Пришелъ сочельникъ, и Бенони былъ приглашенъ въ гости къ Макку, но Роза уѣхала домой. Она не простилась съ Бенони лично, но поручила ключницѣ Макка усердно ему кланяться.
Настроеніе въ просторной парадной горницѣ Макка было не особенно праздничное. Бенони привыкъ къ иному. Когда случалось ему въ сочельникъ сидѣть одному, то онъ, бывало, распѣвалъ отрывки изъ псалмовъ въ промежутки между рюмочками и читалъ молитвенникъ. Здѣсь же было какъ-то жутко,-- ужъ больно много оставалось пустого мѣста: въ горницѣ не было даже стульевъ, а всего пара дивановъ,-- стулья унесли въ столовую къ ужину.
Маккъ по старинному обычаю велѣлъ зажечь люстру съ сотней хрустальныхъ подвѣсокъ, и самъ расхаживалъ по горницѣ разодѣтый, въ вышитыхъ бисеромъ туфляхъ, и покуривалъ трубку съ длиннымъ чубукомъ. Онъ не говорилъ, какъ вчера и третьяго дня, о цѣнахъ на треску, о наживкѣ, о куплѣ и продажѣ, но -- ради сочельника -- о разныхъ мелочахъ, разсказывалъ исторіи, вычитанныя изъ газетъ, и про дѣда своего, который живалъ въ Голландіи. Время отъ времени онъ подливалъ въ стаканчикъ Бенони, и самъ выпивалъ съ нимъ.
Но вотъ, ключница распахнула двери въ столовую:-- Милости просимъ къ ужину!
Маккъ пошелъ впереди, Бенони за нимъ. И въ столовой было столько же свѣта: горѣли и люстра на потолкѣ и четыре пары канделябръ вдоль длиннаго стола.
Ключница отворила дверь въ кухню и тоже позвала:-- Милости просимъ, пожалуйте и вы сюда!
Стали потихоньку, степенно, входить всѣ служащіе и работники: дворники, два кузнеца, рабочіе съ пристани, пекарь, бондарь, молодцы изъ лавки, два мельника,-- почти всѣ съ женами, но безъ дѣтей; затѣмъ кухарка, скотница, Элленъ Горничная и, наконецъ, двое призрѣваемыхъ стариковъ, сѣдыхъ какъ лунь, Фредрикъ Менза и Монсъ. Изъ этихъ двухъ стариковъ Монсъ попалъ въ Сирилундъ первый, чтобы отбыть свои положенныя три недѣли. Было же это давно, когда Фердинандъ Маккъ еще былъ женатъ, и дочка его Эдварда была дѣвочкой. Но, когда три недѣли прошли, Монсъ заупрямился переходить къ другому призрѣвателю, пришелъ къ Макку и мадамъ Маккъ безъ шапки и сталъ просить позволенія остаться. -- "Оставайся"! -- сказалъ Маккъ. О, Маккъ былъ не изъ такихъ, которые выгоняютъ людей,-- большой баринъ! И Монсъ остался, бродилъ по двору, кололъ дрова и болталъ самъ съ собой; жилось ему хорошо, и одежи и пищи было вдоволь. Монсъ былъ коренастый, сутуловатый старикъ, настоящій долгобородый Моисей, съ носомъ крючкомъ, безпритязательный и незлобивый, какъ ребенокъ. Прошло лѣтъ двѣнадцать, жена Макка померла, дочка Эдварда выросла, а Монсъ поизносился; руки и спина стали не прежнія, и ему уже не подъ силу было таскать дрова для всѣхъ печей. Тогда онъ взялъ да свелъ знакомство съ Фредрикомъ Мензой, такимъ же дряхлымъ старикомъ, какъ онъ, чтобы имѣть подмогу и пріятную компанію въ работѣ, Фредрикъ Менза въ свою очередь пошелъ къ Макку и Эдвардѣ и стоялъ передъ ними безъ шапки, кланяясь и прося позволенія остаться. Маккъ былъ все тотъ-же и сказалъ:-- "Оставайся"!-- Съ тѣхъ поръ въ Сирилундѣ жило двое призрѣваемыхъ; они были неразлучны, возились съ дровами и все больше и больше впадали въ дѣтство. Монсъ былъ коренастый и плечистый, съ походкой въ развалку, а Фредрикъ Менза худой, высокій, словно монументъ. Оттого-то, вѣрно, и дочь у него вышла такая красивая, стройная. Ее сначала держали горничной въ Сирилундѣ, а потомъ выдали замужъ за младшаго мельника...
