РОМАНЪ

(Переводъ съ итальянской рукописи *).

* Итальянскій текстъ этого романа, озаглавленнаго въ подлинникѣ: "Clelia, ovvero il Governo del Monaco (Roma nel secolo XIX)", еще не появлялся въ печати въ Италіи. Издатели его -- братья Рикьедеи -- обѣщали его появленіе въ свѣтъ не ранѣе 19-го февраля нашего стиля. Поэтому, желая сохранить вполнѣ для нашихъ читателей, по отношенію къ этому роману, интересъ новости, мы черезъ посредство одного лица, временно проживающаго въ Италіи, вошли въ соглашеніе съ его миланскими издателями, и пріобрѣли право его перевода съ рукописи. Такимъ образомъ, начиная помѣщеніе романа, на предварительное прочтеніе котораго мы не имѣли возможности, такъ-сказать, на вѣру, мы руководствовались тѣмъ соображеніемъ, что еслибы это произведеніе знаменитаго нашего современника и не представляло красотъ въ художественномъ отношеніи, то, во всякомъ случаѣ, выражая взгляды на живую дѣйствительность Италіи, такого историческаго дѣятеля, какъ Гарибальди, должно составлять въ литературѣ явленіе, не совсѣмъ обыденное. Литературный талантъ Гарибальди, хотя "Клелія" еще первый его романъ, впрочемъ, уже извѣстенъ читающему міру, по появившейся года три назадъ книжкѣ его лирическихъ стихотвореній. Итальянскія газеты наперерывъ предсказываютъ новому роману громадный успѣхъ, и это въ значительной степени не лишено вѣроятія, такъ-какъ среди голосовъ газетныхъ репортеровъ, недавно раздался объ этомъ голосъ и такого тонкаго цѣнителя литературныхъ произведеній, какъ знаменитый Манцони, патріархъ романа въ Италіи, извѣстный и у насъ по переводу его классическихъ "Обрученныхъ" (I promessi sposi). Романъ Гарибальди уже переводится на всѣ европейскіе языки. Луи Ульбахъ обѣщаетъ его помѣщеніе въ своемъ "Колоколѣ", а англійскій издатель Чемберсъ, кажется, успѣлъ уже его выпустить въ свѣтъ въ Лондонѣ. Примѣчаніе редакціи.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

КЛЕЛІЯ.

Она была прелестна, жемчужина Транстеверіи! косы смоляныя, тяжелыя -- и что за очи! Ихъ блескъ палилъ, какъ жгучая молнія... На шестнадцатомъ году, ея станъ развился роскошнѣе стана античныхъ матронъ. О, Рафаэль въ Клеліи нашелъ бы всю прелесть дѣвственнаго идеала, вмѣстѣ съ отважною душой той другой Клеліи {Римская Клелія временъ Порценны.}, ея тёзки, что утопилась въ Тибрѣ, спасаясь отъ воиновъ Порценни.

"О, да! она была дѣйствительно прекрасна, Клелія... И кто могъ глядѣть на нее, не согрѣвъ душу теплотой свѣтлаго пламени, горѣвшаго въ ея глазахъ?

Но развѣ римскія эминенціи , эти безконтрольные хозяева "святаго города", эти изнѣженные угодники чрева, эти изможденные сластолюбцы похотей не знали, что такое сокровище хоронится въ стѣнахъ Рима? Нѣтъ, онѣ знали; и одна изъ нихъ уже давно зарилась на лакомый кусочекъ, происходящій отъ древнихъ Квиритовъ" {Транстеверяне почитаютъ себя происходящими отъ кровной расы древнихъ римлянъ. (Прим. авт.)}.

-- Ступай, Джіани, молвилъ однажды кардиналъ Прокопіо, фактотумъ и фаворитъ его святѣйшества: -- сходи и добудь мнѣ во что бы ни стало эту дѣвочку... Я умираю по Клеліи... Она одна способна разсѣять мой сплинъ и наполнить пустоту существованія, которое волочу я за хвостомъ этого стараго грѣховодника... И Джіани, припадая чуть не до полу волчьей своей мордочкой, и съ лаконическимъ: "слушаю-съ, эччеленца", пустился безъ дальнихъ околичностей справлять гнусное порученіе.

Но надъ Клеліей не дремалъ Аттиліо, Аттиліо, спутникъ ея дѣтства, двадцатилѣтній Аттиліо, здоровенный художникъ, смѣльчакъ, коноводъ римской молодежи, не оженоподобленной, проматывающейся и низкопоклонствующей молодежи, а той, въ средѣ которой забился первый нервъ того легіона, что затмилъ македонскія фаланги.

Аттиліо, прозванный товарищами студіи "Римскимъ Антиноемъ", любилъ Клелію, любилъ той любовью, для которой рискъ жизнью -- игра, опасность смерти -- счастіе.

Въ улицѣ, ведущей вверхъ отъ Лунгары къ Яникульской Площади, неподалеку отъ фонтана Монторіо, находилось жилище Клеліи. Ея семейные были ваятелями мрамора,-- ремесло, допускающее въ Римѣ относительную независимость жизни, если, впрочемъ, независимость можетъ водиться тамъ, гдѣ хозяйничаютъ патеры...

Отецъ Клеліи, уже близкій къ пятому десятку, былъ мужчина отъ природы крѣпкаго закала, который еще болѣе окрѣпъ вслѣдствіе трудовой и умѣренной жизни; мать была тоже здоровой конструкціи, но деликатной. Она имѣла ангельское сердце и на нее радовались не только въ семействѣ, но и во всемъ сосѣдствѣ.

Говорили, что Клелія совмѣщала ангельскія качества матери съ развитой и сильной натурой отца; знали еще, что въ этомъ честномъ семействѣ всѣ другъ друга искренно любили...

И вотъ вокругъ этого-то довольства, вечеромъ, 8-го февраля 1866 г., увивался низкій фактотумъ высокаго прелата.

Джіани уже разъ являлся-было къ порогу честнаго питомца Фидія, но видъ загорѣлыхъ и мускулистыхъ рукъ художника, засученныхъ до локтей, такъ напугалъ его, что онъ счелъ за лучшее вернуться вспять.

Однакожь, когда художникъ обернулся и явилъ на мужественномъ лицѣ своемъ выраженіе нѣкотораго добродушія, то негодяй пріосанился и вступилъ въ студію.

-- Buona sera, signor Manlio! залепеталъ недобропожаловавшій посланецъ фальцетомъ.

-- Buona sera, отозвался художникъ, и, не отрывая глазъ отъ рѣзца, обратилъ мало вниманія на личность, принадлежащую, какъ онъ догадывался, къ той многочисленной ордѣ подкупныхъ холоповъ, которою патеры замѣнили въ Римѣ благородную расу Квиритовъ.

-- Buona sera, повторилъ Джіани нерѣшительно-умиленно, и завидя, что ваятель поднялъ, наконецъ, на него глаза, продолжалъ: -- ихъ эминенція кардиналъ Прокопіо прислалъ меня сказать вашей синьйоріи, что имъ хотѣлось бы имѣть двѣ статуэтки святителей, для наддвернаго украшенія ихъ молельни...

-- А какой величины желаетъ онъ статуэтки? спросилъ Манліо.

-- Я полагаю, залепеталъ снова тотъ: -- вашей синьйоріи лучше бы самимъ пожаловать въ палаццо, чтобъ уговориться съ ихъ эминенціей...

Складка губъ честнаго артиста служила яснымъ указаніемъ, что предложеніе это было ему не по сердцу; но можно ли жить въ Римѣ внѣ зависимости отъ патеровъ? Между іезуитскими ухищреніями тонзурованной братіи, обрѣтается и притворное покровительство искусству, и этимъ притворствомъ она добилась того, что лучшіе мастера Италіи принуждены выбирать сюжетомъ для своихъ твореній разныя басни, развращая ими чувства массъ.

Складка губъ не значитъ еще отрицаніе; а въ дѣйствительности, надлежало жить и содержать два созданія -- жену и дочь, за которыхъ Манліо отдалъ бы стократно жизнь.

-- Приду, отозвался онъ сухо и пораздумавъ съ минуту, и Джіани, съ низкимъ поклономъ, отретировался.

"Первый шагъ сдѣланъ", шепнулъ про себя кардинальскій сводчикъ: "теперь надо найдти наблюдательный и укрывательный пунктъ для Ченчіо..." А Коій Ченчіо -- надобно, чтобы читателю то было извѣстно,-- состоялъ въ подчиненіи у Джіани и обработывалъ, въ подобныхъ предпріятіяхъ, "вторую часть" кардинальскихъ порученій.

Джіани высматривалъ для своего помощника какую нибудь меблированную коморку, непремѣнно въ виду студіи Манліо, что было не весьма затруднительно. Въ этомъ углу столицы католичества, наплывъ люда никогда не бываетъ значителенъ, потому что патеры, заботящіеся для себя о матеріальныхъ благахъ, другимъ предоставляютъ заботу лишь о благѣ духовномъ... Нашъ вѣкъ -- нѣсколько положителенъ: онъ разсчитываетъ чаще на проценты, нежели на радости рая -- и оттого Римъ, за недостатокомъ средствъ производства, средствъ сбыта, остается опустѣлымъ и тоще-населеннымъ {Въ Римѣ значилось нѣкогда два мильйона народонаселенія, а теперь не осталось и 210 тысячъ. (Прим. авт.)}.

Джіани нашелъ чего искалъ безъ затрудненія, и найдя -- побрёлъ во свояси, весело посвистывая и съ совѣстью нетолько не отягченною, но успокоенною надеждой на "отпущеніе", въ которомъ патеры никогда не отказываютъ за продѣлки, творимыя въ ихъ честь.

II.

Аттиліо.

Напротивъ студіи Манліо находилась другая: та, гдѣ работалъ Аттиліо. Изъ своего окна онъ могъ видѣть Клелію,-- и должно быть не мудрено, что воспламенился горячею любовью къ ней.

Клелія была краше самыхъ красивыхъ дѣвушекъ Рима, но не надменна и не требовательна на "ухаживанья"; но когда глазъ женщины останавливался хотя мелькомъ на нашемъ Аттиліо и замѣчалъ его наружность, то будь у нея за тройной кирасой спрятано сердце, оно начинало биться невольнымъ увлеченіемъ.

Одного обмѣненнаго между ними взгляда было достаточно, чтобъ на вѣкъ рѣшить судьбу обоихъ.

Съ тѣхъ поръ Аттиліо, имѣя свою святыню передъ студіей, гдѣ просиживалъ почти цѣлые дни, частенько поглядывалъ на окно перваго этажа, у котораго, рядомъ съ матерью, работала Клелія, и откуда электрическій блескъ ея глазъ встрѣчался, словно по уговору, съ огненными взглядами ея избранника.

Аттиліо, въ тотъ же вечеръ, подмѣтилъ подходцы негодяя, отгадалъ въ немъ "ходока" по темнымъ дѣламъ, и почуялъ "недоброе" для красавицы-ребенка, почуялъ оттого, что римскому народу давно извѣстно, чего слѣдуетъ ожидать отъ "семидесяти-двухъ" {72 кардинала -- такъ зовутся римскимъ народомъ. (Прим. авт.)}, испорченныхъ и отупѣвшихъ, богатыхъ, вліятельныхъ, зарящихся на красоту и невинность для того лишь, чтобъ осквернить ихъ.

Не успѣлъ Джіани пройдти и ста шаговъ по направленію къ Лунгарѣ, какъ нашъ дружище шагалъ уже по его слѣду, съ видомъ полнаго равнодушія, какъ бы "отъ нечего дѣлать" останавливаясь разсматривать диковины на эталажахъ магазиновъ и архитектурныя достопримѣчательности зданій и монументовъ, которыми, на каждомъ шагу, украшена дивная метрополія міра.

И слѣдилъ Аттиліо -- съ тайнымъ предчувствіемъ, что слѣдитъ за мерзавцемъ, за орудіемъ мерзостныхъ прихотей, промышляющимъ, можетъ статься, на пагубу его милой; слѣдилъ за нимъ Аттиліо, ощупывая рукоятку ножа, спрятаннаго за пазухой.

Такова сила предчувствія! одинъ видъ неизвѣстнаго человѣка, котораго онъ встрѣтилъ въ первый разъ и на одну минуту -- человѣка обыкновеннаго, какъ всѣ, пробудилъ въ этой огненной душѣ неутомимую жажду крови, въ которой окунулся бы онъ съ наслажденіемъ канибала...

И снова пощупалъ онъ свой ножъ -- оружіе запрещенное и порицаемое иностранцами, какъ-будто штыкъ или сабля, обагренные ими столько разъ невинною кровью, благороднѣе ножа, погруженнаго въ грудь убійцы, направленнаго въ сердце предателя.

Аттиліо видѣлъ, какъ Джіани входилъ въ домъ, гдѣ нанялъ комнату для Ченчіо; видѣлъ, какъ онъ оттуда вышелъ и вошелъ во дворъ величественнаго палаццо Корсики, въ которомъ обиталъ его патронъ.

"Значитъ" -- молвилъ про себя нашъ герой -- "донъ-Прокопіо тутъ причина..." Донъ-Прокопіо, фаворитъ и главной дебоширъ изъ всей клики римскихъ князей церкви. И Аттиліо отошелъ погруженный въ невеселое раздумье.

III.

Заговоръ.

Привиллегія раба -- заговоры; и немного такихъ итальянцевъ, которые во времена порабощенія своей страны, ни разу не участвовали бы въ заговорѣ. Деспотизмъ церковниковъ самый невыносимый, возмутительный и гнусный; поэтому, понятно, что возмущенія римлянъ всегда бывали вынуждены владычествомъ этихъ пройдохъ.

Ночь на 8-е февраля была въ Римѣ кануномъ возстанія, задуманнаго въ Колизеѣ: поэтому Аттиліо, прослѣдивъ Джіани, направился не домой, а въ Campo Vaccino.

Была темная ночь и черныя-черныя тучи, нагоняемыя порывистымъ вѣтромъ, смыкались надъ святымъ городомъ; римскій христарадникъ ёжился подъ дырявымъ пальтишкомъ, прижавшись подъ порталемъ аристократическаго палаццо либо подъ навѣсомъ церкви; зато патеръ, воспользовавшись услугами неразлучной "Перепетуйя" {Perpetua -- названіе, заимствованное изъ романа Манцони "Premessi Sposi", подъ которымъ итальянцы разумѣютъ прислужницъ à tout faire, нанимаемыхъ патерами-холостаками. (Прим. перев.)}, и отяжелѣвъ отъ желудочнаго переполненія, готовился отойдти къ усладительному отдохновенію...

Тамъ, въ глубинѣ античнаго форума, воздымается гигантская руина, мрачная, строгая, гласящая поколѣнію рабовъ о сотняхъ сгинувшихъ поколѣній, напоминающая римлянамъ, что ихъ Римъ, растлѣнный временемъ, разрушается...-- То Колизей.

Иностранцы обыкновенно посѣщаютъ Колизей при лунномъ свѣтѣ -- но надо посмотрѣть на него въ темную ненастную ночь, когда его освѣщаетъ молнія, когда его потрясаютъ раскаты грома, и онъ стоитъ полный глухихъ, неуловимыхъ отголосковъ!

Такова была та ночь, когда заговорщики, одинъ по одному и разными улицами, пробирались къ амфитеатру гладіаторскихъ игръ завернутые широкими плащами, которые издали, при внезапныхъ заревахъ грозы, казались тогами.

При тускломъ мерцаніи потайнаго фонаря, припасеннаго заговорщиками, видно было, какъ эти отважные защитники римской свободы карабкались по различнымъ подъёмамъ къ "раю" -- такъ величали они мѣсто своихъ сборищъ -- и такъ скучивались въ толпу, безъ инаго привѣтствія, кромѣ молчаливаго пожатія руки, ибо всѣ они между собой были друзьями и пріятелями.

Какъ только всѣ размѣстились, зычный голосъ раздался по галлереѣ: "Караульщики на мѣстахъ ли?", и другой голосъ, съ другаго конца, отвѣтилъ: "на мѣстахъ..." Тогда, въ сторонѣ перваго голоса, вдругъ запылалъ факелъ, освѣтившій сотню молодыхъ и симпатичныхъ лицъ отъ восемнадцати до тридцати лѣтняго возраста и за нимъ, тамъ-сямъ, начали засвѣчаться другіе факелы, разомъ озарившіе ночную тьму.

Римскіе патеры не ощущаютъ недостатка въ шпіонахъ -- лучшіе шпіоны суть сами же патеры; оттого нѣкоторымъ можетъ показаться странно, что сотенная толпа заговорщиковъ могла безнаказанно собраться въ стѣнахъ этого города. Но не должно забывать, что Римъ вообще пустыня, а на Campo-Vacciпо, самомъ глухомъ пунктѣ этого пустыря, имѣется много развалинъ, нежилыхъ домовъ и заросшихъ площадокъ. Сверхъ того, Римъ -- городъ мерсенеровъ, наемщиковъ, холящихъ прежде всего свою собственную кожу, отправляющихъ службу больше для вида, чѣмъ для дѣла и неохотно рискующихъ жизнію на обшариваніе отдаленныхъ трущобъ, несравненно болѣе опасныхъ, нежели центральныя улицы Рима, а даже и въ этихъ послѣднихъ честный людъ былъ не слишкомъ-то спокоенъ.

Въ городѣ столь суевѣрномъ, какъ метрополія католицизма, не ощущается также недостатка и въ легендахъ о привидѣніяхъ, бродящихъ по ночамъ между развалинами, нѣтъ недостатка и въ людяхъ имъ вѣрующихъ. Такъ, напримѣръ, разсказывали, что въ одну ненастную, какъ эта, ночь, два сбира, изъ болѣе отважныхъ, подойдя во время обхода къ Колизею, и запримѣтивъ какой-то необычный свѣтъ, хотя и бросились для развѣдокъ; но приблизившись увидѣли, что-то такое страшное, что, объятые ужасомъ, побросали, одинъ шляпу, другой саблю и пустились бѣжать.

Это "что-то" было не что иное, какъ наши молодцы, увѣдомленные своими караульщиками и подобравшіе потомъ шляпу и саблю бѣглецовъ -- неожиданные трофеи, вызвавшіе между ними взрывъ хохота.

IV.

300.

Первый голосъ, раздавшійся съ галлереи, былъ голосъ одного изъ нашихъ знакомцевъ -- голосъ Аттиліо. Двадцатилѣтній Аттиліо, за смѣлость, и отвагу, былъ избранъ товарищами единогласно въ капитаны: таково обаяніе мужества и добродѣтели -- и скажемъ еще -- красоты и крѣпости тѣла! И Аттиліо заслуживалъ довѣріе товарищей: тѣлесная красота его соединялась съ подобіемъ и сердцемъ льва.

Оглянувъ все собраніе и увѣрившись, что всѣ имѣли чорныя ленты на лѣвой рукѣ (знакъ борьбы противъ угнетенія, знакъ не снимающійся до окончательнаго избавленія Рима,-- отличительный знакъ "трехсотъ"), Аттиліо заговорилъ такъ:

"Братья! Уже минулъ срокъ, къ которому пришлая солдатчина, послѣдняя поддержка папства, должна была, въ силу конвенціи, очистить нашу землю. Давно прошелъ срокъ этотъ... Теперь очередь за нами. Восемьнадцать лѣтъ мы терпѣли двойное иго, равно ненавистное, иго чужеземцовъ и патеровъ, и въ эти послѣдніе годы, готовые поднять знамя возстанія, мы были постоянно удерживаемы тою сектой гермафродитовъ, которая зовется умѣренными, и умѣренность которой не что иное, какъ противодѣйствіе дѣлу, дѣлу добра. Это секта алчная и прожорливая -- прожорливая, какъ патеры -- готовая вѣчно пресмыкаться передъ иностранцемъ, торгашествовать національною честью, обогащаться на счетъ государственной казны и влечь насъ къ неминуемой гибели... Извнѣ друзья наши готовы: они упрекаютъ насъ за бездѣйствіе; войско за насъ; оружіе, для раздачи народу, уже подвезено и припрятано въ надежномъ мѣстѣ; припасовъ у насъ больше, чѣмъ нужно... Для чего же откладывать еще? какого еще новаго случая ждать? Да будетъ же нашимъ крикомъ: all'armi!

"All'armi! all'armi!" было откликомъ трехсотъ голосовъ.

Жилище безмолвія, гдѣ, можетъ статься, бродитъ еще по ночамъ духъ исчезнувшихъ героевъ, раздумывая о рабствѣ націй, огласилось крикомъ, и эхо подхватило и разнесло его между вѣковыми стѣнами необъятной развалины.

Ихъ было 300! Триста, какъ товарищей Леонида, какъ спутниковъ древнихъ Фабіевъ, и были они молоды, и не уступили бы своего назначенія -- назначенія освободителей, назначенія мучениковъ -- за всю вселенную.

"Да благословитъ насъ Богъ, началъ снова Аттиліо: -- да благословитъ насъ на святое дѣло. Счастливы мы, которыхъ судьба связана съ возрожденіемъ античной столицы міра, послѣ столькихъ вѣковъ рабства и поповскихъ злодѣйствъ... Борьба, которую мы начинаемъ,-- святая борьба, и не одна Италія, но цѣлый міръ будетъ признателенъ намъ за избавленіе отъ владычества этой ползающей расы гадинъ -- пѣны ада -- проповѣдующей смиреніе, самоуничиженіе и лицемѣріе. Знайте, что братство только тамъ возможно, гдѣ не владычествуетъ патеръ..."

Такъ текла пламенная рѣчь Аттиліо, когда неожиданный свѣтъ, словно бы тысячью волшебныхъ огней озарилъ внезапно огромный остовъ Колизея,-- и за мгновеннымъ свѣтомъ опять нахлынула темнота чернѣе прежней, и ужасный ударъ потрясъ до основанія всю руину.

Не поблѣднѣли передъ нимъ заговорщики, готовые встрѣтить смерть, гдѣ бы она ни случилась; замолкъ ударъ -- и каждый протянулъ руку, чтобъ ощупать лезвіе за пазухой: почти вслѣдъ за нимъ, послышался внизу отчаянный крикъ -- и черезъ минуту растерзанная женщина, внѣ себя, вбѣжала въ кружокъ заговорщиковъ.

Сильвіо первой узналъ ее.

-- Бѣдная Камилла! воскликнулъ молодой сигнальщикъ:-- бѣдная душа! До какого положенія довели ее эти изверги, для которыхъ адъ одинъ долженъ бы служить пристанищемъ.

Вслѣдъ за молодой женщиной, подошли къ кружку и нѣкоторые изъ караульщиковъ, стоявшихъ-снаружи, и разсказали, какъ эта женщина, благодаря блеску молніи, ихъ замѣтила, какъ бросилась къ галлереѣ, и не было никакой возможности ее удержать.

"При видѣ женщины -- доложили караульщики -- мы полагали поступить согласно вашему желанію, не употребляя противъ нея оружія; иначе-же, не было силы не допустить ее".

Камилла между тѣмъ, успокоенная Сильвіемъ, подняла машинально на него глаза; но, оглянувъ его, издала крикъ ужаса, упала ничкомъ на-земь и такъ скорбно зарыдала, что растрогались бы камни.

V.

Дѣтоубійство.

Въ статистикахъ значится, что Римъ есть городъ, гдѣ наибольше рождается незаконныхъ дѣтей. А явствуетъ ли изъ статистикъ этихъ, сколько убивается тамъ незаконнорожденныхъ?...

Въ 1849 г., въ дни правительства людей {Governodegli nomini -- собственное выраженіе автора.}, я присутствовалъ при осмотрахъ отдаленныхъ угловъ тѣхъ ямъ, которыя зовутся монастырями, и въ каждомъ монастырѣ находилъ неизмѣнно орудія пытки и костохранилище {Ossario -- имѣющее назначеніе для храненія мощей. (Прим. перев.)} младенцевъ. Чѣмъ было это скрытое кладбище едва рожденныхъ или нерожденныхъ еще существъ? Чувство отвращенія возмущаетъ душу, если она не душа прелата, передъ подобнымъ фактомъ.

Патеръ, въ образѣ лжеца, взросшаго въ средѣ обмановъ и лицемѣрія, глумящагося надъ довѣрчивостью невѣждъ, естественно склоненъ въ пресыщенію какъ чрева, такъ и плоти; а могъ ли бы онъ ублажать свой ненасытный аппетитъ, еслибъ не умѣлъ уничтожать слѣды своихъ растлѣній и насилій? Итакъ-то, рожденное, вытравленное, либо придушенное и схороненное существо, не повѣдаетъ о развратѣ тѣхъ, кто посвятилъ себя на вѣчную безпорочность... Земля, рѣки, море -- навѣрное скрываютъ мильйоны жертвъ этихъ обмановъ и притворствъ...

Бѣдная Камилла! и твоего зачатія плодъ не избѣгнулъ умерщвленія, и онъ испустилъ вздохъ, свой первый и послѣдній вздохъ, подъ пальцами "исполнителей" того же самаго Донъ-Прокопіо, того же Джіани, которому въ настоящее время поручено сманить и погубить жемчужину Транстеверіи, прелестную Клелію!

Рожденная крестьянкой, несчастная Камилла имѣла, какъ Италія, пагубный даръ красоты. Сильвіо, часто охотясь въ Понтійскихъ болотахъ, имѣлъ привычку, по пути, заходить въ домъ стараго Марчелло, отца Камиллы, расположенный невдалекѣ отъ Рима, и тамъ влюбился въ дѣвушку. Любимый взаимно Камиллой, онъ просилъ согласія отца, получилъ его -- и ихъ помолвили. Это была славная парочка: красивый и здоровенный охотникъ съ миловидною и хорошенькою крестьянкой, и оба заранѣе предвкушали душой счастіе будущаго соединенія.

Но слишкомъ хороша была собой Камилла и слишкомъ невинна для этого испорченнаго города... Облавщики эминенціи пронюхали голубку, а выслѣженная и загнанная въ островъ -- она не могла не пасть.

Однажды, на охотѣ, бѣднаго Сильвіо настигла лихорадка, столь обычная въ этихъ болотахъ, и болѣзнь была причиною, что свадьбу отложили, а налёты ястребовъ на миловидную добычу участились.

Рѣдко, но случалось Камиллѣ носить фрукты на пьяццу Навона, и тамъ нѣкая торговка, подкупленная Джіани, разставила такія льстивыя сѣти, что неосторожная поселянка попалась-такя въ западню.

Паденіе недолго оставалось тайной, беременность вскорѣ грозила открыть грѣхъ, а боязнь угрозъ отца и жениха заставила Камиллу сдаться на убѣжденіе занять комнатку въ палаццо Корсини, гдѣ кардиналъ въ полномъ спокойствіи могъ продолжать свою связь съ бѣдняжкой.

Родился мальчуганъ, и этотъ мальчуганъ былъ предназначенъ, подобно многимъ другимъ, къ умерщвленію. Камилла сошла съума, и по милости великодушнаго человѣколюбія пурпрованнаго, который замышлялъ уже новую интрижку, была заключена въ домѣ умалишонныхъ.

Какъ-то ночью, однако, не то насиліемъ, не то обманувъ бдительность стражъ, дурочкѣ удалось выбраться на свѣжій воздухъ. Она ушла, и шла долго подъ ненастною ночью, шла на-обумъ, пока, случайно подойдя къ Колизею, не увидала свѣта. Она подошла ближе, и въ этотъ моментъ отблескъ молніи освѣтилъ всю окружность, а съ тѣмъ вмѣстѣ и караульщиковъ, наблюдающихъ у входа въ амфитеатръ.

Инстинктъ, какое-то предчувствіе влекли ее къ этимъ людямъ, которые, по крайней мѣрѣ, не походили на патеровъ. Они хотѣли-было остановить ее; но Камилла нашла въ эту ночь силы сверхчеловѣческія: вырвалась, вбѣжала, и добравшись до галлереи, упала изнеможенная между кружкомъ трехсотъ.

Бѣдная Камилла! И Сильвіо, узнавшій ее, разсказалъ исторію несчастной. "Пора, подхватилъ Аттиліо, пора очистить нашъ городъ отъ этой непотребной грязи"... и лучъ сомнѣнія за Клелію, можетъ уже близкую къ когтямъ ненасытнаго сластолюбца, сверкнулъ передъ нимъ вмѣстѣ съ стальнымъ лезвіемъ ножа, выхваченнаго подъ первымъ впечатлѣніемъ.

"Проклятіе тому римлянину, который не чувствуетъ униженія, который не хочетъ обагрить своего ножа кровью угнетателей, сдѣлавшихъ изъ Рима гнусную клоаку!"

-- Проклятіе! проклятіе! гремѣло нѣсколько минутъ подъ сводами развалинъ, и звуки скрещеннаго желѣза вторили звукамъ голосовъ. То былъ роковой концертъ, дававшійся въ честь непрошенныхъ хозяевъ Рима.

-- Сильвіо, продолжалъ Аттиліо: -- этой дѣвушкѣ, больше несчастной, чѣмъ виновной, нужно покровительствовать, и ты ей въ томъ не откажешь. Ступай и проводи ее покуда, а въ день боя, мы увѣрены, ты будешь на своемъ мѣстѣ...

Сильвіо былъ добръ сердцемъ, и любилъ еще свою злосчастную Камиллу, а она, при видѣ любимаго лица, успокоилась, словно расцвѣла, и улыбнулась. Сильвіо закуталъ ее своимъ плащемъ, и тихо взявъ за руку, увелъ изъ Колизея...

-- На пятнадцатое, въ термахъ Каракаллы, и да будетъ, что будетъ!...

-- Готовы! готовы! вскрикнули всѣ триста, и черезъ нѣсколько минутъ пустынная развалина снова погрузилась въ свое безмолвное уединеніе.

VI.

Арестъ.

Ченчіо, какъ то случается только между римской молодёжью, опустился, больше по винѣ своихъ родителей, чѣмъ по собственной, до пошлаго положенія, въ которомъ мы его застали.

Отецъ его, бѣдный ремесленникъ, былъ женатъ на одной изъ тѣхъ дѣвушекъ, которыхъ въ Римѣ такъ много, и которыя являются на свѣтѣ плодомъ сожительства высшаго католическаго духовенства съ римскими простолюдинками {Какъ можетъ быть иначе, когда духовенство богато, а народонаселеніе бѣдно. (Прим. авт.)}. Женщинѣ этой была извѣстна тайна ея происхожденія и въ своемъ тщеславіи она только о томъ и думала, какъ бы вытащить свое дѣтище изъ ничтожнаго положенія отца.

Она весьма уповала на покровительство знатнаго родителя {По подлиннику: eminente genitore -- каламбуръ, непереводимый по-русски. (Прим. перев.)}, и ей казалось, что онъ обязанъ озабочиваться участью ея ребенка... Въ простотѣ души своей она и не догадывалась, что свѣтскія наслажденія поглощаютъ всецѣло помыслы смиренныхъ проповѣдниковъ жизни вѣчной -- и что разъ пресытившись ими, они покидаютъ или уничтожаютъ затѣмъ всѣ слѣды...

И Ченчіо, назначаемый ослѣпленной матерью на "великія дѣла", не позаботился научиться отцовскому ремеслу -- шатался, шатался и кончилъ -- залѣзая выше своей среды -- тѣмъ, что предался главному поставщику удовольствій для нѣкой эминенціи.

Изъ горницы, гдѣ помѣстилъ его Джіани, онъ наблюдалъ за Манліо, и разъ, вечеромъ, когда художникъ заканчивалъ работу,-- нагрянулъ въ его студію и жалкимъ голосомъ сталъ вопить:

-- Per Tamore di Dio, синьйоръ, спрячьте меня -- за мной слѣдитъ полиція... хотятъ засадить въ тюрьму. Увѣряю васъ (продолжалъ обманщикъ), что нѣтъ инаго за мной проступка, кромѣ того, что я -- либералъ... Увлекшись въ спорѣ, я сказалъ откровенно, что паденіе республики было предательствомъ. За это меня хотятъ засадить...

На этихъ словахъ Ченчіо, для большей правдоподобности, притворился, что высматриваетъ за мраморами, которыми была заставлена студія, лазейку, гдѣ бы спрятаться такъ, чтобы съ улицы нельзя было его видѣть.

"Времена нынче трудныя", думалъ про себя Манліо: "не слѣдуетъ довѣряться и ближнему... но какъ выгнать изъ своего дома политическаго скомпрометированнаго? какъ рѣшиться выдать его для увеличенія числа несчастныхъ, изнывающихъ въ папскихъ тюрьмахъ?" "Потомъ (раздумывалъ Манліо, разглядывая пришедшаго), этотъ молодецъ -- вида приличнаго: пусть дождется ночи, тогда отбоярится".

И честный малый самъ отвелъ Ченчіо въ потайной уголъ своей студіи, не подозрѣвая, что пріютилъ у себя предателя.

Не прошло и часа, какъ горсть сбировъ, растянувшаяся по всей улицѣ, остановилась передъ студіей -- и вошла, показавъ хозяину дозволеніе произвесть домовый обыскъ, по приказанію высшаго начальства.

Не трудно найдти убѣжище того, кто хочетъ быть найденнымъ -- къ тому же начальникъ сбировъ, заранѣе условившійся съ Ченчіо, издали видѣлъ, какъ тотъ вошолъ, и зналъ навѣрное, что ему не придется напрасно обыскивать.

Бѣдный Манліо! довѣрчивый -- какъ вообще довѣрчивъ честный людъ, онъ пытался увѣрить пройдоху, что ничего и никого нѣтъ въ его студіи такого, что могло бы показаться подозрительнымъ полиціи, пытался потомъ направить поиски въ сторону противоположную той, гдѣ спрятался Ченчіо. Но воръ, для сокращенія наскучившей ему комедіи, дернулъ главнаго съищика за-полу, когда тотъ шествовалъ мимо,-- и сей, съ побѣдоноснымъ видомъ, схватилъ своего же соучастника за-воротъ:

-- Гм! гм!... Вы отдадите отчотъ правительству его святѣйшества въ укрывательствѣ враговъ государства... сказалъ, нахохлившись, сбиръ и прибавилъ: -- послѣдуйте немедленно въ тюрьму за преступникомъ, котораго хотѣли скрыть.

Манліо, мало привычный въ соприкосновенію съ дѣятелями этого закона, стоялъ какъ пораженный громомъ -- но при угрозахъ проныры, въ немъ заговорила кровь и взглядъ бѣгло пробѣжалъ по предметамъ, наполнявшимъ студію. То были рѣзцы, долота, глыбы -- и онъ готовъ уже былъ схватить массивную ногу какого-то геркулеса и разбить ею черепъ съищика, когда появилась -- сходя съ лѣстницы вмѣстѣ съ матерью -- Клелія.

При видѣ обѣихъ любимыхъ созданій, гнѣвъ художника спалъ разомъ. Обѣ онѣ, замѣтивъ съ балкона приближеніе необычныхъ гостей, заслышавъ повелительные голоса сбира, испуганныя и любопытныя сошли въ студію.

Пали уже вечерніе сумерки -- и такъ-какъ въ общемъ планѣ ареста Манліо значилось, не отводить его въ тюрьму днемъ, во избѣжаніе столкновенія съ трастеверянами, любившими и уважавшими нашего пріятеля,-- а по разсчету сбира, не требовалось уже запаздывать дольше, то онъ, съ ужимкой хитрой лисы, скомандовалъ:

-- Идите за мной! и, какъ бы изъ состраданія, присовокупилъ: -- успокойте вашихъ дамъ, дѣло кончится ничѣмъ; вамъ придется отвѣтить только на нѣкоторые пункты, и сегодня же вечеромъ, я надѣюсь, будете отпущены домой...

Напрасны были всѣ мольбы женщинъ, и Манліо тотчасъ же былъ уведенъ незванными своими гостями.

VII.

Завѣщаніе.

Феноменальная алчность клерикальнаго стремленія къ исключительному обладанію всѣми матеріальными благами -- дѣло настолько же извѣстное, какъ и безкорыстное; ихъ готовность уступить остальному человѣчеству -- всему, что не-паписты -- даровое пользованіе духовными благами будущей жизни, со всѣми радостями рая, colla gloria del paradiso, включительно.

Остальнымъ -- невѣжество и нищета, ради maggior gloria di Dio; папистамъ -- наслажденія и богатство, опять-таки ради maggior gloria того же Dio?!...

Теперь не то -- но бывало, патеры, обманами и запугиваньями, накопляли себѣ несмѣтныя богатства; примѣромъ тому Сицилія, гдѣ половина острова принадлежала нѣкогда патерамъ и фратамъ всякихъ сортовъ.

И было два главныхъ источника ихъ богатствъ: первый составлялся изъ приношеній знати, полагавшей, уступкою части накраденнаго имущества церквѣ, узаконить за собой право обладанія остальною и большею, не накликая за то на себя гнѣва божьяго; второй составляли ихъ продѣлки у изголовья умирающихъ, напутствуемыхъ въ жизнь вѣчную и запугиваемыхъ страхами ада и пекла; вымогательства, подлоги, подмѣны "духовныхъ" въ ущербъ законнымъ наслѣдникамъ, безъ сожалѣнія обираемыхъ per maggior gloria di Dio...

Шелъ декабрь 1849. Римская республика -- провозглашенная единогласнымъ в о томъ законныхъ представителей народа -- была уже погребена иностранными штыками. Патеры, захватившіе снова прежнее могущество, увидали себя въ необходимости снова пополнить "запасцы", пощипанные нѣсколько еретиками-республиканцами, пополнить ради комфорта духовнаго и спасенія душъ.

Было з а -девять -- и непроглядная ночь царила уже надъ почти безлюдною площадью Ротонды... Знаете ли вы, что такое Ротонда , эта маленькая церковь, куда каждое утро нѣсколько бабёнокъ сходятся подивиться на патерчёнка {Frété -- патеръ; pretuneolo -- маленькій патеръ.}, упражняющагося per maggior gloria di Dio? Ротонда -- это Пантеонъ древняго Рима!-- постройка, насчитывающая уже двѣ и больше тысячи лѣтъ, а съ виду какъ будто только вчера воздвигнутая, такъ хорошо она сохранилась, такъ величественна ея архитектура! Но патеры сдѣлали изъ Ротонды то же, что изъ римскаго Форума древнихъ владыкъ міра -- Campo Vaccino {"Коровье поле". Такъ иногда римляне называютъ заглохшій и заросшій травою форумъ. (Прим. перев.)}...

И такъ, было за-девять темной декабрьской ночи, когда черезъ площадь Ротонды прокралось что-то черное-черное, встрѣча чего заставила бы вздрогнуть хоть кого, изъ храбрецовъ Калатафими.

Отвращеніе или страхъ, что именно возбуждалось появленіемъ этой тѣни?-- не умѣю сказать; но полагаю, и то и другое. Оба эти чувства, въ этомъ случаѣ, были вполнѣ извинительны, такъ-какъ подъ черной сутаной, кравшейся въ темнотѣ, билось сатанинское сердце, взволнованное преступнымъ замысломъ такого пошиба, который въ состояніи зародиться и воплотиться только въ клерикальной душѣ.

Приблизясь къ воротамъ дома Помпео, расположеннаго въ глубинѣ піаццы, незнакомецъ, осторожно приподнявъ защелку, тихонько опустилъ ее и вперилъ пытливые глазки въ густую темноту улицы, опасаясь, вѣроятно, чтобъ не помѣшали ему совершить то подлое дѣло, которымъ готовился пополнить онъ рядъ мрачныхъ драмъ своего гнуснаго житія.

Но кому было мѣшать совершителю преступленій тамъ, гдѣ хозяйничаютъ наемщикъ и папистъ? гдѣ, изъ многочисленнаго населенія, все, что еще представлялось порядочнымъ, было заключено, сослано или доведено до нищеты?

Ворота аристократическаго дома отворились; привратникъ, узнавшій "почтеннѣйшаго" отца Игнаціо, поклонился ему земнымъ поклономъ, чмокнулъ его въ руку и посвѣтилъ, провожая до первыхъ ступеней лѣстницы больше для парада, чѣмъ для нужды, ибо лѣстница одного изъ богатѣйшихъ домовъ Рима была ярко освѣщена большою люстрой.

-- Гдѣ Флавія? освѣдомился пришедшій у перваго слуги, вышедшаго ему на встрѣчу, и Сиччіо, какъ звали этого слугу, чистокровный римлянинъ, не особенно долюбливавшій отца Игнація, сухо проговорилъ: "подлѣ умирающей", и тотчасъ же повернулся къ нему спиной.

Игнаціо, наизусть знакомый съ расположеніемъ комнатъ, торопливыми шажками направился прямо въ спальной, завершавшей амфиладу пріемныхъ покоевъ и роскошныхъ залъ, и, дойдя до нея, издалъ, предъ затворенною дверью, какой-то почтительный, но неопредѣленный звукъ, въ отвѣтъ на который въ ту же минуту выглянуло изъ-за двери сморщенное лицо сестры милосердія, и обладательница его тотчасъ же подобострастно посторонилась и впустила патера, обмѣнявшись съ нимъ однимъ изъ тѣхъ взглядовъ, что онъ могъ бы оледенить самое солнце.

-- Сдѣлано?... лукаво и торопливо спросилъ патеръ.

-- Сдѣлано, мигнула сестра, и они вмѣстѣ подошли въ постели умирающей.

Донъ-Игнаціо вытащилъ изъ-подъ полы какую-то склянку, налилъ изъ нея чего-то въ стаканъ и, пособляемый сестрою, приподнялъ голову страдалицы, которая машинально раскрыла ротъ и выпила, довѣрчиво или уже безсознательно, весь пріемъ.

Усмѣшка адскаго торжества освѣтила лица обоихъ негодяевъ, которые, отбросивъ на подушки голову бездыханной старухи, усѣлись рядкомъ и повели спокойную бесѣду. Флавія передала патеру тотчасъ же какой-то листъ; Игнаціо торопливо взглянулъ на подпись, поднесъ ее пристально къ глазамъ и очевидно довольный результатомъ своего осмотра, спряталъ поспѣшно бумагу въ карманъ нѣсколько дрожавшею рукою. При этомъ онъ какъ-то неясно промычалъ: "хорошо! Вы будете вознаграждены... Sta bene!"

Этотъ листъ былъ духовнымъ завѣщаніемъ синьоры Виргиніи, матери Эмиліо Помпео, убитаго на стѣнахъ Рима свинцомъ наполеоновскимъ. Жена Эмиліо, сломленная горемъ, сгинула вслѣдъ за нимъ, оставивъ двухлѣтняго сына на попеченіи бабки. Виргинія любила своего Муціо, послѣдняго отростка дома Помпео, любила страстно, и, конечно, не лишила бы его огромнаго родоваго наслѣдія. Но, что дѣлать? какъ многія женщины, она "почитала" патеровъ, и какъ многія женщины, не вѣрила, что черная сутана прикрываетъ зачастую демонскіе инстинкты.

Донъ-Игнаціо, тѣми хитростями и пронырствомъ, кои отличаютъ его касту, черезъ всевозможные ходы и подходы, добился-таки, чтобы въ духовной старухи было вписано завѣщаніе въ пользу "душъ, томящихся въ пеклѣ".

Но если подобная запись и могла удовлетворить души пекла, то она далеко не удовлетворяла ихъ ходатая, который зарился на все цѣльное достояніе дома Помпео.

Когда занемогла старая донна Виргинія, донъ-Игнаціо отрекомендовалъ ей въ сидѣлку Флавію и самъ наблюдалъ за старухой, не допуская къ ней никого изъ постороннихъ; а когда тѣло и память больной достаточно, по мнѣнію его, ослабѣли -- не встрѣтилъ затрудненія подмѣнить старую духовную новой, которою наслѣдіе Помпео всецѣло отказывалось братству Санъ-Франческо ди-Паоло, и гдѣ вмѣстѣ съ тѣмъ душеприкащикомъ и исполнителемъ послѣдней воли умирающей назначался самъ же онъ, донъ-Игнаціо.

Не встрѣтилось ему недостатка и въ благородныхъ свидѣтеляхъ и старая ханжа подписала полуживою рукой нищету и рабство злополучному младенцу, для обогащенія ненасытныхъ святошъ... А между тѣмъ обворованный Муціо тихо почивалъ въ своей комнаткѣ, еще разубранной материнскою рукой, въ позолоченной своей колыбелькѣ. Сирота-ребенокъ не зналъ, что на завтра ему придется проснуться нищимъ.

VIII.

Нищій.

Восемнадцать лѣтъ минуло съ того роковаго вечера, когда черный-черный, какъ оборотень, патеръ крался черезъ піаццу Ротонды, для совершенія безбожнаго дѣла, и мы возвращаемся снова на ту же площадь, гдѣ, прислоненный къ одной изъ колоннъ Пантеона, стоялъ, завернутый въ свой дырявый, плащъ, нѣкій нищій...

Не была на этотъ разъ темная декабрская ночь, были ненастные февральскіе сумерки.

Нижняя часть лица нищаго была спрятана подъ закинутую на плечо полой плаща, но и того, что видѣлось, было достаточно, чтобъ угадать одну изъ тѣхъ физіономій, которыя, видѣнныя разъ, остаются въ памяти за всю жизнь: римскій носъ раздѣлялъ два голубые глаза, способные удивить льва, а плечи, хотя и покрытыя лохмотьями, доказывали, что человѣка, имѣющаго ихъ, не легко было бы оскорбить безнаказанно, и не одинъ скульпторъ не отказался бы заставить его позировать для торса. {Ремесло натурщика весьма почтенно въ Римѣ, классической землѣ искусствъ.}

Легкій ударъ по плечу пробудилъ нищаго отъ созерцательной неподвижности. Онъ обернулся, и съ ласковымъ видомъ молвилъ пришедшему:

-- Вы здѣсь, братъ.

И точно, по сходству, казался братомъ Муціо тотъ, кого онъ назвалъ этимъ именемъ. То былъ Аттиліо, нашъ пріятель, который къ словамъ перваго прибавилъ:

-- Вооруженъ ты?

-- Вооруженъ?!... какъ-то презрительно переспросилъ нищій: -- а зачѣмъ? Я вооруженъ гнѣвомъ и местью за мое отнятое достояніе, за похищенное мое наслѣдство... Ты думаешь, я это позабылъ? Нѣтъ, я также все это помню, какъ ты не забудешь свою Клелію, какъ не забыть мнѣ моей... Эхъ! да и зачѣмъ любовь нищему, отверженцу общества?... Кто повѣритъ, что въ груди, покрытой тряпками, можетъ такъ биться сердце, способное чувствовать?

-- А однакожъ, вставилъ Аттиліо:-- та прелестная форестьерка, я знаю навѣрное, что тебя любитъ, на сколько можетъ любить женщина...

Муціо смолкнулъ и поникъ головою, и Аттиліо, отгадывая поднявшуюся бурю въ душѣ своего друга, дотронулся легонько до его руки и шепнулъ:

-- Vieni!

И Муціо послѣдовалъ за нимъ, не вымолвивъ ни слова.

А между тѣмъ уже спала ночь, накрывшая своимъ темнымъ покровомъ вѣчный городъ; на смолкнувшихъ улицахъ, прохожіе порѣдѣли; тѣни дворцовъ и монументовъ смѣшались съ тьмой, и только мѣрные и тяжелые шаги иностранныхъ патрулей раздавались еще въ тишинѣ наступившей ночи.

Патеровъ въ эти часы встрѣчается немного, они спокойствіе предпочитаютъ риску: тепленькая спаленка для нихъ предпочтительнѣе темной улицы: въ ночное время римскія улицы не безопасны, а патеры, какъ извѣстно, въ отношеніи самихъ себя, особенно животолюбивы.

-- Покончимъ ли мы когда съ этими птицами? спросилъ развеселившійся Муціо.

-- О, да! воскликнулъ Аттиліо: -- покончимъ и скоро!

Разговаривая такимъ образомъ, друзья незамѣтно дошли до одного мрачнаго зданія, очевидно тюрьмы. Они остановились у боковой двери, недалеко отъ главнаго входа. Вошли, миновали узкій корридоръ, поднялись по лѣсенкѣ и очутились въ комнатѣ, предоставленной начальнику караула; все убранство ея состояло изъ скамьи и нѣсколькихъ стульевъ; на скамьѣ нѣсколько бутылокъ, нѣсколько стакановъ и мерцавшая лучерна. Тамъ, усадивъ гостей, сержантъ началъ первый:

-- Выпьемъ по стаканчику орвіето {Вино, выдѣлывающееся въ окрестностіхъ Орвіето.}, товарищи, что въ холодную ночь пользительнѣе благословеній самого папы... И онъ подвинулъ пузатую флягу, оплетенную тростникомъ.

-- Такъ, значитъ, сюда свели они Манліо? освѣдомился Аттиліо, едва пропустивъ первый глотокъ.

-- Сюда, какъ я тебѣ и далъ тотчасъ же знать, отвѣтилъ Дентато, драгунскій сержантъ:-- а было то прошлою ночью, эдакъ близъ одиннадцати, и засадили его въ секретную, точно важнаго преступника... Слышно, что его хотятъ поскорѣе спихнуть въ цитадель св. Духа, такъ-какъ эта тюрьма только переходная.

-- И извѣстно, по чьему приказанію былъ онъ арестованъ? спросилъ снова Аттиліо.

-- Еще бы! по приказанію фаворита и кардинала-министра. Такъ говорятъ, и еще прибавляютъ, вставилъ сержантъ:-- что его эминенція простираетъ могущественную руку свою не столько за отцомъ, сколько за дочкой -- жемчужиной Трастеверіи...

Приливомъ бѣшенства задохнулся Аттиліо при этихъ словахъ:

-- А какъ мы теперь его высвободимъ? съ замѣтнымъ нетерпѣніемъ спросилъ онъ.

-- Высвободить!? но насъ слишкомъ мало, чтобъ попытка удалась, отвѣтилъ Дентато.

-- Черезъ часъ подойдетъ Сильвіо съ десяткомъ нашихъ; вмѣстѣ мы осилимъ, надѣюсь, всю здѣшнюю стаю сбировъ, добавилъ Аттиліо, съ интонаціей убѣжденнаго человѣка.

По прошествіи нѣсколькихъ минутъ молчанія, Дентато заговорилъ снова:

-- Такъ-какъ ты рѣшился попытать счастія сегодня же ночью, то необходимо обождать по крайней мѣрѣ до полночи: тогда смотрители и тюремщики, нагрузившись возліяніями, отойдутъ ко сну. Мой лейтенантъ отпросился поблизости къ какой-то своей Лукреціи и до разсвѣта, конечно, тоже не вернется...

Рѣчь сержанта была прервана приходомъ драгуна, стерегшаго у входа и доложившаго о прибытіи Сильвіо со своими.

IX.

Освобожденіе.

Одну странную вещь замѣтилъ я въ Римѣ -- устойчивость и храбрость римскаго солдата -- не наемнаго мерсенера, а тѣхъ, которые зовутся і soldati di papa. Я видѣлъ ихъ при защитѣ Рима, и я имъ удивлялся и жалѣлъ, что служатъ они такому пошлому дѣлу...

Патеры знаютъ римскаго солдата, и знаютъ, что отвага не легко повинуется пошлости, что въ день возстанія римскій солдатъ будетъ вмѣстѣ съ народомъ, а отсюда необходимость наемщиковъ, отсюда выпрашиваніе иностранныхъ вторженій всякій разъ, едва лишь народъ начинаетъ терять терпѣніе.

-- Наши готовы, сказалъ, входя, Сильвіо:-- я спряталъ ихъ покуда между ногъ гранитныхъ коней; по первому зову, они сбѣгутся сюда.

-- Хорошо, молвилъ Аттиліо, и, нетерпѣливый, обратился къ Дептато: -- мой планъ таковъ: мы съ Муціо пойдемъ за ключами къ тюремщику, а ты помоги Сильвіо и нашимъ захватить сбировъ, караулящихъ тюремные входы.

-- Дѣло! отозвался сержантъ: -- Чиніо (драгунъ, приведшій Сильвіо), ты проводишь ихъ къ тюремщику, но помни, что будешь имѣть дѣло съ самимъ чортомъ! Этотъ каналья Панкальдо не затруднится заковать въ кандалы самаго небеснаго Отца и не выпустить его изъ-подъ замка даже per la gloria del paradiso... Берегись за себя!

-- Не безпокойся, замѣтилъ Аттиліо, направляясь съ Муціо вслѣдъ за Чиніо.

Предпріятіе подобнаго рода не представляло въ Римѣ тѣхъ затрудненій, которыя встрѣтились бы въ иномъ государствѣ, гдѣ правительство пользуется большимъ уваженіемъ, и чиновники его заражены меньшею подкупностью; но тамъ, гдѣ солдатъ не одушевленъ любовью въ отчизнѣ, національною славой, честью своего знамени, и знаетъ, что служитъ правительству, порицаемому и проклинаемому всѣми,-- тамъ, говорю, все возможно; и день, когда чужестранецъ уберется изъ Рима взаправду, будетъ днемъ исчезновенія правительства скуфеекъ передъ общимъ презрѣніемъ -- римскихъ солдатъ и римскаго народа.

Деотато подвелъ бригаду Сильвіо къ караульному пикету сбировъ, охраняющихъ входъ въ тюрьмы -- и это было не трудно ему, сержанту драгунскаго поста, наблюдающаго за всѣмъ дворцомъ.

