Фронтовые ребята

Они стояли вдоль дороги, когда наш эшелон шел на фронт, и долго махали нам вслед ручонками. Мы не могли оторвать взгляда от милых лиц, и каждый вспоминал о своих ребятах, своих братишках и сестренках, и ненависть к коварному и хищному врагу еще острее закипала в сердцах у нас.

Потом они встречали нас по дорогам, когда мы ехали на фронт, провожали до окраин городков, за околицы сел и бросали нам в машины охапки полевых цветов и трогательные записки, написанные аккуратными, круглыми буквами: „Крепче бейте фашистов!“, „Возвращайтесь скорей!“

Теперь мы часто видим их рядом с собой, замечательных советских ребят, сынов и дочерей великого советского народа. На колхозных полях, в партизанском отряде, в тылу у врага, ночью после смелой разведки на передовой линии фронта мы встречаемся с ними, нашими юными фронтовыми приятелями.

Теперь еще не время называть моих героев их настоящими именами. Они все еще на фронте или близ фронта, а на войне всякое бывает. Но все, что я рассказываю здесь, это быль. Со всеми этими ребятами я встречался в короткие перерывы между боями или в недолгие часы отдыха. Где-нибудь на опушке леса или лежа в густой, высокой ржи мы беседовали с ними. Над нами со свистом проносились снаряды, и мои собеседники настораживались. Но это была спокойная настороженность людей обстрелянных, бывалых. „Наш“, говорили они, прислушиваясь к ровному гудению самолета, или: „Это слева“, откликались они на свист летящего снаряда, и действительно, через несколько секунд далеко впереди или где-нибудь слева раздавался взрыв.

Просто и бесхитростно ребята рассказывали о своих делах, которые когда-нибудь воспоют и увековечат писатели и поэты. И мне хотелось обнять и расцеловать эти замечательные русые, черные, курчавые и гладкие головки, но обстановка не располагала к нежности. Мы прощались сурово, по-мужски, пожав друг другу руки.

Вот о четырех таких встречах я и расскажу вам.

РАЗВЕДЧИКИ

Капитан Сергеев стоял на опушке леса, прислонившись к высокому развесистому клену. В руках у него был бинокль, и он внимательно оглядывал высоту, что лежала впереди него за рекой. В оперативных приказах и донесениях эта высота называлась Безымянной, и сегодня к вечеру подразделение, которым командует Сергеев, должно было во что бы то ни стало эту высоту взять. Отсюда, с опушки, и извилистая река, и высота Безымянная, и деревья за ней видны были, как на ладони. Белые, желтые, черные клубы дыма покрывали склон: вражеская артиллерия и минометы пытались помочь своей пехоте. Справа, там, где на самодельных плотиках и щитах переправлялась через реку пехота, разрывали воздух пулеметные очереди. Откуда-то издалека, из соседнего леска, ухали гаубицы.

Сергеев смотрел в бинокль и чертыхался. Фуражка его с черным артиллерийским околышем была сдвинута далеко на затылок.

„Откуда он, чорт, бьет?“ задавал сам себе вопрос капитан. „Он“ — этот миномет противника — беспокоил капитана вот уже минут сорок. Все другие огневые точки врага были уже вскрыты, по ним вели огонь наши батареи, а этот миномет фашисты так искусно запрятали, что даже капитан Сергеев, о чутье которого в части рассказывали легенды, не мог его обнаружить.

Вокруг наблюдательного пункта в кустах сидели часовые. Связисты в блиндажах твердили свое неизменное: „Ростов, Ростов, говорит Саратов“. Капитан отошел от клена и подозвал к себе разведчика.

— А ну, залезайте на дерево, — сказал он и дал ему бинокль.

В этот момент один из часовых насторожился и крикнул кому-то в кусты:

— Стой, куда идете?

— К вам, — раздался звонкий детский голос.

— Куда к нам? — недоумевая, спросил часовой.

— К начальнику.

Ребята подошли ближе.

— А что вам нужно от начальника? — спросил часовой.

— А мы хотели рассказать…

Тут разговор услышал капитан Сергеев.

— Пропусти их, Герасимов, — сказал он. — Подойдите сюда, ребята. Что хотите сказать?

Мальчики повеселели.

