I.

На московских бульварах, лет двадцать назад, куда было оживленнее, чем теперь. Раньше молодежь была бодрее, взгляд её на жизнь не был отравлен ни политикой, ни экономическими запросами. Жилось всем вольно и хорошо, -- кому бедно, кому -- богато, но, во всяком случае, не скучно... И на московских бульварах, в особенности летом, собирались и домные, и бездомные, и уставшие от службы за день и -- от одиночества за всю жизнь... Собирались сюда и женщины, и девушки, промышлявшие ремеслом позорным, -- с накрашенными щеками, с подведенными бровями и глазами... Приходили и студенты и чиновники, молодые, безусые, с дырявыми карманами, но с большими горизонтами в душе.

Были беспечны к своей нужде, но любили горячо весь мир и прощали жизни все её несправедливости...

Ежедневно, на Тверском бульваре, под вечер, собиралась компания молодых людей, состоявшая из двух студентов-медиков, одного техника и телеграфиста. Все это была молодежь, все были люди бедные, живущие уроками и трудом. Студенты были пятикурсники. Один -- высокий и рыжий, с копной таких же волос и голосом хриплым от спиртного излишества и нетопленной, по зимам, комнаты. Звали его весьма странно: Мелевсипом, а фамилия его была Хлопов. Но товарищи и знакомые, для упрощения, прозвали его просто Мастифом, да эта кличка как раз и подходила к его громоздкой фигуре, массивной и коренастой. Силы Мастиф был непомерной, но кроток и незлобив, как барашек. Другой студент -- полная противоположность первому: худенький, щупленький, подвижной, как угорь. Был он поляк. Звали его Казимиром Студницким.

Техника звали Провушкой. Фамилии его никто не знал, была она не то Иванов, не то Петров, -- одним словом простейшая русская фамилия. Но под "Провушкой" его знал весь Тверской бульвар, как знали и о том, что учился он в училище путей сообщения. И был еще телеграфист казённого московского телеграфа -- Анатолий Серебрянский. Откуда он появился, -- даже на московском телеграфе не знали. Пришел он, в один прекрасный день, в аппаратную с какой-то бумажкой из главного управления, молча сел на отведенное ему место, и сразу же заработал, как опытный и бывалый работник. На расспросы о себе, Анатолий отвечал мало, неохотно и все больше полуответами. Но успели заметить окружающие, что пришелец недюжинных способностей и образован более, чем другие... С бульварной компанией Серебрянский познакомился случайно, и с тех пор проводил с ними все свободное время.

Были и девицы в этой компании. Юзька -- чистокровная полька, плохо говорившая по-русски, лет 25, но уверявшая, что ей не исполнилось еще и двадцати. Она любила Анатолия, чувствуя, в нем силу внутреннюю, побаивалась его немного, но уважала за то, что телеграфист не только не брал у неё денег, но, иногда, даже сам делился, хотя был беден, как церковная крыса.

У Мастифа была Нюрка -- маленькая, ловкая девчонка, пошедшая в проститутки не более года назад. Звала она своего студента "папашкой", ходила с ним всегда по бульвару под руку, причем казалась такой маленькой и жалкой, рядом с этим богатырем.

Студницкий вел знакомство с Розалией Францевной -- рижской немкой, молоденькой, глуповатой и наивной. Несмотря на свою профессию, в которой Розалия находилась не менее пяти лет, она на многие вещи искренно смотрела глазами ребенка.

И, наконец, у Провушки была Аннушка -- молоденькая швейка, пошедшая по этому пути просто по легкомыслию.

Жила вся эта компания очень дружно, встречаясь почти каждый день, по вечерам, на Тверском бульваре. Если у кого из мужчин были деньги -- шли в ближайший трактир, пили там скверное вино и водку, ели яичницу и сосиски с капустой, а затем -- девицы шли на заработок, студенты расходились по домам... И не было в этом знакомстве с девицами ни малейшего намека на сутенерство... Правда, пользовалась иногда молодежь даровыми ласками этих женщин, но было это только по бедности и молодости, и, при первой же деньге, женщинам накупали посильные подарки...

