Только такое угнетённое душевное состояние, в котором находился консул, могло заставить его уйти из конторы в рабочее время. Конечно, отправка писем была только предлогом. Ведь это обыкновенно поручалось мальчишке рассыльному. И то, что он остановился на почте и стал внимательно изучать карты пароходных линий, висящие на стене, тоже было только предлогом дать время служащим сообщить во внутреннее отделение почтовой конторы, что консул стоит там, где принимаются письма.
Удивлённый почтмейстер тотчас же вышел и спросил консула, не может ли он чем-нибудь служить ему? Консул поблагодарил его и сказал, что ему нужно только получить сведения относительно одного заказного письма, в которое был вложен чек. До сих пор он не получил на него никакого ответа.
Почтмейстер пригласил его к себе в кабинет, и тотчас же дело это было расследовано. Консул получил все нужные сведения, но он всё-таки не ушёл, а продолжал разговаривать с почтмейстером. То, что говорил почтмейстер, было так не похоже на обычные разговоры, которые слышал консул вокруг себя. Не для того ли он и пришёл сюда? Почтмейстера все находили необыкновенно скучным человеком, и доктор даже бегал от него, заявляя, что Господь не наградил его терпением, чтобы слушать эту болтовню. Но консул сидел теперь на стуле и слушал терпеливо. Почтмейстер, должно быть, пережил что-то приятное в этот день. Что это было никто не знал, но во всяком случае он был в очень хорошем настроении. Впрочем, он был очень нетребовательный человек, и нужно было очень немного, чтобы обрадовать его. Его сын выдержал экзамен на штурмана и тотчас же получил место. Этого было достаточно, чтобы отец был вне себя от
радости. Конечно, он сообщил об этом консулу и рассыпался в похвалах своим сыновьям.
— Шельдруп всё ещё в Гавре? — спросил он консула.
— Да, — отвечал консул.
— Я догадался по его письмам. Вчера доктор отправил ему письмо.
— Вот как!
— Ну, да. А ваша Фиа похорошела и какая она милая! Моя жена увидела её сегодня в окно и позвала меня, чтобы посмотреть на неё... Простите, вы, как будто, хотели что-то сказать?
— Нет! О, нет!
— Сегодня утром я сделал большую прогулку, — продолжал рассказывать почтмейстер. — На краю леса я увидал странного человека. Я нарочно свернул с дороги в лес, чтобы не встречать людей, но этот человек уже заметил меня и потому я не мог миновать его. Это был какой-то рабочий, бродяга. Он сидел и играл на губной гармонике. Я вступил с ним в длинный разговор. Он оказался весьма неглупым человеком, но разговор наш главным образом вертелся около денег и еды. «Зачем ты тут сидишь?», спросил я. — «А разве я не смею тут сидеть? И вообще что тебе за дело?», сказал он. Я попросил его продолжать играть на своей гармонике, и когда он осведомился, что получит от меня за это, то я обещал ему пару грошей. Мы продолжали разговаривать дальше. Я сказал ему, что служу почтмейстером в городе, и что через мои руки проходит много денег в течение года, но эти деньги мне не принадлежат. «Ну, ну! — возразил он. — Вы уже приберёте к рукам когда-нибудь пару денежных писем!» — «Ну как я могу это сделать? — возразил я. — Меня сейчас же арестуют!» — «О, нет! возразил он. — Образованные и богатые люди всегда защищают друг друга. Хватают только нас, бедняков!». Конечно это были глупые речи и я объяснил ему, что так как я получаю определённое жалованье и мне его хватает, то я имею всё, что мне нужно. Но он не мог этого постигнуть. Ведь ему никогда не хватало, сколько бы он ни зарабатывал! Если он заработал на башмаки, то ему не хватало денег на штаны, и наоборот. Крестьянин вечно мучается, говорил он. Чтобы есть, он должен работать, и как ещё тяжело работать! Рубить лес — это самая тяжёлая работа летом! Вечером он получает за это на ужин кашу с молоком, разумеется, снятым. Сливки-то идут хозяину... Очевидно это был один из недовольных, ленивых и угрюмых рабочих. В самом деле, прибавил почтмейстер, если мы признаём для всех людей закон эволюции, то этот человек, очевидно, ушёл недалеко вперёд. Быть может, он уже много раз живал на земле, но ни разу в своей жизни не подвинулся ни на шаг по пути прогресса. Поэтому он снова возвращался в своём прежнем виде во тьму небытия и оттуда опять вступал в жизнь, чтобы сызнова начать своё земное существование.
