Многое, многое бывает на свете...
Из дома в квартале Гегдегауген выходят два господина. Один из них -- сын хозяйки дома, кандидат Илен, одетый в светло-серый костюм, с шёлковой шляпой и тросточкой, другой -- его друг и товарищ по гимназии, радикал [*] Эндре Бондесен. Они останавливаются на минуту и смотрят вверх, на окно второго этажа, где стоит молодая девушка с рыжеватыми волосами и кивает им головой; они кивают ей тоже, раскланиваются и уходят. Илен кричит своей сестре:
[*] - В 1888 норвежская партия "Левая" (Венстре), представлявшая мелкую и среднюю буржуазию и часть интеллигенции, раскололась на радикалов и умеренных. В 1891--1893 правительство, сформированное радикальными Венстре, провели своё главное требование -- создание независимой, национальной консульской службы для Норвегии. Однако выполнение этого решения было сорвано королевским вето.
-- До свидания, Шарлотта!
На Бондесене чёрный, плотно облегающий его шевиотовый [*] костюм, шёлковая шляпа и шерстяная рубашка со шнурами на груди. Сразу видно, что он спортсмен. Тросточки у него нет.
[*] - Шевиот (англ. cheviot) -- одно из распространённых названий шерстяных и полушерстяных костюмных тканей, вырабатываемых саржевым переплетением нитей, вследствие чего на их поверхности получаются диагональные полоски.
-- Рукопись у тебя? -- говорит он.
Илен отвечает, что рукопись у него.
-- Ах, когда такая погода, с таким высоким небом... Хорошо теперь на холме святого Ганса, на поле -- с высоким небом и с шумом в листве. Когда я состарюсь, я поселюсь в деревне.
Эндре Бондесен изучал право. Ему было лет двадцать пять -- двадцать шесть, у него были красивые усы и редкие, шелковистые волосы под шляпой.
Цвет лица был бледный, почти прозрачный, но раскачивающаяся походка и размахивание руками показывали, какой он смелый. Он не был силён, зато был ловок и вынослив. Впрочем, науками он уж больше не занимался, он ездил на велосипеде и был радикалом. Он мог себе это позволять: каждый месяц он получал деньги из дому, от своего отца, землевладельца в Бергене [*], который совсем не отличался скупостью. Эндре тратил не так уж много, но всё же временами у него возникала нужда в деньгах, и он сам часто рассказывал, какими уловками ему удавалось склонять отца к высылке ему небольших сумм сверх установленного месячного содержания. Он, например, однажды написал домой, что должен начать заниматься римским правом, а римское право можно изучать только в Риме, поэтому он надеется получить на поездку ту ничтожную сумму денег, о которой просит. И отец прислал деньги.
[*] - Берген -- город и порт на западе Норвегии, на побережье Северного моря, в глубине Бю-фьорда. Второй по количеству населения и экономическому значению после Осло город в стране.
Илен был одних лет с Бондесеном, но отличался ещё большей худобой, ростом был немного выше, не носил усов, имел длинные белые руки и тонкие ноги. Кожа на его лбу иногда быстро вздрагивала над переносицей.
На улице они раскланиваются с одним знакомым. Бондесен говорит:
-- Если бы он только знал, по какому делу мы идём!
Бондесен был в превосходном настроении. Наконец-то ему удалось переубедить своего друга-аристократа, над обращением которого он трудился целых три года!
Это был для него торжественный день, и он даже отказался по случаю такого события от поездки в Эйдсволль. Шарлотта сидела и смотрела ему прямо в глаза, когда он в двадцатый раз убеждал её брата самыми вескими своими доводами. Кто знает, может быть, он на неё тоже немного подействовал.
-- Слушай, рукопись у тебя? -- повторяет он. -- Ты не забыл её на столе?
Илен хлопает себя по боковому карману и снова отвечает, что рукопись у него.
-- Впрочем, не так уж опасно, если я её оставил на столе, -- добавляет он. -- К тому же мне не верится, что он её примет.