Иногда, а это бывало только в скверную погоду, когда у женщин заработка не предвиделось -- вся компания шла на квартиру к Юзьке, и сидели там до рассвета, за полдюжиной пива, распевая студенческие песни под гитару. Играл обыкновенно Анатолий -- он и на рояле играл великолепно, а остальные пели безголосо, но с настроением.

После "вечеринки" гости укладывались "по способности", кто на диване, кто на полу...

И так летело время... Чередовались дни. Катилось колесо утренних и вечерних часов. Сменялись времена года.

II.

Наступила весна. Сошел снег с московских бульваров; пробилась из грязи травка; набухли почки деревьев.

Однажды, компания собралась рано. На следующий день был праздник, и не хотелось молодежи сидеть в душных каморках. Излюбленным местом друзей были скамейки против кофейни, -- их обыкновенно они и занимали.

Раньше всех пришел Мастиф, в полинявшей фуражке и тужурке с заплатанными локтями. Он, по обыкновению, мало смущался своим костюмом и наоборот: когда видел проходящего мимо, элегантно одетого студента -- выставлял свой заплатанный локоть, и говорил громко, на весь бульвар, соседу:

-- Бедность, брат, -- не порок!.. А вот богатство, это, брат, большое свинство!

Пришли Студницкий и Анатолий. Пришли женщины: Нюрка, Юзька, Розалия Францевна и Аннушка. И только Провушки недоставало.

Телеграфист спросил Аннушку:

-- А где же Провушка?.. Я что-то его третий день не вижу!..

-- Да и я его два дня не видела!.. Где его черти носят -- ума не приложу! Получил он какую-то телеграмму в четверг... это я знаю!..

-- Готовится верно к экзаменам! -- сказал Мастиф. -- Ведь, у них, у путейцев, экзамены рано начинаются!

Но Студницкий не согласился:

-- Нет, все это не то!.. Вероятно, что-нибудь над ним стряслось!

-- А что может с ним случиться? -- спросил Анатолий. -- Заболел?..

-- Нет, нет! -- воскликнула Аннушка -- все, что хотите, но только не это!.. Ах, да: я и забыла вам сказать: ведь я же вчера к нему вечером забегала!

-- Ну?!. -- воскликнули все, в один голос.

-- И вот квартирная хозяйка сказала, что он уехал... дня на три... в какой-то город... какой -- теперь не припомню!..

Мастиф улыбнулся...

-- Ну, вот ларчик открывается просто!.. А говорите: не знаю, куда делся!.. -- обратился он к Аннушке. -- Эх, вы... дамы!..

Помолчали, рассматривая публику, которая заполняла уже бульвар, вливаясь и по нескольку человек, и отдельно. Погода была хорошая, теплая. Против, за столиками кофейни, пестрели весенние шляпки женщин; слышался смех; звенела посуда...

-- Недурно бы пивка!.. -- задумчиво протянул Мастиф и обратился к товарищам: -- У вас как сегодня... насчет денег?..

-- У меня... двадцать две копейки!.. -- спокойно ответил Казимир.

Анатолий полез в карман, достал рваный кошелек. Стал пересчитывать.

-- Семьдесят шесть!..

-- A y меня -- ноль с дыркой!.. -- заявил Мастиф. -- Итого: девяносто восемь копеек!.. М-да!.. -- прибавил он задумчиво. -- На них далеко не уедешь!..

-- У меня есть три рубля! -- робко начала стоявшая перед студентами Нюрка...

Мастиф оглядел ее с ног до головы, а затем откинулся на спинку скамейки, заложив руки в карманы.

-- Женщина... изыде!.. Да как ты смеешь предлагать нам... благородным донам, сию позорную комбинацию?!.

-- Но, ведь, отдадите же... -- вставила Юзька.

-- Не подойдет!.. Русский студент может пасть до того, чтобы не иметь денег на угощение женщин, но он никогда не упадет до кутежа на женские деньги!..

-- Это вы только такие странные! -- вмешалась Аннушка, переглядываясь с проходящим мимо господином. -- Удивительно странные!.. А вот, сколько я ни знаю мужчинов, они даже деньгами берут от женщин!..

Мастиф улыбнулся...

