Наступило время, когда дни тянулись вяло: только жалкая рыбная ловля для домашняго обихода, -- вотъ и все, чѣмъ люди вознаграждаютъ себя въ теплыя свѣтлыя ночи. Ежевика и картофель растутъ, а луговая трава волнуется; въ каждомъ домѣ изобиліе сельдей, а коровы и козы даютъ молоко ведрами и все-таки остаются тучными и гладкими.
Моккъ со своею дочерью Элизой уѣхалъ домой, Фридрихъ снова одинъ распоряжается на фабрикѣ и въ лавкѣ. И распоряжается Фридрихъ неважно: онъ воспламенился любовью къ морю и въ высшей степени неохотно прозябаетъ на землѣ. Капитанъ Генриксенъ съ берегового парохода почти обѣщалъ доставить ему мѣсто штурмана на своемъ пароходѣ; но, кажется, изъ этого ничего не выйдетъ. Спрашивается, не можетъ ли Моккъ купить своему сыну пароходъ въ собственное его распоряженіе? Онъ это сдѣлаетъ и часто говоритъ объ этомъ, но Фридрихъ боится, что это невозможно. Фридрихъ умѣетъ взвѣшивать обстоятельства. У него отъ природы мало свойствъ моряка, онъ -- типъ осторожнаго и положительнаго юноши, который въ будничной жизни дѣлаетъ всякаго дѣла ровно столько, сколько это необходимо. Онъ заимствовалъ свои качества отъ матери и не является уже настоящимъ Моккомъ. Но вѣдь такимъ-то и слѣдуетъ быть, если хочешь съ блескомъ пройти свое житейское поприще: не дѣлать слишкомъ много, а, наоборотъ, немного меньше того, что признано будетъ нужнымъ.
Какъ это могло случиться съ Роландсеномъ, этимъ дерзкимъ сорванцомъ, даже при всей его эксцентричности? Теперь онъ сталъ воромъ въ глазахъ людей и, наконецъ, потерялъ мѣсто. И вотъ пошелъ онъ по свѣту со своей обремененной совѣстью, и полинявшее пальто его все больше и больше изнашивается, и ни у кого другого не могъ онъ найти себѣ комнатки, кромѣ какъ у раздувателя мѣховъ Борре. Тутъ Ове Роландсенъ и поселился. Борре могъ бы быть славнымъ малымъ, но онъ былъ очень бѣденъ и въ хижинѣ его было меньше, чѣмъ у другихъ, запасовъ сельди. Кромѣ того, его дочь Пернила была убогимъ созданьемъ, а потому на домъ его не обращали большого вниманія. Приличному человѣку и не пристало жить у него.
Говорили, будто Роландсенъ, можетъ быть, и смогъ бы сохранить свое мѣсто, если бы явился къ инспектору телеграфа съ болѣе сокрушеннымъ сердцемъ, но Роландсенъ съ тѣмъ и пришелъ, чтобы ему дали отставку, и у инспектора не было повода помиловать его. А стараго Мокка, посредника, не было въ это время.
Пасторъ сталъ относиться снисходительнѣе къ Роландсену. "Я слышалъ, что онъ меньше сталъ пить", говорилъ онъ, "и я не смотрю на него, какъ на совсѣмъ ужъ безнадежнаго. Онъ, напримѣръ, самъ утверждаетъ, что мое письмо побудило его сознаться въ преступленіи. Иногда порадуешься, видя, что твоя дѣятельность не безъ результата".
Пришелъ канунъ Иванова дня. На всѣхъ возвышенностяхъ зажглись вечеромъ костры; вся рыбацкая молодежь собралась вечеромъ у костровъ, и по всему приходу раздавались звуки гармоникъ и скрипокъ. Огонь въ кострахъ не долженъ былъ сильно разгораться, но отъ нихъ по обычаю долженъ былъ распространяться сильный запахъ, это было самое важное; поэтому въ огонь кидали сырого мху и можжевельнику, чтобы шелъ густой дымъ съ пріятнымъ запахомъ. У Роландсена теперь, какъ и въ прежнія времена, не хватило стыда, чтобы держаться подальше отъ этого народнаго праздника; онъ сидѣлъ на высокомъ пригоркѣ и бренчалъ на гитарѣ и пѣлъ, такъ что пѣніе его раздавалось по всей долинѣ. Когда онъ спустился къ кострамъ, всѣ замѣтили, что онъ пьянъ, какъ сапожникъ;
Онъ сталъ ломаться, выкрикивая свои громкія фразы. Какимъ онъ былъ, такимъ и остался.