Сильвіо, вглядясь въ однообразное хожденіе взадъ и впередъ наружнаго часоваго, выждалъ моментъ его поворота спиной, и -- съ ловкостью и прытью дикой кошки -- выхватилъ у него ружье, своимъ ударомъ колѣна на мостовую и зажалъ ротъ. Подоспѣвшіе товарищи -- прежде, чѣмъ звукъ паденія тѣла могъ долетѣть до пикета, связали его -- съ любезностью, но безъ церемоній, и пока недоумѣвавшіе сбиры протирали глаза, перевязали и остальныхъ.

Едва овладѣли пикетомъ, Аттиліо и Муціо привели тюремнаго ключаря, который по неволѣ долженъ былъ имъ повиноваться.

Двери тюрьмы растворились, и они вошли, наблюдая за тюремщикомъ въ оба и готовые дать почувствовать ему свое присутствіе, въ случаѣ, еслибы онъ вознамѣрился крикнуть или бѣжать.

Вошли на дворикъ; на зовъ ключаря явился внутренній сторожъ, который помѣщался въ единственной незанятой темницѣ -- всѣ другія были приперты засовами и замками.

Аттиліо крикнулъ:

-- Арестантъ Манліо, гдѣ онъ?

Тюремщикъ почувствовалъ на своемъ плечѣ тяжесть лѣвой руки нашего Антиноя, и угадалъ конвульсивное движеніе правой, схватившейся за что-то. Намъ приходится сказать, что Аттиліо, въ эту минуту, инстинктивно думалъ объ убійствѣ...

Но кровь не была пролита. Панкальдо, обыкновенно столь злобный и мстительный съ бѣдными заключенными, оказался въ эту ночь сговорчивости примѣрной. При скудномъ мерцаніи стѣнной лампады, онъ бросалъ испуганные взгляды то на нищаго, то на Аттиліо, и если первый казался ему страшнымъ, то другой наводилъ чуть не ужасъ. Онъ корчилъ гримасы, желая изобразить на своемъ лицѣ улыбку, чѣмъ отвѣчалъ на приказанія юноши, и повиновался, не заставляя повторять ихъ себѣ дважды.

-- Манліо здѣсь, проговорилъ, наконецъ, тюремщикъ, и принялся искать ключъ отъ коморки скульптора.

-- Отворяй же! закричалъ на его Аттиліо, и этимъ вмѣсто того, чтобъ ускорить отысканіе ключа, аргуса охватилъ трепетъ, и дрожавшія его руки не попадали на связку. Наконецъ, одинъ изъ ключей пришелся къ замку, и глухо повернулся; дверь темницы подалась...

Предоставляю судить радость бѣднаго Манліо, почувствовавшаго себя неожиданно въ объятіяхъ молодаго своего друга, когда онъ узналъ отъ него, какъ произошло освобожденіе! Но Аттиліо сталъ торопить.

-- Мы, Муціо, понесемъ ключаря съ собою,-- по крайней-мѣрѣ, до извѣстнаго разстоянія; а этого внутренняго стража запремъ на мѣсто Манліо.

Такъ и было сдѣлано. Потомъ, сойдя съ квиринала, шествіе раздѣлилось: одна партія заставляла понудительно фланировать Панкальдо, отпущеннаго на свободу по истеченіи часа, когда уже было поздно сзывать полицію; другая, сокращенная до трехъ: Манліо, Аттиліо и Сильвіо, проведенная симъ послѣднимъ черезъ porta Salara, бросилась въ римскую Кампанію.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *).

* Въ итальянскомъ текстѣ, вышедшемъ послѣ напечатанія начала нашего перевода, находится слѣдующее предисловіе Гарибальди:

"Вопервыхъ: напомнить Италіи обо всѣхъ тѣхъ храбрыхъ, которые на полѣ битвы пожертвовали за нее жизнью, такъ-какъ если многіе и, быть можетъ, славнѣйшіе изъ нихъ и извѣстны, то еще большее число ихъ осталось въ совершенной неизвѣстности. Это вмѣнилъ я себѣ въ священную обязанность.

Вовторыхъ: побесѣдовать съ итальянскимъ юношествомъ о совершенныхъ нами дѣлахъ и о священной обязанности довершить остальное. Для этого я хотѣлъ бы, чтобы они увидали въ свѣтѣ истины, всѣ низости и измѣны католическаго духовенства.

Втретьихъ, наконецъ: чтобы добыть себѣ этимъ трудомъ кое-какія средства къ жизни.

Вотъ побудительныя причины, заставившія меня сдѣлаться литераторомъ, въ то время досуга, которое предоставили мнѣ обстоятельства, и впродолженіе котораго я предпочелъ лучше временно отстраниться отъ дѣятельности, чѣмъ мѣшать дѣлу -- неумѣстною горячностью.

Я буду говорить въ моемъ сочиненіи почти исключительно объ умершихъ; о живыхъ же, возможно меньше, придерживаясь пословицы, что: судить о людяхъ вполнѣ, можно только послѣ ихъ смерти.

Утомленный дѣйствительностью жизни, я призналъ за лучшее избрать форму историческаго романа. Я полагаю, что буду вѣрнымъ истолкователемъ всего относящагося до исторіи, по крайней-мѣрѣ на сколько это окажется возможнымъ; извѣстно, какъ трудно передавать съ точностію особенно описанія военныхъ событій.

Что же касается до романической стороны моего сочиненія, то, еслибы она не была въ связи съ исторіей, въ которой считаю я себя за опытнаго судью, а равно, еслибы я не считалъ заслугою разоблаченіе пороковъ и низостей патеровъ, то не рѣшился бы утомлять публику моимъ романомъ въ тотъ вѣкъ, въ которомъ пишутъ романы Манцони, Гверацци и Викторъ.

Джузеппе Гарибальди.

X.

Сирота.

Когда Сильвіо, со слезами въ душѣ, велъ бѣдную Камиллу изъ Колизея въ домъ Марчелло, онъ во всю дорогу не могъ проговорить ни одного слова.

Сильвіо имѣлъ добрѣйшее сердце; онъ зналъ, что общество, снисходительное ко всѣмъ родамъ разврата, подъ однимъ лишь условіемъ соблюденія наружныхъ приличій, неумолимо въ паденію дѣвушки, хотя бы пала она жертвой западни, либо насилія. Онъ зналъ, что, благодаря этому предразсудку, порочность разгуливаетъ съ поднятою головой, а неопытность, предательски обманутая, презирается,-- и въ глубинѣ сердца порицалъ эту вопіющую несправедливость.

Онъ, такъ много любившій свою Камиллу, онъ, нашедшій ее такою несчастливою -- могъ ли онъ не сжалиться надъ ея судьбою?

Онъ велъ ее подъ руку, и она едва осмѣливалась время отъ времени поднимать застѣнчиво-покорные взоры на своего провожатаго. Такимъ образомъ шли они къ отцовскому дому, въ которомъ Сильвіо не бывалъ со времени исчезновенія Камиллы,-- шли молчаливые.

Какое-то мучительное предчувствіе наполняло душу обоихъ, но ночная темнота скрывала на ихъ лицахъ выраженіе тоски, отчаянія, печали, которыя чередовались у насъ въ мысли.

Къ дому Марчелло вела тропинка, уходившая шаговъ на пятьсотъ въ сторону отъ большой дороги. Едва свернули они на нее, лай собаки вдругъ пробудилъ Камиллу отъ летаргіи, и словно снова обратилъ ее къ жизни.

-- Это Фидо! Фидо! воскликнула-было она съ веселостію, которой не знала уже столько мѣсяцевъ, но въ тотъ же мигъ, какъ лучъ памяти озарилъ ея разсудокъ, ей вспомнилось и ея униженіе: она оторвалась отъ руки Сильвіо, вперилась въ него глазами, и замерла, удивленная и неподвижная, словно статуя.

Сильвіо, понявшій все,-- какъ будто онъ читалъ въ ея душѣ, и опасавшійся усиленія помѣшательства, заботливо приблизился къ ней.

-- Пойдемъ, Камилла, сказалъ онъ: -- это вашъ Фидо тебя заслышалъ, и, вѣроятно, узналъ...

Онъ не окончилъ еще послѣднихъ словъ, какъ показался косматый песъ, двигавшійся сначала нерѣшительно, но потомъ со всѣхъ ногъ кинувшійся къ своей хозяйкѣ. Онъ сталъ прыгать, визжать и лаять и вообще выказывать такіе знаки привязанности къ своей госпожѣ, что могъ бы хоть кого тронуть.

Камилла автоматически наклонилась погладить животное, и вдругъ залилась обильными слезами. Усталость и страданія сломили это нѣжное и несчастливое созданіе. Опустясь на земь, она, казалось, была не въ состояніи подняться; Сильвіо прикрылъ ее своимъ плащомъ отъ предутренняго холода, а самъ, между тѣмъ, пошелъ на развѣдку.

Лай Фидо долженъ былъ разбудить всѣхъ въ домѣ, и точно, едва подошелъ къ нему Сильвіо, на порогѣ появился мальчикъ, лѣтъ около 12-ти. Сильвіо его окликнулъ.

-- Марчеллино!

Мальчикъ сначала подозрительно взглянулъ на такого ранняго посѣтителя, но тотчасъ же узнавъ знакомый голосъ, выбѣжалъ на встрѣчу Сильвіо, и прыгнулъ ему на шею.

-- Гдѣ твой отецъ? спросилъ охотникъ, ласково поздоровавшись съ мальчикомъ.

Тотъ молчалъ.

-- Гдѣ Марчелло? повторилъ онъ.

Ребенокъ горько заплакалъ и прошепталъ:

-- Умеръ!

Сильвіо присѣлъ на ступеньку порога; онъ не проговорилъ ни слова, но чувствовалъ, что и его, какъ Камиллу, задушатъ слезы...

"Боже праведный", подумалъ онъ: "и ты допускаешь, чтобы, для удовлетворенія причудамъ сластолюбца, столько честныхъ людей гибло и умирало!"...

Онъ провелъ рукой по лицу.

"...Еслибы часъ мщенія не былъ близокъ, еслибы я не надѣялся скоро увидѣть свой ножъ купающимся въ крови чудовищъ,-- кажется, сейчасъ же всадилъ бы его себѣ въ грудь, чтобъ не видать больше ни одного дня униженія и бѣдствій бѣднаго моего отечества!"...

Между тѣмъ, Камилла, подъ освѣжающимъ вѣяніемъ молодаго утра, изнеможенная напряженіемъ ума и тѣла, отъ изумленія и безчувственности, перешла къ сну, успокоительному и подкрѣпляющему. Когда Сильвіо и Марчеллино, подойдя, увидѣли, что она спала, первый прошепталъ:

-- Не станемъ ее будить на новое горе! Будетъ ей еще довольно времени вдоволь наплакаться и настрадаться.

XI.

Убѣжище.

Аттиліо, Сильвіо и Манліо, тотчасъ же по освобожденіи послѣдняго, бросилась въ Кампанью, направляясь прямо кх жилищу стараго Марчелло, занятому теперь Камиллой съ молодымъ Марчеллино. Они шли молчаливо, каждый подъ тяжестью своего раздумья. Манліо радовался свободѣ -- свободѣ какъ бы то ни было, ибо самая смерть предпочтительнѣе мучительнаго заключенія въ папскихъ тюрьмахъ, по подозрѣнію въ политическомъ проступкѣ, и летѣлъ мыслью къ своей Сильвіи и къ своей Клеліи, составлявшимъ весь смыслъ его существованія.

Сильвіо, предложившій скрыть бѣглеца покуда въ домѣ Марчелло, подумывалъ о необходимости пріискать для Манліо пріютъ болѣе надежный и болѣе скрытый, хотя бы въ понтійскихъ топяхъ, въ это время не опасныхъ.

Аттиліо припоминалъ самъ съ собою всѣ обстоятельства, связанныя съ арестомъ Манліо, посѣщеніе Джіани его студіи, сцену въ палаццо донъ-Прокопіо, слова Дентато о предлогѣ къ аресту Манліо, придумапномъ прелатомъ и, сближая факты и взвѣшивая обстоятельства, пришелъ невольно въ заключенію, что Клеліи неизбѣжно должны угрожать какія-то козни.

Послѣ долгихъ колебаній, Аттиліо рѣшился открыть свои опасенія Манліо, и разсказалъ ему все подробно. Манліо, при первыхъ же намёкахъ, вскричалъ:

-- Ma, per Dio! не хочу я отдаляться отъ моего семейства... Куда мы идемъ? Ну, что если ихъ тамъ, однѣхъ, обидитъ эта сволочь!?...

Аттиліо его успокоивалъ.

-- Какъ только доберемся до мѣста, я самъ навѣдаюсь къ вашимъ и разскажу имъ все, какъ думаю... Смѣю васъ увѣрить, что прежде, чѣмъ кто нибудь осмѣлится ихъ обидѣть, я подниму на нихъ весь Римъ.

Аттиліо, несмотря на свою молодость, пользовался сочувствіемъ и уваженіемъ всѣхъ; даже пожилые люди всегда согласовались съ его совѣтами: оттого-то Манліо, любившій его, какъ сына, сдался безъ оговорокъ на его мнѣніе.

Заря начинала уже разсвѣчать небо, когда дошли до тропинки, ведшей къ дому Марчелло. Фидо попробовалъ было сердито залаять, но, увидя Сильвіо, угомонился; на лай его выбѣжалъ Марчеллино.

-- Гдѣ Камилла? обратился къ нему Сильвіо.

-- Пойдемте за мной и я укажу ее вамъ, отвѣчалъ мальчикъ.

И онъ направился къ пригорку, куда послѣдовали за нимъ и всѣ другіе. Марчеллино указалъ оттуда на неотдаленную часовенку, прислоненную въ оградѣ кладбища, и проговорилъ:

-- Тамъ, на зарѣ и при закатѣ, вы всегда найдете Камиллу, она и теперь тамъ...

Сильвіо, не сказавъ ни слова своимъ спутникамъ, направился въ указанному мѣсту, гдѣ Камилла, одѣтая въ траурное платье, стояла колѣнопреклоненная передъ скромною насыпью свѣжей могилы, и была такъ погружена въ свою молитву, что не разслышала приближенія постороннихъ.

Сильвіо смотрѣлъ на нее благоговѣйно, и не посмѣлъ мѣшать ей, пока она не кончила своей молитвы, и не проговорила: "Прости, прости, отецъ, если я, я одна, причиной твоей смерти!" И она поднялась, оглянулась, и, замѣтивъ Сильвіо и его спутниковъ, не выказала ни смущенія, ни досады, но улыбнулась кроткою улыбкой, и направилась къ дому.

Помѣшательство Камиллы было тихое. Съ того дня, какъ Сильвіо отвелъ ее подъ отцовскій кровъ, оно перешло въ тихую меланхолію, такъ что она повидимому казалась совершенно здоровою; но измѣнилась только форма недуга, разсудокъ не возвращался.

"-- Если тебя станутъ спрашивать, кто этотъ синьоръ, что поселился съ вами?-- говори всѣмъ, что это антикварій, изучающій руины римской Кампаньи".

Таково было истолкованіе, которое Сильвіо счелъ за нужное дать Марчеллино, на случай, еслибъ Манліо пришлось остаться у нихъ на нѣсколько дней.

Аттиліо, послѣ краткаго совѣщанія съ Манліо и Сильвіо, касательно плана дальнѣйшаго ихъ бѣгства, отправился въ Рамъ, куда влекли его сердце и обѣщаніе, данное имъ Манліо.

XII.

Прошеніе.

Два дня прошло со времени ареста Манліо, и о немъ еще не было извѣстій. Обѣ женщины были въ отчаяніи.

-- И что сдѣлалось съ твоимъ бѣднымъ отцомъ? всхлипывала Сильвія:-- никогда онъ не мѣшался въ политическія дѣла,-- что онъ всегда былъ либералъ, это правда; что онъ всегда и по заслугамъ ненавидѣлъ патеровъ, это тоже правда, но вѣдь онъ никогда и не передъ кѣмъ, кромѣ своихъ, не высказывалъ объ этомъ своихъ мнѣній. Какъ же могла это пронюхать полиція?

Клелія не плакала -- и ея печаль по отцѣ, болѣе сосредоточенная, была, впрочемъ, отъ этого не легче. Однако, она находила въ себѣ еще силу утѣшать мать.

-- Не плачьте, мамма, ласкалась она:-- слезы ничему не помогутъ. Надо узнать, куда они свели отца -- и, какъ совѣтуетъ монна {Сокращенное -- mia donna (madame).} Аврелія, попробовать похлопотать у кого слѣдуетъ. Потомъ и Аттиліо его разыскиваетъ, и, конечно, не отстанетъ, пока не развѣдаетъ всего, что съ нимъ случилось.

Обѣ женщины въ сотый разъ говорили объ этомъ между собой, когда молотокъ у двери возвѣстилъ о приходѣ посѣтителей. Клелія пошла отворить, и впустила монну Аврелію, добрую сосѣдку и старую знакомку семейства.

-- День добрый, монна Сильвія.

-- И вамъ того же, отвѣтила опечаленная женщина, утирая глаза платочкомъ.

-- Вотъ это, заговорила Аврелія:-- нашъ другъ Кассіо, которому я говорила о дѣлѣ, написалъ для васъ просьбу на гербовой бумагѣ {Carta bullata; bollo -- штемпель, марка.}, чтобы вручить кардиналу-министру объ освобожденіи Манліо... Онъ говоритъ, что нужно, чтобы вы ее подписали -- и для пущаго спокойствія, снесли бы сами къ эминенціи.

Сильвіи, прикосновенной впервые въ подобнымъ дѣламъ, не было по душѣ идти припадать въ стопамъ одного изъ этихъ свѣтилъ, ненавидѣть которыхъ ее научили съ дѣтства; но что дѣлать? дѣло шло тутъ объ обожаемомъ мужѣ -- заключонномъ и можетъ быть уже подвергнутомъ пыткѣ -- и эта мысль пробирала дрожью бѣдную женщину. Потомъ Аврелія совѣтовала идти обѣимъ и вызвалась сама проводить ихъ въ палаццо Корсини.

-- Идемъ же! рѣшилась, наконецъ, Сильвія, и черезъ полчаса обѣ онѣ были готовы и шли къ жилищу кардинала.

Было девять часовъ утра, когда его эминенція, кардиналъ донъ-Прокопіо, государственный министръ, былъ увѣдомленъ квесторомъ квиринала о побѣгѣ Манліо и о родѣ насилія, которымъ его выкрали. Гнѣвъ прелата былъ неописанный. Тотчасъ же вышелъ приказъ арестовать всѣхъ лицъ, приставленныхъ въ наблюденію за квириналомъ и его тюрьмами -- и надзиратели, ключари, командиры карауловъ, драгуны и сбиры, были засажены подъ арестъ по приказанію не на шутку разсердившагося министра. Потомъ, тотчасъ же вслѣдъ за этими распоряженіями, онъ приказалъ позвать въ себѣ Джіани.

-- E come diavolo, крикнулъ на него грозный начальникъ:-- не засадили вы этого проклятаго скульптора въ з а мокъ св. Ангела, гдѣ онъ былъ бы въ цѣлости? Зачѣмъ отвели его въ квириналъ, откуда эта караульная сволочь его прозѣвала -- отвѣчай?

-- Эчеленца! залепеталъ Джіани:-- когда дѣло такой важности, то для чего же эминенція ваша не изволила поручить его мнѣ, а довѣрилась этой падали -- сбирамъ? что они такое? и чего они стоютъ эти негодяи? порѣшилъ Джіани въ благородномъ намѣреніи возвысить себя самаго въ ущербъ другимъ:-- вѣдь это людишки, дозволяющіе себя застращивать и задаривать...

-- Что ты мнѣ надоѣдаешь сегодня твоими проповѣдями, скоморохъ! заревѣла эминенція:-- словно я нуждаюсь въ совѣтахъ твоихъ! Твоя обязанность -- служить мнѣ безотвѣтно. Ищи теперь въ твоей морковьей головѣ, какимъ способомъ добыть дѣвушку... Не то, per Dio, подземелье палаццо огласится гнуснымъ твоимъ фальцетомъ подъ петлею веревки или прихватами щипцовъ...

Джіани хорошо понималъ, что это были не напрасныя угрозы -- и хотя свѣтъ думаетъ, что время пытокъ въ наши дни миновало, то онъ заблуждается. Въ подземеліи святаго града пытки еще процвѣтаютъ во всей своей первобытной полнотѣ.

И зналъ еще Джіани, что подземелья церквей, монастырей, дворцовъ и катакомбы скрываютъ столько ужасовъ, что могутъ заставить вздрогнуть самыхъ безстрашныхъ людей.

Съ опущенною головой, презрѣнный скопецъ -- ибо таковымъ онъ былъ -- такъ-какъ, подобно туркамъ, римскіе патера поручаютъ охрану своихъ женъ кастратамъ, изуродованнымъ еще въ дѣтствѣ, подъ предлогомъ сохраненія чистоты ихъ голоса, съ опущенной головой и не дыша ждалъ своего приговора.

-- Подними свои плутовскіе глаза, закричалъ на него кардиналъ: -- и гляди на меня прямо!

Джіани, трепеща, устремилъ свои глаза на лицо патрона.

-- Неужели же ты все еще не можешь, грабитель, и послѣ того, какъ повытаскалъ отъ меня, то подъ тѣмъ, то подъ другимъ предлогомъ столько денегъ, доставить мнѣ Клелію?

-- Si Signore, отвѣтилъ Джіани на удалую, такъ-какъ ему хотѣлось только какъ-нибудь поскорѣе ускользнуть съ глазъ кардинала, а тамъ будь, что будетъ.

Въ эту минуту, къ великому удовольствію Джіани, звонокъ возвѣстилъ посѣтителей, и лакей въ богатой ливреѣ доложилъ:

-- Эминенца! три женщины, съ прошеніемъ, просятъ позволенія представиться эминенціи вашей!

-- Пусть войдутъ, отвѣтилъ донъ-Прокопіо, но Джіани не сказалъ ни слова.

XIII.

Прекрасная чужестранка.

Извѣстно, что Римъ -- классическая страна искусствъ. Тамъ, какъ бы естественная выставка древнихъ руинъ -- храмовъ, колоннъ, мавзолеевъ, статуй, остатковъ греческаго и римскаго творчества великихъ произведеній Праксителей, Фидіевъ, Рафаэлей и Микель-Анджело; тамъ на каждомъ шагу возстаютъ, порываясь въ небо, остовы исчезнувшаго величія, запыленные двадцатью протекшими надъ ними вѣками, испещренные побѣдными надписями народа-гиганта, которымъ до сихъ поръ дивятся путешественники, изучаютъ, списываютъ и везутъ къ себѣ, въ свои страны, блѣдныя копіи этого минувшаго величія.

Патеры посягали-было испортить эти двадцати-вѣковыя свидѣтельства величія древности, внося въ стѣны храмовъ современныя украшенія дурнаго вкуса, но, прекрасное, великое, чудесное появляется еще чудеснѣе отъ близости такого сосѣдства.

Джулія, прекрасная дочь гордой Англіи, жила въ Римѣ уже нѣсколько лѣтъ. Дитя свободнаго народа, она презирала все, что принадлежало къ породѣ папистовъ. Но Римъ! Римъ геніевъ и легендъ, отечество Фабіевъ и Цинциннатовъ, ярмарка очарованій,-- этотъ Римъ былъ для Джуліи волшебствомъ. Она видѣла все, что было замѣчательнаго въ Римѣ; она посвящала, всѣ дни, всѣ часы свои на изученіе этихъ чудесъ. Она умѣла цѣнить творенія искусствъ, и ежедневное ея занятіе состояло въ копированіи ихъ.

Между великими мастерами она выбрала себѣ предметомъ изученія Буонаротти и всю его школу, представляющую столько разнообразія и пищи для воображенія.

Передъ дивной колоссальной фигурой Моисея {"Моисей" Микель-Анджело Буонаротти, въ церкви св. Петра -- in Vincoli. (Прим. авт.)} она проводила цѣлые часы въ созерцаніи: отпечатокъ величія на этомъ челѣ и величественность позы казались ей неподражаемыми, не имѣющими себѣ ничего подобнаго въ искусствѣ.

Она жила въ Римѣ потому, что въ Римѣ нашла пищу своей художественной натурѣ, своей снѣдающей любви въ прекрасному, и въ Римѣ она рѣшилась жить и умереть потому, что не въ состояніи была оторваться даже на одинъ день отъ восторженнаго созерцанія предметовъ своего поклоненія.

Молодая, богатая, рожденная и воспитанная въ дальной и строгой Англіи, какъ могла Джулія разстаться навсегда и навсегда покинуть подругъ и родныхъ, которая ее любили? Какъ?! она нашла свой міръ между остовами развалинъ, и подъ изношеннымъ плащомъ нашего нищаго экзальтированное воображеніе ея отгадало типъ благородной расы древнихъ квиритовъ.

Въ студіи Манліо, куда она заходила нерѣдко, она встрѣтила Муціо, который исполнялъ иногда у художника обязанности натурщика.

Что было за дѣло Джуліи до его низкаго положенія? Развѣ не было на этомъ челѣ того же отпечатка и въ этой поступи того же величія, что поражали ее въ мраморныхъ статуяхъ?

Несмотря на нищету Муціо, Джулія влюбилась въ него съ перваго раза, какъ его увидала. Бѣдность въ ея глазахъ нисколько ему не вредила, нисколько не унижала его. Бѣдность портитъ только людей слабыхъ, а Муціо таковымъ не былъ. Да и что въ богатствѣ? Развѣ оно увеличиваетъ достоинства человѣка?

А Муціо, любилъ ли Джулію? Да, онъ отдалъ бы за нее вселенную, хотя и не рѣшился бы никогда открыть ей любовь свою...

Разъ, вечеромъ, на Лунгарѣ, два пьяные солдата пристали-было къ нашей героинѣ, когда она одна, безъ провожатаго, возвращалась изъ студіи Манліо, и силой хотѣли повести съ собой. То было лучшимъ моментомъ въ жизни Муціо, слѣдившимъ за нею издали: онъ ранилъ и повалилъ одного (другой пустился въ бѣгство), и съ этого вечера никто уже не смѣлъ оскорблять Джуліи на улицѣ.

Въ тотъ самый день, когда женщины Манліо положили отправиться въ палаццо Корсини, Джулія всходила на Яникульскій холмъ, чтобъ посѣтить по обычаю его студію. Отъ молодаго ученика узнала она печальную исторію съ художникомъ, узнала о попыткѣ женщинъ, но не могла узнать, какая именно причина была всему этому. Пока стояла она встревоженная и задумчивая, пришелъ Аттиліо, и отъ него-то услышала она подробности всего дѣла.

-- Надобно же, наконецъ, узнать, что все это значитъ, сказала молодая иностранка: -- должно думать, что женщины пошли хлопотать о помилованіи, но и намъ не слѣдуетъ терять ни минуты; я имѣю доступъ въ палаццо Корсини; вѣроятно, мнѣ скорѣе, чѣмъ кому-либо другому удастся все разузнать и я надѣюсь еще до вечера увѣдомить васъ обо всемъ...

При этихъ словахъ, не объясняя ничего болѣе, она удалилась.

Аттиліо, усталый отъ ночной тревоги и ходьбы, опечаленный отсутствіемъ Клеліи, остался въ студіи, чтобъ еще разъ поразспросить молодаго Спартако о вещахъ, такъ его интересовавшихъ.

XIV.

Сиккіо.

Возвратимся снова въ 1849 г. и той роковой сценѣ, когда двухлѣтній Муціо былъ обворованъ въ пользу братства "Сан-Винченцы и Паоло". Вспомнимъ, что одинъ изъ служителей дома -- Сиккіо -- встрѣтилъ этого пройдоху донъ-Игнаціо такимъ пріемомъ, что мы тогда же сочли нужнымъ о томъ упомянуть.

Сиккіо былъ давнишній слуга дома Помпео; въ немъ онъ родился, въ немъ былъ обласканъ, въ немъ и привязался въ сироткѣ Муціо, съ отеческою нѣжностью.

Добрый человѣкъ, но не слишкомъ сметливый, онъ разгадалъ, однако, пронырства "паолотта" и его сообщницы; но, кто бы осмѣлился въ Римѣ изобличить исцѣлителя душъ, духовнаго пастыря и исповѣдника знатной барыни?

Для патеровъ исповѣдь -- дѣло слишкомъ выгодное, чтобы они не позаботились обставить ее подобающею таинственностью.

Исповѣдь,-- это могущественное орудіе католицизма -- это главный элементъ его соблазновъ, ключъ къ сокровеннѣйшимъ помысламъ, къ шпіонству, къ богатству, къ вліянію на слабый умъ, къ разврату!

Старый Сиккіо, за преданность свою ребенку и дому, былъ прогнанъ первымъ, когда агентъ паолоттовъ налетѣлъ на свою добычу.

-- А младенецъ? спросила-было Флавія донъ-Игнація.

-- Младенецъ! воскликнулъ тотъ:-- у насъ для него не сиротскій домъ! Его можно отправить туда, пусть онъ тамъ подростаетъ, охраняемый отъ заблужденій развращеннаго вѣка и вліяній еретическихъ доктринъ, преобладающихъ въ обществѣ... Тамъ онъ будетъ всегда подъ нашимъ наблюденіемъ.

И они вторично обмѣнялись такимъ взглядомъ, что обдало бы холодомъ самую смерть.

Къ счастію еще для Муціо, богатство добычи ослѣпило пройдохъ на столько, что послѣ разговора патера со старухою, о немъ совсѣмъ позабыли и, покинутый всѣми, онъ хныкалъ въ колыбели.

Сиккіо, одинъ честный Сиккіо, не забылъ его: воспользовавшись смятеніемъ грабителей, растаскивавшихъ имущество, подъ предлогомъ забранія своего скарба, онъ пробрался въ домъ, унесъ съ собою Муціо и поселился съ нимъ въ отдаленномъ уголнѣ Рима.

Нужно сказать, что отецъ Муціо былъ страстнымъ археологомъ, и во время своихъ изысканій надъ монументами и руинами, имѣлъ привычку брать съ собой Сиккіо. Въ этихъ-то странствованіяхъ но Риму, онъ напрактиковался, слѣдовательно, достаточно, чтобъ избрать ремесло чичероне {Чичероне называются въ Римѣ проводники, показывающіе достопримѣчательности, и объясняющіе ихъ иностранцамъ болѣе или менѣе толково. (Прим. авт.)} для пропитанія, ибо, съ обузою ребёнка на рукахъ, ему трудно уже было достать себѣ лакейское мѣсто.

Чичеронизмъ въ Римѣ не даетъ большихъ выгодъ, но даетъ относительную независимость жизни, и Сиккіо воспользовался кое-какимъ своимъ знаніемъ для прокормленія себя и своего питомца, къ которому привязывался день-это-дня горячѣе. Ребенокъ же росъ и дѣлался красивымъ отрокомъ, ловкимъ и сильнымъ. Никогда не возвращался домой Сиккіо съ пустыми руками, не принося своему любимчику чего-нибудь на забаву и, пожалуй, скорѣе отказалъ бы себѣ въ необходимомъ, чѣмъ лишилъ бы своего юнаго друга какой-нибудь дорогой игрушки или любимаго лакомства.

Такъ длилось впродолженіе многихъ лѣтъ, но Сиккіо старѣлъ, старческая хворость стала мѣшать ему слишкомъ усердно заниматься обычнымъ ремесломъ; а отъ чичеронства до нищенства -- одинъ только шагъ.

Христарадничать было не по душѣ честному Сиккіо, но надо было кормиться и содержать еще ребенка... Достигнувъ пятнадцатилѣтняго возраста, Муціо сложился въ совершенствѣ и римскіе художники, прельщавшіеся его торсомъ, стали зазывать его въ студіи.

Это нѣсколько облегчало ихъ, но Муціо, знавшій, по разсказамъ Сиккіо, свое происхожденіе, раздумывавшій постоянно о плутовской продѣлкѣ, повергнувшей его въ нищету, мучился мыслью, что онъ вынужденъ позировать моделью передъ людьми, часто ему незнакомыми, и избѣгалъ этого дѣла. Притомъ сопровождая иногда Сиквіо въ чичеронскихъ его экскурсіяхъ, онъ перенялъ отъ него умѣнье склонить иностранца на осмотръ Campo Vaccino или храма св. Петра и предпочиталъ эту профессію. Не гнушался онъ также и ручными трудами и часто нанимался въ скульпторамъ передвигать глыбы мрамора. Самыя тяжелыя глыбы, сдвигать которыя бывало едва подъ силу тремъ, по крайней мѣрѣ, человѣкамъ -- Муціо, 18-ти лѣтъ, ворочалъ почти шутя.

При всемъ томъ никто и никогда еще не видалъ его протягивающимъ руку -- почему другіе нищіе и величали его саркастически " Signor mendico".

Однажды, закрытая вуалью женщина вошла въ каморку Сиккіо и положила на столъ кошелекъ, полный золотомъ, сказавъ старику повелительнымъ голосомъ:

-- Эти деньги помогутъ вамъ обоимъ облегчить свое положеніе. Вы меня не знаете; но еслибъ вамъ и удалось узнать, кто я, не говорите Муціо, отъ кого явилась эта помощь...

И не дожидаясь отвѣта, скрылась.

XV.

Палаццо Корсини.

"Рыбка сама наклевывается", подумалъ развращенный прелатъ, потирая руки при видѣ трехъ вошедшихъ къ нему женщинъ. "Провидѣніе (вотъ какой смыслъ придаютъ подобные люди идее провидѣнія) на этотъ разъ", продолжалъ онъ разсуждать самъ съ собою: "служитъ мнѣ лучше всѣхъ негодныхъ моихъ наемщиковъ".

Думая такъ, онъ бросалъ время отъ времени плотоядные взгляды на прекрасную дѣвушку, погубить которую составляло его страстное желаніе.

-- Гдѣ ваша просьба? спросилъ онъ сухо просительницъ, съ такимъ видомъ, какъ будто ему только изъ этой просьбы придется узнать, съ кѣмъ онъ имѣетъ дѣло и по какому поводу, хотя онъ узналъ своихъ посѣтительницъ при самомъ ихъ входѣ.

-- Что же, подадите ли вы мнѣ наконецъ вашу просьбу? повторилъ онъ снова, замѣтивъ что послѣ его перваго вопроса женщины молчали, какъ убитыя. Тогда Аврелія выдвинулась впередъ и подала ему бумагу.

Кардиналъ со всѣми внѣшними признаками озабоченности, углубился въ чтеніе просьбы, потомъ, оставивъ ее, обратился къ Авреліи. "Это вы сами и есть?" сказалъ онъ, показывая видъ, что другихъ женщинъ онъ даже не замѣчаетъ. "Вы жена этого смѣльчака Манліо, который позволяетъ себѣ скрывать въ своемъ домѣ государственныхъ преступниковъ и враговъ его святѣйшества?" Слова эти произнесъ онъ тѣмъ строгимъ и торжественнымъ тономъ, какимъ обыкновенно говорятся увѣщанія неисправимымъ преступникамъ.

-- Жена Манліо, не эта синьора, поспѣшила сказать Сильвія: -- а я; особа эта пришла со мною только для того, чтобы засвидѣтельствовать передъ вашею эминенціею, что она съ дѣтства знаетъ всю нашу семью и можетъ подтвердить клятвою, что никто изъ насъ никогда не вмѣшивался въ политическія дѣла. Донна Аврелія подтвердитъ вамъ, продолжала горячо Сильвія:-- что Манліо -- человѣкъ безукоризненно-честный.

-- Безукоризненно-честный, подхватилъ кардиналъ, притворяясь раздраженнымъ.-- Но если онъ такъ безукоризненно честенъ, то что заставило его прятать у себя еретика и государственнаго преступника? И какъ же это вашъ безукоризненно-честный мужъ рѣшился на бѣгство изъ тюрьмы, воспользовавшись для этого конечно средствами преступными, а не безукоризненными?" За этими словами послѣдовало непродолжительное молчаніе, во время котораго въ головѣ Клеліи, сохранившей наибольшее хладнокровіе и присутствіе духа, быстро пробѣгала мысль: "Бѣгство! значитъ, онъ уже не у нихъ въ когтяхъ болѣе?" Мысль эта такъ ее обрадовала, что все лицо ея озарилось мгновенно радостью и она инстинктивно прошептала вслухъ: бѣгство!

-- Да, онъ бѣжалъ, проговорилъ съ разстановкою прелатъ, отгадывая чувства, родившіяся въ душѣ Клеліи:-- но радоваться вамъ тутъ еще нечему. Далеко онъ не убѣжитъ. Избѣжать законной кары -- не такъ-то легко удается. Манліо -- безумецъ. Вмѣсто того, чтобы отвѣчать только за пристанодержательство, онъ окончательно погибнетъ отъ совокупности преступленій за свою дерзкую попытку насильственно вырваться изъ государственной тюрьмы.

Эти рѣзкія и страшныя слова подѣйствовали на бѣдную Сильвію, какъ ударъ грома. Услыхавъ ихъ, она смертельно поблѣднѣла, зашаталась и, протянувъ руки къ своей ненаглядной Клеліи, упала безъ чувствъ въ ея объятія.

Эта неожиданная сцена нисколько не встревожила Прокопіо; мало того, онъ рѣшилъ мысленно извлечь изъ нея себѣ пользу. Для этого онъ позвонилъ, и когда на зовъ его пришли люди, приказалъ имъ отвести женщинъ въ другую комнату, и стараться всѣми мѣрами привести скорѣе въ чувство женщину, находившуюся въ обморокѣ.

"Ви не выйдете изъ моего дворца, не заплативъ мнѣ за мое безпокойство тѣмъ, чего я такъ долго добиваюсь", подумалъ онъ, оставшись одинъ и, потирая отъ удовольствія руки, потребовалъ къ себѣ немедленно Джіани. Джіани тотчасъ же явился, такъ-какъ онъ находился въ одной изъ комнатъ палаццо, зная, что его услуги могутъ во всякое время понадобиться кардиналу.

-- Подходите-ка поближе, сеньоръ, весело сказалъ Прокопіо, и Джіани уже по этому приступу (сеньоромъ кардиналъ называлъ его только въ исключительныхъ случаяхъ), догадался, что ему предстоитъ интимное порученіе.

-- Провидѣніе намъ услужило сегодня лучше, чѣмъ это съумѣли бы сдѣлать вы, со всею вашею опытностью и расторопностью... продолжалъ съ улыбкою кардиналъ.

-- Кто же смѣетъ сомнѣваться, что ваша эминенція рождена подъ счастливой звѣздой и должна во всемъ имѣть успѣхъ, замолвилъ Джіани, кланяясь и сгибаясь, какъ угорь.

-- Н-да! Теперь, слѣдовательно, когда провидѣніе (слово провидѣніе не сходило съ нечистыхъ устъ прелата) устроило главную часть дѣла,-- на твоей обязанности выполнить другую. Прежде всего распорядись, чтобы съ женщинами обращались какъ можно лучше. Потомъ -- ихъ надо отвести въ заднія комнаты, знаешь? Оттуда, подъ предлогомъ вызова ихъ къ объясненію съ монсиньоромъ Игнаціо (читатель знаетъ уже эту почтенную личность), ихъ надо развести по разнымъ комнатамъ. Когда же онѣ успокоятся отъ всякихъ подозрѣній, мнѣ нужно будетъ видѣться наединѣ съ Клеліею... Понялъ ли?..

-- Все будетъ исполнено, какъ желаетъ ваша эминенція, поклонился Джіани.

Кардиналъ, зажмурясь, провелъ рукою по своему подбородку, и далъ знакъ Джіани, чтобы онъ оставилъ его одного. Джіани безмолвно и съ почтительнымъ поклономъ ретировался. Развратный кардиналъ проводилъ его полустрогой, полуснисходительной улыбкой, но едва онъ остался одинъ, какъ вошедшій человѣкъ доложилъ ему, что его желаетъ видѣть какая-то синьора англичанка.

-- Проси же, проси ее, быстро проговорилъ Прокопіо: -- просто манна сегодня падаетъ на меня съ неба, подумалъ онъ, и снова провелъ себѣ сладострастно рукою по подбородку. Лицо его, покрытое темными пятнами -- слѣдами разврата, между которыми проглядывала желто-зеленая кожа, какъ у хамелеона -- приняло самодовольное выраженіе.

-- Добро пожаловать! радушно воскликнулъ онъ, когда на порогѣ двери показалась высокая и красивая женщина-артистка. Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, впередъ, и предложивъ ей руку, подвелъ ее въ кресламъ.

-- Чему я обязанъ счастіемъ, забормоталъ онъ: -- видѣть подъ своею кровлею снова васъ, въ той самой комнатѣ, которую вы нѣкогда уже удостоивали своимъ посѣщеніемъ? Ахъ! съ тѣхъ поръ, какъ вы уже ее болѣе не украшали собой, я на нее сталъ смотрѣть, какъ на печальную пустыню...

"Какъ извивается эта змѣя", думала про себя Джулія (это была она), пока прелатъ витійствовалъ и сѣвъ въ кресла, сказала: -- ваша эминенція попрежнему любезны, за что я вамъ немало благодарна. Я бывала тогда часто, какъ вы знаете, потому, что снимала копіи съ вашихъ превосходныхъ картинъ. Послѣ же того, какъ всѣ копіи были сняты, я не видѣла основаній снова сюда являться.

-- Основаній! основаній! Какъ холодно вы выражаетесь, заставляя меня скорбѣть отъ такой холодности.-- Право, синьора Джулія, я бы имѣлъ право обидѣться тѣмъ, что вы находите, что нѣтъ никакого основанія посѣщать людей, искренно намъ преданныхъ. Вы, съ вашей красотой, кромѣ того, имѣете полнѣйшее основаніе появляться всюду. Васъ вездѣ ожидаетъ почетъ и поклоненіе.

Произнося эти и подобныя медовыя фразы, донъ-Прокопіо въ то же время, какъ бы нечаянно, подвигалъ свои кресла къ кресламъ гостьи, чтобы въ ней какъ можно приблизиться. Маневръ его, впрочемъ, не удавался, такъ-какъ при каждомъ движеніи его кресла, гостья отодвигала свое на такое же разстояніе, такъ что два эти кресла напоминали собою двѣ волны, постоянно стремящіяся въ одну сторону и никогда несливающіяся.

Наскучивъ неудачнымъ двиганьемъ стульевъ, прелатъ очевидно что-то придумалъ новое и съ рѣшительнымъ видомъ всталъ и подошелъ къ Джуліи.

-- Да сидите же, бога ради, спокойно, строго перебила она его:-- или я сейчасъ же уйду. И она тоже поднялась, поставивъ между собою и прелатомъ, въ видѣ защиты, кресло...

Кардиналу эта поза очевидно не особенно понравилась, онъ съ досадою опустился снова въ кресла; Джулія тоже сѣла и сухо сказала:

-- Я посѣтила васъ по важному дѣлу, знайте это, такъ-какъ я уже сообщила вамъ, что не считаю для себя удобнымъ какія бы то ни было посѣщенія вашего палаццо безъ особенно важныхъ основаній для этого. Я пришла къ вамъ, получить отъ васъ свѣдѣнія объ одномъ семействѣ, которое меня интересуетъ, о семействѣ скульптора Манліо, которое проходило къ вамъ.

-- Приходило-то оно, точно приходило, проговорилъ неохотно Прокопіо: -- но теперь оно уже ушло.

-- И давно уже ушло оно? спросила Джулія голосомъ, въ которомъ сквозило недовѣріе.

-- Нѣтъ, нѣтъ, недавно... только что... минутъ пять...

-- Значитъ, теперь онѣ уже не въ палаццо? переспросила гостья.

-- Конечно, уже не въ палаццо, твердо солгалъ прелатъ.

Джулія недовѣрчиво покачала головою, медленно поднялась съ мѣста и, едва удостоивъ поклономъ негодяя-кардинала, удалилась изъ залы.

-----

Британская раса, подобно всякой другой, имѣетъ свои недостатки. Совершеннаго народа на землѣ, какъ извѣстно, нѣтъ, но я очень высоко цѣню англичанъ. По моему мнѣнію, въ наше время только между англичанами можно встрѣтить такихъ личностей, которыхъ можно смѣло сравнить по доблестямъ съ типами нашихъ предковъ, отцовъ первобытнаго Рима.

Какъ нація -- Англія эгоистична и властолюбива; исторія ея представляетъ не мало преступленій, задуманныхъ и приведенныхъ въ исполненіе во имя этихъ пороковъ -- въ средѣ своего народа и среди народовъ чуждыхъ.

Для того, чтобъ удовлетворить своей ненасытной жаждѣ золота и владычества, Англія загубила и замучила въ своихъ желѣзныхъ тискахъ не мало чуждыхъ національностей, но едвали кто нибудь рѣшится отрицать, чтобы въ общемъ ходѣ человѣческаго прогресса -- значеніе ея не было громадно. Англія посѣяла сѣмена того сознанія личнаго человѣческаго достоинства, во имя котораго каждый уважающій себя человѣкъ является сильнымъ, гордымъ и непреклоннымъ, лицомъ къ лицу съ самыми прихотливыми требованіями тѣхъ, кто, по собственному признанію, сотворенъ для опеки надъ міромъ себѣ подобныхъ... Благодаря своему постоянству и отвагѣ, англичане съумѣли соединить у себя правительственный порядокъ съ полною свободою личности и самоуправленіемъ. Островъ ихъ сдѣлался святилищемъ и неприкосновеннымъ пріютомъ для всякаго еесчастія. Деспотъ на немъ, рядомъ съ послѣднимъ изъ своихъ подданныхъ, политическимъ изгнанникомъ, въ равной мѣрѣ пользуется гостепріимствомъ, ради одного того, что они оба -- люди.

Въ Англіи вперине раздалось слово -- объ освобожденіи черныхъ, которое послѣ гигантской борьбы восторжествовало недавно и по ту сторону океана -- между соплеменниками англичанъ, на новомъ материкѣ. Даже начавшееся возрожденіе Италіи могло удасться отчасти только благодаря Англіи, такъ-какъ въ 1860 году, въ мессинскомъ проливѣ -- Англія первая произнесла мужественное слово невмѣшательства.

Но Италія, такъ же какъ и Англіи, много обязана и Франціи. Человѣчество всегда будетъ помнить, что во Франціи, прежде чѣмъ вездѣ, распространилось господство философскихъ принциповъ. Міръ никогда не забудетъ также перваго торжественнаго провозглашенія правъ человѣка. Уничтоженіемъ варварскаго рабства на Средиземномъ морѣ, мы тоже обязаны Франціи. Страна эта долгое время умѣла стоять во главѣ европейской цивилизаціи,-- но теперь, увы! она это свое величіе утратила! Нынѣ, ползая передъ истуканомъ призрачнаго величія, она разрушаетъ то самое великое дѣло, созидать которое -- было важнѣйшею задачею ея прошлаго.

Нѣкогда Франція гордо провозглашала и стремилась водворить повсюду свободу міра; теперь она же сама стремится ее повсюду истреблять и уничтожать.

Она отрицается и отчуровывается нынѣ отъ Разума,-- олицетвореннаго ею нѣкогда въ образѣ божества. Теперь она -- не признаніе разума, и ея солдаты, дѣти ея земли, становятся добровольно жандармами главнаго жреца мрака и невѣжества.

Будемъ же хоть надѣяться, что настоящее Франціи -- измѣнятся. Будемъ утѣшаться тѣмъ, что мы снова увидимъ Францію въ прежнемъ блескѣ, когда двѣ великія націи -- встанутъ дружно и вмѣстѣ во главѣ и на сторожѣ міроваго прогресса.

XVI.

Совѣтъ.

Въ тотъ же самый вечеръ, въ маленькой комнаткѣ Сиккіо находились три лица, которыя своею красотою могли бы привести въ восторгъ и удивленіе любого изъ великихъ художниковъ, даже изъ тѣхъ, которые умѣли своими произведеніями "сводить на землю Олимпъ".

Что такое красота? Отъ чего зависитъ ея чарующее вліяніе за всѣхъ и каждаго? Отчего отличенные ею пользуются особеннымъ почитаніемъ отъ окружающихъ? Развѣ внѣшняя красота всегда служитъ ручательствомъ внутреннихъ достоинствъ? Развѣ встрѣчается мало людей, которые при некрасивой внѣшности обладаютъ золотымъ сердцемъ? Отчего же это предпочтеніе красотѣ? Что дѣлать! Человѣкъ какъ бы инстинктивно привлекается и подкупается красотой, и женщины въ этомъ отношеніи еще чувствительнѣе мужчинъ.

Красивая внѣшность невольно возбуждаетъ довѣріе къ человѣку. Пріятно, когда старикъ отецъ красивъ, когда красивы мать и дѣти, пріятно и для самого себя обладать чертами лица, которыя представляютъ большее сходство съ Ахиломъ, нежели съ Ѳерситомъ.

Красивый военачальникъ легче другого возбуждаетъ энтузіазмъ въ своихъ подчиненныхъ, страхъ во врагахъ своихъ. Однимъ словомъ, родиться красивымъ -- великое благо, хотя и въ этомъ случаѣ, какъ и во множествѣ другихъ, наблюдателя поражаетъ неравномѣрное распредѣленіе этого дара между людьми. Трудно понять, почему всемогущая природа и вслѣдствіе какого своего закона или пожалуй каприза -- однихъ надѣляетъ и въ этомъ смыслѣ черезчуръ щедро, другихъ же совершенно обдѣляетъ.

Сколько ненужныхъ страданій выноситъ обыкновенно человѣкъ, если онъ безобразенъ. Сколько невольныхъ оскорбленій, сколько тяжелыхъ обидъ -- инстинктивно наносятъ ему ближніе. Уродъ не можетъ разсчитывать на любовь женщины. Онъ возбуждаетъ въ ней состраданіе, а не восторгъ. Если она хороша, онъ никогда не возбудитъ къ себѣ даже и такого чувства. Если женщина дурна, она также не будетъ любить его, такъ-какъ безобразныя женщины или бываютъ совершенно лишены инстинкта состраданія, или своимъ сочувствіемъ къ уроду побоятся выказать какъ бы признаніе своего собственнаго уродства, побоятся быть заподозрѣнными въ томъ, что своимъ участіемъ онѣ вымаливаютъ подобное же чувство въ себѣ. Встрѣчая къ себѣ сочувствіе, уродъ всегда долженъ опасаться, не притворное ли оно? не скрывается ли подъ нимъ только стремленіе какъ можно скорѣе -- такимъ подаяніемъ отъ него отдѣлаться, или, что еще хуже, не прикрываетъ ли подобное сочувствіе, какъ маска, только обидной для него насмѣшки, только желанія надъ нимъ посмѣяться.

Извѣстно, что одно лишь золото въ состояніи нѣсколько скрасить безобразіе тѣла.

Между тѣмъ красота позволяетъ человѣку, даже безъ всякой съ его сторона личной заслуги, чваниться и властвовать надъ толпою.

Что это? разсчетъ ли природа или капризъ? Случайность -- или необходимость?

Когда Джулія вошла, Аттиліо и Муціо закидали ее вопросами о семействѣ Манліо.

-- Да, отвѣтила она:-- я увѣрена, что онѣ въ палаццо Корсини, хотя безчестный Прокопіо и отпирается. Вы понимаете, что ему отпираться не трудно, онъ можетъ купить все за свое золото, что ни задумай онъ сдѣлать. Его порочные клевреты помогутъ ему при всякомъ преступленіи спрятать концы въ воду.

Аттиліо при этихъ словахъ судорожно поднялся, какъ ба собираясь уходить. Онъ приложилъ руку ко лбу, какъ ба что-то обдумывая; потомъ, устыдясь, вѣроятно, своей мысли, въ изнеможеніи снова опустился на стулъ.

Джулія, отгадавшая по его движенію, какой вулканъ нылъ въ его груди, обратилась къ нему.

-- Аттиліо! вамъ больше всякаго другаго слѣдуетъ сдерживаться и быть хладнокровнымъ, если за хотите дѣйствительно высвободить свою невѣсту изъ недостойныхъ сѣтей; теперь еще рано -- и дѣлать нечего, надо ждать. Раньше десяти часовъ вамъ нельзя и начинать вашей попытки, если вы только хотите успѣха.

-- Безъ сомнѣнія! подтвердилъ Муціо:-- да и мнѣ надобно еще прежде сходить, предупредить Сильвіо, чтобы онъ со своими товарищами явился въ сосѣдство палаццо. Пожалуйста, другъ, ужъ не трогайся съ мѣста до моего возвращенія.

Мы знаемъ, какъ сильно любилъ Муціо -- Джулію. Къ чести его надобно сказать, что оставляя ее съ глазу на глазъ съ Аттиліо, красивѣйшимъ римскимъ юношей, онъ не чувствовалъ никакой ревности. Онъ зналъ, что любовь къ нему Джуліи бала любовь сильная, не измѣняющая, не умирающая, не проходящая съ годами или съ перемѣной судьбы. Онъ зналъ, что его несчастія дѣлаютъ его еще дороже для его возлюбленной.

XVII.

Правосудіе.