— Вы верите в это? — засмеялся консул.
— А во что же мы должны верить? Не можем же мы допустить существование несправедливого Творца? Мы натолкнулись бы тут на множество противоречий. Мы должны признавать, напротив, что Творец справедлив. И не можем же мы допустить, что справедливый Творец с самого начала времени осудил этого бродягу на бедственное существование. Вероятно мы все одинаково начинали своё земное существование и нам даны были одинаковые возможности, но одни воспользовались ими, другие нет. То, чего мы достигли в своей земной жизни, принесёт нам пользу в следующем нашем существовании на земле. Если же мы опустились, то и вернёмся туда же. В этом, очевидно, заключается причина, почему мы, к сожалению, не замечаем никакой перемены в людях в исторические времена. Мы сами лишили себя этих возможностей.
— Вы, значит, верите, что мы умираем и потом ещё много раз возвращаемся на землю?
— А чему же надо верить? Нам постоянно предоставляется новая возможность. Время есть у Творца, он представляет вечность, и так как мы сами являемся частицей Творца, то никогда не исчезаем. Но мы не всегда возвращаемся на землю в своём прежнем состоянии. Нам ведь предоставлена возможность улучшить свою судьбу для своего следующего возрождения в жизни.
— И тогда каждый человек будет получать молоко со сливками?
Почтмейстер засмеялся.
— Такие вещи имеют значение только в теперешнем нашем существовании, — сказал он. — Я же имею в виду лишь наше душевное состояние, содержание нашего ума. Даже этот бродяга, игравший на губной гармонике на опушке леса, тоже не оставался на месте в своих прежних воплощёниях. Он так хорошо играл на своей гармонике и с таким увлечением рассказывал мне об одном музыкальном инструменте, который он видел у какого-то еврея. Это был род Эоловой арфы. Я с удовольствием слушал его рассказ. Нет, он, во время своих прежних существований на земле всё же двинулся вперёд. В его душе произрастал только один-единственный цветок, и теперь вопрос заключается в том, сделает ли он так, чтобы в его следующем существовании этот крошечный цветок превратился уже в большой сад со многими цветами?
— Но вся эта теория зависит от вопроса, существует ли вообще творец всего, — заметил консул.
— Ещё труднее было бы нам обойтись без такого верования! Этот вопрос выходит за пределы нашего разумения. Но мы чувствуем в себе потребность верить в какую-то силу, которая всем управляет. Мы ничего в точности не знаем об этом, но верим в неё, в силу нашего влечения к ней, и это влечение тоже ведь составляет частицу Творца, которому мы принадлежим. Оно было вложено в нас с самого начала. Если бы это было не так, то его бы у нас не было вовсе. Находите ли вы неправильными мои выводы?
— Я не знаю, не понимаю этого.
— Я тоже не знаю, и никто ничего не знает. Но мы носим в себе светоч, который никогда не угасает. Иначе всё было бы погружено во мрак.
— Что же это за светоч?
— Это человеческие мысли. Они сбиваются с пути, уклоняются в сторону, но они всё же существуют у нас. Мы ими наделены. Они даны нам божеством.
— Божеством? Но каким? Если наше человеческое мышление на что-нибудь годится, то мы должны были бы наконец найти истинного Бога.
— Он ведь найден и заключается в нашем стремлении к нему.
