§ 133. В природе масса, образуемая движущим ее началом, и движение, образующее свою массу, дает на третьей степени (§ 80) явление органического, живого существа, которое само для себя цель и средство, само для себя причина и действие. Точно таким же образом соединяется пластика и музыка в театральном лице, которое на самом себе являет и художника и живое его произведение и которого органическое тело, вмещаясь в пространстве, действует или производит вместе перемены во времени посредством членов и органов.
§ 134. Преимущества, какие имеет живое существо, особенно высшего рода, перед неодушевленными, суть вместе и преимущества, какие имеет театральное художество перед прочими однородными. Эти же преимущества живых тварей, особенно человека, суть: а) красота телесных очертаний и форм, б) красота их движений и в) красота языка вообще, а в человеке -- речи. Почему художество актера необходимо разделено между пластическими и живописными телоположениями пантомима, между музыкальными телодвижениями танцовщика и между одушевленною речью декламатора.
§ 135. Пантомимные положения показывают без содействия языка и движений многоразличные формы живой фигуры и отношения сих форм, кои можно в продолжение известного времени сохранять на поверхности тела. Что такие положения возможны только при стройности органического состава, при отменной гибкости членов и при легкой игре взглядов и мановений,-- сие понятно из предполагаемого владычества творческой фантазии над веществом, ею обрабатываемым.
§ 136. Но поскольку пантомим есть не только орган художника, а и сам художник, и поскольку искусство вообще, по своей уже цели, избирает только значительные предметы, то такие положения одних телесных форм при естественной их приятности и свободных изгибах получают в глазах образованного зрителя достоинство прекрасных явлений не столько сами от себя, сколько от идеи занимательного характера или состояния, которая в формах запечатлевается.
§ 137. Где видим сценические произведения сего рода, там видим дышащие статуи или живые картины, в которых значительные, но неподвижные формы пластические одушевляются, с одной стороны, природным цветом тела, с другой -- живыми взглядами и выразительными чертами, сквозь которые для Пигмалиона светится прекрасная душа оживающей Галатеи.
§ 138. Пантомимные положения а) или подражают данным картинам и статуям: ибо что идеальная природа для ваятеля и живописца, то прекрасное их творение для пантомима; или б) представляют смысл картины, то есть то, что в ней содержится; или в) избирают своей темой как исторический, так и вымышленный характер целого класса явлений либо художественных произведений известного времени. Но в том, другом и третьем случае, как одушевленные статуи, они любят легкие, эфирные, бесцветные (или одноцветные) покровы; как картины, требуют грунта и любят искусное освещение; как изображения -- занимательной идеи какого-либо состояния в жизни человеческой, которая необходимо входит во все то, что может дать ей определенное значение, требуют надлежащих костюмов или исторических околичностей.
§ 139. Но одушевленная статуя или живая картина, не покидая своего грунта, может и переходить попеременно из покоя в движение, из состояния движения в покой и сею немою игрою тела вразумительно и в полной мере раскрывать или отдельное состояние души, действующей и страждущей, или определенный характер чувствования, или даже целость внешнего, видимого и по себе ясного действия, показывая в сем последнем случае высочайшее совершенство пантомимных представлений со стороны формы или объема.
§ 140. И телодвижения, подобно телоположениям, бывают изящны не сами по себе, а по соответственности их тому чувствованию или характеру души, которому служат знаком. Почему первое их условие -- теоретическое -- есть истина, коей противны все положения и движения тела и лица, либо сами по себе неясные и двусмысленные, либо выходящие из границ вероятия, либо старающиеся изобразить то, что посредством их неизобразимо.
§ 141. С другой стороны, и нравственное чувство оскорбляется всеми телодвижениями и минами, в которых видно ограничение свободы духа. Сие ограничение начинается уже слепым подражанием всему случайному в природе, продолжается через телодвижения однообразные и довершается буйными, низкими и соблазнительными, для образованного зрителя всегда обидными.
