(*) Из Гафнерова путешествия по берегам Ориксы в Короманделе.
Я собирался выехать из Визагапатнама1, когда мне сказали, что в соседней деревне Велуре, отстоявшей на полтора часа езды от этого города, приготовлено было погребение и что молодая вдова из касты Хеторисов будет сожжена с телом своего мужа в яме, нарочно для сего случая приготовленной (заметим, что в каждой части Короманделя2 жены обыкновенно сожигают себя на кострах). Я не хотел пропустить сего случая, для меня совершенно нового, пошел пешком в деревню Велур и скоро увидел большую толпу людей, посреди которой молодая вдова сидела под балдахином, окруженная родственниками своими обоего пола. Не думаю, чтобы она имела более 28 лет: лицо ее было очень приятно. Она раздавала знакомым своим и сродникам бетель3, шевелила губами, как будто читая молитву, и, казалось, совсем не чувствовала страха, но я не мог смотреть на нее равнодушно. Вместе с многочисленною толпою людей пошел я на то место, которое приготовлено было для погребения. Мы вышли в поле, увидели яму, в десять футов длиною, в восемь шириною и в восемь же глубиною; она была наполнена угольями, в которые беспрестанно бросали сухие поленья. Скоро увидели мы погребальную процессию. Тотчас окружили яму высокими ширмами; зрители, отступивши на несколько шагов, составили обширный круг, и в это самое время несчастная жертва суеверия и любви супружеской приблизилась к месту сожжения.
Платье на ней было великолепное, унизанное жемчугом и алмазами. В одной руке держала она лимон с гвоздичным корешком, который беспрестанно нюхала. За нею шли родственники, брамины4 и великое множество женщин, а впереди музыканты, которые играли веселые, торжественные песни. Остановившись в некотором отдалении от ямы, вдова сложила с себя все уборы, разделила их между родными, разделась и, окруженная своими подругами, омылась в ближнем водоеме, потом надела на себя простое белое платье из хлопчатой бумаги; наконец спокойно приблизилась она, при торжественных песнях браминов и шумной игре музыкальных инструментов, к пламенной яме, все еще заставленной ширмами, и на краю которой стояли носилки с бездыханным трупом ее мужа.
Несколько минут смотрела она в молчании на покойного, ударила себя в грудь и заплакала; потом поклонилась, три раза обошла вокруг ямы и всякий раз, проходя мимо носилок, кланялась. В третий и последний раз остановилась она у самого тела, взглянула на своих родных, простилась с ними, взяла из рук одного брамина кувшин с маслом, которым оросила своего мужа, поставила кувшин на голову и, воскликнув громким голосом: Нарайна (Боже), прыгнула в пылающую яму, в минуту ширмы упали, тело брошено в уголья, и яма засыпана тысячью зажженных факелов. Барабаны, бубны и трубы загремели звучнее прежнего; женщины подняли страшный крик (печальный или радостный, не знаю), и высоким столбом понеслось из ямы трескучее пламя.
Хотя я и уверен был, что эта несчастная задохлась в одну минуту, но сердце мое страдало, и я возвратился в деревню в великом унынии. Было уже темно; я не хотел, однако, ночевать в Велуре и отправился в Визагапатнам. Более часа, кажется мне, шел я, задумавшись; оглянулся и вижу, что сбился с дороги; со мною встретился старик, спрашиваю; он сказывает, что очень далеко от Визагапатнама; советует мне возвратиться в Велур и указывает ближнюю дорогу. Послушавшись доброго совета, пошел я по указанной дороге; иду: темнота увеличивается, наконец, все помрачилось; вдалеке блеснули огни; всхожу на пригорок; огни исчезли. Пошел проливной дождь; я совсем потерял дорогу; опять очутился на пригорке, ступил шаг; чувствую, что земля подо мною осыпается; хватаюсь за куст, он обломился; вообразите мой ужас; я полетел стремглав в глубокую пропасть.
Несколько минут лежал я без всякого чувства. Прихожу в память, все тихо и мрачно; чувствую противный запах; начинаю щупать руками: подле меня лежал мертвый буйвол. Вскакиваю поспешно, бегу в сторону, остерегаясь, однако, чтобы еще куда-нибудь не обрушиться, и, мучимый горестным чувством, стараюсь проникнуть черную, непроницаемую мрачность: досада, скорбь и нетерпение мучили попеременно мою душу; наконец, успокоившись немного, решился я дождаться утра, сел на камень и скоро заснул глубоким сном.