— Дяденька капитан, мы из Селезневки, у нас там немцы…

— Как же вы прошли?

— А мы у мельницы, вон там, видите, лощинка?..

— Так, так… — Капитан посмотрел на ребят. — Лет-то сколько вам?

— Мне двенадцать, — сказал старший, — а ему вот десятый.

— Итого, значит, двадцать два? Возраст вполне призывной! Ну что же, рассказывайте, что там у вас в Селезневке.

Добровольцы-разведчики рассказывали весьма невнятно и невразумительно. Да, у немцев стоят три пушки. Одна в лесу, другая рядышком в роще, а третью они подкатили к гумну. Но вот где гумно, где лесок и что за роща, этого-то ребята и не могли объяснить.

Капитан подумал, потом подвел ребят к опушке, снял с шеи бинокль и дал старшему.

— На вот, посмотри на свою Селезневку.

Мальчик поднес бинокль к глазам и вскрикнул от удивления:

— Ой, как близко!

— Ну вот. Теперь рассказывай, где пушки стоят. Все видишь?

— Вижу, вижу. Вон, вон лесок. Видите, где школа? Школа белая, а от нее лесок левее.

— Дай и мне, — попросил маленький.

Получив бинокль, он несколько секунд смотрел, не говоря ни слова, а потом заявил:

— А вон в ту хату немцы пушку тащили, маленькую, толстую такую, без колес.

— Что ты говоришь? — насторожился капитан. — Без колес, говоришь, маленькая, толстая? В какую хату?

— Вон, видите, вон в ту новую, она еще без крыши.

— Без крыши, говоришь? Так…

Капитан задумался. Дом без крыши, маленькая толстая пушка… Ишь что придумали! Так вот где проклятый миномет, который он ищет уже час!

— А ну, Грицаенко, передай артиллеристам: ориентир шесть ноль-ноль четыре вправо, два снаряда!

Бесстрастным голосом связист передал приказ на огневые позиции. Два снаряда один за другим полетели и легли чуть левее домика, на который указывали ребята.

— Передай: ноль один вправо! — скомандовал капитан. — Беглым, огонь.

Около самого домика взметнулись огни разрыва.

Миномет больше не стрелял. На переправе оживились наши пехотинцы: они быстро выскакивали на противоположный берег, тут же окапывались и открывали огонь по фашистам.

Так началась боевая деятельность двух маленьких разведчиков, которые с того дня и остались в отряде капитана Сергеева. Назовем их Валя и Гриша.

Ребята прекрасно знали каждую тропинку в этих местах. Капитан часто советовался с ними. Вот и сейчас они сидят в лесу у большого стола. Откуда попал в лес этот стол, так никто и не знает. Вероятно, его оставила какая-то другая часть, ранее здесь сражавшаяся. С правого края стола две дыры — это следы осколков.

Сидит капитан Сергеев и напротив него юные разведчики. Он обдумывает план ночной операции. Приказ командования был краток: достать и привести в штаб „языка“. Немцы снимали с этого участка потрепанные части и заменяли их новыми. Нужно было во что бы то ни стало узнать, откуда эти новые части прибыли. Капитан смотрит на карту и мысленно представляет себе местность, по которой разведчики пойдут на охоту за „языком“. Время от времени он обращается к ребятам:

— Вон там, у мельницы, балку знаете?

— Это какая? — спрашивает Валя. — Которая к торфоразработкам?

— Она самая. Так эта балка, она выходит к чьему дому в селе-то?

— К Ипатьевскому, — вмешался в разговор Гриша.

— У них дома есть кто?

— Нет, все ушли. Дом забит.

— А в сарай пройти можно?

— Можно.

— Так, так. А из того сарая в соседний двор можно пройти?

— Там дыра в сарае еще давно проломана. С ипатьевскими ребятами мы там играли.

— Вот что, ребята… — Капитан посмотрел на них строго и решительно. — Дело к вам есть, большое дело. Справитесь — молодцами будете. Нужно привести к нам сюда живого немца. Так поймать его надо, чтобы другие не услышали. Проберитесь-ка к себе в Селезневку, тихонько пройдите по улице, далеко не заходите, высмотрите, где часовые стоят и где немец одни стоит или вдвоем, и потом приведите к этому дому наших разведчиков. Поняли?

