Каждый раз, как приезжал в город управляющий, я нетерпеливо спрашивал:
-- Ну что? Как поджигатели? Выселяются?
-- Да ничего... Пока и не думают они ни о чем, надеются, что до весны не хватит вас. Чичков говорит: "Где это видано, какой закон потерпит, чтобы без суда выселять нас? Не смеет!"
Управляющий махнул рукой.
-- Да что говорить? Сплетнями занимаются. Прямо смеются... Еще, говорят, столько же денег привезет. Сам будет и прощения просить. Набаловались.
-- За что же прощения просить?
-- Дело подорвано... Нужна власть, авторитет!
-- Но произвола я не хочу.
-- Никакого произвола: именно все на основании закона. Срубил дерево -- к мировому: десятерной штраф, а не можешь -- в тюрьму... Ни одного слова ругательного... Исаев, голубчик, раз уже есть, Ганюшев -- два...
-- Попались?
-- У меня попадутся!
-- Вы все-таки будьте снисходительны...
-- Да ведь уж... Я не желаю быть убитым... потому что, если теперь еще малейшую поблажку, то я назад уж не поеду. Три года вы дали мне сроку...
-- Но всегда на законном основании?
-- Закон мне не враг.
И Петр Иванович при этом смеялся так, что мне тошно было думать и о нем, и о деревне, и о судьбе брошенных мною князевцев.
Пришла весна.
Однажды утром меня разбудили:
-- Князевские крестьяне приехали.
Я быстро оделся и вышел к ним.
Двое: Родивон Керов и Пиманов (один из прощенных участников) при моем появлении упали на колени и равнодушно крикнули:
-- Не губи!
Я сухо остановил:
-- Господа, вставайте -- это не поможет...
Тогда они встали. Родивон, не спеша, полез в карман и подал мне сложенный лист бумаги.
Это была торжествующая, не совсем грамотная записка от управляющего.
Вот она:
"Вчера, 19-го апреля сего года, 15 бычьих наших плугов после молебствия с водосвятием приступили к пашне князевского выгона. Вся деревня собралась у моста, смотрела и не верила, когда плуг за плугом выезжал из усадьбы. Когда все плуги выстроились, выехал и я с батюшкой и с 15 верховыми, из которых четыре полесовщика были с ружьями, но никакого бунта не было. День был совершенно летний -- от земли даже пар шел. Крестьяне всё стояли у моста, сперва в шапках, но затем, когда началось молебствие, сняли шапки и крестились. По окончании молебна, я, не обращая внимания на них, точно их здесь и не было, скомандовал: "С богом!" И тогда плуги стали заходить и показалась черная земля. Ну вот, тогда не выдержали первые бабы и завыли. Некоторые из них упали на землю и действительно горько плакали. Я им сказал: "Вот до чего вы себя довели". Только тогда мужики тоже не выдержали и подошли ко мне (без шапок). Подошли и говорят:
"Останови пашню: соглашаются приговоренные уехать". Как я потом уже узнал, им прямо на сходе сказали: "Убьем вас этой же ночью, если не уедете!" Так вдруг переменилось дело, но я и глазом не моргнул, что будто вот обрадовался. "Мне, говорю, все равно, что поп, что черт: вы, барин ваш -- от кого жалованье получаю и приказание получаю... Не я, так другой... такой же, как и вы, подневольный. Поезжайте в город, привозите от барина записку, и кончу пахать". Удостоверяю, что все пять семейств уже укладываются".
Так были изгнаны мною из Князевки пять зачинщиков из самых зажиточных дворов.