Правосудіе -- великое слово, но какъ оно поругано, какъ осмѣяно на землѣ сильными міра! Христосъ былъ распятъ на крестѣ во имя человѣческаго правосудія. Галилея въ видахъ правосудія подвергали пыткѣ. А тѣ порядки и законы, которыми управляются еще столько странъ! -- современнаго Вавилона -- цивилизованной Европы, развѣ они не составляютъ олицетворенія правосудія?

Европа! Страна, гдѣ работающій голоденъ и рискуетъ погибнуть голодной смертью, гдѣ тунеядцы благоденствуютъ, утопая въ порокахъ и роскоши, гдѣ только немногія семьи участвуютъ въ управленіи націями, гдѣ поддерживаются постоянныя войны и раздоры подъ прикрытіемъ безпрестанно произносимыхъ громкихъ словъ: патріотизмъ, законность, честь знамени, военная слава, гдѣ половина населенія составляетъ рабовъ, а другая половина исправляетъ правосудіе, наказывая и истязая рабовъ, если они осмѣливаются заявлять свое недовольство жалобами!..

Однообразный ходъ законнаго правосудія нарушаетъ только изрѣдка какой-нибудь частный случай, когда кинжалъ или карабинъ самовольно берутъ на себя роль капризныхъ исполнителей правосудія. И тогда повсюду поднимается шумъ и гвалтъ, какому-нибудь Орсини тотчасъ же отрубаютъ голову, а Наполеонъ III, за то, конечно, что онъ во всю свою жизнь не пролилъ ни капли человѣческой крови (ни въ Парижѣ, ни въ Римѣ, ни въ Мексикѣ!), повсюду превозносится и прославляется за свое великодушіе.

Но... пробьетъ и для Франціи часъ настоящаго правосудія. Тогда встрепенутся всѣ тѣ шакалы, которые живутъ достояніемъ бѣдняковъ, и тѣ, которые способствуютъ развращенію націи изъ двадцати-пяти милліоновъ людей.

Прокопіо и Игнаціо, преступныя дѣйствія которыхъ намъ уже извѣстны, также были близки отъ исполненія надъ ними правосудія. Въ то время, когда они приготовлялись къ новому преступленію, въ палаццо Корсини, подлѣ этого дворца уже имѣлись наготовѣ Аттиліо, Муціо, Сильвіо и человѣкъ двадцать ихъ товарищей изъ трехсотъ, чтобы сдѣлаться исполнителями правосудія, хотя и разбойническимъ способомъ.

Это гордые сыны Рима понимали и чувствовали, что для раба не существуетъ нигдѣ опасности, что всякое предпріятіе для него удобоисполнимо, такъ-какъ все, что онъ можетъ при этомъ потерять -- только жизнь; на жизнь же смотритъ онъ, какъ на предметъ, не имѣющій никакой цѣны. Такою сдѣлали ему жизнь тираны!

Поэтому три наши героя совершенно спокойны, какъ бы въ ожиданіи праздника. Дыханіе ихъ ровно; если сердце ихъ и бьется ускоренно, то только отъ надежды, что скоро должна наступить минута отмщенья. Въ ожиданіи, когда пробьетъ десять часовъ, они прохаживаются по Лонгарѣ, но прохаживаются не вмѣстѣ, а въ разбродъ, такъ-какъ папскимъ правительствомъ строго запрещены на улицахъ всякія сборища.

За то они соединятся... за дѣломъ.

Въ палаццо все устроилось по мысли Прокопіо. Подъ предлогомъ допроса -- три женщины разлучены. Клелія -- одна. Клелія безпокойна... она предчувствуетъ что-то недоброе... и вотъ она выйимаетъ изъ своей косы небольшой кинжалъ, какой обыкновенно носятъ при себѣ римлянки, осматриваетъ его, пробуетъ его остріе и какъ вѣрнаго друга прячетъ къ себѣ на грудь подъ складки своего платья.

Послѣ девяти часовъ, прелатъ надѣваетъ свои лучшія, и, по его мнѣнію, наиболѣе украшающія его одежды и собирается на "осаду крѣпости", какъ онъ обыкновенно называетъ свои нечистыя и насильственныя интриги. Онъ тихо открываетъ дверь комнаты, гдѣ находится Клелія, и мягкимъ, сладенькимъ голосомъ говоритъ ей: "добрый вечеръ".

Клелія чуть не съ презрѣніемъ отдаетъ ему такое же привѣтствіе.

-- Вы меня извините, обращается онъ въ ней съ ласковымъ полушопотомъ: -- что васъ такъ долго продержали въ этой комнатѣ, но это произошло оттого, продолжаетъ онъ уже совсѣмъ медовымъ голосомъ:-- что я самъ хотѣлъ видѣть васъ передъ вашимъ уходомъ и сообщить вамъ, что я нашелъ возможнымъ закрыть глаза на преступное бѣгство отца вашего и оставить его безъ преслѣдованія. Кромѣ того я хотѣлъ бы, продолжаетъ волкъ: -- чтобы вы узнали, что я вижу васъ уже не въ первый разъ, и что съ тѣхъ поръ, какъ я васъ увидѣлъ, я сгараю къ вамъ самою чистою, пламенною любовью...

Говоря это, лукавый прелатъ, производя легкій шумъ своею шелковою сутаной, шагъ за шагомъ приближается въ Клеліи, но въ дѣвушкѣ уже промелькнула мысль о необходимости своей защиты, и вотъ она ловкимъ прыжкомъ становится за большой столъ, загораживается имъ отъ прелата и дѣлается для него совершенно недоступною, даже еслибы онъ могъ быть на столько же легокъ и ловокъ, какъ она.

Тогда прелатъ обращается къ мольбамъ и лести, на какую онъ только способенъ; онъ проситъ и умоляетъ дѣвушку не препятствовать его страсти и раздѣлить съ нимъ его чувство. Но дѣвушка съ каждымъ его словомъ отвѣчаетъ ему все съ большею и большею гордостью. Тогда онъ начинаетъ сердиться, и выходитъ изъ себя отъ мысли, что ему приходится терять столько времени понапрасну. Гнѣвъ его все растетъ, и вотъ онъ, послушный уже одному голосу страсти, дѣлаетъ условный знакъ, и на помогу къ нему являются донъ-Игнаціо и Джіани.

Испуганная необходимостью борьбы противъ трехъ, Клелія съ рѣшительностью вынимаетъ кинжалъ: "Подступитесь только", говорить она съ твердостью, "и я вонжу кинжалъ этотъ въ свое сердце!" Но, дѣвушкѣ врядъ ли удастся исполнить эту свою угрозу. Старикъ, ограбившій Муціо въ младенчествѣ, уже успѣлъ подкрасться въ ней и схватить своею костлявой рукой ее за правую руку, сжавъ ее какъ бы желѣзными клещами. Джіани точно также подступился съ лѣвой стороны. Имъ нужно укротить дѣвушку, обезоруживъ ее.

Но это дѣло нелегкое. Клелія отбивается съ такою силою гнѣва, что оба злодѣя изнемогаютъ. Руки ихъ переранены и изъ нихъ льется кровь. Тогда массивный Прокопіо видитъ, что безъ его личнаго вмѣшательства они ни до чего не достигнутъ. Онъ приближается, и они втроемъ успѣваютъ побѣдить свою жертву. Обезсиленная борьбой, съ разметавшимися волосами, она почти безъ чувствъ. Трое достойныхъ бойцовъ берутъ ее на руки и относятъ въ альковъ, примыкающій въ комнатѣ. Альковъ этотъ -- заповѣдная арена великихъ подвиговъ прелата.

Читавшіе исторію папъ, конечно, не станутъ удивляться только-что описанной мною сценѣ. Чего нельзя ожидать отъ патеровъ послѣ классической продѣлки одного изъ Фарнезе -- сына папы, съ епископомъ финскимъ? Почему подчиненные донъ-Прокопіо отказались бы ему помогать въ истязаніяхъ несчастной дѣвушки, если это могло доставить ему удовольствіе? Ихъ повиновеніе не останавливается ни передъ какими щекотливыми соображеніями.

Въ эту самую минуту, однакожь, когда дѣвушку несли, извнѣ послышался необычайный шумъ. Дверь въ сосѣднюю комнату отворилась съ громовымъ звукомъ и посреди комнаты внезапно появились два человѣка, отчаянный видъ которыхъ могъ бы привесть въ содроганіе самаго сатану. Это были наши друзья -- Аттиліо и Муціо. Но какъ они измѣнились отъ негодованія! Черты лица ихъ были искажены, и подъ вліяніемъ энтузіазма, создающаго героевъ, который одушевлялъ ихъ, они казались даже выше своего роста.

Аттиліо прежде всего и внѣ себя, отъ избытка чувствъ, бросился въ своей возлюбленной дѣвушкѣ. Злодѣи могли воспользоваться этой минутой, чтобы бѣжать, такъ-какъ ихъ сдерживалъ всѣхъ троихъ своимъ холоднымъ и торжественнымъ взоромъ одинъ только Муціо, еслибы Сильвіо не успѣлъ тотчасъ же явиться къ нему на выручку. При входѣ его Муціо указалъ ему на дверь съ грозными словами: "Присмотри, чтобы никто отсюда не вышелъ".

Тогда Муціо, вынувъ изъ кармана пистолетъ, приказалъ, подъ опасеніемъ смерти, всѣмъ троимъ соумышленникамъ не двигаться и перевязалъ ихъ съ руками назадъ, поочередно, крѣпкою веревкою. Честь быть связаннымъ послѣ всѣхъ выпала на долю монсиньора, и связанъ онъ былъ такъ крѣпко, что кости его захрустѣли. При этомъ звукѣ злая улыбка осѣнила красивое лицо нищаго.

Донъ-Игнаціо охалъ и ахалъ, пока его связывали. "Что же ты не охалъ", насмѣшливо спрашивалъ его Муціо, "въ ту ночь, когда грабилъ сироту-ребенка? Почему не охалъ, сводничая молодыхъ дѣвушекъ своему развратному кардиналу?"

Не желая возбуждать въ читателяхъ чувства омерзенія, я опускаю всѣ мольбы, и просьбы и клятвы трехъ несчастныхъ о сохраненіи имъ жизни. Всѣ эти мольбы были, конечно, тщетны. Обиды, нанесенныя ими нашимъ героямъ, были слишкомъ кровными обидами; Клелія, Камилла, Манліо -- три ихъ жертвы требовали за себя отмщенія. Казнить ихъ было необходимо во имя будущей свободы Рима.

И вотъ они всѣ трое -- съ связанными руками, были повѣшены одинъ вслѣдъ за другимъ за окномъ, на высотѣ третьяго этажа.

Съ наступленіемъ утра -- на такое зрѣлище собралась громадная толпа.

"Такъ имъ и надобно", слышалось тамъ и сямъ. "Эти висѣльники изъ той породы, которая вотъ уже пятнадцать столѣтій сряду, помощью лжи, развращенія, обмана, плутовства, превратила Римъ, нѣкогда великую метрополію міра -- въ грязную и вонючую клоаку всяческихъ преступленій и нечистотъ".

XVIII.

Изгнаніе.

Было утро пятнадцатаго февраля, и римскую Кампанью освѣщали первые лучи восходящаго солнца.

Эта торжественная пустыня, гдѣ нѣкогда процвѣтало столько населенныхъ городовъ, нынѣ вся покрыта лѣсами и топями и представляетъ собой удивленному путешественнику картину запустенія и отчаянія. Жалкіе обитатели ея, время отъ времени попадающіеся вамъ на встрѣчу, отражаютъ на своихъ жолтыхъ и исхудалыхъ лицахъ страданія и зараженіе маларіей. Безконечныя равнины, гдѣ нѣкогда тѣснилось многочисленное населеніе, сдѣлались мѣстомъ пребыванія дикихъ буйволовъ и кабановъ. Сады, виллы, виноградники, снабжавшіе нѣкогда своими плодами двухмилліонное населеніе метрополіи, заглохли, исчезли и на ихъ мѣстахъ видны однѣ только, распространяющія міазмы, болота.

Тамъ и сямъ разбросанные кресты служатъ путешественникамъ указаніемъ, что убійства здѣсь совершаются нерѣдко, такъ-какъ невѣжество и грубость правящаго духовенства съумѣли обратить потомковъ великаго народа въ безпутныя шайки фанатиковъ и разбойниковъ.

Слѣды знаменитыхъ консульскихъ дорогъ, напоминающихъ о проходѣ по нимъ безсмертныхъ легіоновъ, и нѣкогда пересекавшихъ эти долины во всевозможныхъ направленіяхъ, едва замѣтны между рвами и развалинами, скрывающими ихъ. Кажется, что духъ владѣльцевъ этихъ земель, патеровъ {Bся римская Кампанья принадлежитъ въ настоящее время нѣсколькимъ монсиньорамъ и прелатамъ, которые оставляютъ свои земли для разврата въ столицѣ. (Прим. авт.)}, безраздѣльно царитъ надъ ними, обезлюдивъ и обезплодивъ ихъ, изсушивъ и истощивъ самую почву.

Въ утро, о которомъ я говорю, у дома Марчелино остановилась дорожная карета, и изъ нея вышли четыре знакомыхъ намъ женщины. Какъ радо было встрѣчѣ съ Манліо все семейство художника, сколько тутъ было искреннихъ поцалуевъ -- мнѣ говорить, разумѣется, нечего. Встрѣчи, послѣ столькихъ бѣдъ, всегда бываютъ радостными. Джулія и Аврелія съ глазами, полными слезъ, молча любовались на эти простыя выраженія чувствъ и проклинали въ душѣ своей тѣхъ, кто этимъ честнымъ людямъ нанесъ столько горя.

Камилла съ испугомъ смотрѣла на новое для нея зрѣлище и не могла произнести ни слова. Еслибы она была въ состояніи понять, что ея обольстителя уже не существовало, можетъ быть, она бы могла, кто знаетъ, придти въ себя... но сознаніе ея къ ней -- еще не возвращалось.

Марчеллино, налюбовавшись прекрасными лицами Джуліи и Клеліи, разсудилъ, что такихъ гостей ему, въ качествѣ маленькаго хозяина, не грѣхъ поподчивать свѣженькимъ молокомъ, и потому побѣжалъ подпрыгивая въ конюшню, доить корову.

-- И такъ, сказалъ Манліо Джуліи, послѣ безчисленныхъ разспросовъ и толковъ:-- остается только одно -- изгнаніе. Конечно, настоящій проклятый порядокъ вещей долго не продержится, но все-таки, послѣ всего, что произошло, надо остерегаться, чтобы не подпасть подъ руку патерамъ, при послѣднихъ пароксизмахъ ихъ неистовства. Теперь месть и месть -- любимое всюду слово!

-- Я думаю то же самое, отвѣчала Джулія: -- надобно, не теряя времени, укрыться отъ преслѣдованія этихъ людей, остальное все само собою устроится, и вѣроятно, всѣмъ вамъ весьма скоро можно будетъ вернуться назадъ въ Римъ, который обновится и станетъ свободнымъ.

Способъ къ отъѣзду отыскался легко.

-- У меня въ портѣ д'Анцо своя яхта, сказала англичанка. Слово "яхта", безъ сомнѣнія, будетъ непонятно для итальянскихъ читателей и особливо читательницъ. Что это за талисманъ такой, подумаютъ они, при помощи котораго иностранка тотчасъ же нашла средства къ отъѣзду цѣлаго семейства.

Яхта вовсе не талисманъ, а морское судно, на какихъ смѣлые и богатые англичане любятъ переплывать океанъ и навѣщать всѣ страны міра, какъ бы не выходя изъ своей комнаты.

Ни у французовъ, ни у испанцевъ, ни у итальянцевъ яхтъ не существуетъ, хотя они и причисляютъ себя къ морскимъ націямъ. Обычай владѣть яхтой, слишкомъ наперекоръ ихъ изнѣженному воспитанію. Богатые люди этихъ странъ обыкновенно предаются всѣмъ наслажденіямъ роскошной жизни въ столицахъ, и изъ нихъ врядъ-ли кому придетъ на мысль рисковать своею драгоцѣнною жизнью для морскихъ путешествій, при которыхъ они могутъ подвергаться всѣмъ случайностямъ бурной стихіи.

Поэтому-то ни у итальянцевъ, ни у испанцевъ, ни у французовъ, нѣтъ въ средѣ народа своихъ Раднеевъ, Жервисовъ, и Нельсоновъ.

Англичанинъ -- на оборотъ. Будь онъ богатъ, какъ набобъ -- онъ отъ всей души ненавидитъ праздность и ничегонедѣланіе... Если ему уже ровно нечего дѣлать, онъ заводитъ себѣ яхту и отправляется на ней въ океанъ -- искать сильныхъ ощущеній, бурь и урагановъ. Онъ одинаково не опасается, какъ тропическихъ жаровъ, такъ и полярнаго холода. Онъ появляется вездѣ и всюду, ко всему присматривается, прислушивается, всему учится и дѣлается здоровымъ и крѣпкимъ -- духомъ и тѣломъ. Благодаря такому складу своихъ дѣтей, Альбіонъ цѣлые вѣка безраздѣльно господствуетъ надъ моремъ. Со своими деревянными кораблями, пловучею защитою своей страны, Англія умѣла отстоять независимость своей гостепріимной для изгнанниковъ страны. Теперь, когда вмѣсто деревянныхъ построекъ, у ней появились металлическія, броненосныя суда -- она, конечно, уже обезпечена навсегда отъ всякихъ внѣшнихъ непріятельскихъ нападеній.

-- И такъ, сказала Джулія:-- у меня своя яхта въ портѣ д'Анцо, и я надѣюсь, что мнѣ удастся посадить васъ на нее незамѣченными, послѣ чего мы отлично поплывемъ съ попутнымъ вѣтромъ.

XIX.

Термы Каракаллы.

Я предоставляю читателю судить самому, какой шумъ долженъ былъ произойти въ Римѣ пятваддатаго февраля, которое наступило вслѣдъ за трагической ночью въ палаццо Корсини. Шумъ, толкотня, давка, движеніе -- передъ палаццо. "Что случилось?" "Что произошло?" слышалось повсюду. "Не сигналъ ли это къ возстанію?" "не пора ли покончить съ свѣтской, а кстати уже и съ духовной властью блюстителя душъ нашихъ?"

Между тѣмъ трупы повѣшенныхъ висѣли, да висѣли себѣ на окнахъ, и такъ-какъ въ Римѣ чуть не каждый житель опасается всѣхъ другихъ, то никто не осмѣливался приблизиться къ роковому мѣсту и войти въ самое палаццо, изъ опасенія, чтобы не навлечь на себя этимъ подозрѣніе. Трусливое начальство тоже на это не отваживалось, вѣроятно опасаясь западни, и наконецъ, рѣшило призвать къ себѣ на помощь роту иностраннаго легіона, и подъ ея прикрытіемъ вошло въ палаццо. Солдаты съ глубочайшимъ цинизмомъ глумились надъ повѣшенными патерами.

-- Экіе три окорока, говорили одни.

-- Это еще что, вторили имъ другіе:-- если такіе вывѣшены у нихъ на виду, то какія же свиныя туши должны сохраняться въ кладовыхъ!

Солдаты приступили къ снятію труповъ, толпа голосила и смѣялась.

-- Что ты такъ больно нѣжно его снимаешь, небось не ушибется, слышалось въ одной кучкѣ.

-- Ишь хватается за рыбу, которую не самъ вдѣвалъ на крючокъ, отзывались въ другой сторонѣ. Между тѣмъ солдаты, снимая трупъ дона-Прокопіо, упустили нечаянно веревку. Массивный трупъ съ шумомъ упалъ на мостовую улицы.

Толпа и на это цинически разсмѣялась.

Нищій сказалъ тогда Сильвіо:

-- Эта толпа негодяевъ производитъ во мнѣ отвращеніе. Она безъ пощады и разбора готова смѣяться надо всѣмъ. Отъ стараго Рима остался одинъ Паскино {Столбъ, на который наклеивали пасквили. Прим. перев. }. Я бы хотѣлъ, наконецъ, хотя бы когда-нибудь увидѣть въ этомъ народѣ ту важность, то сознаніе своего достоинства, которыя проявляли наши отцы -- на форумѣ, когда они за дорогую цѣну продавали и покупали земли, занятыя войсками побѣдоноснаго Аннибала, или когда избирали диктатора, чтобы спасти республику отъ погибели -- и никогда не ошибались въ своемъ выборѣ. Но сколько времени должно еще пройти, чтобы народъ снова могъ подняться до такого величія, послѣ такой коренной своей испорченности отъ господства духовныхъ. Изо всѣхъ золъ, принесенныхъ этими невѣждами нашей странѣ,-- наибольшее -- то развращеніе массъ, при помощи котораго они сумѣли совершенно исказить ихъ нравственный характеръ.

-- Что же станешь тутъ дѣлать? отвѣчалъ Сильвіо.-- Рабство дѣлаетъ изъ человѣка -- звѣря. Наше рабство -- самое печальное и позорное. Наши развратители тщеславятся своимъ рабствомъ, и хотѣли бы, чтобы и мы также обожали нашихъ тирановъ.

Разговаривая такимъ образомъ, они дошли машинально до студіи Аттиліо. Они застали его за скромной трапезой, и оба съ удовольствіемъ приняли въ ней участіе. Потолковавъ еще между собою о событіяхъ дня, они всѣ трое легли отдыхать, въ чемъ послѣ бурно проведенной ночи они всѣ одинаково нуждались.

Около десяти часовъ вечера они всѣ вмѣстѣ отправились въ термы Каракаллы, гдѣ въ этотъ день назначена была, какъ мы уже знаемъ, сходка трехсотъ.

XX.

Въ термахъ.

Когда римляне получили господство надъ міромъ, когда они не знали что дѣлать съ сокровищами, награбленными отовсюду, они, какъ извѣстно, предались лѣни, нѣги, роскоши и всякаго рода излишествамъ.

Земляныя работы и всякія упражненіе, нѣкогда поддерживавшія ихъ силы и бодрость, стали для нихъ непривлекательны, трудны и даже невыносимы. При ихъ изнѣженности древнее оружіе показалось имъ тяжело, не подъ силу, и они стали между иноплеменными рабами отыскивать людей болѣе крѣпкихъ, чтобы изъ нихъ образовать свое войско. Эти иноплеменники, сильные, хорошо вооруженные и хорошо обученные, вскорѣ начали смотрѣть съ презрѣніемъ на своихъ изнѣженныхъ и оженоподобившихся начальниковъ. Отъ презрѣнія они скоро перешли къ убійствамъ и отнятію у римлянъ ихъ женъ и сокровищъ.

Такова исторія паденія громадной имперіи, которая кончила тѣмъ, чѣмъ должны кончить всѣ государства, основанныя на несправедливости и насиліи.

Въ числѣ зданій, украшавшихъ Римъ, жители особенно заботились о роскошныхъ постройкахъ термъ или общественныхъ бань. На украшеніе ихъ, приданіе имъ всевозможнаго блеска и удобства, тратились баснословныя суммы.

Не всѣ термы были общественными, нѣкоторыя изъ нихъ принадлежали частнымъ лицамъ, и такъ-какъ во времена императоровъ, каждый могущественный человѣкъ непремѣнно хотѣлъ чѣмъ нибудь отличиться, то Каракалла, одинъ изъ презрѣннѣйшихъ личностей этой серіи деспотовъ, велѣлъ построить себѣ великолѣпныя термы, развалины которыхъ до сихъ поръ носятъ его имя. Эти развалины или лучше сказать цѣлая пустыня руинъ, напоминаютъ одновременно, какъ величіе, такъ и упадокъ Рима.

Почти всѣ главнѣйшія постройки древняго Рима снабжались подземными галлереями и ходами. Могущественные люди оставляли себѣ въ этихъ ходахъ лазейку для спасенія -- на случай непредвидѣнной бѣды.

Подземелья термъ Каракаллы избрали себѣ наши триста для своей сходки на 15-е февраля, и едва ночь стала темнѣть надъ Римомъ, ихъ часовые были уже всѣ собраны по близости термъ и по дорогамъ, которыя къ нимъ вели.

XXI.

Предатель.

Освобожденіе Манліо и набѣгъ на палаццо Корсини не на шутку испугали папское правительство. Кардиналу Прокопіо и товарищамъ его судьбы приготовлялись великолѣпныя похороны. Всѣ войска, какія только нашлись въ Римѣ, мѣстныя и иноземныя, были приведены на военное положеніе. Полиція и ея ищейки совсѣмъ потеряли голову. Жителей арестовали безъ числа, по малѣйшему подозрѣнію, не разбирая, къ какому бы классу они ни принадлежали. Тюрьмы буквально ломились отъ массы арестантовъ.

Патеры съумѣли найти себѣ переметчика даже въ самой средѣ трехсотъ. Съ счастію, этотъ предатель не былъ въ числѣ ни тѣхъ десяти, которые освободили Манліо, ни въ числѣ тѣхъ двадцати, которые участвовали въ дѣлѣ палаццо Корсини. Онъ зналъ однакоже о сходкѣ, назначенной на 15-е февраля въ термахъ, и поспѣшилъ предувѣдомить о ней полицію.

Итальянцы, какъ люди привычные къ заговорамъ, знаютъ, что такое значитъ контръ-полиція. Для незнающихъ я объясню. Это собственно полиція самихъ заговорщиковъ, обязанность которой слѣдить за общей полиціей и знать все, что она предпринимаетъ.

Предводителемъ контръ-полиціи былъ избранъ Муціо. Ремесло нищаго доставляло ему значительныя удобства для этого рода дѣятельности. Между просящими милостыню въ Римѣ весьма не мало доносчиковъ, подкупленныхъ духовными. Муціо имѣлъ также своихъ эмисаровъ, и обладая здравымъ умомъ, онъ могъ весьма удобно черезъ этихъ эмисаровъ вызнавать отъ нищихъ-шпіоновъ своевременно многое изъ того, что ему было нужно.

Когда послѣдніе изъ заговорщиковъ, подобно тѣнямъ, исчезли во входѣ подземелья, Аттиліо сдѣлалъ окликъ и опросъ часовымъ. Когда всѣ они оказались на своихъ мѣстахъ, стали добывать огонь, но едва пламя успѣло озарить строгія лица юношей-заговорщиковъ, какъ по подземелью раздался сильный свистъ, подобный змѣиному, отдавшійся раскатомъ подъ древними сводами подземелья.

Этотъ свистъ былъ именно -- знакомъ объ опасности, который подавалъ нищій.

Онъ самъ показался на порогѣ пещеры, и произнесъ впопыхахъ:

-- Спасайтесь, не теряя времени! Мы окружены полиціей и войскомъ, и не только со стороны этого входа, но и у сѣвернаго выхода изъ подземелья!

Неизбѣжная опасность, вмѣсто того, чтобы испугать заговорщиковъ, доставила имъ, напротивъ, какъ бы нежданную радость. Эта радость озарила мужественныя лица. Такова обыкновенно бываетъ истинная храбрость, особливо если дѣло идетъ о свободѣ и отечествѣ. Аттиліо довольнымъ взглядомъ оглядѣлъ товарищей, и приказалъ Сильвіо съ двумя другими лицами отправиться къ сѣверному выходу и дать знать, что тамъ происходитъ.

Отъ входа подошелъ часовой, и подтвердилъ все сказанное Муціо, но отъ сѣвернаго входа часовые не подходили, что заставляло подозрѣвать, что они сняты и арестованы.

Едва Сильвіо сталъ подходить къ сѣверной оконечности подземелья, какъ нѣсколько выстрѣловъ, послышавшихся извнѣ, показали ему, что войско близко. Въ это время и четверо часовыхъ, дѣлавшіе рекогносцировку, вошли и объявили, что приближаются значительныя войска... Сильвіо возвратился и тотчасъ же сообщилъ обо всемъ этомъ Аттиліо.

Тогда Аттиліо сдѣлалъ слѣдующія распоряженія. Муціо съ его сотней онъ велѣлъ находиться въ авангардѣ, самъ съ другою сотнею расположился посерединѣ, а Сильвіо съ остальными приказалъ составлять авангардъ.

-- Братья!-- сказалъ онъ -- люди, подобные вамъ, не нуждаются въ поддержкѣ и одобреніи. Скажу только одно: какъ бы не велика была масса войска, идущаго на насъ, мы должны черезъ нее пробиться при помощи нашихъ кинжаловъ. Пусть передніе двадцать человѣкъ твоей сотни, Муціо, идутъ тихо и въ разсыпную, до тѣхъ поръ, пока не встрѣтятъ врага. Встрѣтивъ же, пусть съ крикомъ прямо бросаются на него и очистятъ себѣ путь къ проходу. Я со своими тотчасъ же явлюсь за тобой.

Муціо тотчасъ же расположилъ свою сотню, отдѣлилъ двадцать человѣкъ, взялъ въ правую руку кинжалъ, и со словами: "слѣдуйте за мной" отправился въ выходу подземелья.

Мрачно глядѣлъ выходъ изъ пещеры. Въ темнотѣ, молчаніи и ощупью шли потомки Фабія, готовые къ нападенію на сателитовъ деспотизма.

Первые встрѣчные солдаты едва успѣли ухватиться за ружья, какъ въ одно мгновеніе они были сбиты сотнями храбрецовъ и обращены въ бѣгство. Страшный крикъ: "впередъ!", вылетѣвшій разомъ изъ груди трехсотъ сильныхъ людей, могъ бы нагнать смертельную боязнь и не на такихъ солдатъ, какъ римское разношерстное войско.

Во время кратчайшее, чѣмъ это необходимо для словесной передачи, Кампо Вакчино и римскія дороги превратились какъ бы въ движущіяся рѣки бѣглецовъ. Каски, сабли, ружья, валялись на дорогѣ, и большинство раненыхъ, были ранены именно этимъ падавшимъ оружіемъ, а не отъ рукъ сотенъ. Многіе, споткнувшись, падали, и, въ свою очередь, служили причиною паденія другихъ, такъ что въ разныхъ мѣстахъ образовывались цѣлыя груды упавшихъ. Одни роптали, другіе кричали отъ страха: "не убивайте меня Бога-ради, господа либералы, я помимо воли попалъ въ этотъ просакъ!"

Во время этой суматохи храбрые триста, заставивъ бѣжать папскихъ наемщиковъ, спокойно раздѣлились на небольшія группы, и пошли по своимъ домамъ.

Что можетъ сдѣлать одинъ, дѣйствительно храбрый человѣкъ -- этому трудно даже и повѣрить. Одинъ человѣкъ можетъ обратить въ бѣгство цѣлое войско -- и это нисколько не преувеличеніе. Я видѣлъ цѣлые полки, обращавшіеся въ бѣгство въ паническомъ страхѣ не только отъ одного человѣка, но даже когда никого не было -- отъ призрака, отъ воображаемой опасности. Простаго крика: "спасайся кто можетъ!", "кавалерія!", "непріятель!" въ ночное время, а иногда даже и дымъ при нѣсколькихъ выстрѣлахъ, или даже и безъ нихъ бываетъ достаточно, чтобы обратить въ бѣгство цѣлый корпусъ такого войска, которое въ другое время будетъ сражаться, или уже сражалось нѣсколько разъ съ величайшею храбростью. Недаромъ панику называютъ постыдной; разсуждая о ней спокойно, видишь, что въ ней есть что-то унизительное. Я бы дорого далъ, чтобы никогда не видѣть итальянцевъ, подъ вліяніемъ паническаго страха. Между тѣмъ, кажется, что народи южные и самые развитые, какъ французы, итальянцы и испанцы гораздо болѣе подвержены паникѣ, чѣмъ спокойные и положительные народы сѣвера.

Между храбрыми тремя стами на этотъ разъ почти не было раненыхъ, какъ это почти всегда бываетъ при отвагѣ; между продажными же папскими войсками не только многіе съумѣли, по большей части, сами себя изранить, но между ними оказались даже и убитые!

На утро между трупами, лежавшими вблизи термъ, найденъ былъ трупъ юноши, почти мальчика, съ едва выступившимъ пухомъ на бородѣ. Онъ лежалъ на спинѣ, а на груди его крупными буквами была сдѣлана надпись: предатель.

Паоло, такъ звали этого несчастнаго, имѣлъ несчастіе полюбить дочь одного патера. Новая Далила, по наущенію отца, съумѣла отъ него вывѣдать, что онъ принадлежалъ къ заговорщикамъ. За первой ошибкой Паоло надѣлалъ много другихъ, и кончилъ тѣмъ, что вполнѣ отдался презрѣнному ремеслу доносчика.

Въ эту ночь онъ получилъ достойное возмездіе.

XXII.

Пытка.

Такъ-какъ грозный часъ торжественной мести и правосудія для патеровъ въ это время еще не пробивалъ, то они сами себѣ создавали въ ожиданіи его всякіе страхи и ужасы. Такъ и въ описанную мною ночь они опасались, что для нихъ все уже кончено, что мечъ Божьяго гнѣва, висящій надъ ихъ головами, на нихъ неизбѣжно обрушится и истребитъ ихъ: но казнь ихъ была еще отсрочена! Отсрочена она, конечно, не потому, чтобы чаша ихъ преступленій не была переполнена, а потому, что люди, вѣроятно, за свои заблужденія осуждены еще на нѣкоторое время терпѣть ихъ владычество.

Знаете ли вы, что такое пытка?

Итальянцы! знаете ли вы, что великій Галилей, величайшій изъ всѣхъ итальянцевъ, былъ подвергнутъ патерами пыткѣ? Пытка тоже -- ихъ изобрѣтеніе! Звѣрь, придумавшій казнить графа Уголино голодною смертью съ четырьмя его сыновыми, назывался архіепископомъ.

Привыкнувъ держать все человѣчество въ невѣжествѣ и мракѣ, патеры, когда явился человѣкъ высокаго развитія, понимавшій всю ихъ ложь и могшій обличить ихъ въ этой лжи,-- не придумали ничего лучше, какъ подвергнуть этого человѣка пыткѣ и пытать его до тѣхъ поръ, пока онъ не перестанетъ отличать свѣта отъ мрака, истины отъ лжи и не станетъ соглашаться съ ними въ томъ, на что имъ было нужно его согласіе!

Чѣмъ болѣе патеровъ въ какой-либо странѣ, тѣхъ чаще въ ней казни, тѣмъ безпощаднѣе наказанія!

Въ нѣкоторыхъ странахъ, тамъ, гдѣ прогрессъ не пустое слово, какъ въ Америкѣ, Англіи, Швейцаріи, уничтожены, по крайней мѣрѣ, хоть пытки.

Въ Римѣ тоже о пыткахъ молчатъ, но это еще ничего не значитъ. Это рѣшится проникнуть въ тѣ потаенные ходы, которые идутъ подъ церквами, семинаріями, монастырями? Кто можетъ войти въ тѣ клѣтки безчисленныхъ тюремъ, гдѣ томятся осужденные на вѣчное одиночное заключеніе? Кто знаетъ тайны тѣхъ братствъ, гдѣ всякое лицо, мужчина или женщина, принадлежащія къ нему, даютъ страшныя клятвы -- позабыть все остальное человѣчество и служить тѣломъ и духомъ интересахъ одного братства! Кто знаетъ, что дѣлается въ этихъ тайныхъ конгрегаціяхъ, гдѣ деспотизмъ абсолютенъ, безотвѣтственъ, всемогущъ!

Да! въ Римѣ, гдѣ находится престолъ намѣстника Бога мира и искупителя, до сихъ поръ существуютъ пытки, какъ во время святаго Доменика и Торквемады. Въ Римѣ, въ его мрачныхъ подземельяхъ, до сихъ поръ работаютъ неустанно щипцы и веревки при каждомъ самомалѣйшемъ политическомъ волненіи, при каждомъ пароксизмѣ страха патеровъ.

Бѣдный Дентато! Этотъ драгунскій сержантъ, помогшій бѣгству Манліо, подвергался пыткѣ по два раза въ день, утромъ и вечеромъ,-- такъ жадно хотѣли отъ него добиться именъ его сообщниковъ.

Я избавлю читателей отъ страшной картины мученій, какимъ подвергали этого честнаго римлянина, какъ его перетягивали веревками, жгли щипцами, и какъ обративъ еще при жизни въ безформенную массу, бросили его въ уголъ его потайной кельи -- при послѣднемъ издыханіи -- ожидать прихода смерти, какъ благодѣянія. Но я не могу умолчать о томъ, что наши инквизиторы-палачи не довольствуются обыкновенно одними тяжелыми страданіями несчастныхъ, попадающихъ къ нимъ въ руки. Терзая тѣло, они стараются въ то же время унизить душу своей жертвы. Для этого, въ то время, когда страдалецъ потеряетъ отъ мукъ всякія силы и произноситъ безсвязныя слова, они обыкновенно прислушиваются къ нимъ, ловятъ каждый неясный звукъ, для того, чтобы потомъ, придавъ имъ то значеніе, которое имъ нужно, по ихъ соображеніямъ, покрыть стыдомъ и позоромъ добрую память замученнаго. Такимъ образомъ бѣдный Дентато адскими муками искупилъ свою любовь къ Риму и Италіи въ когтяхъ безчеловѣчныхъ инквизиторовъ. И не одинъ онъ. Въ эти дни бѣшенства и страха аресты были безчисленны. Изъ числа арестованныхъ нѣкоторыхъ также пытали. Даже когда патеры очнулись отъ своего страха, то они и тогда еще продолжали свои жестокости. Трусы всегда въ то же время и жестоки. Самые грозные тираны, самые кровожадные палачи во всѣ вѣка были въ то же время и самыми позорными трусами.

Бѣдный Дентато! Его палачи наклеветали на него, распустивъ слухъ, что онъ назвалъ въ раскаяніи нѣсколько именъ. Во имя этого слуха были произведены еще новые аресты, новыя жестокости, новыя пытки.

Вотъ подъ какими условіями существуетъ Италія. И образованный міръ видитъ это и выноситъ. Мало того, онъ поддерживаетъ нашихъ гонителей, покровительствуетъ имъ, дѣлаетъ ихъ владычество для Италіи обязательнымъ.

Не знаешь просто, на чью долю выпадаетъ болѣе позорная роль; на долю ли нашихъ патеровъ, ихъ покровителей, или того тупаго, несчастнаго народа, который, страдая безъ конца, переноситъ съ непостижимымъ терпѣніемъ свое рабство, бѣдствія и униженія!

XXIII.

Разбойники.

Оставимъ на время всѣ, только что описанныя нами сцспы ужаса и отчаянія, отдохнемъ отъ чумной и зараженной атмосферы, тяготѣющей надъ жителями Рима, и послѣднемъ на дорогу къ Порту д'Анцо за нашими дорогими путешественницами, ѣхали онѣ грустно, такъ-какъ въ Римѣ оставили свое сердце, вмѣстѣ съ дорогими имъ людьми. Но свѣжій воздухъ, который такъ ясенъ и чистъ у насъ въ февралѣ, все-таки сдѣлалъ свое, и онѣ, чѣмъ далѣе отъѣзжали, тѣмъ свободнѣе дышали.

Римская Кампанья, нѣкогда столь плодородная и населенная, въ наши дни, какъ я уже говорилъ, жалкая пустыня, покрытая лѣсомъ, топями и болотами. Любитель дикой природы, однакоже, найдетъ въ этой странѣ не малую пищу для своего пылкаго воображенія, и, можетъ быть, въ цѣломъ мірѣ трудно встрѣтить другой такой клочокъ земли, который представлялъ бы мысли наблюдателя столько различныхъ поводовъ задуматься о прошедшемъ, о его славѣ, величіи и несчастіяхъ.

Охотникъ найдетъ здѣсь множество дичи и звѣрья, отъ перепеловъ до дикаго кабана, и кто рѣшается тутъ поселиться, предпочитая тишину пустыни, шуму и заразѣ городской жизни, найдетъ себѣ и спокойствіе и достаточную пищу.

Собственниковъ земли, какъ я уже говорилъ, въ римской Кампаньи, немного. Вся она принадлежитъ нѣсколькимъ патерамъ, которые, погруженные въ омутъ столичной жизни, никогда даже и не заглядываютъ въ свои владѣнія и содержатъ тутъ развѣ только стада буйволовъ и рогатаго скота.

Но Кампанья замѣчательна еще кое-чѣмъ другимъ.

Въ ней процвѣтаетъ разбойничество. Сосѣдство папскаго правительства, трусливаго и неспособнаго, пользующагося услугами невѣжественныхъ и незнакомыхъ съ военнымъ дѣломъ наемщиковъ, какъ нельзя болѣе способствовало здѣсь возникновенію и распространенію этого печальнаго промысла. Всякій преступникъ и убійца бѣжитъ сюда изъ Рима, находя весьма удобнымъ для себя, въ двухъ шагахъ отъ столицы, находить убѣжище и возможность существованія. Нѣкоторые остаются здѣсь на всю жизнь. Для гонимыхъ по политическимъ причинамъ Кампанья представляетъ такой же безопасный пріютъ.

Статистики утверждаютъ, что нигдѣ не совершается такого количества убійствъ, какъ въ Римѣ. Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, если принять во вниманіе развращающее вліяніе на населеніе духовнаго господства и ту степень раззоренія, въ какое приведена Папская Область, со времени этого господства. Нельзя слѣдовательно удивляться и тому, что, вся Кампанья заселена бѣглецами изъ Рима, между которыми встрѣтится столько же ни въ чемъ неповинныхъ, сколько и закоренѣлыхъ преступниковъ. Всѣхъ этихъ поселенцовъ обыкновенно называютъ безъ различія разбойниками.

Къ этому немалому числу разбойниковъ, по необходимости, слѣдуетъ прибавить всѣ тѣ многочисленныя и страшныя шайки, которыя навербовываются самими патерами для противодѣйствія новому итальянскому правительству. Шайки эти пользуются всесвѣтною извѣстностью -- и кто не слыхалъ за послѣдніе годы о всѣхъ ужасахъ и опустошеніяхъ, которые онѣ производятъ!

Скажу откровенно, я симпатизирую кампанскимъ разбойникамъ.

Разумѣется, что мое сочувствіе не простирается на тѣхъ кровожадныхъ злодѣевъ, которые изъ видовъ корысти или для удовлетворенія грубымъ инстинктамъ своей животной натуры, рѣшаются съ изумительнымъ хладнокровіемъ на всевозможныя злодѣянія, которые мучаютъ и уродуютъ несчастныхъ, попадающихся въ ихъ руки, жгутъ и истребляютъ все, что ни придется, изъ одного ненасытнаго стремленія къ истребленію и разрушенію. Эти злодѣи -- ничего, кромѣ ужаса и отвращенія во мнѣ не возбуждаютъ.

Мои симпатіи лежатъ къ другому роду такъ называемыхъ разбойниковъ, къ тѣмъ изъ нихъ, которые дѣлаются ими изъ необходимости, вынужденные бѣжать отъ деспотизма и тираніи властителей, къ которымъ они питаютъ непримиримую ненависть. Они дѣлаются бѣглецами потому, что не умѣютъ выносить ежедневныхъ оскорбленій и униженій, какимъ подвергаются въ городахъ на каждомъ шагу. Не смѣшиваясь съ ворами и убійцами, они ведутъ бродячую жизнь въ кампанскихъ лѣсахъ, предпочитая ее спокойной осѣдлости, покупаемой дорогою цѣною потери своего человѣческаго достоинства.

Имъ-то я и сочувствую.

Нѣкоторые изъ нихъ могутъ возбуждать къ себѣ, кромѣ сочувствія, даже уваженіе и удивленіе, если при своемъ завидномъ чувствѣ гордой независимости, они въ то же время проявляютъ въ борьбѣ со всякимъ, кто покушается оскорбить ихъ, ловкую неустрашимость и отвагу, храбрость, доходящую до геройства. Въ наши дни, когда наша военная слава пала весьма низко, я, признаюсь, нерѣдко съ невольной гордостью слѣжу за кучками храбрецовъ (къ сожалѣнію, направляющихъ свою дѣятельность на ложную дорогу), которымъ ни почемъ безпрестанныя стычки съ полицейскою стражей, карабинерами, національной гвардіей, регулярными войсками -- чуть не цѣлымъ міромъ враговъ -- и побѣдить которыхъ до сихъ поръ еще никому не удавалось.

Всѣмъ и каждому извѣстно, что за исключеніемъ тѣхъ звѣрствъ, которыя позволяли себѣ шайки, состоящія на жалованьи духовенства, наши такъ-называемне разбойники выказывали за послѣднее время немало храбрости, отваги и предпріимчивости, достойной лучшаго дѣла. Я вывожу изъ этого заключеніе, что эти же самые люди, способные проявлять чудеса храбрости, при другихъ обстоятельствахъ и при умѣньи направить ихъ на хорошую дорогу, могли бы приносить огромную пользу Италіи, составляя какъ бы непобѣдимый ея оплотъ противъ нашествія чужеземцевъ.

Большая часть изъ этихъ людей -- бывшіе земледѣльцы, находившіеся подъ постояннымъ вліяніемъ патеровъ. Понятно, почему они вооружаются противъ единства Италіи.

И сколько времени пройдетъ еще до тѣхъ поръ, пока изъ этой вредной силы не преобразуется сила, полезная для Италіи.

Что между этими разбойниками не все убійцы, довольно указать хотя на Ораціо, этого доблестнаго римлянина, котораго вся Трастеверія, а особенно женщины, склонныя увлекаться храбростію, считали чуть не потомкомъ того знаменитаго Ораціо, который нѣкогда одинъ могъ защитить мостъ отъ цѣлаго войска Порсены. Сходство его съ древнимъ героемъ подкрѣплялось еще однимъ случайнымъ обстоятельствомъ: онъ былъ кривъ. Онъ потерялъ лѣвый глазъ еще въ дѣтствѣ во время схватки съ своимъ однолѣткомъ. Побѣжденный имъ мальчикъ, изъ мести и досады на свое пораженіе, выкололъ ему этотъ глазъ.

Ораціо съ честью послужилъ римской республикѣ. Будучи еще безбородымъ юношей, онъ въ знаменитый день 30-го апрѣля, былъ одинъ изъ первыхъ, напавшихъ на чужеземцевъ и прогнавшихъ ихъ. При Палестринѣ онъ былъ раненъ пулею въ лобъ, при Велетри онъ напалъ на неаполитанскаго кавалериста, обезоружилъ его и принесъ какъ трофей въ Римъ.

Нашимъ путешественникамъ пришлось тоже познакомиться съ разбойниками. Къ несчастію ихъ -- они встрѣтили не Ораціо и не людей этого типа, а разбойниковъ, принадлежавшихъ къ одной изъ самыхъ звѣрскихъ шаекъ. Онѣ уже приближались къ морскому прибрежью, какъ вдругъ изъ сосѣдняго перелѣска послышались выстрѣлы, кучеръ ихъ упалъ съ козелъ и имъ не представлялось уже никакой возможности не убѣдиться въ дѣйствительности постигшаго имъ несчастія.

Манліо, замѣтивъ, что кучеръ убитъ, съ быстротою и легкостью, какой отъ него въ его возрастѣ нельзя было даже и ожидать, вскочилъ на козлы и схвативъ возжи ударилъ по лошадямъ, чтобы пустить ихъ въ галопъ, но безполезно. Четыре злодѣя, вооруженные съ головы до ногъ, выросли какъ изъ подъ-земли и остановили лошадей подъ уздцы.

"Не трогайтесь съ мѣста, или всѣ вы погибли!" закричалъ повелительнымъ тономъ одинъ изъ разбойниковъ, повидимому атаманъ ихъ -- и путники при одномъ взглядѣ на него и его товарищей очень хорошо поняли, что дѣйствительно всякое сопротивленіе съ ихъ стороны будетъ безполезно.

Манліо вынужденъ былъ безъ движенія оставаться на козлахъ. Женщинамъ разбойники приказали, довольно не любезно, тотчасъ же выдти изъ экипажа, но красота Клеліи и Джуліи повидимому произвела и на нихъ сильное впечатлѣніе, такъ-какъ при выходѣ ихъ изъ кареты, они нѣсколько минутъ, молча и даже какъ бы съ почтительнымъ удивленіемъ, смотрѣли на нихъ.

Но это чувство въ нихъ продолжалось недолго и атаманъ первый прервалъ молчаніе:

-- Сеньоры, сказалъ онъ, обращаясь къ женщинамъ:-- если вы безъ сопротивленія и тотчасъ послѣдуете за нами, то я отвѣчаю за безопасность каждаго волоса съ головы вашей. Въ случаѣ же вашего непослушанія -- вы поплатитесь жизнью, и, для большей убѣдительности, я тотчасъ же застрѣлю на глазахъ вашихъ этого человѣка -- закончилъ онъ, указывая на Манліо.

Предлагаю самимъ читателямъ судить объ ужасѣ, какой произвели эти слова на бѣдныхъ женщинъ.

Сильвія зарыдала, также какъ и Аврелія. Клелію бросило въ жаръ и холодъ -- при угрозѣ убить ея отца. Она смертельно поблѣднѣла. Только одна Джулія съ безстрашною холодностью, составляющею отличительную черту націи, въ которой она принадлежала, оставалась повидимому мужественною и спокойною. Казалось, ея прежняя жизнь, исполненная всякихъ случайностей, пріучила ее не терять присутствія духа ни при какихъ обстоятельствахъ.

-- Не найдете ли вы возможнымъ, сказала Джулія, подходя къ атаману:-- взять все наше имущество (при этомъ она вынула и отдала ему свой набитый золотомъ кошелекъ), но только отпустите насъ самихъ, какъ не могущихъ сдѣлать вамъ никакого зла?

Но золото произвело на атамана далеко не примиряющее впечатлѣніе. Видъ его пробудилъ въ немъ только звѣрскіе инстинкты сладострастія, и на рѣчь соблазнительной иностранки онъ отвѣчалъ съ пошлою усмѣшкою:

-- Ахъ, сеньора! сеньора! Развѣ на нашу долю, на долю преслѣдуемыхъ и гонимыхъ бѣдняковъ, каждый день выпадаетъ счастіе и удача подобной встрѣчи?... Кому улыбнется фортуна, тотъ долженъ съумѣть цѣпко схватиться за представляющуюся ему добычу... иначе все потеряешь. Наслаждаться-же красотою, намъ тоже не особенно часто приходится...

И говоря это, онъ перебѣгалъ блуждающимъ взглядомъ отъ Джуліи въ Клеліи.

Джулія не упала духомъ передъ ужасомъ грозившей ей опасности, и въ то время, когда она снаружи казалась холодной и безстрастной, въ головѣ ея бѣгало тысяча мыслей и составлялись самые невѣроятные планы для освобожденія. Не то было съ Клеліей. Отъ ужаса -- при мысли объ убійствѣ отца, она перешла къ отчаянію и страху передъ опасностью, предстоявшею ея чести, а въ настоящемъ смыслѣ словъ разбойника сомнѣваться было невозможно. Съ быстротою южнаго воображенія, она въ одно мгновеніе поняла всю безвыходность своего положенія, и давъ волю своему негодованію, схватилась за свой кинжалъ, стиснула рукою крѣпко на-крѣпко его рукоятку, и съ быстротою грозы кинулась на злодѣя. Джулія, неуступавшая въ храбрости Клеліи, замѣтивъ геройскую рѣшимость своей подруги, послѣдовала ея примѣру, и атаману пришлось бы несдобровать, еслибы онъ былъ одинъ. Но три товарища его не дремали, и одинъ изъ нихъ схватилъ Джулію за талію своими желѣзными руками, такъ что Клеліи пришлось вести одной неравную борьбу съ разбойникомъ-силачемъ. Она хотя и успѣла нанести ему нѣсколько царапинъ, но онѣ, казалось, были ему рѣшительно нипочемъ.

Джулію схватившій ея разбойникъ влекъ уже къ лѣсу, товарищъ его велъ туда же обѣихъ пожилыхъ женщинъ, приставивъ къ ихъ головамъ, чуть не въ упоръ, двуствольный карабинъ; третій разбойникъ, стащивши съ козелъ Манліо, велъ и его тѣмъ же порядкомъ. Наконецъ, атаманъ, наскучивъ сопротивленіемъ Клеліи, тоже потащилъ ее за собою, направляясь къ тому же лѣсу.

Клелія мѣшала ему быстро идти и онъ отсталъ отъ своихъ товарищей.

Вдругъ, надъ головою атамана, разразился чей-то ударъ толстою палкою, ошеломившій и повалившій его. Клелія, даже не сознавая еще хорошо, что такое произошло, воспользовалась минутой и высвободилась изъ рукъ злодѣя, грохнувшагося всею своею тяжестью на дорогу.

ХXIV.

Освободитель.

Новое лицо, появившееся такъ кстати, чтобы помѣшать грубому насилію, былъ человѣкъ мало чѣмъ выше обыкновеннаго роста, но даже бѣглый взглядъ на него внушалъ невольное уваженіе въ его спокойной силѣ. Сложенный красиво и пропорціонально, онъ отличался крѣпкими, чуть не квадратными, плечами, и каждое его движеніе, по своей ловкости, наводило на мысль, что такой человѣкъ, въ случаѣ защиты, можетъ стоить десятка другихъ.

Курчавые и черные, какъ смоль, волосы, красиво падали на его плеча. Черные и блестящіе его глаза производили впечатлѣніе яркаго солнца, неожиданно появляющагося на небѣ изъ-подъ скрывавшихъ его тучъ.