Ужинъ былъ поставленъ обильный. И всѣмъ полагались серебряныя ложки и вилки,-- и богатому и бѣдному.
-- А что же смотритель маяка съ женой? -- спросилъ Маккъ.
-- Мы ихъ звали.
-- Позовите еще разъ.
Элленъ Горничная, такая субтильная, шустрая, мигомъ шмыгнула за дверь позвать смотрителя съ женой. Никто и не дотронулся до кушаній, пока тѣ не пришли; только выпили по рюмочкѣ; наливать былъ приставленъ одинъ изъ лавочныхъ молодцовъ, Стенъ.
Чета съ маяка была незначительная скромная пара, по бѣдности своей въ потертомъ старомодномъ платьѣ. Безрадостная жизнь и губительная праздность на маякѣ рано наложили на лица мужа и жены печать тупости, придурковатости. И какъ они успѣли надоѣсть другъ другу, съ какимъ трудомъ принуждали себя хоть на людяхъ быть между собой вѣжливыми, передавать другъ другу то или иное блюдо!
На нижнемъ концѣ стола сидѣла жена младшаго мельника; ей поручили угощать двухъ призрѣваемыхъ, которые были вообще слабоваты. Какой красоткой расхаживала она по горницамъ Сирилунда лѣтъ двадцать тому назадъ! Теперь она растолстѣла и обзавелась двойнымъ подбородкомъ, но все-таки была еще очень недурна и сохранила свѣжій цвѣтъ лица. Ни слѣда старости! Дальше сидѣла Якобина, которую выдали замужъ за Оле Человѣчка. Она была съ юга, изъ Гельгеланда, востроглазая брюнетка, съ курчавыми волосами, за что ее и прозвали Брамапутрой. Никто бы и не повѣрилъ, что прозвище это придумалъ въ счастливую минуту высохшій смотритель маяка.
Маккъ сидѣлъ и посматривалъ вдоль всего стола; онъ зналъ всѣхъ, а почти всѣхъ дѣвушекъ и замужнихъ женщинъ даже очень хорошо, и каждый сочельникъ сидѣлъ вотъ такъ, поглядывая на знакомыя лица и вспоминая...
Да и мельничиха развѣ не вспоминала, тяжело дыша пышной грудью? А Брамапутра,-- поблескивая глазами и вскидывая курчавую голову? Когда подали еще водки, она выпила свой стаканчикъ до дна и совсѣмъ ошалѣла, далеко вытянувъ подъ столомъ носокъ своего башмака. Что же до Макка, то, глядя на его серьезное лицо, никому бы и въ голову не пришло, какъ хорошо и пріятно умѣетъ онъ обниматься и нѣжно глядѣть. Онъ съ подобающими промежутками поднималъ свой стаканчикъ и говорилъ Стену:-- Надѣюсь, ты не забываешь подливать всѣмъ?-- Когда же онъ замѣтилъ, что бѣдняга виночерпій самъ не успѣваетъ куска проглотить спокойно, онъ измѣнилъ приказъ и приставилъ второго молодца Мартина наливать сидѣвшимъ по другую сторону стола. У Макка во всемъ былъ порядокъ. И бесѣду онъ велъ о разныхъ разностяхъ, которыя могли интересовать его гостей.