§ 142. Впрочем, и в надлежащих границах явления пантомимные прекрасны только там, где они в своем ходе или последовании сообразуются с законом стройных, приятных и мерных движений, то есть с законом музыки, какою охотно и сопровождаются.
§ 143. Но где одушевленная статуя сходит с подножия или живая картина оставляет свою раму и строго музыкальною поступью движется в кругах свободных, там происходит пляска, которая игру отдельных членов подчиняет игре целого тела и которая преимущественно принадлежит времени так, как пантомимное телоположение -- преимущественно пространству.
§ 144. Как естественное выражение минутных, случайных чувств радости и свободы, пляска есть такая же приятная забава, как и пение, и столь же мало имеет эстетического достоинства сама по себе, как и сие последнее. Право на танцеванье, как изящное художество, получает она тогда, когда, с одной стороны, пластические формы тела, нравящиеся уже сами по себе или по приближению их к идеальным, с другой,-- свободное управление всеми членами и движениями их, легкими, разнообразными и строго размеренными, в состоянии бывают, с третьей стороны, для чувств и фантазии вразумительно изображать целость определенных, друг за другом последующих, интересных состояний или чувствований, с устранением как всех мучительных и опасных напряжений, искажающих образ человеческий, так и всего того, что может возбуждать или питать нечистые пожелания.
§ 145. Чувствования радости, свободы и проч., как простые чувствования, ограничивающиеся одним лицом, могут и выражаться только простым и односторонним образом. Но танцеванье имеет способ раскрыть сей неопределенный идеал, сообщая положениям и движениям пляшущей фигуры направление к известному пункту. Где сей пункт сам вовлекается в пляску, там движения одного лица поясняются движениями другого.
§ 146. Противоположность, которая в танцующей паре выражает смысл пляски, довершается разностью пола. Ибо сия разность дает положениям и движениям Аполлона и Дафны необходимую значительность, да и самое отношение между обоими полами есть по природе уже своей история любви, которая по причине сложности сего чувствования может быть представляема в бесчисленных формах и, однако ж, для всех вразумительна. Почему пляска в полном своем развитии есть роман (см. ниже).
§ 147. Если пляска, как роман, разделяется между двумя полами и если в этом разделении имеет двоякую форму -- движущуюся прямолинейно и вращающуюся,-- то она и уничтожает опять всякое отношение к полу. Лица мешаются без разбору, как простые фигуры, и все это смыкается в торжественный круг, движущийся вращательно, то есть в хоровод, который охотно располагается окрест памятников, сближающих народное участие, и находит свой идеал в праздновании благоговейной любви земных существ к небесным.
§ 148. Пляска одного лица, либо двух, либо всех выражает только внутреннее расположение души. Но она может выражать и внешнее действие, историческое или вымышленное, сколько то совместно с мерным движением тела. Такое самостоятельное театральное произведение, сложенное из пантомим и плясок, одушевляемое музыкой и подчиненное идее живого действия, называется (пантомимным) балетом. Его закон есть закон подвижной картины исторической, с которою он и разделяет занимательные моменты, разнообразие фигур и групп и соответственность костюмов.
§ 149. Где же, наконец, прекрасная статуя Мемнонова освещается животворными лучами Гелиоса, там язык ее разрешается. Другими словами, поэт для своих прорицаний воздвигает актера, который для того и служит точкою соединения между натуральною стороною образовательных и рисовальных художеств и между идеальною областью искусства поэтического.
§ 150. Искусство актера есть декламация, которая, с одной стороны, подходит к чтению, с другой -- речитативом -- к пению. Но эти три. понятия весьма различны. Чтец дает только правильный смысл читаемого творения, декламатор или рапсодист сверх правильного смысла являет жар и чувство, с каким слово вылетало из груди стихотворца, а певец, выражая мысль и душевное движение, дает чувствовать еще и тон с музыкальным его размером. Прочие совершенства актер разделяет с движущеюся картиной.