Защита нуждавшихся въ его помощи придавала ему въ эту минуту, сверхъ того, еще особенное обаяніе.

Сваливъ атамана ловкимъ ударомъ на землю, неизвѣстный тотчасъ же поторопился взять его карабинъ и разрядилъ его выстрѣломъ въ разбойника, ухватившаго Манліо, котораго и свалилъ тотчасъ же на мѣстѣ. Другимъ выстрѣломъ онъ также ловко убилъ того изъ злодѣевъ, который велъ пожилыхъ женщинъ. Привыкшій попадать въ глазъ кабану на разстояніи двухсотъ шаговъ, онъ послѣ обоихъ этихъ выстрѣловъ не удостоилъ даже взглянуть, упали ли лица, служившія ему цѣлію, а вмѣсто того устремилъ свой взоръ на Клелію. Но Клелія, вмѣсто сочувственнаго отвѣта на этотъ взглядъ, закричала ему: "не теряйте времени, одну изъ нашихъ разбойники еще тащутъ въ лѣсъ", и она указала ему рукою путь, по которому влекли Джулію.

Незнакомецъ, не теряя ни минуты, съ легкостью серны, пустился по указанному направленію, и черезъ нѣсколько минутъ вернулся назадъ съ Джуліей. Разбойникъ, тащившій ее, замѣтивъ за собою погоню, тотчасъ же разсудилъ за благо бросить ее и прибѣгнуть къ спасительному бѣгству.

Разрядивъ взятый у разбойника карабинъ, незнакомецъ передалъ его Манліо, валявшееся по дорогѣ оружіе они подобрали вмѣстѣ и положили въ карету, и привели въ порядокъ лошадей.

Все общество разсыпалось въ благодарности своему неожиданному избавителю, но виновникъ общаго благополучія принималъ эту благодарность съ необыкновенною разсѣянностью. Его мысль, казалось, была занята чѣмъ-то другимъ и бродила далеко отъ недавней кровавой сцены.

Одно изъ драгоцѣннѣйшихъ качествъ женщины, какъ это извѣстно, составляетъ ея тонкое чутье въ оцѣнкѣ всего дѣйствительно-прекраснаго и героическаго. Будьте только отважны, великодушны, цѣломудренны, презирайте смерть, и вы смѣло можете быть увѣрены, что заслужите не только одобреніе женщины, но даже и ея привязанность. Я нисколько не сомнѣваюсь въ томъ, что это тонкое чувство женщинъ служитъ главнѣйшимъ двигателемъ и рычагомъ всего развитія человѣчества.

Мужчина, для того, чтобы понравиться женщинѣ, старается быть, такъ сказать, чище, лучше, изящнѣе и любезнѣе самого себя. Ему хочется выказать, во что бы то ни стало, что и онъ способенъ на высокія мысли и дѣла. Такимъ образомъ въ отношеніи великодушія, героизма, храбрости, на женщину слѣдуетъ смотрѣть, какъ на естественную воспитательницу мужчины, и женщина же составляетъ слѣдовательно главное орудіе въ рукахъ Творца -- для совершенствованія грубой и крѣпкоголовой породы людей.

Наши женщины не могли оторвать своихъ взглядовъ отъ своего освободителя. Онѣ съ любопытствомъ оглядывали незнакомца. Ихъ поразила его необычайная стройность, онѣ съ удовольствіемъ смотрѣли на его чудесные волосы, на благородный лобъ, украшенный... круглымъ рубцемъ отъ непріятельской пули. Казалось, онѣ не могли побѣдить въ себѣ того очарованія, которое производила на нихъ вся его изящная внѣшность -- какое-то олицетвореніе спокойной силы и храбрости. А между тѣмъ -- онъ былъ кривъ на одинъ глазъ, хотя этого недостатка почти нельзя было замѣтить.

Мало того -- это былъ разбойникъ!

Да, разбойникъ, или такъ его, по крайней мѣрѣ, называли патеры.

Для нихъ, впрочемъ, онъ и дѣйствительно былъ настоящимъ разбойниковъ.

Но онъ не казался разбойникомъ ни Клеліи, ни Джуліи... Глядя на него, обѣ онѣ -- увы! забыли даже на время Аттиліо и Муціо, которые были не менѣе его красивы, но... такова слабость человѣческой природы, пересиливающая въ насъ порою самые дорогіе намъ и святые наши взгляды.

Путешественникамъ нашимъ пришлось, однакожь, еще болѣе изумиться, когда незнакомецъ, выйдя изъ своей задумчивости, вдругъ быстро подошелъ къ Сильвіи, взялъ ее за руку, поцаловалъ ее со слезами и растроганнымъ голосомъ произнесъ:

-- Какая встрѣча! Вы не узнаете меня, дорогая? Взгляните на мой лѣвый глазъ. Потеря его, припомните, не стоила мнѣ жизни только единственно благодаря вашей истинно материнской и нѣжной заботливости.

-- Ораціо! Ораціо! сынъ мой! ты ли это! произнесла рыдая Сильвія, раскрывая незнакомцу свои объятія.

-- Да я, Ораціо! тотъ самый Ораціо, котораго вы пріютили умирающимъ, сиротою, которому вы дали кусокъ хлѣба тогда, когда его у него не было... Однако, сказалъ онъ черезъ нѣсколько минутъ, все еще рыдавшей Сильвіи: -- вы выбрали очень дурное мѣсто для выраженія нашихъ чувствъ. Здѣсь очень небезопасно. Если вамъ удалось отдѣлаться отъ однихъ негодяевъ, то это еще не значитъ, что вы не встрѣтитесь съ другими... Я, напримѣръ, знаю навѣрно, что въ этой рощѣ скрывается цѣлая шайка...

Говоря это, Ораціо снова осмотрѣлъ лошадей, пригласилъ общество сѣсть въ карету и, вскочивъ на козлы, весело помчалъ карету къ морю.

Когда карета достигла прибрежья, бальзамическій морской воздухъ благотворно подѣйствовалъ на все общество, утомленное столькими неожиданностями. Особенно сильно видъ моря подѣйствовалъ на Джулію -- дочь страны, справедливо прозванной "царицею морей". Она, какъ и всѣ, выросшіе на морскомъ берегу, была его восторженной поклонницей. Если человѣкъ растетъ на берегу моря, онъ въ него влюбляется. Теряя море, онъ не умѣетъ ничѣмъ утѣшиться; возвращаясь къ нему, онъ встрѣчаетъ его, какъ любимаго человѣка...

Понятенъ, поэтому, тотъ восторгъ, который ощутили десять тысячъ грековъ Ксенофонта, послѣ своихъ утомительныхъ и печальныхъ десятилѣтнихъ странствованій въ Персіи. Единодушный крикъ ихъ, при видѣ моря, и единодушная мысль встрѣтить "Амфитриту-освободительницу" -- понятно, не нуждается ни въ какихъ объясненіяхъ.

XXV.

Яхта.

"Здравствуй, красивая Наяда, любующаяся своимъ отраженіемъ въ струяхъ Средиземнаго моря! Возвращаюсь къ тебѣ растроганною и исполненною въ тебѣ любовью.

"И какъ мнѣ не любить тебя, какъ подругу? Не обязана ли я тебѣ столькими наслажденіями, множествомъ необыденныхъ ощущеній?

"Да, я люблю тебя. Когда океанъ становится гладкимъ, какъ зеркало, отражая съ волшебною ясностью всякій предметъ, находящійся на его поверхности, какъ хорошо смотрѣть на него въ твоей палубы.

"Какъ я люблю находиться на тебѣ, когда водное лоно покроется легкой зыбью и рябью, и какъ медленно расправляешь свои бѣлыя крылья-паруса и ѣдешь, накрѣнясь нѣсколько въ одну сторону, какъ бы играя съ волнами и прислушиваясь къ той пѣсни, которую шепчетъ тебѣ, какъ бы ласкаясь, легкій вечерній вѣтеръ.

"Но я влюбляюсь въ тебя до безумія, когда, подобно дикому степному скакуну, взметавъ бѣлую пѣну, мчишься ты въ догонку за разгулявшимися волнами, догоняя ихъ, разсѣкая, раздавливая, разгорячаясь и становясь только дѣятельнѣе отъ тѣхъ различныхъ препятствій, какія своенравная буря противопоставляетъ твоему побѣдному бѣгу.

"Я люблю тебя, прекрасная Наяда, но стану любить еще больше, такъ-какъ я рѣшила называть тебя впередъ Клеліей -- въ честь моей дорогой и милой подруги, въ честь безстрашнаго ребенка, который не задумался, при неизбѣжной почтя опасности, разстаться съ жизнью, наброситься на сильнаго врага для того, чтобы избѣгнуть посрамленія"...

Такъ привѣтствовала мысленно свою яхту Джулія, собираясь ее увидѣть. Она рѣшила называть ее уже не Наядою, а Клеліею, потому что съ той минуты, когда она увидала энергическое нападеніе дѣвушки на атамана, она всецѣло подчинилась ея вліянію. Привязанность ея съ этой минуты получила необычайную прочность, такъ-какъ удовлетворяла инстинктивному влеченію Джуліи ко всему прекрасному и возвышенному. Привязанностямъ этого рода обыкновенно не могутъ мѣшать ни мелкіе разсчеты, ни жалкая ревность,-- онѣ заключаются на всю жизнь. Связью ихъ служитъ взаимное удивленіе и уваженіе.

Джулія нашла, что идти всѣмъ обществомъ въ Портъ д'Анцо было бы неблагоразумно, такъ-какъ этимъ можно было возбудить подозрѣніе въ папской полиціи, сторожившей портъ. Поэтому она предложила идти съ собою только Манліо, въ видѣ кучера, и Авреліи, въ видѣ служанки. Съ Сильвіей и Клеліей она разсталась на нѣкоторомъ разстояніи, вблизи рощи, прилегавшей къ морскому прибрежью, поручивъ ихъ охрану Ораціо.

Трудно было и найти лучшаго для нихъ охранителя. Римлянинъ Ораціо съумѣлъ бы защитить ихъ отъ цѣлаго войска, и съ готовностью позволилъ бы, ради ихъ, разрѣзать себя на куски.

Мысъ д'Анцо къ югу и Чивитта-Веккія на сѣверъ составляютъ границы того негостепріимнаго и опаснаго прибрежья, которое носитъ названіе "римскаго". Мореплаватели зимою держатся обыкновенно въ открытомъ морѣ какъ можно дальше отъ этого прибрежья, для того, чтобы избѣгнуть вѣтровъ Либеціи, дующихъ съ необычайною силою, и способствующихъ нерѣдко гибели и крушенію судовъ.

Устья Тибра, находящіяся почти въ самомъ центрѣ прибрежья, судоходны только въ той своей части, которая носитъ названіе фіуминченской косы, для судовъ, сидящихъ въ водѣ не глубже четырехъ или пяти футовъ, да и то только въ весеннюю пору, такъ-какъ лѣтомъ вся эта мѣстность подвержена злокачественнѣйшимъ лихорадкамъ, а зимою морскіе вѣтры грозятъ здѣсь постоянною опасностью.

На лѣвомъ берегу Тибра, къ мысу д'Анцо и горѣ Цирцелло -- обитали нѣкогда въ древности воинственные вольски, покорить которыхъ римлянамъ стоило не мало труда. Отъ знаменитой ихъ столицы, Ардеи, до сихъ поръ сохраняются развалины, свидѣтельствующія о благоденствіи этого древняго народа. Папское управленіе обратило и эту мѣстность въ пустыню.

Такимъ образомъ мысъ д'Анцо съ его возвышенностію образуетъ портъ, носящій это же имя. Портъ этотъ годенъ только для самыхъ мелкихъ судовъ, и въ немъ-то красовалась, ожидая посѣщенія свой повелительницы, красивая яхта Джуліи.

Прибытіе Джуліи въ портъ, хотя не составило праздника папскимъ властямъ, искренно ненавидящимъ англичанъ, какъ еретиковъ и либераловъ, за то было привѣтствовано, какъ праздникъ на самой яхтѣ, съ служащими которой Джулія умѣла всегда сохранять дружбу, за что они ее чуть не боготворили.

Морякъ, человѣкъ подвергающійся цѣлую свою жизнь постояннымъ опасностямъ, имѣетъ множество правъ на симпатію женщины, склонной, какъ я уже говорилъ, всегда тонко цѣнить отвагу и храбрость. Съ своей стороны грубые, но честные и великодушные моряки -- всегда умѣютъ цѣнить женщину. Мудрено ли же, что при своихъ достоинствахъ Джулія была идоломъ всего экипажа.

Осмотрѣвъ палубу и отвѣтивъ дружески на искреннія привѣтствія своихъ земляковъ, Джулія взошла въ каюту и позвала туда капитана Томсона, чтобы сговориться, какъ взять остальныхъ пассажировъ съ мѣста, гдѣ они оставались, чтобы идти потомъ въ какую нибудь безопасную страну.

-- Все устроимъ какъ нельзя лучше! отвѣчалъ смѣлый морякъ, котораго уже начинала томить скука бездѣйствія, и который былъ очень радъ сослужить любую службу изящной владѣтельницѣ яхты, хотя бы даже съ опасностью собственной жизни.

Менѣе, чѣмъ черезъ часъ послѣ того, какъ на Клел і ю пришли пассажиры, яхта снялась съ якоря и съ развѣвавшямися парусами, при легкомъ попутномъ вѣтрѣ, вышла изъ порта въ море.

ХXVI.

Буря.

Напомнимъ читателямъ, что дѣйствіе нашего разсказа происходитъ во второй половинѣ февраля, а этотъ мѣсяцъ,-- худшій изъ всѣхъ для находящихся въ морѣ, особенно въ Средиземномъ. "Февраль коротокъ, да хуже турка", говорятъ здѣсь наивно моряки.

Капитанъ Томсонъ, торопясь скорѣе исполнить приказаніе Джуліи, не обратилъ особеннаго вниманія на барометръ, а барометръ падалъ страшно. Въ этихъ же мѣстахъ усиленное паденіе барометра -- вѣрный признакъ наступленія крѣпкихъ вѣтровъ Либеціи.

"Клелія", какъ мы уже сказали, вышла на всѣхъ парусахъ, и шла бойко, приведенная по вѣтру. Встрѣчная старая зыбь встрѣтила ее легкой, убаюкивающей качкой, "легкой и убаюкивающей", впрочемъ, только для капитана Томсона или для наблюдателей съ прибрежья. Ни Манліо, ни Аврелія не находили ее такой, и брошенные игрою судьбы, противъ желанія, въ первый разъ на произволъ капризной стихіи, они не находили въ вачкѣ особеннаго наслажденія и уже испытывали всѣ непріятные симптомы морской болѣзни.

Пристать къ мѣсту, гдѣ оставались Ораціо и двѣ женщины, должно было ночью, такъ-какъ мѣсто это находилось мили за три на сѣверъ отъ мыса Анцо. Джулія просила капитана непремѣнно быть тамъ около полуночи, и съ Ораціемъ было условлено, что онъ при приближеніи яхты разведетъ востеръ, для опредѣленія мѣста своего нахожденія. Казалось, все было обдумано отлично и неуспѣха трудно было ожидать, такъ-какъ и Томсонъ и Ораціо не принадлежали къ людямъ, останавливающимся передъ исполненіемъ, взятаго ими на себя, долга. Но... буря рѣшила иначе.

Легкій восточный вѣтеръ, называемый мѣстными жителями "грекомъ", провожавшій "Клелію" за двѣ мили отъ порта, вдругъ совершенно стихъ. На небѣ со стороны Либеціи показались черныя тучи, и, что всего было хуже, по этому направленію шло сильнѣйшее волненіе. Наши путники стали желать вѣтра, котораго сначала боялись, такъ-какъ при безвѣтріи и при невозможности наставлять паруса, ихъ тянуло волненіемъ прямо на скалистые берега, гдѣ ихъ ожидало неизбѣжное крушеніе.

Наступила ночь; опасный берегъ былъ совсѣмъ близко и Томсону, къ его неудовольствію, пришлось объявить Джуліи, что единственнымъ средствомъ къ спасенію было -- встать на мертвый якорь.

Джулія, безстрашная на морѣ, какъ и на землѣ, стояла на палубѣ, закутавшись въ большой платокъ. Она слѣдила за всѣмъ: и за ходомъ облаковъ, и за направленіемъ зыби, и за каждымъ движеніемъ своей бѣдной яхты, которая, подобно страдающему и утомленному человѣку, заявляла особымъ скрипомъ свои усилія противостоять бѣшеному напору волнъ, толкавшихъ ее на опасныя береговыя скалы.

Замѣчаніе капитана о необходимости встать на мертвый якорь было конечно справедливо, но едва-ли какое либо судно въ этой мѣстности могло бы удержаться на якорѣ при крѣпкомъ вѣтрѣ, дувшемъ прямо на берегъ. Дѣлать было однако нечего -- другихъ средствъ спасенія не оставалось, и Джулія должна была согласиться. Матросы уже стали тянуть якорную цѣпь, какъ вдругъ Джулія громкимъ крикомъ остановила начатую работу.

Дѣло въ томъ, что первымъ, легкимъ порывомъ вѣтра отъ Либеціи у ней унесло перчатку. Этого было достаточно, чтобы она увидѣла, что якорная стоянка будетъ невозможною. И въ самомъ дѣлѣ, паруса Клеліи начали вздуваться, судно сдѣлалось устойчивѣе, стало слушаться руля и нѣсколько накренилось влѣво. Яхта, носъ которой тянуло къ сѣверу, вставъ противъ зыби, принимала направленіе къ югу -- и во время! Судно дрейфовало къ прибрежному мелководію и во время поворота набѣжавшею волною его едва не захлестнуло. Гибель -- у римскаго прибрежья не заставляетъ себя долго ожидать!

Ураганъ быстро приближался. Мачты, паруса, снасти, цѣпи, все трещало, все грозило гибелью. Правый бокъ Клеліи залило на нѣсколько мгновеній водой, но благодаря своимъ хорошимъ морскимъ качествамъ, легкое судно, съ быстротою дельфина, вынырнуло на поверхность пѣнившихся волнъ. Смѣлый Томсонъ энергически отдавалъ приказанія и сильная, отрывистая рѣчь его команды разносилась по палубѣ. Онъ приказалъ матросамъ находиться на готовѣ у снастей, но безъ надобности не стягивать парусовъ.

Сдѣлавъ оборотъ назадъ съ тою отчетливостью, какою обыкновенно отличаются суда этого рода, яхта стала подъ вѣтеръ, качка стала тотчасъ же меньше, и такъ-какъ вѣтеръ крѣпчалъ, то Томсонъ приказалъ уменьшить паруса. Почти черезъ полчаса всѣ лишніе паруса были убраны и все закрѣплено и приготовлено для борьбы съ насиліемъ моря.

Клелія пошла съ лѣвымъ вѣтромъ, а черезъ часъ она уже штормовала съ вполнѣ развившимся ураганомъ.

-- Что за ужасный порывъ вѣтра, сказалъ Томсонъ Джуліи, не хотѣвшей еще оставить палубу.-- Юнгу Джона унесло въ море!

-- Бѣдный юноша! вздохнула Джулія.

-- Однако, вамъ необходимо уйти въ каюту, сказалъ капитанъ: -- иначе я ни за что не отвѣчаю! вы видите, что мы сами приняли всѣ предосторожности, чтобы насъ не снесло въ море...

Въ самомъ дѣлѣ, готовилось какъ бы нѣчто страшное: всѣ люки были забиты, люди находились у вантъ, и оба рулевыхъ были привязаны веревкою въ судну.

Джулія вынуждена была согласиться на просьбу Томсона, хотя она и не страшилась погибели; согласилась она только для того, чтобы успокоить своихъ друзей.

При входѣ въ каюту она увидала сцену, при видѣ которой не могла не разсмѣяться. Вѣроятно, тѣмъ же ударомъ волни, которымъ снесло въ море Джона -- Аврелію и Манліо сбросило съ коекъ на полъ, какъ разъ на одно и то же мѣсто. Бѣдная женщина, первый разъ въ жизни испытывавшая бурю, потеряла всякое соображеніе, думала, что насталъ конецъ міра, и видя подлѣ себя живое существо, какъ бы желая убѣдиться, что это дѣйствительно человѣкъ, схватилась за Манліо съ тою силою, какую даетъ отчаяніе. Напрасно Манліо кричалъ ей, что она его задушитъ,-- она услыхала дружескій голосъ, но въ приливѣ симпатіи еще сильнѣе сжала своого невольнаго сосѣда. Бѣдный Манліо не зналъ, что дѣлать; ему было трудно дышать, и хотя, привыкнувъ таскать цѣлыя глыбы мрамора, онъ могъ бы при нѣкоторомъ усиліи высвободиться отъ объятій своей сосѣдки, но отчасти по добродушію, отчасти отъ истощенія вслѣдствіе морской болѣзни -- онъ ничего не предпринималъ для своего освобожденія.

Въ этомъ траги-комическомъ положеніи застала своихъ друзей Джулія... Это произвело въ ней неудержимый взрывъ смѣха и веселости. Съ помощію прислуги она тотчасъ же кое-какъ высвободила Манліо, и старалась ободрить какъ его, такъ и Аврелію.

Клелія всю ночь боролась съ бурею, и если она не погибла, то благодаря только своимъ отличнымъ морскимъ качествамъ, такъ же, какъ энергіи Томсона и всего экипажа.

На зарѣ буря стала какъ бы нѣсколько стихать, и направленіе вѣтра позволило судну направиться для стоянки въ портъ Ферайо или Лонгоне, чтобы оправиться тамъ отъ вынесенныхъ имъ аварій, которыя были весьма значительны. Шлюпки, привязанныя къ бокамъ судна, были разбиты въ щепы, борты поломаны, и обѣ рубки снесены въ море, отъ кормы до носа была одна гладкая поверхность.

При самомъ наступленіи дня громадная волна, вкатившаяся на палубу, свалила фокъ-мачту, и такимъ образомъ доставила бурѣ возможность довершать свободно свое дѣло разрушенія.

Такимъ образомъ Томсонъ, рѣшившись искать порта, былъ вынужденъ къ этому крайнею необходимостью. Такъ же, какъ и большая часть его земляковъ, онъ на подобную мѣру рѣшался не охотно, если оставалась еще хотя малѣйшая возможность держаться. Потакать безумнымъ прихотямъ моря было не въ его духѣ...

XXVII.

Пустыня.

Пора, однакоже, намъ вернуться отъ Клеліи-Яхты къ Клеліи настоящей. Ораціо, какъ это было условлено, ровно въ полночь, зажегъ костеръ, и довольно долго съ безпокойствомъ всматривался въ мракъ моря, прислушиваясь, не приближается ли шлюпка, долженствовавшая принять нашихъ путницъ для доставленія ихъ на яхту. Но поднимавшійся ураганъ и сильное волненіе моря убѣдили его очень скоро, что въ такую ночь ожидать возможности попасть на яхту -- было бы однимъ безуміемъ.

Кромѣ того, не будучи морякомъ, Ораціо еще до наступленія теплоты видѣлъ по эволюціямъ яхты, съ которой онъ не спускалъ, пока было можно, глазъ, что она, повидимому, вовсе не разсчитывала идти въ прибрежью, и съ усиленіемъ урагана онъ сталъ внутренно опасаться, чтобы судно не погибло.

Поэтому онъ рѣшился прежде всего сыскать какой-нибудь пріютъ на ночь для порученныхъ его охранѣ женщинъ, что скоро и отыскалъ въ развалинахъ старой башни {Почти по всѣмъ берегахъ Средиземнаго моря находятся развалины сторожевыхъ башенъ, служившихъ во времена морскихъ разбоевъ для наблюденія за появленіемъ пиратовъ. Прим. авт. }. Потомъ онъ сталъ ходить вдоль прибрежья, съ цѣлью подать помощь, если это понадобится, кому либо изъ подвергнувшихся крушенію. Съ трудомъ протирая глаза, которые залѣпляли ему брызги съ моря и крупныя капли дождя, мочившаго его безъ милосердія, онъ замѣтилъ, что какъ будто на бѣломъ гребнѣ одной изъ поднявшихся волнъ лежало что-то черное. Это заставило Ораціо подойти поближе къ морю, и вскорѣ онъ разглядѣлъ почти у берега человѣка, лежавшаго почти безъ движенія.

Это былъ бѣдный Джонъ, который боролся со смертью послѣ продолжительной и тяжкой борьбы съ волнами. Ораціо приблизился къ нему, насколько могъ, и вынесъ его на себѣ на берегъ, а потомъ отнесъ и въ башню, гдѣ Клелія и Сильвія хлопотали о поддержкѣ огня, который въ подобную ночь бываетъ обыкновенно такъ дорогъ людямъ.

Джону было не болѣе одиннадцати или двѣнадцати лѣтъ, но онъ былъ хорошо сложенъ и силенъ, какъ большая часть англійскихъ дѣтей-моряковъ. Наши женщины приняли его съ распростертыми объятіями, и ему тотчасъ же подали всевозможную помощь: раздѣли, высушили, одѣли въ сухое платье. Не доставало только грогу, но и этой бѣдѣ помогъ Ораціо: при немъ оказалась фляга орвіетскаго вина, купленнаго имъ на дорогу дамамъ. Джонъ выпилъ вина, и часа черезъ два, въ сухомъ платьѣ, передъ огнемъ и въ такомъ пріятномъ обществѣ, совершенно забылъ и яхту, и бурю, и цѣлый свѣтъ, и, опершись головой о скалу, захрапѣлъ такъ, какъ будто покоился гдѣ-нибудь у себя дома, на мягкомъ пуховикѣ.

Ораціо, нѣсколько передохнувъ, снова отправился на поиски на прибрежье, со страхомъ и надеждою встрѣтить какого-нибудь несчастнаго и еще кому-нибудь принести помощь. Но такъ-какъ послѣ продолжительныхъ поисковъ онъ ничего не нашелъ, то вернулся, почувствовавъ также необходимость обсушиться у огня.

Клелія, утомленная происшествіями дня, спала глубокимъ сномъ, положивъ голову свою на колѣна матери. Молодость и утомленіе убаюкали ее сразу.

Но Сильвія не спала, а только дремала. Множество впечатлѣній, испытанныхъ ею за эти дни, произвели у ней безсонницу. Кромѣ того, она опасалась заснуть, и даже почти боялась пошевельнуться, чтобы не разбудить своей дорогой Клеліи. Вмѣстѣ съ тѣмъ, безпокойство о судьбѣ Манліо въ такую непогоду не оставляло ее. "Что-то съ нимъ, бѣднымъ, теперь дѣлается?" думала она, и для очищенія совѣсти прибавляла: "а также и съ Авреліей?"...

Ораціо и не думалъ даже о снѣ; онъ зналъ, что папская стража порта д'Анцо слишкомъ близка, чтобы можно было думать объ отдыхѣ. Онъ сидѣлъ на камнѣ передъ огнемъ, и время отъ времени подкидывалъ въ пламя сухіе сучья.

Онъ былъ безъ плаща, такъ-какъ отдалъ его женщинамъ вмѣсто покрывала. За поясомъ его висѣли патронташъ, два револьвера и кинжалъ съ широкимъ лезвіемъ, могшій служить въ то же время охотничьимъ ножомъ.

Садясь къ огню, чтобы обсушить свое промокшее платье, онъ положилъ осторожно возлѣ себя свой карабинъ, предварительно тщательно его осмотрѣвъ.

Одѣтъ онъ былъ въ черное бархатное платье, съ серебряными пуговицами; на ногахъ его были кожанные штиблеты, застегивавшіяся до колѣнъ. На шеѣ его былъ широко повязанъ красный, шелковый платокъ, съ большимъ узломъ на груди. Черная шляпа, почти калабрійской формы, надвинутая нѣсколько на правую сторону, покрывала его голову, напоминавшую Марса.

Когда время отъ времени разгоравшееся пламя освѣщало его мужественное лицо, любой художникъ могъ бы залюбоваться выраженіемъ этого лица, на которомъ можно было прочесть спокойное сознаніе силы и храбрость, доходящую до героизма.

Сама Сильвія не разъ во время своей дремоты невольно любовалась его фигурой, и въ эти минуты едва-ли не забывала даже о Манліо.

Пусть современные гермафродиты, преклоняющіеся передъ идоломъ папской власти, или умиляющіеся передъ чужеземцемъ-узурпаторомъ, удивляются, что я съ такою любовью останавливаюсь на описаніи разбойника, голова котораго оцѣнена папской полиціей. Мнѣ до нихъ нѣтъ никакого дѣла. Если желать искренно единства Италіи, быть всегда наготовѣ на борьбу съ неправдой и съ чужеземцами, значитъ, быть разбойникомъ, то мнѣ все равно, я и въ разбойникѣ признаю героя и такого человѣка, какого ищу. Вотъ итальянецъ, скажу я:-- какимъ онъ долженъ быть, какимъ представляется мнѣ въ мечтахъ моихъ, и какимъ навѣрно будетъ, когда Италіи удастся вырваться изъ когтей и вліянія послѣдователей Лойоллы!

-- Сеньора! сказалъ Ораціо, обращаясь къ Сильвіи, такимъ сладкимъ и почтительнымъ голосомъ, что заставилъ ее вздрогнуть: -- утро не должно насъ застать здѣсь, такъ-какъ мы здѣсь не внѣ опасности. Едва разсвѣтетъ и въ лѣсу можно будетъ распознавать тропинки, мы должны отсюда удалиться, чтобы не попасть въ руки нашихъ враговъ.

-- Но, вѣдь такимъ образомъ мы разойдемся еще болѣе съ Манліо, Авреліей и Джуліей, отвѣтила она грустно.

-- Что же дѣлать? отвѣчалъ Ораціо: -- объ нихъ намъ, по крайней мѣрѣ, нѣтъ основаній опасаться; они очевидно въ открытомъ морѣ, и будемъ надѣяться, не пострадали отъ бури. Во всякомъ случаѣ, прежде чѣмъ удалиться въ лѣсъ, мы осмотримъ на всякій случай все прибрежье, хотя, конечно, дай Богъ, чтобы мы тамъ съ ними не встрѣтились.

-- Боже мой! неужели же ихъ выкинуло на берегъ ураганомъ! вскричала Сильвія, обращая умоляющій взоръ къ небу.

Ораціо ничего не отвѣчалъ; онъ зналъ, что въ такую страшную бурю все могло случиться. При первомъ блескѣ разсвѣта, когда онъ нашелъ, что было уже настолько свѣтло, что женщины будутъ въ состояніи отличать дорогу, онъ поднялся, взялъ карабинъ и сказалъ Сильвіи: "теперь пора!"

Сильвія разбудила осторожно Клелію, Ораціо разбудилъ Джона, и черезъ нѣсколько минутъ всѣ они съ Ораціо впереди вышли изъ пещеры и направились къ сѣверу по краю болота, параллельно съ берегомъ.

Буря значительно стихла, но не настолько, чтобы не затруднять пути нашимъ друзьямъ. Дождь почти пересталъ, но брызги отъ разбивавшихся волнъ летѣли имъ прямо въ лицо, что причиняло имъ не мало безпокойства. Прежде поворота въ лѣсъ надобно было осмотрѣть прибрежье, и вотъ Ораціо, взявшись собою Джона, вскарабкался на довольно высокій песчаный холмъ и вперился своимъ быстрымъ взоромъ въ даль, достаточно уже освѣщенную восходившимъ солнцемъ. Къ счастію, нигдѣ по всему пустынному и печальному берегу, кромѣ пѣнившихся валовъ, не было замѣтно никакихъ слѣдовъ крушенія. Тогда Ораціо вернулся къ ожидавшимъ его за холмомъ женщинамъ и сказалъ: "Наши друзья внѣ опасности, теперь и намъ слѣдуетъ озаботиться о своемъ спасеніи", и съ этими словами повернулъ направо, по хорошо знакомой ему тропинкѣ, ведшей въ лѣсную чащу, куда все общество и послѣдовало за нимъ.

XXVIII.

Отступленіе.

Послѣ всего происшедшаго въ термахъ Каракаллы, положеніе Аттиліо и его друзей стало крайне опаснымъ. Предатель заплатилъ жизнью за свою вину; тоже послѣдовало и съ нѣкоторыми ищейками полиціи, но дѣло въ томъ, что полиція все-таки напала на слѣдъ заговора, и конечно, знала или догадывалась объ именахъ главныхъ его руководителей. Еслибы заговорщики другихъ частей Италіи были наготовѣ, какъ римляне, то въ эту самую ночь, 15 февраля, все дѣло могло быть окончено, какъ могло бы окончиться и въ каждый послѣдующій день. Но большинство этихъ заговорщиковъ принадлежало къ умѣреннымъ; умѣренные же, какъ всегда своею нерѣшительностью и колебаніями -- и тутъ только мѣшали дѣлу, сами не отваживаясь ни на что опредѣленное и ожидая, что освобожденіе родины упадетъ къ нимъ съ неба -- подобно маннѣ, или будетъ любезно предложено имъ иноземцами. Что имъ было за дѣло до національнаго достоинства? до того, что Италія подавала поводъ въ насмѣшкамъ надъ нею всѣмъ остальнымъ народамъ Европы. Что ея провинціи за деньги покупались и продавались? Большинство итальянцевъ не были даже способны поступиться для общаго блага и своего національнаго единства тѣми жалкими выгодами, которыя доставляла имъ служба и карьера. Они цѣпко держались за ту подачку, какой имъ удалось добиться -- послѣ революціи. И такимъ образомъ Италія, въ теченіе столькихъ вѣковъ раздѣленная, поруганная, проданная, опозоренная, униженная, развращенная своими патерами, даже и послѣ своего начавшагося возрожденія снова принесена была въ жертву -- сатанинскому честолюбію своего верховнаго жреца и ей не оставалось ничего болѣе, какъ со смиреніемъ снова приступить къ принятію древняго обычая -- церемоніальнаго цалованія туфли.

Такія условія представлялъ Римъ въ первые мѣсяцы 1867 года, когда чуждые и наши наемщики упрочились въ вѣчномъ городѣ, и Италія, въ угоду ханжившему хищнику, должна была торжественно отречься отъ обладанія Римомъ и отказаться отъ всякой славы въ будущемъ. Вмѣсто того, чтобы имѣть возможность возродиться и быть славною и счастливою, украситься ореоломъ свободы и независимости, для которыхъ ея вѣрные сыны принесли уже столько жертвъ, ей пришлось безстыдно опуститься снова въ грязь и подчиниться, Богъ знаетъ на сколько еще времени, съ смиреніемъ развратителямъ народа и гонителямъ и ненавистникамъ всего человѣчества!

Но вернемся къ нашему разсказу.

Въ одинъ изъ вечеровъ первыхъ чиселъ марта, въ небольшой комнатѣ дома Манліо, выходившей на дворъ, собрались Аттиліо, Муціо и Сильвіо, для совѣщанія о дальнѣйшемъ направленіи своей дѣятельности. Они послѣ 15-го февраля оставались въ Римѣ въ надеждѣ, не улыбнется ли судьба ихъ дѣлу... Но дѣло Италіи было такъ дурно, что, несмотря на весь великодушный героизмъ нашихъ молодыхъ людей и всю отвагу трехсотъ ихъ товарищей, изъ лабиринта обстоятельствъ, для блага Рима, было невозможно найти никакого выхода.

-- Въ наши дни, произнесъ Аттиліо: -- жертвовать жизнью за отечество не считается уже болѣе заслугой. Въ ходу другіе взгляды, и итальянцы прославляютъ бездѣйствіе, лишь бы не помѣшать черепашьему ходу машины порядка, пришедшагося такъ по душѣ людямъ мелкой посредственности, хвалящихся своею умѣренностью. Наши друзья изъ другихъ провинцій, кажется, окончательно побратались съ врагами и грабителями Италіи... Но мы!... что остается намъ дѣлать?... Можемъ ли мы войти въ сдѣлки и сношенія съ негодяями, готовыми сто разъ продать наше отечество чужеземцамъ?... Можемъ ли мы жить спокойно рядомъ съ этими развратителями народа, ругающимися надъ нашими отцами, дѣлающими нашихъ сестеръ жертвами своего сластолюбія, обратившими весь Римъ въ зловонную помойную яму, въ клоаку своихъ преступленій?

Аттиліо, разгорячаясь, все болѣе и болѣе возвышалъ голосъ, что заставило Сильвіо, болѣе его осторожнаго, остановить его.

-- Говори тише, благородный братъ; ты никакъ не хочешь понять, до какой степени насъ преслѣдуютъ. Неужели ты думаешь, что даже теперь не подслушиваетъ насъ какой-нибудь негодяй, притаившись гдѣ-нибудь около дома? Намъ говорятъ не о чемъ. Всѣ мы -- все это хорошо знаемъ, и дѣло совсѣмъ не въ томъ. Дѣло въ томъ только, что въ Римѣ намъ дольше оставаться нельзя, да и незачѣмъ. Оставимъ здѣсь Реголо, которому поручимъ наши дѣла, а сами уѣдемъ на время въ Кампанью. Тамъ мы тоже найдемъ друзей, хорошіе люди водятся негдѣ. Будемъ ждать, пока Италія не отрезвится, не устанетъ услаждать своихъ взоровъ либеральной арлекинадой, которою ей отводятъ глаза, не убѣдится, что ее продаютъ на каждомъ шагу, и что она довѣрчиво отдалась сама въ руки деспотизма и предательства!

-- Уѣдемте, братья! произнесъ снова Сильвіо, послѣ минутнаго молчанія, впродолженіе котораго, казалось, рѣшеніе его пріобрѣло еще большую опредѣленность: -- уѣдемте! Пусть враги наши назовутъ насъ разбойниками, авантюристами, какъ они уже называли насъ во время славной марсальской экспедиціи. Что намъ до того за дѣло! Какъ и тогда, мы будемъ охранять свободу своего отечества, и когда пробьетъ часъ, въ который Италія захочетъ дѣйствительно освободиться отъ тираніи, мы явимся снова и во всеоружіи къ ней на выручку!

XXIX.

Лѣсъ.

Общество, оставленное нами, шло около двухъ часовъ сряду по лѣсу, пробираясь по чуть замѣтнымъ тропинкамъ. Кое-гдѣ не встрѣчалось даже слѣдовъ человѣческихъ или ихъ, по крайней мѣрѣ, можно было принять скорѣе за разрывы земли, произведенные буйволовыми рогами. Орадіо шелъ впереди всѣхъ и расчищалъ путь отъ валявшихся деревьевъ и сучьевъ, лѣзшихъ въ глаза; Джонъ ему въ этомъ усердно помогалъ. Наконецъ, дойдя до одного мѣста, гдѣ лѣсъ разступался, выходя на небольшой закрытый лужокъ, Ораціо остановился.

Погода разгулялась. Изрѣдка только порывы вѣтра, остатки стихнувшей бури, качали вершинами вѣковыхъ деревьевъ, но на лугу, гдѣ общество наше остановилось, не было замѣтно даже малѣйшаго вѣтерка.

-- Сеньора Сильвіо, сказалъ Ораціо:-- оставайтесь съ Клеліей здѣсь и отдохните, вамъ отдыхъ такъ нуженъ; я же съ Джономъ пойду не на долго поискать пищи.

Говоря это, онъ разостлалъ свой плащъ и пригласилъ женщинъ на него сѣсть, самъ же сдѣлалъ Джону знакъ головою и пошелъ съ нимъ по другому направленію лѣса.

Сильвія дѣйствительно не чувствовала подъ собою ногъ отъ устали, и потому тотчасъ же заснула. Клелія, благодаря своей молодости и сильному сложенію, меньше страдала отъ усталости, но и она была не прочь нѣсколько отдохнуть, особливо въ такой очаровательной мѣстности, гдѣ притомъ не было даже и слѣдовъ человѣческихъ, исключая тѣхъ свѣжихъ слѣдовъ, которые проложили сами наши путники.

Заснуть она, однакоже, не могла, и отдохнувъ только нѣсколько минутъ, побуждаемая живостью своей натуры, снова поднялась. Ее соблазнило множество разнообразныхъ полевыхъ цвѣтовъ, украшавшихъ собою лужайку. Она тотчасъ же стала ихъ рвать, соединяя въ роскошный букетъ, который она задумала поднести матери при ея пробужденіи. Едва она его собрала и сѣла подлѣ заснувшей Сильвіи, какъ невдалекѣ раздался ружейный выстрѣлъ, перекаты котораго чуткое эхо разнесло по всему лѣсу.

Сильвія пробудилась отъ этого звука, и испуганная, долго не могла придти въ себя, не понимая, откуда произошло это нарушеніе молчанія; но она тотчасъ опомнилась, когда Кіелія, разсмѣявшись, сказала ей:

-- Чего ты такъ испугалась, мама! вѣдь это наши друзья охотятся для нашего обѣда, и, конечно, скоро явятся сюда и сами.

Въ отвѣтъ на это Сильвія нѣжно поцаловала Клелію, и между ними завязался тихій разговоръ о дорогихъ людяхъ, съ которыми онѣ недавно такъ странно разлучились, и надежда скораго новаго свиданія съ которыми живило ихъ безпокойное сердце.

Вскорѣ появился и Ораціо съ Джономъ, таща за собою молодаго кабана, убитаго первымъ.

-- Клелія, сказалъ Ораціо: -- не можете ли вы объяснить Джону, чтобы онъ набралъ сухихъ вѣтвей для костра.

Клелія нѣсколько знала по-англійски, и обратясь въ Джону, объяснила ему, въ чемъ дѣло. Джонъ тотчасъ же сталъ ломать сучья, складывать ихъ въ ворохъ, и черезъ нѣсколько минутъ большой костеръ весело запылалъ передъ нашими путниками.

На ремесло мясника обыкновенно глядятъ съ нѣкоторымъ презрѣніемъ, и я нахожу это совершенно справедливымъ. Вѣчно обращаться въ крови, убивать, рубить и рѣзать мясо -- въ этомъ занятіи заключается нѣчто возмутительное и отталкивающее, что-то напоминающее дикарей. Какъ бы ни были чувства человѣка огрубѣлыми, къ такому дѣлу онъ не можетъ относиться безъ нѣкотораго отвращенія. Я лично, напримѣръ, гораздо скорѣе рѣшился бы на всю жизнь сдѣлаться послѣдователемъ пиѳагорейцевъ, не употреблявшихъ животной пищи, чѣмъ взяться за подобное дѣло. Я долженъ признаться, что во мнѣ съ лѣтами постоянно растетъ отвращеніе отъ всякихъ убійствъ и пролитія крови. Нѣкогда, напримѣръ, я былъ страстнымъ охотникомъ; теперь же, каюсь, даже видъ раненой птички заставляетъ меня глубоко страдать.

Не знаю, испытывалъ ли нѣчто подобное Ораціо, отважное дитя лѣса, но такъ или иначе, какъ могъ бы онъ просуществовать не будучи охотникомъ, осужденный постоянно скрываться и избѣгать близости человѣческихъ жилищъ?

На этотъ разъ, однакоже, онъ съ необыкновенною граціею принялся за дѣло, разложилъ убитое животное на траву, и вынувъ свой ножъ-кинжалъ, раздѣлилъ его на куски, сдѣлалъ изъ крѣпкаго сучка нѣчто въ родѣ вертела, продѣлъ на него мясо, и черезъ нѣсколько минутъ подалъ своимъ товарищамъ такое жаркое, отъ котораго, пожалуй, потекли бы слюнки у любого изъ завзятейшихъ представителей нашихъ умѣренныхъ партій.

Приправой къ жаркому послужилъ обществу голодъ, и когда первое чувство его было удовлетворено -- общество развеселилось. Начался общій разговоръ и смѣхъ. Джонъ сдѣлался героемъ праздника. Клелія начала его учить говорить по-итальянски, и первыя попытки мальчика въ этомъ трудномъ для него дѣлѣ были до того смѣшны и подавали поводъ къ такимъ сближеніямъ, что все общество хохотало отъ чистаго сердца.

Впрочемъ, и самъ Джонъ, какъ морякъ, былъ мальчикъ веселаго нрава. Моряки обыкновенно бываютъ необычайно веселы, когда вступаютъ на землю, если они передъ тѣмъ долго на ней не были. Конечно, это не относится къ Джону, который нѣсколько дней находился на стоянкѣ въ портѣ д'Анцо, а передъ тѣмъ незадолго перебывалъ почти во всѣхъ итальянскихъ портахъ; но ему, только что избѣгнувшему смерти, такъ нравилась новость его положенія въ обществѣ незнакомыхъ людей, и притомъ въ лѣсу, гдѣ ему не случалось еще бывать -- что онъ себя чувствовалъ превосходно и вѣроятно нисколько не завидовалъ участи своихъ товарищей, плывшихъ въ это время на яхтѣ. Красота и доброта Клеліи произвели на него сильное впечатлѣніе, такъ же какъ и личность Ораціо -- одна изъ тѣхъ типическихъ личностей, которыя производятъ чрезвычайное обаяніе на дѣтей, да сверхъ того онъ еще видѣлъ въ немъ своего спасителя.

Окончивъ свой походный обѣдъ, общество снова пустилось въ путь, придерживаясь почти того же направленія, какому слѣдовало и до своей остановки, и послѣ продолжительной ходьбы дошло подъ вечеръ до мѣста, откуда передъ ними открылась одно изъ тѣхъ древнихъ построекъ, которыя, подобно Пантеону, повидимому пощадило самое время. Я лично никогда не могу подумать о подобныхъ постройкахъ, безъ того чтобы съ благоговѣйнымъ удивленіемъ не преклониться предъ ними въ своей мысли.

Путники наши остановились у опушки лѣса, откуда начиналась широкая, почти круглая поляна. Столѣтніе дубы возвышались какъ бы съ нѣкоторою правильностью на всей поверхности круга. И нѣсколько упавшихъ дубовъ, можетъ быть, за цѣлые вѣка назадъ сраженные ураганомъ, составляли какъ бы естественныя скамьи, на одну изъ которыхъ и сѣли наши путники.

-- Отдохните здѣсь нѣсколько, сказалъ Ораціо женщинамъ, прикладывая къ губамъ небольшой рогъ, висѣвшій у него за поясомъ, изъ котораго раздались звуки на столько сильные, что этого нельзя было даже и ожидать отъ такого небольшаго рожка. Точно такой же звукъ послышался въ отвѣтъ на его сигналъ. Выходилъ онъ, какъ казалось, изъ сторожки, стоявшей недалеко на возвышеніи и которой наши путники сначала даже не замѣтили.

Спустя нѣсколько минутъ, какой-то человѣкъ, одѣтый подобно Ораціо, вышелъ изъ сторожки и подошелъ къ нему съ почтительнымъ видомъ. Дружеское пожатіе руки, которымъ они обмѣнялись, показывало, что они были между собою знакомы. Послѣ недолгихъ разговоровъ часовой (неизвѣстный оказался часовымъ) вернулся въ сторожку, и Ораціо, попросивъ знакомъ женщинъ подняться, пошелъ вмѣстѣ съ ними, нѣсколько впереди ихъ, прямо въ возвышавшемуся передъ ними древнему зданію.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ *).

* Приступивъ къ переводу настоящаго романа, мы объяснили публикѣ, при какихъ условіяхъ мы начали это дѣло. Желая представить читателямъ нашихъ произведеніе Гарибальди, пока оно не потеряло еще интереса новости, мы поспѣшили переводомъ еще до выхода его въ свѣтъ въ полномъ объемѣ. Нынѣ оказывается, что художественная сторона романа капрерскаго отшельника не отличается особенными достоинствами. Несмотря на это, мы перевели первую часть романа цѣликомъ. Вторую же и третью, мы рѣшились соединить вмѣстѣ и представить публикѣ только въ извлеченіи, полагая, что анекдотическая сторона разсказа -- для нашихъ читателей представить особеннаго интереса не можетъ. Сокращеніемъ анекдотической части романа, впрочемъ, мы только и ограничились, оставляя нетронутыми всѣ тѣ его мѣста, гдѣ авторомъ приводятся историческіе факты и событія, и не позволяя себѣ измѣнять ни одного изъ отступленій и разсужденій автора, гдѣ это только было возможно при условіяхъ нашей печати, такъ-какъ его взгляды представляютъ неоспоримый интересъ, какъ достояніе исторіи. (Прим. редакціи.)

I.

Замокъ и его обитатели.

Періодъ славы и величія, впродолженіе котораго Римъ былъ дѣйствительною "столицею міра", заканчивается съ паденіемъ республики, но республика теряетъ свое могущество и обаяніе уже съ Сципіонами. Послѣ сраженія при Замѣ, гдѣ Аннибалъ былъ разбитъ Сципіономъ, и когда Римъ не имѣлъ уже сколько-нибудь могущественныхъ враговъ -- мелкія побѣды надъ безсильными народами уже не представляли римлянамъ особенной трудности. Такимъ образомъ, продолжая свои завоеванія и богатѣя отъ сокровищъ легко побѣждаемыхъ народовъ, римляне перенесли свою дѣятельность на внутреннее соперничество, раздоры и несогласія, предавшись въ то же время самой утонченной и неумѣренной роскоши. Роскошь эта привела ихъ, какъ извѣстно, къ послѣдней степени паденія, когда они сдѣлались, такъ сказать, рабами своихъ рабовъ. Этимъ путемъ исполнилось надъ Римомъ правосудіе. Судьба заплатила имъ тою же монетою, какою они дѣйствовали противъ другихъ народовъ.

Но послѣднее время республики носитъ въ себѣ нѣчто величественное. Прежде своей погибели республиканскій Римъ выставляетъ на арену исторіи цѣлый рядъ исполиновъ, достойныхъ удивленія міра. Лукуллъ, Сарторій, Марій, Силла, Помпей, Цезарь -- все это имена такихъ полководцевъ, каждый изъ которыхъ могъ бы одинъ доставить нескончаемую славу любому изъ могущественныхъ народовъ.

Еслибы людямъ на землѣ было доступно совершенство, то типомъ такого совершенства могъ бы служить Цезарь, еслибы въ числѣ его качествъ находилась безкорыстная самоотверженность Силлы. Еслибы Цезарь обладалъ подобнымъ свойствомъ, то и я, вслѣдъ за историкомъ величія и паденія Римской имперіи, повторилъ бы, счто Цезарь былъ величайшимъ изъ всѣхъ великихъ людей, какіе когда либо существовали на свѣтѣ".

Такъ, помимо подвиговъ храбрости Силлы, исторія передаетъ о немъ слѣдующее:

Послѣ всѣхъ грозныхъ мѣръ, которыя были предприняты имъ для исправленія Рима, послѣ того, какъ онъ не остановился даже передъ приказаніемъ истребить заразъ восемь тысячъ гражданъ -- однажды онъ велѣлъ собраться народу на форумъ, и сидя на мѣстѣ диктатора, еще разъ бросилъ ему въ глазя обвиненіе -въ его неисправимой испорченности. Въ заключеніе своей рѣчи, онъ сказалъ: "Я принялъ диктатуру, съ полной надеждой на ваше исправленіе. Вижу однако, что кіѣ этого не достигнуть. Поэтому я рѣшился сложить съ себя власть и сдѣлаться простымъ гражданиномъ. Отчетъ во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ я готовъ дать каждому, кто станетъ его отъ меня требовать". При этихъ словахъ онъ гордо сошелъ съ трибуны, и молча смѣшался съ народомъ.

Несмотря на множество находившихся тутъ римлянъ, никто не произнесъ противъ него ни одного обвиненія, за все время его управленія.

А между тѣмъ онъ казнилъ друзей, братьевъ, близкихъ,-- многихъ изъ тѣхъ гражданъ, которые тутъ же находились!!

Цезарь не былъ на столько жестовъ, какъ Силла, и притомъ онъ значительно превосходилъ его обширностью своего ума, но при всемъ томъ не съумѣлъ послѣдовать его благому примѣру. Мало того, онъ не съумѣлъ нисколько обуздать своего честолюбія, и замыслилъ закрѣпить за собою власть вѣнцомъ монарха. Въ возмездіе за это онъ палъ отъ кинжаловъ "послѣднихъ" римлянъ-республиканцевъ.

На развалинахъ республики возникла имперія.

Хотя въ ряду императоровъ и попадались личности въ родѣ Траяна, Тита и Марка Аврелія, но большая часть изъ нихъ была настоящими чудовищами. Жадность и сребролюбіе изъ превосходили всякое вѣроятіе. Всѣ безчисленныя сокровища, которыми они обладали по праву своего сана, не могли ихъ насытить, мысль о пріобрѣтеніи чужихъ богатствъ ихъ не оставляла, и горе было тѣмъ гражданамъ, о сокровищахъ которыхъ имъ дѣлалось извѣстнымъ! Подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ, дѣло всегда кончалось тѣмъ, что богатыхъ людей грабили и отбирали ихъ золото въ императорскую казну.

Богатые люди старались удаляться изъ Рима: одни спасались бѣгствомъ въ чужія страны, другіе старались селиться въ такихъ уединенныхъ мѣстахъ, гдѣ не могло бы ихъ преслѣдовать императорское корыстолюбіе. Въ числѣ послѣднихъ, во время властвованія Нерона, одинъ изъ потомковъ Лукулла -- убѣжалъ на жительство въ той опушкѣ лѣса, гдѣ наши путники увидѣли старое зданіе. Зданіе это и было имъ воздвигнуто,-- онъ поселился въ немъ, охраняя этимъ свою безопасность отъ покушенія на его богатства -- того вѣнчаннаго хищника, который, ради одного своего удовольствія, не остановился даже передъ поджогомъ Рима.