Внизу по дорогѣ прошла Олъга. Она вовсе не намѣрена была остаться тутъ, проходя только мимо по дорогѣ. Ахъ, она, разумѣется, могла бы выбрать другую дорогу, но Ольга была такъ молода, призывъ гармоники поднялъ ее; ея ноздри дрожали, буря счастья обнимала ее, она была влюблена. Раньше, днемъ она ходила въ лавку; Фридрихъ Моккъ и сказалъ ей такъ много, что она должна была понять его, хотя онъ говорилъ очень осторожно. Не могло развѣ случиться, что и онъ, какъ она, выйдетъ вечеромъ погулять?
Она встрѣтила пасторшу. Онѣ обнялись и заговорили ни о комъ иномъ, какъ о Фридрихѣ Моккѣ. Онъ былъ королемъ въ приходѣ, такъ что даже сердце пасторши втайнѣ склонялось къ нему; онъ былъ такой славный, осторожный человѣкъ и каждымъ шагомъ своимъ показывалъ, что стоитъ на землѣ, а не витаетъ въ облакахъ. Въ концѣ концовъ пасторша замѣтила, что юная Ольга сильно смущена.
"Однако, милочка, что это ты такъ притихла? Ужь не влюблена ли ты въ молодого Мокка?"
"Вотъ именно", прошептала Ольга и залилась слезами.
Пасторша остановилась. "Ольга, Ольга! Ну, а онъ тоже къ тебѣ хорошо относится?"
"Мнѣ кажется."
Тогда глаза пасторши стали снова неподвижны и безсмысленны и тупо смотрѣли въ пространство.
"Да, да", сказала она, наконецъ, улыбнувшись. "Дай Богъ тебѣ счастья. Вотъ увидишь, все пойдетъ хорошо." И она удвоила свою любезность по отношенію къ Ольгѣ.
Когда онѣ подошли къ пасторату, пасторъ растерянно метался тамъ взадъ и впередъ. "Тамъ лѣсъ горитъ", крикнулъ онъ, "я увидалъ изъ моего окна!" И онъ сталъ собирать топоры, заступы и людей и готовитъ свою лодку подъ навѣсомъ. Горѣлъ лѣсъ Еноха.
Но раньше пастора поспѣлъ бывшій его помощникъ Левіанъ. Левіанъ возвращался съ рыбной ловли; онъ, какъ и всегда, засѣлъ передъ лѣсомъ Еноха немного поудитъ. На обратномъ пути онъ увидалъ, что маленькое, свѣтлое пламя бѣжитъ по мысу и растетъ. Онъ тряхнулъ головой и, повидимому, понялъ, что означаетъ это пламя. А когда внизу у приходскаго навѣса онъ увидалъ озабоченно суетящихся людей, то понялъ, что это ѣдутъ на помощь; онъ сейчасъ повернулъ лодку и сталъ грести обратно, чтобы явиться на мѣсто первымъ. Это былъ очень достойный поступокъ со стороны Левіана -- позабыть всякую вражду и торопиться на помощь въ своему врагу.
Онъ причалилъ и направился вверхъ къ мысу, прислушиваясь къ треску огня. Левіанъ, не торопясь, подвигался впередъ, осторожно оглядываясь на каждомъ шагу; вскорѣ увидалъ онъ Еноха, подбѣгавшаго туда же, гдѣ былъ и онъ. Величайшее любопытство охватило Левіана, онъ спрятался за кустъ и сталъ наблюдать. Енохъ, бы имѣя опредѣленную цѣль къ виду, не глядитъ ни вправо, ни влѣво, а только бѣжитъ и бѣжитъ впередъ. Или онъ открылъ своего противника и теперь хочетъ разыскать его? Когда онъ былъ совсѣмъ близко, Левіанъ выскочилъ. Енохъ вздрогнулъ и остановился. Онъ растерянно засмѣялся и сказалъ:
"Горитъ... жалко... несчастье!"
Тотъ оправился и отвѣтилъ:
"Это вѣрно перстъ Божій."
Енохъ нахмурился: "Зачѣмъ ты здѣсь?" спросилъ онъ.
Вся ненависть Левіана вспыхнула: "Ага! Жарко тебѣ приходится здѣсь съ твоей повязкой на ушахъ!"