Одни старики Фредрикъ Менза и Монсъ ничего не слыхали; только чавкали медленно и тупо. Монсъ все больше и больше уходилъ головой въ свой шерстяной шарфъ и ширился въ плечахъ; Фредрикъ Менза наоборотъ все вытягивался кверху,-- худой и похожій на хищную птицу, но такъ же выжившій изъ ума, какъ и тотъ. Они оба были похожи на выходцевъ изъ могилъ, и пальцы ихъ тихо шевелились, словно червяки. Увидавъ что-нибудь на столѣ подальше, до чего ему было не достать, Фредрикъ Менза привставалъ и тянулся туда.-- Что ты, чего тебѣ? -- тихо спрашивала дочь, подталкивая его; затѣмъ совала ему въ руку кусокъ чего-нибудь, и старикъ былъ доволенъ. Монсъ облюбовалъ блюдо съ ветчиной и давай ковырять въ немъ; ему сейчасъ же пришли на помощь и дали кусокъ. Монсъ поглядѣлъ на этотъ кусокъ, который сначала почему-то не давался ему въ руки, а теперь вотъ попался, потомъ обильно намазалъ его масломъ и началъ уплетать. Ему сунули въ руку еще ломоть хлѣба, и червеобразные пальцы цѣпко его схватили. Скоро ветчина исчезла; Монсъ таращился на свою тарелку, но она была пуста. -- У тебя же хлѣбъ въ рукѣ,-- напомнила ему мельничиха, и Монсъ, довольный и тѣмъ, принялся за хлѣбъ.-- А ты помакни его въ чай,-- совѣтовали ему. Всѣ готовы были помочь этимъ живымъ трупамъ, поухаживать за ними. Кто-то спохватился, что у бѣдняги въ рукахъ одинъ сухой хлѣбъ и поспѣшилъ надѣлить его масломъ и другими лакомыми вещами. Словно калѣка-великанъ, словно гора, сидѣлъ Монсъ и угощался. Но вотъ съѣденъ и хлѣбъ, и онъ таращится на свою пустую руку и говоритъ, словно человѣкъ: -- Нѣту больше. -- Нѣту больше,-- вторитъ ему, словно попугай, Фредрикъ Менза, такъ же выжившій изъ ума, какъ и онъ.
Эти двое стариковъ, съ замусленными лицами, грязными руками, воняющіе отъ дряхлости, распространяли вокругъ себя на нижнемъ концѣ стола невообразимо отвратительную атмосферу, какое-то скотское настроеніе, передававшееся и дальше, по обѣ стороны стола. Не будь это въ столовой у самого Макка, не долго было бы совсѣмъ оскотиниться... Среди гостей за нижнимъ концомъ стола не слышно было ни единаго разумнаго слова, всѣ были поглощены однимъ -- ублажали дряхлость. Наконецъ, Монсъ усталъ ѣсть, и принялся таращиться на свѣчи и смѣяться надъ ними:-- Ха-ха!-- при чемъ глаза его были похожи на пару волдырей. Теперь онъ, чортъ подери, былъ доволенъ.-- Ха-ха!-- смѣялся и Фредрикъ Менза съ серьезнымъ видомъ и продолжалъ чавкать.-- Бѣдняги, и у нихъ свои радости,-- говорили люди кругомъ. Только мельничиха еще настолько сохранила разсудка, что ей было стыдно.
И нигдѣ въ цѣломъ домѣ не было ни единаго ребенка...
Потомъ подали сладости и хересъ. Ни въ чемъ не было недостатка за этимъ ужиномъ.
-- У всѣхъ ли есть что-нибудь въ рюмкахъ?-- спросилъ Маккъ. -- Ну, такъ, по обычаю, осушимъ ихъ за здоровье моей дочери, баронессы Эдварды!
Вотъ это было въ самую точку,-- по-барски и по отечески! Ахъ этотъ Маккъ! Какое почтеніе внушалъ онъ къ себѣ!
Бенони все время слѣдилъ за своимъ господиномъ: какъ онъ кашлялъ въ салфетку, а не на весь столъ, какъ орудовалъ вилкой. Да, Бенони недаромъ былъ докой: вездѣ и всюду перенималъ и отовсюду возвращался обогащеннымъ полезной мудростью. Поэтому, когда Маккъ чокнулся съ нимъ, онъ уже подвинулся настолько, что сумѣлъ отвѣтить, какъ подобало, и показать себя настоящимъ бариномъ. Да, Бенони обѣщалъ догнать Макка во всемъ.
Хозяинъ выпилъ и за смотрителя маяка съ женой -- единственныхъ сосѣдей Сирилунда со стороны моря! Старая дама сконфузилась и даже покраснѣла, несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ и двухъ замужнихъ дочерей съ дѣтьми. Смотритель съ придурковатымъ видомъ повернулъ къ Макку свое увядшее лицо:-- Ахъ, такъ! -- и выпилъ свой стаканчикъ, не спѣша; но рука его какъ-то странно дрожала. Не оттого ли, что Маккъ счелъ его человѣкомъ, съ которымъ стоило чокнуться? Потомъ онъ опять погрузился въ свое идіотское равнодушіе.
