходившіе слухи о ея предстоящемъ бракѣ съ ея опекуномъ. Бракъ этотъ, повидимому назначенный на будущую осень, время совершеннолѣтія Сабины, доставлялъ де-Водрикурамъ удобный случай сдѣлать богатый подарокъ молодой дѣвушкѣ, а пока ее осыпали всевозможными знаками вниманія и оказывали ей всевозможныя дружескія услуги. Аліетта часто бывала въ Ла-Соле, и ей нерѣдко удавалось увозить свою прекрасную сосѣдку на день, на два къ себѣ въ Вальмутье. Г. Тальво охотно допускалъ эти похищенія, несмотря на то что они лишали его полезной сотрудницы. Но онъ былъ счастливъ и польщенъ близостью своей невѣсты съ молодою женщиной которой высокія душевныя качества онъ скоро оцѣнилъ по достоинству. Онъ былъ доволенъ и тѣмъ что его воспитанница такимъ образомъ хотя урывками избавляется отъ суроваго затворничества, которому онъ невольно подвергъ ее и въ чемъ теперь искренно раскаивался.

Разумѣется, не. была забыта и охота въ числѣ удовольствій которыя г. и r-жа де-Водрикуръ спѣшили доставить Mlle Тальво. Объявляя ей что отнынѣ она можетъ, не опасаясь никакихъ преслѣдованій, охотиться въ его поляхъ и лѣсахъ съ ружьемъ, хорькомъ и даже съ силками, Бернаръ напомнилъ ей ихъ первую встрѣчу, шутливо ссылаясь на чувство гнѣва которое она въ немъ будто бы тогда возбудила. Воспоминаніе это развеселило Сабину; на ея смуглыхъ щекахъ появились двѣ ямочки, а губы раскрылись какъ лепестки чуднаго пунцоваго цвѣтка, обнаруживая при этомъ два ряда прелестныхъ перламутровыхъ зубовъ. "Жаль", подумалъ про себя г. де-Водрикуръ, "что она такъ рѣдко улыбается: она обворожительна когда смѣется!" Къ несчастію, она была обворожительна и тогда когда не смѣялась.

Такимъ образомъ у Mlle Тальво вошло въ привычку охотиться вмѣстѣ съ владѣльцами Вальмутъе. Тщетно пыталась она сообщить и Аліеттѣ тайну своего спокойствія и хладнокровія при появленіи дичи; Аліетта же, въ свою очередь, при усердной помощи со стороны мужа, давала ей уроки верховой ѣзды, и молодая дѣвушка въ этомъ отношеніи дѣлала необыкновенные успѣхи. Стройная, ловкая и смѣлая, она имѣла все чтобы достичь въ этомъ искусствѣ полнаго совершенства. Амазонка необыкновенно выгодно обрисовывала ея стройный, гибкій станъ. Самъ графъ выѣздилъ для нея одну изъ красивѣйшихъ лошадей завода Вальмутье, и затѣмъ лошадь эту берегли и холили до поры до времени, то-есть до свадьбы Mlle Тальво.

Эти ежедневныя сношенія, приключенія на охотѣ, уроки верховой ѣзды, къ которымъ присоединились еще и уроки вальса послѣ обѣда, невольно повели къ еще большему сближенію между Mlle Тальво и ея радушными хозяевами въ Вальмутье. Г. де-Водрикуръ, не нарушая правилъ самой почтительной вѣжливости, весьма скоро принялъ съ Сабиной обычный ему шутливый, поддразнивающій тонъ; но въ данномъ случаѣ онъ нашелъ достойную себя соперницу: Mlle Тальво отлично умѣла отвѣчать ему на его шутки и даже оспаривала у него пальму первенства въ насмѣшкахъ и ироническихъ недомолвкахъ. Ея серіозный и звучный голосъ былъ какъ нельзя болѣе способенъ оттѣнять саркастическія нотки, къ которымъ она охотно прибѣгала въ разговорахъ со своимъ учителемъ танцевъ и верховой ѣзды. Часто случалось что Аліетта по той или другой причинѣ оставалась дома, и Бернаръ съ Сабиной вдвоемъ ѣхали на охоту, или на простую прогулку верхомъ; хотя за ними и слѣдовалъ всегда грумъ, или слуга, тѣмъ не менѣе это были настоящіе tête-à-tête, въ которыхъ однако не было ничего страннаго для людей знавшихъ что Mlle Тальво получила воспитаніе чисто американское и привыкла къ полной свободѣ. Впрочемъ, все что происходило во время этихъ бесѣдъ съ глазу на глазъ отнюдь не давало никакой пищи злословію: разговоры г. де-Водрикуръ и Mlle Тальво касались преимущественно охоты и правилъ верховой ѣзды, а когда они кончали съ этими спеціальными вопросами, то обыкновенно переходили ко своимъ обычнымъ безобидно-шутливымъ стычкамъ. Такъ однажды Бернаръ, замѣтивъ полное безстрастіе Сабины при видѣ агоніи издыхающей косули, сказалъ ей:

-- Я положительно опасаюсь, любезная сосѣдка, на основаніи тысячи и одного признака, что у васъ вовсе нѣтъ сердца.

Она вскинула на него глазами и спокойно отвѣчала:

-- Я же, на основаніи тысячи и одного признака, опасаюсь что у васъ его слишкомъ много.

Или въ другой разъ:

-- Знаете ли, любезная сосѣдка, что мнѣ въ васъ нравится? Это то что у васъ нѣтъ ни одного женскаго качества.

-- Да, отвѣтила она,-- и вы надѣетесь за то что у меня всѣ женскіе недостатки.

-- Весьма возможно.

-- Навѣрное.

Таковъ былъ обычный тонъ ихъ невинныхъ бесѣдъ.

Между тѣмъ прошли два-три мѣсяца послѣ полнаго выздоровленія маленькой Жанны, а графъ де-Водрикуръ и не помышлялъ о томъ чтобъ ѣхать въ Парижъ и разсѣяться послѣ однообразія деревенской жизни. Аліетта напрасно время отъ времени напоминала мужу о томъ что пора ѣхать въ Парижъ, ссылаясь на ихъ прежнее совмѣстно принятое по этому поводу рѣшеніе.

-- Съ той минуты какъ я уже болѣе не скучаю, отвѣчалъ Бернаръ,-- совершенно безполезно выживать меня отсюда... Я акклиматизовываюсь, привыкаю, начинаю понемногу обростать корой... слѣдуетъ оставить меня въ абсолютномъ покоѣ... предоставить полную свободу процессу моей кристаллизаціи... Тѣмъ болѣе, моя дорогая, что ты и сама разчитываешь послѣ Пасхи, въ апрѣлѣ, съѣздить въ Парижъ; я могу подождать до того времени.

Наступилъ и апрѣль, а поѣздка въ Парижъ не состоялась. Около этого времени здоровье Аліетты подало поводъ къ безпокойству; на нее сильно подѣйствовало случившееся въ Сенъ-Жерменѣ, а болѣзнь дочери еще болѣе подорвала ея здоровье. У молодой женщины часто бывалъ страшный упадокъ силъ, переходившій даже въ обморокъ. Мнѣніе г. Тальво, вполнѣ согласное со взглядами доктора Ремона, было таково что болѣзнь нисколько не серіозна, что это не болѣе какъ анемія, развившаяся вслѣдствіе перенесенныхъ Аліеттой волненій. Аліетта настаивала на томъ чтобы не измѣнять ничего въ разъ принятомъ рѣшеніи и ѣхать въ Парижъ, но Бернаръ не соглашался.

-- Ты хотѣла ѣхать въ Парижъ только ради меня, говорилъ онъ,-- чтобы сдѣлать мнѣ пріятное, а мнѣ вовсе не будетъ пріятно везти тебя совсѣмъ больную... Береги себя, окрѣпни, успокой свои несчастные нервы, и мы поживемъ въ Парижѣ осенью, послѣ твоей поѣздки къ матери.

Гжа де-Водрикуръ, слѣдуя доброму совѣту мужа, всѣми силами старалась успокоить свои несчастные нервы; весьма важна была бы въ этомъ отношеніи его помощь, но, къ сожалѣнію, какъ легко догадаться, вышло совершенно наоборотъ. Не было никакой возможности чтобъ Аліетта, избавясь отъ опасеній за дочь и снова вполнѣ овладѣвъ своею тонкою проницательностью, не поняла бы очень скоро все неудобство и даже опасность дружбы завязавшейся между обитателями Ла-Соле и Вальмутье. Совершенно новая въ мужѣ склонность къ деревенской жизни, нежеланіе разстаться съ ней хотя бы на нѣсколько дней, окончательно открыли ей глаза. Было слишкомъ очевидно что Бернара удерживало въ деревнѣ что-то особенное, занимавшее и вмѣстѣ съ тѣмъ развлекавшее его. Гжа де-Водрикуръ ясно сознавала что на пресыщенный вкусъ Бернара, особенно при его полной деревенской бездѣятельности, странная личность Mlle Тальво, ея оригинальная красота, сила ея ума, окружающая ее таинственность, должны были имѣть чарующее дѣйствіе. Она боялась Сабины не только какъ женщины могущей похитить у нея сердце мужа, но и какъ существа мрачнаго, насмѣшливаго, злокозненнаго, какъ духа зла, который можетъ уничтожить все ея благотворное вліяніе на душу мужа и навѣки разрушить всѣ мечты и надежды жены-христіанки. Она знала что Сабина воспитана въ полномъ отрицаніи тѣхъ вѣрованій которыя ей самой были дороги, и никакъ не могла датъ себѣ яснаго отчета почему невѣріе доктора Тальво нисколько не оскорбляло ея внутренняго чувства, между тѣмъ какъ то же невѣріе въ Сабинѣ казалось ей ужаснымъ и отталкивающимъ.

А между тѣмъ, что дѣлать? Г. Тальво спасъ ея дочь отъ вѣрной смерти; Mlle Тальво принимала дѣятельное и полезное участіе во время болѣзни ея ребенка -- признательность и привѣтливость въ отношеніи той на кого она теперь смотрѣла какъ на мрачнаго генія, вторгшагося въ ея семейную жизнь, были тяжкимъ, мучительнымъ бременемъ для Аліетты.

Всѣ эти противорѣчивыя чувства перемѣшались въ ея умѣ, потрясли ее до глубины души; такое тяжелое состояніе, вслѣдствіе постояннаго душевнаго напряженія, не могло не подѣйствовать разрушительно на ея здоровье.

Въ то же время г. де-Водрикуръ, хотя и не страдалъ такъ, но тоже былъ далеко не спокоенъ. Мученія ревности и нравственныя опасенія жены не играли ровно никакой роли въ его тревогахъ, онъ даже и не подозрѣвалъ ея страданій. Вполнѣ обманутый женскимъ умѣньемъ Аліетты таить все про себя, онъ, кромѣ того, былъ слишкомъ занятъ Сабиной чтобъ обращать сколько-нибудь вниманія на что бы то ни было за исключеніемъ ея. Подобно всѣмъ кого страсть поглощаетъ всецѣло, онъ относился ко всему остальному міру разсѣянно и равнодушно; онъ видѣлъ только свою любовь, и слѣдуя обычаю, увѣрялъ себя что только онъ одинъ и видитъ ее. Поведеніе его въ отношеніи ихъ опасной сосѣдки казалось ему впрочемъ вполнѣ безупречнымъ; если онъ и старался какъ можно чаще пользоваться правами близкаго сосѣдства, дружбой завязавшеюся благодаря случайностямъ, если онъ и хватался съ жадностью за каждую возможность встрѣчи съ Сабиной, если и ловилъ каждое ея слово,-- то не выдавалъ своей тайны ни однимъ неосторожнымъ словомъ, ни однимъ неосторожнымъ движеніемъ: онъ твердо вѣрилъ въ то что тайна его извѣстна только ему одному, и дѣйствительно, за исключеніемъ двухъ лицъ которыхъ она наиболѣе интересовала, а именно его жены и самой Сабины, тайну эту зналъ только онъ одинъ. Г. де-Водрикуръ, какъ мы знаемъ, не былъ ни ребенкомъ, ни сумашедшимъ, ни дуракомъ, онъ даже былъ уменъ; но онъ былъ влюбленъ, страстно влюбленъ, можетъ-быть первый разъ въ жизни, и вслѣдствіе этого большая часть его умственныхъ способностей въ данное время совершенно улетучилась.

По счастью, нравственная, душевная его сторона оказалась менѣе тронутою; онъ былъ далекъ отъ того чтобъ отдаться своей роковой страсти безъ сопротивленія, безъ мужественной борьбы. Онъ не скрывалъ отъ себя что любовь его къ Сабинѣ противна самымъ основнымъ правиламъ не только нравственности, но и чести: она была родственницей, воспитанницей и невѣстой человѣка, чьи знанія и преданность воскресили ему дочь. Онъ не могъ совратить ее съ пути долга, не сдѣлавъ ее виновною предъ этимъ человѣкомъ въ самой черной неблагодарности и самой низкой измѣнѣ. Все это онъ сознавалъ, и дѣйствительно, чтобъ избѣгнуть этой бездны позора, дѣлалъ все что было въ его силахъ, кромѣ того что ему слѣдовало сдѣлать -- бѣжать отъ нея!

Не находя въ себѣ силы освободиться отъ чарующаго вліянія этой красивой и оригинальной дѣвушки, онъ успокоивалъ свою совѣсть перечисленіемъ непреодолимыхъ, отдаляющихъ ихъ другъ отъ друга преградъ. Онъ будетъ страдать отъ несчастной любви, неудовлетворенной страсти, но сколько бы онъ ни страдалъ, это касается только его одного. Онъ скорѣе пуститъ себѣ пулю въ лобъ чѣмъ грубо и низко поступитъ съ человѣкомъ спасшимъ жизнь его ребенку.