"Убирайся-ка ты отсюда", сказалъ Енохъ, "это вѣрно ты и поджегъ."
Но Левіанъ былъ глухъ и слѣпъ. Еноху, казалось, хотѣлось стать именно на то мѣсто, на которомъ стоялъ Левіанъ.
"Берегись!" закричалъ Левіанъ. "я уже оторвалъ тебѣ одно ухо, какъ бы не сдѣлалъ того же и съ другимъ."
"Убирайся!" повторилъ Енохъ и бросился на него.
Левіанъ заскрежеталъ зубами отъ ярости. Онъ громко крикнулъ: "Вспомни-ка ту ночь на фіордѣ. Ты вытаскивалъ мои удочки и я тебѣ взялъ да и оторвалъ ухо!"
Вотъ почему Енохъ вѣчно носилъ на ушахъ повязку: у него было одно только ухо. Оба сосѣда имѣли зубъ другъ противъ друга и оба имѣли достаточное основаніе молчать объ этомъ дѣлѣ.
"Ты все равно, что убійца", сказалъ Енохъ.
Слышно было, какъ пасторская лодка шумно причалила къ берегу; съ другой стороны слышенъ былъ трескъ все приближающагося пожара. Енохъ оглянулся и, желая устранитъ Левіана, выхватилъ ножъ; у него былъ великолѣпный ножъ.
"Левіанъ вытаращилъ глаза и закричалъ: "Если ты только осмѣлишься грозить мнѣ ножомъ, тебя увидятъ. Вотъ люди! Они ужъ пріѣхали."
Енохъ спряталъ ножъ. "Зачѣмъ тебѣ стоятъ здѣсь. Уйди!" сказалъ онъ.
"А чего ты именно здѣсь ищешь?"
"Это тебя не касается. Я на этомъ мѣстѣ кое-что спряталъ. А теперь сюда подходить огонь."
Но Левіанъ не хотѣлъ уступить изъ упорства ни на пядь! Вотъ приближается и пасторъ; онъ, конечно, слышалъ ихъ ссору съ берега; но что за дѣло было теперь Левіану до пастора?
Лодка причалила, всѣ люди выскочили на берегъ съ топорами и заступами, пасторъ мимоходомъ поздоровался и сказалъ нѣсколько словъ:
"Эти костры въ Ивановъ день преопасная штука, Енохъ; искры разлетаются во всѣ стороны. Ну, гдѣ намъ начинать?"
Енохъ совсѣмъ потерялъ голову; пасторъ схватилъ и потащилъ его, такъ что онъ не могъ продолжать свою ссору съ Левіаномъ.
"Откуда вѣтеръ?" спрашивалъ пасторъ. "Пойдемъ, покажи намъ, гдѣ рыть канаву?"
Но Енохъ стоялъ, какъ на угольяхъ, ему нужно было не спускалъ глазъ съ Левіана, и онъ отвѣчалъ пастору, словно помѣшанный.
"Не давай несчастью побѣждать тебя", продолжалъ пасторъ: "опомнись! Надо же тушить огонь!" и онъ взялъ Еноха подъ руку.
Нѣкоторые ушли впередъ и стали, нѣсколько отступя отъ огня, рыть канаву сами. Левіанъ все еще стоялъ на томъ же клочкѣ и переводилъ духъ; онъ ступилъ ногой на каменную плитку, лежавшую у скалы. Ничего онъ тутъ не спряталъ, все это враки, -- подумалъ онъ, нагибаясь. Но, покопавшись немножко въ землѣ подъ плитою, онъ увидалъ платокъ. Этотъ платокъ принадлежалъ Еноху, это былъ тотъ самый платокъ, который тотъ раньше носилъ на ушахъ. Левіанъ поднялъ его, въ немъ лежалъ пакетъ. Онъ развязалъ платокъ, развернулъ бумагу -- въ ней были деньги, много денегъ. Банковые билеты. А среди банковыхъ билетовъ большой бѣлый документъ.
Левіанъ въ высшей степени пораженъ: да это краденыя деньги! Онъ развертываетъ бумаги и разбираетъ по складамъ.
Енохъ увидалъ это, испустилъ хриплый крикъ; онъ вырвался отъ пастора и бросился къ Левіану съ ножомъ въ рукахъ.
"Енохъ! Енохъ!" кричалъ пасторъ, стараясь догнать его.