А затѣмъ Маккъ выпилъ за здоровье всѣхъ своихъ людей: онъ никого не хотѣлъ выдѣлять и никого не желалъ обойти; всѣ работали усердно, и онъ благодарилъ всѣхъ.-- Счастливаго Рождества всѣмъ!
Вотъ мастеръ говорить! И откуда только брались у него слова? Гости были растроганы. Брамапутра схватилась за носовой платокъ. Кузнецъ въ былые годы не принялъ бы этого тоста,-- въ немъ кипѣла "вѣчная" вражда. Это была старая исторія, и въ ней столькіе были замѣшаны -- и его молодая жена, которая умерла скоропостижно, и самъ Маккъ, и еще одинъ чужой, по имени лейтенантъ Гланъ, охотникъ. Случилось это нѣсколько лѣтъ тому назадъ; жена его была влюблена въ Глана, но Маккъ заставилъ ее покориться себѣ. Кузнецъ еще помнилъ ее; она была такая маленькая, и звали ее Евой. Больше же онъ ничего не помнилъ; жизнь шла своимъ чередомъ, и вотъ теперь онъ сидѣлъ за столомъ Макка и пилъ съ нимъ ради сочельника. Вѣчная вражда погасла...
-- Ну, всѣ ублаготворены? -- спросилъ Маккъ.
Всѣ встали. Элленъ Горничная начала живо перетаскивать бѣлые съ позолотой стулья обратно въ парадную горницу; туда же ушелъ Маккъ, пригласивъ также смотрителя маяка съ женой и Бенони. Всѣмъ прочимъ гостямъ предложили провести вечерокъ въ столовой, и распить по стаканчику-другому пунша. Тамъ уже шелъ оживленный говоръ послѣ выпитыхъ рюмочекъ водки и вина.
-- Не сыграете ли намъ, мадамъ Шёнингь? -- сказалъ Маккъ, указывая на небольшой клавесинъ.
Нѣтъ, она не играетъ. Куда ей! Играть? Охота господину Макку такъ шутить!
-- Но вы же играли намъ прежде, въ былые годы?
Нѣтъ, нѣтъ, когда? И не думала. Вотъ дочери ея умѣютъ немножко; выучились самоучкой замужемъ. Онѣ такія музыкальныя.
-- Вы изъ такой благородной семьи, урожденная Бродкорбъ, и говорите, что не учились музыкѣ? Кромѣ того, я вѣдь самъ слышалъ, какъ вы играете.
-- Я изъ благородной семьи? Я? Все-то вы шутите!
-- Ваши родители были владѣльцами цѣлаго прихода. Вы думаете, мнѣ это неизвѣстно?
-- Мои родители? У нихъ было нѣсколько дворовъ, пожалуй. И порядочно земли, но... Нѣтъ, господинъ Маккъ, это все сказки насчетъ цѣлаго прихода. Мои родители были крестьяне, у насъ была своя усадьба, были лошади, коровы, но ничего такого, о чемъ стоило бы говорить.
Смотритель Шёнингъ тѣмъ временемъ расхаживалъ по горницѣ съ очками на носу и разсматривалъ картины по стѣнамъ. Ему ровнешенько безразлично было о чемъ разговаривала его жена съ Маккомъ. Охъ, какъ ему прислушался ея голосъ! Они были женаты тридцать лѣтъ, прожили вмѣстѣ одиннадцать тысячъ дней.
Маккъ приподнялъ крышку инструмента.
-- Нѣтъ, нѣтъ,-- говорила мадамъ Шёяингъ.-- Я не играла съ тѣхъ поръ, какъ была молода. Развѣ ужъ псаломъ какой-нибудь...
Она усѣлась, вся пунцовѣя и жеманясь. Маккъ отворилъ двери въ столовую и только слегка поднялъ руку,-- тамъ сразу водворилась тишина.