Вѣроятно, многіе дубы, окружавшіе зданіе, помнили еще этого Марка Лукулла, сына знаменитаго полководца, наполнявшаго славою своихъ побѣдъ въ Азіи современный ему міръ.

Архитектура замка была величественная и замокъ отлично сохранился. Наружныя стѣны зданія, правда, были покрыты кое-гдѣ мохомъ и вѣковымъ плющемъ, но жилье внутри было отдѣлано заново его настоящими обитателями, и если не заключало въ себѣ всѣхъ удобствъ, какими отличаются новыя зданія, за то представляло цѣлый рядъ обширныхъ залъ и другихъ комнатъ, весьма чистыхъ и свѣтлыхъ.

Весьма долго замокъ былъ безъ жильцовъ. За это-то время онъ и обросъ высокимъ плющемъ, и вѣковыя деревья, окружавшія его, такъ разрослись, что чуть не совершенно закрывали его со всѣхъ сторонъ. Это-то обстоятельство к послужило поводомъ къ тому, что Ораціо и его товарищи сочли его удобнымъ для своего водворенія. Кромѣ того, подъ замкомъ находилось подземелье, могшее нетолько служить мѣстомъ для безопаснаго укрывательства, въ случаѣ нужды, но соединявшееся съ подземными ходами, шедшими на далекое пространство, и представлявшими значительное удобство на случай бѣгства.

У окрестныхъ жителей вся мѣстность около замка считалась заколдованной.

Существованіе замка подозрѣвали, но его никто не видалъ, не осмѣливаясь къ нему приблизиться, такъ-какъ народная молва считала его населеннымъ духами.

Между прочимъ, въ числѣ разсказовъ о замкѣ, многіе жители передавали за вѣрное, что однажды, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, дочь богатаго князя К.... бывшаго на водахъ порта д'Анцо, приблизившись неосторожно къ опушкѣ лѣса съ двумя изъ своихъ прислужницъ, на глазахъ ихъ была унесена куда-то духами, и всѣ поиски за ней, предпринятыя ея отцомъ, по всѣмъ направленіямъ лѣса, остались тщетными.

Едва вошли наши путники въ самый замокъ, какъ на встрѣчу имъ вышла молодая и красивая женщина, черноволосая и черноглазая, очевидно римлянка. Несмотря на присутствіе постороннихъ, она дружески поцаловалась съ Ораціо, и только послѣ этого Ораціо познакомилъ ее, какъ свою жену, съ Клеліей, Джуліей и Сильвіей.

Красота Ирены (такъ звали эту женщину) произвела на всѣхъ благопріятное впечатлѣніе, Джона же просто повергла въ восторгъ, который въ немъ усилился еще болѣе, когда глазамъ общества, приглашеннаго Иреной во внутреннія комнаты, открылся въ одной изъ комнатъ накрытый столъ, уставленный въ изобиліи разными блюдами.

-- Ты, значитъ, ждала меня сегодня? любовно обратился Ораціо къ Иренѣ.

-- Еще бы! Сердце мнѣ говорило, что ты, наконецъ, вернешься, отвѣчала она.

Было уже поздно. Въ залѣ зажгли огни, и Ораціо, приложивъ къ губамъ своимъ рогъ, подалъ такой же сигналъ, какимъ онъ позвалъ къ себѣ въ лѣсу сторожа. Въ отвѣтъ на этотъ звукъ въ комнату появилось пятнадцать человѣкъ, одѣтыхъ точно также, какъ Ораціо, молодыхъ и красивыхъ.

-- Это мои друзья и товарищи, сказалъ Ораціо, обращаю къ дамамъ:-- а теперь пора и за обѣдъ, или, вѣрнѣе, за ужинъ.

Всѣ усѣлись по мѣстамъ. Ораціо прежде всего приказалъ прислугѣ разлить гостямъ вермутъ и провозгласилъ тостъ за свободу Италіи. Начатый такимъ образомъ обѣдъ прошелъ незамѣтно и весело, все общество скоро перезнакомилось между собою, и Джонъ съ удивленіемъ обратилъ свое вниманіе на то, съ какимъ уваженіемъ и довѣріемъ люди, которыхъ Ораціо назвалъ своими товарищами, относились къ нему всякій разъ, когда онъ къ нимъ обращался.

Послѣ обѣда Ирена пригласила дамъ на свою половину, и пока служанка приготовляла для нихъ постели въ отведенныхъ для нихъ комнатахъ, успѣла имъ разсказать всю свою біографію.

Вотъ вкратцѣ ея исторія.

Дочь одного изъ богатѣйшихъ римлянъ, князя К., не щадившаго никакихъ средствъ на ея образованіе, она съ малолѣтства особенно полюбила серьёзныя занятія, и сдѣлавшись взрослою дѣвушкою, до того пристрастилась къ изученію римской исторіи и подвиговъ ея героевъ, что это сдѣлалось ея главнѣйшимъ жизненнымъ интересомъ. Сравнивая славное прошедшее Рима съ его безславнымъ настоящимъ, она отъ души возненавидѣла чужеземцевъ и патеровъ, все то, что обусловливало рабство ея роднаго народа.

Всякимъ развлеченіямъ и удовольствіямъ жизни въ столицѣ она предпочитала прогулки къ развалинамъ, которыхъ въ Римѣ такое обиліе. При этихъ прогулкахъ единственнымъ ей провожатымь былъ старый слуга -- защитникъ весьма плохой. За это ей дважды случилось весьма дорого поплатиться. Однажды ее оскорбили пьяные французскіе солдаты; въ другой разъ, когда она ночью любовалась Колизеемъ при лунномъ сіяніи, на нее напали воры, и ударомъ по головѣ свалили ея провожатаго. Въ оба раза ее спасалъ неизвѣстный человѣкъ, появлявшійся, какъ нарочно, подлѣ нея въ минуту опасности и исчезавшій прежде, чѣмъ она, придя въ себя, могла его отблагодарить. Привлекательный образъ этого незнакомца сильно подѣйствовалъ на ея воображеніе и запечатлѣлся въ ея сердцѣ. Однако, прошло весьма много времени прежде, чѣмъ ей удалось его встрѣтить. Встрѣча эта произошла случайно, и дѣвушка, несмотря на то, что происходила изъ самой развращенной аристократіи и принадлежала по рожденію къ самому развратному изъ дворовъ, чуждая всякой мысли объ опасностяхъ любви, и обрадованная встрѣчей, сама подошла къ незнакомцу. Это былъ, какъ читатели догадываются, Ораціо. Она высказала ему прямо, что его полюбила, но въ отвѣтъ Ораціо объяснилъ ей, что это чувство ей слѣдуетъ забыть, такъ-какъ ихъ общественное положеніе слишкомъ различно. "Знайте", сказалъ онъ, "что я сирота и плебей, мало того, я изгнанникъ и приговоренъ въ смерти. Я осужденъ вести бродячую жизнь въ лѣсахъ и сбирры за мною охотятся, какъ за звѣремъ. Конечно, я считаю себя счастливымъ, что могъ хотя однажды говорить съ вами и слышать отъ васъ слова, сдѣлавшія меня счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ. Но намъ остается только одно... разстаться! Прощайте же, и прощайте навсегда! Addio!..." Слова этого прощанія разбудили всю энергію въ дѣвушкѣ. "Знайте же", сказала она, "что я не могу разстаться съ вами... я найду въ себѣ довольно силы, чтобы въ своей привязанности не посмотрѣть ни на кого и ни на что. Я ваша, и ваша навсегда!" Послѣ этого, несмотря на то, что Орадіо ее всячески отговаривалъ, между ними было рѣшено, что онъ черезъ нѣсколько дней придетъ за ней и возьметъ ее съ собою въ свое жилище. "Съ тѣхъ поръ вотъ уже нѣсколько лѣтъ", окончила разскащица, "я могла бы считать себя счастливѣйшею женщиною въ мірѣ, еслибы не одно горькое воспоминаніе, отравляющее мою жизнь. Отецъ мой не перенесъ моего бѣгства и вскорѣ умеръ съ горя и... одинокій!".

Джулія и Клелія, по окончаніи разсказа, всячески старались утѣшить Ирену, и было уже далеко за полночь, когда ея новыя знакомки ушли въ свои комнаты, отведенныя имъ въ замкѣ для ночлега.

II.

Гаспаро.

Исторія папства тѣсно связана съ исторіею разбоевъ въ Италіи.

Такъ, въ средніе вѣка папы нанимали кондотьеровъ для того, чтобы властвовать, поддерживая въ Италіи междоусобія и безпорядки. Такъ, въ наши дни они нанимаютъ шайки разбойниковъ, чтобы противодѣйствовать возможности возрожденья Италіи.

Всякій, кому случалось быть въ Чивитта-Веккіи въ 1849 г., конечно, слышалъ о Гаспаро, знаменитѣйшемъ атаманѣ разбойнической шайки и родственникѣ кардинала А.... Многіе нарочно пріѣзжали издалека, чтобы взглянуть на него.

Гаспаро не принадлежалъ къ наемнымъ разбойникамъ и напротивъ внушалъ неимовѣрный страхъ папскому правительству своими постоянными побѣдами надъ жандармами и даке надъ войсками.

Побѣдить его силою правительство не могло, оно прибѣгло къ хитрости.

Оно вступило съ нимъ въ переговоры при посредствѣ общихъ родственниковъ его и кардинала. На самыя блестящія обѣщанія оно, конечно, при этомъ не скупилось.

Гаспаро понадѣялся на обѣщанія, и попался въ ловушку. Онъ былъ арестованъ, скованъ и посаженъ въ тюрьму въ Чивитта-Веккіи, гдѣ во время республики 1849 года всѣ мы его видѣли.

У Ирены былъ двоюродный братъ, князь Т... До него дошли слухи о прекрасной обитательницѣ замка, и онъ догадался, что это должна была быть Ирена.

Съ согласія кардинала А.... онъ рѣшился во что бы то ни стало избавить свою родственницу отъ плѣна, такъ-какъ онъ былъ увѣренъ, что она попала въ замокъ противъ воли.

Правительство позволило ему употребить для поисковъ цѣлый полкъ, находившійся подъ его начальствомъ, но трудность отыскать фантастическій замокъ среди непроходимыхъ лѣсовъ заставила его обратиться къ кардиналу съ просьбою назначить ему въ проводники общаго ихъ родственника Гаспаро, содержавшагося въ тюрьмѣ. Кардиналъ согласился на это. Гаспаро, узнавши о своемъ назначеніи, былъ радъ, подъ какимъ бы то ни было предлогомъ освободиться изъ тюрьмы, и съ радостью согласился на роль проводника. Подъ прикрытіемъ конныхъ и пѣшихъ жандармовъ онъ былъ приведенъ въ Римъ днемъ, такъ-какъ ночью вести его опасались, зная, что многія лица изъ его шайки были еще живы и могли способствовать его побѣгу. Толпа народа, собравшаяся на улицѣ въ то время, когда его вели, была такъ велика, какъ рѣдко бываетъ даже при торжественныхъ шествіяхъ папы.

Когда его привели къ кардиналу А... и князю Т.... то ему были обѣщаны золотыя горы, если онъ только пособитъ спасти Ирену и поможетъ имъ въ предположенномъ ими окончательномъ истребленіи шайки разбойниковъ-либераловъ.

Слушая эти обѣщанія, Гаспаро думалъ:

"Ладно! благо я буду свободенъ, а тамъ уже мое дѣло... что мнѣ дѣлать и какъ мнѣ дѣлать".

Черезъ нѣсколько дней по водвореніи нашихъ героинь въ замкѣ, Ораціо пришлось встрѣтиться съ этимъ Гаспаро лицомъ къ лицу, въ лѣсу, прилегавшемъ въ замку.

Хотя въ числѣ товарищей Ораціо было много молодыхъ людей изъ богатѣйшихъ римскихъ фамилій, благодаря чему жители замка не нуждались ни въ чемъ, и провизіи у нихъ всегда было въ изобиліи, но за дичью и звѣрями приходилось имъ всѣмъ поочередно охотиться. Въ одну изъ такихъ охотъ Ораціо, едва только успѣвшій разрядить свою двустволку по кабану, услыхалъ въ двухъ шагахъ отъ себя шумъ. Это не могъ быть Джонъ, такъ-какъ Джонъ только что побѣжалъ къ убитому кабану, и Ораціо, опасаясь нападенія врасплохъ, сталъ наскоро снова заряжать карабинъ. Едва успѣлъ онъ это сдѣлать, какъ изъ-за деревьевъ показался старикъ, весь сѣдой, густо обросшій бородою, коренастый и сильно сложенный. Онъ былъ въ калабрійской шапкѣ, въ одеждѣ изъ чернаго бархата, и вооруженъ буквально съ головы до ногъ. Ораціо при видѣ его инстинктивно ухватился за кинжалъ, но незнакомецъ остановилъ его смѣлымъ взоромъ и твердымъ голосомъ:

-- Остановись, Ораціо, тебѣ приходится имѣть дѣло не съ врагомъ, а съ другомъ. Я пришелъ сюда нарочно предупредить тебя объ опасности, угрожающей тебѣ и твоимъ, произнесъ Гаспаро.

-- Что ты не врагъ мнѣ, я это вижу, такъ-какъ ты, еслибы въ этомъ состояла твоя цѣль, могъ бы уже убить меня, пока я тебя еще не замѣчалъ; вижу, что дѣло, слѣдовательно, не въ этомъ, тѣмъ болѣе, что я узнаю въ тебѣ того Гаспаро, о которомъ столько уже слышалъ, и о которомъ говорятъ, что его карабинъ не знаетъ промаха. Но что же ты хочешь мнѣ сообщить?

-- Сейчасъ все узнаешь, но прежде сядемъ гдѣ-нибудь.

Они усѣлись на пнѣ дуба, сваленнаго бурей, и Гаспаро разсказалъ все, какъ о предпріятіи кардинала и князя Т., такъ и о той роли, которую онъ самъ долженъ былъ играть въ этомъ дѣлѣ.

-- Вмѣсто такого позорнаго дѣла, закончилъ онъ:-- я предлагаю тебѣ свои услуги. Жажда мести къ патерамъ меня душитъ. Одно условіе, чтобы ты меня принялъ въ свое общество.

Ораціо задумался.

-- Но вѣдь за тобою, Гаспаро, если вѣрить молвѣ, не одно убійство... Мы же имѣемъ совершенно другія цѣли, и до поры до времени еще не обагряли своихъ рукъ въ человѣческой крови.

Гаспаро сталъ горячо опровергать сомнѣнія Ораціо.

-- Неужели и вы считаете меня, сказалъ онъ, между прочимъ: -- за простаго разбойника? Но вѣдь тогда правительство не стало бы преслѣдовать меня съ такимъ ожесточеніемъ, какъ это было до сихъ поръ. Дѣло въ томъ, что я точно кой-кого спровадилъ на тотъ свѣтъ, но все это были лица, вполнѣ заслужившія свою участь. Не станете же вы обвинять меня въ убійствѣ, напримѣръ, нѣсколькихъ полицейскихъ ищеекъ? Всѣ же другія мои преступленія состоятъ развѣ только въ томъ, что мнѣ не однажды случалось защищать сильнаго противъ слабаго. Могутъ ли хотя что-нибудь подобное сказать о себѣ патеры?

Слова Гаспаро были произнесены съ такого горячностію, въ звукѣ его голоса звучала такая искренность, что для сомнѣній не было мѣста, и Ораціо въ отвѣтъ крѣпко сжалъ его руку. Въ это время показался Джонъ, и они всѣ трое, захвативъ по дорогѣ убитаго кабана, отправились въ замокъ разсказать о происшедшемъ.

Между тѣмъ, другіе шпіоны князя, болѣе Гаспаро ему вѣрные, уже успѣли пронюхать и сообщить князю, что Ораціо и его друзья находились въ замкѣ. Князь, получивъ нѣкоторое понятіе о мѣстонахожденіи замка, рѣшился вести противъ него правильную аттаку или лучше сказать, облаву, такъ-какъ при многочисленности своей команды онъ могъ окружить всѣ выходы дорогъ, шедшихъ отъ замка.

Но и съ нимъ произошло то же, что бываетъ съ полководцами, которые отъ избытка предосторожности, распредѣляя своихъ людей на слишкомъ значительное пространство, и озабочиваясь, чтобы повсюду было достаточно часовыхъ, пикетовъ, отрядовъ, дозорныхъ и т. д., сами себя ослабляютъ, оставаясь съ незначительною горстью людей для непосредственнаго дѣйствія. Подобные тактики главнѣйше заботятся не о томъ, чтобы побѣдить, а о томъ, чтобы обезпечить за собою побѣду, которая вслѣдствіе этого весьма часто и не удается.

Хотя мѣстоположеніе замка и было приблизительно извѣстно князю, но неточно. Гаспаро же, отправленный имъ именно для точнаго опредѣленія его, какъ мы знаемъ, не возвращался; и вотъ князь, сгорая желаніемъ какъ можно скорѣе кончить начатое дѣло, разослалъ тысячу человѣкъ своихъ людей по различнымъ направленіямъ такимъ образомъ, что изо всѣхъ отрядовъ, только одинъ тотъ, которымъ онъ лично предводительствовалъ и который направился прямо на сѣверъ отъ Рима, былъ на настоящей дорогѣ къ замку. Изъ другихъ отрядовъ, одни шли неохотно и даже не старались достигнуть цѣли, опасаясь стычекъ съ опаснымъ врагомъ, что случается нерѣдко съ папскими солдатами; другіе, незнакомые съ расположеніемъ лѣса, блуждали по неаъ безъ толку и часто возвращались на то самое мѣсто, откуда трогались.

Князь съ отрядомъ изъ двухсотъ человѣкъ, правда, самыхъ смѣлыхъ и преданныхъ ему, около четырехъ часовъ пополудни находился уже въ виду замка. Приближаясь къ нему, онъ замѣтилъ, что и въ замкѣ были предприняты мѣры для защиты и отраженія, но разсчитывая на храбрость своихъ приближенныхъ и на помощь, которую ему подадутъ другіе отряды, онъ, какъ человѣкъ дѣйствительно храбрый, рѣшился дѣйствовать наступательно. Для этого онъ раздѣлилъ состоявшій при немъ отрядъ на двѣ половины; изъ одной онъ образовалъ застрѣльщиковъ, другую расположилъ колонной, и обнаживъ саблю, скомандовалъ атаку.

Ораціо, еслибы только хотѣлъ, могъ бы избѣгнуть всякой встрѣчи съ войсками. Мы знаемъ, что подъ замкомъ было подземелье, которымъ все общество могло уйти до появленія отряда князя. Но ретироваться раньше, чѣмъ испробовать свои силы въ дѣлѣ съ папскимъ войскомъ, казалось Ораціо дѣломъ позорнымъ. Поэтому въ замкѣ были наскоро возведены баррикады, во всѣхъ входахъ устроены бойницы, и вообще все было приведено въ порядокъ для упорной защиты.

Ораціо отдалъ своимъ товарищамъ приказаніе не стрѣлять, пока войско не приблизится на разстояніе ружейнаго выстрѣла, и потомъ уже цѣлиться въ кого-либо опредѣленно. Это было очень удачное распоряженіе. Осаждающіе быстро направлялись на замокъ, и уже цѣпь застрѣльщиковъ едва не достигла перестала замка, когда дружный залпъ изъ замка свалилъ на землю именно столько людей, сколько было выстрѣловъ. Эта неожиданность на столько смутила осаждающихъ, что первой мыслью ихъ было обратиться въ бѣгство, но князь, во главѣ своей колонны, тотчасъ же появился за ними вслѣдъ и приблизился немедленно къ самому замку.

Ораціо, какъ предусмотрительный начальникъ, распорядился заранѣе, чтобы все оружіе, находившееся въ замкѣ, было заряжено; кромѣ того, по мѣрѣ того, какъ слѣдовали выстрѣлы, новымъ заряженіемъ ихъ были заняты всѣ женщины и прислуга замка. Джону, которому тоже было поручено это дѣло, показалось постыднымъ оставаться съ женщинами, и, зарядивъ свой карабинъ, онъ всталъ подлѣ Ораціо, и слѣдилъ за нимъ во все время дѣла, какъ его тѣнь.

Когда князь поравнялся съ баррикадою передней галлереи, и увидѣлъ происшедшую потерю въ людяхъ, то понялъ, съ какимъ противникомъ пришлось ему имѣть дѣло. Страхъ, написанный на лицахъ осаждавшихъ, казалось, могъ его навести на мысль о немедленномъ отступленіи, но, съ одной стороны, онъ понялъ, что отступленіе подъ огнемъ такого непріятеля, какъ защитники замка, сулило только одну безполезную смерть; съ другой стороны, онъ стыдился такого отступленія, которое могло бы быть принято за бѣгство, и рѣшилъ попробовать взятіе баррикады.

Поэтому, приказавъ подать сигналъ къ штурму, онъ первый бросился на баррикаду, первый на нее вскочилъ, и, очутившись одинъ посреди ея защитниковъ, все еще махалъ съ отчаянною храбростію своею саблею.

Увидавъ его, Ораціо сдѣлался безмолвнымъ отъ изумленія. Черты мужественнаго лица князя походили, какъ двѣ капли воды, на черты лица дорогой ему Ирены.

Карабинъ Ораціо былъ заряженъ, и убить врага ему ничего не стоило, но на это онъ не рѣшился. Мало того, онъ отвелъ отъ груди его карабинъ, приставленный къ ней безцеремонно Джономъ. Выстрѣлъ послѣдовалъ, но попалъ въ одного изъ осаждающихъ, только что вскочившаго на баррикаду.

Немногіе солдаты, послѣдовавшіе за княземъ, были всѣ перебиты или на баррикадѣ, или уже при входѣ въ замокъ.

Наконецъ, неожиданное обстоятельство положило совершенно конецъ осадѣ, и разсѣяло осаждающихъ, начинавшихъ сбѣгаться къ замку отовсюду, подобно падающему снѣгу.

Изъ восточной части лѣса, въ то время, когда большая часть осаждающихъ была уже возлѣ баррикады, и офицеры возбуждали солдатъ послѣдовать примѣру князя, раздался грозный крикъ десяти вооруженныхъ людей (а можетъ быть, ихъ тамъ и цѣлая сотня, подумали солдаты), и эти храбрые десять человѣкъ съ быстротою молніи набросились на правый флангъ осаждающихъ, и разсѣяли ихъ, какъ стадо овецъ.

Войско, устрашенное числомъ своихъ убитыхъ и этимъ неожиданнымъ натискомъ, обратилось въ спасительное бѣгство.

Князь остался одинъ; онъ видѣлъ, какъ его солдаты бѣжали, и оцѣнилъ великодушіе поступка Ораціо. Понимая, что продолжать борьбу безполезно, онъ отдалъ самъ свою саблю Ораціо. Ораціо ее принялъ, и видя, что враговъ болѣе не существовало, повелъ своего плѣнника къ Иренѣ.

III.

Новыя союзники -- и новыя бѣды.

За девятнадцатымъ вѣкомъ нельзя не признать значительныхъ заслугъ въ сферѣ прогресса. Я уже не говорю о громадности этого прогресса въ области точныхъ и естественныхъ наукъ, но обращаю вниманіе читателя только на нравственные успѣхи человѣчества.

Освобожденіе Италіи отъ духовнаго господства -- одинъ изъ такихъ успѣховъ. Хотя дѣло это еще не вполнѣ осуществилось, но оно быстрыми шагами приближается къ своему концу.

И сами патеры больше всего содѣйствуютъ скорому приближенію этого конца.

Кто можетъ вычислить, на сколько могло бы усилиться папство, еслибы Пій IX продолжалъ начатое имъ нѣкогда дѣло реформы? Но Провидѣніе для блага Италіи ослѣпило честолюбиваго старика -- и онъ очутился на пути своихъ предшественниковъ. Онъ сошелся съ чужеземцами и продаетъ имъ кровь своихъ единоплеменниковъ!

Итальянскій народъ, при солнечномъ свѣтѣ увидалъ, валъ папскіе слуги, съ распятіемъ въ рукахъ, появляются во главѣ чужеземныхъ войскъ {Я самъ видѣлъ монаховъ впереди австрійскихъ войскъ, шедшихъ противъ насъ. Прим. Гарибальди. }, какъ они повсюду поддерживаютъ раздоры и возбуждаютъ разбойничество, отъ котораго уже столько пострадали наши южныя провинціи; какъ они не останавливаются ни передъ какимъ преступленіемъ, ради безповоротнаго противодѣйствія единству Италіи, начало котораго такъ счастливо достигнуто нами.

Сближеніе аристократіи съ народомъ -- тоже великое знаменіе прогресса нашего времени.

Хотя между высокорожденными и попадаются еще и въ наши дни люди злые и сильные, подъ масть средневѣковымъ баронамъ, готовые давить народъ безъ пощады и вздыхающіе объ утерянномъ "правѣ первой ночи", но ихъ едва-ли осталось еще много и большая часть такъ-называемыхъ благородныхъ -- дѣйствительно благородны по своему образу мыслей и дѣйствій. Они съ нами, они за народъ и часто наши стремленія тѣ же, что и ихъ стремленія.

Къ числу послѣднихъ принадлежалъ и князь Т. Если онъ и предпринялъ осаду замка, то, какъ мы уже говорили, на основаніи ложнаго предположенія, что Ирена попала въ руки убійцъ. Когда же онъ узналъ, что люди, противъ которыхъ онъ шелъ, были людьми совершенно инаго рода, и вдобавокъ римляне, то онъ почувствовалъ гордость, что его земляки такъ смѣлы и храбры. Обязанный, сверхъ того, жизнью великодушію Ораціо, онъ сразу призналъ въ немъ достойнаго мужа своей любимой сестры. Ирена, увидя своего двоюроднаго брата, напомнившаго ей отца, много плакала и просила у него прощенія; князь нѣжно обнялъ сестру и просилъ не вспоминать прошлаго, поздравляя ее съ удачнымъ выборомъ мужа.

Ораціо, находившійся при этой сценѣ, возвратилъ князю шпагу, со словами: "Люди храбрые и подобные вамъ, не должны быть лишаемы оружія". Князь съ благодарностью пожалъ жесткую руку гордаго сына лѣсовъ.

Во время этой сцены появились въ замкѣ Аттиліо, Муціо и Сильвіо съ семью своими товарищами. Десять храбрецовъ, появившихся такъ кстати и неожиданно въ лѣсу -- были именно они. Сильвіо зналъ отлично замокъ Лукулла, и прежде часто бывалъ гостемъ Ораціо, такъ-какъ онъ былъ посредникомъ между городскими и сельскими друзьями свободы. Поэтому онъ сталъ проводникомъ небольшаго числа римскихъ гражданъ, узнавшихъ о бѣдѣ, грозившей замку и Ораціо, и съ ними вмѣстѣ явился въ лѣсу во время осады, какъ мы видѣли -- съ огромной удачей.

Нужно ли разсказывать, какую радость въ замкѣ произвело появленіе нашихъ друзей. И Джулія и Клелія -- были на седьмомъ небѣ отъ восторга.

Радовался и Ораціо встрѣчѣ съ ними, радовался онъ также и сближенію съ княземъ, который въ новомъ для него обществѣ совершенно переродился. Великодушный и честный по своей натурѣ, князь въ душѣ давно уже страдалъ отъ униженія своего отечества и искренно желалъ увидѣть его свободнымъ отъ духовнаго и чужеземнаго господства, но воспитанный вдали отъ Рима, и при иныхъ условіяхъ, нежели либеральная римская молодежь, посвятившая себя дѣлу освобожденія, онъ силою обстоятельствъ оставался до этихъ поръ чуждымъ дѣлу національнаго движенія. Мало того, въ угоду отцу, онъ вступилъ въ папское войско, и этимъ загородилъ себѣ повидимому всякое сближеніе съ либеральными дѣятелями.

Но за то теперь, повязка спала съ его глазъ. Онъ понялъ, до какого героизма можетъ доводить страстное желаніе освобожденія своего отечества, сразу оцѣнилъ добрыя качества своихъ новыхъ друзей, увлекся ими и рѣшилъ самъ съ собою вознаградить потерянное время, и съ этихъ поръ вполнѣ посвятить себя святому дѣлу Италіи.

Богатый и сильный, онъ могъ быть весьма полезенъ новымъ своимъ друзьямъ, а они съ своей стороны гордились тѣмъ довѣріемъ, которое съумѣли вселить къ себѣ въ его сердцѣ.

Несмотря на успѣшное окончаніе дѣла, Ораціо однакоже не дремалъ. Онъ понялъ, что для правительства было важно открытіе существованія замка и что оно, конечно, узнавъ уже разъ его мѣстонахожденіе, не успокоится до тѣхъ поръ, пока не раззоритъ окончательно враждебнаго для него гнѣзда, хотя бы для этого пришлось высылать противъ замка значительное войско и даже артиллерію. Поэтому на домашнемъ совѣтѣ между Ораціо, княземъ и Аттиліо было рѣшено, что замокъ необходимо на время оставить, если и не тотчасъ, такъ-какъ на военныя приготовленія правительству необходимо было все-таки употребить нѣкоторое время, то все-таки по возможности въ скоромъ времени. Въ отношеніи князя было рѣшено, что онъ отправится въ Римъ обратно, гдѣ его присутствіе можетъ быть полезно для друзей во многихъ отношеніяхъ. Рѣшено было, что онъ подастъ въ отставку, заявивъ кардиналу, что онъ выпущенъ изъ плѣна на единственномъ условіи, скрѣпленномъ его честнымъ словомъ, что онъ не станетъ дѣйствовать противъ Ораціо. На просьбу князя -- признать его союзникомъ, Аттиліо отвѣтилъ небольшою записочкою (которую, въ случаѣ надобности, весьма удобно было проглотить) къ Регуло, гдѣ рекомендовалъ князя, какъ единомышленника. На обязанность князя возложили сообщеніе всѣхъ свѣдѣній, какія ему по его положенію удастся вызнавать, прежде другихъ -- Регуло.

Въ первый же день послѣ осады были погребены всѣ умершіе, а раненымъ оказана необходимая помощь. Замѣчательно, что всѣ убитые и тяжело раненые были изъ папскаго войска. Изъ защитниковъ замка только трое получили незначительные раны. Впрочемъ, кто знакомъ съ военною статистикою, тотъ не станетъ этому удивляться, такъ-какъ во всѣхъ сраженіяхъ количество раненыхъ и убитыхъ соотвѣтственно степени храбрости сражающихся; побѣдители обыкновенно теряютъ несравненно меньше людей, чѣмъ побѣжденные, а особенно вынужденные обратиться въ бѣгство.

Въ первую же ночь князь уѣхалъ въ Римъ и проводникомъ ему былъ... Гаспаро. Превращеніе стараго бандита въ искренняго либерала (и это Гаспаро доказалъ своими дѣйствіями во время осады) можетъ показаться для читателя страннымъ, но подобныя превращенія совершенно въ порядкѣ вещей. Я всего менѣе пессимистъ и глубоко вѣрую въ возможность исправленія самаго закоренѣлаго преступника. Я твердо вѣрю въ добрую природу человѣка, и если люди не улучшаются замѣтно съ ходомъ прогресса -- то вся вина въ этомъ падаетъ на неумѣнье правительствъ. Кроткія мѣры и снисходительность -- однѣ способны направить даже самаго злаго человѣка на хорошій путь, точно такъ же какъ ласкою можно укрощать даже дикихъ звѣрей.

Итальянскій народъ испорченъ, но чего же и ждать отъ народа, повергнутаго въ нищету чрезмѣрными податями, налогами и акцизами, когда онъ при этомъ хорошо знаетъ, что всѣ эти поборы идутъ вовсе не на защиту государства, въ видахъ поддержанія національной чести, какъ это ему говорятъ, а на утучненіе цѣлой массы паразитовъ всякаго рода, всякихъ наименованій, паразитовъ, играющихъ по отношенію къ народу роль -- насѣкомыхъ на растеніи, червей на трупѣ.

Кто станетъ отрицать, что населеніе южныхъ итальянскихъ провинцій было нравственнѣе въ 1860 году, при порядочномъ управленіи, нежели какимъ оно представляется теперь?

Тогда разбойничество почти не существовало, и во всей полицейской организаціи, какую мы теперь видимъ, тамъ не было даже и надобности. Теперь, при громадномъ количествѣ расходовъ, поглощаемыхъ содержаніемъ этой организаціи, тамъ и анархія, и нищета, и разбои. Такъ разсѣялись мечты населенія этихъ провинцій, которое, послѣ столькихъ вѣковъ тиранніи, послѣ блистательной революціи 1860 года, надѣялось имѣть наконецъ правительство, способное залечить ихъ вѣковыя раны, ждало отдохновенія, благосостоянія и прогресса!

Мудрено ли, что на прошлое Гаспаро, общество Ораціо взглянуло снисходительно и поручило ему сопровождать князя.

Опасенія Ораціо -- сбылись. Папское правительство рѣшило немедленно напасть на замокъ не только при помощи всего своего войска и артиллеріи, но и при содѣйствіи иностраннаго войска. Для командованія экспедиціей былъ приглашенъ французскій генералъ съ извѣстнымъ именемъ, и предпріятіемъ торопились, чтобы успѣть произвести осаду въ первому дню пасхи. Всѣ приготовленія велись конечно въ тайнѣ, но Вегуло и князь съумѣли все разузнать и своевременно предупредили Ораціо.

Ораціо воспользовался полученными свѣдѣніями, былъ наготовѣ встрѣтить всякую случайность, и имъ тщательно и прежде всего были осмотрѣны подземелья замка, хорошо зналъ которыя особенно Гаспаро, уже воротившійся изъ Рима.

Римскія подземелья и катакомбы вообще заслуживаютъ особеннаго вниманія.

Первые христіане, гонимые римскими инператорами-язычниками, весьма часто спасались въ катакомбахъ отъ ужаса преслѣдованія ихъ. Эти же мѣста служили имъ сборными пунктами для совѣщаній и совершенія обрядовъ ихъ новой религіи.

Подземелья давали также пріютъ всѣмъ гонимымъ и преимущественно рабамъ, съ жизнью и смертью которыхъ не церемонились чудовища въ родѣ Нерона, Каракаллы, Геліогобала и т. д.

Подземелья устроивались съ различными цѣлями: одни служили для храненія труповъ, другія прорывались для проложенія водопроводныхъ трубъ, несшихъ цѣлые потоки прѣсной воды въ метрополію, когда число ея жителей превышало двухмилліонную цифру. Въ послѣднемъ смыслѣ особенно замѣчательно подземелье, называемое Cloaca Maxima, идущее отъ Рима къ морю. Кромѣ того много частныхъ богатыхъ людей не жалѣли громадныхъ затратъ на прорытіе подземелій, чтобы спасаться въ нихъ отъ грабительства императоровъ. Въ болѣе близкое намъ время подобныя подземелья служили убѣжищемъ отъ набѣговъ и рѣзни варваровъ. Почва Рима и его окрестностей, состоящая изъ вулканическаго туфа, представляетъ соединеніе всѣхъ благопріятныхъ условій для прорытія подземелій. Она уступчива для раскопокъ и въ то же время достаточно тверда для того, чтобы возводимые изъ нея стѣны и своды представляли собою достаточную прочность. Мнѣ не разъ случалось видѣть, что подземелья служили убѣжищемъ для цѣлыхъ стадъ и жилищемъ для пастуховъ.

Ораціо хотѣлъ воспользоваться подземельемъ главнѣйше для того, чтобы этимъ путемъ препроводить незамѣтно въ Римъ тяжело-раненыхъ, которыхъ сопровождали раненые легко, также какъ и сосѣдніе пастухи.

Я уже сказалъ, что наиболѣе тяжело-раненыхъ было изъ числа папскихъ солдатъ, но всѣ они перешли на сторону Ораціо, такъ-какъ во всей Италіи едва-ли найдется сколько нибудь честный солдатъ, который охотно служилъ бы папѣ. Когда пробьетъ для Рима часъ освобожденія отъ духовнаго господства -- можно сказать навѣрно, что ни одинъ солдатъ не станетъ служить дѣлу папы. Защищать его останутся только чужеземцы-наемщики.

Удаливъ раненыхъ, помѣстивъ въ подземелье все, что только было болѣе цѣннаго и необходимаго въ замкѣ, запасшись провизіей на продолжительное время, разставивъ повсюду, гдѣ это было необходимо, часовыхъ и лазутчиковъ, Ораціо спокойно ожидалъ нападенія. Общество его значительно увеличилось съ приходомъ Аттиліо и его товарищей, съ присоединеніемъ къ бандѣ нѣкоторыхъ изъ папскихъ солдатъ и съ прибытіемъ изъ Рима нѣсколькихъ молодыхъ людей, которыхъ побудилъ къ этому слухъ о недавней побѣдѣ Ораціо. Всего въ бандѣ насчитывалось около 60 человѣкъ, разумѣется, не считая женщинъ.

Главное начальство надъ бандой принадлежало, по общему согласію, Ораціо, несмотря на то, что Аттиліо нѣкогда былъ во главѣ трехсотъ и считался главою римскаго движенія. Ораціо раздѣлилъ банду на четыре отряда, командованіе которыми было имъ поручено Аттиліо, Муціо, Сильвіо и Эмиліо, прозванному Антикваріемъ, который до прибытіи Аттиліо былъ первымъ лицомъ въ бандѣ послѣ Ораціо. Съ прибытіемъ Аттиліо, Эмиліо передалъ ему свою власть, хотя тотъ отъ нея и отказывался, и рѣшился наконецъ ее принять только по усиленнымъ настояніемъ Ораціо, который говорилъ, что въ случаѣ его отказа и онъ сложитъ съ себя главное начальствованіе.

Такимъ самоотреченіемъ отличались наши защитники свободы. Освободить отечество или умереть! было ихъ девизомъ, и они не обращали никакого вниманія на мелкія отличія, которыми обыкновенно деспотизмъ портитъ одну половину націи, къ крайнему ущербу и усиленному гнету другой.

IV.

Римское войско.

"Теперь мнѣ приходится говорить о прекрасной странѣ, гдѣ человѣкъ является болѣе сильнымъ и могущественнымъ, нежели гдѣ бы то ни было, гдѣ чудеса энергіи и развитаго чувства не составляютъ рѣдкости. Земля, о которой я буду говорить, священна для человѣчества, такъ-какъ изъ нея вышелъ тотъ свѣтъ, который заблисталъ на весь міръ.

"И въ этой странѣ, вслѣдъ за эпохою могущественныхъ проявленій жизни, наступилъ сумракъ смерти. И въ этой странѣ во многихъ мѣстахъ встрѣчаются только пустыни, покрытыя лѣсами и топями, гдѣ безотрадное молчаніе смѣнило тревожные и радостные звуки кипѣвшей нѣкогда жизни.

"Города покорителей міра исчезли, но множество развалинъ и памятниковъ древности еще громко напоминаютъ о минувшемъ величіи исчезнувшихъ поколѣній. Голосъ этотъ прорывается сквозь безмолвіе цѣлыхъ столѣтій, и латинскія мѣстности, несмотря на все свое раззоренное состояніе, представляются все-таки величественными.

"Суровая природа пустыни придаетъ особенную торжественность развалинамъ городовъ, гробницамъ и всѣмъ памятникамъ славнаго прошлаго. Посреди пустыни, на каждомъ шагу, путнику попадаются слѣды такого могущества, которое устрашаетъ его мысль. Часто въ одномъ и томъ же мѣстѣ, на одномъ и томъ же обломкѣ камня, онъ прочтетъ исторію временъ самыхъ отдаленныхъ между собою. Передъ нимъ встанутъ какъ живые и страданія, и радости отжившихъ поколѣній. Вотъ колонны языческаго храма, въ которомъ древніе жрецы заставляли своихъ оракуловъ дѣлать прорицанія, помогавшія имъ держать массы народа въ невѣжествѣ и незнаніи, а вотъ колонны другого храма, жрецы котораго, болѣе близкіе къ намъ по времени, тоже съумѣли изъ религіи сдѣлать орудіе самаго тяжкаго деспотизма. Тутъ цѣлая исторія скорби народа, старой забытой и новой, забвеніе которой еще далеко не наступило.

"Если путника можетъ повергнуть въ скорбь откликъ страданія несчастныхъ, которыхъ нѣкогда гордые патриціи оставляли погибать въ рвахъ и пещерахъ, то еще большую скорбь должны въ немъ вызвать отзывы живаго крика страдальцевъ, томящихся донынѣ въ папскихъ темницахъ. Если въ нѣдрахъ земли покоится не мало праха древнихъ народныхъ защитниковъ, то хранитъ эта же земля не меньше останковъ мучениковъ, павшихъ еще недавно и погибающихъ и платящихъ своею кровью еще въ наши дни, за великое дѣло освобожденія родины отъ господства духовнаго.

"Но, задумываясь надъ бѣдствіями давно минувшаго и настоящаго, путникъ, несмотря на всю свою скорбь, ощущаетъ въ мысли своей нѣкоторую бодрость, видя, что его современники, несмотря на то, что цѣлыя столѣтія отдѣляютъ ихъ отъ славныхъ "отцовъ", съумѣли сохранить въ себѣ ихъ энергію для борьбы съ тираніею и замѣчая въ исторіи судебъ нашего несчастнаго отечества, что бѣдствія его никогда не продолжались особенно долго" {"Лаціумъ, его обитатели и города. Преданія о первыхъ вѣкахъ Рима, его императорахъ, революціяхъ и борьбѣ съ тираніей" (Атто Ванучи. Гл. 1)}.

Этимъ поэтическимъ отрывкомъ изъ сочиненія нашего славнаго автора исторіи древней Италіи, я счелъ удобнымъ замѣнить непосильное для меня сравненіе нашего настоящаго съ доблестями древняго Рима героическаго времени, такъ-какъ мнѣ приходится сказать свое слово о томъ сборищѣ итальянцевъ и чужеземцевъ, которое носитъ въ наши дни громкое названіе римскаго войска. Мнѣ кажется, что послѣ словъ Ванучи -- легко понять, что за люди могутъ составлять толпу, главное назначеніе которой защита папы, безсильнаго внушить къ себѣ въ римлянахъ всякое иное чувство, кромѣ презрѣнія.

Да, много усилій нужно было употребить патерамъ, чтобы въ странѣ, гдѣ "человѣкъ проявляется болѣе сильнымъ и могущественнымъ, нежели гдѣ бы то ни было", организовать себѣ войско изъ отчаянной сволочи!

Войско это составлено изъ римлянъ, надъ которыми надзираютъ чужеземцы, и изъ чужеземцевъ, находящихся подъ надзоромъ жандармовъ. И тѣ и другіе одинаково продажны, и тѣ и другіе -- одного поля ягода.

Званіе папскаго солдата пользуется всеобщимъ презрѣніемъ; чужеземцы вступаютъ въ ряды ихъ подъ предлогомъ ихъ облагороженія. Между тѣми и другими постоянный раздоръ, хотя преимущество все-таки остается на сторонѣ римлянъ, не умѣющихъ сгубить въ себѣ окончательно всякій слѣдъ прежней доблести.

Таково современное римское войско, и вотъ отчего наши изгнанники, зная о всѣхъ планахъ правительства, могли спокойно ожидать. нападенія. Нападеніе это со дня на день все откладывалось, такъ-какъ въ папской пародіи на войско постоянно возникали новые раздоры и несогласія.

Чужеземцы хотѣли при аттакѣ составлять правый флангъ; римляне, считая себя по справедливости храбрѣе иноземцевъ, не хотѣли имъ уступать этой чести. Духовенство, неумѣвшее возстановить порядка, то выходило изъ себя отъ бѣшенства, то предавалось унынію и боязни.

Такимъ образомъ, первый день Пасхи, предназначенный для истребленія разбойниковъ, едва не сдѣлался днемъ гибели папскихъ наемщиковъ, и сдѣлался бы имъ непремѣнно, еслибы умѣренныя партіи итальянцевъ не сдерживали нетерпѣливыхъ римлянъ своими призывами къ "умѣренности и порядку".

Однако, Регуло и съ нимъ большая часть трехсотъ, несмотря на призывы умѣренныхъ, не хотѣли остаться въ полномъ бездѣйствіи и, чтобы хотя нѣсколько повредить своему исконному врагу, приняли такой планъ: они возмутили римскую часть войска, которая, подъ предлогомъ того, что она должна составлять правый флангъ, отказалась идти въ походъ. Офицеровъ, думавшихъ принудить солдатъ къ исполненію своихъ приказаній -- не слушались, а когда они для усмиренія возстанія призвали противъ своихъ -- чужеземцевъ, то началась такая схватка, которая сдѣлалась жесточе всякаго сраженія... и чужеземцы со стыдомъ должны были ретироваться въ свои казармы.

Однимъ изъ самыхъ энергическихъ возмутителей войска былъ вашъ знакомецъ Дентато, которому какимъ-то чудомъ удалось выбраться живымъ изъ тюрьмы. Поклявшись въ непримиримой враждѣ къ своимъ гонителямъ, онъ ожидалъ только благопріятнаго случая имъ отомстить, и когда схватка окончилась, зная, что ему и его драгунамъ не предвидѣлось ничего хорошаго, еслибы они оставались въ Римѣ, онъ ускакалъ съ ними въ банду Ораціо, гдѣ разсказъ его обо всемъ случившимся -- былъ выслушанъ, конечно, съ особеннымъ удовольствіемъ и послужилъ въ общему веселью.

V.

Бракъ.

Изъ всѣхъ соглашеній, въ которыя люди входятъ добровольно, бракъ представляетъ наиболѣе почтенное и святое. Два лица вступаютъ въ связь на всю жизнь для обоюднаго счастія и становятся дѣйствительно счастливыми, если только достойны этого.

Достойны же они этого только тогда, когда, заключая бракъ, каждый думаетъ о счастіи другаго, когда основою брака -- любовь чистая, которую еще древніе отличали отъ любви физической.

Всякій разсчетъ, всякія меркантильныя соображенія пятнаютъ подобное соглашеніе, обращая его въ грубую сдѣлку.

Люди уже улучшаются, едва они только думаютъ вступить въ бракъ. Они желаютъ обоюдно нравиться -- почему и стараются быть лучше, чѣмъ были до тѣхъ поръ.

Сознаніе счастія въ бракѣ точно также способствуетъ нравственному совершенствованію супруговъ. Дѣти -- улучшаютъ ихъ еще болѣе, дѣлая ихъ болѣе гуманными по отношенію къ другимъ людямъ, можетъ быть изъ простого разсчета, чтобы и другіе были гуманны и по отношенію къ ихъ дѣтямъ.

Къ несчастію невѣрность, почти постоянный спутникъ большинства современныхъ браковъ, но при этомъ съ чьей бы стороны ни происходила измѣна, измѣняющій, если только онъ не зачерствѣлъ въ порокахъ, всегда страдаетъ отъ упрековъ совѣсти, и весьма многіе супруги отдали бы многое, чтобы вернуться къ прежней своей чистотѣ, и еслибы это было возможно, вернувъ ее, съумѣли бы съ большею твердостью противустать искушеніямъ.

Если эти строки попадутся на глаза людямъ молодымъ и еще чистымъ, то я хотѣлъ бы, чтобы они запомнили мой совѣтъ о сохраненіи супружеской вѣрности. Этимъ они предохранили бы себя отъ множества безполезныхъ страданій и даже при самой скромной обстановкѣ жизни, могли бы испытать возможное на землѣ счастіе. При добромъ согласіи мужа и жены, даже всякія бѣдствія переносятся супругами легче, чѣмъ людьми одинокими, и объ нихъ иногда даже сохраняется вовсе не тяжелое воспоминаніе, такъ-какъ самое бѣдствіе было смягчено ласками дорогаго существа.

Католическіе патеры и изъ брака, какъ и изъ крещенія, какъ и изъ воспитанія дѣтей, съумѣли сдѣлать себѣ монополію.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Римъ -- городъ, въ которомъ статистики насчитываютъ наибольшее число незаконныхъ рожденій. Проституція внѣ брака въ этомъ городѣ громадна. Но проституція въ бракѣ едва-ли еще не сильнѣе...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сильвія видѣла необходимость соединенія Аттиліо и Клеліи. Манліо, къ совѣту котораго она могла бы въ этомъ случаѣ обратиться, былъ далеко. Ораціо былъ единственнымъ представителемъ гражданской власти, и она простымъ чувствомъ отгадала, что его свидѣтельства было достаточно для прочности гражданскаго брака.

Бракъ Аттиліо и Клеліи былъ настоящимъ праздникомъ для всѣхъ обитателей замка. Особенно радовалась ему Ирена, нѣсколько лѣтъ назадъ сама справлявшая свою, подобную же "лѣсную свадьбу".

Обрученные поклялись другъ другу въ вѣрности у подножія величественнаго дуба. Джонъ украсилъ цвѣтами и свѣжими вѣтвями все пространство вокругъ этого дуба, и яркое солнце озарило счастливыя лица новобрачныхъ.

Вся патріархальная церемонія лѣснаго брака продолжалась всего нѣсколько минутъ, но все общество присутствовало при ней съ глубочайшимъ благоговѣніемъ.

Ирена привѣтствовала молодыхъ слѣдующими словами:

"Вы совершили, дорогіе -- великое дѣло. Отнынѣ вы навсегда принадлежите другъ другу. Отнынѣ и достояніе ваше, и горе, и радости -- все общее. Въ своей обоюдной любви и уваженіи вы найдете прочное и положительное благо. Взаимное сочувствіе облегчитъ для васъ даже самыя бѣдствія, если они вамъ предстоятъ. Вы мужъ и жена передъ Богомъ и людьми и Богъ благословляетъ вашъ союзъ".

Брачный контрактъ, подписанный обоими супругами, былъ скрѣпленъ подписью Ораціо.

По окончаніи церемоніи молодые сѣли за праздничный обѣдъ, сопровождавшійся необычайнымъ одушевленіемъ всего общества. За обѣдомъ было провозглашено нѣсколько тостовъ, пѣли хоромъ патріотическія пѣсни, а маленькій Джонъ, тоже не желая отставать отъ другихъ, звучнымъ альтомъ пропѣлъ "God save the Queen" и "Rule Britannia".

-----

Въ то время, когда обитатели замка, не опасаясь медленныхъ сборовъ къ ихъ преслѣдованію, затѣянному папскимъ правительствомъ, мирно проводили свое время, другіе наши друзья не забывали объ нихъ.

Послѣ бури, едва не потопившей "Клелію", яхта благополучно вошла въ портъ Лонгоне. Гостепріимные жители окрестныхъ деревень съумѣли заставить Джулію, Манліо и Аврелію забыть скуку бездѣйствія, во все время, которое требовалось для приведенія яхты въ надлежащій видъ. Джулія была очень довольна знакомствомъ съ простотою нравовъ и патріархальностью быта сельскихъ жителей Италіи. Едва яхта стала на якорь, какъ обитатели небольшой деревни мыса Либери пристали къ яхтѣ на двухъ шлюпкахъ и объявили, что у нихъ большая просьба къ капитану судна. Просьба состояла въ томъ, что они просили капитана быть крестнымъ отцомъ новорожденнаго, такъ-какъ, по обычаю ихъ мѣстности, хозяева судовъ обыкновенно крестятъ всѣхъ, родящихся въ ихъ деревнѣ. Томсонъ, конечно, согласился. Джулія была крестной матерью. Такимъ образомъ, породнившись съ мѣстными жителями съ перваго шага на твердую землю, наши друзья проводили все время стоянки пріятно и незамѣтно. Когда они сходились всѣ вмѣстѣ, то не уставали говорить и вспоминать о Клеліи, Сильвіи, Аттиліо и Муціо; когда расходились, каждый отдавался своему дѣлу. Манліо обдумывалъ мраморную группу, главнымъ лицомъ которой должна была быть Джулія. Группу эту онъ разсчитывалъ высѣчь изъ мрамора немедленно по возвращеніи въ Римъ. Томсонъ педантически наблюдалъ за починкою яхты и почувствовалъ въ то же время нѣкоторую простительную слабость къ Авреліи, отчасти увлеченный ея добродушіемъ, отчасти соображаясь съ испанской пословицей, что "Tiempro d'hambro no hai panduro" (при голодѣ нѣтъ хлѣба, который казался бы черствъ). Аврелія, какъ женщина свободная, не видѣла причинъ отказывать въ своемъ вниманіи "морскому волку", въ которомъ, однако, не было ничего страшнаго, и они къ обоюдному удовольствію сблизились весьма интимно. Джулія наблюдала мѣстные нравы, наслаждалась природой, много гуляла и рѣшила окончательно приготовить прочное убѣжище для всѣхъ нашихъ друзей. Что она для нихъ придумала -- мы сейчасъ увидимъ.

VI.

Уединенный островъ.

