В кабинет адвоката вбежал Норберт.
Диана и Доман ахнули в один голос: вид юноши был страшен. Одежда разорвана и испачкана кровью, глаза блуждают, на лице рана...
"Уж не совершил ли он какое-то преступление? -- подумал Доман. -- Это, пожалуй, было бы очень кстати!"
-- Вы ранены, господин маркиз? -- спросил он, боязливо приближаясь к разгоряченному гостю.
-- Да.
-- Кто же это сделал?
-- Отец.
-- Опять герцог? -- воскликнула девушка.
-- Он! Всегда и везде -- он!
-- Чем был нанесен удар? -- осведомился адвокат.
-- Палкой!
-- Позвольте, я осмотрю вашу рану, -- сказала девушка и, с трепетом прикоснувшись к голове Норберта, повернула ее так, чтобы лампа как следует осветила рассеченную щеку.
-- Господи Иисусе! Какая ужасная рана! И волосы запеклись в крови... Доман, дайте скорее воды и чистое полотенце, да пошлите за доктором!
Норберт осторожно отстранил ее руки.
-- Оставьте, Диана, -- решительно произнес он. -- Этими пустяками мы займемся потом. Сейчас -- некогда. Меня чуть не убил отец!
-- За что? -- спросила она.
-- За то, что я угрожал ему.
-- Почему?
-- Он осмелился, оскорбив вас, прийти и рассказать мне об этом. Клянусь Создателем, он сошел с ума! Или забыл, что в моих жилах тоже течет кровь де Шандосов!
-- Что вы с ним сделали?
-- С ним? Ничего. Я только ответил на эту низость угрозой. А он в ответ ударил меня палкой!
Мадемуазель де Совенбург залилась слезами.
-- И все это -- из-за меня!
-- Из-за вас? Да вы же, может быть, спасли ему жизнь! Я бы, по всей вероятности, уложил его на месте, но увидел* что дверь не заперта -- и бросился к вам, Диана!
Девушка продолжала рыдать.
-- Меня, маркиза де Шандоса, бить палкой, как лакея?
Разве я бы это так оставил, если бы мною не владела одна только мысль -- как бы поскорее увидеть вас!
-- Что же вы намерены предпринять? -- поинтересовался Доман.
Я ушел от отца навсегда. Ноги моей больше не будет в замке, пока он жив! Рассказывают, какие беды приносят детям проклятия родителей... Я думаю, что проклятие сына не менее действенно!
-- И больше ничего? -- с тревогой спросил адвокат.
-- Бог с ним! Он мне теперь не отец! Я хочу окончательно забыть о нем!
Диана зарыдала громче.
Норберт посмотрел на нее, помолчал и прибавил:
-- А если уж помнить, то только для того, чтобы ненавидеть и мстить...
За всю свою богатую острыми ощущениями жизнь Доман никогда не испытывал такой неистовой радости. Сбывались его самые сокровенные мечты, которые он лелеял столько лет и на осуществление которых уже почти перестал надеяться.
Адвокат был доволен собой и имел для этого все основания. Конечно, и сами обстоятельства складывались в его пользу, но как он ловко ускорил и направлял события, приближая роковой исход!
"Эшафот построен. Топор наточен. Связанный преступник лежит на плахе. Пора приступать к делу!" -- решил старый негодяй.
-- Ничего, господин маркиз! Правду говорит пословица: нет худа без добра.
-- Какое уж тут добро! -- буркнул Норберт. обнимая девушку.
-- А вот какое. Ваш отец совершил поступок, который дорого ему обойдется.
-- И что же изменилось, кроме моей щеки?
-- А то, -- с торжеством произнес Доман, -- что теперь уже не мы в руках у герцога, а он -- в наших руках! О, господин герцог, если бы вы знали, какое великолепное оружие дали вы нам против себя!
-- Что вы хотите этим сказать?
-- Все очень просто, господин маркиз. Завтра же мы подадим жалобу в суд с приложением медицинского свидетельства о том, что вы действительно ранены, а могли бы быть и убиты. Затем...
-- Стойте! -- перебил его Норберт. -- Эта жалоба даст мне право жениться без его согласия?