— Поняли, — в один голос сказали мальчики.

— Не струсите?

Ребята ничего не ответили.

— Ну это я пошутил, — сказал Сергеев, — знаю, что не струсите… Не хотелось вас посылать, да вот надо.

Когда стемнело, бойцы вывели ребятишек за линию наших караулов. Они шли боковой, чуть заметной тропинкой. У старого, сгнившего моста, от которого остались лишь сван, перебрались на другую сторону речушки и спустились в балку. Балка привела их к дому Ипатьева. Кругом было тихо, на улице никого не было. Ребята вышли из ворот и пошли по селу. Из-за ставен соседнего дома вырывались тонкие лучи света. Они подошли к дверям и услышали чужую, незнакомую речь и звон посуды.

— Ужинают, — сказал Валя.

— Да-а-а, — подтвердил Гриша.

— Тут их много…

— Ну да, много, — согласился Гриша.

— Пойдем в другое место.

— Пойдем.

Ребята пошли дальше по улице.

У школы они остановились.

Что такое? Весь двор белый, как зимой.

Гриша нагнулся и поднял несколько клочков бумаги. Это все, что осталось от школьных учебников и ученических тетрадей. Немцы разорвали их и выбросили на двор.

Видно, и та правда, что напечатана в наших учебниках, и те слова, что написаны в школьных тетрадках, страшили фашистов.

Ребята пошли дальше. Не сделали они и пяти шагов, как Валя больно стиснул Гришину руку. Впереди, на картофельном поле, что-то шевелилось.

— Часовой. И один. Вот здо́рово!

Валя потянул Гришу за руку, и они тихо, чуть слышно ступая, стали отходить назад.

Минут через пятнадцать они уже были на противоположном конце лощины, там, где ожидали их разведчики.

А еще через час капитан Сергеев допрашивал взятого в плен немца. По документам и письмам, отобранным у солдата, было установлено, какая часть расположилась в Селезневке и откуда она прибыла. Пришлось и пленному развязать язык. Он рассказал о противотанковых пушках, спрятанных в лесу, и о складе боеприпасов.

Пленного увели в штаб.

Капитан Сергеев поставил на стол большую миску с горячими щами и тарелку соленых огурцов.

— Ну вот, кушайте, — сказал он ребятам, — а потом спать.

Уже светало, когда ребятишки, прижавшись друг к другу, крепко уснули под кустом на мягком мху. Они не проснулись даже, когда вновь заухали наши гаубицы, и не видели, как в роще за школьным двором, усеянным обрывками учебников и тетрадей, вспыхнуло зарево. Кругом разносился гул. Это горел подожженный нашей артиллерией немецкий склад боеприпасов.

С „ПРАВДОЙ“

Самолет летел высоко-высоко, гул мотора еле доносился до земли. На этом участке фронта стояла необычная тишина, особенно необычная после сильной артиллерийской дуэли, разыгравшейся с вечера. Самолет кружил настойчиво — видно, именно это место он и искал. Наконец он стал снижаться. Белый веер распустился за хвостом, и на зелень стали падать белые бумажки. Ветром несло их далеко на запад, они легли на льняное поле, и в густой орешник, и в заросли на берегу реки. А у самой земли порыв ветра отнес стаю бумажек на восточный берег. Здесь они и остались лежать в густой траве, и роса пропитала их насквозь.

Вот такой мокрый лист бумаги и нашла рано утром недалеко от своего дома Оля Гречихина, ученица шестого класса.

Наверху листа большими буквами было написано: „Die Wahrheit“.

„Правда“, мысленно перевела Оля.

Внизу на снимке она увидела разбитый самолет со знаком свастики.

„Значит, наша газета, — решила Оля. — Ой, она, наверное, для немцев, а упала к нам. Вот неудача!“

Потом Оля разобрала заголовки: „Письма из дому“, „Правда о фашистских вожаках“… — и подумала, как важно, чтобы немецкие солдаты там, по ту сторону реки, узнали всю эту правду.

Вечером она поделилась своими мыслями с подругами.

— Тут самолет листовки разбрасывал, газеты. Много к нам залетело. Много, наверное, в речку упало и в болоте застряло. А что, если их прямо немцам раздавать?