Просыпаюсь; сначала кажется мне, что все случившееся со мною было печальный сон, но скоро этот обман миновался: утро занялось; свет его проникнул во глубину ямы, и с ужасом увидел я, в каком отчаянном положении находился. Яма была не иное что, как глубокая пещера со сводами и с двумя большими впадинами, которых конца от чрезвычайной темноты не можно было видеть. На верху свода находился пролом, в который проникал свет. Высокие каменные стены были совершенно перпендикулярны и со всех сторон удалены от пролома, так что не было никакой возможности по ним до него добраться. Тогда увидел я, каким образом мог обрушиться в эту пещеру, как очутился в ней и бедный буйвол, и какого жребия мне ожидать надлежало.
Что делать? На что решиться? Кричать? Но это место казалось мне уединенным и безлюдным. Какая же польза изнурять себя криком? Я сделал один опыт: напрасно! Мой голос весьма глухо раздавался под сводом и совсем почти не доходил до высокого пролома. День прошел; утешительное сияние солнца потухло; вокруг меня сделалось мрачно, как будто во гробе. Могу ли описать те страшные чувства, которые мучили меня в продолжении этой ночи, нестерпимо долгой? Летучие мыши порхали с шумом над головою моею, и дикие шакалы, привлекаемые запахом, подбегали стаями к пролому и выли. Здесь я погибну, сказал я самому себе, здесь должен истлеть, как этот несчастный буйвол! Слабое сияние месяца блеснуло в отверстие; волнение мое несколько утихло. Будучи совсем обессилен, погрузился я в сон, но страшные сновидения не давали мне покоя.
Опять наступил день, и с первыми лучами солнца новая надежда оживила мою душу. Я начал кричать и кричал долго; наконец потерял и голос, и силу, и все было напрасно. Ужас и отчаяние мною овладели; голод и жажда меня томили; я победил отвращение, вынул кортик, отрезал кусок от мертвого буйвола, и силы мои, сверх всякого чаяния, подкрепились: я начал думать о средствах спастися. Дойти до пролома было невозможно: стена была крута и совершенно гладка. Но боковые впадины (подумал я) не приведут ли меня к какому-нибудь выходу? Нечего медлить, иду! Если погибель моя неизбежимо определена от Неба, то все равно, где бы я ни истлел, на дне ли этой пещеры или несколькими футами глубже! Часы мои показывали полдень. Решившись, запасаюсь куском мяса, иду; сердце мое сильно трепетало. Что ожидает меня в этом непроницаемом мраке, думал я с содроганием. Я видел еще свет, и мужество мое не исчезало, но вдруг последнее бледное сияние угасло; я остановился, хотел воротиться, одумался: "Вперед, вперед", -- воскликнул я и с новою бодростию, вверив себя Провидению, бросился в ужасную мрачность. Для осторожности шел я близ самой стены, держась за нее рукою и следуя всем ее бесчисленным изгибам: это казалось мне единственным способом найти какой-нибудь выход из страшного подземелья.
Земля надо мною была усыпана мелким камнем. Кучи песку, отломки от утесов, ямы и возвышения поминутно попадались мне под ноги. Я подвигался вперед очень медленно, ощупывая землю кортиком. Странствование мое продолжалось около двух часов; вдруг что-то хрустнуло под ногами моими и покатилось; трогаю ногою, кажется, кости; прикасаюсь руками: всемогущее Небо, это человеческий остов! Какая минута, и теперь, воспоминая о ней, содрогаюсь. Волосы на голове моей поднялись дыбом; я принужден был сесть. Вот жребий твой, сказал я самому себе, и залился горькими слезами.
Вдруг послышался мне легкий шорох, я вскочил, начал кричать; голос мой, отозвавшись несколько раз в глубоких впадинах перехода, умолк, и все опять утихло. Как исступленный кинулся я вперед, решившись умереть или спастися... Вдруг вижу перед собою две меленькие огненные точки; удивление оковало меня на одном месте. Что значило это блистание: дневные лучи или пламенные глаза змеи, прямо на меня ползущей? Я хотел остановиться, но это бы не спасло меня; подумал и быстрыми шагами побежал вперед: нечто неизвестное животворило мне душу.
Огненные точки были неподвижны, беспрестанно увеличивались и становились ярче. "Нет, это не змея, -- восклицаю, исполненный радости, -- это или две лампады, или проницающее сияние солнца". В эту минуту стена, около которой я шел ощупью, поворотилась вкруте; глазам моим представилась расщелина утеса и в ней заходящее вдали вечернее солнце. Боже, Боже, с какими неописанно сладкими чувствами бросился я в сии врата жизни, столь неожиданно для меня отворившиеся! Пробившись сквозь дикий кустарник, со всех сторон закрывавший расщелину, я начал с жадностию вбирать в себя чистый воздух и восхищался, видя себя опять посреди свободного, великолепного Божия мира.