Въ Итальянскомъ архипелагѣ, начинающемся на югъ отъ Сициліи и оканчивающемся къ сѣверу Корсикой, находится небольшой островъ, почти пустынный. Почва его состоитъ изъ одного гранита, но на немъ нѣсколько источниковъ прѣсной воды, хотя лѣтомъ они отчасти засыхаютъ. Островъ покрытъ роскошною растительностью, хотя растенія большею частью невысоки и принадлежатъ къ кустарниковымъ. Бури вырываютъ ихъ изъ земли безъ всякой жалости. Воздухъ, вслѣдствіе постоянныхъ морскихъ вѣтровъ, необычайно здоровый. Растенія по большей части ароматическія, и когда путнику, занесенному случаемъ на островъ, приходится разводить костеръ, то горящія вѣтви распространяютъ вокругъ бальзамическій запахъ.

Немногочисленный скотъ, бродящій по горнымъ уступамъ, отличается своею крѣпостью, хотя вообще малорослъ. Небольшое число обитателей острова живутъ безъ роскоши, но съ изобиліемъ; охота, рыбная ловля, а отчасти и земледѣліе -- вознаграждаютъ съ избыткомъ ихъ трудъ. Все же остальное, необходимое для жизни, доставляется имъ друзьями съ материка.

Жителей такъ мало, что на островѣ нѣтъ ни властей, ни полиціи, ни патеровъ. Богу молятся тамъ въ обширномъ храмѣ природы, куполомъ котораго небо, а паникадилами -- солнце, луна и звѣзды.

Глава небольшой семьи жителей, пользующійся какъ бы первенствомъ на островѣ,-- человѣкъ простой и обыкновенный, испытавшій на своемъ вѣку довольно и горя и радостей. Онъ имѣлъ счастіе оказать кое-какія услуги своему отечеству и угнетеннымъ землякамъ, но, какъ всякій человѣкъ, не свободенъ отъ различныхъ слабостей и недостатковъ. Будучи въ сущности космополитомъ, онъ, однако, безпредѣльно любитъ свое отечество -- Италію, а Римомъ просто околдованъ. Онъ не любитъ патеровъ, какъ распространителей мрака и нищеты своего отечества, но лично каждому патеру онъ готовъ все простить, еслибы кто изъ нихъ выказался просто человѣкомъ. Несмотря, однако, на свою крайнюю терпимость и снисходительность, онъ безпощадный врагъ тѣхъ патеровъ, которые губятъ все чистое и возвышенное въ средѣ своей паствы.

Всю жизнь свою прожилъ онъ съ надеждою когда-нибудь увидѣть плебея нравственно-воскресшимъ, вездѣ и всюду онъ стоялъ за его права -- и постоянно. Но, къ крайнему своему прискорбію, онъ долженъ сознаться, что онъ обманывался, такъ-какъ ему не однажды случалось видѣть, какъ плебеи, взысканные счастіемъ и поднявшись въ своемъ общественномъ положеніи, вступали въ стачки съ деспотизмомъ и становились чуть ли не хуже любаго патриція.

Это, однакожь, не разувѣрило его въ возможности совершенствованія человѣчества, а заставило только сокрушаться о томъ, что прогрессъ вообще двигается такъ медленно.

Главнѣйшими врагами свободы народовъ онъ считаетъ демократическихъ или республиканскихъ доктринеровъ, которые сѣяли или сѣятъ революціи, ради самой революціи или въ видахъ личнаго возвышенія. Онъ увѣренъ, что подобные люди погубили всѣ возникавшія республики и, мало того, опозорили самое имя и значеніе республики. Для доказательства достаточно вспомнить, что даже великая французская революція 1789 года служитъ до сихъ поръ, благодаря имъ, какимъ-то пугаломъ и страшилищемъ, противъ тѣхъ, кто оказывается приверженцемъ этого образа правленія.

По его мнѣнію, лучшее правительство -- правительство честныхъ людей. Въ подкрѣпленіе этой мысли онъ можетъ привести въ примѣръ паденіе всѣхъ республикъ, едва граждане, управлявшіе ими, переставали быть добродѣтельными и предавались порокамъ.

По его мнѣнію, свобода Италіи осуществилась бы тогда, когда народъ получилъ бы право имѣть выборное правительство, ему соотвѣтствующее. По его мнѣнію, такое правительство должно быть диктаторіальное, т.-е. единовластное. Такой формѣ правленія обязаны своею славою наиболѣе великіе народы земли.

Разумѣется, горе тѣмъ, кто вмѣсто Цинцината не съумѣетъ избрать никого, кромѣ Цезаря.

Диктатура въ Италіи должна быть ограниченною опредѣленнымъ срокомъ, и только въ исключительныхъ случаяхъ, подобныхъ, напримѣръ, состоянію Соединенныхъ Штатовъ при Линкольнѣ, во время послѣдней войны, она можетъ быть продолжена. Наслѣдственность власти для Италіи несоотвѣтственна.

Впрочемъ, онъ чуждъ исключительности и полагаетъ, что хорошъ всякій такой образъ правленія, который желателенъ дѣйствительно для большинства націи, каковъ бы онъ ни быть, такъ-какъ тогда онъ стоитъ республики. Для уясненія своей мысли онъ укажетъ хотя на Англію.

Къ современнымъ правительствамъ Европы онъ привыкъ относиться критически.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Постоянныя арміи, и массы чиновниковъ, по его мнѣнію -- зло. Испорченность народа поддерживается еще тѣмъ, что непроизводительные классы недовольствуются, для удовлетворенія своей страсти въ роскоши, пороковъ и прихотей, умѣреннымъ употребленіемъ богатствъ, но каждый хочетъ уничтожать несѣянное, по крайней мѣрѣ, за пятьдесятъ человѣкъ.

Такимъ образомъ, трудящаяся часть народа обременена повсюду непосильными налогами, а лучшій цвѣтъ ея молодежи насильственно отрывается отъ земледѣлія или полезныхъ ремеслъ и промысловъ. Предлогомъ для этого служитъ "защита отечества", но часто этимъ громкимъ словомъ прикрывается поддержаніе правительственнаго порядка, невыносимаго для народа. Опустѣніе и безплодіе полей, нищета и ропотъ народа -- вотъ весьма нерѣдкій результатъ подобной системы.

Такимъ образомъ, въ большей части европейскихъ государствъ, войско непроизводительно поглощаетъ цвѣтъ населенія и требуетъ для своего содержанія громадныхъ издержекъ. За то и войны не заставляютъ себя долго ждать. Иногда довольно малѣйшаго предлога, чтобы началось страшное кровопролитіе, какъ будто народы могутъ разрѣшать свои недоразумѣнія при помощи одной крови.

Отшельникъ думаетъ, что еслибы европейскія государства составили между собой международный союзъ, въ основаніе котораго легло бы отрицаніе войны и разрѣшеніе международныхъ недоразумѣній конгрессами, то война, этотъ бичь людей и стыдъ нашего времени, исчезла бы безслѣдно. Тогда и въ постоянныхъ арміяхъ не было бы никакой надобности, и лучшія силы народа, вмѣсто того, чтобы посвящать свою дѣятельность безсмысленной рѣзнѣ, были бы обращены къ земледѣлію, промышленности и т. д., что, конечно, значительно способствовало бы усиленію благоденствія во всѣхъ націяхъ.

Таковы основныя убѣжденія отшельника и, каюсь, также и мои.

Этотъ-то островъ, гдѣ находился отшельникъ, вспомнила Джулія, обдумывая, гдѣ бы наши друзья могли найти себѣ вѣрное убѣжище. Манліо вполнѣ одобрилъ ея мысль и они рѣшили предварительно посѣтить островъ, откуда яхта могла бы снова уплыть къ континенту, для отысканія лицъ, остававшихся еще въ Италіи.

VI.

Отшельникъ.

Было одно изъ тѣхъ утръ, въ которыя человѣкъ невольно забываетъ всѣ скорби и бѣдствія жизни для того, чтобы всецѣло предаваться восхищенію красотами природы.

Веселая, ранняя заря расцвѣтила все небо свѣтлыми красками. Звѣзды, незадолго до того мелькавшія въ вышинѣ, блѣднѣли таяли въ лучахъ яркаго сіянія восходившаго свѣтила, благодѣтельствующаго всему существующему. Легкій вѣтерокъ едва рябилъ поверхность Средиземнаго моря. Было свѣтло и радостно; дышалось необыкновенно легко.

"Клелія", подгоняемая незначительнымъ вѣтромъ съ востока, шла, граціозно покачиваясь, къ островку и съ палубы ея уже было видно, какъ этотъ островокъ массой пепельнаго цвѣта подымался изъ морской синевы.

Переходъ "Клеліи", вышедшей наканунѣ изъ порта Лонгоне, былъ спокойный и счастливый, чему, конечно, особенно радовались его римскіе пассажиры, невошедшіе еще особенно во вкусъ морскихъ удовольствій. Скоро яхта была замѣчена жителями острова, съ сѣверной его части.

Джулія уже не впервые посѣщала уединенный островъ, и каждый разъ прибытіе ея яхты было настоящимъ праздникомъ для его обитателей. Новость о приближеніи яхты быстро разнеслась по всему острову, и чуть не всѣ жители, дѣти, женщины и старики высыпали на прибрежье къ гавани, чтобы встрѣтить гостей. Отшельникъ тоже послѣдовалъ за другими, хотя ему, въ его годы и при его немощахъ, было и нелегко угоняться за молодежью.

Путниковъ встрѣтили съ громкимъ привѣтомъ. Джулія рекомендовала отшельнику своихъ римскихъ друзей, и онъ пригласилъ все общество въ свое жилище.

Едва гости успѣли нѣсколько оглядѣться, отшельникъ обратился къ Джуліи съ вопросомъ:

-- Ну, какія новости привезли вы къ намъ изъ Рима? Освободился ли онъ отъ чужеземныхъ войскъ? Уменьшилось ли хотя сколько-нибудь угнетеніе народа патерами?

-- Увы! вздохнула Джулія: -- бѣдствія народа еще не кончились, и Богъ знаетъ, когда еще суждено имъ окончиться; иноземныя войска, правда, отозваны, но замѣнены тотчасъ же другими, и правительство вашей родины продолжаетъ подчинять римскихъ солдатъ иноземнымъ, для того, чтобы гнетъ папскаго господства неослабно поддерживался.

Потомъ, остановившись на нѣсколько мгновеній и какъ бы собираясь сказать нѣчто очень горькое, Джулія продолжала:

-- Хотя я и англичанка по происхожденію, но сердце мое принадлежитъ Италіи. Поэтому, вы поймете хорошо, какъ тяжело и стыдно мнѣ высказать вамъ послѣднюю новость: Римъ никогда не будетъ столицей Италіи! Правительство отрекается отъ мысли его пріобрѣтенія, и это позорное рѣшеніе, прихоть Наполеона -- освящено парламентомъ!

Отшельникъ съ тяжелымъ недоумѣніемъ взглянулъ на Джулію.

-- Какъ! вскричалъ онъ послѣ недолгаго раздумья: -- неужели же это правда? О, позоръ всему нашему времени! О, страшное и невѣроятное безстыдство! И такъ, Италія, нѣкогда столь славная и великая, навсегда опозорена! Страна, считавшаяся нѣкогда садомъ, обратилась въ помойную яму!... Вы легко поймете, Джулія, что народъ обезсиленный, становится уже народомъ мертвымъ... Я вижу, что ничего, кромѣ отчаянія въ будущности такого народа, не остается.

И старикъ, вынесшій столько походовъ и войнъ, ради народнаго дѣла, вытеръ слезу, невольно катившуюся изъ глазъ на его морщинистое лицо.

VII.

Годовщина 30-го апрѣля.

Раннимъ утромъ 30-го апрѣля 1849 года, къ коменданту Джіаниколо привезенъ былъ французскій сержантъ, какъ плѣнникъ, попавшій въ засаду волонтеровъ въ минувшую ночь.

Едва онъ приведенъ былъ къ коменданту, какъ напуганный разсказами римскихъ патеровъ о томъ, что всѣ защитника Рима не что иное, какъ убійцы и разбойники, палъ передъ нимъ на колѣни и именемъ божіимъ сталъ заклинать, чтобы его не убивали {Это фактъ историческій. (Прим. авт.)}.

Комендантъ усмѣхнулся, поднялъ его съ колѣнъ, успокоилъ и, обращаясь къ окружавшимъ его лицамъ, произнесъ:

-- Однако это хорошій знакъ! Мы вѣроятно побѣдимъ; тщеславные наши гости едва только пожаловали, и одинъ уже успѣлъ довольно оригинально заявить римскимъ защитникамъ свою храбрость!

Предсказаніе это, какъ извѣстно, оправдалось въ тотъ же самый день. Французы, высадившіеся въ Чивитта-Веккіи, и подъ ложнымъ именемъ нашихъ друзей прокравшіеся до Рима, смѣясь надъ добродушіемъ и храбростію римлянъ, должны были быть наказаны и были прогнаны со стыдомъ на свои суда, гражданами Рима.

Римляне помнятъ это славное число 30-го апрѣля, но праздновать его годовщину имъ, понятно, не позволяетъ правительство. Однако мысль о томъ, чтобы торжествовать память этого дня, живетъ не въ одномъ Римѣ, а во всѣхъ городахъ, еще подвластныхъ папѣ. Въ Витербо, гдѣ, во время нашего разсказа, не было еще ни своего, ни чужаго войска, населеніе согласилось отпраздновать эту годовщину, для чего и были сдѣланы всѣ нужныя приготовленія. Но если въ Витербо не было войска, то городъ этотъ не имѣлъ недостатка въ шпіонахъ -- и римское правительство этими современниками рыцарями было обо всемъ заранѣе предувѣдомлено.

Праздничный комитетъ постановилъ, чтобы въ этотъ день послѣ полудня всѣ работы въ городѣ были прекращены. Вся молодежь въ праздничныхъ одеждахъ съ трехцвѣтными перевязями на правой рукѣ должна была собраться къ этому времени на соборной площади, и оттуда церемоніальнымъ шествіемъ направиться въ римскимъ воротамъ города, чтобы этимъ какъ заявить свой привѣтъ древнему городу, нѣкогда владычествовавшему надъ міромъ, такъ и выразить свое уваженіе къ доблести тѣхъ его гражданъ, участіе которыхъ сдѣлало этотъ день незабвеннымъ для Италіи.

Папское правительство струсило не на шутку и, чтобы помѣшать во что бы то ни стало осуществленію этой демонстраціи, приказало новымъ иноземными войскамъ, только еще нанятымъ, ускореннымъ маршемъ идти въ Витербо.

Такимъ образомъ, въ то время, когда населеніе, какъ бы забывая о своемъ долгомъ рабствѣ, предавалось оживленію праздника, и молодежь, вернувшаяся съ шествія къ римскимъ воротамъ, разгуливала по площади, предшествуемая музыкантами, громившими патріотическіе гимны, когда женщины, обыкновенно болѣе мужчинъ склонныя къ сочувствію ко всему честному и славному, наполняли балконы и привѣтно махали проходящимъ трехцвѣтными знаменами,-- изъ тѣхъ самыхъ воротъ, откуда только что возвратилась процессія, показалась колонна иноземнаго войска. Съ заряженными ружьями, ускореннымъ шагомъ, войско это вошло на главную улицу Витербо, гдѣ еще гуляли жятели.

Впереди войска шелъ полицейскій агентъ съ нѣсколькими помощниками и торжественнымъ тономъ потребовалъ отъ публика, чтобы она разошлась.

Громкій и дружный свистъ былъ отвѣтомъ на его рѣчь. Нѣсколько камней, ловко брошенныхъ, задѣли агента и его товарищей. Испуганный представитель власти спрятался за солдатъ и умоляющимъ голосомъ обратился къ ихъ начальнику.

-- Рѣжьте, бейте ихъ -- бога ради. Стрѣляйте и пожалуйста не щадите этихъ каналій!

Просьба эта была совершенно излишнею. Въ воображеніи начальника уже возникла мысль и наградѣ и отличіи; зная при томъ, что возбужденіе ненависти народа къ пришлому войску, вообще операція небезвыгодная, немедленно скомандовалъ: на штыки!

Жители Витербо не были нисколько приготовлены къ схваткѣ; при томъ и имъ, какъ и жителямъ другихъ итальянскихъ городовъ, революціонные комитеты запрещали въ то время всякое дѣйствіе, и потому они тотчасъ же разсѣялись по разнымъ улицамъ, чему значительно помогли наступавшія сумерки и то, что во всемъ городѣ женщины, въ одно мгновеніе ока, и повсюду загасили огни.

Наемщикамъ пришлось нападать только на однѣхъ собакъ, да на ословъ, которые возвращались изъ деревень, нагруженные провизіею. Собаки подняли страшный лай, ослы завыли.

Блистательное дѣло, слѣдовательно, должно было само собою окончиться. Было около 10 часовъ вечера и по всему городу царила торжественная тишина. Войско разбило на площади бивуаки и храбрые воины, увѣнчанные лаврами славнаго дня, предались отдохновенію... Прохожихъ на улицѣ почти не было, и среди царившей повсюду тишины было слышно, какъ въ "Гостиницѣ Луны" большой колоколъ звонилъ къ табльдоту. Въ этой лучшей гостиницѣ города было накрыто пятьдесятъ кувертовъ, и все сіяло тою роскошью, которая въ наши дни уже никого не удивляетъ, ибо встрѣчается повсюду.

Одновременно съ звукомъ раздавшагося колокола, у подъѣзда гостиницы остановилась карета, изъ которой вышла дама въ дорожномъ платьѣ. Хозяинъ гостиницы проводилъ свою гостью въ лучшій изъ нумеровъ, и спросилъ ее, не желаетъ ли она ужинать у себя въ комнатѣ, но она заявила желаніе явиться за табльдотомъ.

Зала, когда въ нее вошла новопріѣзжая, была уже полна. Ее наполняли, впрочемъ, большею частью офицеры иноземнаго войска, но было и нѣсколько пріѣзжихъ итальянцевъ, также какъ и коренныхъ жителей Витербо. При входѣ Джуліи (это была она), взоры всѣхъ присутствовавшихъ обратились на нее,-- такъ поразительно хороша она была въ этотъ вечеръ.

Хозяинъ, уже сидѣвшій въ парадной одеждѣ на концѣ стола, поднялся при ея входѣ и любезно предложилъ ей занять первое мѣсто, по правую сторону отъ себя. Офицеры, видя это, тотчасъ же заняли мѣста, находившіяся по близости.

Джулія, замѣтя, что около нея толпились наемщики, уже раскаивалась, что она такъ скоро согласилась на предложеніе хозяина, но поправить ея ошибку -- было уже невозможно.

Въ досадѣ она обвела глазами все общество и вдругъ увидала два глаза, устремленные прямо на нее. Глаза эти принадлежали Муціо, который сидѣлъ на другомъ концѣ стола, рядомъ съ Аттиліо и Ораціо.

Сначала Джулія подумала, что это не Муціо, и она обманывается. Она никогда не видала его такъ хорошо одѣтымъ, а Аттиліо и Ораціо она прежде встрѣчала только мелькомъ. Но сомнѣваться было трудно... это точно были они. Когда она въ этомъ убѣдилась, ей еще болѣе стало невыносимо ея сосѣдство, вызвавшее на ея щеки краски стыда... Между тѣмъ ни подойти къ Муціо, ни поклониться ему, въ то время, когда ей нужно было передать ему такъ много и такъ о многомъ разспросить его, не было рѣшительно никакой возможности, не возбуждая подозрѣній и не компрометируя его, въ то время, когда на нея смотрѣло пятьдесятъ человѣкъ.

Что происходило въ это время въ душѣ Муціо -- трудно и передать. Послѣ продолжительной разлуки съ Джуліей, онъ, наконецъ, увидѣлъ ее, но въ какомъ обществѣ! рядомъ съ чужеземцами, пришедшими проливать итальянскую кровь! Это непріязненное сосѣдство онъ считалъ оскорбленіемъ для Джуліи, и готовый, подобно своему тёзкѣ, Муцію Сцеволѣ, на всякую для нея жертву, чувствовалъ въ себѣ львиную силу и страшное негодованіе противъ враговъ Италіи.

Женщины обыкновенно отгадываютъ подобное душевное настроеніе, и мало того, уважаютъ только тѣхъ, кто способенъ его испытывать. Видя, какая буря кипитъ въ Муціо, она взглянула на него такимъ благодарнымъ взглядомъ, что чувство его тотчасъ же нѣсколько успокоилось.

Между тѣмъ офицеры завели между собою разговоръ о римскихъ дѣлахъ и утреннихъ происшествіяхъ и въ словахъ своихъ мало стѣснялись, разсуждая объ итальянцахъ съ своимъ обычнымъ къ нимъ презрѣніемъ.

Джулія не выдержала этого разговора и съ гордымъ видомъ поднялась съ своего мѣста, чтобы уйти изъ залы. Друзья наши увидѣли это и тоже стали уже подниматься со стульевъ, чтобы подойти къ ней, какъ вдругъ раздавшійся дружный взрывъ смѣха, снова какъ бы приковалъ ихъ къ своимъ мѣстамъ.

Смѣхъ былъ вызванъ грубою шуткою одного изъ офицеровъ, который разсказывалъ, что при одномъ ихъ появленіи, витербцы разбѣжались отъ, нихъ какъ зайцы. "Хороши же -- прибавилъ онъ -- эти храбрые либералы, о которыхъ такъ много говорятъ!"

Друзья наши вышли изъ себя отъ негодованія и три перчатки разомъ полетѣли прямо въ лицо обидчику.

-- А! милости просимъ, милости просимъ! продолжалъ острякъ, медленно повертывая и разсматривая перчатки.-- Ихъ три -- это очень пріятно! Вотъ, господа, новое доказательство храбрости итальянцевъ. Трое одновременно вызываютъ одного!... Трое противъ одного! Это порыцарски, нечего сказать...

И онъ залился насильственнымъ смѣхомъ, поддержаннымъ всѣми офицерами.

Давъ время стихнуть смѣху, Муціо всталъ со стула и громовымъ голосомъ произнесъ:

-- Вы нѣсколько ошиблись въ своемъ счетѣ. Вызываютъ дѣйствительно трое, но только вызываютъ не одного, а всѣхъ васъ!...

При этихъ словахъ Ораціо и Аттиліо тоже поднялись съ своихъ мѣстъ и грозно взглянули на офицеровъ.

Слова Муціо произвели значительный эффектъ, различно отразившійся на обѣихъ партіяхъ, сидѣвшихъ за однимъ столомъ. Итальянцы съ благодарностью и уваженіемъ взглянули на своихъ соотечественниковъ, иноземцы же на мгновеніе просто онѣмѣли отъ изумленія. Но скоро находчивость одного изъ нихъ привела ихъ въ себя.

-- Господа! поднялся онъ съ бокаломъ въ рукѣ: -- я предлагаю общій тостъ за то пріятное обстоятельство, что мы нашли, наконецъ, между итальянцами достойныхъ себѣ противниковъ.

-- А я, съ своей стороны, предлагаю другой, отвѣтилъ Ораціо: -- а именно, за свободу Рима и скорѣйшее его очищеніе отъ всякой иноземной нечести!

Слова эти носили на себѣ такой оскорбительный характеръ и произнесены были съ такимъ выраженіемъ презрѣнія, что офицеры какъ бы инстинктивно схватились за ефесы своихъ шпагъ и, вѣроятно, тотчасъ же произошла бы общая схватка, еслибы одинъ изъ офицеровъ, человѣкъ пожилой и хладнокровный, не остановилъ ихъ слѣдующими словами:

-- Господа! удержитесь на время. Не забудьте, что мы прешли сюда водворять порядокъ, а не производить скаядал. Завтра рано утромъ трое изъ насъ, встрѣтясь съ нашими обидчиками, съумѣютъ поддержать нашу честь. Теперь намъ нужно только одно: увѣренность, что эти господа не исчезнуть во время ночи и не лишатъ себя чести встрѣтиться завтра съ нами.

-- Оставляя въ сторонѣ весь оскорбительный смыслъ этихъ словъ, отвѣтилъ Аттиліо: -- мы можемъ только сказать одно. Мы готовы имѣть неудовольствіе провести всю эту ночь вмѣстѣ съ вами, и вмѣстѣ же идти на мѣсто дуэли, чтобы только не потерять счастливаго случая достойно отблагодарить враговъ нашей родины.

Офицеры стали бросать жребій, при помощи бумажекъ съ написанными на нихъ именами; жребій палъ на одного француза-легитимиста, на австрійца и на карлиста-испанца.

Трое другихъ офицеровъ были избраны въ секунданты. Трое изъ сидѣвшихъ итальянцевъ предложили въ свою очередь свои услуги своимъ землякамъ, а такъ-какъ оскорбленія были съ обѣихъ сторонъ, то было рѣшено, что дуэль будетъ на смерть, а враги одновременно сойдутся съ разстоянія въ пятнадцать шаговъ, вооруженные револьверами, саблями и кинжалами. Секунданты провели весь остатокъ ночи въ приготовленіи оружія, чтобы шансы обѣихъ сторонъ были уравнены.

Мѣсто дуэли было назначено въ Циминскомъ лѣсу.

Съ ранней зарей противники и ихъ секунданты пришли вмѣстѣ на назначенное мѣсто.

Дуэль, однако, не состоялась, такъ-какъ едва только были отмѣрены пятнадцать шаговъ и противники стали становиться у барьера, какъ вдругъ на той же дорогѣ, которою они пришли, показался иноземный отрядъ, съ знакомымъ уже намъ полицейскимъ агентомъ и нѣсколькими его помощниками.

Наступило общее недоумѣніе, во время котораго команда двинулась въ штыки на итальянцевъ.

Всѣ другіе, кому пришлось бы находиться на мѣстѣ нашихъ друзей, конечно, пустились бы въ бѣгство при такой неожиданной аттакѣ, но они, какъ мы знали, не были изъ числа людей, теряющихся отъ неожиданности или количествениго превосходства непріятелей. Прежде всего они бросили испытующій взглядъ на своихъ противниковъ, чтобы убѣдиться, не было ли появленіе войска ихъ продѣлкой. Оказалось, однаю, что всѣ шестеро чужеземцевъ были не мало удивлены этому появленію, такъ что готовы были даже броситься на защиту своихъ противниковъ. Тогда друзья наши, обратясь лицомъ въ лицу къ войску, съ взведенными револьверами въ рукахъ, стали медленно и въ порядкѣ отступать къ чащѣ лѣса.

Не мало помогло имъ при этомъ то обстоятельство, что солдаты, увидя вмѣстѣ съ римлянами, противъ которыхъ они шли, своихъ офицеровъ, нѣсколько растерялись. Полицейскій агентъ, однакожъ, спрятавшійся для безопасности за солдатъ, замѣтивъ это недоумѣніе, разгорячился и кричалъ войску: "да стрѣляйте же, стрѣляйте же бога ради! вотъ сюда, въ эту сторону, вотъ туда, куда они удаляются!" Въ то же время онъ приказалъ стрѣлять и своимъ агентамъ и двѣ пули одновременно задѣли двоихъ изъ отступавшихъ секундантовъ.

Аттиліо въ отвѣтъ на этотъ залпъ въ свою очередь выстрѣлилъ, и такъ удачно, что пуля срѣзала при своемъ полетѣ кончикъ носа агента, и онъ съ криками и воплями пустился бѣжать со всѣхъ ногъ назадъ въ Витербо.

Такъ-какъ все это появленіе войска -- было дѣломъ полиціи, которая черезъ своихъ агентовъ узнала о прибытіи въ Витербо трехъ изгнанниковъ и хотѣла ихъ заарестовать, то съ бѣгствомъ раненаго агента, войско могло вернуться обратно, но командовалъ имъ нѣкто -- капитанъ Тортиліа, закоренѣлый карлистъ, и ему показалось такимъ славнымъ и легкимъ дѣломъ изловить шесть итальянцевъ, что онъ снова скомандовалъ своимъ подчиненнымъ аттаку, и произнося безпрестанно испанскія ругательства "Voto а Dios" и "Coramba", самъ впереди войска погнался за ними.

Раненые секунданты -- подъ прикрытіемъ нашихъ друзей -- уже успѣли добраться до лѣса. Ораціо, Муціо и Аттиліо выдерживали пока было возможно нападеніе, но когда всѣ заряды ихъ револьверовъ были истощены, то положеніе ихъ, въ виду все ближе и ближе подходившаго непріятеля, становилось критическимъ. Ораціо вынужденъ былъ необходимостью прибѣгнуть къ своему рожку. Въ отвѣтъ на его сигналъ, изъ лѣсу, съ разныхъ сторонъ послышался страшный гулъ, и изъ чащи стали показываться люди. Это были товарищи Ораціо, нѣкоторые изъ трехсотъ -- находившіеся въ Циминскомъ лѣсу и только что прибывшіе изъ замка, на который ождалось новое нападеніе.

Вмѣстѣ съ ними появились Клелія, Ирена и Джонъ -- вооруженныя и готовыя въ битву. Дренѣ и Клеліи принадлежало повидимому начальство командой.

Новоприбывшіе не стали стрѣлять, но съ крикомъ Viva l'Italia, пошли въ штыки на озадаченное неожиданностью войско: на солдатъ напалъ страхъ и офицеры ни командою, ни сабельными ударами не могли ихъ остановить отъ бѣгства. Тортиліа, какъ человѣкъ храбрый, бывшій сначала впереди солдатъ, теперь оставался послѣдній, ему казалось стыдно бѣжать. Аттиліо захватилъ его въ плѣнъ, несмотря на все его геройское сопротивленіе. Пустивъ въ догонку войска нѣсколько выстрѣловъ, чтобы отнять отъ него охоту возвращаться, итальянцы озаботились осмотромъ раненыхъ, которые были съ обѣихъ сторонъ. Раненыхъ папистовъ они отправили въ Витербо подъ прикрытіемъ отдавшихся въ плѣнъ, а съ своими и Тортиліа -- котораго они оставили аманатомъ -- удалились въ лѣсъ.

Клелію и Ирену со всѣхъ сторонъ осыпали поздравленіями. Муціо привѣтствовалъ въ лицѣ ихъ тѣхъ женщинъ, которыя должны явиться освободительницами Рима,-- если несостоятельность мужчинъ для такого подвига станетъ еще продолжаться.

Не успѣлъ еще онъ окончить своей рѣчи, какъ вдругъ передъ изумленными взорами всѣхъ дѣйствующихъ лицъ этой сцены предстала Джулія.

Она спѣшила на мѣсто дуэли, о которой только что узнала. Джонъ увидѣлъ ее еще издалека, и бросился къ ней на встрѣчу. Для бѣднаго мальчика она была всѣмъ: отечествомъ и семействомъ.

Она немедленно обмѣнялась со всѣми привѣтами, и тотчасъ же познакомилась съ Иреною, романическую исторію которой, по наслышкѣ, она уже знала.

VIII.

Въ лѣсу послѣ побѣды. Отступленіе.

Разсказавъ вкратцѣ Атилліо и Ораціо все происшедшее съ нею со времени отплытія яхты, и узнавъ отъ нихъ о происходившемъ въ замкѣ, Джулія подошла къ дорогому своему Муціо. Она замѣтила перемѣну въ его внѣшности, и еще въ гостиницѣ Луны нетерпѣливо хотѣла его поздравить съ перемѣною его обстоятельствъ, но, какъ мы видѣли, этого тамъ ей не удаюсь.

Муціо, умѣвшій носить съ достоинствомъ самое рубище, при измѣнившихся обстоятельствахъ, разумѣется, сдѣлался еще изящнѣе.

А ему за это время, что называется, повезло. Сиккіо, незадолго до того умершій, успѣлъ передъ смертью своей розискать кардинала Ф.,-- дядю по матери послѣдняго отпрыска семьи Помпео, разсказалъ ему всю исторію Муціо и передалъ ему всѣ акты о его рожденіи и правахъ, которыя ему удалось достать. Прелатъ тотчасъ же отдалъ приказаніе одному изъ своихъ подчиненныхъ немедленно войти въ сношенія съ Муціо, доставить ему все необходимое и передать ему, что кардиналъ дѣлаетъ его наслѣдникомъ всѣхъ своихъ богатствъ послѣ смерти, а при жизни постарается, затѣявъ процессъ съ паолотами, возвратить назадъ все у него похищенное.

Такая любезность кардинала зависѣла отъ того, что въ концѣ 1866 года подулъ надъ Италіей, какъ извѣстно, либеральный вѣтеръ, и кардиналъ считалъ нелишнимъ имѣть близкаго родственника въ средѣ героической молодежи. Мало того, онъ сталъ усиленно хлопотать о полученіи амнистіи для Муціо.

Хотя Джулія и не придавала особеннаго значенія перемѣнѣ обстоятельствъ Муціо, но встрѣча ихъ была весела и радостна.

Впрочемъ, въ этотъ день все общество было особенно весело настроено, отчасти отъ радости свиданія, отчасти, какъ это всегда бываетъ, вслѣдствіе только что одержанной побѣды.

Ненавидя всякое пролитіе человѣческой крови, я лично, признаюсь, всегда особенно хорошо настроенъ въ дни побѣды и испытываю въ такіе дни надъ собою живительное вліяніе какой-то, отчасти дикой радости. Несмотря на то, что мѣстность обыкновенно покрыта еще неубранными трупами, что время отъ времени доносятся до слуха стоны раненыхъ и умирающихъ, несмотря на все чувство усталости -- каждый въ такіе дни веселъ и радостенъ, друзья крѣпче жмутъ другъ другу руку при встрѣчѣ, все носитъ какой-то праздничный видъ и всѣ исполнены одною только мыслью: "мы побѣдили! мы прогнали непріятеля!"

Пусть Манцони и въ подобныя минуты не забываетъ напоминать побѣдителямъ: "чему вы радуетесь, братья, убившіе своихъ братьевъ?"

Скоро ли еще наступитъ то время, когда народы дѣйствительно станутъ братьями?

Всѣ друзья наши весело расположились группами на яркой зелени лѣснаго ковра.

Сильвія, конечно, тотчасъ же стала разспрашивать Джулію о Манліо, и та, къ ея удовольствію, разсказала, что онъ живъ и здоровъ и гоститъ у отшельника.

Имя отшельника возбудило общее вниманіе.

-- Ну, что? Какъ думаетъ онъ о римскихъ дѣлахъ? разомъ спросили ее нѣсколько голосовъ.

-- Онъ вполнѣ съ вами своею мыслью, отвѣчала Джулія.-- Его утѣшаетъ то геройское упорство, съ какимъ вы преслѣдуете святую цѣль освобожденія Рима и вмѣстѣ съ тѣмъ вполнѣ одобряетъ въ васъ ту сдержанность, изъ за-которой вы скорѣе соглашаетесь страдать и томиться въ изгнаніи, чѣмъ рѣшиться ранѣе срока на что-нибудь окончательное, что въ случаѣ неудачи только помѣшало бы начинающемуся объединенію Италіи, и подало бы поводъ чужеземцамъ къ новымъ вмѣшательствамъ. Въ случаѣ же, если итальянское правительство будетъ продолжать свое позорное поклоненіе Франціи, разумѣется на вашей обязанности будетъ лежать -- кончить все это дѣло самимъ. Онъ надѣется, что тогда ваши дѣйствія встрѣтятъ сочувственный откликъ во всякомъ честномъ итальянскомъ сердцѣ.

-- Дожидаться-то только не легко, замѣтилъ въ отвѣтъ Муціо.-- Мы выказали уже достаточно терпѣнія -- этой добродѣтели ословъ... пора бы уже выказать намъ, что у насъ найдутся и кое-какія другія, болѣе человѣческія доблести.

-- А далеко ли островокъ отшельника и поѣдемъ ли мы туда? спросила Сильвія, которую не оставляла мысль о Манліо.

-- Еще бы, отвѣчала Джулія: -- я вѣдь за этимъ сюда и пріѣхала. Намъ надобно только добраться до Ливорно, а тамъ стоитъ моя "Клелія". Кстати, Сильвія, я должна вамъ сказать новость: Аврелія вышла замужъ за капитана моей яхты. Благословлялъ ихъ самъ отшельникъ.

Новость эта всѣми была встрѣчена съ удовольствіемъ. Не успѣло общество объ ней еще достаточно наговориться, какъ замѣтило, что въ лѣсу приближается Сильвіо вмѣстѣ съ Камиллой.

Разсудокъ бѣдной дѣвушки возвратился отъ сильнаго чувства, которое пробудило въ ней прощаніе съ милымъ, когда онъ рѣшилъ навсегда оставить Римъ. Врачи знаютъ, что подобные случаи бываютъ.

Теперь Сильвіо только что узналъ объ утреннихъ проіешествіяхъ, и торопился доставить друзьямъ извѣстія изъ города.

Когда друзья обмѣнялись привѣтствіями и Кахилла ознакомилась съ обществомъ, Сильвіо сѣлъ рядомъ съ Ораціо и сказалъ:

-- Я проходилъ сейчасъ черезъ Витербо, и что тамъ дѣлается, просто трудно передать. Горожане почти не показвваются на улицахъ, и кто имѣетъ какое-нибудь дѣло, старается какъ можно скорѣе пробѣжать по нимъ, чтобы не попадаться на глаза войску. Войско просто неистовствуетъ. Къ нему изъ Рима пришло значительное подкрѣпленіе, и солдаты, потерпѣвшіе неудачу у этого лѣса, стараются вымѣстить свою досаду на мирныхъ жителяхъ. Они стрѣляютъ на воздухъ, для приданія себѣ значенія. Разграбили нѣсколько лавокъ, винный погребъ и большинство ихъ мертвецки перепилось. Новый отрядъ, только что пришедшій, кричитъ, что поругана честь знамени, и что поруганіе это необходимо обмыть въ итальянской крови. Только свистъ, шумъ и сумятица, позволили мнѣ проскользнуть незамѣченнымъ, чтобы передать вамъ все, что я видѣлъ. Но я все-таки не избѣгнулъ непріятностей. Когда я проходилъ мимо гостиницы Луны, изъ кареты, стоявшей у ея входа, выходили нѣсколько офицеровъ, только что пріѣхавшихъ изъ Рима. Всѣ люди гостиницы были заняты перетаскиваніемъ ихъ багажа, и одинъ изъ нихъ, багажа котораго никто не бралъ, выходилъ изъ себя отъ нетерпѣнія. Принявъ меня вѣроятно за носильщика, онъ потребовалъ отъ меня, чтобы я тотчасъ же взялъ его чемоданъ, и схватилъ меня за грудь, произнеся вѣское ругательство. Къ счастію, я успѣлъ дать знакъ Камиллѣ, чтобы она шла впередъ. Не теряя времени, я лѣвой рукой отцѣпилъ его руки, а правой, со всего размаху, ударилъ его по лицу. Онъ совершенно растерялся... а я, конечно, не теряя времени, бросился вонъ изъ города. По моимъ соображеніямъ, намъ здѣсь оставаться долго нельзя... Завтра утромъ, самое позднее, все войско навѣрное двинется на насъ.

-- Въ этомъ лѣсу, усмѣхнулся въ отвѣтъ Ораціо: -- мы въ состояніи выдержать битву съ цѣлымъ войскомъ папы. Насъ здѣсь, слава богу, достаточно, а женщины...

-- Съумѣютъ сами защитить себя, сказали разомъ Джулія, Клелія и Ирена.

Наступали сумерки, и пора было подумать о подкрѣпленіи пищею. Къ счастію, Клелія всѣмъ уже распорядилась и у опушки стояли два мула, которые были нагружены провизіей. Она только мигнула Джону, и мальчикъ не заставилъ себя дожидаться. На свѣжемъ дернѣ появилась тотчасъ и скатерть и посуда.

Кто изъ людей не цѣнитъ современныхъ завоеваній культуры и цивилизаціи? Кто не предпочтетъ прочнаго и хорошаго дома, прохладнаго лѣтомъ, хорошо нагрѣвающагося зимой, нѣкотораго избытка и удобствъ во всемъ необходимомъ для людей, климатическимъ неудобствамъ пустынь, недостаткамъ и лишеніямъ бродячей жизни?

Къ несчастію, всѣмъ этимъ еще не всѣ люди пользуются. Лучше сказать, блага цивилизаціи достаются въ удѣлъ еще весьма немногимъ, составляя до сихъ поръ какъ бы монополію избранныхъ. Большинство совершенно отстранено отъ пользованія этими благами, такъ что вопросъ: принесла ли хоть что-нибудь цивилизація бѣднымъ классамъ, самъ собою представляется каждому мыслящему человѣку. Можно ли при этомъ удивляться, что множество людей мечтаютъ съ завистью о первобытной простотѣ первоначальныхъ обитателей земли? Правда, тогда не существовало еще ни великолѣпныхъ дворцовъ, ни роскошной одежды, ни взысканнаго стола, но за то не было и неумолимыхъ сборщиковъ податей, ни массы препятствій ли свободной жизни; у отцовъ не отнимали дочерей, для удовлетворенія похотямъ сильныхъ міра, не брали сыновей для того, чтобы обращать ихъ въ невольное и безсознательное пушечное мясо.

Впрочемъ, сельскій обѣдъ, въ родѣ того, какой предстоялъ нашимъ героямъ, въ обществѣ такихъ женщинъ, какъ Ирена, Джулія, Клелія -- нельзя было бы промѣнять на самыя роскошныя пиршества.

Я вообще люблю эти бивуачные обѣды въ лѣсахъ, если даже они состоятъ изъ однихъ продуктовъ охоты и плодовъ, но для приготовлявшагося обѣда было запасено вдоволь всякой провизіи и значительное число фіаскъ {Фіаско -- особеннаго рода стеклянная посуда, съ узкими горлышками, въ которой въ Италіи сохраняютъ вино, заливая сверху оливковымъ масломъ. Прим. переводчика. } съ орвіетскимъ и монтепульчинскимъ виномъ. Прибавьте къ этому аппетитъ, какимъ должны были обладать наши друзья послѣ дня, проведеннаго такъ дѣятельно.

Когда все было приготовлено, общество усѣлось за обѣдъ. Все было весело и оживленно. Джулія, которой еще впервые приходилось присутствовать на подобномъ обѣдѣ, была въ полномъ восхищеніи. Джонъ, который съ пяти лѣтъ сталъ совершать морскія плаванія, разсказывалъ ей свои воспоминанія о Китаѣ, гдѣ его особенно поразило, что мужчины исполнятъ женское хозяйство, а женщины управляютъ джонками, нося на плечахъ своихъ дѣтей въ особенныхъ мѣшкахъ. Гаспаро разсказалъ обществу романическую исторію своей жизни. Онъ сдѣлался убійцею -- изъ любви, спасая незнакомую дѣвушку отъ изнасилованія ея братомъ -- патеромъ. Онъ влюбился въ нее, но такъ-какъ совершилъ убійство, хотя и въ видахъ защиты, долженъ былъ бѣжать въ лѣса отъ преслѣдованія закона. Его Алаба за нимъ послѣдовала.

-- Убійство патера и еще другой случай, гдѣ мнѣ пришлось, защищая свою жизнь, положить на мѣстѣ напавшаго на меня негодяя, опредѣлили мою участь. Я попалъ въ такъ-называемые разбойники, встрѣтилъ въ лѣсу нѣсколько бѣглецовъ, такъ же несчастныхъ, какъ и я. Я организовалъ шайку для борьбы съ патерами; убійцъ и воровъ я въ нее не принималъ, и мнѣ удалось нагнать такой страхъ на папское правительство, что эти господа, рѣшаясь на какое-нибудь злодѣяніе, всегда думали: ну, а что, какъ Гаспаро насъ за это накажетъ? Нѣсколько лѣтъ сряду я просто царствовалъ въ лѣсахъ Кампаньи, и еслибы не поддался льстивымъ рѣчамъ моего родственника, кардинала А.... то поймать меня едва-ли удалось бы кому-нибудь. Но я довѣрился кардиналу, и за то отсидѣлъ четырнадцать лѣтъ въ тюрьмѣ, закованный въ кандалы. Въ тюрьмѣ я впервые услыхалъ о вашихъ подвигахъ, Ораціо, и, признаюсь, только и молилъ Бога о томъ, чтобы мнѣ удалось когда-нибудь послужить вамъ. Желаніе мое сбылось, и я охотно посвящаю весь остатокъ дней моихъ великому дѣлу освобожденія Рима.

Въ подобныхъ разсказахъ время прошло незамѣтно и скоро наступила ночь. Утомленное общество заснуло подъ открытымъ небомъ. Для дамъ были устроены постели изъ плащей подъ навѣсомъ столѣтняго дуба. Ораціо разставилъ повсюду часовыхъ и назначилъ общее пробужденіе, едва настанетъ утренняя заря.

-----

Иноземное войско, носящее, какъ бы вслѣдствіе исторической ироніи, нѣкогда великое имя войска римскаго, тоже не теряло времени. Еще въ тотъ же вечеръ все начальство созвано было главнокомандующимъ въ военный совѣтъ для разрѣшенія вопроса, когда начать преслѣдованіе банды. Нѣкоторые изъ офицеровъ, и въ томъ числѣ маіоръ, получившій пощечину отъ Сильвіо, и все время запивавшій свой позоръ виномъ, были того мнѣнія, чтобы тотчасъ же идти на разбойниковъ, но главнокомандующій, человѣкъ хладнокровный, разсудилъ, что удобнѣе открыть дѣйствія съ зарею, такъ-какъ вечеромъ было почти невозможно собрать пьяныхъ солдатъ. Это мнѣніе восторжествовало.

На зарѣ стали бить сборъ; но собрать солдатъ, изъ которыхъ одни не успѣли еще отдохнуть послѣ прихода ускореннымъ маршемъ изъ Рима, а другіе еще не оправились отъ пораженія въ циминскомъ лѣсу, было не такъ-то легко и потребовало много времени. Такимъ образомъ, солнце уже заливало своими лучами Аппенины, когда войско приблизилось къ лѣсу, для вступленія въ который понадобились проводники изъ мѣстныхъ жителей, взявшіеся за такое дѣло, разумѣется, не охотно, а по принужденію.

Между тѣмъ изгнанники, знавшіе всѣ тропинки лѣса, какъ свои пять пальцевъ, и поднявшіеся съ зарею, въ это время успѣли уже занять выгоднѣйшую позицію на вершинѣ горы, откуда они могли наблюдать со всѣхъ сторонъ за движеніями приближавшагося непріятеля.

Ораціо раздѣлилъ всю банду на двѣ части. Сто человѣкъ, подъ командою Муціо, были расположены имъ застрѣльщиками между скалами и рощей вершины горы, со стороны приближавшагося войска. Остальные двѣсти человѣкъ были построены въ колонну и находились за вершиной горы въ готовности къ немедленному нападенію.

Окончивъ боевой распорядокъ, Ораціо позвалъ въ себѣ капитана Тортиліа, сталъ разспрашивать его объ именахъ офицеровъ, лица которыхъ можно было уже весьма удобно разсмотрѣть въ зрительную трубу. Оказалось, что войско велъ самъ главнокомандующій папскими войсками, французскій генералъ Рошъ-д'Аррико.

Войско съ каждой минутой приближалось, и хотя Ораціо и не опасался предстоявшаго дѣла, но не могъ избавиться отъ того безпокойства, которое неизбѣжно долженъ испытывать военачальникъ, на рукахъ котораго лежитъ важная отвѣтственность за участь подчиненныхъ ему людей, передъ началомъ неминуемой схватки.

Одно изъ величайшихъ неудобствъ для бандъ на войнѣ составляетъ необходимость весьма часто оставлять на произволъ судьбы своихъ раненыхъ, или поручать ихъ заботамъ мѣстныхъ жителей, обыкновенно старающихся этого избѣгнуть, изъ опасенія скомпрометироваться.

Это соображеніе, также какъ и неравенство силъ, заставили Ораціо рѣшиться на отступленіе, съ тѣмъ, однакоже, чтобы въ то же время показать чужеземному войску, что его не боятся свободныя итальянскія войска, даже при самыхъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ.

Для этого онъ приказалъ Сильвіо, начальствовавшему аріергардомъ, построиться для защиты отступленія, а самъ, какъ искусный охотникъ, такъ расположилъ около себя своихъ стрѣлковъ, какъ будто предназначалъ ихъ для преслѣдованія кабана или оленя.

Сообщивъ свой планъ Аттиліо и сказавъ ему, чтобы онъ безъ торопливости совершалъ правильное и постепенное отступленіе, самъ онъ направился къ Муціо, стрѣлки котораго уже были совершенно готовы къ встрѣчѣ непріятеля, быстро приближавшагося. Обмѣнявшись съ Муціо двумя-тремя словами, онъ съ двумя только товарищами занялъ самую высшую точку позиціи, откуда могъ все хорошо видѣть и наблюдать.

Генералъ Аррико, человѣкъ достаточно храбрый, направился прямо на позиціи, занятыя либералами. Авангардъ его былъ расположенъ цѣпью, а самъ онъ съ небольшими колоннами составлялъ его подкрѣпленіе.

При всякомъ сраженіи, для главнаго начальника чрезвычайно важно умѣть выбрать для себя такое мѣсто, откуда можно было бы видѣть поле сраженія на возможно большее пространство. Это для него всегда бываетъ легче, если онъ держится на ряду съ первыми шеренгами своего войска.

Начальствующій необходимо долженъ знать обо всемъ, что дѣлается во время сраженія; если онъ далеко отъ поля дѣйствія, то, кромѣ потери времени и той невѣрности, которая можетъ вкрасться въ извѣстія, сообщаемыя ему, онъ, что всего важнѣе, не можетъ своевременно усиливать тѣ части своего войска, которыя преимущественно нуждаются въ подкрѣпленіи, и даже тогда, когда побѣда видимо клонится на его сторону, достаточно скоро отрядить на непріятеля легкіе отряды кавалеріи и пѣхоты, которые оканчиваютъ побѣду.

Но, какъ мы видѣли, въ этомъ смыслѣ ни съ одной стороны не было сдѣлано ошибки. Аррико, справедливо разсчитывая на превосходство своихъ силъ, прямо повелъ ихъ въ атаку, а Ораціо, разсчитывавшій на отступленіе изъ-за незначительной численности своихъ товарищей, располагалъ дать непріятелю чувствительный урокъ, чтобы охладить этимъ нѣсколько пылъ его натиска.

Неровность почвы и густота деревьевъ позволили Муціо расположить своихъ застрѣльщиковъ въ удобной и прикрытой позиціи. Онъ приказалъ сдѣлать залпъ только тогда, когда непріятель подойдетъ на разстояніе ружейнаго выстрѣла, и вслѣдъ затѣмъ тотчасъ же уходить за задніе эшелоны.

Такъ ими и было сдѣлано, и съ этимъ первымъ залпомъ у непріятеля оказалось множество убитыхъ и раненыхъ. Авангардъ чужеземцевъ былъ разстроенъ, а колонны, шедшія съ храбрымъ Аррико во главѣ, нѣсколько смутились и уменьшили свой шагъ, что дало итальянцамъ время отступить въ полномъ порядкѣ.

-----

Когда Кортезъ, высадившись въ Мексикѣ, сжегъ свои корабли; когда извѣстная тысяча, покрывшая себя славою въ Марсалѣ, выйдя на берегъ Сициліи, оставила свои суда непріятелю, то успѣхъ обоихъ этихъ предпріятій обусловливался именно тѣмъ, что сражавшіеся сами отрѣзали себѣ всякій путь къ отступленію. Но итальянскимъ войскамъ весьма часто вредитъ близость границъ дружественныхъ державъ. Я самъ былъ очевидцемъ подобнаго скандала въ Ломбардіи въ 1848 году отъ близости границъ Швейцаріи и, къ несчастію, то же повторилось однажды на римскихъ поляхъ.

Въ настоящемъ, только что описанномъ мною случаѣ съ тремя стами, близость границъ итальянскихъ земель, не находящихся подъ господствомъ папы, тоже оказалась вредной для дѣла. Едва банда ее достигла, какъ, несмотря на то, что она состояла изъ людей, исполненныхъ храбрости, она стала разсѣеваться. Начальникамъ банды пришлось напомнить молодежи, что дѣло ихъ еще далеко не кончено, что родина ихъ еще томится въ рабствѣ, что на обязанности всѣхъ и каждаго лежало приготовляться въ новымъ дѣламъ, и несмотря на это, имъ пришлось на время проститься. Ораціо, Муціо, Аттиліо. Сильвіо, Гаспаро и Джонъ съ грустью направились по тосканской дорогѣ, чтобы достигнуть Ливорно и стоявшей въ его портѣ яхты, куда заблаговременно были ими отправлены женщины.

IX.

Скитанія.

Прошло нѣсколько времени послѣ всего нами описаннаго.

Отшельникъ былъ на континентѣ, куда онъ былъ вызванъ своими друзьями. Онъ покинулъ на время свое убѣжище для исполненія своего долга по отношенію къ Италіи, которой принадлежала вся его жизнь.

Ему предстояло странствованіе по различнымъ частямъ полуострова, начиная съ Венеціи.

Цѣлью его странствованія было содѣйствовать разобщенію правильныхъ взглядовъ на предстоявшіе выборы въ средѣ населеній, и, кромѣ того, способствовать распространенію свободы сознанія въ народѣ, долженствующей лечь въ основаніе будущаго величія Италіи и послужить великому дѣлу сверженія господства папы и пагубныхъ заблужденій католицизма.

Населеніе повсюду встрѣчало съ энтузіазмомъ и криками одобренія своего печальника и человѣка изъ среды народа. Взглядамъ его сочувствовали, словамъ рукоплескали. Напоминаніе его о томъ униженіи, въ какое повергло Италію духовное господство, вызывало стремленіе свергнуть тяготѣвшее иго; указанія на злоупотребленія патеровъ возбуждали взрывы негодованія...