Адвокат знал, что при столь жестоком обращении отца с сыном нетрудно получить от суда такое право. Но ему было выгодно, чтобы юноша этого не знал.
-- Нет, -- не моргнув глазом, солгал Доман.
-- В таком случае, к чему эта жалоба? Де Шандосы всегда судили друг друга сами. Почему же я должен нарушать этот обычай предков?
Норберт говорил твердым, не допускающим возражений тоном. Но адвоката это не смутило.
-- Осмелюсь все-таки дать вам совет, господин маркиз, -- вкрадчиво начал он.
-- Совет? -- переспросил юноша. -- Хватит с меня ваших советов! Я принял решение и не намерен его менять. От вас мне нужно только одно: достаньте деньги. Тысяч двадцать, не меньше. И немедленно! Сможете?
-- Почему бы и нет, господин маркиз? Найду. Но это обойдется вам дорого.
-- Мне все равно, лишь бы скорее.
Мадемуазель де Совенбург перестала плакать и хотела что-то сказать, но юноша жестом остановил ее.
-- Погодите, Диана. Не будем отвлекаться от главного. Нам надо уехать.
-- Что вы говорите? -- вскричал испуганный Доман.
Все его планы рушились... Только бы Диана не предала своего сообщника и не согласилась на побег!
-- Говорю то, что есть. Здесь нас ожидают только все новые и новые страдания. Неужели не найдется на свете уголок, где мы могли бы жить спокойно и счастливо?
-- Вы сошли с ума!
-- А вы как думаете, Диана? -- спросил Норберт.
Девушка молчала, опустив голову.
-- Вас будут искать и найдут, где бы вы ни были. Неужели вы этого не понимаете? Герцог де Шандос и маркиз де Совенбург поднимут на ноги полицию всей Европы: денег у них хватит!
-- Замолчите? -- резко оборвал Домана юноша.
Он упал перед любимой на колени и страстно заговорил:
-- Диана, счастье мое, неужели вы боитесь довериться мне? Клянусь вам перед самим Господом Богом, что все мои помыслы и надежды принадлежат вам! Я на коленях молю вас бежать со мной отсюда!
В душе Дианы шла отчаянная борьба. Она могла выбирать из двух вариантов, и оба были преступны.
Что же ей делать? На что решиться?
-- Нет, -- сказала она наконец. -- Я не могу бежать с вами. Не требуйте от меня этого.
Доман облегченно вздохнул.
Норберт порывисто вскочил на ноги.
-- Так вы не любите меня? -- в отчаянии закричал он. -- Я, дурак, вам верил! А вы, оказывается, никогда меня и не любили!
Диана медленно подняла к небу прекрасные глаза, полные слез.
-- Боже, ты слышишь? -- проговорила она с глубокой скорбью. -- Кто же любит его, если не я?
-- Если вы меня любите, то почему же отказываетесь от единственного пути, который ведет к счастью?
-- Неужели я должна унизиться до оправданий? -- упрекнула Норберта девушка.
-- Вас пугает мнение света? -- настаивал молодой человек. -- Родительские предрассудки?
-- Я давно уже пренебрегаю ради вас всеми приличиями и условностями. Разве я не ходила с вами под руку средь бела дня, на глазах у всех? Свет уже осудил меня окончательно, хотя все, что было между нами, я, не краснея, могу рассказать кому угодно. А между тем, в Бевроне меня уже не называют иначе, чем любовницей молодого де Шандоса! Чего же мне еще бояться?
Диана проговорила это так искренне, так мягко и убедительно, что растрогала даже Домана. Он почувствовал у себя на реснице готовую скатиться слезу -- и тут же с изумлением увидел, что девушка подает ему знак, чтобы он поддержал ее.
Адвокат не верил своим глазам. Вот это актриса!
"Девочка далеко пойдет!" -- подумал он и стал искать повод, чтобы вставить слово.
Норберт ничего не заметил.
-- Кто вас так называет? Кто посмел? -- кричал юноша вне себя от ярости.
-- Увы, мой друг, все. Завтра же будет еще хуже...
-- Хуже быть не может!
-- Увидите. Несколько часов назад, когда ваш отец осыпал меня оскорблениями, четыре человека слышали все, что он обо мне говорил.
-- Откуда вы знаете?