Какъ бы для того чтобъ еще болѣе увеличить преграды между собой и Сабиной, онъ все тѣснѣе и тѣснѣе сходился съ г. Тальво, къ которому его уваженіе и симпатія дѣйствительно расли съ каждымъ днемъ. Онъ зналъ отъ своихъ сторожей и фермеровъ что г. Тальво не только оказывалъ помощь и раздавалъ обильную по своимъ средствамъ милостыню бѣднымъ округа, но что онъ приносилъ имъ и еще болѣе достойныя жертвы, удѣляя имъ каждое утро на совѣты и посѣщенія драгоцѣнное время, отнимаемое имъ у своихъ научныхъ занятій. Онъ восхищался скромностью, щедростью и безкорыстіемъ съ которыми его сосѣдъ расточалъ свои благодѣянія, тѣмъ болѣе что онъ зналъ съ какимъ страстнымъ рвеніемъ г. Тальво предавался своимъ научнымъ занятіямъ и тому капитальному труду въ которомъ онъ намѣревался изложить всѣ ихъ результаты. Сочиненіе это въ теченіе двухъ-трехъ лѣтъ выходило полугодичными книжками, и уже первые листы его доставили автору одобреніе всего института. Сочиненіе это заключало въ себѣ историческое изслѣдованіе развитія естественныхъ наукъ съ начала и до конца нынѣшняго столѣтія и было озаглавлено: Научный инвентарь XIX вѣка. Одна мысль осуществить подобное предпріятіе уже заключаетъ въ себѣ нѣчто поражающее. Г. Тальво отдался ей еще въ ранней молодости съ энтузіазмомъ пророка, такъ какъ онъ любилъ науку не только за то умственное наслажденіе которое она ему доставляла, но любилъ ее любовью благоговѣйною за тѣ великія заслуги которыхъ онъ ожидалъ отъ нея въ будущемъ для человѣчества въ нравственномъ и религіозномъ отношеніяхъ.

Странное дѣло! хотя этотъ поборникъ науки и свободы мысли немогъ быть въ глазахъ гжи де-Водрикуръ ничѣмъ инымъ какъ опаснымъ нигилистомъ, она тѣмъ не менѣе испытывала къ нему сердечное влеченіе, и точно также докторъ Тальво, несмотря на свое высокомѣрное предубѣжденіе противъ католицизма, не могъ побѣдить въ себѣ чувства самой нѣжной любви къ своей сосѣдкѣ, ревностной католичкѣ. Повидимому эти два высоконравственныя существа сблизились между собою благодаря своимъ противоположнымъ, но одинаково высокимъ духовнымъ качествамъ. Въ сущности г. Тальво строго воздерживался въ присутствіи Аліетты это всякаго сужденія которое могло бы оскорбить ея вѣрованія. Разумѣется, онъ не былъ столь же сдержанъ съ Бернаромъ, свободомысліе котораго онъ скоро вполнѣ разгадалъ.

Когда Сабинѣ случалось гостить въ замкѣ, опекунъ ея иногда обѣдалъ тамъ; чаще всего онъ возвращался домой пѣшкомъ, и нерѣдко г. де-Водрикуръ провожалъ его часть пути. Во время этихъ прогулокъ, иногда довольно продолжительныхъ, характеръ ихъ разговоровъ принималъ все болѣе дружескій и откровенный тонъ. Не разъ во время этихъ бесѣдъ случалось имъ говорить о религіозныхъ вопросахъ, и Бернаръ съ удивленіемъ замѣчалъ что въ данномъ случаѣ г. Тальво столько же былъ далекъ отъ Вольтеровскаго тонкаго глумленія какъ и отъ грубаго кощунства антиклерикаловъ. Его бесѣды дышали уваженіемъ и кроткою снисходительностью мудреца, который выше всѣхъ страстей и всякой ненависти. Онъ вносилъ въ свои бесѣды даже духъ глубокой религіозности, ибо у него была своя вѣра, и такъ какъ она была искренна и восторженна, то онъ невольно увлекался проповѣдуя ее. Всего менѣе допускалъ онъ въ дѣлѣ религіи равнодушіе, и въ этомъ отношеніи, хотя и очень деликатно, высказывалъ Бернару великія истины, которыя тотъ покорно выслушивалъ, такъ какъ дружеская форма смягчала строгую сущность. По мнѣнію г. Тальво, было бы недостойно человѣка отречься ото всякой вѣры въ идеалъ, въ силу того только что онъ потерялъ идеалъ христіанскій: необходимо придти къ какому бы то ни было идеальному вѣрованію, если только не хочешь понемногу спуститься до степени животнаго. Человѣка хорошаго происхожденія который ни во что не вѣритъ и мирится со своимъ невѣріемъ, нѣкоторое время еще поддерживаютъ наружныя общественныя приличія и направленіе данное ему первоначальнымъ воспитаніемъ; въ сущности же основныя чувства долга и нравственнаго достоинства уже теряютъ подъ собой почву, колеблются и все болѣе въ немъ стушевываются; у него является только одна цѣль -- легкія и низкія наслажденія; такимъ образомъ онъ мало-по-малу спускается подъ своею цивилизованною внѣшностью до нравственнаго уровня негра, въ этомъ паденіи онъ старится, падая все ниже и ниже... Даже его умственныя способности притупляются и слабѣютъ, изъ отвлеченныхъ понятій ему дѣлаются доступными только самыя ничтожныя, самыя поверхностныя, онъ понимаетъ только одно матеріальное... Что касается книгъ, онъ читаетъ только романы и газеты; что касается театра, ему нравятся лишь самыя ничтожныя произведенія драматическаго искусства, его занимаютъ представленія въ которыхъ затрогивается только одна чувственная сторона жизни... Не правда ли, это исторія людей и народовъ потерявшихъ всякій идеалъ?

Только религіозное чувство, вѣра въ идеалъ могутъ дать человѣку волю, силу, желаніе преслѣдовать цѣль жизни, всецѣло посвятить себя на служеніе благу, истинѣ и красотѣ; отъ каждаго человѣка надѣленнаго умственными способностями зависитъ достичь этой вѣры въ идеалъ созерцаніемъ и изученіемъ природы, то-есть путемъ науки. Слѣдовательно, наукой слѣдуетъ восполнять ужасную пустоту оставленную въ нравственномъ мірѣ старыми обветшалыми вѣрованіями. Только наукой возвысилъ себя и самъ г. Тальво до этой вѣры поддерживавшей его въ тяжеломъ научномъ трудѣ, который въ то же время есть и дѣло пропаганды; наука же одушевляетъ его на то добро которое онъ распространяетъ вокругъ себя.

Какого рода была философская религія въ которой онъ черпалъ свое мужество и свои добродѣтели? Онъ объяснялъ это Бернару съ такимъ пламеннымъ краснорѣчіемъ, такимъ высокимъ языкомъ какимъ мы не располагаемъ, а потому намъ и приходится лишь въ кратцѣ изложить самую сущность его вѣрованій. Г. Тальво, благодаря своимъ научнымъ занятіямъ, дошелъ до убѣжденія что божественное дѣло творчества постоянно продолжается и совершенствуется во вселенной; что каждое разумное существо можетъ со своей стороны до нѣкоторой степени содѣйствовать этому дѣлу постояннаго совершенствованія; что обязанность человѣка поступать именно такъ; что онъ долженъ находить въ простомъ исполненіи этого долга и въ сознаніи что и онъ служитъ высшимъ цѣлямъ, и награду себѣ и наслажденіе своей жизни.

-- Но, говорилъ Бернаръ,-- такъ какъ дѣло идетъ о замѣщеніи угасающихъ вѣрованій, веужели вы надѣетесь, докторъ, когда-либо обратить все человѣчество въ вашу философскую религію, величія которой я не отрицаю, но которая требуетъ необыкновеннаго умственнаго развитія.

-- У меня вовсе нѣтъ такого заблужденія, отвѣчалъ докторъ Тальво,-- но это и безполезно: достаточно обратить на путь истины одного избраннаго который со временемъ сдѣлается настолько вліятельнымъ что будетъ въ состояніи руководить толпой; тогда онъ нравственнымъ авторитетомъ или просто силой обратитъ ее на путь долга.

-- Но знаете ли, докторъ, смѣясь возразилъ ему Бернаръ,-- вы ужаснѣйшій аристократъ!

-- Безъ сомнѣнія. Неужели же вы приняли меня за демагога, потому только что я человѣкъ науки? Это очень странная, хотя и распространенная идея. Она противорѣчитъ истинѣ. Наука естественный врагъ демократіи, потому что она естественный врагъ невѣжества и еще болѣе посредственности. Что можетъ сдѣлать демократія? Развѣ только возвысить невѣждъ до степени посредственностей. Такой прогрессъ ужасенъ! Что касается меня, я жалѣю невѣждъ, слабыхъ и несчастныхъ, но льстить ихъ страстямъ или покориться ихъ власти -- никогда!

Затѣмъ, снова обращаясь ко своимъ религіознымъ воззрѣніямъ:

-- Вѣрьте мнѣ, другъ мой, говорилъ онъ,-- безконечное блаженство сознавать что идешь путемъ истины, что идешь, такъ оказать, рука объ руку съ Предвѣчнымъ, потому что творишь Его волю... Что до меня, то въ моемъ блаженствѣ есть что-то райское. Если моя жизнь и бываетъ иногда омрачена, то единственно опасеніемъ что я не буду въ состояніи довести до конца тотъ трудъ которому я посвятилъ всю свою жизнь.

-- Откуда же такое опасеніе, любезный докторъ? Вы въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ и силъ?

-- Разумѣется. Но... ars longa, vita brevis... А потомъ и голова у меня устаетъ, и сердце болитъ такъ что я невольно принужденъ ограничивать часы своихъ занятій... Это для меня единственное въ мірѣ горе!

VII.

Въ тотъ же вечеръ какъ докторъ Тальво и Бернаръ, идя по дорогѣ въ Ла-Соле, вели между собою бесѣду о религіи, гжа де-Водрикуръ, по просьбѣ Сабины, поиграла немного на фортепіано, но скоро устала, простилась съ молодою дѣвушкой, поцѣловала ее, какъ она это дѣлала каждый вечеръ, и удалилась къ себѣ въ комнату. Стоялъ май мѣсяцъ, день былъ теплый и пріятный, точно также какъ и вечеръ. Прежде чѣмъ раздѣться и лечь, Аліетта облокотилась на окно чтобы подышать запахомъ свѣжей зелени и ароматомъ первыхъ цвѣтовъ, фіалокъ и ландышей. Усѣянное звѣздами небо обливало голубоватымъ свѣтомъ и молодую листву деревьевъ, и окрестныя поля и луга. Среди этого мечтательнаго созерцанія звѣздной ночи, хозяйка Вальмутье внезапно вздрогнула: она замѣтила стройную тѣнь Сабины переходившую по аллеѣ неподалеку отъ тропинки которая кратчайшимъ путемъ вела въ Ла-Соле.

...Было около одиннадцати часовъ ночи когда г. Водрикуръ, простившись съ докторомъ Тальво, лѣсною дорогой возвращался въ Вальмутье; вдругъ въ слабомъ сумракѣ аллеи онъ увидалъ изящно закутанную въ мантилью женскую фигуру, которая легкими и ровными шагами шла прямо на него. Онъ тотчасъ же узналъ ее; это была та чей образъ, среди прелести весенней ночи, онъ только-что старался возсоздать въ своемъ воображеніи. Волненіе Бернара было такъ велико что сердце у него разомъ какъ бы остановилось и вслѣдъ затѣмъ съ неимовѣрною силой застучало въ груди; скоро, однако, онъ сумѣлъ вполнѣ овладѣть собой.

Они были уже въ нѣсколькихъ шагахъ другъ отъ друга.

-- Неужели это вы? какъ можно спокойнѣе проговорилъ Бернаръ,-- Я думалъ что это вашъ двойникъ!

-- Нѣтъ, не менѣе спокойно отвѣчала молодая дѣвушка,-- это не двойникъ мой, а я сама... Я соблазнилась прелестью вечера и пошла по аллеѣ со смутною надеждой встрѣтить васъ.

-- Не вѣрю... Я убѣжденъ что вы отправились въ лѣсъ собирать волшебныя травы при мерцаніи звѣздъ.

-- Какъ колдунья?

-- Какъ юная, обворожительная волшебница!

-- Вы слишкомъ снисходительны. Не правда ли, мы возвращаемся домой?

-- Если желаете.

-- Разумѣется желаю.

И они пошли по направленію къ замку. Противъ обыкновенія, Сабина казалось нѣсколько взволнованною; она разсѣянно то снимала, то надѣвала свою перчатку.

-- Непостижимо, говорила она,-- сколько странныхъ звуковъ слышится въ лѣсу ночью.

-- Неужели вамъ было страшно?

-- Какой вздоръ! Нѣтъ... во мнѣ раза два показалось что я слышу въ кустахъ шаги.

-- Весьма возможно. У васъ здѣсь нѣтъ недостатка въ браконьерахъ.

-- И въ браконьеркахъ тоже? улыбнулась она.

-- Съ браконьерками я мирюсь! засмѣялся Бернаръ.-- Позвольте вамъ предложить руку.

-- Нѣтъ, благодарю.

Наступило короткое молчаніе.

-- О чемъ вы говорили съ моимъ опекуномъ? первая нарушила его Сабина.

-- О весьма серіозныхъ предметахъ: о наукѣ, философіи, религіи...

-- Кромѣ пользы, разумѣется, это ничего не можетъ вамъ принести.

-- Надѣюсь; но пока я только съ горечью сознаю какъ велико то разстояніе которое въ нравственномъ отношеніи отдѣляетъ меня отъ такого человѣка каковъ вашъ опекунъ. Еслибъ я, подобно ему, посвятилъ свою жизнь наукѣ вмѣсто того чтобы тратить ее на нелѣпыя развлеченія, я былъ бы и лучше, и счастливѣе чѣмъ теперь.

-- Вы думаете?... Лучше -- это возможно... это не особенно трудно... но счастливѣе,-- сомнѣваюсь... Вы знаете, я много училась... Нѣтъ ни одного изъ этихъ созвѣздій котораго я не умѣла бы назвать и опредѣлить его положеніе и движеніе въ пространствѣ... Здѣсь, въ лѣсу, не найдется насѣкомаго котораго строеніе, и даже нравы я бы не знала... На дорогѣ не попадется ни одного камушка котораго геологической эпохи я не могла бы опредѣлить... нѣтъ здѣсь ни одной травки которую я не сумѣла бы анализировать съ совершенною точностію... Я вовсе не нахожу чтобъ отъ этого я стала счастливѣе, но даже и лучше.

-- Я думаю, вы одна только и знаете о томъ что творится въ вашей головѣ и вашемъ сердцѣ.

-- Можетъ-быть.

-- Mlle Тальво?

-- Г. де-Водрикуръ?

-- Позвольте васъ спросить, среди этой пустыни, въ чемъ ваша религія?

-- Разумѣется въ томъ же въ чемъ и религія моего дяди.

-- И вы полагаете что этой религіи достаточно чтобы бороться со всѣми соблазнами міра, даже съ самыми ужасными и самыми сильными?

-- До сихъ поръ она меня вполнѣ удовлетворяла.

