В парке
В пышнолистной чаще парка
Дрожь полуденных лучей,
И цветам, и липам жарко
У извилистых аллей.
Маки ярко-ярко красные
На груди моей горят,
Мысли грустные, напрасные
Не туманят, не томят.
Мне без счастья, без несчастья,
Хорошо побыть одной...
Ветви в радостном участьи
Наклонились надо мной.
Ароматы полусонные,
Дуновенья без конца
Нежат губы опьянённые,
Чуть касаются лица...
Дни печали - были прежде,
Солнце, солнце впереди.
Маки в трепетной надежде
Пламенеют на груди.
"Новый журнал для всех" No 23, 1910 г.
Помнишь?
Помнишь липы аромат,
Помнишь милый, темный сад,
Где заветная дорожка
Поросла травой немножко?
И ноктюрн, и клавикорды,
И вечерние аккорды,
И признанья сладкий бред,
Помнишь, помнишь? Нет?
Вздохи, речи втихомолку,
Платье желтое из шелку,
Что шуршало в тишине,
У беседки, при луне?
Помнишь слезы расставанья,
И немые обещанья?..
Нежный свет далеких лет
Помнишь, помнишь? Нет?
1912
Солнце, тени, ветер млеет...
Солнце, тени, ветер млеет,
Нежно треплет, бегло греет,
Как поют в лесу ручьи,
Как блестят глаза твои!
Воздух зыблется лиловый.
Я сплету венок дубовый.
Сядем здесь, у этих пней,
Слушать музыку ветвей.
Птичка серая смеется...
Странно сердце бьется, бьется.
Слышишь? Руку дай твою.
Хочешь, я тебе спою?
В миг веселый, в миг мятежный,
Хочешь, хочешь, друг мой нежный,
Радость чистую сорвать
И меня поцеловать?
"Пробуждение" No 14, 1912 г.
Коломбина
Милой, нежной Коломбине
Изменил для Герцогини
Сумасбродный Арлекин.
Ах, любви конец один!
Прежде -- трепет первой ласки
И свиданья в черной маске,
А потом -- привычки гнет,
Равнодушных взглядов лед.
У расцветшего жасмина
Горько плачет Коломбина,
И прекрасная весна
Для покинутой грустна.
Арлекин же, восхищенный,
Герцогиней увлеченный,
Поцелуями согрет,
В синий бархат разодет.
Рвут влюбленные фиалки,
Коломбины им не жалко.
О, суровый, грозный рок,
К верным страсти ты жесток.
1912
Ночью
Смотрит на лоно земное
Неозаренная высь.
Во мраке недвижном нас двое.
Ближе, о ближе склонись!
Ночь в тишине необорной
Свой затаила испуг.
Мы будем покорно, покорно
Ждать предназначенных мук.
Верь мне, всем людям, всем людям
В жизни как в смерти -- темно.
Бороться и плакать не будем.
Так суждено.
"Пробуждение" No 21, 1913 г.
Пьеро
Карнавал крикливый
Пляшет и поет,
А Пьеро плаксивый
Корчит бледный рот.
"Где ты, Коломбина,
Воротись ко мне!
В сердце -- горечь сплина,
Голова в огне.
Мне венки не милы
Карнавальных роз,
Растеклись белила
От ревнивых слез.
Я прелестниц страстных
Не любя ласкал,
Между дам прекрасных
Отблеск твой искал.
Но ничем отрады
В сердце не верну.
Ах, тебя мне надо,
Лишь тебя одну,
Томный профиль милый,
Мушку на виске...
Горе! До могилы
Предан я тоске!
Но дают мне вина
Сладостный дурман,
С горя, Коломбина,
Я сегодня пьян!"
Он рыдает, бледный,
И, шатаясь, пьет...
Карнавал победный
Пляшет и поет.
1913
Хювингенская поэма
( отрывок )
Я вспоминаю бесконечно
Хювинге милые места,
Где воздух нежен безупречно,
Где блещет сосен красота,
Где исчезала понемногу
Моя заветная тоска,
Где бесконечную тревогу
Смела незримая рука.