-- К несчастью, это правда, -- сказал Доман. -- Мне сказал об этом один из них.
Мадемуазель де Совенбург знаком велела адвокату выйти из комнаты и оставить их с Норбертом наедине. Он тут же выдумал предлог для своего ухода и поспешил к уже известной читателю щели, через которую мог видеть и слышать все, что происходит в его кабинете.
-- Как! Отец даже не убедился в том, что вокруг никого нет? Неужели он не понимает, что, оскорбляя вас, покрыл себя позором? Или он это сделал нарочно, чтобы заставить меня жениться на дочери этого выскочки де Пимандура? Так я уже возненавидел ее всеми силами своей души, хотя она ни разу не попадалась мне на глаза!
Диана вздрогнула. Это имя обожгло ей сердце, как раскаленное железо. Пять миллионов! Понятно, отчего рассвирепел герцог!
-- Так это мадемуазель Мари вам предлагают в жены...
-- Скорее, не ее, а миллионы ее отца. Если бы герцог нашел скотницу, еще более богатую, чем эта Мари, то женил бы меня на скотнице! Но я отдал свою руку вам. Диана, и пусть она у меня отсохнет, если я предложу ее этой разбогатевшей мещанке! Вы слышите меня?
Девушка грустно улыбнулась и прошептала:
-- Бедный Норберт!
Даже такой неопытный юноша не мог не понять, что она хочет этим сказать.
-- Какая вы жестокая! -- с горечью отвечал маркиз. -- Чем я заслужил такое недоверие? Что плохого я вам сказал? Какими святыми мне еще поклясться, что никто, кроме вас, не будет моей женой? Вы отказываетесь уехать со мной... Что же вам мешает согласиться?
В ответ Диана гордо подняла голову и отчеканила:
-- Чувство собственного достоинства.
Норберт был сражен этими словами. До сих пор он еще надеялся на счастье. Теперь же он понял, что рассчитывать больше не на что. Ничто на свете не заставит Диану взять такие слова обратно.
Пользуясь его молчанием, девушка продолжала:
-- Да, Норберт, это так. Как ни сильна моя любовь к вам, но и она не в силах заглушить во мне это чувство, поднимающее меня над людьми. Я утрачу его, если убегу. Вот почему я отказываюсь последовать за вами...
У нее от волнения перехватило дыхание.
Норберт молчал, подавленный.
Девушка овладела собой и снова заговорила:
-- Если бы я была одинока, я бы еще подумала. Но у меня есть семья, честь которой должна остаться незапятнанной.
-- Эта самая семья принесла вас в жертву ради брата!
-- Да будет так, -- вздохнула Диана. -- С чего вы взяли, что добродетели легко живется в этом мире? Но меня удерживает и другое чувство.
-- Какое?
-- Инстинкт самосохранения. Если я уступлю вам сегодня, вы перестанете уважать меня завтра.
-- За кого же вы меня принимаете? -- с болью спросил юноша.
-- За человека,
-- Неужели все люди таковы, как вы говорите?
-- Представьте себе, что я уехала с вами. А потом мы узнали, что обо мне ходили грязные слухи, что мой отец дрался из-за меня на дуэли и убит. Что бы вы тогда стали делать?
Ничего подобного юноше не приходило в голову раньше.
-- А что бы вы подумали обо мне? И могли бы мы после этого быть счастливы?
Норберт не нашел, что ей ответить.
-- Итак, друг мой, бегите отсюда, раз уж вы так решили. Но бегите один.
-- Боже мой!
-- Было бы благоразумнее посоветовать вам жениться на Мари де Пимандур... но это выше моих сил. И потому я скажу только: прощайте и забудьте меня.
-- Забыть вас, Диана? -- вскричал Норберт. -- А разве вы могли бы меня забыть?
-- Я? -- пробормотала озадаченная девушка.
-- Да, вы!
Диана снова зарыдала.
-- Если я уеду, то что будет с вами? -- спросил юноша.
-- Моя судьба мне известна, -- проговорила девушка сквозь слезы с покорностью в голосе. -- Мы видимся с вами в последний раз. И расстаемся навеки.
-- Навеки? Какое страшное слово! Но почему? Ведь я потом вернусь!