-- Вамъ слѣдовало бы въ такомъ случаѣ и меня научить этой религіи, такъ какъ вашъ дядюшка, несмотря на всю убѣдительность своего краснорѣчія, ничего еще до сихъ поръ не достигъ со мной въ этомъ отношеніи... А между тѣмъ я никогда до такой степени не нуждался въ твердыхъ убѣжденіяхъ которыя намъ можетъ дать только высшая вѣра.

-- Вы серіозно желаете чтобъ я научила васъ своей вѣрѣ?

-- Совершенно серіозно.

-- Это было бы весьма непріятно вашей женѣ.

-- Моя жена, отвѣчалъ Бернаръ,-- знаетъ что я навсегда оторвался отъ ея вѣрованій и никогда не могу къ нимъ возвратиться.

-- Нѣтъ, повторила Сабина,-- это было бы ей очень не пріятно... а я очень, очень люблю вашу жену... Но вотъ уже и замокъ!... Намъ не достало бы и времени, такъ какъ обратить васъ на путь истины -- дѣло нелегкое, а затѣмъ...

-- Что затѣмъ?...

-- А затѣмъ вы и не поняли бы меая.

-- Благодарю васъ... Попытайтесь однако! Я такъ люблю вашъ голосъ! Если я и не пойму словъ, то музыкальность ихъ убѣдитъ меня.

-- Г. де-Водрикуръ, прошу васъ не говорить мнѣ любезностей! Я предпочитаю ваши дерзости... и люблю вамъ отвѣчать на нихъ... потому что это единственно возможный и приличный между нами тонъ... надѣюсь, вы меня понимаете?

Она подняла голову и съ загадочною улыбкой сфинкса повернула къ нему свое прекрасное, поблѣднѣвшее отъ звѣзднаго свѣта лицо.

Онъ остановился, нѣсколько наклонился къ ней и страстно заглянулъ ей въ глаза.

-- Сабина! глухо проговорилъ онъ:-- зачѣмъ между нами столько пропастей?

Она положила къ нему на руку свою прекрасную обнаженную руку, какъ бы желая и пожурить, и успокоить его.

-- Послушайте! тихо сказала она.

Онъ удержалъ ея нѣсколько большую, но безукоризненной формы руку.

-- Счастливъ тотъ, прошепталъ онъ,-- кому навѣки придется опираться на эту чудную, нѣжную, но твердую руку!...

И вдругъ неожиданнымъ движеніемъ онъ склонился къ этой рукѣ и страстно поцѣловалъ ее.

Сабина быстро ее отдернула и отшатнулась назадъ.

-- Ахъ! задыхающимся голосомъ проговорила она:-- беззащитная дѣвушка.... довѣрилась вамъ....

-- Простите!

-- Неужели я ошиблась? Неужели въ васъ нѣтъ чувства чести?

-- На это вы можете вполнѣ положиться.

-- Увидимъ!

Они продолжали путь въ глубокомъ молчаніи и дошли до самого замка не обмѣнявшись ни однимъ словомъ.

Нѣсколько позднѣе гжа де-Водрикуръ также вернулась въ замокъ и прошла къ себѣ по собственной лѣстницѣ, дверь которой уходя она оставила незапертою.

На слѣдующій день истекалъ срокъ пребыванія Сабины въ Вальмутье. Когда г. Тальво пришелъ вечеромъ за своею племянницей, то нашелъ гжу де-Водрикуръ страдающею болѣе обыкновеннаго. Со вчерашняго вечера съ ней уже нѣсколько разъ дѣлалось дурно. Она не была въ состояніи выйти къ обѣду. Докторъ обо всемъ разспросилъ ее, осмотрѣлъ и очень внимательно выслушалъ ей грудь. Онъ подтвердилъ діагнозу доктора Ремона сказавъ что болѣзнь не представляетъ никакой опасности, и что все дѣло заключается въ плохомъ состояніи нервовъ. Онъ посовѣтовалъ продолжать прежнее лѣкарство, предписалъ движеніе безъ утомленія и легкую, но питательную пищу.

Предъ уходомъ домой докторъ Тальво увелъ г. де-Водрикуръ въ одну изъ отдаленныхъ аллей парка и сказалъ ему.

-- Любезный сосѣдъ, простите мнѣ, но я долженъ коснуться весьма щекотливыхъ вопросовъ; сдѣлать это я считаю своимъ нравственнымъ долгомъ и какъ врачъ, и какъ другъ.

-- Боже мой! воскликнулъ Бернаръ.-- Неужели моя жена...

-- Успокойтесь! ничего нѣтъ особеннаго; но такая продолжительная анемія превзошла всѣ мои ожиданія. Для гжи де-Водрикуръ было вполнѣ достаточно времени чтобъ оправиться послѣ перенесенныхъ ею тревогъ во время болѣзни жанны... Повидимому здѣсь кроется какая-то тайная причина.... Въ жизни гжи де-Водрикуръ я замѣчаю только счастливыя обстоятельства.... Не говоря уже о богатствѣ, у нея отличный мужъ, прелестная дочь, семья, друзья, и всѣ ее любятъ, боготворятъ.... и со всѣмъ тѣмъ болѣзнь ея -- болѣзнь несчастной женщины... Женщины страдающей нравственно, у которой есть какое-то тайное, страшное горе.... Послушайте, не подозрѣваете ли вы чего-нибудь что могло бы ее особенно тревожить?

-- Ахъ, Боже мой, разумѣется, да! съ искреннею горестью воскликнулъ Бернаръ.-- Это то что со дня нашей свадьбы составляло наше постоянное мученье.... Вы знаете не меньше меня какъ набожна моя жена, какъ искренна и горяча ея вѣра, и вы конечно уже успѣли замѣтить что я совершенно не раздѣляю ея религіозныхъ убѣжденій.... Обратить меня къ вѣрѣ было постоянною мечтой моей жены съ перваго дня вашего брака.... эта тайная забота снѣдаетъ ее.... Она вообразила себѣ что развлеченія парижской жизни мѣшаютъ мнѣ вернуться въ лоно религіи.... Я бросилъ Парижъ чтобъ избавить ее отъ этой тревоги, и Богу извѣстно чего это мнѣ стоило!... Теперь она видитъ что и въ деревнѣ я не сдѣлался болѣе вѣрующимъ чѣмъ въ Парижѣ.... Она начинаетъ приходить въ отчаяніе.... я не могу найти другаго объясненія тому нравственному страданію которое, какъ вы полагаете, она испытываетъ. Но въ физическомъ отношеніи вѣдь нѣтъ никакой опасности, не правда ли?

-- Нѣтъ; по крайней мѣрѣ я никакой опасности не вижу.

-- Ахъ, докторъ! знаете ли, какъ ни хлопочи, а трудно дается счастье въ семейной жизни.... Какъ быть? что дѣлать?... Теперь большею частію когда человѣкъ женится, онъ уже утратилъ вѣру.... Если онъ женится на молодой дѣвушкѣ воспитанной по современному, то-есть чортъ знаетъ какъ, то онъ рискуетъ жениться на какой-нибудь куртизанкѣ; если же онъ женится на дѣвушкѣ воспитанной по старымъ традиціямъ, то оказывается что внутренно у него нѣтъ ничего общаго съ женой.... такой бракъ просто нравственный разводъ! Если бракъ учрежденіе устарѣлое, то лучше отказаться отъ него вовсе.

-- Самое лучшее, сказалъ докторъ Тальво,-- давать женщинамъ воспитаніе болѣе соотвѣтствующее духу того времени въ которое мы живемъ и болѣе соотвѣтствующее тѣмъ знаніямъ которыя мы сами получаемъ.... слѣдовало бы идеалъ христіанскій замѣнить въ душѣ женщины другимъ, новымъ идеаломъ.... Въ будущемъ это такъ и будетъ.... иногда случается это и въ настоящее время.... я самъ поступалъ такъ у себя въ домѣ.... Правда, мнѣ способствовали случайныя обстоятельства: судьба вручила мнѣ ребенка, дѣвочку, вы ее знаете.... Отецъ ея разорился и умеръ, немного спустя мать ея была разбита параличомъ.... ребенокъ остался на моемъ попеченіи. Сабина счастливо одарена отъ природы. Я имѣлъ полную возможность воспитывать ее по своему личному усмотрѣнію, опираясь на свои личные принципы, и понемногу образовать изъ нея спутницу моей жизни, моей мысли.... Излишне прибавлять что прежде чѣмъ жениться на ней, я рѣшился дождаться ея совершеннолѣтія, чтобъ она могла дѣйствовать вполнѣ самостоятельно, и что я позаботился упрочить ея будущность въ случаѣ еслибъ она не была въ состояніи раздѣлить мое чувство.

-- Это вполнѣ достойно васъ, сказалъ Бернаръ.-- Но позвольте вамъ замѣтить что Mademoiselle Сабина счастливая избранница судьбы; подобныя ей женщины всегда будутъ только исключеніями.

-- Я противнаго мнѣнія. Я полагаю что въ недалекомъ будущемъ умственный и нравственный типъ Сабины, исключительный въ данное время, станетъ общимъ типомъ молодой дѣвушки. Нельзя не допустить такой надежды если не желаешь допустить неправдоподобную гипотезу возвращенія къ религіи Божественнаго откровенія, ибо внѣ этихъ двухъ условій бракъ, который есть общественная необходимость, потерялъ бы всякій смыслъ.

Г. Тальво и Бернаръ направились къ Сабинѣ, которая, простившись съ Аліеттой, ожидала ихъ у крыльца замка. Такъ какъ погода стояла прекрасная, она пожелала возвращаться домой пѣшкомъ. Итакъ, они отправились въ Ла-Соле пѣшкомъ, и г. де-Водрикуръ по обыкновенію до полдороги проводилъ своихъ гостей. Когда онъ простился съ ними, Сабина шла нѣкоторое время молча рядомъ со своимъ опекуномъ, потомъ вдругъ въ ночной тиши раздался ея серіозный глубокій голосъ:

-- Дядя, сказала она,-- я опасаюсь что гжа де-Водрикуръ больна очень серіозно.... Вы не думаете этого?

-- Нѣтъ, дитя мое, слава Богу, люди отъ пустяковъ не умираютъ.

-- Съ ней сегодня былъ такой глубокій и продолжительный обморокъ что я испугалась.

-- Да, обморокъ страшная вещь, но когда нѣтъ никакого органическаго порока, это не болѣе какъ случайное явленіе, не представляющее никакого основанія для опасеній. Сердце гжи де-Водрикуръ въ полномъ порядкѣ... это не болѣе какъ анемія.

-- Но, дядя, я гдѣ-то читала, не помню гдѣ именно, что анемія кончается иногда смертью.

-- Разумѣется... случалось что люди истощенные продолжительною анеміей умирали въ обморокѣ... во такіе случаи весьма рѣдки и съ такимъ организмомъ какъ у гжи де-Водрикуръ, они почти невозможны...

-- Она говоритъ что давно подвержена обморокамъ.

-- Да, бѣдная женщина! Она мучится нравственно, сама создаетъ себѣ терзанія.

-- Но вы не боитесь за нее?

-- Пока нисколько.

-- Тѣмъ лучше, дядя.

Тѣмъ временемъ они подошли къ рѣшеткѣ Де-Соле и вступили въ тѣнь высокихъ, развѣсистыхъ ивъ.

Въ концѣ той же недѣли, нѣсколько парижскихъ знакомыхъ, привлеченныхъ прелестью весенней погоды, пріѣхали погостить въ Вальмутье. Во главѣ общества стояла герцогиня де-Кастель-Море, старинный другъ Бернара и Аліетты. Изъ писемъ обоихъ она знала и о болѣзни маленькой Жанны и объ ея чудесномъ выздоровленіи. Едва успѣвъ поздороваться, герцогиня выразила желаніе поскорѣе познакомиться съ молодою сосѣдкой, оригинальную личность которой ей уже описали въ письмахъ.

-- А прелестная Еврейка, обратилась она къ Бернару,-- развѣ мы ея не увидимъ?

-- Какая Еврейка, любезная герцогиня?

-- А та что ухаживала во время болѣзни за маленькою жанной.

-- Mlle Тальво? Да она вовсе не Еврейка.

-- Въ самомъ дѣлѣ? А я вообразила себѣ что она Еврейка... Вѣроятно благодаря воспоминанію о красавицахъ-Еврейкахъ которыя лѣчили больныхъ въ Средніе Вѣка... и перевязывали раны рыцарямъ какъ Ревекка въ Айвенго... Однако, Еврейка она или нѣтъ, она меня очень интересуетъ!... Нельзя ли ее посмотрѣть?

Въ угоду герцогинѣ, въ Ла-Соле отправили карету съ запиской отъ Аліетты къ доктору Тальво. Она извинялась предъ нимъ что снова рѣшается похитить его племянницу чтобы познакомить ее съ очень пріятною пріѣхавшею къ нимъ въ гости особой.

Сабина пріѣхала, и своею красотой и оригинальностью возбудила всеобщій восторгъ въ мимолетныхъ посѣтителяхъ Вальмутье.

-- Это гордая Венера, выразилась о ней герцогиня.

На слѣдующій день гжа де-Водрикуръ, повидимому утомившись обязанностями хозяйки, съ самаго утра почувствовала большую слабость и, по совѣту доктора Ремона, не выходила изъ своей комнаты. Она приняла у себя только мужа, Mlle Тальво и герцогиню, которая, не любя скучать, тѣмъ же вечеромъ улетѣла обратно въ Парижъ и увезла съ собой и все пріѣхавшее съ ней общество.

Mlle Тальво сбиралась также вернуться къ дядѣ, но въ самую минуту ея отъѣзда съ Аліеттой сдѣлался такой продолжительвый обморокъ что мужъ ея страшно перепугался. Онъ уговорилъ Сабину остаться и, боясь злоупотреблять снисходительностью доктора Тальво, послалъ за докторомъ Ремономъ. Докторъ засвидѣтельствовалъ что послѣ обморока пульсъ Аліетты нѣсколько упалъ и бьется менѣе ровно чѣмъ обыкновенно. Впрочемъ, онъ не замѣтилъ въ состояніи больной никакихъ особенныхъ признаковъ опасности, предписалъ пріемы поперемѣнно іоническихъ и успокоительныхъ средствъ которыя прежде принимала гжа де-Водрикуръ и которыя главнымъ образомъ состояли изъ хиннаго вина, эѳира и валеріяны.

На слѣдующій день гжа де-Водрикуръ, хотя и встала съ постели, но все-таки чувствовала большую слабость, и вообще ей очень не здоровилось. Вечеромъ съ ней снова сдѣлался обморокъ, изъ котораго ее съ трудомъ вывели. Когда она пришла въ себя, она велѣла привести къ себѣ дочь которой не видала со вчерашняго дня; она улыбнулась ей, покачала своею ослабѣвшею головой и долго цѣловала ее, а когда дѣвочка съ удивленіемъ взглянула на навернувшіяся на глаза матери слезы, та сказала ей: "Ступай играть, мое дорогое дитя!"

