Кюре, также придав своему лицу серьезное выражение, приготовился внимательно слушать.
-- Жак, некогда ты поклялся мне, что рад был бы пожертвовать всей своей жизнью ради меня! -- начал незнакомец.
-- Да, и готов сейчас же подтвердить эту клятву! -- ответил кюре, пожимая руку друга.
-- Ну и ручка! -- пробормотал Савиньян, изящным жестом встряхивая побелевшие пальцы. -- Из нее трудновато будет вырвать что-нибудь, раз она взялась охранять!
-- А что, разве ты хочешь дать мне что-нибудь на хранение?
-- Да, и ты должен, в случае надобности, как дракон защитить этот драгоценный документ!
Глаза священника заблестели и, указывая рукой на висевшую в углу рапиру, он просто проговорил:
-- Вот она, память отцов! Я еще не разучился владеть ею!
-- Еще бы; я еще до сих пор помню, как во время детских игр ты задавал мне хорошие потасовки вот этой самой, рапирой! Какая досада, право, что ты не солдат! -- с жаром воскликнул Савиньян.
-- Господь призвал меня к другому! -- ответил кюре, подавляя овладевшее им волнение. -- Ну, продолжай, Савиньян! -- добавил он после небольшой паузы.
-- Жак, сначала мне не хотелось поручать тебе этого опасного дела, достойного воина, а не пастыря. Но где мне, однако, найти такую преданную, неподкупную душу, такое мужественное, благонадежное сердце?! Да, где найти человека, который, не рассуждая и не выспрашивая, взял бы на себя эту обязанность? И вот я пришел к тебе за помощью!
-- И прекрасно сделал, Савиньян!
-- Так слушай же: дело, которое я тебе вверяю, мне поручено другим лицом, и я поклялся ему добиться благоприятного результата. Тебе ведь хорошо известна моя жизнь, полная всевозможных приключений и случайных опасностей. Не сегодня-завтра я могу пасть от шальной пули или удачный удар сабли отомстит мне, наконец, за все те удары, какие я так щедро расточал другим!
-- Да простит их тебе Господь! -- набожно проговорил кюре.
-- Итак, с моей смертью документ, взятый мною на сохранение, попадет в чужие руки, а еще хуже -- в руки лиц, заинтересованных в этом деле. Вот чего я боюсь и чего ты поможешь мне избежать благодаря своему уму и силе Возьми их, -- и я могу спокойно умереть, зная, что ты выручишь меня!
-- Уж не завещание ли свое ты думаешь дать мне на хранение? -- спросил кюре, удивленный таким торжественным вступлением.
-- Мое завещание?! Какое, к черту, завещание может оставлять человек, который, подобно философу Биасу, все имущество носит на себе? -- с улыбкой возразил Савиньян.
-- Что же тогда?
-- Ведь я же говорил тебе: я поручаю тебе то, что мне вверено!
Жак с недоумением и любопытством взглянул на молочного брата.
Савиньян молча вынул из кармана бумажный пакет, перевязанный зеленым шелковым шнурком и закрепленный еще совсем свежей печатью Не было ни надписи, ни герба. Лишь на печати на гладком фоне, усеянном звездами, затейливо переплетаясь, красовались две буквы: С и Б.
-- Таким образом, вид таинственного пакета ничего не объяснил священнику. Между тем Савиньян приблизил к глазам его пакет и, похлопывая пальцем по печати, серьезно проговорил:
-- Здесь хранится судьба человека, участь целой семьи, решение тайны жизни и смерти!
-- Давай! -- решительно проговорил кюре, протягивая руку.
-- Теперь, милый Жак, -- сказал Савиньян, отдавая документ и вставая из-за стола, -- конверт этот ты будешь хранить до тех пор, пока я сам не возьму его у тебя или пока ты не убедишься в моей смерти!
-- Ну а в последнем случае?
-- Тогда ты взломаешь печать и найдешь там мою собственноручную рукопись, в которой изложены дальнейшие указания относительно документа!
-- Какие же указания?
-- Такие, что, следуя им, ты исполнишь точно и последовательно все то, что я обещал. Как видишь, пока я обретаюсь в этой юдоли плача и скрежета зубов, твоя роль дракона не особенно трудна!
-- Правда!
-- Но ты не унывай, тебе предстоит еще довольно приятная обязанность подобрать мои бренные останки, когда какой-нибудь молодчик всадит мне примерно дюймов шесть железа в грудь и оставит валяться где-нибудь на поле!
-- Ну, думаю, не родился еще такой молодчик! -- сказал кюре успокоительно.
-- Как знать?! Во всяком случае, меры предосторожности приняты, и я спокоен! -- прибавил Савиньян, выпивая свою рюмку с видом человека, довольного собой.
-- Савиньян, позволь задать тебе еще один вопрос, -- проговорил кюре. -- Мне кажется, в подобном деле лишний вопрос не повредит. Если бы, например, от твоего имени явился ко мне кто-нибудь за этим документом, то как мне поступить тогда?
-- Будь то сам папа или сам король, ты расквитаешься с ним, как с обманщиком!
-- Ну а если он употребит в дело силу?
-- Тогда ты прикончишь его! -- мрачно проговорил Савиньян, указывая глазами на рапиру, висевшую в углу.
Не нужно думать, будто эти грозные слова смутили почтенного пастыря: он жил в ту эпоху, когда требник и сабля мирно покоились у изголовья духовных лиц.
Жак молча пожал руку молочного брата, как бы скрепляя их дружеский союз, и Савиньян понял, что ему можно спокойно ехать.
Часы на башне пробили одиннадцать. Савиньян взялся за свой плащ.
-- Ты уже покидаешь меня?
-- Да!
-- Куда ты теперь?
-- Туда! -- ответил Савиньян, указывая рукой в окно, где на противоположном берегу Дордоны на совершенно ясном небе рельефно вырисовывалась темная масса фужерольского замка.