Смотрителя при первыхъ же звукахъ слегка передернуло, но онъ постоялъ еще съ минуту, тупо таращась на стѣну,-- на зло, чтобы не дать сбить себя съ позиціи,-- потомъ присѣлъ на стулъ, позаботясь, однако, повернуть женѣ спину. Мадамъ Шёнингъ сыграла псаломъ. Проигравъ его до конца и еще разъ весь съ начала, она опять съежилась и больше ничѣмъ о себѣ не заявляла.
-- Весьма благодаренъ,-- сказалъ ей Маккъ и закрылъ двери въ столовую,-- теперь люди могли веселиться по своему.
Подали на огромномъ серебряномъ подносѣ коньякъ, кипятокъ и сахаръ-рафинадъ, и Маккъ предложилъ господамъ мужчинамъ угощаться, а самъ приготовилъ два стаканчика пунша -- себѣ и мадамъ Шёнингъ. Затѣмъ подошелъ побесѣдовать немножко и со смотрителемъ.
-- Да, эту картину дѣдъ мой привезъ изъ Голландіи...
-- А тамъ видъ острова Мальты,-- сказалъ смотритель, указывая на другую картину.
-- Вѣрно,-- поощрилъ его Маккъ.-- Вы развѣ знаете?
-- Да.
-- Откуда же?
-- Внизу подписано.
-- Та-акъ,-- сказалъ Маккъ, смекая, что немножко ошибся, слишкомъ низко оцѣнивая сообразительность идіота.-- А я думалъ, вы были на Мальтѣ и узнали видъ.
Теперь въ свою очередь мадамъ Шёнингъ имѣла удовольствіе слушать супруга. О, какъ хорошо ей знакома его тощая спина съ торчащими лопатками! Она начала потихоньку наигрывать на клавесинѣ, чтобы только не слыхать этого знакомаго голоса.
-- Вы вѣдь когда-то были капитаномъ,-- пояснилъ Маккъ смотрителю.-- Я и полагалъ, что вы могли бывать на Мальтѣ.
Что-то въ родѣ улыбки промелькнуло на лицѣ смотрителя.-- Я бывалъ на Мальтѣ.
-- Въ самомъ дѣлѣ? Подумайте!
-- Но, если я вижу ландшафтъ Гельгеланда, то я узнаю его не только потому, что бывалъ въ Норвегіи.
-- Нѣ-ѣтъ, само собой! -- отвѣтилъ Маккъ, соображая, что съ этимъ идіотомъ все-таки надо быть насторожѣ; лишнее съ нимъ и разговаривать.
И Маккъ обратился къ Бенони, выпилъ и заговорилъ:-- Видишь ли, любезный Гартвигсенъ, все это у меня унаслѣдованное -- и мебель, и эта сахарница, и картины на стѣнахъ, и серебро, и все въ домѣ. Все это пришлось на долю Сирилунда, другая половина отошла къ брату моему Макку въ Розенгоръ. Увы, послѣ меня все это, вѣрно, пойдетъ съ молотка. Не зѣвай тогда, Гартвигсенъ!
-- Зависитъ отъ того, кто изъ насъ первый помретъ.
Маккъ только покрутилъ головой на это. Потомъ опять перешелъ къ мадамъ Шёнингъ,-- не хорошо, что она сидитъ все одна.
А Бенони думалъ про себя: "Это онъ просто такъ, чтобы сказать что-нибудь. У него вѣдь есть дочь, наслѣдница всего имущества. Зачѣмъ же онъ подзадориваетъ меня?"
-- Да, мадамъ Шенингъ, со смерти моей покойной супруги этотъ инструментъ такъ и стоитъ безъ дѣла. Некому играть на немъ. А вѣдь не выкинешь,-- вещь дорогая.
Мадамъ Шёнингъ задала разумный вопросъ:-- Но ваша дочь вѣдь играла, пока была дома?
-- Нѣтъ, баронесса Эдварда не играла. Это не по ея части было. А мы-то съ вами побѣжали бы Богъ вѣсть куда, только бы послушать музыки! Впрочемъ, Роза играетъ, когда гоститъ здѣсь; она музыкантша.
Тутъ у Бенони мелькнула смѣлая фантастическая мысль: а что ежели онъ, не глядя ни на какую баронессу, поладитъ съ Маккомъ насчетъ клавесина? Ему вѣдь не лишнее было обзавестись такой штукой,-- какъ разъ понадобится къ серединѣ лѣта. Пожалуй, и Маккъ то заговорилъ не безъ умысла?