Солнце закатилось; все живописные окрестности, и в малом расстоянии от меня Визагапатнам, сияли в розовом блеске. Наконец я возвратился к своим и был от них принят с восхищением, ибо все воображали, что меня уже нет на свете. По всем моим описаниям догадались, что я упал в одну из подземных пещер, находившихся прежде в сообщении с храмами, и которых выходы известны одним только браминам. Таким образом, еще раз, по собственному опыту, уверился я, что нет такого положения в жизни, в котором бы можно было совершенно предаваться отчаянию. Сначала опасался я занемочь опасною или продолжительною болезнию, но, к счастию, этого не случилось; я чувствовал легкую лихорадку; она очень скоро совсем прекратилась, и через две недели я мог уже выехать из Визагапатнама.
ПРИМЕЧАНИЯ
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1809. Ч. 47. No 20. Октябрь. С. 249--258 -- в рубрике "Литература и смесь", с заглавием: "Воспоминания об Ост-Индии" и примечанием: "Из Гафнерова Путешествия по берегам Ориксы в Короманделе", вынесенным в сноску на с. 249.
В прижизненных изданиях: Пвп 1. Ч. 5 ("Смесь"). С. 216--227; Пвп 2. 4. 3. С. 209--216 -- с тем же заглавием.
Печатается по Пвп 2.
Датируется: между маем и сентябрем 1809 г.
Источник перевода: Erinnerung aus Ostindien [Воспоминание об Ост-Индии] // Morgenblatt für gebildete Stande. 1809. No 90. Sonnabend, 15 April -- с примеч.: Aus der Reize langs de Kusten Orixa en Choromandel door F. Haafner. Amsterdam by Allart 1808. 2 Vol. 8. и подписью под примеч. и в конце текста: Fischer. См.: Eichstädt. 5. 17.
Немецкий путешественник Хафнер Якоб Готфрид (1754--1809) одним из первых познакомил европейскую культуру с таинственным миром, нравами и обычаями Ост-Индии. В раннем детстве Хафнер вместе с родителями переселился в Голландию. В качестве юнги на корабле своего отца он посещает различные области Восточной Индии. В течение 1765--1785 гг. накапливаются его впечатления, которые стали основой его будущих воспоминаний и травелогов. В 1809 г. выходит в свет его книга "Reise in einem Palankin" ("Путешествие в одном паланкине"), написанная еще в 1785--1786 гг. Третья глава из этого сочинения послужила источником для публикации в немецком "Утреннем листке для образованного сословия" и для перевода Жуковского. Первоначально книга вышла на голландском языке, и, как явствует из примечания, ее переводчиком был некий Фишер. X. Эйхштедт удалось установить, что это был Христиан Август Фишер (1771--1829), профессор истории и статистики (Eichstädt. S. 17; примеч. 49).
Интерес Жуковского к ориентальным сюжетам и в частности к мирообразу Индии -- отдельная тема. Многочисленные упоминания долины Кашемира, приобретшей в дневниках поэта символический смысл земного рая (см.: ПССиП. Т. XIII. С. 91, 474; примеч. 47), обращение к переводу отрывка из поэмы английского романтика Т. Мура "Лалла Рук", стихотворная повесть "Наль и Дамаянти", интерес к драме Калидаса "Саконтала", уже переведенной на русский язык H. M. Карамзиным, -- все это звенья общего творческого процесса первого русского романтика 1810--1840-х гг. И в этом смысле перевод "Воспоминаний об Ост-Индии" имел не только просветительский характер.
В целом перевод точно воссоздает не только содержание, но и стилистику подлинника. Небольшие эмоциональные вкрапления, типа: "сердце мое страдало", "в великом унынии", "вообразите мой ужас", "Могу ли описать те страшные чувства, которые мучили меня в продолжении этой ночи, нестерпимо долгой?", "нечто неизвестное животворило мне душу", "с какими неописанно сладкими чувствами" -- способствуют драматизации текста и вполне отвечают элегическому стилю раннего Жуковского. Любопытна замена эпитета "steil" (крутой, отвесный), относящегося к описанию высоких стен, на "перпендикулярный".
Очевиден моралистический подтекст перевода, связанный с идеей преодоления препятствий и терпения. Слова: "Таким образом, еще раз, по собственному опыту, уверился я, что нет такого положения в жизни, в котором бы можно было совершенно предаваться отчаянию" -- вполне корреспондировали с той жизненной ситуацией, в которой оказался поэт именно в это время.
1 Визагапатнама -- Вишакхапатнам -- город и порт в Индии, на Бенгальском заливе, в штате Андхра-Прадеш.
2 Коромандель -- область на восточном побережье полуострова Индостан в Индии.
3 Бетель -- смесь пряных листьев перца бетель, кустарника семейства перечных (разводимого в тропической Азии), с кусочками семян пальмы арека и небольшим количеством извести. Используют как средство для возбуждения нервной системы.
4 Брамины (брахманы) -- одна из высших каст в Индии, по происхождению -- древнее сословие жрецов, совершающих религиозные ритуалы.
А. Янушкевич