Г. де-Водрикуръ и Сабина вмѣстѣ со старою няней Викторіей день и ночь не отходили отъ постели больной и съ одинаковымъ усердіемъ ухаживали за нею, стараясь не выказывать ни малѣйшаго признака тревоги относительно ея положенія. Г. де-Водрикуръ однако начиналъ сильно безпокоиться, и очутившись на минуту съ глазу на глазъ съ Сабиной, взволнованно обратился къ ней:

-- Скажите, пожалуста, увѣрены ли вы что доктора не ошибаются? Я вполнѣ довѣряю доктору Тальво... но тѣмъ не менѣе не могу не признаться что замѣчаю большую перемѣну... даже въ лицѣ... Неужели это васъ не поражаетъ?

-- Боже мой, г. де-Водрикуръ, отвѣчала Сабина,-- я могу только повторить вамъ то что мнѣ сказалъ два дня тому назадъ дядя: у нея нѣтъ никакого, органическаго порока, а отъ пустяковъ не умираютъ.

Она оставила его во дворѣ замка, гдѣ онъ большими шагами ходилъ вокругъ цвѣтника. Вдругъ онъ увидѣлъ у рѣшетки приходскаго священника, который очевидно очень спѣшилъ; въ то же время онъ замѣтилъ на крыльцѣ старую Викторію повидимому поджидавшую его прихода.

-- Это вы, несчастная, послали за священникомъ? гнѣвно воскликнулъ Бернаръ.

-- Да, сударь, отвѣтила она съ твердостью, глядя ему въ глаза.

-- Барыня его спрашивала?

-- Нѣтъ, но что бы ни говорили, я нахожу что барыня очень плоха...

-- Да вѣдь вы убьете ее, несчастная, причиняя ей такое сильное волненіе!...

Прежде чѣмъ Викторія успѣла отвѣтить, на порогѣ появилась мадемуазель Тальво.

-- г. де-Водрикуръ, нѣсколько взволнованно проговорила Сабина,-- я полагаю что слѣдуетъ немедленно послать за дядей.

Г. де-Водрикуръ вопросительно взглянулъ на нее, въ отчаяніи всплеснулъ руками и не могъ удержаться отъ горестнаго восклицанія... Лакей со всѣхъ ногъ бросился въ конюшню распорядиться насчетъ лошадей чтобы послать за г. Тальво.

-- Прошу васъ слѣдовать за мной, обратился Бернаръ къ священнику,-- во позвольте мнѣ прежде предупредить жеву о вашемъ приходѣ.

Священникъ молча поклонился.

Бернаръ вошелъ къ Аліеттѣ. Она лежала на кушеткѣ и, казалось, дремала, но когда мужъ вошелъ въ комнату, она открыла глаза.

-- Дорогая моя, взявъ ея руку началъ онъ, я только-что побранилъ твою старую Викторію: она право сходитъ съ ума... Несмотря на успокоительныя увѣренія докторовъ, она испугалась замѣтивъ что тебѣ сегодня хуже обыкновеннаго и послала за священникомъ. Желаешь ли ты принять его?

-- Пожалуста.

Она тяжело вздохнула и обратила на мужа взглядъ своихъ большихъ прекрасныхъ глазъ съ выраженіемъ такого мучительнаго страданія что онъ почувствовалъ какъ отъ ужаса у него кровь стынетъ въ жилахъ.

Онъ не могъ удержаться чтобы не спросить ее глубоко взволнованнымъ голосомъ.

-- Развѣ ты меня разлюбила, Аліетта?

-- Люблю попрежнему, прошептала она.

Онъ наклонился къ ней и запечатлѣлъ на ея челѣ долгій поцѣлуй. Она замѣтила слезы на глазахъ мужа и казалось удивилась этому.

Онъ тотчасъ же направился къ двери, сдѣлалъ знакъ ожидавшему священнику и тихо удалился.

Въ теченіе мучительнаго получаса г. де-Водрикуръ въ страшномъ волненіи шагалъ по большой гостиной своего замка, то и дѣло останавливаясь предъ выходившими во дворъ окнами. Mlle Тальво, безмолвная и блѣдная, сидѣла у маленькаго столика въ своей обыкновенной позѣ, то-есть облокотившись головой на руку. Время отъ времени у взволнованнаго Бернара вырывались несвязныя восклицанія:

-- Нѣтъ, это невозможно! Отчего бы ей умереть? Это точно ударъ грома! Нѣтъ, это невозможно!

-- Подождите дядю, просто говорила ему Сабина.

Г. де-Водрикуръ пришли доложить, какъ онъ это приказалъ, что священникъ ушелъ отъ его жены. Онъ тотчасъ же отправился къ ней, Сабина послѣдовала за нимъ. Но Аліетта какъ будто не видѣла ихъ. Она впрочемъ выпила поданное ей рукой мужа питье. Викторія сказала Бернару что священникъ по просьбѣ больной вернется нѣсколько позднѣе со святыми дарами.

Около семи часовъ пріѣхалъ докторъ Тальво. Какъ только онъ увидѣлъ Аліетту, выраженіе недоумѣнія какъ облако пробѣжало по его лицу. Затѣмъ, немедленно принявъ свойственный врачамъ безстрастный видъ, онъ подошелъ къ молодой женщинѣ, взялъ ея холодную какъ ледъ руку, пощупалъ едва слышный пульсъ, взглянулъ на ея мертвенно блѣдное лицо и подернутые туманомъ глаза, и наклонившись къ ней прошепталъ ей нѣсколько ласковыхъ словъ какъ будто говоря съ ребенкомъ.

Озъ увелъ Бернара въ сосѣднюю комнату и крѣпко сжалъ его руку.

-- Простите меня! проговорилъ онъ.-- Мнѣ тяжело сказать вамъ это, но моя жалкая наука ошиблась... теперь же она безсильна... Жена ваша умираетъ!...

Раздался раздирающій душу вопль, и Бернаръ бросился въ комнату жены...

Аліетта уже умерла...

Послѣ перваго припадка безумнаго отчаянія и затѣмъ нѣмаго оцѣпенѣнія, въ которое его повергнула столь внезапно наступившая катастрофа, г. де-Водрикуръ вдругъ неожиданно обратился къ г. Тальво:

-- Но отчего же она умерла? спросилъ онъ.

-- Она умерла отъ внезапнаго прекращенія дѣятельности сердца...

И г. Тальво въ краткихъ словахъ объяснилъ Бернару что при анеміи иногда бываетъ такой печальный исходъ болѣзни, но что случаи эти до того рѣдки и исключительны что наука никогда не можетъ ихъ предвидѣть. Онъ прибавилъ что вѣчно будетъ упрекать себя за то что не предусмотрѣлъ даже невозможнаго когда дѣло шло о сохраненіи столь драгоцѣнной жизни.

Было уже одиннадцать часовъ ночи когда г. Тальво и его племянница простились съ г. де-Водрикуръ. Карета ожидала ихъ у подъѣзда. Сабина сидѣла рядомъ съ дядей, но оба они, углубленные въ свои мысли, доѣхали до дома не обмѣнявшись ни словомъ. Наконецъ карета остановилась у подъѣзда.

VIII.

По своей обычной привычкѣ, г. Тальво проводилъ свою племянницу до двери ея комнаты, поцѣловалъ ее въ лобъ, пожалъ ей руку и удалился къ себѣ.

Часа черезъ полтора, когда можно было думать что Сабина уже спитъ, докторъ Тальво вышелъ изъ своей комнаты, осторожно пробрался корридоромъ и спустился по лѣстницѣ. Свѣча которую онъ держалъ обливала дрожащимъ свѣтомъ искаженныя черты его блѣднаго лица. Онъ вошелъ въ большую комнату нижняго этажа, служившую ему одновременно и библіотекой и гостиной, и затѣмъ, поднявъ тяжелую портьеру, прошелъ въ свою лабораторію. Онъ прямо направился къ старинному дубовому шкафу, гдѣ у него хранились сильно дѣйствующія средства и яды, употребляемые имъ при составленіи лѣкарствъ и при опытахъ. Шкафъ этотъ запирался безъ ключа, замкомъ съ секретомъ. Повернувъ звенья этого замка, докторъ на секунду остановился какъ бы въ раздумьи, но вслѣдъ затѣмъ рѣшительно распахнулъ дверцы. Его блѣдное лицо помертвѣло: на верхней полкѣ, гдѣ стояли сильно дѣйствующія средства, онъ замѣтилъ пустое мѣстечко. Съ его судорожно сжатыхъ губъ едва слышно сорвалось слово: Aconit. Вдругъ ему почудился какой-то невнятный шорохъ. Онъ потушилъ свѣчу и сталъ прислушиваться. Минуту спустя онъ ясно разслышалъ осторожные шаги и шелестъ шелковаго платья въ сосѣдней комнатѣ. Онъ поспѣшно приблизился къ двери и ожидалъ. Ночь была ясная, сквозь выходившія въ садъ окна луна слабо освѣщала лабораторію. Портьера поднялась, и на порогѣ появилась Сабина: въ ту же секунду рука доктора Тальво опустилась на плечо его воспитанницы.

Молодая дѣвушка слабо вскрикнула, отъ внезапнаго испуга выронила пузырекъ, который звеня упалъ за полѣ, и бѣгомъ бросилась въ сосѣднюю комнату. Она остановилась у стоявшаго посреди комнаты большаго стола, оперлась на него рукой и ожидала своего опекуна направлявшагося прямо къ ней. Въ библіотекѣ, какъ и въ лабораторіи, въ окнахъ выходившихъ въ садъ, ставень не было; луна и здѣсь разливала свой мягкій голубоватый полусвѣтъ. Г. Тальво могъ видѣть на лицѣ и во взорѣ Сабины выраженіе дерзкой рѣшимости.

-- Несчастная! глухо проговорилъ онъ: -- что же ты не оправдываешься!... Скажи что ты ошиблась... Аконитъ также лѣкарство. Ты не разъ видала какъ я самъ употреблялъ его. Ты могла сдѣлать неосторожность... Вотъ почему ты скрыла это?... Отвѣчай же!

-- Къ чему? сказала она съ презрительнымъ жестомъ:-- вы бы мнѣ не повѣрили, вы не вѣрите самому себѣ.

Совсѣмъ уничтоженный, г. Тальво упалъ въ свое кресло и въ глубокомъ волненіи проговорилъ:

-- Нѣтъ, это правда... Невозможно сомнѣваться. Она не способна сдѣлать такую грубую ошибку! Увы, она слишкомъ хорошо понимала что дѣлаетъ!.. Съ какою дьявольскою хитростью сумѣла она выбрать этотъ ядъ, дѣйствіе котораго должно было имѣть сходство съ симптомами самой болѣзни... смѣшаться съ ними и, усиливъ ихъ, незамѣтно довести больную до смерти!.. Да, это преступленіе ужасное, заранѣе обдуманное преступленіе противъ этого кроткаго и милаго существа!..-- Онъ помолчалъ.-- О какъ же я жестоко обманулся, проговорилъ онъ и потомъ снова обращаясь къ Сабинѣ:-- Скажи же мнѣ по крайней мѣрѣ что мужъ ея былъ твоимъ сообщникомъ, что это онъ толкнулъ тебя на это низкое, ужасное преступленіе?

-- Нѣтъ, сказала Сабина,-- онъ ничего не знаетъ... Я люблю его и знаю что любима; вотъ и все.

Послѣ нѣсколькихъ минутъ безмолвнаго молчанія, докторъ Тальво снова обратился къ Сабинѣ и проговорилъ твердымъ, хотя и сильно измѣнившимся голосомъ:

-- Сабина, если ты разчитывала на какую-либо преступную слабость съ моей стороны, ты ошиблась; съ этой минуты мой долгъ предать тебя въ руки правосудія и, какъ мнѣ ни тяжело, я исполню этотъ долгъ.

-- Вы прежде подумайте, дядя, холодно, сказала молодая дѣвушка, стоя по другую сторону стола и глядя прямо въ лицо своего опекуна.-- Если вы меня предадите въ руки правосудія, если вы доставите свѣту удовольствіе слѣдить за такимъ интереснымъ процессомъ, всѣ скажутъ что я ваша воспитанница, и это будетъ сущая истина.

-- Моя воспитанница, несчастная? Развѣ я училъ тебя какимъ-либо правиламъ которымъ не слѣдовалъ самъ? Развѣ я не училъ тебя честности, правдѣ, справедливости, человѣколюбію?

-- Вы удивляете меня, дядя! Какъ это такому умному какъ вы человѣку никогда не приходило въ голову что изъ вашихъ теорій, изъ нашихъ совмѣстныхъ ученыхъ занятій я могла извлечь правила противоположныя вашимъ?.. Древо науки не производитъ одинаковыхъ плодовъ на всякой почвѣ. Вы мнѣ говорите о честности, правдѣ, справедливости, человѣколюбіи? Вы удивляетесь что теоріи внушившія вамъ эти высокія чувства не внушили ихъ также и мнѣ. Подобно мнѣ, вы знаете что эти воображаемыя добродѣтели въ сущности произвольны; онѣ не болѣе какъ инстинкты, предразсудки навязанные намъ природой, потому что они ей нужны для сохраненія и развитія ея дѣла. Вамъ нравится слѣдовать этимъ инстинктамъ, а мнѣ не нравится. Вотъ и все.

-- Но не говорилъ ли я тебѣ и не повторялъ ли сотни разъ, несчастная, что долгъ, честь и даже счастье зависятъ отъ этихъ естественныхъ законовъ, законовъ божественныхъ?

-- Да, вы мнѣ это говорили и сами вѣрите въ это. Я же наоборотъ вѣрю что долгъ и честь человѣческаго существа -- возмущаться противъ такого рабства. Да, разумѣется, вы мнѣ говорили и повторяли что для васъ не только долгъ, но и наслажденіе скромно содѣйствовать своими трудами и добродѣтелями какому-то божественному творчеству, какимъ-то высшимъ и таинственнымъ цѣлямъ къ которымъ стремится воя вселенная. Но, право, я совершенно равнодушна къ такого рода наслажденіямъ; клянусь вамъ, мнѣ нѣтъ никакой охоты лишать себя чего бы то ни было, сдерживать себя и страдать всю жизнь ради того чтобы готовить какому-то будущему человѣчеству состояніе полнаго блаженства и совершенства которыми мнѣ самой не придется наслаждаться, готовить празднества въ которыхъ я сама не буду принимать никакого участія и рай въ который не попаду.