Въ столовой становилось шумно; люди, видно, затѣяли игру; несмотря на все благоговѣніе къ мѣсту, раздавались громкіе взрывы мужского и женскаго хохота. Послышался звонъ стакана, упавшаго на полъ.
-- Вы интересуетесь картинками,-- опять завелъ Маккъ бесѣду съ Шёнингомъ. -- Это вотъ берега Шотландіи. Какъ тамъ голо и печально!
-- Весьма оригинальный видъ,-- отозвался смотритель.
-- Вы находите? Но тамъ одинъ песокъ да камни; ничего не растетъ.
-- Ну, какъ же!
-- Тамъ?
-- Песокъ такого красиваго цвѣта, а это вотъ -- базальтовыя скалы. И вообще на камняхъ и пескѣ много чего растетъ.
-- То-есть, кое-что, конечно...
-- Сосна растетъ на вершинахъ и съ каждымъ днемъ становится все сочнѣе и пышнѣе. И въ бурю не гнется; стоитъ себѣ гордо и только гудитъ.
-- Да... съ этой точки зрѣнія,-- проговорилъ Маккъ, удивленный разговорчивостью смотрителя.
-- Есть такое растеніе Асфаделусъ,-- продолжалъ смотритель удивлять Макка,-- на огромномъ стеблѣ, въ ростъ человѣка, съ лиловыми цвѣтами. Тамъ, гдѣ оно водится, ужъ ничего другого не растетъ; оно означаетъ безплодную почву, песокъ, пустыню.
-- Поразительно! Вы видали этотъ цвѣтокъ?
-- О, да. Даже срывалъ такіе цвѣты.
-- Гдѣ же?
-- Въ Греціи.
-- Поразительно! -- опять сказалъ Маккъ, чувствуя себя все болѣе и болѣе сбитымъ съ позиціи этимъ идіотомъ.-- Ваше здоровье, мадамъ Шёнингъ! -- съ достоинствомъ вышелъ онъ изъ неловкаго положенія.
Въ ту же минуту стѣнные часы въ длинномъ деревянномъ футлярѣ пронзительно пробили одиннадцать.
-- Позвольте мнѣ приготовить вамъ еще глоточекъ пунша, мадамъ Шёнингъ? -- прибавилъ Маккъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, благодарствуйте,-- пора намъ домой присмотрѣть за лампой,-- отвѣтила смотрительша.-- При ней вѣдь одинъ Эйнаръ остался.
Поговорили еще на эту тему. Мадамъ Шёнингъ уже встала и протягивала руку на прощанье, но, когда Маккъ спросилъ ее насчетъ Эйнара, глухонѣмого сына, она позабыла о своемъ намѣреніи и снова сѣла.
Вдругъ смотритель посмотрѣлъ на часы и сказалъ:-- Одиннадцать часовъ; пора мнѣ домой къ лампѣ.
Сказалъ онъ это такъ, какъ будто жена и не заговаривала объ этомъ, словно онъ первый началъ,-- до такой степени слова жены были для него пустымъ звукомъ. Онъ допилъ свой стаканчикъ, подалъ руку Макку и пошелъ къ дверямъ, гдѣ опять остановился поглядѣть на картины. Смотрительша со своей стороны отнюдь не спѣшила, досказала Макку все, что хотѣла, и потомъ только пошла. А мужъ медленно двинулся за нею единственно потому, что какъ разъ въ эту минуту досмотрѣлъ послѣднюю картину.
Маккъ и Бенони остались одни. Въ столовой становилось все оживленнѣе; послышался женскій визгъ, и чье-то глухое паденіе на полъ.
-- Веселятся, какъ видно,-- съ улыбкой произнесъ Бенони, какъ будто самъ былъ совершенно чуждъ такого рода веселью.
Но Маккъ ничего на это не сказалъ и не выказывалъ желанія пускаться въ интимности. Онъ закрылъ клавесинъ, подулъ на крышку и обмахнулъ ее своимъ тонкимъ носовымъ платкомъ,-- вѣрно, чтобы показать, какой это дорогой, цѣнный инструментъ.