-- Примет, примет! -- отвечает Бондесен. -- Люнге немедленно же примет её. Ты не знаешь редактора Люнге. В нашей стране немного людей, перед которыми я так преклоняюсь, как перед ним; он меня многому научил, когда я ещё был мальчиком и жил дома, и меня всегда охватывает чувство тёплой признательности, лишь только я его вижу на улице. Странное чувство, знаешь! Разве тебе приходилось когда-нибудь видеть подобный талант? Три-четыре строчки в его газете выражают столько же, сколько целый столбец в других. Он бьёт больно, да, но так и надо, они этого заслуживают. Ты читал маленькую заметку о министерстве в последнем номере? Первые шесть строчек кроткие, мирные, без всякой скрытой злобы, но зато седьмая, единственная строчка -- меткий удар, закончивший заметку, оставив после себя прекрасный кровавый след. Да, да, он способен на такие вещи!.. Когда ты придёшь к нему, скажи, мол, так и так, писал уже раньше, кое-что послал за границу, и ещё больше находится у тебя в голове. С этими словами ты положишь перед ним рукопись. Если бы только мне надо было за чем-нибудь тоже к нему сходить! Но когда я сам кое-что напишу, я думаю -- впоследствии, может быть, на будущий год, так ты уж мне должен будешь оказать услугу и отнести это к нему. Да, тебе, видно, придётся это сделать, у меня самого не хватит смелости, я знаю, -- ведь он имел на меня сильное влияние.
-- Ты говоришь так, как будто я уже окончательно пристроился в "Газете".
-- Между мною и тобою большая разница. Ты явишься к нему со старинным известным именем, ведь не всякого зовут Илен; кроме того, ты пишешь научные статьи.
-- Как ты спешишь! -- восклицает Илен. -- Не могу же я явиться к нему, обливаясь потом.
-- Да, ты прав! Ты должен войти к нему совершенно спокойным. А я подожду внизу, пока ты не выйдешь... Этот медведь Гойбро сказал, что он не читает больше "Газеты". Да это вполне и соответствует степени его образованности, он, разумеется, ничего не читает...
-- Нет, он читает много, -- говорит Илен.
-- Гойбро? Гойбро читает много? Но если хочешь следить за прогрессом и быть передовым человеком, так ведь надо читать "Газету", я думаю. Гойбро засмеялся, когда я сказал, что "Газета" -- радикальный орган. Уж слишком он важничает. Я -- радикал и говорю, что "Газета" тоже радикальна. Да, она рекламирует и расхваливает себя, -- но, откровенно говоря. почему и нет? Разве у неё нет оснований чувствовать своё превосходство? Все газеты ей подражают, даже подыскиванию заголовков для своих статей им надо учиться у "Газеты". Разве это не правда? Впрочем, пусть говорят что угодно, но "Газета" -- единственный орган, пользующийся известным влиянием. Ведь Люнге -- можно почти буквально сказать -- вручил портфели нашим министрам, а теперь не задумается перед тем, чтобы их снова свергнуть. Конечно, он таким образом разрушает результаты своей собственной работы, но разве в этом вина Люнге? Разве министерство не изменяет своему старому знамени? Надо прекратить такой позор! И Люнге уж об этом позаботится.
-- С тех пор, как ты упомянул про заголовки, я всё время думаю, уж не найти ли мне какое-нибудь другое заглавие для своей статьи?
-- И как она теперь озаглавлена?
-- Теперь она называется просто: "Нечто о сортах наших ягод".
-- Вот что, пойдём в "Гранд" [*] и придумаем другое заглавие.
[*] - "Гранд" -- гостиница в Христиании, в ресторане которой собирались деятели искусства и литературы.
Но когда они пришли в "Гранд" и взяли себе по кружке пива, Бондесен переменил своё решение. Правда, "Нечто о сортах наших ягод" -- совсем не подходящее название статьи для "Газеты", оно некрасиво, кажется каким-то деланным и к тому же не уместится в одной строчке. Но всё же это заглавие вполне соответствует скромной работе дебютанта, которую предстоит положить на стол выдающегося редактора. Они предоставят самому Люнге придумать название, ведь нет равного ему в деле изобретения пикантных заголовков. "Нечто о сортах наших ягод" -- пока хорошо и так, не надо прибавлять ни одного слова больше.
