Это волновало, расстраивало. Мой компаньон Юшков, с ударением на о, говорил энергично:
-- Да, что вам? Что понимают они не то что в коммерческом деле-то, в своем?! Хорошая дорога и дай бог здоровья ей... и делайте себе свое дело, только вот Лихушин не взорвал бы вас,-- очень уж он размашист... Ну, понимаю -- новое дело, хорошее дело, но зачем же так сразу? Прыщ и тот почешется сперва, а потом выскочит, а вы ведь так сразу. Ну, а лопнет, неурожай -- тогда что?
Прошло два года, и действительно опять неурожай посетил наши места.
Дорожка наша заработала в обратном направлении: уже не в город, а из города в деревню везли хлеб.
-- Нынче гоже,-- говорили крестьяне,-- и хлеб и семена вовремя.
-- Значит, и польза от дороги есть?
-- Ну, так как же? Давно ли работает, а гляди, все села около нее городами становятся. Каждый день, каждый день в хороший год хлеб везут, круглый год базар. Купцы, народ приезжий -- все доход, все в цену -- и сено и солома, всё в деньги. Амбаров понастроили,-- из амбара хлеб опять на станцию, опять извоз... Масленица, а не житье...
Опять приезжали из городов "милосердные сестрицы и братцы", как называли их крестьяне.
Энергичнее проявилась общественная самодеятельность. Образовался частный кружок, и громадные средства со всех концов России притекали к нему. Явились и деятели безукоризненные, сильные, умелые.
Деревни пестрели интеллигентным элементом, ласковым, любящим, отзывчивым.
-- Хлеб с тобой слаще, барышня ты наша дорогая,-- говорила какая-нибудь старуха, сидя за обеденным столом и наблюдая какую-нибудь милосердную сестру, озабоченно оглядывавшую, все ли едят, всем ли хватило.
Там и сям устраивались дома трудолюбия с мастерскими, ткацкими усовершенствованными станками.
Все это, конечно, были паллиативы, но жизненные,-- они привились и существуют и теперь.
В Князевке Лихушин и Шура давно уже устроили столярную и ткацкую мастерские, образцовое пчеловодство.
Человек двадцать из молодого поколения князевцев уже были прекрасными столярами, учеными пчеловодами. Бабы ткали сарпинку и в зимний день выручали до сорока копеек.
А летом женская поденщина доходила и до восьмидесяти.
-- Прежде двадцать копеек нигде не найдешь...
Молодые столяры и пчеловоды выписывали журналы, увлекались Горьким.
Князевцы вследствие громадного хозяйства на лето частью превращались в разного рода досмотрщиков по работам, частью ушли на железную дорогу, частью в город. Уходили, превращаясь там понемногу в мастеровой народ. Ходили в пиджаках, связи с деревней не прерывали, но и назад не хотели.
А другие, наоборот, упорно продолжали свое хозяйство, знать не хотели никаких новшеств, предпочитали свою работу какой бы то ни было поденщине и бедствовали: спокойные, стойкие, твердые в вере отцов. В голодный год чуть было не исполнилось вещее предсказание Юшкова, но зато в следующий за голодным годом был такой громадный урожай и притом дорогих культурных хлебов, что у меня, за вычетом всех расходов и убытков, очистилось свыше ста тысяч рублей.
Но полным торжеством Лихушина была сельскохозяйственная выставка, первая в нашем уезде.
Затеял ее один доброжелательный молодой дворянин. Дворяне землевладельцы отнеслись сочувственно к этой затее, и восьмого сентября выставка состоялась.
Я с Лихушиным тоже получили приглашение и решили принять его.
Мы выставили пятнадцать сортов семян, молочный скот, продукты нашей молочной фермы, продукты пчеловодства, столярного производства, образцы сарпинок.
Мой компаньон в особом павильоне выставил наше крупчатое производство. Он сам присутствовал и добросовестно объяснял посетителям сложную операцию превращения пшеницы в конфектную муку и манную крупу.