Рѣчь ея, въ началѣ спокойная и холодная, понемногу оживлялась и постепенно дошла до высшей степени возбужденности. Она тихими шагами ходила по библіотекѣ, минутами останавливаясь чтобъ оттѣнить какое-нибудь выраженіе энергическимъ жестомъ. Г. Тальво продолжалъ безмолвно сидѣть въ своемъ креслѣ, отвѣчая ей только неопредѣленными, полными негодованія восклицаніями, и повидимому въ какомъ-то остолбененіи слѣдилъ за тѣмъ какъ она подобно призраку то исчезала въ темнотѣ, то появлялась въ блѣдномъ свѣтѣ луны.

-- Говорить ли вамъ все? продолжала она.-- Я смертельно скучала, скучала въ настоящемъ, прошедшемъ и будущемъ... Я томилась... Мысль провести здѣсь всю свою жизнь надъ учеными книгами и физическими инструментами, имѣя въ видѣ утѣшенія и развлеченія лишь одно конечное совершенствованіе вселенной... Мысль эта была для меня нестерпима, она томила, удручала меня. Такою жизнью можетъ удовлетвориться только человѣкъ подобный вамъ; но у кого подъ кожей есть нерны, въ жилахъ течетъ кровь, а сердце горитъ страстями, такіе люди никогда не могутъ удовлетвориться подобною жизнью! Я женщина, у меня всѣ женскія стремленія и помыслы, во мнѣ всѣ женскія страсти. Онѣ даже у меня сильнѣе чѣмъ у другихъ, потому что я чужда всякимъ предразсудкамъ которые у другихъ женщинъ отчасти могутъ одерживать страстные порывы. Я мечтала о страстной любви, богатствѣ, блескѣ, роскоши, удовольствіяхъ, развлеченіяхъ. Я сознавала что судьба одарила меня всѣмъ чтобы достичь всего, наслаждаться всѣмъ. Я жаждала жизни и должна была это всего и навсегда отказаться... Къ чему мнѣ въ такомъ случаѣ свобода мысли которой я достигла? Къ чему мнѣ наука, изъ которой я не могла извлечь никакой пользы для своихъ стремленій, для удовлетворенія своихъ страстей? Представился случай, я полюбила этого человѣка и поняла что и онъ любитъ меня; я поняла что будь онъ свободенъ, онъ женился бы на мнѣ... и... и я сдѣлала то что сдѣлала! Преступленіе? но это вѣдь только одинъ пустой звукъ. Гдѣ добро, гдѣ зло? Въ чемъ истина и въ чемъ ложь? Вѣдь и вы сами должны знать что въ наше время законы нравственности не болѣе какъ листъ бѣлой бумаги, на которомъ всякій пишетъ все что захочетъ смотря по направленію своего ума и темпераменту своего характера. Теперь существуютъ только частные, личные кодексы нравственности. Моему кодексу меня учитъ сама природа своимъ примѣромъ: съ безстрастнымъ эгоизмомъ она уничтожаетъ все что ее стѣсняетъ, все что служитъ ей преградой къ достиженію ея цѣлей; она давитъ слабаго чтобъ онъ уступилъ свое мѣсто сильному. И повѣрьте, теорія эта не новая, ея должны были всегда держаться всѣ высшіе, дѣйствительно свободные умы... Говорится: добрые умираютъ! Нѣтъ, это слабые исчезаютъ... и этимъ самымъ только исполняютъ свой долгъ; помогая имъ исчезнуть съ лица земли, дѣлаешь то же что дѣлаетъ и само божество!.. Перечтите-ка своего Дарвина, дядя!..

Но тотъ къ кому она обращалась уже пересталъ ее слышать. Обернувшись къ нему при послѣднихъ своихъ словахъ, она увидала что тѣло его тяжело наклонилось впередъ, а голова недвижно лежала на столѣ. Онъ не вынесъ ужаснаго удара, который одновременно поразилъ и умъ, и сердце его. Подъ тяжестью этого удара погибли всѣ его чувства, помыслы, надежды, вѣрованія; ударъ этотъ разомъ убилъ въ немъ и умственную, и нравственную жизнь. Его юная воспитанница была для него не только подругой его жизни, но и возлюбленною его сердца: своею оригинальною красотой она казалась ему отраженіемъ, воплощеніемъ его философской религіи; именно въ ней и сіяла для него эта религія лучезарнымъ блескомъ, именно въ ней она и очаровала его. Когда онъ увидалъ подъ обворожительною, обожаемою внѣшностью такое чудовище, мысль его угасла, а вслѣдъ за нею и самая жизнь...

Что въ это мгновеніе произошло въ душѣ и умѣ этого юнаго существа, спутанныя философскія понятія котораго исказили въ немъ образъ человѣческій? неизвѣстно. Послѣ первой минуты нѣмаго ужаса она приложила руку къ похолодѣвшему сердцу человѣка, столько лѣтъ осыпавшаго ее своими благодѣяніями и самыми вѣжными ласками, упала возлѣ него на колѣвіи и конвульсивно зарыдала.

Вдругъ порывистымъ движеніемъ она поднялась, отерла себѣ глаза и погрузилась въ минутное размышленіе. Потомъ она прошла въ лабораторію, подняла съ полу упавшій пузырекъ и поставила его на мѣсто въ дубовый шкафъ. Сдѣлавъ это, она осторожно поднялась по лѣстницѣ и прошла къ себѣ въ комнату.

При первыхъ проблескахъ дня, шумъ внизу, испуганные возгласы прислуги и суетня увѣдомили ее о томъ что горестное открытіе уже сдѣлано. Испуганная и растерявшаяся горничная прибѣгала за Сабиной. Она бросилась внизъ и пролила еще нѣсколько можетъ-быть вполнѣ искреннихъ слезъ у тѣла своего опекуна.

Докторъ Ремонъ опредѣлилъ что смерть г. Тальво послѣдовала отъ прилива крови къ мозгу. Сабина очень просто разказала ему что вчера вечеромъ, когда она простилась съ дядей, онъ остался въ библіотекѣ подъ тяжелымъ и грустнымъ впечатлѣніемъ произведеннымъ на него смертью гжи де-Водрикуръ, которую онъ горячо любилъ. Между прочимъ, онъ упрекалъ себя за недостатокъ предусмотрительности, какъ бы считая себя отчасти виновнымъ въ случившемся печальномъ событіи. Она была и удивлена, и встревожена тѣмъ что мысль эта до такой степени волнуетъ его. Докторъ Ремонъ вполнѣ допускалъ что г. Тальво, изнуренный своими учеными занятіями и пораженный неожиданнымъ и сильнымъ горемъ, могъ умереть именно такимъ образомъ. Его объясненіе всѣхъ удовлетворило, всѣ ему повѣрили; между этими двумя внезапными смертными случаями установилась нѣкоторая связь, одна смерть объяснялась другою.

Мысль что смерть гжи де-Водрикуръ была слѣдствіемъ преступленія не приходила и не могла никому придти въ голову; молодая женщина была долгое время больна, на глазахъ у всѣхъ видимо угасала съ каждымъ днемъ, всѣмъ казалось что болѣзнь шла своимъ обыкновеннымъ теченіемъ, и смерть ея казалась естественнымъ слѣдствіемъ недуга которымъ она страдала. Ученая преступница сумѣла выбрать ядъ съ такимъ искусствомъ и давать его въ такихъ дозахъ что дѣйствіе его невозможно было отличить отъ естественныхъ припадковъ болѣзни; ядъ только усилилъ ихъ и сдѣлалъ самый недугъ смертельнымъ. Что же касается признаковъ могущихъ указать на присутствіе яда, то только докторъ Тальво, благодаря своей необыкновенной учености и проницательности, могъ замѣтить ихъ; впрочемъ, вѣдь извѣстно что изо всѣхъ растительныхъ ядовъ дѣйствіе аконита всего менѣе поддается научному изслѣдованію, такъ какъ онъ не оставляетъ послѣ себя въ организмѣ почти никакихъ ни внутреннихъ, ни наружныхъ слѣдовъ.

Между тѣмъ какъ мадмуазель Тальво, получивъ послѣ дяди наслѣдство, продолжала со своею больною матерью жить въ Ла-Соле, графъ де-Водрикуръ, похоронивъ свою жену, поѣхалъ съ маленькою Жанной въ Варавилль. Онъ прожилъ тамъ нѣсколько недѣль, вмѣстѣ съ матерью и родственниками Аліетты оплакивая свою покойную жену. Горе его было вполнѣ искренне. Если г. де-Водрикуръ и страдалъ вслѣдствіе своего неудачнаго выбора, если онъ и не разъ проклиналъ тотъ день въ который соединился неразрывными узами брака съ женщиной, всѣ чувства и склонности которой совершенно противорѣчили его собственнымъ, если живя съ нею онъ и полюбилъ страстно другую женщину, то тѣмъ не менѣе, при мысли о той которой уже не было въ живыхъ, особенно первое время, онъ испытывалъ чувство глубокой горести вмѣстѣ съ чувствомъ безконечнаго состраданія къ усопшей.

Осенью Бернаръ уѣхалъ въ Англію къ родственникамъ Куртэзовъ и провелъ тамъ и часть зимы, занимаясь охотой и развлекаясь путешествіями. Возвратясь снова во Францію, онъ пробылъ нѣкоторое время близь своей дочери въ Варавиллѣ, и наконецъ, въ первый разъ послѣ смерти жены посѣтилъ Вальмутье.

Уѣзжая отсюда онъ не видался съ Сабиной, но по своемъ пріѣздѣ въ Варавилль немедленно написалъ ей письмо выражая свое искреннее сочувствіе по случаю ея горестной утраты. Она отвѣтила ему въ томъ же тонѣ, вѣжливо, коротко и сдержанно. Изъ Англіи Бернаръ снова и уже съ меньшею сдержанностью раза три писалъ Сабинѣ, возвращаясь понемногу къ своему прежнему шутливому тону, но не дѣлая впрочемъ ни малѣйшаго намека на нѣжную сцену происшедшую между ними за нѣсколько дней до смерти Аліетты.

Когда они снова увидѣлись, Сабина была еще въ глубокомъ траурѣ, что необыкновенно шло къ ея страстной красотѣ, воспоминаніе о которой преслѣдовало Бернара и по ту сторону пролива и понемногу изглаживало изъ его памяти свѣтлый образъ несчастной умершей.

Тѣмъ не менѣе, нѣкоторое время онъ раздумывалъ прежде чѣмъ принять окончательное рѣшеніе, которое ему казалось неизбѣжнымъ. Что-то глухо возмущалось въ немъ противъ мысли его союза съ Сабиной, и все-таки онъ кончилъ тѣмъ что убѣдилъ себя что послѣ происшедшаго между ними, послѣ его безмолвнаго призванія въ любви, чувство деликатности и даже чести принуждаетъ его жениться на ней тотчасъ же какъ онъ и она сдѣлаются свободными. Сверхъ того, онъ былъ слишкомъ молодъ чтобы не жениться второй разъ, и какъ было ему послѣ горькаго опыта своего перваго брака не остановить своего выбора на этой молодой дѣвушкѣ рѣдкаго, исключительнаго образованія, въ которой онъ не видѣлъ ни пороковъ преждевременной свѣтской испорченности, ни узкости религіозныхъ взглядовъ, и въ которой напротивъ того онъ замѣчалъ только высшее умственное развитіе, чувства и правила высокой честности.

Сверхъ того, онъ зналъ что можетъ обладать ею только женившись на ней, а обладаніе этимъ великолѣпнымъ созданіемъ сдѣлалось его единственною мыслью, которая ни днемъ, ни ночью не давала ему покоя.

Онъ желалъ дождаться годовщины смерти Аліетты, и только въ іюнѣ мѣсяцѣ вернулся въ Варавилль чтобы сообщить гжѣ де-Куртэзъ о своемъ рѣшеніи. Онъ сказалъ ей что, не имѣя сына, онъ считаетъ своимъ долгомъ относительно своего имени и памяти своего дяди жениться вторично. Онъ женится на мадемуазель Тальво: это совершенно особенное существо, которое еще дороже ему благодаря той нѣжной заботливости съ которою она нѣкогда ухаживала за его дочерью и женой. Чтобы смягчить ударъ наносимый имъ матери Аліетты, онъ объявилъ ей что разчитываетъ оставить у нея маленькую Жанну, прося при этомъ позволенія часто посѣщать Варавилль чтобы видѣться съ дочерью. Не, безъ искренней сердечной горести рѣшился онъ разстаться съ нѣжно-любимымъ ребенкомъ. Эта была тайная жертва которую онъ, можетъ-быть помимо своей воли, приносилъ той которая уже не могла сама заботиться о своемъ ребенкѣ.

Три мѣсяца спустя Сабина Тальво стала женой Бернара, а зимой того же года, послѣ путешествія по Европѣ, графъ и графиня де-Водрикуръ поселились въ Парижѣ въ роскошно отдѣланномъ домѣ близь Елисейскихъ Полей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Года черезъ два послѣ своего брака съ Сабиной Бернаръ снова взялся за перо и прибавилъ въ своемъ дневникѣ слѣдующія строки.

Парижъ, февраль 188... г.

Жизнь моя безспорно одна изъ самыхъ удивительныхъ въ наше время!.. Еслибъ я былъ постороннимъ наблюдателемъ ея, она бы сильно меня интересовала, а такъ какъ я въ ней главное дѣйствующее лицо, то она интересуетъ меня еще болѣе. Теперь, какъ и десять лѣтъ тому назадъ, въ судьбѣ моей совершается переломъ, переломъ чувствительный, и я невольно уступаю желанію выразить всѣ причиняемыя имъ во мнѣ ощущенія; можетъ-быть созрѣвъ съ годами, кромѣ того, я буду въ состояніи изложить въ своемъ дневникѣ нѣсколько стоящихъ вниманія философскихъ размышленій.

Еще нѣсколько словъ о печальномъ прошломъ, о которомъ я могу говорить отнынѣ не иначе какъ съ чувствомъ самаго глубокаго уваженія. Я не былъ счастливъ съ моею первою женой, и она не была счастлива со мной; я даже имѣю основаніе думать что ея молодая жизнь была подкошена горемъ. Но въ чемъ же мнѣ упрекать себя? У нея была вѣра, у меня ея не было. Вотъ и все. Моя истинная вина въ томъ что я не предвидѣлъ роковыхъ послѣдствій союза двухъ человѣкъ смотрящихъ на жизнь съ совершенно противоположныхъ точекъ зрѣнія: одинъ смотрѣлъ на нее какъ на Божій даръ, другой какъ на случайный даръ судьбы; одинъ какъ на испытаніе, какъ на преддверіе другой жизни, другой какъ на временное наслажденіе, какъ на приключеніе безо всякихъ послѣдствій. Очевидно что при такихъ различныхъ воззрѣніяхъ на жизнь и самая жизнь этихъ людей должна идти совершенно различными путями. Однако довольно объ этомъ.