-- Когда отец узнает, как меня называют в Бевроне, когда до него дойдут россказни четырех лесорубов, он упрячет меня в монастырь и пострижет в монахини. Для этого мира, в том числе и для вас, я просто перестану существовать...
-- Этого нельзя допустить! Вы же мне столько раз говорили, что жизнь в монастыре для вас хуже смерти!
Диана грустно улыбнулась.
-- Да, я так говорила. И повторяю это снова. Но что с того? Чтобы спасти меня от пострижения, нужно совершить чудо. Кто его сделает для меня, если не вы? Без вас я останусь совсем одинокой на этом свете... В монастыре я буду жить только воспоминаниями о вашей любви... Слава Богу, мне не придется там страдать слишком долго. У меня есть средство ускорить свою смерть.
При этих словах она вытащила из-за корсажа флакон, полученный от адвоката.
Норберт понял.
-- Несчастная! -- закричал он. стараясь вырвать у Дианы яд.
Но она так крепко сжимала флакон в руках, что юноша смог бы забрать его, только если бы сломал девушке пальцы. Она же в это время отчаянно умоляла оставить ей флакон, поскольку яд -- ее последняя надежда.
Наконец, Норберт отступил, с ужасом глядя ла нее.
-- Успокойтесь, -- говорила между тем Диана. -- Это совсем не страшно. Несколько капель в вино или кофе -- и я без всяких мучений, в один миг, уйду в мир иной.
Норберт чувствовал, что голова его раскалывается на множество частей... Кажется, он и в самом деле сходит с ума... Как было бы хорошо сейчас убить себя!... Без всяких мучений и в один миг... В вино или кофе... Как просто!... Но Диана не дает яд...
Мадемуазель де Совенбург видела, что творится с юношей, но беспощадно провела свою роль до конца. Когда она поняла, что уже не осталось на свете такой жертвы, которую не принес бы ей истерзанный, обезумевший Норберт, Диана упала в обморок.
Юноша зарычал, как раненый лев, кинулся к бесчувственной девушке, схватил ее руки и, целуя их. стал страстно призывать ее вернуться к жизни.
-- Нет, ты не убьешь себя!... Ты не умрешь, моя любимая!... Пусть лучше умрут те, кто довел тебя до такого отчаяния!... Пусть против них обратится тот яд, который ты готовила себе!... Это -- мое дело... Де Шандосы всегда судили друг друга сами!
Молодой маркиз схватил флакон, выпавший из безжизненных рук Дианы, -- и, обливаясь слезами, выбежал из комнаты.
Громко и страшно хлопнула в тишине входная дверь.
Адвокат не пропустил ни слова из этой жуткой сцены. Зубы его стучали, как в лихорадке.
Услышав, что Норберт убежал, Доман поспешил в кабинет, чтобы привести в чувство несчастную девушку, и чуть сам не упал в обморок прямо на пороге: Диана стояла у окна и хладнокровно провожала глазами юношу, несущего смерть своему отцу.
"Вот это женщина! -- с восхищением подумал старый мерзавец. -- Мне бы такую силу характера!"
Как бы в ответ на его мысли, Диана гордо повернулась к адвокату и с торжеством произнесла:
-- Вы говорили, что множество людей будет проливать слезы, пока жив герцог? Эти люди могут утешиться.
-- Господи! -- прошептал месье Доман.
-- Лишь бы сегодня вечером все не открылось, -- невозмутимо добавила она. -- Норберт так неловок...
"О, черт! Что же я наделал! -- думал адвокат. -- Если этот сумасброд натворит глупостей и герцог что-нибудь заподозрит, то мне еще не раз придется позавидовать той участи, что я ему уготовил!"
Мадемуазель де Совенбург в это время спокойно приводила в порядок прическу и расправляла платье.
-- Пора домой, -- сказала она. -- Обо мне, наверно, уже беспокоятся.
На крыльце Диана обернулась к провожавшему ее сообщнику и с величественным жестом промолвила:
-- Завтра, Доман, вы поздравите меня с титулом герцогини де Шандос!
Адвокат подобострастно поклонился.
-- Прощайте, -- едва кивнула в ответ девушка.
Диана ушла.
А месье Доман до утра метался, как в горячке, по измятой постели.
Это была самая длинная ночь в его жизни.