Когда экспертиза была кончена, приступили к присуждению наград. Судьями были: председатель -- чиновник от министерства земледелия, четыре местных дворянина землевладельца, один крестьянин, один купец, один священник и один немец-колонист.
-- Первую награду за семенное отделение,-- заявил председатель,-- следовало бы, казалось, назначить по качеству и количеству выставленного Князевской экономии.
Дворяне запротестовали. Их положение было действительно затруднительное. Двадцать лет князевская экономия пользовалась репутацией очень незавидной: всякое неудачное нововведение уже напоминало Князевку и вызывало веселый смех.
Глава дворян -- предводитель -- говорил:
-- Странный ты, действительно, человек. Ну, будь ты себе там, в железнодорожном мире, ну, там Скобелевым, ну в литературном там мире, но нельзя же везде... Мы век тут живем, только и занимаемся, можно сказать, тем, что терпеливым ухом слушаем травы произрастание, и вдруг человек вздумал учить нас уму-разуму: не так, а вот как... Смешно же!
Так говорил предводитель, так говорили и все.
И вдруг теперь, когда эти все сами затеявшие выставку, затеявшие, так сказать, прорубить первое окно, теперь, когда окно это прорублено, при свете дня увидели, что тому, чему они так легкомысленно смеялись двадцать лет, приходится им же поклониться первым.
Может быть, не у одного мелькала поздняя мысль, что на свою голову вышла вся эта затея.
Как бы то ни было, но сопротивлялись горячо.
Приводились такие доводы:
-- Князевская экономия не заслуживает первой награды, потому что это не доходное хозяйство, потому что владелец этой экономии человек другой специальности и в имении живет наездом.
Председатель возражал в том смысле, что вопрос как о доходности, так и о постоянном местожительстве владельца к делу награды отношения не имеет. Видя, что доводы его не убеждают дворян, председатель предложил высказаться не дворянам:
-- Все они члены нашего сельскохозяйственного общества, и живут в том же уезде.
Первый заговорил крестьянин Филипп Платонович, с которым читатель уже знаком по земскому собранию.
-- У нас,-- печально заговорил он,-- лицеприятства нет, но если говорить по правде, то кому же другому отдать первую награду? От кого мы двадцать лет учимся, как обихаживать землю? Кто завел нам новые семена ржи, овса, кто научил нас сеять подсолнух, чечевицу, люцерну, клевер? У кого первый скот, кто дает крестьянам больше доходу, кто высыпет в год сорок -- пятьдесят тысяч рабочим? Куда, как в банк, идут за деньгами? Да все в ту же Князевку. И нам думается, что тут одна голая правда будет, если присудим первую награду Князевской экономии.
Когда было предложено высказаться моему компаньону, купцу Юшкову, он сказал:
-- Мне, как компаньону, будто неудобно говорить. Вижу я только, что как будто здесь что то вроде того, что недоразумение есть какое-то... Так на что проще обратиться к посторонним,-- вот батюшка, хозяин из немцев.
-- Так что ж, господа,-- предложил председатель,-- надо же как-нибудь решить,-- отдадимся, что ли, на суд посторонних?
Дворяне молчанием изъявили свое согласие. Встал батюшка.
-- Я никого здесь не знаю. Из пятнадцати сортов семян князевской экономии,-- такой коллекции нет ни у кого,-- многие к тому же высшие по качеству, многие обязанные своей культурой здесь -- Князевке. И все это в громадных размерах и дает населению заработок сорок--пятьдесят тысяч... Если хозяйство ведется и в убыток, то тем больше чести... Я за то, чтобы первая награда была присуждена Князевской экономии...
Немец встал и коротко заявил:
-- Я согласен с батюшкой.
-- Ну, значит, так и поступим,-- сказал председатель.
И, подписав постановление, передал его членам-дворянам.