Если моя первая жена огорчала меня, то вторая безконечно забавляетъ. Она не страдаетъ избыткомъ религіозности, скорѣе избыткомъ научныхъ свѣдѣній. У нея масса всякихъ знаній; боюсь однако что она не совсѣмъ правильно усвоила ихъ себѣ. Я достаточно знаю о своемъ времени, достаточно читалъ или по крайней мѣрѣ пробѣгалъ книги, и казалось бы могу слѣдить за ея философскими теоріями; но мнѣ кажется что она злоупотребляетъ ими и слишкомъ далеко заходитъ въ своемъ логическомъ мышленіи. У нея есть всегда ученые аргументы, на которые она опирается во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ, вкусахъ, симпатіяхъ и антипатіяхъ. Мнѣ кажется я буду смѣяться до самой смерти ея отвѣту мнѣ вскорѣ послѣ нашей свадьбы. Такъ какъ весьма многое изъ ея дѣйствій, признаюсь, меня сильно удивляло, то я и сказалъ ей что желалъ бы имѣть сына. "Не разчитывайте въ этомъ случаѣ на меня, сказала она. Рожденіе дѣтей одна изъ тяжкихъ обузъ налагаемыхъ на насъ природой для ея надобностей. Но я не расположена покоряться ей. Мое правило, какъ я думаю, весьма сходное и съ твоимъ собственнымъ, брать отъ жизни какъ можно больше наслажденій и избѣгать всякихъ страданій. Природа надѣлила какою-нибудь приманкой каждый изъ своихъ принудительныхъ законовъ. Такъ она изобрѣла сладострастіе какъ приманку для рожденія дѣтей. Цѣль свободнаго ума -- схватить приманку, не трогая самого закона. Ты мнѣ скажешь что родъ людской прекратился бы еслибы всѣ думали также какъ я. А я тебѣ отвѣчу что это мнѣ совершенно безразлично. Природа, какъ ты долженъ знать, заботится о сохраненіи видовъ и презираетъ отдѣльныя единицы... Я же, подобно ей, презираю единицы, но вмѣстѣ съ тѣмъ ни мало не забочусь и о сохраненіи видовъ!"

Правда, съ женскою граціей и обворожительною улыбкой, причемъ у нея на щекахъ появились двѣ прелестныя ямочки, она потомъ прибавила: "А затѣмъ, мой другъ, рожденіе дѣтей вредитъ красотѣ, а такъ какъ ты находишь меня красавицей, то я и желаю ею оставаться!"

И дѣйствительно она продолжаетъ быть и оставаться красавицей, но я имѣю нѣкоторое основаніе опасаться что о сохраненіи своей красоты она заботится не для меня одного. Рѣшившись тверже чѣмъ когда-либо на все смотрѣть съ веселой точки зрѣнія, я тѣмъ не менѣе намѣренъ еще коснуться этого щекотливаго вопроса.

Послѣ нашего свадебнаго путешествія (въ продолженіи котораго, признаюсь, рѣдкое обширное умственное образованіе Сабины доставляло мнѣ не мало удовольствія), мы наконецъ пріѣхали и поселились въ Парижѣ, куда я лично былъ очень радъ возвратиться. Я было боялся что жена моя послѣдовала сюда за мною только въ угоду мнѣ, боялся и того что ей будетъ трудно привыкнуть къ шумному Парижу послѣ ея затворнической и серіозной жизни въ деревнѣ. Сперва я былъ пріятно изумленъ въ этомъ отношеніи. Сабина вошла въ свѣтъ какъ въ родную для себя сферу. Вскорѣ однако я замѣтилъ что она даже черезчуръ усердно предается всякаго рода свѣтскимъ удовольствіямъ; мысленно я невольно сравнивалъ ее съ вырвавшеюся изъ душной кельи монахиней, жадно предающейся развлеченіямъ о которыхъ она долго и тщетно мечтала у себя въ монастырѣ; можетъ-быть у же слишкомъ поздно вспомнилъ я о томъ странномъ любопытствѣ съ какимъ нѣкогда, во время нашихъ прогулокъ, разспрашивала меня мадемуазель Тальво объ удовольствіяхъ и развлеченіяхъ счастливыхъ жителей Парижа. Теперь она и сама могла предаваться имъ, и слѣдуетъ прибавить что она предавалась имъ съ такимъ увлеченіемъ какъ будто хотѣла какъ можно скорѣе испить до дна всю чашу свѣтскихъ наслажденій. Жена моя съ неутомимою, ненасытною страстью стремилась ко всякаго рода развлеченіямъ: обѣды, балы, прогулки, театры, домашніе спектакли, всевозможныя празднества, какіе только могутъ доставить сколько-нибудь пищи уму, чувственности или тщеславію, безпрерывно смѣняли другъ друга; Сабины хватало да и теперь еще хватаетъ на все. Но у нея не безсмысленное увлеченіе заурядной Парижанки; она рѣшила извѣдать все, насладиться всѣмъ что только можетъ дать наша несчастная планета; а въ исполненіи принятаго ею рѣшенія ее поддерживаютъ крѣпкіе какъ сталь нервы и непреклонная, желѣзная воля. Моя жена загадка. Ее можно сравнить просто со вновь открытою рукописью; съ перваго дня нашего брака я занимаюсь изученіемъ этой рукописи, и признаюсь, не безъ нѣкотораго душевнаго трепета. Я разумѣется не могъ не замѣтить что эта удивительная женщина, вмѣсто того чтобы, подобно своему покойному воспитателю, черпать въ наукѣ и знаніяхъ мистическую вѣру въ высшее существо, черпаетъ въ нихъ только горькое отрицаніе вмѣстѣ съ чувствомъ глубокаго презрѣнія и возмущенія противъ всякихъ естественныхъ и сверхъестественныхъ стѣсненій, противъ всякихъ божескихъ и человѣческихъ законовъ. Я задавалъ себѣ вопросъ до чего можетъ дойти эта страстная натура со своею необузданною логикой? когда остановится ея ненасытная любознательность? Особенно же занималъ меня вопросъ о томъ, остановится ли она въ своемъ чувствѣ любви на мнѣ, или же перенесетъ его на кого-нибудь другаго.

Жена моя, какъ бы угадывая это, сама постаралась отчасти отвѣтить мнѣ на этотъ вопросъ.

Случилось это благодаря совершенно ничтожному обстоятельству. Давалось представленіе съ участіемъ въ первый разъ Сарры Бернаръ; жена моя, никогда не пропускавшая подобныхъ этому важныхъ событій, по своему обыкновенію поручила мнѣ во что бы то ни было достать ложу въ театръ. Я не могъ достать ложи. Признаюсь, я и не особенно хлопоталъ объ этомъ: жена такъ много веселилась и дни и ночи что я начиналъ испытывать, несмотря на всю свою любовь къ выѣздамъ и свѣтской жизни, нѣкоторое утомленіе. Докторъ посовѣтовалъ мнѣ нѣсколько отдохнуть. Такимъ образомъ я вовсе былъ не прочь провести вечеръ дома, особенно же въ обществѣ своей жены, такъ какъ чудная красота ея, несмотря на всѣ ея странности, можетъ-быть именно благодаря этимъ странностямъ, продолжала обаятельно дѣйствовать на мое. воображеніе.

Послѣ обѣда, въ теченіе котораго она была очень молчалива и имѣла очень недовольный видъ, я послѣдовалъ за ней въ ея будуаръ, гдѣ весело пылалъ въ каминѣ огонь.

-- Вы никуда не ѣдете сегодня вечеромъ, мой другъ? сказалъ я, любезно предлагая ей папиросу.

-- Куда же я поѣду? Весь Парижъ кромѣ насъ на этомъ представленіи!

-- Я нисколько не завидую всему Парижу, а весь Парижъ можетъ завидовать мнѣ потому что я съ вами.

Она лежала на кушеткѣ, во при этихъ словахъ приподнялась и смѣрила меня съ ногъ до головы однимъ изъ своихъ самыхъ холодныхъ и высокомѣрныхъ взглядовъ.

-- Извините, мой другъ, нo неужели вы меня еще любите?

Въ отвѣтъ я только изумленно взглянулъ на нее.

-- Въ самомъ дѣлѣ, продолжала она,-- это меня очень удивляетъ.... А у меня никакого чувства къ вамъ нѣтъ.

Она спокойно протянулась на кушеткѣ и прибавила:

-- Я говорю это, мой другъ, потому что замѣчаю что съ нѣкоторыхъ поръ вы начинаете ревновать и желаю избавить васъ отъ смѣшной роли ревнивца.... Затѣмъ я замѣчаю еще что вамъ утомительно всюду какъ тѣнь слѣдовать за мной.... Мнѣ даже кажется что это разрушительно дѣйствуетъ на ваше здоровье. Теперь, послѣ моего объясненія, вы имѣете полную возможность отдохнуть.

-- Благодарю за милость! сказалъ я.-- Но сдѣлайте одолжевіе будьте еще яснѣе.... Не хотите ли вы сказать что съ этой минуты я долженъ отказаться отъ чести пользоваться вашею благосклонностью?

-- Именно.

-- И что можетъ-быть вы имѣете намѣреніе нарушить вѣрность мнѣ которую вы обязаны сохранять?

-- Вѣрность которою я вамъ обязана?... Въ силу чего позвольте васъ спросить? Ужь не въ силу ли тѣхъ клятвъ которыми мы обмѣнялись передъ алтаремъ Бога, въ Котораго не вѣримъ?... Послушайте! вѣдь вы не ребенокъ и очень хорошо знаете что мы исполнили только одну формальность ради приличій и свѣтскихъ условій!... Въ настоящее время общество дозволяетъ пользоваться выгодами брака только людямъ исполнившимъ эту формальность.... Только при этомъ условіи она допускаетъ ихъ въ свой кругъ и позволяетъ имъ занять подобающее положеніе въ свѣтѣ.... Мы должны были покориться этой необходимости.... но что же въ самомъ дѣлѣ бракъ для людей вашихъ воззрѣній? Вы очень хорошо знаете что бракъ есть не болѣе какъ простая сдѣлка въ виду общихъ выгодъ,-- правда, сдѣлка эта иногда совершается вслѣдствіе обоюднаго влеченія, но она не можетъ быть основана, противно законамъ природы, на нелѣпости вѣчной любви одного и того же мущины къ одной и той же женщинѣ и одной и той же женщины къ одному и тому же мущинѣ.

-- Милая Сабина, сказалъ я,-- съ вами положительно невозможно скучать. Когда человѣкъ подобно мнѣ начинаетъ стариться, ему часто приходится дремать у комелька... Я же, безъ сомнѣнія, избѣгну этого условія старости, пока вы будете забавлять меня своими веселыми разговорами.

-- Я цѣню въ васъ, Бернаръ, отвѣчала она,-- что вы такъ добродушно приняли мои слова. Глупый человѣкъ пожалуй бы разсердился... Притомъ же, признаюсь, я нѣсколько рѣзко выразила свою мысль... нo я была страшно разсержена тѣмъ что не попала въ театръ... Зачѣмъ вы такъ избаловали меня?

-- Итакъ, я долженъ принять за шутку все что вы мнѣ наговорили сегодня?

-- Да нѣтъ, мой другъ, вовсе нѣтъ!... Я не беру ничего изъ сказаннаго мною; признаю только что раздраженіе съ моей стороны было совершенно лишнимъ. Вы сами должны понимать что все сказанное мною справедливо, что для насъ бракъ долженъ быть тѣмъ же чѣмъ онъ былъ для свободныхъ мыслителей конца прошлаго столѣтія, то-есть почтеннымъ кровомъ, подъ сѣнью котораго каждый сохраняетъ полную личную свободу!... Мы друзья и, надѣюсь, останемся друзьями... Полюбить другъ друга, да притомъ еще и вѣчно? Развѣ это естественно, развѣ это возможно? Вы сами знаете что нѣтъ... Итакъ, что же? Обоюдно обманывать другъ друга жалкими приторными нѣжностями?... Нѣтъ!... Намъ остается только одинъ разумный и достойный насъ обоихъ исходъ: продолжать пользоваться всѣми выгодами брака и въ то же время предоставить другъ другу полную свободу. Истинная теорія жизни должна заключаться въ томъ чтобы брать отъ общества какъ и отъ природы всѣ выгоды какія они намъ представляютъ и отстранять отъ себя всѣ тягостныя обязательства которыя они стремятся на насъ наложить!

-- Милое дитя, отвѣчалъ я,-- вы слишкомъ на меня полагаетесь, если воображаете что я способенъ безо всякаго отдыха переваривать ваши ученыя теоріи насчетъ природы и всякихъ ея обязательствъ... Я слишкомъ простъ для того чтобъ оспаривать Великія истины основанныя на такихъ обширныхъ научныхъ свѣдѣніяхъ... А потому прошу позволенія поцѣловать вашу ручку и пожелать вамъ покойной ночи.

Съ этими словами я удалился. Думаю что имѣю право сказать что сумѣлъ отретироваться съ честью при такихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Во всякомъ случаѣ я горжусь своимъ поведеніемъ.

Таковъ былъ тонъ нашихъ отношеній въ тотъ вечеръ; такимъ онъ съ тѣхъ поръ и остался. И съ той и съ другой стороны чувствуется затаенная вражда; въ насъ даже какъ будто начинаетъ зараждаться другъ къ другу чувство истинной ненависти, скрытой подъ формой любезной ироніи. Совмѣстная жизнь пока еще выносима, и то благодаря только свѣтскимъ развлеченіямъ, въ которыхъ незамѣтно проходитъ время. Какъ бы то ни было, но становится очевидно что мой второй бракъ грозитъ быть такимъ же несчастнымъ какъ и первый, пожалуй еще несчастнѣе. Но на этотъ разъ я имѣю то утѣшеніе что моя противница можетъ и умѣетъ защищаться; теперь я уже не имѣю передъ собою какъ нѣкогда существа до такой степени нѣжнаго и чувствительнаго что сознаешь себя жестокимъ при малѣйшемъ ему противорѣчіи. Говорятъ что бракъ -- поединокъ; приходится считать себя счастливымъ когда дерешься на равномъ оружіи. Это поддерживаетъ и возбуждаетъ... Разумѣется это далеко не счастіе, но по крайней мѣрѣ жизнь, а не прозябаніе!