-- Не выпьемъ ли еще по стаканчику? -- предложилъ онъ Бенони.
-- Нѣтъ, покорнѣйше благодарю,-- отвѣтилъ тотъ.
Въ столовой раздалось громкое пѣніе пекаря. Товарищи зашикали на него, увѣряя его, что онъ пьянъ; онъ принялся спорить. Лишь время отъ времени изъ этого гама выдѣлялись отдѣльные голоса.
-- Извини на минутку,-- сказалъ Маккъ.-- Приготовь себѣ пока новый стаканчикъ; я только...
И Маккъ вышелъ въ кухню,-- должно-быть, отдать какое-нибудь приказаніе. Тамъ онъ засталъ ключницу, и Бенони слышалъ, какъ онъ сказалъ ей: -- Если пекарь ослабѣлъ, пусть Оле Человѣчекъ и бондарь проводятъ его домой.
Ни упрека, ни сердитаго слова по адресу злополучнаго пекаря. Но Бенони былъ малый сметливый: "Ага! такимъ манеромъ Маккъ отдѣлается отъ троихъ, а жены ихъ останутся тутъ!"
Маккъ продолжалъ разговаривать съ ключницей:-- Вы, конечно, были такъ добры, не забыли про ванну?
-- Нѣтъ, нѣтъ.
Тутъ Бенони понялъ, что уже поздно и что Маккъ скоро захочетъ подняться къ себѣ въ комнату. О, ванны Макка славились, да и бралъ онъ ихъ частенько, такъ что всѣ о нихъ знали. У него въ ваннѣ были постланы мягкая перина и подушки, на которыхъ онъ преудобно укладывался. Да, много разсказовъ ходило насчетъ ваннъ Макка и насчетъ тѣхъ, кто помогалъ ему брать ихъ; а также насчетъ серебряныхъ ангеловъ по угламъ его кровати.
Бенони хотѣлъ уже распрощаться, но Маккъ, какъ любезный хозяинъ, заставилъ его налить себѣ новый стаканчикъ. Они покалякали еще о томъ, о семъ, и Бенони набрался храбрости спросить: что можетъ стоить такая штука, какъ клавесинъ? Маккъ покрутилъ головой,-- въ такой вечеръ знать-де не знаю никакихъ цѣнъ,-- и сказалъ только: -- Вѣрно, не дешево. Мои предки не стояли за цѣною, когда имъ хотѣлось чего нибудь. Тамъ, въ маленькой горницѣ, есть рабочій столикъ изъ розоваго дерева, выложенный серебромъ и чернымъ деревомъ,-- вотъ поглядѣлъ бы ты!
Вошла ключница и съ сокрушеніемъ доложила:-- Серебро не все... въ этомъ году не хватаетъ трехъ вилокъ!
-- Такъ? -- только сказалъ Маккъ. -- Ну, это, вѣрно, старая шутка; это онѣ каждый сочельникъ такъ пугаютъ насъ. Въ прошломъ году вилки вѣдь отыскались?
-- Да.
-- Онѣ привыкли, что я самъ ищу пропажу; имъ забавно, когда я обыскиваю ихъ у себя наверху и чиню судъ и расправу. Это у насъ въ усадьбѣ старый обычай.
Ключницу это не успокоило.-- Якобина съ мельничихой помогали намъ мыть посуду,-- сказала она.-- Потомъ я пересчитала серебро, и Якобина расплакалась... Говоритъ, что это не она. За ней и мельничиха... о томъ же.
-- Это, какъ водится,-- промолвилъ Маккъ съ улыбкой. -- Онѣ совсѣмъ, какъ дѣти. А жена пекаря не плакалась?
-- Нѣтъ... Не знаю.
-- А у меня наверху все готово?
-- Да.
-- Такъ пусть жена пекаря пойдетъ сперва.
Ключница ушла, а Маккъ, улыбаясь, обратился къ Бенони: пора-де ему заняться дѣломъ, какъ ни пріятно посиживать тутъ, потягивая пуншъ; надо итти чинить судъ и расправу. Приходится соблюдать старину!
Бенони простился, и Маккъ проводилъ его до дверей. Въ сѣняхъ они столкнулись съ женой пекаря, которая уже шла наверхъ.