Онъ говорилъ:

"Я глубоко вѣрую въ Бога, но ненавижу патеровъ, оскорбляющихъ Его имя.

"Богъ, отецъ всѣхъ народовъ, создалъ всѣхъ людей братьями для общаго счастія. Горе тѣмъ, кто раздѣляетъ людей на множество враждебныхъ партій, взаимно другъ друга проклинающихъ.

"Католицизмъ возбуждаетъ къ ненависти, къ рѣзнѣ, къ кровопролитіямъ. Католики предаютъ анаѳемѣ девятьсотъ мильйоновъ людей, виновныхъ только въ томъ, что они не принадлежатъ въ ихъ кликѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Жрецы невѣжества, преслѣдователи знанія, почему они не признаютъ участія Бога въ тѣхъ великихъ открытіяхъ, какія повѣдали міру Кеплеры, Галилеи, Ньютоны?

"Неужели мысль этихъ величайшихъ людей не служила выраженіемъ божественной мудрости, когда въ безконечныхъ пространствахъ вселенной они открывали цѣлые міры, и показали изумленнымъ народамъ, что законы движенія этихъ міровъ подчинены всеобщей гармоніи?

"За что же Галилея, этого величайшаго изъ величайшихъ людей, предавали пыткѣ? Или сіяніе правды было невыносимо для нихъ, привыкшихъ въ сумраку лжи?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Возможно ли при этомъ братство людей?

"Католикъ считаетъ не католика осужденнымъ на вѣчное мученіе. Въ этомъ онъ не далеко ушелъ отъ дервиша, взывающаго въ избіенію камнями невѣрныхъ, или бонзы, отличающихся такою же религіозною нетерпимостію. Но турки и китайцы, по крайней-мѣрѣ, послѣдовательны, и невѣрные небезопасны даже на самыхъ улицахъ Стамбула и Кантона.

"Большая часть войнъ, и самыя кровопролитныя были возбуждаемы патерами...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Движеніе въ Ирландіи возбуждено патерами. Боже избави, чтобы что либо подобное возникло въ Соединенныхъ Штатовъ, гдѣ изъ тридцати-трехъ мильйоновъ жителей почти половина католиковъ, и гдѣ, кромѣ того, столько самыхъ разнообразныхъ сектъ, одна другую ненавидящихъ!"

Такъ говорилъ отшельникъ толпамъ окружавшаго его народа. И толпы плакали, обливали слезами плащъ простаго человѣка, клялись быть съ нимъ и за него, и казались глубоко убѣжденными.

А на утро большая часть этихъ самыхъ людей толпилась у костеловъ, покупая безсмысленныя индульгенціи!

Таковъ народъ вообще, и таковымъ, вѣроятно, еще долго останется. Гнѣвъ его, производящій катаклизмы революціи, такъ же легко и скоро возбуждается, какъ легко и скоро гаснетъ.

Онъ, то готовъ въ одну минуту отдать всю свою кровь, то какъ смирное дитя покоряется каждому наименѣе достойному, подчиняется робко каждой, самой грубой хитрости, и гонится за малѣйшими выгодами и наслажденіями, какъ бы желая наскоро вознаградить себя за всѣ свои жертвы, за всю кровь свою...

Кто бы не всталъ за него, будь это Сократъ или Ріензи, Мазаніелло, Гракхи -- онъ готовитъ всѣмъ одинакую участь. Ото всѣхъ отопрется онъ, казни всѣхъ будетъ безстрастнымъ зрителемъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пріемъ отшельника въ Венеціи былъ особенно торжественнымъ. Это и понятно, если вспомнить, что онъ уже до того дважды (въ 1848 и 1849 годахъ) готовъ былъ принять участіе въ бѣдствіяхъ, опасностяхъ и сраженіяхъ царицы лагунъ.

Но въ первый изъ этихъ разовъ онъ, уже садившійся на корабль, долженствовавшій перевезти его въ Венецію, былъ задержанъ для защиты находившейся въ опасности метрополіи. Тамъ ему пришлось сразиться съ потомками Бренна, и кровью его обагрился гранитъ того самаго моста, гдѣ нѣкогда Горацій Боклесъ одинъ выдержалъ нападеніе цѣлаго войска Порсены.

Съ возвышенностей Пренесты и Веллетри ему сверхъ того удалось видѣть бѣгство тирана, отца того маленькаго тирана, который долженъ былъ отказаться отъ своей власти, вынужденный на это храбростію тысячи, и такимъ образомъ прекратить то правительство, которое носило названіе отрицанія Бога.

Тогда пришлось ему увидать и другое управленіе, назвать которое можно еще болѣе наглымъ отрицаніемъ бога, которое еще пагубнѣе для Италіи, составляя чернокнижіе.

Римъ палъ подъ ударами европейскаго деспотизма, боявшагося возрожденія его прежняго вліянія, испуганнаго призракомъ республики, палъ отъ руки Франціи, несущей за это свое наказаніе.

Бонапартъ, врагъ и гонитель всякой свободы, покровитель всякаго гнёта, захотѣлъ испытать свою силу надъ Римомъ, куда пробрался хитростію, и, совершивъ подвигъ оскорбленія націи, опрокинулся на Парижъ, на улицахъ котораго произвелъ 2-го декабря извѣстную бойню беззащитныхъ гражданъ, дѣтей, стариковъ и женщинъ.

Послѣ защиты Рима, отшельникъ, не теряя еще надежды на улучшеніе судебъ Италіи, вышелъ изъ него съ небольшимъ числомъ своихъ приверженцевъ, готовыхъ на новыя битвы. Но для освобожденія Италіи нужна была не горсть храбрецовъ, которые всегда въ ней найдутся, а войско, которое могло бы выдерживать противодѣйствія многочисленныхъ непріятелей.

Правда, нынѣ народный духъ въ Италіи поднялся, и горсть храбрецовъ значительно увеличилась, но въ тѣ печальные дни населеніе было запугано и устрашено потерями, понесенными при защитѣ Рима.

Никто не являлся увеличить собою число надѣявшихся; напротивъ, каждое утро, по валявшемуся на землѣ оружію, можно было сосчитать, сколько оказалось бѣглецовъ. Оружіе это собиралось и складывалось на муловъ и телеги, сопровождавшіе колонну, и мало-по-малу количество телегъ и муловъ сдѣлалось значительнѣе числа воиновъ, и мало-по-малу надежда поднять народъ-рабовъ исчезала въ душѣ вѣрующихъ.

Въ Санъ-Марино отшельникъ, видя, что для битвы охотниковъ не было, долженъ былъ объявить волонтёрамъ разрѣшеніе возвращаться въ свои дома.

Онъ говорилъ: "Возвращайтесь по домамъ своимъ, но помните, что Италія не должна оставаться въ рабствѣ".

И тогда онъ рѣшился на отступленіе, но его окружало немало австрійскихъ и папскихъ дезертеровъ, приговоренныхъ къ растрѣлянію, и они-то хотѣли сопровождать отшельника въ послѣдней попыткѣ завладѣть Венеціей.

Съ тѣхъ поръ начались еще горчайшія испытанія для отшельника. Анита, неразлучный и вѣрный его другъ, не хотѣла оставлять его и при этой страшной крайности. Напрасно онъ старался ее убѣдить, чтобы она оставалась въ Санъ-Марино. Слабая, больная, утомленная женщина-героиня не слушала никакихъ увѣщаній. "Ты вѣрно разлюбилъ меня -- умоляла она -- что хочешь оставить?"

Окруженный австрійскими войсками, преслѣдуемый папской полиціей, остатокъ колонны волонтёровъ послѣ утомительнаго ночнаго перехода вступилъ раннимъ утромъ въ ворота Чезенатико.

-- Спѣшьтесь и обезоружьте ихъ! воскликнулъ отшельникъ небольшому числу лицъ, слѣдовавшихъ за нимъ верхами, указывая на австрійскую стражу, и растерявшаяся эта стража позволила себя обезоружить {Это фактъ достовѣрный. Прим. Гарибальди. }. Благодаря этому, волонтёры могло добыть себѣ нѣсколько провизіи и родъ барокъ, куда они могли помѣститься.

Нельзя отрицать, что судьба нерѣдко покровительствовала отшельнику въ различныхъ, весьма трудныхъ предпріятіяхъ, но съ этихъ поръ для него началось тяжелое время трудностей, неудачъ и несчастій. Буря, разразившаяся ночью надъ Адріатическимъ моремъ, обратила узкій портъ Чезенатико въ кипящую пучину, и для того, чтобы выдти изъ порта, тринадцать барокъ, нагруженныхъ людьми, должны были употребить невѣроятныя усилія. Только въ зарѣ можно было управиться, а на зарѣ же усиленное и многочисленное австрійское войско входило въ ворота Чезенатико.

Подулъ, однако, попутный вѣтеръ, и къ слѣдующему утру четыре барки на всѣхъ парусахъ вошли въ устье По. На одной изъ нихъ находились отшельникъ съ Анитою, Чичероваккіо съ сыновьями и Уго Басси. Анита была вынесена на берегъ отшельникомъ при послѣднемъ издыханіи! Девять остальныхъ барокъ нашли на австрійскую эскадру, которая, увидавъ ихъ при свѣтѣ полнолунія, открыла противъ нихъ жестокую каннонаду.

Подобно ищейкамъ, преслѣдующимъ звѣря, австрійскіе солдаты, отправленные догонять бѣглецовъ, рыскали по прибрежью. Анита лежала недалеко на полѣ, засѣянномъ рожью, и отшельникъ сидѣлъ подлѣ нея, поддерживая ея голову. Съ нимъ находился только одинъ и послѣдній товарищъ Леджеро {Майоръ съ острова Маделены, онъ ни на одну минуту не хотѣлъ оставлять отшельника одного. Онъ его провожалъ въ Америку, и оттуда назадъ въ Италію.}, слѣдившій изъ-за просвѣтовъ ржи за движеніями непріятеля. Чичероваккіо, Басси и еще девять человѣкъ, избравшіе другой путь, чтобы избѣгнуть австрійцевъ, какъ это было условлено съ отшельникомъ,-- всѣ были захвачены ими, и разстрѣляны, какъ собаки.

Ихъ было девять! Австрійцы, при помощи побоевъ, заставили девять крестьянъ вырыть въ пескѣ девять ямъ, и одинъ залпъ пикета покончилъ съ несчастными. Младшій сынъ римскаго трибуна (тринадцатилѣтній!) былъ еще живъ послѣ залпа, но штыкъ австрійца размозжилъ ему черепъ!

Басси и Пинцаги имѣли ту же участь въ Болоньи.

Самая чистая итальянская кровь проливалась, и папа пробирался къ своему новому величію по грудамъ труповъ.

Исторія папства -- цѣлый рядъ такихъ событій, и папскую власть думаютъ увѣковѣчить въ Италіи!

Пусть на этомъ свѣжемъ примѣрѣ итальянцы увидятъ, съ какимъ жестокимъ хладнокровіемъ чужеземцы проливаютъ кровь ихъ согражданъ.

Отшельникъ съ дорогою ношей умиравшей жены своей долго скитался между холмами нижняго По,-- скитался до тѣхъ поръ, пока ему оставалось только закрыть потухшіе глаза Аниты и заплакать слезами отчаянія надъ ея холоднымъ трупомъ. Потомъ онъ ушелъ, пробираясь, какъ тать, по горамъ и лѣсамъ, всюду преслѣдуемый австрійскою и папскою полиціями. Но судьба его еще берегла для новыхъ попытокъ и новыхъ опасностей. Угнетатели Италіи снова встрѣтили его на своей дорогѣ, забрызганной кровью и загрязненной преступленіями... и они трусливо бѣжали отъ него, оставивъ, не окончивъ своихъ пиршествъ... И ковры ихъ роскошныхъ палаццо хранятъ на себѣ слѣды его грубой обуви!

И теперь Венеція, въ которую онъ такъ издавна стремился, встрѣчала его съ торжествомъ. Лагуны были заграждены гондолами, съ которыхъ неслись рукоплесканія человѣку въ простой красной рубашкѣ, по не запятнавшему себя ни трусостію и ни малѣйшимъ позоромъ, и олицетворявшему собою національную месть и готовность націи на дѣло освобожденія.

X.

Римъ въ Венеціи.

Было одиннадцать часовъ вечера, но число гондолъ на каналѣ не уменьшалось. Площадь св. Марка, иллюминованная и вся залитая свѣтомъ, была биткомъ набита народомъ. Отшельникъ стоялъ на балконѣ палаццо Чеккини, древняго зданія, находящагося на сѣверной части площади, и привѣтствовалъ народъ, въ отвѣтъ на что слышались съ площади оглушительныя заявленія сочувствія.

Отшельникъ былъ растроганъ, но мысль о томъ, какъ пагубно повліяло рабство и на венеціанцевъ, не оставляла его и въ эту минуту, и онъ страдалъ въ душѣ за всѣ бѣдствія, которыя были ими вынесены.

Настоящее Венеціи тоже не представлялось ему въ особенно радужномъ свѣтѣ. Хотя дѣло объединенія Италіи, очевидно, подвигалось впередъ и судьба за послѣднее время, казалось, ей благопріятствовала, но онъ не могъ отдѣлаться отъ мысли, сколько еще препятствій предстояло національному дѣлу до его благополучнаго разрѣшенія. Дѣло это въ его воображеніи весьма часто представлялось колесницей, которую народъ, усталый и замученный, везетъ на своихъ плечахъ, а всѣ враги его, употребляющіе власть свою только въ пользу своихъ личныхъ эгоистическихъ цѣлей, въ то же время стараются тянуть, на сколько хватаетъ силы, назадъ, не обращая вниманія на то, что колесница отъ такого противодѣйствія можетъ изломаться. Новое правительство Венеціи чванится названіемъ вознаградительнаго (il govemo riparatore), но свободно ли оно само на столько, чтобы могло дѣйствительно вознаградить Венецію за всѣ ея прежнія страданія и не послужитъ ли освобожденіе этой страны отъ Австріи усиленію и въ ней духовнаго господства, при той массѣ іезуитовъ и патеровъ, которыхъ безъ счета въ Италіи, и пагубное вліяніе которыхъ сказывается въ Италіи повсюду?

Занятый этими мыслями, отшельникъ испытующимъ взглядомъ смотрѣлъ на толпу, и шестидесятилѣтняя опытность помогала ему отличать въ этой, чуть не сплошной массѣ населенія города, едва освободившагося отъ продолжительнаго чужеземнаго господства, дѣйствительно добрыхъ гражданъ отъ множества мѣшавшихся съ нею подозрительныхъ личностей, тоже показывавшихъ видъ, что они сочувствуютъ народной радости.

Голосъ Аттиліо вывелъ его изъ этой созерцательной задумчивости.

-- Обратите вниманіе на группу, стоящую въ отдаленіи направо. Видите ли вы эту высокую фигуру въ венеціанскомъ беретѣ? Держу пари, что это нашъ знакомецъ Ченчіо, присланный наблюдать за нами изъ Рима. Я съумѣю отличить этого тарантула между сотнями тысячъ людей, какъ бы онъ ни переряжался. Догадка моя до того меня интересуетъ, что я даже тотчасъ же пойду на площадь ее провѣрить.

Ченчіо, если читатели помнятъ, уже появлялся въ нашемъ разсказѣ. Это былъ тотъ мелкій агентъ Донъ-Прокопіо, которому Джіани поручилъ наблюденіе за студіей Манліо.

За послѣднее время онъ поднялся въ гору и былъ уже однимъ изъ главнѣйшихъ ищеекъ самого кардинала А... Зачѣмъ былъ онъ отправленъ въ Венецію, мы тотчасъ же узнаемъ.

Салонъ палаццо Чеккини былъ наполненъ публикою. Кромѣ множества венеціанцевъ, дамъ и мужчинъ, тутъ же находились и нѣкоторые изъ нашихъ друзей. Клелія, Ирена и Джулія производили на общество необычайное впечатлѣніе своею красотою. Всѣ обратили вниманіе на трехъ красавицъ-римлянокъ (Джулія, сдѣлавшись женою Муціо, тоже стала считаться римлянкой, да и сама себя стала ею считать). Сильвія тоже была съ ними; не было только Авреліи, которая, изъ любви въ Томсону и не желая съ нимъ разлучаться, совершала всѣ рейсы на яхтѣ, примирясь даже со всѣми неудобствами моря.

Манліо, Ораціо и Муціо тоже находились въ салонѣ. Аттиліо, сообщивъ о своей догадкѣ отшельнику, тотчасъ подошелъ къ нимъ, и вмѣстѣ съ двумя послѣдними пошелъ на площадь провѣрять ее.

Пробраться черезъ толпу имъ было нелегко, но они употребили нѣкоторыя усилія и скоро отыскали переодѣтаго агента, замѣченнаго Аттиліо. Это былъ дѣйствительно онъ, и отшельникъ съ балкона видѣлъ, какъ наши друзья подошли къ нему, и Ораціо сильною рукою схватилъ его за руки.

-- Ступай за нами, Ченчіо, грозно сказалъ ему Муціо: -- намъ необходимо побесѣдовать.

Сыщикъ, узнавъ лицъ, окружившихъ его, задрожалъ всѣмъ тѣломъ, но всякое сопротивленіе для него было невозможно, такъ-какъ еслибы начался шумъ, то настоящая роль его была бы открыта и народъ могъ сшутить съ нимъ плохую шутку.

Блѣдный, какъ смерть, шелъ онъ со своими провожатыми, которые, пробравшись черезъ толпу, вошли въ небольшой переулокъ, ведшій къ Villa degli Schiavoni, и привели его въ небольшую остерію, гдѣ приказали прислужнику отворить имъ одну изъ самыхъ отдаленныхъ и уединенныхъ комнатъ.

Объясненіе для Ченчіо предстояло невеселое. Цѣль, для которой онъ былъ отправленъ куріею въ Венецію, была темная...

Хотя костры, которые святая инквизиція съ такою любовью зажигала повсюду, уже потухли въ наши дни въ самой Испаніи, но изъ этого еще вовсе не слѣдуетъ, чтобы достойные наслѣдники Торквемады совершенно отказались отъ удобства тѣхъ средствъ, къ которымъ они издавна привыкли для успѣшнаго осуществленія различныхъ своихъ плановъ. Они и теперь умѣютъ, когда это имъ нужно, не пренебречь кинжаломъ и ядомъ, и отыскать себѣ помощниковъ въ убійцахъ и разбойникахъ.

Двоюродный братъ Ирены, князь Т., слишкомъ горячо вошедшій въ свою роль новообращеннаго бойца свободы, по своему общественному положенію и связямъ показался для нихъ опаснымъ, и на совѣщаніи, происходившемъ въ куріи по этому поводу, былъ негласно приговоренъ къ смерти. Исполненіе этого приговора поручено было Ченчіо, которому въ помощь были назначены восемь удальцовъ, преданныхъ душею и тѣломъ куріи. Совершить убійство признано было удобнымъ во время суматохи, которую долженствовалъ произвести пріѣздъ отшельника въ Венецію.

Изъ числа восьми помощниковъ главнаго руководителя игриваго замысла, четверо сторожили всѣ выходы "Гостиницы Викторіи", гдѣ остановился отшельникъ и куда, по всѣмъ соображеніямъ, князь Т... долженъ былъ непремѣнно зайти въ эти дни. Четверо другихъ ждали въ гондолѣ, нанятой на нѣсколько дней за баснословную цѣну. Гондольеръ, которому приходилось раздѣлять съ этими милыми незнакомцами скуку ожиданія чего-то, для него неизвѣстнаго, переносилъ ее охотно, такъ-какъ воображеніе его было возбуждено веселыми мечтами о той платѣ, какую ему придется получить по условію отъ своихъ нанимателей. Бѣдный! онъ, конечно, даже и не подозрѣвалъ, что въ секретной инструкціи, данной Ченчіо, было предписано, порѣшивъ съ княземъ Т., покончить и съ гондольеромъ, "для избѣжанія всякой пустой болтовни"! Ченчіо, впрочемъ, не взялъ на себя самый актъ исполненія убійству но его роль состояла въ выслѣживаніи каждаго шага осужденнаго и въ выборѣ наиболѣе удобной минуты для того, чтобы его схватить. Къ его неудовольствію, ему въ этомъ помѣшали, грубо заставивъ на нѣкоторое время оставить свой наблюдательный постъ для объясненія съ тремя хорошо извѣстными ему лицами, вслѣдъ за которыми въ ту же комнату вошло и еще одно, также знакомое Ченчіо, но не способствовавшее ни мало къ возбужденію въ немъ успокоительныхъ мыслей.

Этимъ четвертымъ лицомъ былъ Гаспаро.

Гаспаро, послѣ распущенія банды трехсотъ, отправился къ Римъ и поступилъ слугою къ князю Т. Князь его принялъ съ радостью, полюбилъ какъ друга, и почти не разлучался. Съ нимъ же онъ пріѣхалъ въ Венецію, съ нимъ же отправился и въ этотъ вечеръ навѣстить отшельника.

Пока князь въ салонѣ палаццо бесѣдовалъ съ дамами, Гаспаро сидѣлъ на крыльцѣ гостиницы и слѣдилъ за толпами веселившагося народа. Поспѣшный выходъ изъ палаццо трехъ нашихъ друзей заинтересовалъ его, и увидѣвъ ихъ встрѣчу съ Ченчіо, онъ, догадываясь въ чемъ дѣло, пошелъ по ихъ слѣдамъ, видѣлъ, когда они вошли въ остерію и вслѣдъ затѣмъ и самъ явился туда же.

Друзья наши спросили у прислужника вина, и когда оно было принесено, велѣли ему удалиться, сказавъ, что позовутъ его, когда фіаски опустѣютъ. По уходѣ слуги, Ораціо заперъ дверь комнаты извнутри и положилъ ключъ къ себѣ въ карманъ.

Ченчіо велѣли сѣсть, и всѣ четверо усѣлись около него.

Послѣ нѣсколькихъ минутъ тягостнаго молчанія, впродолженіе котораго у Ченчіо не попадалъ зубъ на зубъ, и онъ не могъ выговорить ни одного слова, кромѣ безсвязныхъ звуковъ, несмотря на видимое желаніе его привести что-то въ свое оправданіе, Муціо обратился къ нему съ слѣдующими словами:

"Я хочу разсказать тебѣ, Ченчіо, одну исторію, которая, можетъ быть, тебѣ, какъ римлянину, и небезъизвѣстна. Въ случаѣ же, если она тебѣ будетъ новостью, постарайся внимательно вникнуть въ ея внутренній смыслъ:

"Однажды наши предки, первые римляне, наскучивъ деспотическими выходками перваго своего царя Рема, позволявшаго себѣ слишкомъ оригинальныя развлеченія, въ родѣ, напримѣръ, убійства брата своего Ромула за то, что тотъ перескочилъ черезъ прорытый имъ ровъ, порѣшили на совѣщаніи отъ него избавиться. Сказано -- сдѣлано, и нѣсколько обнаженныхъ кинжаловъ повергли мертвымъ этого сильнаго человѣка, несмотря на его отчаянное сопротивленіе. Но за это убійство сенаторамъ пришлось бы отвѣчать народу, еслибы онъ о немъ узналъ, такъ-какъ народъ боготворилъ своего правителя. Что было дѣлать сенату въ этомъ затруднительномъ случаѣ, что сказать народу и какъ скрыть слѣды убійства?

"Каждый высказывалъ свое мнѣніе, но никто не придумалъ ничего такого, чѣмъ бы можно было пособить горю, пока одинъ старый сенаторъ не высказалъ слѣдующаго соображенія: "Народъ не повѣритъ ничему, если ему не отвести глазъ басней, которая льстила бы его суевѣрію. Разскажемте ему, что въ то время, когда покойный находился среди насъ, съ неба сошелъ Марсъ, считающійся его отцомъ, и, высказавъ, что римляне за свои пороки недостойны болѣе имѣть своимъ правителемъ сына Бога, взялъ его живаго съ собою на небо".-- Согласны, отвѣчали сенаторы, но куда же мы дѣнемъ его трупъ?-- "Это дѣло совсѣмъ не трудное", отвѣчалъ тотъ же сенаторъ: "разрѣжемте трупъ на мелкіе куски, и пусть каждый подъ своею тогою пронесетъ къ Тибру и броситъ въ него кусокъ на пищу морскимъ чудовищамъ". Совѣту этому, Ченчіо, послѣдовали. Теперь мораль: если Рему, основателю Рима и сыну Марса, были устроены подобные похороны, то неужели для тебя, шпіона и доносчика, достаточно всѣмъ намъ надоѣвшаго, подобный конецъ можетъ быть сколько-нибудь предосудительнымъ".

И говоря это, Муціо впился въ старика своимъ гнѣвнымъ, огненнымъ взоромъ.

-- Бога ради! ради всего святаго... закричалъ въ ужасѣ Ченчіо, между тѣмъ, какъ рыданія прерывали его слова:-- не предавайте меня такой жестокой смерти... и я скажу вамъ все, все, что вы только хотите.

-- А смерть тѣхъ несчастныхъ, на которыхъ ты доносилъ, тебѣ не казалась жестокой? холодно спросилъ его Муціо -- Отчего же за всѣхъ жертвъ твоего корыстолюбія тебѣ не поплатиться нѣсколько и самому?

Но Ченчіо было не до логической послѣдовательности. Онъ рыдалъ и рвалъ на себѣ волосы, умоляя о пощадѣ своихъ судей и давая торжественное обѣщаніе разсказать всѣ свои продѣлки.

-- Начинай же съ объясненія цѣли настоящаго твоего пребыванія въ Венеціи... сказалъ Ораціо.

И всхлипывая, и дрожа, Ченчіо началъ разсказывать о порученіи убить князя Т...

Едва онъ произнесъ имя родственника Ирены, какъ Ораціо вышелъ изъ себя и схватилъ его за горло со словами: злодѣй и предатель!... но Аттиліо и Муціо остановили его отъ припадка невольнаго бѣшенства.

Ораціо выпустилъ Ченчіо изъ своихъ рукъ, и этимъ далъ ему возможность окончить признаніе.

-- Если вамъ только дорога жизнь князя, закончилъ разсказъ свой Ченчіо:-- то вамъ надобно немедленно отклонить и предупредить его о засадѣ восьми эммисаровъ, стерегущихъ его и ищущихъ порѣшить каждую минуту. Я вамъ укажу всѣхъ ихъ...

Времени терять было нѣкогда, и потому всѣ пять дѣйствующихъ лицъ этой сцены пошли вмѣстѣ разыскивать князя.

-----

Между тѣмъ толпа на площади не уменьшалась и нѣсколько разъ вызывала отшельника на балконъ. При послѣднемъ его появленіи, вѣроятно, желая ярче выразить ему сочувствіе, она закричала: смерть патерамъ! Крикъ этотъ былъ не по душѣ отшельнику, и онъ вынужденъ былъ обратиться къ народу съ слѣдующими словами: "Зачѣмъ кричите вы: смерть патерамъ? Это крикъ нехорошій. Будемте лучше стараться, чтобы смерть не угрожала никому!"

Когда онъ произносилъ эти слова, сердце его сжималось отъ печальныхъ мыслей. Онъ, ненавидящій отъ всей души пролитіе человѣческой крови, сознавалъ, что освобожденіе Италіи потребуетъ еще не однажды рѣзни и истребленія людей!

Слова его не были даже и разслушаны толпою, и народъ, стоявшій далеко отъ палаццо Чеккини, до котораго донеслось только начало его рѣчи: смерть, полагая, что словами своими отшельникъ призываетъ его къ мести, повторяла тысячью голосовъ этотъ крикъ и набросилась съ ожесточеніемъ на палаццо патріарха, находившійся въ этомъ концѣ площади св. Марка.

Чуть не въ одну минуту толпа, осадившая это палаццо, ворвалась въ него по главной лѣстницѣ, пробилась во всѣ его комнаты и изо всѣхъ оконъ полетѣли статуи, картины, драгоцѣнная утварь и мебели патріарха... Варварствомъ могло бы показаться многимъ это кощунственное обращеніе съ произведеніями искусства, а въ числѣ сокровищъ палаццо находились многія геніальныя произведенія Рафаэля и Миккель-Анджело (художниковъ во всѣ вѣка покупали для своихъ услугъ великіе міра), но... народный гнѣвъ не знаетъ пощады... На произведенія искусства въ минуты разраженія этого гнѣва онъ смотритъ, какъ на эмблемы своего позора и униженія... Ему не до произведеній искусствъ, въ которыхъ онъ тогда не видитъ ничего великаго... Великимъ признается имъ въ такія минуты только достиженіе свободы и національное достоинство.

Къ счастію, патріархъ не сдѣлался жертвою взрыва народнаго негодованія. При самомъ началѣ раздавшихся криковъ угрозы, онъ успѣлъ уйти изъ палаццо черезъ потайную дверь, добраться до своей гондолы и на ней отправиться въ безопасное мѣсто.

Между тѣмъ смыслъ словъ отшельника и фраза "онъ противъ смерти" переходила изъ устъ въ уста и дошла до осаждавшихъ палаццо. Эти слова человѣка, любимаго и уважаемаго массами, подѣйствовали успокоительнымъ образомъ на ожесточившихся, и повсюду порядокъ въ нѣсколько минутъ самъ собою возстановился.

XI.

Римъ и Венеція.

Оваціи, какими народъ удостоивалъ отшельника, не могли ни на минуту отвлечь его мысли отъ тяжелаго раздумья о настоящемъ и прошедшемъ Италіи. Исторія судебъ Рима и Венеціи рисовалась въ его воображеніи со всею безпощадною ясностію правды.

Человѣкъ 2-го декабря, олицетворяющій ложь и неправду, врагъ всякой истины и свободы, игралъ въ освобожденіе древней метрополіи міра, славной страдалицы, изъ побѣдительницы обратившейся въ плачущую Ніобею, съ тѣмъ же изумительнымъ лицемѣріемъ, съ какимъ умѣетъ ее угнетать.

При этомъ онъ являлся какъ-бы выразителемъ міровой мести.

Тотила, во главѣ своихъ дикихъ ордъ, побѣдилъ Римъ, разрушилъ его и истребилъ его населеніе, и это было исполненіемъ божественнаго правосудія. "Обнажаяй мечъ отъ меча и погибнетъ!" Для чего римляне стремились къ завладѣнію міромъ? Для чего удовольствовались они тѣми естественными богатствами, которыя представляла имъ ихъ страна, и совершали свои завоевательные набѣги на самыя отдаленныя части свѣта? Для чего они губили, раззоряли, уничтожали всѣ народы, о существованіи которыхъ только знали, и обращали цѣлыя плодородныя страны въ жалкія и обширныя пустыни?

Въ отмщеніе за это другіе народы повергли ихъ въ рабство, нищету, бѣдствіе.

Послѣдователь Аттилы и Тотилы не могъ также не наброситься съ тайною радостію на легкую добычу, и, сжимая ее въ своихъ когтяхъ, онъ испытывалъ величайшее удовольствіе.

Ему побѣда эта была дорога, такъ-какъ она придавала блескъ началу его господства... Ему хотѣлось походить на своего дядю. Но, несмотря на то, что эта претензія на сходство съ дядею проглядываетъ въ цѣломъ рядѣ его дѣйствій, за нимъ никто не признаетъ этого сходства. Талантъ, энергія, геній не выпадаютъ на долю каждаго, кто пожелалъ бы ими обладать!

Варвары, овладѣвъ Римомъ, обратили его въ груды развалинъ. Современный герой лжи и ханжества не раззорялъ и не истреблялъ его, но оставилъ въ вѣчной и позорной отъ себя зависимости.

Только въ самое недавнее время, онъ, кажется, нѣсколько измѣнилъ свои мысли, видя, что власть его сдѣлалась почти невозможною, послѣ того, когда этотъ отступникъ революціи, чтобы заставить забыть свое плебейское происхожденіе, позволилъ себѣ у самыхъ границъ великой американской республики основать австрійское государство!

Истреблять свободу повсюду, гдѣ это только возможно, разрушать ее на всей поверхности міра -- таково твое назначеніе въ наши дни, бѣдная Франція!

И новое итальянское правительство добровольно подчинилось оскорбительному гнёту, согласилось сдѣлаться въ угоду деспота сторожемъ Ватикана, запретить римлянамъ самую мысль объ освобожденіи, закабалить ихъ духовному господству, и заставить Италію отказаться отъ надежды имѣть Римъ своею столицею, несмотря на то, что стремленіе къ этому было торжественно провозглашено и освящено парламентомъ того же самаго правительства!

Ни древняя, ни новая исторія не представляютъ ничего, что бы могло равняться въ слабости съ подобнымъ правительствомъ. Или при всякомъ благѣ, достигаемомъ человѣчествомъ, должна существовать и темная тѣнь -- униженія, страданія, зло?...

Я упомянулъ слово "благо", и дѣйствительно, несмотря на все, я считаю объединеніе Италіи великимъ благомъ, даже чудомъ, совершившимся на глазахъ нашихъ, несмотря на всѣ усилія, которыя употребляли внѣшніе и внутренніе ея враги для того, чтобы обезсилить, обмануть и разорить эту страдальческую страну.

Тѣнью этого блага -- та систематическая народная порча, которая носитъ названіе управленія.

Порча эта достигла того, что народъ раздѣлился на двѣ группы. Одна изъ этихъ группъ закуплена для того, чтобы угнетать другую и держать ее въ вѣчномъ рабствѣ, страхѣ и нищетѣ!

Привѣтствую тебя, мощный мексиканскій народъ. Нельзя безъ зависти подумать о твоемъ постоянствѣ и отвагѣ, которыя помогли тебѣ освободить твою прекрасную родину отъ чужеземнаго гнёта!

Примите, храбрые потомки Колумба, отъ вашихъ братьевъ-итальянцевъ привѣтствіе вашему возрожденію!

Вы были въ одинаковомъ съ нами положеніи, и съумѣли изъ него выдти. Мы, исполненные тщеславія, толкуемъ безъ конца о славѣ, свободѣ, величіи... и, подчиняясь чужеземному вліянію, не умѣемъ достигнуть своего возрожденія, не смѣемъ добиться того, чтобы завоевать себѣ мѣсто въ средѣ свободныхъ народовъ!

Мы, у себя дома, не смѣемъ считать его своимъ, изъ опасенія, что насъ за это накажутъ; мы не смѣемъ заявить громко другимъ народамъ, что мы можемъ сами управляться въ нашей странѣ; мы не имѣемъ смѣлости отвести отъ груди нашей кинжала, приставленнаго къ ней чужеземцами!

Но, что всего хуже, всего унизительнѣе,-- это то, что мы покоряемся приказанію чужеземца, сказавшаго намъ: "жалкіе трусы! Я оставляю вамъ вашу родину, такъ-какъ весь міръ укоряетъ меня за то, что я сдѣлалъ ее своею добычей. Берегите ее, будьте ея палачами вмѣсто меня, но не смѣйте до нея дотрогиваться".

О, Римъ! дорогая мечта моя, городъ славы даже въ настоящую минуту своего униженія. Когда ты освободишься? Или твое возрожденіе должно обрушиться катастрофою на весь существующій міръ!?

А подлѣ -- Венеція.

Позорныя пятна рабства и тяжелые рубцы униженія народъ обыкновенно всегда умѣетъ, въ благопріятную минуту, обмыть и очистить въ своей крови. Классы просвѣщенные и богатые должны бы были, наконецъ, понимать эту истину и съумѣть отстранить отъ человѣчества повтореніе этихъ грубыхъ оргій неистовства и кровопролитія, обращающихъ массы народа въ изступленныхъ варваровъ первобытнаго міра.

Въ прежнія времена Венеція, побуждаемая своею ломбардской сестрой, умѣла обмывать кровью долгіе годы своего униженія рабства. Теперь не то. Если она и освободилась отъ чужеземной власти, то, благодаря чужой доблести, а не своей собственной.

Освобожденіе ея не дѣло даже рукъ ея братьевъ-итальянцевъ. Нѣтъ! Освобожденіе ея брошено ей, какъ милостыня чуждымъ народомъ. Садовая покрыла славою Пруссію, и дала Италіи Венецію. И Италія приняла безъ краски стыда эту подачку, она ее не обидѣла!...

А между тѣмъ, и для народовъ, какъ для отдѣльныхъ людей, необходимо для существованія сознаніе собственнаго достоинства, необходимѣе даже, чѣмъ хлѣбъ для поддержки того животнаго прозябанія, въ какое хотятъ повергнуть Италію.

Нѣкогда царица Адріатики давала законы сильнымъ завоевателямъ. Рыканіе ея гордаго льва слышалось на дальнемъ Востокѣ. Правители Европы составляли противъ нея союзы, и при помощи завистливыхъ итальянскихъ республикъ покупались на ея лагуны, ею были отражаемы храбрыми сынами республики.

Кто можетъ теперь узнать въ венеціанцахъ -- согражданъ Дондоло и Морозини? Имъ нужна была чужая помощь, чтобы освободиться! Освободившись, они попали въ силки, разставленные имъ "поскребышами Сеяна" {Raschiature di Seiano -- выраженіе Гверацци. Такъ онъ называетъ умѣренныхъ.}, для которыхъ ничто не кажется унизительнымъ и позорнымъ!

Какъ долгій гнётъ измѣняетъ людей! Благородныя личности измѣняются въ жалкихъ гермафродитовъ! И вы не одни, венеціанцы! Потомки Леонида и Цинцината не уступаютъ вамъ въ своемъ вырожденіи!

Рабство выжигаетъ такое клеймо на челѣ человѣка, что онъ становится неузнаваемъ, и мало чѣмъ отличается отъ дикаго звѣря.

Но какъ ни низко упалъ итальянскій народъ, разорвать съ своимъ прошедшимъ окончательно онъ не можетъ.

Такъ, между прочимъ, у него осталось стремленіе къ развлеченіямъ и празднествамъ. Крикъ его: "хлѣба и зрѣлищъ!" и въ наши дни тотъ же самый, какъ въ давно минувшее время. И духовное господство старается удовлетворить эту его потребность торжественностію и роскошью своихъ процессій и обрядовъ, превосходящихъ своимъ блескомъ и роскошью все, что существовало въ этомъ родѣ въ древности.

Кромѣ этого удовольствія созерцанія величія католическаго ритуала, заботливое правительство предоставляетъ народу всякія другія удовольствія и удобства, подъ однимъ условіемъ, ни на минуту не задумываться надъ судьбами и возрожденіемъ Италіи. Платить и разоряться сколько угодно итальянцы и имѣютъ полное право. Всякія игры, зрѣлища, развратъ самый разнообразный, проституція -- все это готово къ ихъ услугамъ.

Только церемоніи обрученія дожа съ моремъ давно не видали венеціанцы.

А этотъ праздникъ былъ любимѣйшимъ для народа, когда народъ этотъ имѣлъ самоуправленіе, свое правительство, и дожа во главѣ этого правительства.

Въ день, назначавшійся для празднованія, il Bucintoro -- роскошнѣйшая галера республики, разцвѣченная знаменами и разукрашенная коврами и позолотою, съ дожемъ, важнѣйшими членами правительства, иностранными посланниками и цвѣтомъ венеціанскихъ женщинъ въ праздничныхъ одеждахъ на палубѣ,-- двигалась при громѣ музыки отъ палаццо св. Марка къ Адріатикѣ.

Кортежъ Буцинторо составляли множество другихъ галеръ и безчисленное число убранныхъ по праздничному гондолъ, на которыхъ находилась большая часть населенія.

И была ты прекрасна въ такіе дни, царица Адріатики, когда твои Дондоло и Морозини бросали въ морскую глубь кольцо, торжественно объявляя море невѣстой республики, и какъ бы гарантируя этимъ то, что оно будетъ снисходительно къ морякамъ-венеціанцамъ. И была ты сильна тогда, республика, насчитавшая тринадцать вѣковъ своего существованія, и еслибы вслѣдъ за пышными своими обрученіями ты умѣла бы устроивать братскій банкетъ для твоихъ сестеръ, другихъ итальянскихъ республикъ, чужеземецъ, воспользовавшійся вашими раздорами, чтобы погубить васъ, никогда не посягнулъ бы на вашу свободу, никогда не достигъ бы обращенія васъ въ позорное рабство!

Заживите же раны, натертыя на рукахъ вашихъ кандалами; заживите рубцы, которыми покрыто все ваше изможженное тѣло, и не забывайте уже впредь никогда всѣхъ униженій вашихъ, и помните, что только соединенныя,-- вы будете настолько сильны, что совладаете съ каждымъ чужеземнымъ врагомъ!

Чичероне, показывавшій отшельнику всѣ рѣдкости Венеціи, и разсказывавшій ему о томъ, какъ происходила обыкновенно церемонія обрученія дожа съ моремъ, сказалъ ему, улыбаясь: "Знаете ли, намъ все кажется, что мы когда-нибудь снова увидимъ подобную церемонію!"

XII.

Похожденія князя Т.

Въ то время, когда убійцы стерегли князя Т., а друзья наши разыскивали его съ Ченчіо, чтобы предупредить объ ожидавшей его опасности, онъ, ничего не предчувствуя, находился далеко отъ площади св. Марка, въ отдаленномъ концѣ Венеціи.

Князь Т., какъ я уже говорилъ, былъ человѣкъ не дурной, и способный ко всякому благородному порыву, но выросши среди развращенной аристократіи, онъ также легко подчинился и всякому дурному вліянію, увлекался на каждомъ шагу, былъ легкомысленъ и любилъ сильныя ощущенія.

Былъ онъ также очень влюбчивъ, въ чемъ я, впрочемъ, не вижу почти ничего дурнаго при его молодости, принявъ въ соображеніе, что въ наши дни отъ подобной слабости не свободна даже и б о льшая часть стариковъ, нѣкоторые изъ которыхъ, несмотря на это, заслуживаютъ всякаго уваженія за свои достоинства.

Въ прежнее время, при существованіи "права первой ночи", для итальянскихъ аристократовъ, удовлетвореніе самыхъ утонченныхъ прихотей сластолюбія было донельзя удобно. Мало того, чуть не каждая плебеенка, удостоенная ихъ вниманіемъ, считала себя осчастливленною, и не была въ состояніи понимать своего позора и униженія.

Въ наши дни дѣло это нѣсколько измѣнилось, и хотя и теперь нерѣдкость встрѣчать могущественныхъ аристократовъ, для которыхъ все достижимо, такъ-какъ подъ маской либерализма они едва-ли еще не сильнѣе своихъ достойныхъ предшественниковъ, но большая часть изъ нихъ и въ любви, какъ во многомъ другомъ, стараются согласовать нѣсколько свои дѣйствія съ требованіями духа времени. Простолюдинки для нихъ тоже представляются женщинами, въ которыхъ можно влюбляться, за которыми можно ухаживать, которымъ можно отвѣчать чувствомъ на чувство, а не приказывать просто любить себя.

Князь Т. принадлежалъ въ лучшимъ представителямъ аристократической молодежи, а потому и въ своихъ любовныхъ похожденіяхъ отличался нѣкоторою деликатностью.

Это, однако же, не мѣшало ему предаваться времяпрепровожденію этого рода съ излишествомъ.

Въ Венеціи онъ былъ въ первый разъ, и исполнивъ то, что считалъ своею обязанностью, явиться къ отшельнику съ привѣтствіемъ тотчасъ послѣ его пріѣзда и даже нанять себѣ помѣщеніе въ той же гостиницѣ Викторіи, гдѣ остановился отшельникъ и его друзья, онъ почувствовалъ, что онъ совершенно свободенъ и можетъ даже нѣсколько пожуировать.

Онъ слышалъ такъ много прежде о красотѣ венеціанокъ, видъ ихъ -- женщинъ, приходившихъ къ гостиницѣ Викторіи изъ любопытства взглянуть на отшельника, толпилось у дверей этой гостиницы не мало -- такъ на него сильно подѣйствовалъ, что онъ рѣшился посвятить первый же вечеръ своего пребыванія въ Венеціи поискамъ за какою-нибудь счастливою встрѣчею.

Не имѣя, впрочемъ, никакого опредѣленнаго плана на этотъ счетъ, онъ нѣсколько времени ходилъ между толпами, собравшимися на площади св. Марка. Многія венеціанки нравились ему, но ни одна не заставляла забиться сердце. Вдругъ замѣтилъ онъ молодую дѣвушку ослѣпительной красоты, только что отдѣлившуюся отъ группы, стоявшей подлѣ самой гостиницы. Очевидно, она приходила взглянуть на отшельника и теперь возвращалась домой.

Не думая, не разсуждая ни о чемъ, вѣтреный князь инстинктивно пошелъ, вслѣдъ за нею. Но дѣвушка шла не оглядываясь и такъ быстро, что за нею трудно было поспѣвать. Пройдя нѣсколько улицъ, она остановилась у одного изъ каналовъ, гдѣ ждала ее гондола. Князь со всѣхъ ногъ бросился къ мѣсту, гдѣ она останавливалась, но легкая гондола уже мчала ее по каналу.

Подозвать гондольера, нанять другую гондолу и отправиться въ догонку за дѣвушкой, было для князя дѣломъ одной минуты.

"Зачѣмъ я ѣду и куда я ѣду?" мелькнуло въ головѣ князя: "можетъ быть, эта женщина даже и не стоитъ за собою ухаживанія. Но нѣтъ, это было бы слишкомъ страшно! Дѣвушка эта такъ прекрасна и способна вселить такую глубокую къ себѣ страсть, что необходимо разузнать прежде всего, кто она, гдѣ она живетъ, а тамъ... будь, что будетъ!"

Гондола дѣвушки остановилась у небогатаго дома, безъ всякихъ украшеній. Дѣвушка взошла на лѣстницу, и легкая, какъ серна, стала по ней взбираться. У дверей втораго этажа стояла женщина со свѣчою, очевидно видѣвшая изъ окна ея прибытіе. Князь безсознательно тоже поднялся на лѣстницу. Женщина, встрѣтившая дѣвушку, повидимому, мать незнакомки, нѣжно ее поцаловала, и обѣ онѣ вошли въ комнаты, забывъ, очевидно впопыхахъ, затворить дверь на лѣстницу, и князь инстинктивно вошелъ вслѣдъ за ними...

Войдя въ комнату и очутившись съ глазу на глазъ съ двумя женщинами, изъ которыхъ одна видомъ своимъ внушала невольное къ себѣ уваженіе, а другая при вечернемъ освѣщенія казалась еще ослѣпительнѣе по своей красотѣ, князь сразу почувствовалъ всю неловкость своего положенія, и чтобы выйти изъ него по возможности съ меньшими затрудненіями, обдумывалъ уже почтительную фразу для оправданія своего внезапнаго появленія ошибкою въ домѣ... какъ вдругъ сильная рука юноши, въ гарибальдійской рубашкѣ, схватила его сзади за плечи.

Это былъ женихъ дѣвушки, догонявшій ее въ третьей гондолѣ.

-- Вы, кажется, г. волокита, сказалъ юноша: -- не туда попали, куда думали. Убирайтесь-ка по добру по здорову на улицу, пока цѣлы, или я васъ вышвырну на лѣстницу...

Аристократическая гордость не позволила князю выслушать эту горькую правду безъ возраженій.

-- Я никого здѣсь не думалъ оскорблять, но если вы считаете себя вправѣ говорить мнѣ дерзости, то я ихъ даромъ вамъ не спущу. Вотъ моя карточка. Я не прочь обмѣняться съ вами пистолетными выстрѣлами, и завтра до 12-ти часовъ буду ждать въ гостиницѣ Викторіи вашихъ посредниковъ.

-- Такъ долго я дожидаться ихъ не заставлю, отвѣчалъ юноша, и заперъ дверь за уходившимъ княземъ.

Не особенно веселымъ послѣ такой неудачи возвращался князь домой, какъ у самаго входа остановленъ былъ нашими друзьями. Имъ уже удалось удалить убійцъ, такъ-какъ Ченчіо сказалъ имъ, что онъ получилъ изъ Рима отмѣну приказанія. Они, проискавъ понапрасну всюду князя, рѣшили, что они все-таки успѣютъ увидать его, когда онъ будетъ возвращаться домой, чтобы разсказать ему весь замыселъ противъ его жизни.

Князь старался казаться веселымъ въ обществѣ друзей и не сообщилъ имъ ничего о случившемся. Онъ не хотѣлъ подвергать ихъ опасности изъ-за своей неосторожности, а они, конечно, еслибы узнали о дуэли, то всѣ захотѣли бы быть его секундантами. Исключеніе сдѣлалъ онъ для одного Аттиліо, которому во время общаго разговора незамѣтно лепнулъ, чтобы онъ оставался ночевать, такъ-какъ у него до него есть дѣло. Когда пріятели стали прощаться, то Аттиліо, подъ предлогомъ необходимости сказать князю нѣсколько словъ по одному частному дѣлу, остался у него въ нумерѣ.

На зарѣ слѣдующаго утра легкій стукъ въ двери нумера показалъ князю, что наступила минута переговоровъ о дуэли. Когда дверь была полуотперта, въ комнату вошелъ незнакомый ему молодой человѣкъ и вѣжливо передалъ ему карточку съ письмомъ Морозини, на которой было написано: "Я принимаю вашъ вызовъ и жду васъ близь гостиницы въ гондолѣ. Со мною оружіе для двоихъ, но, пожалуй, захватите съ собою и ваше. Условія дуэли будутъ зависѣть отъ нашихъ секундантовъ".

Князь представилъ незнакомца Атилліо, и въ двѣ минуты все было рѣшено. Рѣшили стрѣляться на пистолетахъ. Сходиться съ двадцати шаговъ разстоянія и стрѣлять по произволу. Мѣсто дуэли назначалось за городской стѣной, и противникъ просилъ только одного, чтобы дуэль не откладывать, а стрѣляться, если только это князю возможно, тотчасъ же.

Это условіе было весьма раціональнымъ: оно избавляло противниковъ отъ непріятнаго ожиданія. Въ самомъ дѣлѣ, какъ бы ни былъ рѣшителенъ и твердъ человѣкъ, но если ему предстоитъ убить другаго или самому быть убитымъ, мысль о чемъ одинаково тяжела для человѣка, то самое лучшее -- дѣйствовать уже безъ отлагательства, сокращая время ненужныхъ предварительныхъ страданій.

Я не сторонникъ дуэлей. По моему -- неумѣнье людей рѣшать дѣла чести безъ кровопролитія -- дѣло позорное, но какъ итальянецъ, и поэтому рабъ и илотъ,-- я полагаю, что не имѣю даже права проповѣдывать общій миръ между людьми. Прощеніе обидъ -- дѣло почтенное, но какъ можемъ мы ихъ прощать, когда насъ обижаютъ всѣ и каждый, на каждомъ шагу, когда мы обидно лишены нашихъ правъ, поруганы въ нашей чести и сознаніи -- поддонками нашего же народа? Намъ не до прощенія обидъ, когда мы самое право жизни должны покупать цѣною униженія. Разумѣется, Италія отвергнетъ дуэли, когда она составитъ свободный народъ, и мы вступимъ въ прямое пользованіе нашими правами, которыя признаютъ за нами и другія страны, но въ наши дни угнетенія, произвола и привилегій -- я стою за дуэли -- при рѣшеніи частныхъ споровъ.

Когда гондолы дошли до условленнаго мѣста, то противники и ихъ секунданты вышли на песчаное прибрежье. Шаги были отмѣрены, пистолеты осмотрѣны секундантами и вручены князю и Морозини. Оставалось только Атилліо подать знакъ троекратнымъ ударомъ въ ладоши, и противники могли сходиться и стрѣлять.

Уже два раза ударилъ въ ладоши Атилліо, какъ вдругъ съ мѣста, гдѣ стояли гондолы, послышался крикъ: остановитесь! и вслѣдъ за нимъ между соперниками появился сѣдой какъ лунь гондольеръ, и обратился къ нимъ со словами увѣщанія и скорби, не проливать безъ нужды дорогую итальянскую кровь, которая можетъ еще понадобиться отечеству. Старикъ говорилъ горячо и настойчиво, но слова его оказались безполезны. Его попросили удалиться, и условные сигналы снова были повторены. При третьемъ сигналѣ послѣдовали выстрѣлы: пуля князя задѣла плечо Морозини съ правой стороны; показалась кровь, но рана была легкая и поверхностная. Противникъ его, очевидно обладавшій большею долею хладнокровія, выстрѣлилъ послѣ, на весьма близкомъ разстояніи, и пуля поразила князя въ самое сердце, такъ что онъ тотчасъ же, какъ снопъ, свалился на песокъ.

Когда слухъ о его смерти достигъ до Рима, это конечно доставило немало удовольствія куріи.

Смерть и погребеніе, всегда напоминаютъ извѣстную поэму нашего великаго Уго Фосколо, представляющую торжественный гимнъ въ честь умершихъ. Прославлять доблести мертвыхъ -- дѣло полезное для возбужденія въ живыхъ желанія имъ подражать. Но я въ то же время врагъ той роскоши и помпы, какими окружаютъ патеры церемоніалъ погребенія людей богатыхъ или могущественныхъ. Эта роскошь похоронъ противна самой идеи смерти -- равенства бѣднаго и богатаго, одинаково обращающихся въ прахъ. Тщеславіе и пышность похоронъ возмутительны и даже смѣшны (хотя смерть не должна бы была ни въ какомъ случаѣ давать поводъ къ смѣху), особливо въ тѣхъ случаяхъ, когда смерть погребаемаго доставляетъ только удовольствіе для жадныхъ наслѣдниковъ и съ общимъ равнодушіемъ принимается посторонними.