— Но ведь люди постоянно меняли свои божества! Греки меняли их, египтяне, и мы, северяне, тоже меняли их. Теперь мы пишем древние имена богов на наших рыбачьих судах.
— Вы говорите о богах, а я о Боге. Ваши слова относятся к теологии.
Оба замолчали. В сущности, это был скучный разговор и консул давно бы ушёл, но он не знал в эту минуту, куда ему идти? Домой ему не хотелось. Что же касается почтмейстера, то он вообще удивлял его. В самом деле, это был человек всегда всем довольный! А кто же здесь был доволен, кроме него? Все, старые и молодые, большие и малые, все находились в вечной тревоге, всюду происходила травля. Только один этот неудачный академик, почтмейстер маленького городка, составляет исключение. Он хотел пользоваться миром и если не мог получить его, то сам создавал его для себя. Но он не позволял на себя наступить, о нет! Неприятны были только его бесконечные философские рассуждения, которые надоедали людям, и потому для многих он был настоящим страшилищем. Конечно, не будь консул встревожен чем-то, он бы давно ушёл. Но где же ему искать мира и покоя? И он продолжал сидеть и слушать почтмейстера, изредка вставляя слова.
— Ах, человеческие мысли! — проговорил консул. — Они ищут, ищут и не находят ничего.
— С этим я не вполне согласен с вами. Да, мы не находим, но разве мы ищем? О, нет. И зачем нам искать, если мы найти не можем? Если бы ещё эти искательства являлись движением по направлению к цели! Между тем, мы ищем мало и немногие из нас вообще занимаются изысканиями. Вместо этого мы идём учиться, мы упражняем наш ум. Как это бедно, как бесплодно! Посмотрите на этих людей, выучившихся тому, что им было нужно. Они это изучили, в этом заключается успех школьного учения. Но ведь это дело памяти.
Консул засмеялся.
— Я, со своей стороны, совершенно неучён. То есть: мне надо было учиться другому, но этому я не учился, — сказал он.
— Но разве мы все недостаточно пригодны для своего земного существования? О, нет! В этом отношении люди не остались позади. Мы, в исторические времена, достигли даже очень многого. Но спасение для нас заключается не в приобретении ещё больших знаний, не во внешних успехах, а в размышлении, в углублении в самого себя.
— Не можем же мы все стать философами!
— Точно так же, как не можем мы все быть механиками! Но все выигрывают от этого. В последние столетия ничто не пользовалось таким уважением, как занятие наукой. Высший класс заразил этими взглядами низший класс, так что теперь каждый стал стремиться принять участие в научных занятиях. Какое громадное значение в мире приобрела механика чтения и письма! Стыдно не владеть ею, и благословен тот, кто вполне усвоил её себе. Однако, ни один из великих основателей религий не занимался этими искусствами, а в настоящее время они необходимы для каждого, старого и молодого. Никто не хочет склонить голову и углубиться в размышления. Пишут и читают только то, что нужно современному человеку. Низший класс говорит: «Читать и писать — более благородное занятие, чем работа руками... Мой сын не должен возделывать землю, которая питает всякий сброд. Он должен жить работой других...». Высший класс слышит это. И вот в один прекрасный день раздаётся клич массы, достаточно уже научившейся приёмам высшего класса: «Берите все блага мира, они ваши! К чёрту работу ради одного только существования! Высший класс ведь избавляет себя от неё!».
— Не думаете ли вы, что было бы лучше, если бы только немногие умели читать и писать? — спросил консул.
— Эта мысль не нова. Но было бы всего лучше, если бы можно было уничтожить великое преклонение перед всеми этими внешними знаниями, эту веру всех человеческих классов в механическое знание. Уверяют, что этот крик недовольных прекратится, если учёность станет больше и станет всеобщей, если ещё больше искусств будут изучаться и будут достигнуты ещё большие успехи в этом отношении. И головы становятся всё более пустыми и теряется способность к глубокому размышлению. Нет, на этом пути мы не двинемся дальше и даже непременно собьёмся с дороги! Я частенько заглядывал в учебники своих детей, когда они ещё были малы, и должен сознаться, что понял лишь часть того, чему их учили. Учите как можно больше, начиняйте их науками, крики всё-таки не умолкнут! Будущая жизнь? Но мы везде читаем, что будущая жизнь служит лишь утешением для благочестивых женщин, а нам она не нужна. О, как мало милосердия имеют люди к самим себе! У них есть в душе уголок сада с цветами, но состояние их души останется таким же, хотя условия их следующего земного существования могут быть совсем иные.