"Вотъ онъ воръ!" кричитъ Левіанъ имъ навстрѣчу.
Пасторъ думалъ, что Енохъ такъ пораженъ пожаромъ, что не соображаетъ, что дѣлаетъ. "Спрячь ножъ!" сказалъ онъ ему.
Левіанъ продолжалъ:
"Вотъ преступникъ, обокравшій Мокка!"
"Что такое?" спросилъ пасторъ, ничего не понимая.
Енохъ тогда мгновенно бросился на своего врага, стараясь овладѣть пакетомъ.
"Я это отдамъ господину пастору", воскликнулъ Левіанъ, "пусть увидитъ господинъ пасторъ, что за человѣкъ у него въ помощникахъ!"
Обезсиленный Енохъ прислонился къ дереву; лицо его было сѣро. Банковые билеты, платокъ и документъ ничего не сказали пастору.
"Вотъ гдѣ я ихъ нашелъ!" говорилъ Левіанъ, дрожа съ головы до ногъ: "онъ ихъ спряталъ подъ каменную плитку. Тамъ имя Мокка, бъ этой бумагѣ."
Пасторъ прочелъ. Онъ не зналъ, что и думать; онъ взглянутъ на Еноха и сказалъ: "Это полисъ страхованія жизни, который Моккъ потерялъ, не такъ ли?"
"Но тутъ и деньги, которыя тоже онъ потерялъ", сказалъ Левіанъ.
Енохъ собрался съ силами. "Это, навѣрно, ты положилъ ихъ туда."
Свистъ и шумъ горящаго лѣса приближались, кругомъ становилось все жарче и жарче, но эти трое людей не двигались съ мѣста.
"Я ничего не знаю", повторилъ Енохъ, "это Левіанъ положилъ сюда."
"Здѣсь двѣсти талеровъ. Откуда у меня можетъ быть двѣсти талеровъ? А платокъ развѣ не твой? Развѣ ты не носилъ его на ушахъ?" спросилъ Левіанъ.
"Да. Развѣ не носилъ?" сказалъ и пасторъ.
Енохъ молчалъ.
Пасторъ перелисталъ банковые билеты. "Здѣсь не хватаетъ до двухсотъ талеровъ", сказалъ онъ.
"Онъ ужъ сколько-нибудь истратилъ", прибавилъ Левіанъ.
Енохъ стоялъ, тяжело дыша, цѣдя сквозь зубы:
"Я ничего не знаю; однако, замѣть себѣ, Левіанъ, я тебѣ этого никогда не забуду."
У пастора въ глазахъ зарябило. Если воръ былъ Енохъ, то Раландсенъ только игралъ комедію съ письмомъ, въ которомъ пасторъ увѣщевалъ его. И зачѣмъ онъ это дѣлалъ?
Жаръ сталъ такъ силенъ, что всѣ трое спустились къ морю, огонь настигалъ ихъ и здѣсь. Имъ пришлось сѣсть въ лодку и отчалить.
"Во всякомъ случаѣ это полисъ Мокка", сказалъ пасторъ. "Мы заявимъ объ этомъ. Греби къ дому, Левіанъ."
Енохъ казался равнодушнымъ и смотрѣлъ прямо передъ собой, какъ ни въ чемъ не бывало.
"Да, да, заявимъ обо всемъ, я тоже на этомъ настаиваю", сказалъ онъ.
Пасторъ спросилъ уныло: "Вотъ какъ?" и невольно закрылъ глаза отъ ужаса передъ всѣми этими исторіями.
Жадный Енохъ! Онъ былъ слишкомъ простъ: заботливо спряталъ онъ эту обличительную бумагу, значенія которой онъ не понялъ. На ней было много штемпелей и говорилось въ ней о большой суммѣ денегъ; онъ думалъ, что черезъ нѣсколько времени можно будетъ уѣхать и размѣнять бумагу. Онъ былъ не такъ богатъ, чтобы бросить ее.
Пасторъ оглянулся и посмотрѣлъ на пожаръ. Въ лѣсу шла работа: валились деревья, виднѣлась уже широкая, темная канава. Много людей сбѣжалось туда.
"Огонь угаснетъ самъ собою", сказалъ Левіанъ.
"Ты думаешь?"
"Какъ дойдетъ до березоваго лѣса, такъ и прекратится."
И лодка съ тремя людьми плыла въ самую глубину бухты, ко двору фохта.