Но верхомъ безобразія -- я считаю наемныхъ плакальщицъ, которыхъ я видѣлъ самъ въ Молдавіи на похоронахъ одного боярина, и которыя вѣроятно водятся и въ другихъ странахъ. Слезы за деньги -- что можетъ быть отвратительнѣе этого, слезы, когда въ душѣ нѣтъ никакой скорби, а между тѣмъ плакальщицы, которыхъ я видѣлъ, обливались слезами, захлебывались отъ рыданій. Онѣ напоминали мнѣ тѣхъ парламентскихъ одобрителей, которые за деньги, полученныя ими, считаютъ своимъ долгомъ выражать свой восторгъ и кричать браво, при каждой рѣчи министровъ или другихъ правительственныхъ ораторовъ, какую бы дребедень ни приводили они въ этихъ рѣчахъ.

На похоронахъ князя Т. тоже не обошлось безъ большой и равнодушной толпы. Званіе покойнаго послужило, какъ это всегда бываетъ, приманкою для зѣвакъ. Среди равнодушныхъ проводниковъ князя, были дѣйствительно разстроены только Муціо, Атилліо и Гаспаро (Ораціо и Ирена ничего не знали; друзья съумѣли скрыть отъ нихъ извѣстіе о его смерти). Гаспаро просто рыдалъ.

Плакалъ онъ потому, что успѣлъ въ послѣднее время привязаться всею душою къ покойному, и цѣнилъ въ немъ человѣческое къ себѣ отношеніе.

Какъ легко аристократіи привязывать къ себѣ народъ, при малѣйшемъ ея желаніи этого. Какъ легко богатымъ людямъ, помогая несчастнымъ и обойденнымъ, даже небольшими средствами, пріобрѣтать себѣ приверженцевъ и друзей. Я часто объ этомъ думаю и удивляюсь, почему есть еще столько знатныхъ и богатыхъ людей, которые просто изъ небрежности не заботятся о народной любви. Я знаю, что между богатыми въ наше время весьма много людей, а особенно женщинъ, отличающихся высокою степенью сострадательности и милосердія, но къ несчастію, число ихъ все-таки ничтожно сравнительно съ количествомъ нуждающихся. А сколько еще между богачами и такихъ, которые не только равнодушны къ страданіямъ бѣдняковъ, но еще съ какимъ-то злорадствомъ стараются ихъ обижать, угнетать, преслѣдовать.

Конечно, улучшать положеніе бѣдныхъ прежде всего дѣло правительства, но ему, какъ всѣмъ извѣстно, не до того...

Богатые классы могли бы пособить этому злу, еслибы жертвовали на это дѣло хотя какую ни будь часть своихъ излишковъ. И тогда бы не существовало того возмутительнаго контраста, какой на каждомъ шагу представляетъ современное общество, когда рядомъ съ человѣкомъ, нуждающимся въ самомъ необходимомъ, едва не умирающимъ съ голода, видишь человѣка, незнающаго что дѣлать съ своими избытками и впадающаго въ хандру отъ пресыщенія.

Погребальный поѣздъ приблизился къ кладбищу. Гробъ опустили въ могилу и не нашлось ни одного голоса, который сказалъ бы хоть слово въ память покойнаго. Бѣдный князь, при всемъ своемъ желаніи дѣлать добро, не успѣлъ еще ничего сдѣлать, сраженный преждевременной смертью... Что же можно было сказать о его добротѣ и доблестяхъ, проявить которыя онъ не имѣлъ даже и времени?

Иренѣ и Ораціо -- о смерти князя объявилъ отшельнввъ, когда Атилліо и Муціо уже вернулись съ похоронъ, объяснивъ имъ, что это было отъ нихъ скрыто для того, чтобы избавить Ирену отъ лишняго страданія. Новость эта поразила Ирену глубокою скорбью. Со смертью брата она дѣлалась наслѣдницею всѣхъ его богатствъ, но ни она, ни Ораціо объ этомъ даже и не вспомнили. А между тѣмъ въ Римѣ -- патеры, увѣдомленные телеграммою о случившемся, озаботились уже конфискаціею домовъ князя, находившихся на территоріи папской области. Поспѣшность ихъ, впрочемъ, весьма понятна, если взять въ соображеніе, что люди этого рода обязаны самымъ своимъ званіемъ особенно дорожить тѣми сокровищами, которыя не міра сего.

XIII.

Прощаніе съ Венеціей.

Послѣ похоронъ князя Т., отшельникъ недолго пробылъ въ Венеціи.

"Прощай Венеція", думалъ онъ, разставаясь съ ней: "и твой народъ, подобно другимъ итальянскимъ городамъ, отъ продолжительнаго подчиненія чужеземцамъ, утратилъ тотъ отпечатокъ величія, какимъ онъ отличался при Венье и Дондоло. Современные венеціанцы слабы и духомъ и тѣломъ и -- также какъ и остальные ихъ итальянскіе братья, могутъ только тщеславиться своимъ славнымъ прошедшимъ!"

Нельзя не удивляться, какъ портитъ и вырождаетъ людей продолжительное рабство и господство духовныхъ! Взгляните на гордаго янки, какъ онъ смѣлъ, бодръ, силенъ и даже красивъ. Для него въ мірѣ нѣтъ ничего невозможнаго, и при самомъ отчаянномъ рискѣ онъ твердо произноситъ свое непреклонное: впередъ!

Таковъ же и англичанинъ, таковъ же и швейцарецъ.

Сравните съ этими смѣлыми людьми потомковъ Леонида или Брута, и вы увидите, какъ продолжительное рабство, и вѣчный страхъ изувѣчили ихъ, исказили самыя черты ихъ, измѣнніи осанку и походку. Очевидно, что папа Стамбула и папа Рима стоютъ одинъ другаго.

Отшельнику случалось видѣть въ Константинополѣ грековъ, которые были въ наказаніе пригвождены ухомъ въ ихъ лавкамъ. Прохожіе съ презрѣніемъ смѣялись надъ ними, отворачивались отъ нихъ и называли ихъ плутами и негодяями, и они были дѣйствительно плуты и негодяи, такъ-какъ ихъ наказывали за плутни и мошенничества въ торговлѣ.

Римскіе нищіе, толпящіеся у колоннадъ своихъ храмовъ, конечно не возбуждаютъ такого отвращенія, какъ константинопольскіе греки. Они все-таки выше ихъ, хотя также нравственно изуродованы и испорчены до мозга костей.

И Венеція, какъ и другія ея итальянскія сестры, выродилась и развратилась!...

Эти печальныя мысли отшельника подтвердились фактами.

Хотя его появленіе въ Венеціи и страстная проповѣдь правды и произвела всеобщій энтузіазмъ; хотя, куда бы онъ ни шелъ, его всюду сопровождали толпы народа съ громкими криками, но этимъ все дѣло и ограничивалось. Ни однимъ совѣтомъ его не воспользовались.

Въ депутаты были избраны не тѣ лица, на которыхъ онъ указывалъ; патерамъ попрежнему льстили и кланялись...

А между тѣмъ, путь его былъ рядомъ овацій.

Въ Падуѣ онъ отдохнулъ и помолодѣлъ душой, встрѣтивъ въ средѣ студентовъ этого славнаго университета, горячія чувства патріотизма и гуманности.

Въ Виценцѣ, Тревизѣ, Удинѣ, Беллуно, Фельтре, Конельяно всегда народъ встрѣчалъ его съ горячими знаками сочувствія, и благодарное воспоминаніе этого никогда не заглохнетъ въ его душѣ.

XIV.

Кайроли и его семьдесятъ товарищей. Кукки и друзья его.

Народы довольные и хорошо управляемые никогда не возмущаются. Бунты, возмущенія, революціи -- послѣднее прибѣжище угнетенныхъ и рабовъ. Вызываются они тиранніей.

Бываютъ, конечно, исключенія, когда происхожденіе возмущеній нельзя объяснять прямо тиранніей, но косвеннымъ образомъ причины, вызывающія ихъ, все-таки результатъ нравственной или матеріальной тиранніи.

Въ Швейцаріи, въ Англіи, въ Соединенныхъ Штатахъ случались, и можетъ быть еще будутъ повторяться возмущенія, хотя эти страны и хорошо, относительно, управляются.

Но Зондербундъ въ Швейцаріи, и движеніе феніевъ въ Англіи -- результатъ нравственной тиранніи патеровъ на невѣжественные классы населенія.

Недавняя страшная революція въ. Соединенныхъ Штатахъ была слѣдствіемъ той матеріальной тиранніи, которою отличались южные плантаторы въ отношеніи къ своимъ чернымъ рабамъ и которою они хотѣли заразить и другіе штаты Союза.

Такимъ образомъ одна тираннія, такъ или иначе, всегда бываетъ причиною возмущеній.

Что Римъ страдаетъ и отъ нравственной и отъ матеріальной тиранніи -- это едва-ли кто станетъ отрицать. Я же полагаю, что тираннія духовнаго господства, готоваго каждую минуту продавать римлянъ чужеземцамъ,-- самая тяжелая, позорная, невыносимая тираннія, какая когда-либо существовала.

-----

Была бурная, темная, холодная и дождливая октябрская ночь. Волненіе на Тибрѣ было необычайное; пристать въ берегу, покрытому скользкою и вязкою грязью и водяною пѣною, было почти невозможно. Семьдесятъ человѣкъ людей, одежда которыхъ не могла предохранить ихъ отъ ночнаго холода, носились по Тибру въ нѣсколькихъ баркахъ, тщетно отыскивая мѣсто, гдѣ бы можно было безопасно пристать. Всѣ они были вооружены револьверами и кинжалами и у нихъ было даже нѣсколько, хотя и плохихъ, ружей.

Въ эту ночь было назначено возстаніе въ Римѣ.

Въ городъ успѣло пробраться множество инсургентовъ изъ всѣхъ итальянскихъ провинцій. Аттиліо, Муціо, Ораціо и т. д. уже были на своихъ мѣстахъ и распоряжались приготовленіемъ къ дѣлу своихъ товарищей.

Напрасно папская полиція употребляла всевозможныя мѣри для открытія заговорщиковъ, и арестовывала направо и налѣво, безъ счета,-- людей, рѣшившихся пожертвовать своею жизнью, сошлось въ Римъ столько, что со всѣми ей невозможно было справиться.

Семьдесятъ человѣкъ, плывшихъ по Тибру, торопились на подмогу своимъ товарищамъ. Баркамъ ихъ удалось, наконецъ, пристать у горы св. Джуліано въ полночь съ 22-го на 23-е октября 1867 года.

-- Въ четыре часа вечера мы должны идти на Римъ, сказалъ храбрый Энрико Кайроли, обращаясь къ своимъ друзьямъ.-- До тѣхъ поръ мы можемъ отдохнуть въ этомъ казино, ожидая извѣстій отъ нашихъ изъ Рима, а въ назначенный часъ -- въ походъ.

-- Я считаю, однакожъ, долгомъ своимъ предупредить васъ, продолжалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія:-- что дѣло, предстоящее намъ, будетъ трудное. Поэтому, если кто-нибудь изъ васъ чувствуетъ себя больнымъ, или усталымъ, то пусть лучше онъ останется. Сердиться на него никто изъ насъ не станетъ и, дружески прощаясь, мы скажемъ ему: до свиданія въ Римѣ.

-- Никто изъ насъ не отстанетъ! Мы всѣ идемъ, остановить насъ можетъ развѣ только одна смерть! отвѣтили въ одинъ голосъ прибывшіе.

-- Однако, странно, что я не вижу ни проводника, который по условію долженъ вести насъ къ Риму, ни посланнаго, который долженъ бы былъ принести намъ извѣстія о ходѣ возстанія въ городѣ, обратился Джіованни Кайроли къ своему брату, возвратясь съ осмотра мѣстности: -- а между тѣмъ мы просто въ волчьей ямѣ, окружены аванпостами папскихъ войскъ и на насъ могутъ каждую минуту напасть.

-- Будемъ ждать, что бы ни случилось, отвѣчалъ Энрико.-- Мы пришли драться, и никакая опасность не должна страшить насъ при исполненіи того, что было условлено.

Въ полдень только явился изъ Рима посланный, котораго ждалъ Кайроли. Онъ объявилъ, что такъ-какъ вечернее движеніе не дало никакихъ опредѣленныхъ результатовъ, то Кайроли должно будетъ дожидаться новыхъ распоряженій.

Посланный тотчасъ же былъ отправленъ назадъ сказать, что Кайроли съ товарищами готовъ и ждетъ только новыхъ извѣстій и распоряженій.

Никакихъ новыхъ распоряженій, однако, Кайроли не получалъ до пяти часовъ, а въ это время его присутствіе было замѣчено двумя папскими полками, и волей-неволей пришлось готовиться въ схваткѣ.

Первымъ подвергся нападенію Джіованни, который съ двадцатью-четырьмя товарищами составлялъ авангардъ, помѣстившись въ сторожкѣ одной виллы. Онъ, несмотря на многочисленность папскаго войска, смѣло выдержалъ его натискъ. Опасаясь, однако, дурнаго исхода дѣла, Энрико еще съ двадцатью-пятью юношами поспѣшилъ ему въ подкрѣпленіе. Братьямъ, при соединеніи ихъ, удалось разбить и прогнать войско, обратившееся въ бѣгство. Но въ это самое время новыя непріятельскія войска явились на помощь бѣжавшимъ и, занявъ позицію позади высотъ горы св. Джуліано, открыли безпощадный огонь по нашимъ героямъ.

Тогда Кайроли съ своими бросился въ штыки на войско и снова обратилъ въ бѣгство папистовъ, оставившихъ на полѣ сраженія множество убитыхъ и раненыхъ. Но и защитники свободы понесли не мало урона. Оба брата Кайроли были убиты... Только наступившая ночь прекратила это геройское дѣло.

Въ то же самое время, въ стѣнахъ Рима происходила другая сцена, участниками которой былъ Кукки и множество римскихъ и провинціальныхъ патріотовъ, собравшихся на призывъ освободить Римъ или умереть.

Кукки, уроженецъ Бергама, былъ одною изъ самыхъ симпатичныхъ личностей, какія только выставила послѣдняя итальянская революція. Молодой, изящный, красивый, богатый, онъ происходилъ отъ одной изъ первыхъ ломбардскихъ фамилій. Онъ съумѣлъ подобрать себѣ такихъ товарищей, какъ Гверцони, Босси, Адамоли и множество другихъ смѣлыхъ людей, которые, пренебрегая ужасами пытки и всякими бѣдствіями, которыя могли имъ угрожать, подъ его главнымъ начальствомъ, завѣдывали всѣмъ дѣломъ римской инсуррекціи.

Бѣдный римскій народъ съ радостью подчинялся ихъ распоряженіямъ и просилъ только одного... оружія! Оружія этого посылалось ему заранѣе достаточно, со всѣхъ сторонъ Италіи, но лицемѣрное, флорентинское правительство, изворотливое и ловкое, съумѣло своевременно перехватить большую его часть.

Если читатели вспомнятъ, что это самое правительство, неоднократно прежде того, распускало подъ рукою слухи, что достаточно двухъ или трехъ выстрѣловъ на воздухъ, чтобы его войска двинулись также на Римъ, то они легко поймутъ, какъ низко были обмануты защитники Рима! Выстрѣлы были однако сдѣланы, и бѣднымъ римлянамъ пришлось почти безоружнымъ бороться на улицахъ съ массами хорошо вооруженнаго войска и со множествомъ монастырской сволочи; имъ удалось-таки подорвать миною казарму зуавовъ и съ одними ножами побивать наемщиковъ, сильно вооруженныхъ.

Въ Трастеверіи находились всѣ наши старые знакомые: Аттиліо, Муціо, Ораціо, Сильвіо и Гаспаро. Съ ними были и уцѣлѣвшіе изъ трехсотъ, успѣвшихъ избѣгнуть преслѣдователей папской полиціи {Всѣхъ арестованныхъ въ Римѣ за эти дня насчитываютъ до 10 тысячъ.}.

Народъ отыскалъ людей, способныхъ имъ управлять, и самоотверженно исполнялъ свой долгъ!

Все оружіе изъ замка Ораціо пошло въ ходъ и послужило значительной помогою трастеверинцамъ.

Жандармы, карабинеры, зуавы, драгуны, согнанные въ одну кучу, принуждены были бѣжать отъ ножей народа и выстрѣловъ небольшаго числа ружей, по Лонгаро къ мосту Св. Ангела. Народъ гналъ ихъ до самаго моста, но самый мостъ былъ укрѣпленъ: на немъ стоялъ цѣлый полкъ зуавовъ и артиллерія! Когда войско нестройною кучей вмѣстѣ съ гнавшимъ его народомъ взошло на мостъ, то начальникъ зуавовъ, распоряжавшійся защитою моста, не разбирая, что большинство вошедшихъ на него принадлежало въ папалинамъ, приказалъ открыть по нимъ огонь... Что значило исполнителю папскихъ велѣній истреблять своихъ? Онъ зналъ, что за золото, въ изобиліи притекавшее въ сокровищницу св. Петра, можно немедленно накупить новыхъ негодяевъ въ двойномъ количествѣ противъ истребленныхъ. Главное дѣло было -- истребить какъ можно болѣе инсургентовъ. И многіе инсургенты заплатили своею жизнію за попытку взойдти на этотъ пагубный мостъ, тѣмъ болѣе, что народъ, одушевленный необычайнымъ энтузіазмомъ, возобновлялъ это три раза съ ряду и каждый разъ ружейные залпы и градъ картечи, заставлялъ его отступать. Во главѣ народа, стремившагося на мостъ, были наши друзья; когда у нихъ не достало снарядовъ, они разбили свои ружья въ осколки о головы наемщиковъ и, вооружившись снова оружіемъ, валявшимся подлѣ убитыхъ, возбуждали энергію и героизмъ въ народѣ.

Первымъ изъ нихъ, павшимъ отъ пули, былъ старикъ Гаспаро; онъ палъ, сохраняя тоже хладнокровіе, какимъ отличался во время всей своей жизни. Лицо трупа сохраняло улыбку: казалось, умирая, Гаспаро считалъ себя счастливымъ, что можетъ пожертвовать жизнью для блага человѣчества. Пуля поразила его въ сердце и смерть произошла мгновенно и безъ страданій.

Сильвіо палъ подлѣ Гаспаро; ядромъ ему перебило оба бедра. Въ то же самое время осколкомъ гранаты у Ораціо оторвало лѣвое ухо, а другимъ задѣло правую лопатку.

Муціо пуля попала въ грудь, и конечно убила бы его, еслибы не стукнулась о тяжелый англійскій хронометръ, подаренный ему Джуліей. Часы разбились въ дребезги, но Муціо спасся отъ смерти и отдѣлался только сильной контузіей.

Аттиліо былъ раненъ въ правую ногу, въ лѣвую щеку и контуженъ въ голову.

Раненыхъ и убитыхъ съ той и другой стороны было безъ числа; народный гнѣвъ вышелъ изъ всякихъ границъ, но послѣ троекратной попытки народъ долженъ былъ уступить превосходству силы наемщиковъ.

Ораціо понесъ на своихъ плечахъ трупъ Сильвіо, въ ближайшій отъ моста домъ, но встрѣтившіеся солдаты успѣли отнять у него этотъ трупъ и тѣло героя было разрублено на куски.

Солдаты не щадили ни дѣтей, ни женщинъ, ни стариковъ, попадавшихся въ ихъ руки, и даже надъ самыми трупами выказывали свое звѣрство.

На Лунгаро существуетъ зданіе, занятое шерстяною фабрикою; на этой фабрикѣ трудится множество работниковъ. Насколько инстинкты рабочихъ чисты и возвышенны, ясно выказывается при торжественномъ свѣтѣ революціи. Работникъ обыкновенно является въ это время другомъ всѣхъ угнетенныхъ; онъ спасаетъ вещи, попадающіяся въ его руки, безъ всякой мысли, что онъ можетъ ими воспользоваться; онъ спасаетъ жизнь ослабѣвшихъ и угнетенныхъ; онъ призрѣваетъ раненыхъ, и если ему самому приходится драться, то выступаетъ смѣло одинъ противъ десяти.

Работники съ фабрики, о которой я говорю, видя перевѣсъ папскихъ войскъ, давно уже смѣшались съ сражающимися и многіе изъ нихъ успѣли уже заплатить жизнію за свою отвагу. На фабрикѣ оставались одни только старики. Когда оставшіеся на фабрикѣ увидали, что инсургентамъ приходится плохо, они незамедлили отворить ворота своего дома, чтобы дать въ немъ пріютъ преслѣдуемымъ или, по крайней мѣрѣ, значительной ихъ части. Когда въ ворота вошло достаточное количество спасавшихся, они ихъ снова затворили и отдали вошедшимъ всѣ топоры, шкворни и всякіе желѣзные и деревянные инструменты, могшіе служить въ ихъ защитѣ,-- и въ то же время изо всѣхъ оконъ стали кидать въ войско утварью и мебелью. У воротъ фабрики завязалась страшная схватка, въ которой народъ дѣйствовалъ ножами противъ войска. Видя, что на фабрику укрылось много народу, зуавы повели противъ зданія, въ которомъ она помѣщалась, правильную осаду, для чего набились въ дома, находившіеся напротивъ и около. Защитники Рима возвели въ воротахъ зданія и въ окрестностяхъ его -- баррикады, и благодаря тому, что у нихъ еще оставалось нѣсколько оружія, могли съ перемѣннымъ счастіемъ продолжать еще нѣкоторое время борьбу съ осаждавшими.

Аттиліо, Ораціо и Муціо дрались съ отчаяннымъ мужествомъ; народъ, возбужденный ихъ примѣромъ, выказывалъ также замѣчательную энергію -- но... у инсургентовъ стало недоставать снарядовъ, а къ осаждавшимъ подошло значительное подкрѣпленіе изъ свѣжаго войска.

Наступившія сумерки однакоже какъ бы покровительствовали инсургентамъ, которые, несмотря на то, что число ихъ постоянно уменьшалось, а снаряды все болѣе и болѣе истощались -- продолжали устойчиво сопротивляться. Было семь часовъ вечера, когда колонна непріятеля, замѣтивъ, что выстрѣлы осажденныхъ стали все больше рѣдѣть и рѣдѣть, предприняла атаку противъ зданія, направясь противъ главныхъ воротъ, въ которыхъ была воздвигнута баррикада, но которыя не были заперты.

Ораціо и Муціо -- за этой баррикадой, вооруженные топорами и окруженные справа и слѣва храбрѣйшими изъ своихъ товарищей для защиты воротъ, были въ готовности дать отчаянный отпоръ атакующимъ и дорого продать имъ свою жизнь.

Аттиліо въ то же время разставлялъ людей во внутреннихъ входахъ зданія, тоже забарикадированныхъ. У всѣхъ оконъ втораго этажа было имъ собрано возможно большее число работниковъ, на обязанности которыхъ было бросать въ атакующихъ тяжелые предметы, какіе только попадутся подъ руку. Окончивъ эти приготовленія и вооруженный одною только саблею, отнятою имъ отъ убитаго имъ же жандарма, онъ поспѣшилъ къ Аттиліо, чтобы находиться съ нимъ рядомъ на самомъ опасному мѣстѣ.

Внутренность фабрики представляла зрѣлище неутѣшительное. Множество труповъ убитыхъ горожанъ были свалены въ кучу -- въ отдаленномъ углу двора. Множество раненыхъ лежали тамъ и сямъ по двору и въ комнатахъ нижняго этажа, но они старались не издавать ни малѣйшаго стона, чтобы не смущать имъ еще дѣйствовавшихъ своихъ товарищей.

Направо отъ входа, въ большой комнатѣ, стоялъ огромный столъ, освѣщенный посерединѣ большимъ канделябромъ. Весь столъ былъ заваленъ бинтами, холстомъ, корпіей, тряпками -- всѣмъ, что только можно было достать на фабрикѣ, для перевязки раненыхъ. Бутылки, фляги съ примочками и фляги съ виномъ тоже находились на столѣ въ изобиліи. Подлѣ стола стоялъ огромный чанъ съ водою -- какъ для утоленія жажды раненыхъ, такъ и для обмыванія и перевязыванія ихъ ранъ.

Множество женщинъ, которыя всѣ дѣйствовали въ попыткѣ овладѣть мостомъ, ухаживали за ранеными и услуживали имъ. Клелія, Джулія и Ирена -- были между ними. Камилла, отъ горя о смерти Сильвія, снова какъ бы потерявшая разсудокъ, машинально дѣлала то же, что и другія.

-- Да, говорилъ Аттиліо Ораціо:-- много я видѣлъ сраженій, но ничего подобнаго сегодняшней свалкѣ не помню. Утѣшительно только одно, что римляне ведутъ себя достойно своихъ предковъ. Всѣ спокойны и веселы, какъ будто ничего особеннаго не происходитъ, а между тѣмъ намъ придется выдержать натискъ такой массы войска, что едва-ли кто изъ насъ уцѣлѣетъ...

-- Да, но прежде чѣмъ они ворвутся сюда -- многихъ своихъ и они не досчитаются.

Между тѣмъ, какъ описиваемое мною происходило въ Трастеверіи, отрядъ, предводительствуемый Кувки, Гверцони, Босса, Адамоли, и другими -- тоже дѣйствовалъ съ отчаянною храбростью.

Взрывъ казармы зуавовъ былъ условнымъ сигналомъ открытія дѣйствій со всѣхъ сторонъ. Отрядъ этотъ, постоянно увеличивавшійся отъ сбѣгавшихся отовсюду волонтеровъ, успѣлъ обезоружить множество солдатъ, испуганныхъ взрывомъ. Тѣхъ, это сопротивлялся, убивали, поэтому въ оружіи недостатка не было. Взрывъ, впрочемъ, произвелъ много шуму, а причинилъ мало вреда, вѣроятно, потому, что порохъ былъ отсырѣвшій или его было недостаточно. По крайней мѣрѣ клерикальныя и правительственныя газеты на слѣдующее утро увѣряли, что на воздухъ взлетѣли одни музыканты, все итальянцы, иноземцы же всѣ остались здравы и невредимы. Дѣло въ томъ, что убитыхъ между зуавами оказалось дѣйствительно много, а всѣ уцѣлѣвшіе выскочили на улицу, построилась въ боевой порядокъ и открыли жестокій огонь по народу.

Отрядъ Кукки завязалъ съ этимъ войскомъ схватку; схватка была ужасная по сравненію численности отряда Кукки съ массами войска, но защитники Рима -- поддерживали ее съ энергіей почти невѣроятной...

Въ то же время, когда завязалась эта отчаянная схватка у казармъ зуавовъ, Гверцони и Кастеляци, развѣвая знамя освобожденія, осадили съ нѣкоторымъ числомъ молодежи ворота св. Павла, такъ-какъ они знали, что за ними находился значительный складъ оружія. Для этого перебивъ всѣхъ гвардейцевъ, сторожившихъ ворота, они набросились на складъ. Оружія тамъ оказалось дѣйствительно много, но тамъ же ждала ихъ засада многочисленнаго войска, такъ что и имъ пришлось выдержать жестокую борьбу съ неравными силами и ничего не достигнуть.

XV.

Неудачи.

Вообще римскому народу нелегки были эти дни.

Губила его главнѣйше -- его малочисленность. Дѣйствительно, не всѣ обитатели Рима составляютъ римскій народъ; большую часть ихъ вѣрнѣе назвать папскою челядью. Въ самомъ дѣлѣ, отчислите отъ римскаго населенія папу, кардиналовъ, монсиньоровъ и патеровъ, монашествующую братію, скопляющуюся тамъ чуть не со всего свѣта; причислите къ этому ихъ родственниковъ и родственницъ, чиновниковъ ихъ канцелярій, ихъ прислугу, кучеровъ, поваровъ и всѣхъ родственниковъ, мужчинъ и женщинъ, этихъ чиновниковъ и прислуги; прибавьте всю массу промышленниковъ и ремесленниковъ, существующихъ исключительною на нихъ работою,-- и вы увидите, что того, что собственно можно назвать народомъ, останется очень немного, нѣсколько семействъ средняго сословія, да развѣ еще перевозчики, да нищіе.

Въ римской Кампаньи, гдѣ невѣжество, насаждаемое патерами, пустило такіе глубокіе корни, сторонниковъ и приверженцевъ патеровъ, и людей, зависщихъ отъ нихъ, тоже не оберешься. Я уже говорилъ, что тамъ почти всѣ земли принадлежатъ духовенству.

Мудрено ли, что развращеніе народа въ папскихъ владѣніяхъ эпидемическое.

Но, какъ бы то ни было, нельзя не удивляться, въ какимъ мѣрамъ позволяетъ себѣ пробѣгать правительство въ отношеніи къ этому народу. Каждое письмо, получаемое во владѣніяхъ папы, непремѣнно подвергается предварительному разсмотрѣнію, и если въ немъ заключается хотя самомалѣйшій и невиннѣйшій намёкъ на политику, никогда не доходитъ по адресу. Никакая тайна, ни семейная, ни дружеская, не уважается. Число шпіоновъ невѣроятное!

Можно сказать безъ преувеличенія, что все населеніе раздѣляется на двѣ половины, изъ которыхъ одна несетъ на себѣ невѣроятную тягу всевозможнаго гнета и нищеты, а другая получаетъ деньги за отягощеніе, преслѣдованіе и шпіонство надъ первой.

Неужели это правительство таково, что честные люди могутъ имъ удовлетворяться! Я нарочно говорю, ничего не скрывая. Пусть другіе народы разсудятъ хладнокровно, каковы условія жизни въ несчастной, измученной Италіи!

-----

Братья Кайроли и ихъ товарищи заплатили своею жизнью за свой патріотизмъ и героическое вмѣшательство въ дѣло возстанія Рима. Заря 24-го октября, предвѣстница новыхъ бѣдствій, ожидавшихъ Римъ, озарила повсюду трупы, между которыми лежалъ и трупъ честнаго и молодого Энрико Кайроли, этого новаго Леонида. На лицѣ Энрико видна была улыбка презрѣнія; Джіованни Кайроли былъ еще живъ, но умиралъ подлѣ трупа брата. Рядомъ съ нимъ лежали убитыми или смертельно ранеными, другіе, имена которыхъ исторія передастъ въ отдаленное потомство. Изъ семидесяти въ живыхъ оставалось очень немного, и всѣ они присоединились къ братьямъ своимъ, сражавшимся за римскими воротами.

Но и предпріятіе Гвердони, какъ я уже говорилъ, несмотря на всю его храбрость и опытность, пріобрѣтенную въ десяткахъ сраженій, не удалось. Скоро сдѣлалось очевидныхъ, что съ одними кинжалами и револьверами трудно было что-нибудь сдѣлать противъ хорошо вооруженнаго непріятеля. Отрядъ долженъ былъ разсѣяться, спасаясь отъ частыхъ выстрѣловъ, и Гвердони и Кастеляни были вынуждены, не видя почти никого изъ своихъ подлѣ себя, оставить невозможное дѣло и ждать другаго случая сразиться.

Кукки, Басси и Адамоли, во главѣ своего отряда, неустрашимо продолжали схватку, и завладѣли частью казармы зуавовъ, пуская въ дѣло даже кулаки и зубы, но и здѣсь въ концѣ концовъ пришлось уступить многочисленности непріятеля... и заря 24-го октября озарила и на этомъ мѣстѣ цѣлую груду труповъ, едва остывшихъ.

День наступалъ холодный, дождливый и мрачный.

XVI.

Послѣдняя катастрофа.

-- Готовы ли вы, друзья? окликнули почти въ одинъ голосъ Ораціо, Муціо и Аттиліо своихъ товарищей, и едва услышали они въ отвѣтъ дружное "готовы!", какъ масса папскаго войска, подобно лавинѣ, двинулась на ворота зданія.

Извнутри были загашены всѣ огни, и нападающимъ, которыхъ хорошо видѣли осаждаемые, нельзя было разглядѣть никого изъ осаждаемыхъ, такъ-что первые изъ покусившихся взойти на баррикаду пали съ разбитыми черепами подъ ударами топоровъ Ораціо и Муціо, сабли Аттиліо и другихъ орудій защиты стоявшихъ съ ними товарищей.

Но хотя первый натискъ и неудался атаковавшимъ, жертвою его сдѣлался Ораціо и пуля изъ револьвера сразила его на повалъ, попавъ прямо въ сердце. Онъ умеръ мгновенно, сжимая въ рукѣ своей топоръ и едва успѣлъ крикнуть "Ирена!" Голосъ этотъ отдался болью въ сердцѣ Ирены, которая съ другими женщинами, хотя и не принимала прямаго участія въ защитѣ баррикады, но находилась подлѣ воротъ. Услышавъ крикъ дорогаго человѣка, она, внѣ себя отъ скорби, не обращая ни малѣйшаго вниманія на опасность, бросилась на баррикаду, чтобы быть подлѣ Ораціо, но едва она успѣла взойти на нее, какъ встрѣчная ружейная пуля, попавшая ей въ лобъ, положила и ее на мѣстѣ...

Едва Муціо и Ораціо успѣли внести дорогія тѣла внутрь зданія и съ отчаяніемъ въ душѣ возвратиться къ своимъ постамъ, какъ войска возобновили аттаку. Отпоръ они встрѣтили отчаянный, такъ-какъ для осаждаемыхъ наступила такая минута, которыя бываютъ во время сраженій, когда сражающіеся теряютъ всякое опасеніе смерти и перестаютъ обращать вниманіе на всѣ пули и другіе снаряды, летящіе къ нимъ на встрѣчу. Такъ и въ нашемъ случаѣ. Осаждаемые оставили всякія предосторожности и даже не замѣчали, какъ значительная часть ихъ гибла безъ всякой пользы, такъ-что, несмотря на то, что аттака снова была отражена, число защитниковъ баррикады все уменьшалось и уменьшалось...

Въ это время въ средѣ осажденныхъ, въ самыя страшныя для всѣхъ находившихся въ зданіи минуты, появился, какъ бы какимъ-то чудомъ, Джонъ. Онъ, какъ бѣлка, вскарабкался по стѣнѣ зданія и вскочилъ въ него изъ окна.

Джонъ, отпущенный Томсономъ съ яхты изъ Ливорно на нѣсколько дней въ отпускъ къ своимъ друзьямъ съ начала возстанія, былъ вмѣстѣ съ героями нашими въ Римѣ, всходилъ съ народомъ на мостъ и съ нимъ же попалъ на фабрику. Отсюда онъ тотчасъ же, впрочемъ, былъ посланъ Джуліей собрать свѣдѣнія, какъ идетъ возстаніе, въ различныхъ мѣстахъ Рима. Теперь онъ возвращался, и, какъ мы уже знаемъ, съ новостями самыми безотрадными. Благодаря своей энергической подвижности и юркости, молодой англичанинъ былъ очевидцемъ всѣхъ схватокъ.

Аттиліо и Муціо предчувствовали свою участь, такъ-какъ ждали съ минуты на минуту повторенія аттаки, но твердо рѣшились выдержать свой подвигъ до конца. Только мысль о гибели, предстоящей Клеліи и Джуліи, терзала ихъ сердце...

-- Муціо, сказалъ обращаясь къ товарищу Аттиліо: -- поди къ нимъ и убѣди ихъ, пока еще есть время, чтобы онѣ спасались и выходили съ задняго двора... Скажи имъ, что и мы послѣдуемъ вскорѣ за ними...

Послѣднюю ложь онъ считалъ необходимою, чтобы женщины послушались Муціо... Онъ вполнѣ понималъ, что минуты его сосчитаны и съ какой-то восторженностью ждалъ мученической смерти.

-- Сказать я имъ могу все, что хочешь, грустно отвѣчалъ Муціо: -- но я увѣренъ, что, вопервыхъ, теперь спастись имъ уже невозможно, а вовторыхъ, что еслибы и было возможно, то на врядъ-ли онѣ согласятся...

Хотя друзья говорили почти шопотомъ, но такъ-какъ къ каждому слову ихъ прислушивались всѣ окружавшіе ихъ, то и этотъ разговоръ былъ услышанъ рабочими. Одинъ изъ нихъ, сѣдой какъ лунь, подошелъ къ разговаривавшимъ и сказалъ имъ:

-- Спастись еще можно; если вы только захотите, то можете спасти не только вашихъ женщинъ, но и сами уйти невредимыми. Я знаю потайной выходъ, которымъ можно безопасно удалиться.

Лучь надежды спасти дорогихъ своихъ озарилъ друзей, и такъ-какъ времени терять было нѣкогда, то они и рѣшились немедленно воспользоваться указаніями старика, посланнаго какъ бы самимъ Провидѣніемъ.

Муціо приблизился къ Клеліи и Джуліи, стоявшимъ по близости, и сообщилъ имъ о планѣ спасенія, но встрѣтилъ такое сопротивленіе, какого даже не ожидалъ. Онѣ не хотѣли ничего слушать и желали только погибнуть вмѣстѣ съ своими возлюбленными. Наконецъ, послѣ долгихъ убѣжденій, Муціо удалось уговорить ихъ спасаться, подъ тѣмъ условіемъ, что и онъ и Аттиліо тоже пойдутъ за всѣми, но только послѣ и позади всѣхъ, какъ, понятно, требовалъ самый ихъ долгъ. Такимъ образомъ, рѣшено было, что Клелія и Джулія пойдутъ за проводникомъ, подъ охраною Дентато и Джона, остальныя женщины вслѣдъ за ними, а Аттиліо и Муціо, съ остальными защитниками, послѣ всѣхъ.

А раненые? Увы, ихъ приходилось оставить непріятелю! Эта необходимость оставлять своихъ раненыхъ -- составляетъ самое печальное, отталкивающее и страшное условіе -- тѣхъ человѣческихъ боень, которыя носятъ названія сраженій!

Бѣдные раненые! При этихъ прискорбныхъ случаяхъ вы лишаетесь послѣдняго утѣшенія: лица близкія и дорогія вамъ удаляются отъ васъ, вмѣсто ихъ появляются враги, холодные, безпощадные, порою неотступающіе передъ звѣрствомъ наслажденія вашими муками, и обагренія своихъ штыковъ въ вашей крови!

Папскія же войска, подкрѣпленныя двадцатью тысячами французовъ, чувствовали себя сильными, и забыли, какъ часто волонтеры обращали ихъ въ бѣгство, а не разъ великодушно оставляли имъ самую жизнь {Напримѣръ, при Монтеротондо, послѣ того, какъ наемщики, наперекоръ всякому праву войны, убили парламентера маіора Тестори. (Прим. авт.)}.

Когда итальянцы сражались въ Америкѣ, то (при С.-Антоніо) имѣя множество раненыхъ, они на своихъ плечахъ и на лошадяхъ перенесли ихъ всѣхъ, чтобъ не оставить ни одного своего раненаго живымъ въ рукахъ жестокихъ каннибаловъ {Ужасно признаваться, но итальянцы вынуждены были собственными руками убить одного смертельно раненаго, чтобы спасти его отъ мученій, какимъ способенъ былъ подвергнуть его непріятель. (Прим. авт.)}.

Папскіе же солдаты не отступаютъ передъ каннибальствомъ.

Такъ послѣ славнаго дѣла при Монтеротондо, 25-го октября, волонтеры вынуждены были оставить трехъ раненыхъ. Солдаты, сопровождавшіе ихъ транспортировку въ Терни, изъ звѣрства на дорогѣ закололи ихъ штыками {Историческій фактъ. (Прим. авт.)}.

О, итальянцы! не оставляйте никогда своихъ раненыхъ на жертву папскимъ войскамъ!

И наши герои, какъ ни были они утомлены и измучены, какъ ни мало было имъ времени, все-таки озаботились тѣмъ, чтобы и раненые были спасены.

Старикъ-рабочій указалъ дверь въ подземелье, и въ него вошли женщины, раненые, и... весьма вѣроятно вошли бы и остальные защитники, съ Ораціо и Муціо, такъ-какъ не оставалось никакой надежды не только побѣдить, но даже продолжать сопротивленіе, еслибы...

Еслибы и тутъ, какъ почти всегда въ Италіи, не нашелся предатель...

Воспользовавшись суматохой, онъ написалъ на бумагѣ наскоро нѣсколько словъ, которыми извѣщалъ враговъ объ отступленіи осажденныхъ, и выбросилъ эту бумажку за окно.

Ее подняли и прочитали, и такъ-какъ защитниковъ дѣйствительно почти не было на баррикадѣ, то войска немедленно снова бросились въ аттаку, и въ нѣсколько минутъ уже могли ворваться на фабрику...

Аттиліо и Муціо и тутъ еще могли спастись бѣгствомъ, но этотъ способъ спасенія они сочли недостойнымъ имени римлянина, и потому, бросившись въ среду непріятеля, нанесли врагамъ нѣсколько ударовъ, и оба погибли смертію героевъ.

Солдаты, ворвавшіеся на фабрику, тотчасъ же принялись за грабежъ. О потайной двери, захлопнутой снова извнутри Дентато, имъ было и не вдомёкъ. Только утромъ отыскали они эту дверь, и могли догадаться, какимъ путемъ ушли отъ нихъ осажденные... Но было уже поздно, и ушедшіе были уже внѣ опасности...

Въ первыхъ числахъ ноября 1867 года на Ливорнскую станцію желѣзной дороги, изъ только что пришедшаго поѣзда, вышли три дамы, старикъ и молодой мальчикъ.

Всѣ дамы были въ траурѣ. Одна изъ нихъ была, повидимому, иностранка.

Дамы эти были: Клелія, Джулія и Камилла. Сопровождая ихъ старикъ-работникъ, указавшій дверь въ подземелье, и съ которымъ Джулія не хотѣла болѣе разставаться, и Джонъ.

Вскорѣ появился и Дентато съ багажемъ путешественницъ.

Въ воксалѣ встрѣтилъ ихъ Томсонъ съ Авреліею.

Женщины поздоровались со слезами и молча; одинъ Джонъ могъ сказать Авреліи:

-- Я цаловалъ ихъ обоихъ мертвыми, подразумѣвая Ораціо и Ирену.

По грубой щекѣ Томсона тоже катилась слеза. Послѣ нѣкотораго молчанія, и, давъ дамамъ время выплакаться, онъ подошелъ къ Джуліи.

-- Яхта наготовѣ, и я ожидаю вашихъ приказаній; можно выдти въ море, хоть сейчасъ, если это вамъ угодно.

-- Да, Томсонъ, да, отвѣчала Джулія: не будемте терять времени. Мы всѣ прямо ѣдемъ на яхту, и сегодня же въ море... Прочь, скорѣе прочь изъ Италіи. Въ странѣ этой, какъ говоритъ Алфьери, человѣкъ является болѣе могучимъ, чѣмъ гдѣ бы то ни было, и доказательствомъ этому можетъ служить самая жестокость преступленій, какія тамъ совершаются...

Черезъ нѣсколько часовъ послѣ этой сцены "Клелія" на всѣхъ парусахъ неслась къ берегамъ merry England, старой, веселой Англіи.

-----

Возвратясь въ отечество, Джулія отдалась вполнѣ заботѣ о новой своей семьѣ, которая скоро увеличилась пріѣздомъ Манліо и Сильвіи, которые до того гостили у отшельника. Она поклялась не быть въ Италіи до тѣхъ поръ, пока они не сдѣлается свободной: тогда она думаетъ поставить памятникъ въ честь своего погибшаго друга и его товарищей-героевъ.

XVII.

Нѣсколько заключительныхъ словъ.

Италію въ наше время справедливо можно назвать пандемоніемъ.

Въ самомъ дѣлѣ, трудно найти другую страну, которая бяла бы щедрѣе ея надѣлена природой.

Вѣчно ясное небо, отличный климатъ, роскошная и разнообразная растительность. Населеніе бодрое и способное, которое ни въ чемъ не уступаетъ другимъ народамъ. При хорошемъ управленіи оно могло бы выставлять и отборное войско, и способныхъ моряковъ.

И всѣ эти преимущества и дары природы уничтожаются отъ дурнаго управленія и духовнаго господства.

Всюду, гдѣ могли бы быть изобиліе, знаніе, сила, встрѣчаются нищета, невѣжество, слабость и унизительное подчиненіе чужеземцамъ.

Правительство, жалкое и непопулярное, вмѣсто того, чтобы организовать національное войско, которое могло бы стоять на одномъ уровнѣ съ лучшими европейскими войсками, заботится только объ увеличеніи числа карабинеровъ для борьбы съ своими гражданами и для охраненія финансовъ, безполезно и непроизводительно растрачиваемыхъ.

Флотъ, который могъ бы соперничествовать съ флотами другихъ державъ, приведенъ въ самое жалкое состояніе, по недостатку въ немъ честныхъ и способныхъ начальниковъ.

Сами офицеры сознаются, что ни войско, ни флотъ никуда не годятся, и не выдержатъ ни малѣйшаго столкновенія съ внѣшними непріятелями. Годны они только для противодѣйствія тѣмъ, кого правительство считаетъ своими врагами внутренними...

Конецъ.

ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ.

I.

Послѣдніе эпизоды изъ исторіи волонтеровъ. Акваленденте.-- Монтелибретти.-- Верола.-- Монтеротондо.-- Ментана.

Я прошу отъ васъ не храбрости, а только постоянства.

G. *

* Слова самаго Гарибальди къ волонтерамъ.

Конецъ 1867 года ознаменовался цѣлымъ рядомъ кровавыхъ эпизодовъ для волонтёровъ.

Немало подвиговъ храбрости и самоотверженія проявили они, много выказали геройства. Многіе изъ папскихъ наемщиковъ обязаны сохраненіемъ своей жизни ихъ великодушію, несмотря на то, что предварительно запятнали себя жестокостію противъ нихъ, и поступали, какъ вандалы, какими всегда было к навсегда останутся.

Если въ моихъ описаніяхъ мнѣ приходилось писать желчью и чинить перо кинжаломъ, то я имѣлъ на это выстраданное право.

Кто можетъ оставаться хладнокровнымъ при видѣ Италіи, этой страны, благословенной самимъ Богомъ, въ томъ жаломъ ея состояніи, въ какое она приведена людьми?

Кто можетъ относиться съ равнодушіемъ къ великодушныхъ к героическимъ попыткамъ борьбы ея сыновъ противъ толпъ предателей, продающихъ изъ-за своихъ личныхъ интересовъ чужеземцамъ страну, гдѣ они родились, и народъ, трудомъ и кровью котораго они существуютъ.

Папство -- это разъѣдающій ракъ Италіи. Къ счастію, вся Италія начинаетъ сознавать, что никакое благоденствіе невозможно въ "аду живыхъ" {Петрарка.}. Со всѣхъ концовъ полуострова раздаются крики энтузіазма о близкомъ наступленіи паденія папства. Частные люди, управленія городовъ, иностранцы-друзы, способствуютъ всѣми зависящими отъ нихъ мѣрами дѣлу освободителей, и должно думать, что Италія скоро должна освободиться отъ духовнаго гнёта.

Отважная молодёжь, желая участвовать въ народной славѣ, не устаетъ наполнять собою ряды защитниковъ свободы. Аквапенденте, Монтелибретти, Монтеротондо были какъ бы побѣднымъ гимномъ надъ наемными чужеземцами. Римскія поля были отъ нихъ очищены. Мосты, ведущіе въ вѣчный городъ, были взорваны на воздухъ, и дрожащіе патеры въ страхѣ ожидали въ Римѣ конца своего владычества.

Все, казалось, было окончено, и со всѣхъ сторонъ свѣта не слись привѣтствія и поздравленія той молодёжи, которая, повидимому, освободила Италію отъ гнёта, тяготѣвшаго надъ нею столько столѣтій. Но...

Не такъ было рѣшено въ Парижѣ и Флоренціи. Франція прислала флотъ и войско, Флоренція вселила въ народъ страхъ и недовѣріе и внесла въ среду побѣдителей порчу и лишенія.

Результатомъ этого совмѣстнаго дѣйствія была Ментана.

У волонтёровъ были отняты всѣ средства подвоза снарядовъ и всего необходимаго. Сношенія ихъ съ сосѣдними государствами были прерваны. Тѣ отряды, которые можно было обезоружить безъ опасности, были іезуитски обезоружены. Не одна тысяча волонтёровъ была соблазнена къ дезертерству. Наконецъ, занятіемъ нѣкоторыхъ пунктовъ римской территоріи подъ видомъ противодѣйствія вступленію на нее французскихъ войскъ, приготовлялось все для Ментаны.

И, несмотря на все это, Ментана могла быть вторымъ 30-мъ апрѣлемъ {Въ Римѣ.}. Я видѣлъ самъ папскія войска бѣжавшими отъ выстрѣловъ изъ никуда негодныхъ ружей волонтёровъ. При Ментанѣ была минута, когда волонтёровъ можно было считать выигравшими сраженіе, когда все поле покрыто было непріятельскими трупами...

Но тутъ въ средѣ наемнаго войска раздался зловѣщій гулъ: "двѣ тысячи французовъ аттаковали арріергардъ волонтёровъ!". Гулъ этотъ все усиливался, сталъ раздаваться между волонтерами, и наконецъ, лицо, заслуживающее довѣрія, сообщило извѣстіе это и мнѣ, подтвердивъ его словами: "я видѣлъ это самъ". Для сомнѣнія не оставалось мѣста!

Проклятіе! Вотъ до какой степени можетъ доходить человѣческая недобросовѣстность! какой урокъ для итальянской молодёжи!

Между нашими началось безпорядочное отступленіе. Ни моего голоса, ни голоса моихъ офицеровъ уже не слушали...

Прочитавъ все это, кто же можетъ меня обвинить, что перо мое омочено въ желчь?...

II.

Западня.

Въ короткій періодъ времени, въ октябрѣ и ноябрѣ 1867 года, защитники Рима сдѣлались дважды жертвою обмана.

Пользуясь моимъ пребываніемъ на Капрерѣ, и не стѣсняясь ничѣмъ, флорентинское правительство увѣрило партію движенія, что достаточно только нѣсколькихъ выстрѣловъ, хотя бы на воздухъ, чтобы его войско тотчасъ двинулось на Римъ.

И бѣдные римляне, повѣривъ этому обѣщанію, взорвали на воздухъ казарму папскихъ зуавовъ, и почти безоружные дрались на улицахъ Рима, какъ только можетъ драться народъ иря такихъ стѣсненныхъ обстоятельствахъ.

И ни одинъ солдатъ не былъ двинутъ къ Риму!

Кайроли и его товарищи были при этомъ принесены въ жертву. Множество римскихъ гражданъ пали отъ пуль и штыковъ иноземныхъ наемщиковъ или наполнили собою папскія тюрьмы.

Не лучше было поступлено и съ волонтерами.

Между тѣмъ, какъ было объявлено, что при высадкѣ хотя бы одного французскаго солдата все войско двинется на Римъ. Правительство дѣйствительно заняло своими войсками нѣкоторые пункты римской территоріи и размѣстило ихъ по границамъ, но для того только, чтобы обезоруживать волонтеровъ, какъ это произошло съ нѣкоторыми отрядами, и чтобы превратить имъ всѣ пути для полученіи пособій и изъ вспомогательныхъ комитетовъ и изъ заграницы.

Такимъ образомъ, оставивъ волонтеровъ безъ всякихъ средствъ и необходимыхъ снарядовъ, посѣявъ въ то же время въ рядахъ ихъ несогласія и раздоры, правительство осуществляло задуманный имъ тайно планъ совершеннаго ихъ истребленія.

Занявъ своими войсками римскую территорію, въ то время когда въ Римѣ находились значительныя войска французовъ, правительство развязало руки папскимъ войскамъ и дало изъ возможность всею массою дѣйствовать противъ волонтеровъ.

Несмотря на это, робкія и напуганныя предшествовавшая пораженіями папскія войска -- не рѣшались дѣйствовать одни и подкрѣпленію ихъ французскими войсками правительство не воспрепятствовало.

Не видя необходимости прямаго участія своими войсками въ дѣлѣ при Ментанѣ и считая даже подобное прямое участіе для себя неудобнымъ во многихъ отношеніяхъ, правительства ограничилось тѣмъ, что хорошо вооруженныя итальянскіе войска -- цвѣтъ населенія -- присутствовали холодными зрители истребленія своихъ братьевъ -- итальянцевъ!

Папскія войска отъ окончательнаго пораженія спасло только подкрѣпленіе французовъ. Ментанское дѣло, начавшееся въ часъ пополудни 3-го ноября -- между волонтерами и папскими войсками, черезъ два часа ожесточенной битвы представлялось уже совершенно потеряннымъ для послѣднихъ. Эти войска почти повсюду сдались и волонтеры обратили ихъ въ бѣгство. Убитыхъ и раненыхъ у нихъ было множество...

Только новое подкрѣпленіе французскимъ войскамъ, заставъ врасплохъ волонтеровъ, уже радовавшихся побѣдѣ, заставило ихъ отступить.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такъ были дважды обмануты защитники Рима. Ничего подобнаго этимъ обманамъ не представляла до нашего время исторія!

"Отечественныя Записки", NoNo 2--4, 1870