Сегодня къ берегу причалилъ человѣкъ; онъ будетъ красить домъ. Но старая Гунхильдъ такая дряхлая и такъ страдаетъ отъ ревматизма, что она попросила его сперва наколоть ея дровъ на нѣсколько дней. Я самъ часто предлагалъ ей наколоть дровъ, но она находитъ, что я слишкомъ хорошо одѣтъ, и она ни за что не хотѣла выдать мнѣ топоръ.
Новоприбывшій маляръ -- маленькій, плотный человѣкъ съ рыжими волосами и безъ бороды. Въ то время какъ онъ колетъ дрова, я стою у окна и наблюдаю за нимъ. Когда я открываю, что онъ разговариваетъ самъ съ собой, я выхожу изъ дому и прислушиваюсь къ его голосу. Если онъ ударяетъ мимо, то онъ остается къ этому равнодушнымъ, но если онъ ударяетъ себя по колѣнамъ, то онъ сердится и говоритъ: "Чертъ! Дьявольщина!" послѣ чего онъ оглядывается и вдругъ начинаетъ напѣвать, чтобы скрыть то, что онъ сказалъ.
Однако я знаю этого маляра. Но какой же онъ къ чорту маляръ? Это Гриндхюсенъ, одинъ изъ моихъ товарищей по проведенію дороги въ Скрейѣ.
Я подхожу къ нему, онъ узнаетъ меня, и мы вступаемъ съ нимъ въ разговоръ.
Это было много, много лѣтъ тому назадъ, когда мы работали вмѣстѣ, Гриндхюсенъ и я, надъ проведеніемъ пороги; это было въ нашу раннюю молодость. Мы отплясывали по дорогѣ въ самыхъ плачевныхъ башмакахъ, ѣли что попало, и только тогда, когда у насъ бывали деньги. Но если у насъ еще сверхъ этого оставались деньги, то мы устраивали балъ, который продолжался всю ночь съ субботы на воскресенье, и къ намъ присоединялись наши товарищи по работѣ, а хозяйка дома такъ хорошо торговала кофе, что богатѣла. А затѣмъ мы работали бодро и весело всю недѣлю и ждали субботы. Надо сказать, что Гриндхюсенъ былъ большой охотникъ до дѣвушекъ и гонялся за ними, какъ рыжій волкъ.
Помнитъ ли онъ еще время, проведенное нами въ Скрейѣ?
Онъ смотритъ на меня и нѣкоторое время наблюдаетъ за мной. Мнѣ не сразу удается вовлечь его въ свои воспоминанія.
Да, онъ помнить Скрейю.
-- А помнишь ты Андрея, Фила и Спираль? А помнишь ли ты Петру?
-- Кого?
-- Петру, которая была твоей возлюбленной?
-- Ее-то я помню. Въ концѣ-концовъ она при мнѣ и осталась.
Гриндхюсенъ снова начинаетъ колоть дрова.
-- Такъ она при тебѣ осталась?
-- Ну, конечно. Ничего другого не оставалось... Но что я хотѣлъ сказать? Да, ты, я вижу, сталъ важнымъ бариномъ?
-- Это почему ты думаешь? Платье? Но развѣ у тебя самого нѣтъ воскреснаго платья?
-- Сколько ты заплатилъ за это платье?
-- Я не помню, но не очень много, хотя я и не могу сказать навѣрное, сколько именно.
Гриндхюсенъ смотритъ на меня съ изумленіемъ и начинаетъ смѣяться.
-- Такъ ты не помнишь, сколько ты заплатилъ за свое платье?
Но вдругъ онъ дѣлается серьезнымъ и прибавляетъ, качая головой:
-- Нѣтъ, этого не можетъ быть. Вотъ что значить быть богатымъ!
Старая Гунхильдъ выходитъ изъ избы, и когда она замѣчаетъ, что мы теряемъ время за болтовней, она отдаетъ Гриндхюсену приказаніе приступить къ окраскѣ дома,
-- Вотъ какъ, -- ты, значитъ, превратился теперь въ маляра? -- говорю я.
Гриндхюсенъ ничего не отвѣчаетъ на это, и я понимаю, что сказалъ нѣчто лишнее въ присутствіи постороннихъ.