— То есть как это раздавать? — удивились девочки.

— Ну вот, я возьму немного газет, листовок, на ту сторону пойду и там рассую.

— Ну, а если поймают немцы?

— Скажу, что к тетке шла, там тетка у меня.

— А если листовки найдут?

— Не найдут! Я уже думала. Мы, как Ленин прятал, спрячем.

— То есть как „как Ленин“?

— А помните, нам читали? У Ленина чемодан был, там два дна, под одно он газеты клал и так провозил, и жандармы не могли найти.

— Ты что же, с чемоданом пойдешь?

— Зачем с чемоданом? Вот у нас для ягод корзинки плетеные есть. Мы туда еще одно дно вплетем, вставим, сверху ягод насыплем, а под дно газеты, листовки…

Так и решили. Для начала Оля пошла одна.

Лесная дорожка петляла и кружилась. С ветки на ветку перепархивали птицы, внизу на земле стлались изрезанные, в зубчиках, листья. Под каждым листом скрывались две, три, а то и четыре ягоды. Земляники в этом году уродилось тьма-тьмущая, а собирать было некому: кто пойдет собирать землянику, когда вокруг то и дело рвутся снаряды!

Оля шла по дорожке, часто нагибалась, собирая крупные ярко-красные ягоды. Уже почти вся корзинка была полна ими. Она шла медленно, напевая какую-то песенку, когда внезапно грубый окрик заставил ее вздрогнуть:

— Wer ist da?

Девочка остановилась, подняла вверх глаза. Из-за куста прямо на нее смотрело дуло автомата. Она ничего не сказала и только показала рукой в сторону деревни.

— Кто есть? — переспросил часовой на ломаном русском языке.

— К тете я, к тете! — сказала Оля, стараясь интонацией передать часовому, куда именно она идет. Для убедительности она еще раз показала рукой на деревню, а потом на корзину: мол, ягоды несу.

Немец оглядел девочку, подумал несколько секунд и потом крикнул:

— Schneller, марш!

Не оглядываясь, побежала Оля по дорожке. Вот уже село, вот и дом тетки. Ставни заколочены, в доме пусто, по двору бегают беспризорные куры.

На улицу вышла соседка.

— Ты откуда пришла, Оля? — спросила она.

— Да вот кофту у тети оставила; теперь холодает, забрать надо. Вот шла, чуть немец не убил.

— Ах ты неразумная! Как же за кофтой да через фронт-то шла?

По улице шагали немецкие солдаты. Один из них, очевидно унтер-офицер или ефрейтор, подошел ближе. Он понимал по-русски, и соседка, всплеснув руками, стала рассказывать ему о глупой девочке, которая за кофтой шла через фронт. Ефрейтор загоготал.

— За кофта? — сказал он. — Гм… клюпый русски!

И пошел дальше по улице.

— Я, тетенька, вечером обратно не пойду. У вас переночую, — сказала Оля.

— Ночуй, ночуй, я тебя не гоню… Что же ты одна-то будешь в пустом доме делать?

— Кофту найду и приду к вам.

К соседке Оля пришла часа через два. Рано утром, как только встало солнце, она ушла обратно. В корзине не было ягод, но лежала старая, потрепанная кофта. Часом позже проснулись немецкие солдаты. Потягиваясь, вышли они во двор, и у двери, на плетне, у колодца каждый, буквально каждый находил газету, где большими буквами было написано: „Die Wahrheit“ — „Правда“.

„Правда“? — думали солдаты. — Что же это за „Правда“? Надо посмотреть“.

И они поднимали газеты и читали речь товарища Сталина по радио. Многие, начав читать, уже не отрывались от газеты.

Унтер-офицеры и ефрейторы поздно спохватились: они побежали будить начальство, стали ловить и отбирать газеты, рвали их на мельчайшие клочки, топтали ногами. Оплеухи сыпались во все стороны. Солдаты виновато козыряли. Они говорили, что подняли случайно, не читали, не знали, что это такое. Но кто знает, сколько газет со словами большевистской правды осталось в солдатских ранцах, в разных потайных местах?!

Так помогла фронту пионерка Оля из деревни, название которой мы когда-нибудь скажем.