-- Не доросли мы до них, маркиза... до этих ваших "мужчинов"!.. Впрочем -- не будем больше об этом говорить!.. Итак, сеньоры... -- обратился он к товарищам. -- Сегодня, как видите, трактиры и портерные для нас закрыты!..

Казимир поморщился...

-- Да... обидно!.. На девяносто шесть копеек не напируешь!..

Анатолий стал вслух высчитывать:

-- Если даже пойти в портерную... Взять четыре бутылки пильзенского -- сорок восемь копеек!.. Яичницу -- тридцать...

-- Одной яичницы мало! -- перебил Мастиф. -- Скажите: три яйца!.. Да я один, по состоянию своего здоровья и желудка, уничтожу их десяток!..

-- А вы идите без нас! -- предложила Юзька. -- Вам одним этих денег вполне хватит!

Анатолий насупился...

-- Ну, нет... это будет не по-товарищески!.. Идти -- так уж всем!.. Иначе я и не понимаю!

Мастиф пожал ему руку.

-- Вот это -- в моем духе!.. "Коли пир -- так пир горой"... всем "обчеством"!

И вдруг, приложив руку к скомканному козырьку фуражки, он стал всматриваться в сторону памятника Пушкина...

-- Господа!.. -- воскликнул он. -- Посмотрите: никак Провушка идет!..

Взоры всех обратились по указанному направлению. И, действительно, шел Провушка, но не прежний Провушка в потертой студенческой тужурке и бесформенной от ветхости фуражке, а кто-то другой, только с лицом Провушки, одетый с иголочки в светлый, элегантный весенний костюм, в фетровой шляпе.

Сначала не поверили глазам. До того все это не вязалось с представлением о Провушке -- бедном и безродном...

Но идущий был уже близко... Ясно видны были черты лица его, радостного, улыбающегося...

Не было сомнений: это был Провушка!..

-- Что за маскарад?!. -- встал ему навстречу первым Мастиф.

Бросилась и вся компания. Окружили Провушку. Спросам и расспросам не было конца.

Но техник отмахивался:

-- Да погодите... погодите!.. Не всем сразу!.. Да... да... это я -- ваш товарищ... по имени Пров... по прозвищу -- Провушка!.. Но здесь я ничего объяснять не буду!.. Идемте сейчас все в ресторан... в хороший... лучший ресторан, и там я вам все расскажу!.. Ну?!. -- спросил он удивленно, видя, что все недоверчиво на него смотрят. -- Чего же вы на меня буркалы таращите?!. Боитесь идти со мной?!. Думаете: денег нет?..

Он полез в боковой карман, вытащил туго набитый бумажник и показал пачку сторублевых:

-- Хватит!.. Видите?!. На все хватить!..

Мастиф стал протирать глаза...

-- Что это: сон?.. наводнение?.. конец мира?!.. Провка!.. -- вдруг закричал он на весь бульвар, схватив товарища за плечи и потрясая их, -- кого же, это, ты, мерзавец, ограбил?!

Провушка рассмеялся...

-- Ничего и никому здесь!.. Все там... в ресторане!.. Поняли?.. Идете вы, наконец, в ресторан, или нет?!

Мастиф почесал в затылке...

-- В ресторан?.. В хороший?.. -- он посмотрел на свой заштопанный локоть, -- а того... не спустят с хорошей... покрытой коврами... лестницы?!.

-- Пусть попробуют! -- гордо кинул Пров: -- они тогда узнают, с кем имеют дело!.. Да, наконец, мы же в общем зале и сидеть не станем -- пройдем прямо в кабинет!..

Тогда еще, на Тверском бульваре, был ресторан Саврасенкова... Туда и направилась вся компания...

III.

Кабинет заняли самый шикарный. Пров потребовал распорядителя, и, совместно с Анатолием -- проявившим большие способности и в этой отрасли, заказал великолепный обед, также и все напитки, начиная с водки и кончая шампанским.

Мастиф был в хорошем настроении. Он гоготал на весь кабинет, пока Провушка с Анатолием переговаривались с распорядителем шутил с женщинами, рассматривал сервировку на столе...