Молодые люди снова вышли на улицу. Подходя к дому, где помещалась редакция "Газеты", они оба невольно замедлили шаги. Бондесен казался сильно смущённым. Название "Газеты" красовалось над воротами, на фасаде дома, на оконных ставнях, на дверях -- всюду, где только можно было его поместить. Из типографии доносилось жужжание ремней и колёс.
-- Видишь, -- сказал Бондесен, -- дело ведётся в больших размерах!
Он говорил сдавленным голосом, несмотря на весь шум.
-- Да, одному Богу известно, как всё сложится! -- сказал Илен, улыбаясь. -- Но ведь хуже, чем "нет", я не услышу.
-- Иди к нему и поступай, как я сказал, -- подбадривал его друг. -- Ты кое-что послал в один заграничный журнал, а ещё больше у тебя в голове. "Вот, пожалуйста, тут нечто о наших ягодах, о сортах наших ягод..." Я буду ожидать тебя здесь.
Илен вошёл в переднюю редактора. Здесь сидели два господина, писали и резали ножницами, и ему показалось, что в ходу, по крайней мере, пять ножниц; дело, видно, велось в больших размерах. Он спросил редактора, и один из этих господ жестом указал ему на дверь в кабинет редактора, которую он открыл.
Там было много народу, даже две дамы; посредине комнаты, у стола, приставленного к стене, сидел сам редактор, Александр Люнге, выдающийся журналист, которого знал весь город. Он -- мужчина лет сорока, с выразительным, живым лицом и жизнерадостными молодыми глазами. Его светлые волосы коротко подстрижены, борода тщательно выхолена, костюм и ботинки -- новые. В общем, он производит впечатление любезного и симпатичного господина. Обе дамы улыбаются тому, что он сказал, а сам он сидит и распечатывает телеграммы, затем снабжает их надписями, которые подчёркивает по нескольку раз; когда он наклоняется над столом, показывается его двойной подбородок, а жилет собирается на животе в толстые складки.
Он кивает Илену, не отрываясь от работы и продолжая в то же время говорить направо и налево.
Илен осматривается. На стенах висят картины и вырезанные из журналов иллюстрации, газеты и журналы лежат везде, на стульях, на окнах, на полу; руководства и лексиконы в беспорядке нагромождены на полке над головою редактора, а его письменный стол до того завален бумагами и рукописями, что редактор почти не в состоянии свободно двинуть рукой. В каждом углу комнаты чувствовалась деятельность этого человека. Груды печатных произведений, беспорядок повсюду, непролазные топи газет и книг давали представление о том, какая могучая, неустанная работа здесь кипит. Нигде не было покоя, телефон звонил, не переставая, люди входили и выходили, из типографии слышался шум машин, а почтальон приносил всё новые и новые кипы писем и газет. Казалось, что руководитель газеты рисковал каждую минуту утонуть в целом море работы и трудностей, что целая вселенная в миниатюре устремлялась к нему и ждала его указаний во всём.
А сам он сидит посреди этой сутолоки в величественном спокойствии и сосредоточивает в своих руках все нити управления, делает надписи на телеграммах, выслушивает важные сообщения, пишет заметки на отдельных листах, разговаривает с находящимися в комнате людьми, открывает время от времени дверь, чтобы спросить о чём-нибудь или отдать приказание своим подчинённым в конторе. И всё это для него словно игра, он иногда даже отпускает шутки, которые вызывают смех у дам. Входит бедная женщина, Люнге знает её и знает, зачем она пришла; она, очевидно, постоянно приходит в определённые дни; он подаёт ей через стол крону, кивает головой и продолжает писать. Его сети раскинуты повсюду, и над головой каждого сверкает меч "Газеты": редактор обладает большой властью в государстве, а у Люнге власти больше, чем у всякого другого. Он смотрит на часы, встаёт и кричит секретарю в другую комнату:
-- Что, министерство ещё не прислало нам никаких объяснений?
-- Нет.
И Люнге спокойно садится снова на своё место. Он знает, что министерству волей-неволей придётся дать требуемые им объяснения, иначе он нанесёт ему ещё один удар, быть может, роковой.