30 марта.

Вчера я очень весело провелъ вечеръ... Но разкажу все по порядку.

Вслѣдствіе точныхъ объясненій данныхъ мнѣ женой, я долженъ былъ готовиться защищать не жизнь свою, но честь. Я пробовалъ убѣдить себя, какъ мнѣ совѣтовала это моя жена, что наши дѣды, люди прошлаго столѣтія, были правы предоставляя другъ другу полную свободу и даже дѣлясь другъ съ другомъ разказами о своихъ любовныхъ похожденіяхъ; но хоть я и чуждъ всякихъ предразсудковъ, но рѣшительно не способенъ возвыситься до такой философіи. Признаю что по строгой логикѣ жена моя права въ своей теоріи насчетъ брака. Она права, говоря что взаимная, вѣчная любовь между мущиной и женщиной нелѣпость, противная законамъ самой природы. Несомнѣнно что только спиритуалистическія вѣрованія могутъ увѣковѣчить супружескую вѣрность, потому что они видятъ въ бракѣ не только временный союзъ двухъ человѣческихъ существъ, но и союзъ двухъ безсмертныхъ душъ.. Несомнѣнно также и то что между двумя подобными намъ, откровенными матеріалистами, бракъ, теряя свою религіозную основу, есть не болѣе какъ необходимое свѣтское условіе и что, кажется, такимъ супругамъ вполнѣ разумно придти къ обоюдному соглашенію пользоваться всѣми выгодами брака, отстраняя отъ себя всѣ его стѣснительныя стороны. Да, все это очень научно. Но слѣдуетъ однако полагать что научные способы не ко всему въ мірѣ приложимы, особенно же къ предметамъ нравственнаго міра. Что до меня, то признаюсь что недѣли черезъ двѣ я дошелъ путемъ логическаго мышленія до того что убѣдилъ себя въ томъ что теоріи моей жены вполнѣ справедливы и основательны, и что я со своей стороны докажу ей что и я способенъ смотрѣть на жизнь съ высшей точки зрѣнія и признавать разумнымъ соглашеніе насчетъ полной обоюдной свободы. Но какъ только я открылъ было ротъ чтобы сообщить ей о своемъ рѣшеніи какъ слова замерли у меня на языкѣ, потому что, несмотря на все логическое мышленіе, я почувствовалъ что готовлюсь совершить ужаснѣйшую низость. Нѣтъ, положительно есть такіе предразсудки отъ которыхъ я никогда не буду въ силахъ вполнѣ отрѣшиться и въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ никогда не буду въ состояніи достигнуть полной свободы мысли.

Итакъ, вчера вечеромъ, у старой герцогини были живыя картины, въ которыхъ жена моя принимала весьма дѣятельное участіе, главнымъ образомъ разумѣется потому что ея античная красота еще болѣе выигрываетъ при артистической обстановкѣ живыхъ картинъ. Я уже не сопутствую моей женѣ во время ея выѣздовъ такъ усердно какъ прежде, но все-таки продолжаю довольно часто бывать въ свѣтѣ какъ для того чтобы не подавать повода къ толкамъ, такъ и для того чтобы не отставать отъ событій. Послѣ того какъ она такъ откровенно объяснилась со мною я уже болѣе не сомнѣвался въ томъ что жена моя кѣмъ-то занята и, конечно, меня очень интересовало узнать кѣмъ именно. Это оказалось не трудно. Жена моя, продолжая считать меня влюбленнымъ въ себя и въ достаточной степени презирая меня за это, не считала нужнымъ особенно стѣсняться мною. При одномъ изъ посольствъ въ Парижѣ состоитъ нѣкій молодой князь замѣчательной красоты, а ухаживанія его за гжой де-Водрикуръ съ нѣкоторыхъ поръ ни для кого не тайна. Встрѣчи на прогулкѣ, на балѣ, въ театрѣ и даже въ моемъ собственномъ домѣ бываютъ слишкомъ часты чтобъ ускользнуть даже и отъ вниманія мужа. Однако, насколько я свѣдущъ въ такого рода вещахъ, дѣло пока ограничивалось только однимъ кокетствомъ. Долженъ признаться что я не люблю князя. Ревность тутъ ни при чемъ; онъ просто мнѣ не нравится. Князь высокаго роста, брюнетъ съ большими точно у жука глазами и съ длинными весьма изящными усами, которыми онъ особенно гордится; на губахъ у него какъ у балетной танцовщицы играетъ постоянная улыбка, такъ что онъ вѣчно выставляетъ на показъ свои бѣлые какъ слоновая кость зубы. Въ его довольствѣ самимъ собой нѣтъ возможности сомнѣваться.

Князь участвовалъ въ очень многихъ картинахъ; его представительная наружность, великолѣпные костюмы и ослѣпительной бѣлизны зубы подъ черными усами, производили всеобщій восторгъ. Наконецъ онъ появился вдвоемъ съ моею женой въ картинѣ изображающей Юдиѳь и Олоферна. Юдиѳь, съ мечомъ въ одной рукѣ, другою рукой опиралась на ложе Олоферна и наклонившись къ нему, прислушивалась крѣпко ли онъ спитъ прежде чѣмъ нанести ему роковой ударъ. Оба они дѣйствительно были великолѣпны: жена моя, облокотясь своею бѣлою изящною рукой на покрывавшую ложе медвѣжью шкуру и широко раскрывъ свои большіе, дикіе глаза, смотрѣла въ лицо своей жертвы; а князь съ золотыми дисками въ ушахъ и съ заплетенною по-ассирійски бородой блаженно улыбался во снѣ подъ впечатлѣніемъ сладкихъ грезъ. Потребовали повторенія картины.

Я находился за кулисами, исполняя должность режиссера. Было ли то игрой воображенія или дѣйствительностью, но въ ту минуту какъ опускался занавѣсъ, мнѣ показалось что головы Юдиѳи и Олоферна, и безъ того находившіяся въ близкомъ другъ отъ друга разстояніи, сблизились еще болѣе.

Въ слѣдующую затѣмъ минуту мнѣ выпало счастье оказать маленькую услугу князю. Дѣло шло о томъ чтобы помочь ему снять его ассирійскую бороду, привязанную весьма сложною комбинаціей снурковъ. Съ услужливою поспѣшностью я схватилъ ножницы и быстро перерѣзалъ снурки, но въ то же время въ какой-то непростительной разсѣянности имѣлъ неловкость отрѣзать ему и одинъ изъ его прекрасныхъ усовъ Я тотчасъ же разсыпался въ извиненіяхъ, но лицо его съ однимъ усомъ представляло такое забавное зрѣлище что я не выдержалъ и расхохотался. Князь не принялъ моего извиненія. Сегодня утромъ мы дрались въ Медонѣ, и я прокололъ ему шпагой плечо.

Приключеніе это очень забавляетъ все общество, но въ женѣ моей оно, кажется, возбудило чувство досады.

10 апрѣля.

Ничего новаго, все та же восхитительная семейная жизнь, еще болѣе пріятная благодаря полному обоюдному довѣрію. Жена моя, со свойственнымъ ей возбуждающимъ спокойствіемъ, обдумываетъ способъ отомстить мнѣ. За обѣдомъ когда мы бываемъ съ ней съ глазу на глазъ, она бросаетъ мнѣ далеко не нѣжные взгляды. Меня это ничуть не тревожитъ, и я продолжаю, особенно въ ея присутствіи, выказывать самую безпечную веселость, потому что въ свою очередь я нисколько не люблю ея. Въ ея педантическомъ цинизмѣ, въ ея полной безнравственности, основанной на убѣжденіи есть что-то отталкивающее, уничтожающее въ ней всякую женскую прелесть. Со своими необузданными страстями, со своею безмѣрною научностію и безконечнымъ дилеттантизмомъ, она готовитъ мнѣ, я въ томъ увѣренъ, тысячи интересныхъ неожиданныхъ сюрпризовъ, отъ которыхъ можетъ-быть не всегда защитишься шпагой. Она очень близко сошлась съ одною русскою дамой о которой говорятъ мало хорошаго. Да, нечего сказать, счастливая мысль пришла мнѣ въ голову, когда я рѣшился ввѣрить этой женщинѣ и свой покой, и свое имя, и свою честь!

Вальмутье 20 апрѣля.

Подъ предлогомъ не терпящихъ отлагательства поправокъ въ домѣ, я поѣхалъ на нѣсколько дней въ Вальмутье чтобы подышать здѣсь чистымъ воздухомъ.

По моему приказанію, комната Аліетты стояла запертою и запечатанною съ того самаго дня какъ ее вынесли отсюда въ гробу. Сегодня я въ первый разъ вошелъ въ эту комнату; въ ней еще чувствуется запахъ любимыхъ духовъ моей покойной жены. Бѣдная Аліетта! Зачѣмъ не могъ я, какъ ты того жаждала, мое милое дорогое дитя, раздѣлить твоихъ вѣрованій и вести ту мирную честную жизнь о которой ты мечтала! Въ сравненіи съ моею настоящею жизнію она мнѣ представляется райскимъ блаженствомъ.

Какое ужасное событіе произошло въ этой комнатѣ, какое горькое воспоминаніе! Я и теперь еще вижу ея послѣдній устремленный на меня взглядъ, взглядъ почти ужаса! Какъ она быстро умерла, и до чего смерть ея поразила этого бѣднаго Тальво!

Я помѣстился въ этой комнатѣ. Но я проживу здѣсь не долго. Я хочу на нѣсколько дней съѣздить въ Варавилль. Мнѣ необходимо видѣть дочь. Меня такъ и тянетъ взглянуть на ея милое ангельское личико.

Вальмутье 22 апрѣля.

Сколько перемѣнъ со времени моего дѣтства, со времени моей юности! Какая поражающая перемѣна произошла въ нашемъ нравственномъ мірѣ! Мы были проникнуты мыслью о Богѣ справедливомъ, но отечески милосердомъ, и мы дѣйствительно какъ дѣти относились къ нему со страхомъ и уваженіемъ, но и съ надеждою и вѣрою. Мы чувствовали что Богъ невидимо поддерживаетъ насъ, руководитъ вами, въ бытіи Его мы не сомнѣвались, мы говорили съ Нимъ и казалось что Онъ отвѣчаетъ вамъ. Теперь мы чувствуемъ себя одинокими, брошенными на произволъ судьбы въ этомъ огромномъ мірѣ; мы вращаемся въ жесткой, дикой и мстительной средѣ, гдѣ борьба за существованіе есть единственный неумолимый законъ, гдѣ всѣ мы не болѣе какъ разрозненныя единицы, гдѣ мы боремся между собой со свирѣпымъ эгоизмомъ, безъ пощады, безъ упованія, безъ надежды на конечную справедливость. Надъ нами уже нѣтъ ничего, хуже чѣмъ нѣтъ ничего: вмѣсто милосердаго Бога вашей счастливой юности -- божество равнодушное, насмѣшливое, безпощадное...

Вальмутье 23 апрѣля.

Мать Аліетты, гжа де-Куртэзъ, уже давно была больна, запоздавшая депеша увѣдомляетъ меня о ея кончинѣ. Немедленно ѣду въ Варавилль. Мнѣ нельзя долѣе оставлять тамъ дочь. Единственный человѣкъ оставшійся изо всей семьи въ живыхъ, старуха-бабушка впала въ совершенное дѣтство. Дочери моей скоро минетъ десять лѣтъ, я не могу оставлять ее на попеченіи одной прислуги. Я рѣшилъ увезти ее съ собою въ Парижъ, воспитывать ее при себѣ или же въ пансіонѣ или монастырѣ. Я переговорю объ этомъ съ ея дѣдомъ, архіепископомъ. Присутствіе моего ребенка поможетъ мнѣ переносить весьма многое.

Варавилль 27 апрѣля.

...Одну минуту, одну секунду въ комнатѣ моей покойной жены мнѣ пришла въ голову ужасная мысль, но я поспѣшно отогналъ ее прочь какъ бредъ безумія. И вотъ этотъ бредъ безумія становится дѣйствительностью!

Писать ли мнѣ это? Да, я напишу... я долженъ все написать, потому что мой дневникъ такъ весело начатый, теперь становится моимъ завѣщаніемъ; если меня не станетъ, тайна эта не должна умереть вмѣстѣ со мною. Я долженъ завѣщать ее опекунамъ моей дочери. Дѣло идетъ объ ея интересахъ, если не о самой жизни.

Вотъ что произошло: Получивъ слишкомъ поздно извѣстіе о смерти гжи де-Куртэзъ, я не поспѣлъ къ похоронамъ. Всѣ родственники уже разъѣхались. Я засталъ въ Варавиллѣ только брата Аліетты, Жерара де-Куртэзъ, который теперь назначенъ флотскимъ капитаномъ. Я сообщилъ ему о своихъ планахъ относительно дочери. Онъ ихъ одобрилъ. Я имѣлъ намѣреніе взять въ Парижъ вмѣстѣ съ Жанной и старую няшо, Викторію Женё, которая выходила и Аліетту, и ея дочь. Но она уже очень стара и кромѣ того больна; я боялся что она не захочетъ ѣхать съ нами, тѣмъ болѣе что со времени кончины моей жены она относилась ко мнѣ какъ-то странно, почти враждебно; только изъ уваженія къ памяти Аліетты я терпѣливо переносилъ ея ворчливое поведеніе. Я позвалъ ее въ комнату Жанны, пока дѣвочка играла въ саду, и сказалъ ей:-- Милая Викторія, пока гжа де-Куртэзъ была жива, я считалъ своимъ долгомъ оставлять дочь свою при ней, да и никто лучше ея не былъ способенъ заботиться о воспитаніи моей дочери. Теперь мой долгъ взять на себя ея воспитаніе, а потому я и намѣренъ увезти Жанну съ собою въ Парижъ. Надѣюсь что вы согласитесь ѣхать вмѣстѣ съ нами и оставаться при моей дочери?

Какъ только старушка поняла мои намѣренія, она страшно поблѣднѣла; я даже замѣтилъ какъ отъ волненія у нея затряслись руки; она пристально посмотрѣла мнѣ прямо въ глаза своимъ твердымъ взглядомъ и проговорила:

-- Нѣтъ, графъ, вы не сдѣлаете этого!

-- Извините, любезная гжа Жене, я сдѣлаю это... Я очень цѣню вашу вѣрность и преданность и буду вамъ весьма признателенъ если вы останетесь при моей дочери.. Но во всякомъ случаѣ я знаю что дѣлаю и никому не позволю распоряжаться ни собою, ни своею дочерью!