-- Совсем сцена из "Принца и нищего"!.. Вчера -- в грязи... сегодня -- ем на золоте!.. Хорошие ложки! -- взял он одну из ложек со стола: -- 84 пробы!.. Вы знаете, друзья мои: у меня всегда была склонность к собиранию каких-либо коллекций!.. Не начать ли мое коллекционерство с этих именно ложек?!.

Когда сели за стол, Провушка попросил внимания...

-- Господа!.. -- начал было он, но сейчас же поправился: -- друзья мои дорогие!.. То, что случилось на этих днях со мной, рассказывается только в сказках, да и то -- для детей младшего возраста!..

-- Да ты прямо... по существу! -- нетерпеливо воскликнул Анатолий. -- К чему это предисловие?..

-- А то выпить хочется! -- добавил Мастиф...

-- И... кушать! -- заявила Нюрка...

-- Хорошо, я буду очень краток! -- продолжал Провушка. -- Итак: мы с вами, друзья мои, знакомы третий год... И эти три года вы знали обо мне только то, что зовут меня Провом, что учусь я в путейском училище... Знали также, что фамилия у меня самая ординарная, от которой нельзя было ожидать никаких превращена и метаморфоз!..

-- Короче! -- попросил Казимир.

-- У меня, до сего дня, не было отца... По документам, я значился рожденным от девицы Сидоровой, а отчество мне было дано по крестному отцу -- Васильевич!

-- Пров Васильевич! -- мечтательно протянула Аннушка. -- Как красиво!

-- Матери своей я тоже не помню, -- она умерла, когда мне было три года... Воспитывал меня заштатный протоиерей, живущий в Можайске, он же мне высылал до сего времени по четвертному билету в месяц... И вот, четыре дня назад, я был вызван телеграммой в Можайск, к своему приемному отцу и тот рассказал мне, кто был моим настоящим отцом!.. Он рассказал, что я усыновлен им, и что все состояние, после его смерти, перешло ко мне!..

Возбужденный, с горящими глазами, он перевел дух и продолжал:

-- Друзья мои!.. Вы видите перед собой не Прова Васильевича Сидорова, а... -- выдержал паузу и добавил торжественно: -- а... графа Прова Александровича Шелгунова!..

Все слушали с разинутыми ртами. Так действительно было фантастично все то, о чем Провушка рассказывал...

-- Мой покойный отец оставил мне состояние, в имениях, заводах и деньгах, которое оценивается в... десять миллионов рублей!..

Он сел и залпом выпил стакан вина.

Наступило неловкое молчание. Вползло что-то нехорошее в этот кабинет, и связало всех по рукам и по ногам, лишило сразу свободы действий...

И Мастиф, и Анатолий, да и Казимир почувствовали вдруг открывшуюся пропасть между ними и Провушкой...

Женщины сидели потупившись.

-- Что же вы молчите?! -- заговорил весело Провушка. -- Почему вы меня не поздравляете?..

Мастиф налил рюмку водки и протянул ее Провушке, криво улыбаясь...

-- Поздравляю... граф!..

Поздравили и остальные. Поздравили, с улыбками, намеренно себя взвинчивая, но чувствовался какой-то холодок и в словах, и в движениях.

Оживились только к концу обеда, когда уже много было выпито. Анатолий сел за рояль и играл бравурный марш... А Провушка все пил, шутил, рассказывал...

-- Прежде всего, господа... -- говорил он, размахивая бокалом шампанского, -- я выстрою большое студенческое общежитие!.. Так, человек на двести!.. За десять рублей в месяц, каждый неимущий студент будет у меня получать комнату, стол, белье постельное и прачку... А папиросы, конечно, пусть покупает сам!.. Я высчитал уже это приблизительно, и вышло, что мне придется добавлять на каждого студента так... рублей сорок!.. Итого -- восемь тысяч в месяц!.. Но это... ерунда!.. Затем: общежитие будет носить имя моего покойного отца графа Александра Владимировича Шелгунова!..

Мастиф был пьян. Он развалился в квадратном мягком кресле с сигарой в зубах и иронически слушал Провушку.

-- А если... десяти-то рублей не найдется у меня, чтобы за твое общежитие заплатить? -- спросил он. -- Что же, ты меня, значит, и не пустишь в это общежитие?..

Провушка смутился.

-- Нет... тебя... ну, какие могут быть разговоры?!.