................................
В мечтах я вижу с умиленьем
Целебных сливок гущину,
Коробку с тающим печеньем,
Ночей морозных тишину;
Фигуру Schwester стройно-белой
И "bitte" Oberin сухой,
И баронессы белоспелой
Улыбок надоевший рой;
С пикантной ямочкой субъекта,
Что улыбался как конфекта
И взор Калинина больной
С необходимою слезой.
Гортанный голос Безбородко,
Студента-скульптора с чахоткой,
И комплиментов сладкий яд
И визги праздничных ребят,
И звон бубенчиков веселый,
И санок окрыленный бег,
И биофона мрак тяжелый
И важный милый, милый снег;
И вас, любезнейшие други,
С кем, в санаторные досуги,
Я не изведала тоски,
Играя в шашки, в дураки.
1915
Другой усатый, густобровый...
Другой усатый, густобровый,
И с очень черной бородой,
К веселым шуточкам готовый
Трунил все время надо мной,
Считая девочкой смешной.
Суровой, пламенной душою
Был всем насмешливый судья,
Хотя нередко похвалою
Он тонко опьянял меня.
Ах, профиль грустный, романтичный
Я не забуду никогда,
(Хотя весь облик симпатичный
Ужасно портит борода).
1915
В. А. Юнгеру
Вы ближе к Радостной Стране
И тверд уже Ваш шаг звенящий.
А я блуждала в темной чаще
И долгий искус нужен мне.
Но светит ведь овин чертог
Паломника-единовторцам.
Я верю, примите Вы сердцем
Напевы неискусных строк
26 ноября 1915 года.
Дания
Мы ходили с тобой по утрам
На веселую, пеструю площадь,
Где старушки в старинных чепцах
Продавали осенние розы.
Днем тревожный восторг новизны
Торопил нас вдоль узеньких улиц,
И от ливня зеркальный асфальт
Отражал фонари магазинов.
Поздней ночью встречал нас в кафе
Гул оркестров и говор гортанный...
А на ратуше строго часы
Отмеряли безумное время...
И отмерили. Но не забыть
Запах розы, сигары и счастья,
И твои молодые глаза,
И твое чужестранное имя.
Москва, 1917.
Имя
Я знаю, -- как же мне не знать?
С тех пор, как стали мы чужими,
В тебе, как темная печать,
Мое запечатлелось имя.
-- Ты был гоним, ты был любим
И сладкой славой коронован,
Но ты не расставался с ним,
Свободный, ты всегда был скован.
Летят года в небытие,
Неудержимые, как птицы,
Но имя ты хранишь мое
На незапятнанной странице.
Москва, 1921.
Ворон
За окнами -- догоранье тихое.
Жирный ворон на ветке снежной.
Тишиною в сумраке тикая,
Наступает час неизбежный.
Предо мною ворон качается,
Близко вижу зрачков зиянье...
Вот опять, опять начинается
Пытка моя без названья.
Страшно, страшно пред повелителем,
От бездонных глаз не укрыться.
Он грозит мне клювом губительным,
Черный жезл в когтистой деснице.
И его не смея ослушаться,
Бьются братья в смертном раздоре,
Города и престолы рушатся,
Корабли погибают в море.
Крик гортанный правит столетьями,
Крылья судят ленивым взмахом.
И, как снег под когтями этими,
Мы осыпемся мягким прахом ...
Сердце, вместе с часами тикая,
Замирая, ждет мановенья.
Качается ветка тихая,
И нет мне спасенья.
Петроград, 1922.
Как мудрый отравитель, время...
Как мудрый отравитель, время
Поит нас незаметным ядом.
Нежней, нежнее будьте с теми,
Чье сердце бьется с вами рядом.
Словам и клятвам верьте, верьте!
Непрочно пламя в хрупком теле.
Ведь только после нашей смерти
Нас любят так, как мы хотели.