-- Умоляю васъ не дѣлайте этого!

-- Викторія, или вы совсѣмъ съ ума сошли?

-- Нѣтъ. Еслибъ я была способна сойти съ ума, то уже давно сошла бы...

Она не отводила отъ меня своего строгаго, пристальнаго, проницательнаго взгляда и казалось хотѣла проникнуть въ самую глубину моей души.

-- Я никогда этому не вѣрила, прошептала она,-- нѣтъ, никогда не могла этому вѣрить.... но если вы увезете дѣвочку, то повѣрю.

-- Да чему же, несчастная? чему?

Она еще болѣе понизила голосъ:

-- Я повѣрю тому что вы знаете какъ умерла ея мать и желаете чтобъ и дочь умерла какъ мать!

-- Умерла какъ мать!

-- Да... и отъ той же руки!

Холодный потъ выступилъ у меня на лбу, точно холодомъ смерти повѣяло на меня.... Но я все еще старался отогнать отъ себя ужасную истину.

-- Викторія, проговорилъ я,-- берегитесь!.... Вы дѣйствительно не безумная, но хуже того.... Ваша ненависть къ той которая заняла мѣсто моей первой жены, ваша слѣпая ненависть къ ней внушаетъ вамъ ужасныя, преступныя слова,

-- Ну такъ что же! въ порывѣ дикой энергіи воскликнула она:-- послѣ того что я вамъ сказала, везите вашу дочь къ этой женщинѣ, если смѣете!

Я прошелся по комнатѣ чтобы собраться съ мыслями, и потомъ снова обратился къ старой нянѣ:

-- Но какъ я могу повѣрить вамъ? Если у васъ была хоть тѣнь возможности доказать то что вы сейчасъ мнѣ сказали, почему же, вы такъ долго молчали? Какъ вы допустили меня вступить въ этотъ гнусный бракъ?

Она стала нѣсколько довѣрчивѣе, голосъ ея смягчился:

-- Я молчала, графъ, потому что моя дорогая госпожа прежде чѣмъ отойти къ Богу заставила меня поклясться предъ Распятіемъ что я вѣчно сохраню эту тайну.

-- Но не отъ меня же, наконецъ... не отъ меня! въ свою очередь уставился я на нее вопросительнымъ взглядомъ.

-- Да, правда.... не отъ васъ.... она бѣдная думала....

-- Что? что она думала?... что я зналъ?... что я былъ соучастникомъ?... Говори!

Она опустила глаза и промолчала.

-- Боже мой, неужели!... Голубушка, садись вотъ здѣсь... возлѣ меня.... и говори.... говори все, все что ты знаешь... все что ты видѣла.... Когда ты догадалась объ этомъ? въ какую минуту?... Вѣдь она въ самомъ дѣлѣ была серіозно больна....

-- Да, графъ, но опасности не было... Вы знаете, такъ доктора говорили, да я и сама такъ долго ходила за ней что не могла ошибиться!... Ахъ, я очень хорошо знаю когда наступила опасность.... Вы должны помнить, графъ, тотъ день когда пріѣхала герцогиня и когда за Mlle Сабиной послали лошадей... Я убѣждена что именно въ этотъ день она и довела до конца свое злодѣяніе.... Я замѣтила что съ нѣкоторыхъ поръ страданія покойной графини рѣзко увеличились... была замѣтна сильная перемѣна.... Я начинала догадываться и стала наблюдать за этою дѣвушкой.... Вечеромъ, спрятавшись за занавѣской маленькаго будуара рядомъ со спальной, гдѣ всегда приготовляли питье, я увидала какъ она вынула изъ кармана маленькій пузырекъ и капнула изъ него одну или двѣ капли въ питье графини. Я тотчасъ же вышла изъ своей засады: "Что это вы дѣлаете?" Она покраснѣла, но отвѣчала мнѣ со своимъ всегдашнимъ хладнокровіемъ: "это капли которыя дядя совѣтовалъ мнѣ прибавлять къ валеріанѣ"... Вотъ что она отвѣтила мнѣ, и вы сейчасъ же убѣдитесь что она лгала... Можетъ-быть было уже слишкомъ поздно когда я ее поймала; навѣрное она уже не въ первый разъ дѣлала свое мерзкое дѣло. Первою моею мыслью было предупредить васъ, но я не посмѣла... и предупредила графиню... Для меня было очевидно что я не сказала ей ничего новаго... а между тѣмъ она почти строго пожурила меня за это: "Ты знаешь", сказала она, "что питье она всегда приготовляетъ при моемъ мужѣ... такъ неужели и онъ въ этомъ виновенъ? Я скорѣе готова принять смерть изъ его рукъ чѣмъ повѣрить этому!" И я помню что какъ разъ въ эту самую минуту вы вышли изъ будуара и подали ей чашку питья. Она взглянула на меня... нѣсколько минутъ спустя ей было такъ дурно что она думала что уже всему конецъ. Она велѣла мнѣ подать Распятіе и заставила меня поклясться на немъ что я никогда никому не скажу ни слова о нашемъ подозрѣніи... Вотъ тогда-то я и послала за священникомъ. Когда уже все было кончено, господинъ Тальво, который, какъ вы знаете, былъ страшно пораженъ случившимся, сталъ меня разспрашивать; я ему сказала что, по моему мнѣнію, капли данныя имъ Сабинѣ чтобы прибавлять въ питье графини повредили ей. "Какія капли?" спросилъ онъ меня съ недоумѣніемъ. "Капли въ маленькомъ темномъ пузырькѣ..." Онъ страшно поблѣднѣлъ, растерянно взглянулъ на меня, поникъ головой какъ человѣкъ который не знаетъ что сказать, и поспѣшно удалился. Когда на утро я узнала объ его смерти, то сказала себѣ: "этотъ несчастный самъ покончилъ съ собою". Вотъ, графъ, что я знаю, что я видѣла своими глазами, и клянусь вамъ Богомъ что все сказанное мною истинная правда!..

Она умолкла, я не былъ бы въ состояніи отвѣчать ей... я схватилъ ея дрожащія старческія руки, припалъ къ нимъ головой и зарыдалъ какъ ребенокъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Буду ли я живъ или умру, необходимо чтобы дочь моя была ограждена это всякаго соприкосновенія съ этою ужасною женщиной. Если я буду живъ, я самъ позабочусь объ этомъ; если же умру, надобно чтобы другіе позаботились о томъ же самомъ. Я принялъ всѣ предосторожности чтобы мой дневникъ послѣ моей смерти былъ врученъ монсиньйору де-Куртэзу, дѣду моей дочери, а въ случаѣ если и его не будетъ въ живыхъ, то Жерару де-Куртэзу, брату моей покойной жены. Послѣднія страницы моего дневника вполнѣ ясно укажутъ имъ чего я отъ нихъ ожидаіо.

Подписывая свой свадебный контрактъ съ Сабиной Тальво я щедро обезпечилъ ее, назначивъ ей въ пожизненное пользованіе половину всего моего состоянія, которое по ея смерти должно было все отойти къ моей дочери. Получая все состояніе матери, дочь моя и безъ того очень богата, и потому я не полагалъ что ея интересы пострадаютъ отъ моего распоряженія. Но подъ вліяніемъ своей роковой страсти я сдѣлалъ еще одно прибавленіе въ свадебномъ контрактѣ, по которому все мое состояніе должно было перейти къ Сабинѣ Тальво въ случаѣ если дочь моя умретъ до замужества. Такимъ образомъ теперь мнѣ предстояло оградить свою дочь не только отъ нравственной заразы этой глубоко испорченной женщины, во и отъ руки способной на преступленія.

Что касается перваго совершеннаго ею преступленія, то я считаю своимъ долгомъ объяснить почему я оставилъ его безъ преслѣдованія закона. Мои личныя воспоминанія, точный и послѣдовательный разказъ Викторіи, внезапная таинственная смерть доктора Тальво и наконецъ мое ознакомленіе съ наклонностями и нравственными правилами Сабины, не оставляли во мнѣ и тѣни сомнѣнія въ дѣйствительности преступленія. Если я оставляю это преступленіе безнаказаннымъ, то не потому чтобы меня страшила мысль, какъ она ни ужасна, что меня могутъ заподозрить въ соучастіи, такъ какъ преступница не замедлитъ взвести на меня это обвиненіе, но потому что по совѣсти я убѣжденъ что доказательства преступленія недостаточны съ юридической точки зрѣнія. Ядъ, нельзя обойти этого слова, былъ выбранъ съ достаточною предусмотрительностью чтобы не оставить никакихъ слѣдовъ. Свидѣтельство Викторіи, такъ горячо преданной моей первой женѣ и такъ враждебно относящейся ко второй, можетъ показаться сомнительнымъ. Что же до моего внутренняго убѣжденія, то какъ оно ни сильно, оно не можетъ послужить основаніемъ для обвиненія преступницы. Еслибъ я началъ это дѣло, то вышла бы только огласка, которая опозорила бы мое имя, имя моей дочери.

Но слѣдуетъ достигнуть непремѣнно, скажу даже во что бы то ни стало, того чтобъ эта женщина навсегда оставила не только Парижъ, но и самую Францію. Для достиженія этой цѣли не слѣдуетъ жалѣть и большихъ денегъ. Она любитъ деньги. Я увѣренъ что присоединивъ къ деньгамъ еще и угрозу, удастся удалить ее отсюда. Впрочемъ я разчитываю самъ попытаться сдѣлать это какъ только ко мнѣ сколько-нибудь возвратятся силы и необходимое хладнокровіе чтобъ ее видѣть.

... Эта гнусная женщина избѣгнетъ должнаго возмездія, какъ безъ сомнѣнія избѣгаютъ его и многіе другіе... По мѣрѣ того какъ человѣческія страсти и главнымъ образомъ ужасныя страсти женщинъ все болѣе и болѣе разгораются, попирая ногами всѣ старыя основы нравственности и не признавая ничего обуздывающаго, ничего сдерживающаго кромѣ кодекса законовъ, развивается и внѣшняя наука, до безконечности увеличивая число средствъ обходить законъ и ослѣплять правосудіе!

10 мая.

Она умерла, считая меня виновнымъ!... Мысль эта ужасна, я никакъ не могу примириться съ нею!... Такое слабое, нѣжное и кроткое существо... Да, она сказала себѣ: "Мой мужъ убійца, онъ сознательно подаетъ мнѣ ядъ!" И съ этою мыслью она умерла... это было ея послѣднею мыслью!... И никогда-никогда она не узнаетъ что это неправда... что я невиненъ... что мысль эта убиваетъ меня... что я самый несчастный въ мірѣ человѣкъ!... О всемогущій Боже!... Если только Ты существуешь... Ты видишь мои страданія... сжалься, сжалься надо мною!...

... Какъ я желалъ бы вѣрить что между нами не все кончено... что она меня видитъ, слышитъ... что она знаетъ правду!...

Но я не могу, не могу!

1 іюня.

Я знаю что обыкновенно говорятъ о молитвѣ: она безполезна, недѣйствительна, потому что Богъ, если Онъ только существуетъ, никогда не принимаетъ никакого непосредственнаго участія въ событіяхъ человѣческой жизни, что міромъ Онъ управляетъ не посредствомъ чудесъ, что ради чьего-либо личнаго интереса Онъ никогда не нарушаетъ законовъ общаго міроваго порядка... Безъ сомнѣнія такъ; но сужденіе это мнѣ все же кажется слишкомъ жесткимъ, слишкомъ абсолютнымъ. Прежде всего, человѣкъ вѣрующій въ Бога и обращающійся къ Нему съ молитвой, долженъ чувствовать прямое съ Нимъ общеніе и въ этомъ чувствѣ черпать и твердую поддержку, и безконечное утѣшеніе... Затѣмъ, неужели ужь такъ несомнѣнно что молитва всегда недѣйствительна? Какъ жаль! Если люди иногда и обращаются къ Богу съ безразсудными просьбами, которыя не могутъ быть исполнены безъ нарушенія законовъ общаго міроваго порядка, то развѣ вслѣдствіе этого Богъ не могъ въ числѣ своихъ непреложныхъ законовъ отвести мѣсто и для молитвы вообще? Неужели Онъ не можетъ вліять на мысль и волю того кто Ему молится безо всякаго нарушенія міровыхъ законовъ и безо всякихъ чудесъ? Неужели мать которая молится о жизни своего больнаго ребенка не можетъ надѣяться что онъ будетъ спасенъ не какимъ-либо чудомъ, а ея собственными заботами внушенными ей и руководимыми самимъ Провидѣніемъ?... Неужели человѣкъ молящій Бога даровать ему вѣру, просвѣтить его свѣтомъ истины, проситъ Его нарушить міровой порядокъ вещей? И неужели онъ не можетъ надѣяться что молитва его будетъ услышана?

Іюнь.

... Ея послѣднею мыслью было что я преступенъ!... И никогда, никогда она не узнаетъ истины!...

...Когда человѣкъ умираетъ, все, кажется, кончено... Все возвращается къ стихіямъ... Какъ вѣрить въ чудо воскресенія?... А между тѣмъ, въ дѣйствительности все чудо и тайна вокругъ васъ, надъ вами и въ насъ самихъ... Вся вселенная что иное какъ не постоянное чудо?..

Развѣ возрожденіе человѣка изъ лона смерти болѣе таинственно, непонятно и чудесно чѣмъ рожденіе его отъ матери? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это были послѣднія строки написанныя Бернаромъ де-Водрикуръ. Его уже давно надорванное горемъ здоровье окончательно сломилось подъ тяжестью послѣдняго тяжелаго испытанія. Неопредѣленная болѣзнь, наружнымъ признакомъ которой была язва въ горлѣ, въ теченіе какихъ-нибудь нѣсколькихъ дней перешла въ смертельный недугъ.

-----

Чувствуя приближеніе смерти г. де-Водрикуръ просилъ къ себѣ монсиньйора де-Куртэза. Онъ желалъ умереть въ вѣрѣ Аліетты.

-----

При жизни бѣдная женщина была побѣждена, мертвая -- она побѣдила!

P. S. Нѣтъ надобности прибавлять что въ этомъ разказѣ, составленномъ по рукописи, пришлось измѣнить, въ виду важности описываемыхъ событій, имена, года и самое мѣсто дѣйствія. Понятно также что разказъ этотъ не былъ бы напечатанъ еслибъ особа фигурирующая во второй его части подъ именемъ гжи де-Водрикуръ не покинула давно Парижа чтобъ окончить свою полную приключеній жизнь вдали отъ Франціи.

"Русскій Вѣстникъ", No 1 , 1886