-- Ну, не меня... студента Хлопова, а, например, какого-нибудь второго Сидорова, у которого еще не выявилось отца-графа!..

Провушка обиделся. За что его Мастиф высмеивает?.. Ведь, он рассказал свой проект друзьям, для которых душа его раскрыта на распашку!.. Да и напрасно Мастиф уколол его этими десятью рублями! Они берутся только для того, чтобы ограничить доступ желающим!.. Ведь если ничего не брать -- слишком много кандидатов будет!

К Провушке подошла Аннушка...

-- А ты мне денег дашь?

Провушка встрепенулся...

-- Когда?.. Сейчас?.. Или... вообще?..

-- И сейчас... и вообще!.. -- развязно улыбнулась тоже подвыпившая Аннушка. -- Мне нужно непременно портнихе заплатить -- она мне проходу не дает!..

Провушка нахмурился, вытащил бумажник и стал в нем копаться.

-- Ну, на вот тебе пока... двадцать пять рублей!.. После я тебе еще дам!

Он что-то вспомнил и, деланно улыбаясь, обратился к Мастифу, Анатолию и Казимиру:

-- А вам, господа, деньги нужны?..

Он держал бумажник раскрытым.

Мастиф скривился...

-- Благодарю на ласке!.. Не знаю, как им... -- кивнул он на товарищей, -- но мне не нужны!..

Остальные тоже отказались, и Провушка быстро спрятал бумажник...

-- Кому что нужно -- прямо... без стеснений!..

Опять стало всем неловко, но этой неловкостью заразился теперь уже и сам Провушка...

Стемнело. По бульвару громыхала конка и её звонки напоминали о жизни большого города. Женщины вспомнили, что им пора на промысел.

Первой поднялась Юзька, посмотрела смущенно на Провушку, затем на Анатолия и вдруг покраснела:

-- Мне... идти нужно!.. А то я... сегодня... еще ничего не заработала!..

За ней поднялись Розалия Францевна, Нюрка и Аннушка... Последняя, видимо, не хотела уходить, но Провушка молчал, и она стала медленно надевать шляпку...

Поднялся и Мастиф...

-- Ну, и нам пора! -- твердо сказал он и переглянулся с товарищами...

Провушка удивился...

-- А вы-то... куда же?! Ну, я понимаю: они... -- он показал на женщин... -- им... действительно нужно!.. А вы-то?! Давайте... посидим еще!..

Мастиф загадочно усмехнулся...

-- Вот потому-то мы и уходим, что "им" нужно! -- кивнул студент головой, -- Ну, граф... Спасибо за угощение!.. -- быстро протянул он руку Провушке.

Казимир и Анатолий взялись за фуражки.

-- Экая досада! -- бормотал Провушка, прощаясь с товарищами. -- а я думал, что мы проведем весь вечер вместе!.. Можно было даже дальше куда-нибудь поехать!

Мастиф хлопнул себя по карману.

-- Денег нет!.. Ma пош сан грош!..

-- Но, ведь, я предлагаю!.. У меня есть!..

-- У вас -- это не у нас!.. Однако -- до приятного!.. Адью!..

Провушка один остался расплачиваться. Остальные вышли на улицу. И как только закрылась за ними дверь ресторана, Мастиф стал посреди панели...

-- Прощай, Провушка! -- сказал он и свистнул... -- Прощай, товарищ, и... здравствуйте... ваше сиятельство!.. Это уже хуже!..

Женщины простились и шмыгнули на темный бульвар, и скоро их фигуры растворились в покрывале ночи.

Друзья медленно пошли, молча...

-- Неужели этим несчастным он не мог, хоть на сегодня, дать, чтобы они не гуляли?! -- нарушил вдруг тишину Анатолий...

Мастиф молчал. И только на Страстной площади, прощаясь с товарищами, он бросил в темноту ночи, ни к кому, собственно, не обращаясь:

-- Бедность, брат, не порок!.. А вот богатство... брат, ба-а-льшое свинство!..

Ушла вперед его грузная фигура, со склоненной головой, и ей ехидно подмигивали уличные огни, знавшие какую-то большую тайну жизни...

Впервые: журнал "Пробуждение" No 3, 1917 г.