БРИГАДИР

— Разрешите на минуточку остановиться, товарищ политрук, — попросил шофер, замедляя ход машины. — У меня поручение сюда есть.

Я согласился.

Тогда шофер круто повернул машину и подъехал к большому гумну.

Тут он остановился и вынул из кузова баночку с машинным маслом. В это время к машине подходил мальчишка лет тринадцати, веснущатый, вихрастый, в белой рубахе до пояса, с расстегнутым воротом, загорелый, с черным лицом.

— Я тебе привез, что обещал, — весело сказал шофер. — На вот, бригадир, — и протянул ему банку.

— Бригадир? — переспросил я. — Ты какой же бригадой командуешь?

— Молотильщиками, — не заметив иронии в моем вопросе, серьезно ответил мальчишка.

— А это зачем? — Я показал на банку.

— Ну как же! Привод я из города привез, а масла нигде нет. Вчера у нас чуть подшипники не сгорели.

Я вышел из машины и подошел к гумну. Там стояла молотилка. Группа ребят, человек семь, рьяно бросала снопы, убирала солому, подставляла мешки к лотку, с которого сыпалось полновесное, добротное зерно.

— Эта, что ли, твоя бригада? — спросил я.

— Эта.

— И как же, план выполняете?

В это время к нам подошел старик. Его левая рука была как-то неестественно согнута.

— Он у нас бригадир молодцом. Всем хозяйством заправляет… Что поделаешь, мужиков мало, а я не в счет!

И старик показал на левую руку.

— Еще ее в ту германскую скалечили. Вот он, Степан, всем и заправляет. И план составил, и женщин всех на бригады разбил, и каждый вечер записывает, кто чего сделал. А своих ребят на молотилку поставил.

— А колхоз у вас большой? — спросил я.

— Большой не большой — тридцать дворов.

— А посеяли вы сколько?

— Ячменя шесть гектаров, льна четыре, ржи восемь, овса шесть, картошки семь… Работы много.

— И ты что, со всем управляешься? Тебя как зовут?

— Степа, — ответил мальчик.

— А покажи-ка план твой.

Степан вынул из-за пазухи тетрадь в три косые линейки. На одной странице было написано: „Ячмень“, на другой: „Рожь“, на третьей: „Овес“, на четвертой: „Картошка“, на пятой: „Лен“ Потом в столбик были выписаны имена и фамилии.

— Вот и видно, что за кем закреплено, — пояснил мне бригадир.

Рядом стояли цифры и какие-то кружочки.

— Это вот сколько убрали, а вот сколько осталось. Тут и цифры, а в кружках, видишь, зачерчено — это убрано, а белое — значит, не убрали.

— Кто тебе помогал все это расписывать?

— Вот дедушка помогал, а потом мы вечером, как с поля придем, соберемся с колхозниками и говорим, как лучше дело вести, кто чего делал, сколько еще убрать надо.

— И как же твой план? Хлеб-то на поле не сгниет?

— Нет, до дождей всё уберем. Вот смотрите.

Степан перевернул страницу и показал мне график уборки: когда какая бригада на новое место перейдет, когда откуда возить.

— Вот только, товарищ командир, — обратился он ко мне, — нельзя ли нам дня на четыре пару лошадок? Боюсь за овес — ложится.

Я передал просьбу юного бригадира политруку ближайшей воинской части. Через три дня, когда я ехал обратно, овес уже был весь убран, а политрук, к которому я заехал, рассказывал мне, как восхищались бойцы юным бригадиром.

— Как война кончится, — говорили ему шутя красноармейцы, — возьмем тебя с собой, поедешь к нам, мы тебя председателем колхоза сделаем. Хочешь?

— Да вы гоните немца, — отшучивался мальчик, — тогда нам и здесь хорошо будет.

— Прогоним! — обещали бойцы.

ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ

Они лежали в балке, укрытые густой травой и непроходимой стеной орешника. Шесть партизан, шесть неразлучных товарищей. Три недели назад они даже не знали друг друга: двое ухаживали за льном в своем колхозе, двое ткали бязь на текстильной фабрике, пятый стоял за прилавком райпродмага, а шестой учился в железнодорожном училище. Лютая ненависть к фашистским захватчикам сроднила их, спаяла в маленький боевой коллектив.