-- Боже, как вы жестоко обращаетесь с бедными министрами! -- говорит одна из дам. -- Ведь вы их совсем убиваете.
Люнге отвечает серьёзно и горячо:
-- Так надо поступать в Норвегии с каждым изменником!
Налево от него, у окна, сидит одна очень важная для редактора "Газеты" личность, худощавый, седой старик, в очках и парике, -- господин Оле Бреде. Этот человек -- журналист без места, который никогда ничего не пишет -- является другом Люнге и его незаменимым руководителем; злые языки дали ему прозвище Лепорелло, потому что он неразлучно находится при Люнге[*]. В газете он не сотрудничает, единственное его занятие -- сидеть на стуле и занимать место. Он ничего не говорит, если только его о чём-нибудь не спрашивают, и даже в этом случае он с трудом подыскивает самые простые слова. Этот человек -- поразительная смесь глупости и добродушия, он хладнокровен от лени и любезен от нужды. Редактор подшучивает над ним, называя его поэтом, и Лепорелло улыбается, словно речь идёт совсем не о нём. Когда дамы встают и уходят, редактор тоже встаёт, но Лепорелло продолжает сидеть.
[*] - Лепорелло -- слуга Дон Жуана в опере Ф.А. Моцарта "Наказанный распутник, или Дон Жуан" (1787).
-- До свидания, -- говорит редактор и кланяется с улыбкой. -- Не забудьте ваш пакет, фрёкен[*]. До свидания.
[*] - Фрёкен -- почтительное обращение к девушке из знатной или чиновничьей семьи (в отличие от йомфру -- обращения к девушке из простонародья).
Наконец он обращается к Илену.
-- Что вам угодно?
Илен подходит к нему.
-- У меня есть статья о сортах наших ягод; мне хотелось бы знать, пригодится ли она вам.
-- О наших?..
-- Ягодах.
Редактор берёт в руки рукопись и, рассматривая её, говорит:
-- Вы раньше что-нибудь писали?
-- Я послал небольшую статью о грибах в "Letterstedtska Tidskrift" и много различных работ у меня задумано. Но...
Илен умолкает.
-- Грибы и ягоды -- темы далеко не современные! -- говорит редактор.
-- Да, -- отвечает Илен.
-- Ваше имя?
-- Илен, кандидат Илен.
Редактор слегка изумляется, услышав это старое консервативное имя. Теперь даже один из Иленов обращается в "Газету"! Ему стало приятно от сознания, что его могущество начало принимать внушительные размеры. Он бросил взгляд на молодого человека: тот был хорошо одет и, казалось, не очень-то нуждался, но Бог знает, может быть, дома не хватало средств на его расходы, может быть, он написал это только с целью заработать немного денег. Однако почему же он не обратился к газетам правых [*]? Разве когда-нибудь раньше было слыхано, чтобы один из Иленов являлся в редакцию "Газеты"? Как бы то ни было, ягоды -- предмет нейтральный, и, во всяком случае, тут никакой правой политики быть не может.
[*] - "Правая" (Хёйре) -- консервативная партия в Норвегии, представляющая крупную промышленную и финансовую буржуазию, высшее чиновничество. С 1884 попеременно делила правительственную власть с партией Венстре ("Левая").
-- Оставьте вашу статью у нас, мы её посмотрим, -- говорит он и принимается за другие бумаги.
Илен догадывается, что аудиенция кончена, и раскланивается.
Когда он вышел на улицу и рассказал Бондесену, как всё произошло, тот потребовал дословной передачи разговора; ему хотелось узнать, как всё там было устроено, много ли было посетителей, о чём говорил Люнге с каждым из них.
-- Изменники, ловко? Разве это не меткое выражение? -- спрашивал он в восторге. -- Изменники, великолепно, я это запишу на память. Ну, теперь уж ясно видно, что он её примет, это равносильно тому, что он её примет. Как ты думаешь, зачем же ему, в противном случае, оставлять её у себя?
И оба друга отправились домой в прекрасном настроении. Но по дороге они встретились с несколькими знакомыми, и Бондесен решил в честь событие заказать что-нибудь в "Гранде".