Консулу наскучили эти длинные философские рассуждения и взор его блуждал по комнате, останавливаясь на рисунках, висевших на стенах. Он не в состоянии был сразу усвоить себе теорию почтмейстера о множественных земных существованиях. Но если он и в последующей своей земной жизни будет находиться в таких же хороших условиях, будет принимать у себя большое общество, играть такую же роль, как теперь, побеждать своих соперников и шутить с молоденькими девушками, то ничего лучшего не желает! Однако, тут он вспомнил вдруг слова почтмейстера, что в своём следующем земном существовании можно уже оказаться в других условиях. Что если он, консул, вернётся в жизнь матросом или бродягой и будет ничем, тогда как теперь он занимает такое высокое положение? Нет, слишком неприятно это думать!
— Вы говорите, что мы не ищем? — сказал консул. — Но ведь многие думают, что уже нашли решение. Некоторые считают наиболее вероятным, что всё кончается для человека с его смертью, ничего не остаётся.
— За исключением его последнего крика, перед тем как погрузиться в мрак, ожидающий его, — поспешно отвечал почтмейстер. — Но к чему же мы существовали на земле? Неужели только ради одного бесцельного движения на ней? Зачем?
Испугавшись, что почтмейстер снова пустится в длиннейшие философские рассуждения, консул поспешил встать, чтобы покончить этот разговор. В самом деле, зачем он пришёл сюда?
— Да, да, — сказал он. — Всё это совершенно скрыто от нас. Если б мы могли знать что-нибудь определённое относительно будущей жизни, то уже теперь старались бы иметь её в виду, приспособиться к ней и поступать сообразно с этим. Я думаю, что это побуждало бы нас к улучшению в этой жизни, если б мы знали, что нас ожидает в последующем нашем существовании.
Когда консул вернулся в свою контору, то в голове у него был такой хаос, что он должен был сначала собраться с мыслями, прежде чем приступить к какой-нибудь работе. Он сердился сам на себя за это посещение. В самом деле, он пошёл чтобы развлечься, а вовсе не для того, чтобы поучаться! Единственным реальным результатом его посещения было то, что он узнал про письмо, написанное доктором Шельдрупу. Что там заключалось? Может быть сплетни, злобные намёки, последствия докторского посещения родильницы там, на верфи. К чёрту доктора, получившего пять крон за свой визит! И вдруг консул снова вспомнил о почтмейстере. Какую только болтовню должна выносить его жена! Не послать ли и ему в подарок несколько бутылок вина? Но он наверное отошлёт их обратно с посыльным... Консул не мог не засмеяться при мысли о таких людях, как почтмейстер и кузнец Карлсен, сказочно нетребовательных и довольствующихся всем, что имеют. Работать над самим собой, как говорит почтмейстер? Да разве Провидение награждало когда-нибудь за это? Вон кузнец Карлсен, чрезвычайно богобоязненный человек, такой тихий, никому не делающий ничего дурного и никого не заговаривающий до полусмерти, рассуждая о многочисленных повторениях земного существовании! Между тем Карлсена преследует несчастье. Дети у него неудачные и один сын превратился в бродягу. Домашние заботы не дают ему покоя. А разве это справедливо? Брат его, полицейский, старая лисица и негодяй, но имеет богатую жену, играющую на рояли, сына, служащего в церковном департаменте, и дочь — в миссии. Может быть, он имеет всё это от того, что никогда не работал сам над собой, как его брат? Будем же лучше работать сами для себя!