Много дней они партизанили по фашистским тылам, а сейчас подошли к линии фронта. Надо было перейти на ту сторону реки, к своим. Карта у командира отряда была испещрена кружочками, стрелками и цифрами, которые обозначали пункты сосредоточения и пути движения немецких войск. Эту карту нужно было как можно скорее передать нашему командованию, а тут, как назло, у реки развернулся бой. Приходилось ждать ночи.

Где-то совсем близко застрекотал фашистский пулемет. Командир партизанского отряда, пожилой ткач с реденькой русой бородкой, в синей с белыми крапинками косоворотке, насторожился.

— Костя, — сказал он самому молодому члену отряда, ученику железнодорожного училища, — глянь-ка, что там.

Костя выбрался из балки и, бесшумно раздвигая орешник, вышел на прогалину. То, что он увидел, заставило его сердце забиться сильнее. Река в этом месте изгибается, делает крюк, берег высокий, обрывистый. Воспользовавшись этим, два фашистских пулеметчика забрались сюда и теперь поливают с фланга нашу пехоту. Костя даже побелел от злости. Забыв об осторожности, он во весь рост побежал обратно и, захлебываясь от волнения, рассказал командиру отряда, что видел.

— Василий Прокофьевич, разрешите снять гадов, — просил Костя.

— Как же ты их снимешь?

— Вот, — и Костя вынул из кармана маленькую круглую гранатку.

— Нет, нельзя. Шум поднимется — и сам пропадешь и нас выдашь. А у нас сведения, это поважнее пулемета.

— Ну тогда я их тихо, бесшумно, — и Костя положил руку на рукоятку кинжала.

— Горячее у тебя сердце, Костя, это хорошо. Только попридержи ты его, а то раньше срока пропадешь.

— Ты разреши ему, Василий Прокофьевич, — вмешался в разговор другой партизан. — Ведь наших, гад, косит! Парень он ловкий, выскочит.

Командир задумался. В это время пулемет затарахтел вновь.

— Ну иди, Костя, — сказал он, — только осторожнее. И потом… сразу к нам не приходи. Может, погоня будет. Сам понимаешь, сведения… Отсидишься, потом приползешь.

Последние слова командира Костя слышал уже на ходу. Он выбрался из орешника шагах в тридцати от вражеских пулеметов. Немцы-пулеметчики лежали к нему спиной — один приподнявшись за щитком пулемета, другой на самой земле, у ящиков с лентами.

Костя пополз. Фашисты стреляли короткими очередями, и как только начиналась стрельба, Костя, быстро перебирая руками и ногами, ползком продвигался вперед. Кинжал он вытащил из ножен и сунул за пазуху.

Вот уже враг совсем близко. Костя видит, как пулеметчик пригнулся к диску и, закусив губу, нажал гашетку пулемета.

„Раньше лежащего, — решает Костя, — а потом этого, что бьет“.

Прыжок — и кинжал почти до половины вонзается в шею фашиста. Двумя руками Костя вытаскивает его и что есть силы ударяет в бок второго, занятого стрельбой. И сразу пулемет смолк. Стало тихо. Так тихо, что Костя даже испугался и метнулся было к орешнику, но потом вспомнил о пулемете и остановился.

А как же пулемет? Так и оставить его? Вот бы гранаткой! Нет, нельзя, шум поднимется!

Костя прислушался. Никто не шел. Бой развертывался не слишком удачно для фашистов, и им было не до смолкшего пулемета.

Во второй раз подобрался Костя к пулемету, отвинтил крышку, вытащил замок, сунул в карман.

— Ну, теперь пусть постреляют!

И он стал быстро уползать в кусты.

Только через час, твердо установив, что никто его не ищет, вернулся парень к своим, а когда стемнело, отряд перешел реку, добрался до штаба и отдал драгоценную карту. Потом все шестеро пошли в соседнюю деревню, забрались на сеновал и крепко уснули: до этого три ночи подряд они не смыкали глаз.

* * *

Четыре встречи за один месяц на одном маленьком участке фронта… А сколько таких ребят живет в вашей стране, совершает подвиги и готово их совершать впредь!

Так воспитала нас родина, так воспитал нас Сталин!

Действующая армия