§ 151. Эти совершенства большею частью физического рода; они услаждают один слух и принадлежат театральному лицу с той стороны, с которой оно остается при своем естественном назначении. Но поскольку актер по своему званию есть лицемер и являет на себе чужое лицо, то наперед и представляет себе его в воображении со всеми его свойствами и в целом ряде моментов, то есть входит в заданную поэтом роль. Что это предполагает и в нем такое же образование душевных сил, как в сем последнем, а именно живость чувства, свободу и ясность ума, плодовитость фантазии, какие дают возможность, собирать рассеянные во многих характерах черты в один живой образ представителя,-- явствует из необходимой соразмерности между мыслью и ее органом, между сущностью и явлением ее.
§ 152. Правда, здесь природа бывает в несогласии с искусством, и художник, который удобно принимает все формы, предписываемые ему чужою волею, должен сам, как кажется, не иметь нравственного характера; но а) эта-то гибкость души и составляет черту высокой его свободы; притом же б) состояния, речи, поступки, в которые он вовлекается своею ролью, как умышленные и скоропреходящие, могут и не касаться постоянного расположения души его; наконец, в) как актер есть не только художник, но и прекрасное произведение своего искусства, то и вправе подчинять нравственное целям чувственно совершенного.
§ 153. Соединение физических свойств актера -- чтеца, декламатора и певца, и духовно-нравственных актера -- поэта или виртуоза в изображении интересного действия на самом себе как пантомимном лице -- изображении, пленяющем не только слух и воображение, но и глаза, составляет игру актера на сцене. Поскольку эта игра при содействии образовательных художеств и музыки, какие она предполагает, в высочайшей степени льстит естественному нашему побуждению видеть и чувствовать не то, что должны, а то, что хотим, то и означает крайнюю границу искусственных обольщений и изъясняет всеобщую наклонность к зрелищам, в которых мы позабываемся в чудодействе красных вымыслов.
§ 154. Говорить об олимпийском празднестве всех искусств театральных -- значит говорить об опере, составляющей для сценики вообще то же самое, что эта последняя составляет для художеств первых двух степеней, то есть органическую целость. Опера происходит там, где с пантомимным действием пластического и живописного балета сочетается слово, а с мерными движениями его пляски -- музыка, и притом сочетается так, что, оставляя все эти равно существенные части при натуральном их значении, не дает ни одной первенства, а соглашает каждую с целями и духом прочих.
§ 155. Оттого речь в опере приближается к пению, а музыка живым выражением чувствований и характеров лиц -- к поэзии, предоставляя концертам то, что имеет в себе превосходнейшего. Но и поэзия возлагает на себя обязанность, с одной стороны, изобретать такое действие, с другой,-- избирать такое стихосложение, с третьей,-- приводить действующие лица в такое положение, которые доставляли бы им более случая и удобства выражать не внешние явления, а многоразличные состояния их души посредством музыки и телодвижений, не задерживая общего хода пьесы.
§ 156. Само собою разумеется, что действия, требующие усилий геройской воли в борении со внешним могуществом, столь же чужды опере, как и те, какие в постепенном своем развитии постигаются более разумением, нежели фантазией, каковы, например, все сюжеты запутанные и комические. Тем охотнее заимствует она свои идеалы из романтического мира богов и гениев, коих могущество и блаженство ничем не возмущается и коих жизнь по многоразличию завидных ее преимуществ дает опере право приводить в движение все искусства, а вместе и театральное обольщение, которое здесь является в полном блеске, но и в полной скудости механического волшебства.
§ 157. Поэзия в опере назначает действие, которое, совершаясь когда-либо, совершается и где-либо; образовательные художества приготовляют для сего действия приличные места. Но что эти места и околичности не имеют действительного протяжения и измерения масс, подлежащего осязанию, а получают призрак его от перспективной живописи,-- это понятно из господствующего в опере закона сближений.
§ 158. Перемещать оперу из края чудес в отношения гражданской жизни, всегда прозаические, значит из родины переселять ее на чужбину. Оттого самое пение здесь, кажется, не у места, ибо гармония и мера составляют естественный язык таких эфирных существ, каковы боги, высшие духи и жители "золотого века".